РЕЛИГИОВЕДЕНИЕ (последнее)
Взаимная непримиримость
Актуальные публикации по вопросам развития религий.
АВТОР: Любимов Л.
ОПУБЛИКОВАНО: Искусство. Автор-составитель Т. Я. Вазинская. Минск "Лимариус". 1997. С. 398-400.
В русском искусстве XVII век был отмечен противоположными устремлениями и чаяниями, как и вся жизнь нашей страны накануне ее превращения из Древней Руси в Россию”.
Крупнейшим русским художником XVII в. был Симон Федорович Ушаков (1626—1686) взгляды которого разделялись очень влиятельными и авторитетными деятелями и которому благоволил сам патриарх Никон.
Совсем молодым он был назначен, в виде особого исключения, царским “жалованным” живописцем, писал фрески и иконы, сочинял рисунки для предметов церковной утвари из царского обихода, для монет и украшений на ружья, работал также как гравер, чертил карты и планы, выступал как теоретик искусства и был, по-видимому, замечательным педагогом и организатором. Он достиг большой славы и, хотя под старость пострадал от недругов, свыше тридцати лет фактически возглавлял все художественное творчество русского государства, получил за свои заслуги дворянство и оставил по себе память как о неутомимом и разностороннем деятеле на поприще искусства. Ушаков был несомненно, выдающейся личностью. В год его смерти царю Петру было всего четырнадцать лет, но как теоретик и практик, этот мастер предвосхитил в своей областа многое, что сложилось в русской культуре вместе с петровской реформой.
Так вот, Ушаков ставил живопись выше прочих видов “иконотворения” (то есть изобразительного искусства), потому что живопись “деликатнее и живее изображает представляемый предмет, яснее передавая все его качества”. В своем “Слове к любителю иконного писания” первым среди русских художников Ушаков сознательно и обоснованно требовал от живописи правдивого изображения “как в жизни бывает”. При этом ссылался на зеркало (в XVII в, впервые получившее широкое распространение в высших слоях русского общества). “Все существующее,- заявлял Ушаков,- благодаря чувству зрения может получить эту силу [то есть силу иконотворения] вследствие тайной и удивительной хитрости; всякая вещь, представшая перед зеркалом, в ней свой образ напишет... Разве не чудо этот удивительный образ? Если человек движется, и он движется; перед стоящим стоит, перед смеющимся смеется, перед плачущим плачет, или иное, что человек делает, и он делает, является всегда живым, хотя ни тела, ни души не имеет человеческих”. И, однако, Ушаков все же видел в искусстве нечто большее, чем простое воспроизведение действи тельности, ибо, указывал он, фантазия позволяет художнику “делать замысленное легко видимым”... И далее: иконотворение “везде было в великом употреблении ради великой своей пользы”, ведь образы, приносящие красоту, это “жизнь памяти, памятник прежде жившим, свидетельство прошлого, воз глашение добродетелей, изъявление силы, оживление мертвых, бессмертная хвала и слава, возбуждение живых к подра жанию, воспоминание о прошедших делах”.
Никто еще в истории нашей культуры не говорил с такой страстной убежденностью о величии и животворящей силе живописи.
Симон Ушаков сочувственно относился к реалистическому искусству современных ему художников Запада, которые “всякие вещи и бытия в лицах представляют и будто живых изображают”.
А для того чтобы и наши художники преуспели в таком изображении, он собирался издать подробный анатомический атлас. “Имея... талант иконописательства... не хотел я его скрыть в землю, но... попытался... выполнить... ту азбуку искусства, которая заключает в себе все члены человеческого тела... и решил их вырезать на медных досках”, —писал Ушаоов о своем замысле, который, по-видимому, ему не суждено было осуществить.
Ушаков хотел брать пример с западных мастеров, своих современников. Но у тех за плечами были опыт нескольких поколений, культура, унаследованная от великой эпохи Возрождения, охарактеризованной Энгельсом как “величайший прогрессивный переворот из всех пережитых до того временя человечеством”
Симон Ушаков был отважен в своих высказываниях, но на бунт в искусстве он, конечно, не смел решиться, да и не мог. Ибо такая попытка не была бы понята и простым народом, хоть и не раз открыто восстававшим в этот век против “неправд и нестерпимых обид”, но чья борьба протекала тогда опять же под знаком религии. Народ привык видеть в иконе предмет поклонения, на котором — “лик божества”, а не правдивый человеческий образ.
