© К ВОПРОСУ ОБ ОТНОШЕНИИ КОММУНИСТОВ К РЕЛИГИИ

Участники полемики по вопросам отношения коммунистов к религии и церкви нередко используют опыт зарубежных левых партий как один из аргументов. Так, эпиграфом к известной статье В. И. Зоркальцева взяты слова из интервью Фиделя Кастро: "Многие коммунистические партии совершили ошибку, проповедуя академический атеизм, который отдалял их от бедняков, полных веры... На Кубе не была закрыта ни одна церковь... Не существует противоречий между целями религии и целями социализма... надо создать союз, но не тактический союз... стратегический союз между религией и социализмом..." (Правда. 24-25.10.2000).

Действительно, эти слова, взятые вне контекста, как будто совпадают с точкой зрения той части нашей оппозиции, которая выступает за переосмысление марксистских оценок религии и, по существу, против атеизма. Марксистская методология требует, однако, подходить к каждому идейно-политическому вопросу конкретно-исторически. В данном случае это требование непросто выполнить, так как большинство российских коммунистов почти или совершенно не знают специфики латиноамериканского, в частности кубинского, революционного опыта. Такое положение не случайно. Оно обусловлено не только полной информационной блокадой последних 10 лет, но и предшествующей позицией официальных идеологов КПСС и примыкавшей к ним научной номенклатуры, воспринимавшей этот опыт свысока и во многом превратно. Мне, как профессиональному латиноамериканисту, хотелось бы внести в этот вопрос некоторую ясность, для чего рассмотреть и сопоставить исторически обусловленную специфику роли религии и церкви в Латинской Америке и России.

Начнем с того, что упомянутое интервью, изданное под названием "Фидель и религия", было дано бразильцу фраю (frei - лат. "брат") Бетто - видному представителю "теологии освобождения". Это - влиятельное течение в латиноамериканском католицизме, сознательно связавшее себя с делом национального и социального освобождения трудящегося и эксплуатируемого народа. Теология освобождения сложилась на протяжении 60- 70-х гг. На их плакатах Иисус Христос изображался в виде партизана с автоматом за плечами. Колумбийский священник Камило Торрес, выходец из аристократической семьи, встал во главе партизанского отряда и с оружием в руках погиб в 1966 г. за дело революции. Армия национального освобождения, одним из основателей которой он был, и сейчас продолжает вооруженную борьбу, а возглавляет ее испанский священник-иезуит М. Перес.

Основатели теологии освобождения не только не были антикоммунистами, но восприняли многие положения марксистско-ленинского учения, о чем сами говорили открыто. Столь же откровенно они осуждали церковную верхушку, веками служившую эксплуататорам. "Подлинным" они считали раннее христианство, выражавшее чаяния угнетенных классов. Его они рассматривали как антиэксплуататорскую, революционную идеологию, совпадающую в этом с "подлинным" марксизмом. Как подчеркивал Фидель, представители теологии освобождения нередко бывали более последовательными революционерами, чем многие руководители официально признанных Москвой компартий, затронутые тем же оппортунистическим перерождением, что погубило КПСС. Правда, было и умеренное крыло теологии освобождения, в которое входили представители высшего духовенства. Но и оно весьма решительно выступало против империализма США, за коренное улучшение положения трудящихся города и деревни. Неудивительно, что многие представители католического духовенства, в том числе высшего, пали жертвами реакционного террора, как, например, Оскар Арнульфо Ромеро, архиепископ Сальвадора, убитый в 1980 г. во время богослужения в столичном соборе.

"Наши" попы не погибали с оружием в руках по крайней мере со времен Пересвета и Осляби (кстати, их историческое существование не подтверждено ни одним документом, да и нельзя всерьез относить к духовенству воинов, постриженных в монахи скорее всего не по их доброй воле). Даже про-

