Персональная история. М. "Мануфактура". 1999. 336с.

Очерки, из которых состоит сборник психологических биографий "Персональная история" (его составитель и ответственный редактор Д. М. Володихин), относятся к набирающей силу в современной историографии микроистории. В предисловии отмечается, в частности, методологическая близость общей платформы авторов сборника к отечественной микроисторической школе Ю. Л. Бессмертного; "Персональная история имеет с микроисторией одну важную аналогию, важную точку соприкосновения, а именно схожий масштаб исследований; в обоих случаях это микроанализ, анализ одного-единственного события, индивидуальной судьбы". Указаны и различия: "Персональная история ни в малой мере не решает социальных или социоисторических проблем, она занята экзистенциальными проблемами" (с. 8). Добавим: определенное сходство в выборе масштаба исследований и стиля изложения прослеживается также с недавно изданной монографией С. А. Экштута "На службе российскому Левиафану. Историософские опыты" (М. 1998). Пытаясь точно указать собственную "нишу" в современном метологическом многообразии, авторы сообщают также об использовании ими некоторых методик психоистории.

Но в качестве основного историко-философского фундамента ими избрана экзистенциалистская философия. Для исторической науки этот выбор нетрадиционен: со времен работы Ж.-П. Сартра "Проблемы метода" (написанной совершенно в ином ключе) фактически не было попыток придать классическому экзистенциализму статус методологической платформы для ка-

стр. 158

ких-либо направлений и течений в исторической и социологической науке. Своеобразный методологический эксперимент, предпринятый авторами сборника, можно считать уникальным в отечественной исторической науке.

В то же время необходимо отметить, что использование авторами столь широкой философской базы, как экзистенциалистская, в качестве методологии и высшей критериологии неизбежно должно было привести к определенному размыванию самого понятия исторического исследования. Так и произошло. Два из шести очерков сборника вряд ли можно отнести к сфере исторической науки. Психологические изыскания С. Янышева о французском сюрреалисте А. Арто, скорее, относятся к литературоведению или просто к изящной словесности. Работа Н. Зубкова о поэте К. Н. Батюшкове в значительной мере использует текстологический анализ, и в целом может быть отнесена к сфере литературоведения.

Для профессиональных историков могут представлять интерес четыре очерка. Это работы О. Елисеевой "Екатерина II. Зрячее счастье", А. Монахова "Императорские шахматы или горе побежденным" (об одном эпизоде из жизни Александра I), Д. Володихина "Пустынное место" в судьбе Константина Леонтьева", а также П. Лавровой "Джон Сандерсон- странствующий меланхолик".

Наибольшим по объему является очерк Монахова. В нем анализируется поведение Александра 1 в связи с так называемым делом Пржибышевского, ложно, как утверждает автор, представленного в качестве главного виновника Аустерлицкого поражения. Очерк слабо соответствует общей направленности всего сборника: в нем слишком мало психологических, экзистенциальных изысканий. Автором проведен основательный анализ источников, дана обоснованная реконструкция спорных моментов сражения при Аустерлице, показана борьба придворных партий в первое десятилетие царствования Александра I. Но лишь на последних страницах Монахов обращается к психологическому портрету императора. Он фактически отказался от произвольных психологических построений в пользу анализа действий, аргументируя это необходимостью, оценивая деятельность любого значительного политика, опираться на факты, а не на идеи или проекты. Император Александр 1 обрисован в очерке прежде всего как политик. Монахов пришел к важному выводу, который достоин занять видное место в историографии эпохи. "Инфицирование" определенными идеями эпохи Просвещения (в частности, идеей "просвещенной монархии")

произвело разрушительные нравственные последствия в характере и психологической сущности Александра I: "Дозированная безжалостность (интрига, двоедушие, холодная расчетливость в использовании как сильных, так и малых мира сего) оказывалась окрашенной в цвета конечного блага" (с. 206). Серьезным недостатком очерка Монахова является ничтожное число ссылок на использованные источники.

Очерк Еслиеевой посвящен в основном формированию характера будущей российской императрицы Екатерины II в детстве и в молодые годы, то есть задолго до восшествия на престол. Значительный интерес представляет также отдельная главка, посвященная браку императрицы и Г. А. Потемкина после первого их разрыва в 1774 году. Вот характерная цитата: "Что же это была за семья, где мужа и жену объединяла не любовь, а дружба? Не ложе, а кабинет? Ответить на поставленный вопрос невозможно, если не обратиться к тем изменениям, которые внесла в семейную мораль эпоха просвещения... Супружеская... пара, по мысли французских "моралистов" нового времени, должна была стать союзом сугубо дружеским. Подобный стиль поведения уже настолько привился среди европейского дворянства, что супружеская любовь и верность считались почти неприличными и смешными". Потемкин же и его венценосная супруга, по словам Елисеевой, принадлежали своей эпохе и "не могли отказаться от той культурной среды, в которой воспитывались и учились думать" (с. 61-62).

Место стержневой проблемы в очерке Д. Володихина занял экзистенциальный выбор. Известный российский писатель и философ К. Н. Леонтьев в 1871 г. совершил этот выбор между двумя различными психологическими стратегиями. Одна из них диктовалась самой атмосферой эпохи: это способ жизни романтического героя. Другая коренится в традиционных идеалах православного монашества. Автор считает, что в судьбе Леонтьева произошел "перелом": будучи русским консулом в Турции и находясь в сельской местности вдалеке от квалифицированных врачей, он пережил приступ смертельно опасной болезни, а затем наступило "чудесное исцеление". Автору удается показать ту огромную силу, с которой может повлиять на судьбу и психологию индивида одно-единственное экстраординарное событие, даже если полученный в результате опыт идет вразрез со всеми прежними его ментальными установками. Володихин аргументировано отстаивает точку зрения, в соответствии с которой между 1871 и 1887 гг.

стр. 159

происходила постепенная трансформация личности Леонтьева в сторону все более глубокого погружения в православие. В последние годы жизни (1887- 1891 гг.) он воспринимает монашество в качестве естественной для себя формы существования. Володихин показывает, как ослабевает в новых психологических условиях последнего периода жизни сила литературного таланта: "Леонтьев теряет желание и способность писать" (с. 254). Отметим, что несколько парадоксальная манера повествования в этом очерке опирается на систематический и основательный анализ источников.

Очерк Лавровой об английском путешественнике XVII в. Джоне Сандерсоне- комментированная биография, в которой психологические моменты едва акцентированы. Для историка елизаветинской Англии будут полезны не отдельные эпизоды из жизни этого человека, а общий портрет практического дельца той эпохи. "Итак, скромность и достоинство, ученость и благочестие, деловитость и решимость- вот качества, составляющие идеальный образ нашего героя" (с. 300). Лаврова продемонстрировала свою осведомленность в историографии и источниках по английской истории.

Очерки в разной степени соответствуют общей концепции сборника. В большей степени удовлетворяют ей работы Елисеевой и Володихина, в меньшей - Зубкова, Лавровой, Монахова и Янышева. Но в целом эта книга - многообещающая заявка на особое течение в современной отечественной исторической науке.