До нас дошло немало созданий Симона Ушакова, сыгравших определенную роль в становлении реалистического искусства. Именно благодаря им были преодолены ювелирная дробность и манерность Строгановской школы. Его небольшой “Архангел Михаил” (в Третьяковской галерее) уже не повисшая в воздухе узорная фигурка, а защитник правого дела, твердо шествующий по крутящейся под его ногами земле, между тем как за ним в голубой дымке вырисовываются в достаточно правильном перспективном сокращении фигуры святых. Это едва ли не лучшая работа Ушакова. То был мастер действительно высокоодаренный и прогрессивный, но озаренность его таланта не искупает основного греха его творчества. Вот его “Троица” (в Русском музее). Композиция — “рублевская”, иконная, условная, но от этого особенно грузными в своей грубоватой телесности кажутся ангелы, восседающие на фоне роскошной ордерной архитектуры за столом, уставленным утварью самой тонкой работы. Их фигуры вроде как бы объемны, но такая объемность не вяжется с их плоскостным расположением. От рублевской одухотворенности, отрублевской поэзии не сохранилось и следа. Или, например, “Богоматерь Кикская” (в Третьяковской галерее). Лица тщательно моделированы светотенью, они живы, и цвет их, “как в жизни бывает”. Но именно вследствие этого нас коробит вытянутая силуэтность фигуры ребенка Христа, полное несоответствие между ее чисто плоскостной угловатостью, изогнутостью и нарочито подчеркнутой жизненностью образа. “Насаждение древа государства Российского” (в Третьяковской галерее) — это, скорее, не икона, а картина, утверждающая преемственность царей из дома Романовых от прежних властителей, собирателей Русской земли. Композиция сложная, не согласованная в единое целое, не радующая и сочетанием тонов. Зато радуют правдивое изображение архитектуры Московского Кремля, а также живые портреты царя Алексея Михайловича и царицы Марии.
Симон Ушаков по праву считается одним из основопожников русской портретной живописи, так блестяще развившейся в следующем столетии.
ОПУБЛИКОВАНО: Искусство. Автор-составитель Т. Я. Вазинская. Минск "Лимариус". 1997. С. 398-400.
В русском искусстве XVII век был отмечен противоположными устремлениями и чаяниями, как и вся жизнь нашей страны накануне ее превращения из Древней Руси в Россию”.
Крупнейшим русским художником XVII в. был Симон Федорович Ушаков (1626—1686) взгляды которого разделялись очень влиятельными и авторитетными деятелями и которому благоволил сам патриарх Никон.
Совсем молодым он был назначен, в виде особого исключения, царским “жалованным” живописцем, писал фрески и иконы, сочинял рисунки для предметов церковной утвари из царского обихода, для монет и украшений на ружья, работал также как гравер, чертил карты и планы, выступал как теоретик искусства и был, по-видимому, замечательным педагогом и организатором. Он достиг большой славы и, хотя под старость пострадал от недругов, свыше тридцати лет фактически возглавлял все художественное творчество русского государства, получил за свои заслуги дворянство и оставил по себе память как о неутомимом и разностороннем деятеле на поприще искусства. Ушаков был несомненно, выдающейся личностью. В год его смерти царю Петру было всего четырнадцать лет, но как теоретик и практик, этот мастер предвосхитил в своей областа многое, что сложилось в русской культуре вместе с петровской реформой.
Так вот, Ушаков ставил живопись выше прочих видов “иконотворения” (то есть изобразительного искусства), потому что живопись “деликатнее и живее изображает представляемый предмет, яснее передавая все его качества”. В своем “Слове к любителю иконного писания” первым среди русских художников Ушаков сознательно и обоснованно требовал от живописи правдивого изображения “как в жизни бывает”. При этом ссылался на зеркало (в XVII в, впервые получившее широкое распространение в высших слоях русского общества). “Все существующее,- заявлял Ушаков,- благодаря чувству зрения может получить эту силу [то есть силу иконотворения] вследствие тайной и удивительной хитрости; всякая вещь, представшая перед зеркалом, в ней свой образ напишет... Разве не чудо этот удивительный образ? Если человек движется, и он движется; перед стоящим стоит, перед смеющимся смеется, перед плачущим плачет, или иное, что человек делает, и он делает, является всегда живым, хотя ни тела, ни души не имеет человеческих”. И, однако, Ушаков все же видел в искусстве нечто большее, чем простое воспроизведение действи тельности, ибо, указывал он, фантазия позволяет художнику “делать замысленное легко видимым”... И далее: иконотворение “везде было в великом употреблении ради великой своей пользы”, ведь образы, приносящие красоту, это “жизнь памяти, памятник прежде жившим, свидетельство прошлого, воз глашение добродетелей, изъявление силы, оживление мертвых, бессмертная хвала и слава, возбуждение живых к подра жанию, воспоминание о прошедших делах”.