тив чужеземных захватчиков РПЦ выступала только после того, как эти захватчики начинали посягать на интересы самой церкви. Как вынужден был признать даже дореволюционный официальный историк РПЦ Е. Е. Голубинский, летописи XIII в. не говорят нам, что церковь поднимала "одушевляющий святительский голос" против ордынского ига. Это и неудивительно: ведь завоеватели освобождали православных попов, как и всех прочих священнослужителей, от дани и не мешали, а даже помогали церкви приумножать богатства и влияние. Именно в годы самого тяжелого ига православие смогло серьезно потеснить язычество, что ему не удавалось около 300 лет после так называемого "крещения Руси". Церковь не оставалась в долгу - как всегда, призывала к покорности власти, которая от Бога. Такое положение вполне устраивало обе стороны, пока Орда не приняла конкурирующую религию - ислам. То же самое было в Смутное время: только угроза окатоличивания заставила РПЦ поддержать сопротивление интервентам, а до того Филарет Романов был поставлен на патриаршество не кем иным, как "тушинским вором". В западнорусских землях православные иерархи сами проявили инициативу заключения в 1596 г. унии с Ватиканом, забыв не только о национальных, но и о конфессиональных интересах. Так что разговоры о патриотизме церкви - явная натяжка. Христианство, как и любая мировая религия, в принципе не патриотично: объединение людей по вере для него выше всякого иного, а само это объединение на практике трактуется исходя из интересов духовенства.

Еще хуже обстоит дело с отношением православной церкви к социальному протесту трудящихся. В истории православия мы не найдем не то что революционных, а даже оппозиционных традиций. Едва ли не со времен Иоанна Златоуста, жившего более полутора тысяч лет назад, ни один православный иерарх не вступался за угнетенный народ. В истории РПЦ одни нестяжатели XVI в. пытались робко возражать против закрепощения крестьян, но сама же церковь сразу скрутила их в бараний рог, отстояв свое священное право на стяжание крепостных. Вся история православия отмечена столь полной и абсолютной зависимостью церкви от монархической власти, какой не знала больше ни одна конфессия. В. Г. Белинский имел все основания сказать в знаменитом письме к Гоголю, распространение которого при режиме "самодержавия, православия и народности" запрещалось под угрозой смертной казни: "Неужели Вы искренно, от души, пропели гимн гнусному русскому духовенству, поставив его неизмеримо выше духовенства католического?.. Второе когда-то было чем-то, между тем как первое никогда ничем не было, кроме как слугою и рабом светской власти..." Такое положение было отчасти следствием, отчасти причиной того факта, что русский народ отнюдь не был глубоко религиозным, как с полным основанием говорится в том же письме Белинского. Верования русских, белорусских, украинских крестьян вплоть до начала XX в. оставались полуязыческими, что превосходно показано академиком Б. А. Рыбаковым. Российское официальное православие, в отличие от некоторых других конфессий, никогда не имело глубокого влияния в народной массе и могло внедряться только сверху, посредством государственного принуждения к соблюдению религиозных обрядов. Православный священник по закону обязан был доносить властям о всякой крамоле, о которой узнавал на исповеди. Неудивительно, что такую церковь В. И. Ленин называл полицейской, а ее духовенство, по словам Белинского, находилось "во всеобщем презрении у русского общества и русского народа".

Почти так же на Кубе обстояло дело с официальным католицизмом, которому противостояли столь же полуязыческие афрохристианские культы, широко распространенные до сих пор. Католический клир состоял здесь в основном не из кубинцев, а из испанцев, за редкими исключениями державшихся крайне правых взглядов, а его приверженцами были преимущественно зажиточные горожане. В деревне со времен освободительных войн XIX в. против испанских колонизаторов священники-испанцы старались появляться пореже. Как рассказывает Фидель Кастро, его и Рауля не могли окрестить лет до пяти - поблизости не было ни одного священника. Естественно, такая церковь не могла поддерживать Кубинскую революцию, а была по другую сторону баррикад. Выступая против новой власти, она дошла даже до того, что организовала вывоз в США тысяч кубинских детей, навсегда оторвав их от родителей. Многих контрреволюционеров в рясах пришлось выслать из страны. Естественно, что храмов при этом никто не разрушал - серьезной борьбы на религиозной почве не было из-за слабости реального влияния церкви.

В большинстве стран Латинской Америки влияние католицизма на народные массы было гораздо сильнее, что имеет глубокие исторические корни. Разумеется, католическая церковь, как и всякая другая, веками защищала и укрепляла основы эксплуататорского строя, сама была крупнейшим эксплуататором, активно участвовала в испанской и португальской колонизации будущей Латинской Америки. Однако католическая церковь была и остается мощной международной организацией, не связанной жестко со светской властью какой бы то ни было страны. Это позволяет ей со времен средневековья и вплоть до наших дней проводить во многом самостоятельную политику, претендовать на роль посредника в конфликтных ситуациях. Защищая прежде всего собственные интересы, она никогда не могла обойтись без людей совершенно иного склада, чем заплывшие жиром иерархи государственно-полицейской церкви - инициативных, не лишенных достоинства и чести, чувствующих ответственность за прихожан и способных не только искренне сопереживать их бедам, но и практически бороться против произвола и насилия угнетателей. Поэтому в среде католического духовенства, в том числе высшего, могла сформироваться и активно действовать целая фаланга деятелей, которые шли гораздо дальше защиты собственно церковных интересов.

Особенно широкий простор открылся для них в Новом Свете, где не было устоявшихся отношений эксплуатации и живы были традиции иного общественного строя. Поистине благородными заступниками угнетенных и обездоленных были Бартоломе де Лас Касас, многие годы добивавшийся и добившийся от испанской короны законодательной защиты индейцев от порабощения и истребления конкистадорами; Бернардино де Саагун, спасавший от уничтожения язык и культуру ацтеков; Васко де Кирога, пытавшийся практически осуществить в Мексике "Утопию" Томаса Мора, и многие другие. Кстати, и в западнорусских землях в ту же эпоху против закрепощения крестьян протестовал не кто-либо из православных иерархов, а иезуит Петр Скарга. Но тут это был редкий случаи, а в Латинской Америке - устойчивая традиция, наложившая глубокий отпечаток на историю и культуру ее народов. Влияние католической церкви было серьезной преградой на пути капиталистической экспроприации народных масс.

После того, как континентальные страны Латинской Америки добились политической независимости, по ним прокатилась волна "либеральных" революций и реформ, направленных непосредственно против церкви, а по существу - против большинства народа. Под флагом буржуазного антиклерикализма крестьян лишали земли, насильственно разрушали общину, открытием рынков для иностранной продукции разоряли местную промышленность и ремесло, вводили кровавое законодательство против предпролетариата. Неудивительно, что народ поднимался против таких реформ с оружием в руках. Прежде чем господствующему классу удалось добиться своего, почти весь XIX в., а кое-где и начало XX в. продолжались гражданские войны между либералами и консерваторами. Церковь и восставший народ нередко оказывались по одну сторону фронта. Но когда к власти приходили христолюбивые консерваторы, они продолжали ту же антинародную политику, разве что чуть притормаживали либеральные реформы. И народ восставал уже против консерваторов под знаменами левых, считавших себя либералами, но в случае победы их скоро оттесняли от власти настоящие либералы. Массы крестьян, ремесленников, рабочих, рядовых интеллигентов в течение нескольких поколений привыкли считать себя "консерваторами" или "либералами", не будучи в действительности ни теми, ни другими. Коммунистические партии унаследовали от предшественников груз буржуазно- либерального антиклерикализма, который в этих условиях действительно отдалял их от значительной части трудового народа. Вот о чем идет речь в интервью Фиделя. Вот почему именно в Латинской Америке могла возникнуть и получить широкое распространение теология освобождения.

В России, как справедливо отмечал В. И. Ленин, традиции буржуазного антиклерикализма не было. Борьба с клерикальной реакцией досталась здесь на долю революционного пролетариата. В этой борьбе пали многие известные и неизвестные герои. Напомним хотя бы о комиссаре продотряда Макарове, буквально растерзанном в 1918 г. монахами, не желавшими отдавать монастырские запасы зерна голодающим. А он ведь добивался только того, что служители Христа должны были согласно евангельским заповедям сделать сами. Однако "нашим" монахам заповеди не указ. И им было с кого брать пример: еще в начале XVII в. иерархи РПЦ отличились спекуляцией зерном во время голода, что возмутило даже голландского купца Исаака Массу. Надо ли удивляться, что революционный народ не проводил различия между такими служите-

лями церкви и обычными бандитами? А Россия ведь не маленькая Куба - тут никакая власть не могла проследить за всем, что делается в огромной стране, и направить гнев народа в то русло, какое считала нужным.