Никто еще в истории нашей культуры не говорил с такой страстной убежденностью о величии и животворящей силе живописи.
Симон Ушаков сочувственно относился к реалистическому искусству современных ему художников Запада, которые “всякие вещи и бытия в лицах представляют и будто живых изображают”.
А для того чтобы и наши художники преуспели в таком изображении, он собирался издать подробный анатомический атлас. “Имея... талант иконописательства... не хотел я его скрыть в землю, но... попытался... выполнить... ту азбуку искусства, которая заключает в себе все члены человеческого тела... и решил их вырезать на медных досках”, —писал Ушаоов о своем замысле, который, по-видимому, ему не суждено было осуществить.
Ушаков хотел брать пример с западных мастеров, своих современников. Но у тех за плечами были опыт нескольких поколений, культура, унаследованная от великой эпохи Возрождения, охарактеризованной Энгельсом как “величайший прогрессивный переворот из всех пережитых до того временя человечеством”
Симон Ушаков был отважен в своих высказываниях, но на бунт в искусстве он, конечно, не смел решиться, да и не мог. Ибо такая попытка не была бы понята и простым народом, хоть и не раз открыто восстававшим в этот век против “неправд и нестерпимых обид”, но чья борьба протекала тогда опять же под знаком религии. Народ привык видеть в иконе предмет поклонения, на котором — “лик божества”, а не правдивый человеческий образ.
До нас дошло немало созданий Симона Ушакова, сыгравших определенную роль в становлении реалистического искусства. Именно благодаря им были преодолены ювелирная дробность и манерность Строгановской школы. Его небольшой “Архангел Михаил” (в Третьяковской галерее) уже не повисшая в воздухе узорная фигурка, а защитник правого дела, твердо шествующий по крутящейся под его ногами земле, между тем как за ним в голубой дымке вырисовываются в достаточно правильном перспективном сокращении фигуры святых. Это едва ли не лучшая работа Ушакова. То был мастер действительно высокоодаренный и прогрессивный, но озаренность его таланта не искупает основного греха его творчества. Вот его “Троица” (в Русском музее). Композиция — “рублевская”, иконная, условная, но от этого особенно грузными в своей грубоватой телесности кажутся ангелы, восседающие на фоне роскошной ордерной архитектуры за столом, уставленным утварью самой тонкой работы. Их фигуры вроде как бы объемны, но такая объемность не вяжется с их плоскостным расположением. От рублевской одухотворенности, отрублевской поэзии не сохранилось и следа. Или, например, “Богоматерь Кикская” (в Третьяковской галерее). Лица тщательно моделированы светотенью, они живы, и цвет их, “как в жизни бывает”. Но именно вследствие этого нас коробит вытянутая силуэтность фигуры ребенка Христа, полное несоответствие между ее чисто плоскостной угловатостью, изогнутостью и нарочито подчеркнутой жизненностью образа. “Насаждение древа государства Российского” (в Третьяковской галерее) — это, скорее, не икона, а картина, утверждающая преемственность царей из дома Романовых от прежних властителей, собирателей Русской земли. Композиция сложная, не согласованная в единое целое, не радующая и сочетанием тонов. Зато радуют правдивое изображение архитектуры Московского Кремля, а также живые портреты царя Алексея Михайловича и царицы Марии.
Симон Ушаков по праву считается одним из основопожников русской портретной живописи, так блестяще развившейся в следующем столетии.
Опубликовано 29 сентября 2004 года
Новые статьи на library.by:
РЕЛИГИОВЕДЕНИЕ:
Комментируем публикацию: Взаимная непримиримость
подняться наверх ↑
ССЫЛКИ ДЛЯ СПИСКА ЛИТЕРАТУРЫ
По стандарту ВАК Республики Беларусь
Стандарт используется в белорусских учебных заведениях различного типа.
По ГОСТу Российской Федерации
Для образовательных и научно-исследовательских учреждений РФ
Прямой URL на данную страницу для блога или сайта
Полностью готовые для научного цитирования ссылки. Вставьте их в статью, исследование, реферат, курсой или дипломный проект, чтобы сослаться на данную публикацию №1096464613 в базе LIBRARY.BY.
подняться наверх ↑
ПАРТНЁРЫ БИБЛИОТЕКИ рекомендуем!
подняться наверх ↑
ОБРАТНО В РУБРИКУ?
Уважаемый читатель! Подписывайтесь на LIBRARY.BY в VKновости, VKтрансляция и Одноклассниках, чтобы быстро узнавать о событиях онлайн библиотеки.
Добавить статью
Обнародовать свои произведения
Редактировать работы
Для действующих авторов
Зарегистрироваться
Доступ к модулю публикаций