Клерикальный террор испытали на себе и коммунисты многих других стран. Трудно понять, когда о приверженности греческих и иракских коммунистов "своим" религиям пишет человек, который не может не помнить, что и тех и других неоднократно истребляли под православными хоругвями или зеленым знаменем ислама. Почему надо писать с большой буквы "Традицию" церковно- клерикальную, приписывать ее всему народу и забывать, что у каждого народа есть и другая традиция - традиция свободомыслия, светского просвещения и атеизма - и именно ее продолжают коммунисты? Не зря Ленин писал, что национальную гордость сознательных рабочих-великороссов питала именно освободительная, революционная традиция России, выражавшаяся, в частности, в том, что уже в 1905 г. "русский мужик начал становиться демократом, начал свергать попа и помещика".

Культурные традиции - дело куда более сложное, чем кажется на первый взгляд. Не следует забывать, что пролетарская революция в нашей стране слилась воедино со "вторым изданием крестьянской войны". А все крестьянские войны были направлены против господствующей церкви, и не только потому, что она была крупнейшим эксплуататором крестьян, но и по причинам мировоззренческого порядка. В полуязыческом сознании крестьян-общинников свержение старого бога - ив том числе пресловутое разрушение храмов - сливалось воедино с гибелью старого и рождением нового мира. Не просто так А. Блок в поэме "Двенадцать" вспомнил о мировом пожаре древних мифов и Гераклитовой философии и одновременно о Христе, предводительствующем красногвардейским патрулем - двенадцатью бойцами. Обращает на себя внимание закономерность: все самостоятельно победившие раннесоциалистические революции произошли именно в тех странах (Россия, страны Балкан и Восточной Азии, Куба), где ни одна мировая религия не имела глубокого влияния в народе вследствие поликонфессиональности общества и сильных пережитков язычества, где поэтому стихийная тяга к свободе и справедливости, коренящаяся в языческом мироощущении крестьян- общинников, не была вытравлена рабской моралью смирения.

Поскольку до 1917 г. РПЦ была государственной церковью, ее богатства складывались в основном не из "доброхотных даяний", а из принудительно взимаемой со всех официально православных церковной десятины и вдобавок - из государственных налогов, которые платили вообще почти все подданные без различия вероисповедания. Поэтому храмы, не говоря уж о земельных и прочих владениях, - не собственно церковное, а государственное имущество, и никаких оснований претендовать на владение им как собственностью у церкви нет. По меньшей мере недоумение вызывает поэтому точка зрения, будто "принадлежать все это должно тем, кто его веками создавал: храм, монастырь, икона, утварь - церкви. А содержать, пользоваться всем этим достоянием должно общество, ибо эти непреходящие ценности принадлежат ему, и оно - общество в лице государства - должно их оберегать, делать доступными для всех людей и приумножать". Имущество не может одновременно принадлежать и всему обществу, и части его. С точки зрения трудового народа, который на самом деле его создавал, церковь вправе лишь пользоваться плодами его векового труда и лишь в целях культа, как и было установлено советским законодательством.

Руководители Советского государства, которым нельзя отказать в политическом чутье и здравом смысле, конечно, стремились по возможности привлекать верующих на сторону Советской власти. Но они никак не могли при этом оскорблять чувства большинства народа, вскормленные отнюдь не религиозной пищей. Если бы, как нас уверяют, позиции Красной Армии обносили чудотворными иконами и уж подавно если бы в блокированный Ленинград вместо продовольствия и лекарств возили самолетами просфоры и вино для причастия, Сталин и большевистская партия не укрепили бы, а подорвали свое влияние в народе. Да и сегодня руководителям оппозиции не следовало бы забывать о большинстве трудящихся, воспитанном в светской культуре. Удастся ли пополнить свой электорат голосами тех, кто, как говорил Г. В. Плеханов, сбился с дороги на земле и потому стал искать пути на небо, - неизвестно. А задумывался ли кто-нибудь над тем, сколько голосов граждан светских взглядов оппозиция теряет из-за заигрывания с церковной иерархией, действия которой вызывают у них законное возмущение?

Сплошь и рядом в выступлениях лидеров оппозиции тезис о союзе с верующими гражданами незаметно подменяется тезисом о союзе с церковной иерархией. Между тем это - не просто "две большие разницы", а два классово антагонистических момента. В любом эксплуататорском обществе, в том числе сегодняшнем российском, абсолютное большинство верующих составляют эксплуатируемые, а церковная верхушка входит в состав эксплуататорского класса. Руководство РПЦ включилось в нефтяной бизнес (пакет акций "Роснефти") и даже в импорт алкоголя и табака - по существу, род наркобизнеса, позорного вообще и вдвойне позорного для тех, кто претендует на роль духовных пастырей. Это часть нынешней российской олигархии. Причем реституционные поползновения иерархов-олигархов отнюдь не безобидны. И дело даже не в том, что с "возвращенной" собственностью они обращаются варварски, как на острове Валаам, где провели паровое отопление в старинные строения, в которых музейные работники сидели при печках. Дело в том, что само "возвращение" создает опасный прецедент. Кто вслед за РПЦ потребует реституции собственности? Потомки помещиков? Или иностранных инвесторов и кредиторов? Или сами Романовы - Голштейн - Готторпы - Гогенцоллерны? Или кто-нибудь еще?

Что же касается рядовых граждан, антиимпериалистически и патриотически настроенных, желающих поддерживать оппозицию и при этом принадлежащих к той или иной конфессии, то это совсем другое дело. Это трудящиеся, граждане своей страны, часть эксплуатируемого народа, и ни один атеист не станет возражать против союза с ними. Например, с М. Антоновым, которого, кстати, официальная оппозиционная пресса печатает столь редко и неохотно. Но почему ради такого союза атеисты должны поступаться своими убеждениями, если этого не требуют от верующих? Почему бы социалистически настроенным верующим не организовать партию левых христиан, подобную тем, что давно существуют в Латинской Америке? Коммунисты и левые христиане прекрасно могли бы создать единый левый блок, пригласив к участию в нем левых мусульман, буддистов, левых любых вероисповеданий. И так была бы решена проблема сотрудничества верующих и атеистов.

Впрочем, для всех левых сейчас стоит не столько вопрос об отношении к религии, сколько вопрос об отношении к клерикализму. То есть к проникновению церковной иерархии вопреки Конституции в исключительно светские области, например, в экономику или образование. Наметилась крайне опасная тенденция к срастанию воинствующей клерикальной реакции с правящим режимом, который лихорадочно ищет, чем заполнить идейный вакуум после погрома коммунистической идеологии и банкротства псевдодемократических идеи. Именно левые христиане, знающие РПЦ изнутри, предупреждают нас об этой опасности. М. Антонов - едва ли не единственный, кто в левой прессе заговорил о канонизации Романовых архиерейским собором РПЦ как о победе группировки "православствуюших-монархиствующих" ретроградов. Эта группировка все больше сближается с ультраправой "РПЦ за границей", которая канонизировала Николая Кровавого еще в 1981 г. Между прочим, католическая церковь не совершила такой глупости, как канонизация, скажем, Людовика XVI, или Марии Антуанетты, или мексиканского "императора" Максимилиана Габсбурга, хотя их поддерживали воинствующие католики. В Ватикане уже давно поняли разницу между мучениками веры и жертвами политической борьбы. "Наш" же патриарх еще в начале собора говорил, что условия для канонизации не созрели, но под влиянием определенных кругов в высших эшелонах правящего режима собор единогласно постановил причислить "новомучеников" к лику святых. Нужны ли еще доказательства того, что религиозные организации такого рода отнюдь не развивают так называемое гражданское общество, а являются придатком исполнительной власти? При этом они отражают и стимулируют самые реакционные тенденции в ее политике, угрожающие даже тем куцым демократическим свободам, которыми страна на сегодняшний день обладает, и даже ее существованию как единого целого. Ясно, что сохранить единство многонациональной поликонфессиональной страны может только светская демократическая власть, клерикализм же для нее смерти подобен.

Участникам же наших дискуссий явно недостает историзма. Разговор ведется так, как будто мы все еще живем в 80-х годах и спорим о действительных и мнимых обидах, нанесенных верующим Советской властью. Надо повернуться лицом к суровой реальности и вместе со здравомыслящими верующими не дать клерикалам очень крепко обидеть и нас, и их, и страну.