ОТ РЕАКЦИИ К ЖИВОМУ ДВИЖЕНИЮ: Н. А. БЕРНШТЕЙН В ПСИХОЛОГИЧЕСКОМ ИНСТИТУТЕ ДВАДЦАТЫХ ГОДОВ

Актуальные публикации по вопросам современной психологии.

NEW ПСИХОЛОГИЯ


ПСИХОЛОГИЯ: новые материалы (2024)

Меню для авторов

ПСИХОЛОГИЯ: экспорт материалов
Скачать бесплатно! Научная работа на тему ОТ РЕАКЦИИ К ЖИВОМУ ДВИЖЕНИЮ: Н. А. БЕРНШТЕЙН В ПСИХОЛОГИЧЕСКОМ ИНСТИТУТЕ ДВАДЦАТЫХ ГОДОВ. Аудитория: ученые, педагоги, деятели науки, работники образования, студенты (18-50). Minsk, Belarus. Research paper. Agreement.

Полезные ссылки

BIBLIOTEKA.BY Беларусь - аэрофотосъемка HIT.BY! Звёздная жизнь


Публикатор:
Опубликовано в библиотеке: 2005-02-01

ОТ РЕАКЦИИ К ЖИВОМУ ДВИЖЕНИЮ: Н. А. БЕРНШТЕЙН В ПСИХОЛОГИЧЕСКОМ ИНСТИТУТЕ ДВАДЦАТЫХ ГОДОВ



И. Е. СИРОТКИНА


Статья, в основе которой ранее не публиковавшиеся архивные материалы, посвящена событиям, происходившим в 1917—1930 гг. в Московском Психологическом институте и вокруг него; в ней рассказывается также о раннем периоде научной деятельности Н.А. Бернштейна, работавшего в Институте в 20-е гг.



ОТ ПСИХОЛОГИЧЕСКОГО ИНСТИТУТА К ИНСТИТУТУ ПСИХОЛОГИИ



1917 год, представляющийся нам датой разрыва в истории, для Психологического института не был таковым. Под руководством своего основателя Г.И. Челпанова институт пережил голодные и холодные (в здании не топили)



17



1918 и 1919 гг., сохраняя научную жизнь [40; Оп. 9. Ед. хран. 241. Л. 101]. В 1917—1918 гг. вышли три выпуска «Психологического обозрения». В 1918—1919 гг. Наркомпрос отпустил деньги на оборудование мастерской по психометрии [38; Oп. 1. Ед. хран. 48. Л. 187]. В 1920 г. открылся отдел прикладной психологии и психологии труда [38; Oп. 19. Ед. хран. 114. Л. 43—44]. Сам Г.И. Челпанов закончил в чертежах «универсальный психологический прибор», на постройку модели которого в 1923 г. пытался достать деньги [40; Oп. 9. Ед. хран. 241. Л. 52].

Перемены в институт пришли в конце 1921 г.— со стороны Московского университета, с которым институт, образованный из Психологического семинария при кафедре философии, был связан «по происхождению». Сразу после революции университет был взбудоражен реформой высшего образования: одним из первых декретов Совнаркома были отменены вступительные экзамены в вузы — для поступления не требовалось даже свидетельства об окончании школы [18; 168]. Профессура, которая не могла не возражать, была объявлена «чуждым народу элементом» [18; 174]. Кампания по ее отстранению от управления университетами началась с создания альтернативных «народных советов» вузов, а в состав коллегии преподавателей были введены «представители народа» — чаще всего это были студенты. «Главным орудием реформирования высшей школы», по выражению заместителя наркома просвещения М.Н. Покровского, должны были стать рабочие факультеты, посылавшие своих представителей в органы управления вузами; в первый же год их создания (1920) на рабфак Московского университета было зачислено больше студентов, чем на все другие факультеты, вместе взятые [18; 192, 195].

Для того чтобы облегчить «марксистское руководство», гуманитарные факультеты были объединены в Факультет общественных наук (ФОН), а существовавшие при них исследовательские институты — в Ассоциацию, которая решала все научные, учебные и кадровые вопросы. Одним из первых Ассоциация приняла решение о том, что ряд предметов, в том числе социологию, сравнительную этнологию, философию и новую историю, могут преподавать только марксисты [40; Oп. 1. Ед. хран. 1. Л. 8]. Условием поступления в институты молодых сотрудников стала сдача ими марксистского минимума [40; Oп. 1. Ед. хран. 1. Л. 24]. Ассоциация могла принимать или увольнять сотрудников и аспирантов исходя из идеологических соображений. Ею распределялись также кредиты институтам. 18 ноября 1921 г. в нее был включен и Психологический институт [40; Oп. 1. Ед. хран. 1. Л. 4]. К 1922 г. состав института поредел: кроме Г.И. Челпанова, старейшим по возрасту сотрудником был психиатр и психолог А.Н. Бернштейн, следующему поколению принадлежали К.Н. Корнилов — первый ассистент и непосредственный помощник директора — и В.К. Хорошко, преподаватель кафедры нервных и душевных болезней. Еще на десять лет моложе были Б.Н. Северный и В.М. Экземплярский, преподаватели кафедры философии, П.П. Соколов, профессор той же кафедры и Н.Н. Коте, преподаватель кафедры зоологии. Для подготовки к профессорскому званию (в аспирантуре) были оставлены С.В. Кравков, Е.А. Мальцева, П.А. Рудик, А.А. Смирнов и П.А. Шеварев. Научными сотрудниками 2-го разряда (примерно соответствует младшему научному сотруднику) числились Н.А. Бернштейн — сын А.Н. Бернштейна, только начавший научную карьеру, Н.Ф. Добрынин, П.М. Зиновьев, Г.В. Мурашов и Б.В. Холчев [40; Oп. 1. Ед. хран. 2. Л. 113]. Все же почти половина мест оставались вакантными (13 из 32, согласно штатному расписанию 1921 г.). Вскоре умер А.Н. Бернштейн. Г.И. Челпанов стал предпринимать усилия по пополнению института: в марте действительными членами были избраны



18



психиатр Ю.В. Каннабих и физик и физиолог П.П. Лазарев (еще трем кандидатам в члены института — А.П. Нечаеву, А.В. Леонтовичу и А.П. Казанскому — главный ученый совет отказал) [40; Oп. 1. Ед. хран. 1. Л. 9]. Для подготовки психологов, которые могли бы стать сотрудниками, в мае 1922 г. Г.И. Челпанов предложил организовать научно-исследовательские курсы [40; Oп. 1 Ед. хран. 2. Л. 26]. Но к лету стало ясно, что он, которому удалось сохранить институт, не сможет остаться директором: представитель старой университетской профессуры и академической науки, философ, известный своей критикой материализма, смотрелся явно чуждой фигурой на «покрасневшем» фоне.

Свидетельство самого Г.И. Челпанова о том, как началась история с его увольнением, нашлось в его письмах Л. Д. Троцкому, написанных уже после отставки. Автор письма рассказывает, что в 1922 г. К.Н. Корнилов начал публично заявлять о том, что книга Г.И. Челпанова «Мозг и душа» имеет «историческое» значение и что она, «будучи посвящена критике марксизма, оказала сильнейшее противодействие распространению марксизма в России». Г.И. Челпанов выслал Л.Д. Троцкому вместе с письмом свою книгу с просьбой «самому убедиться в ложности этого обвинения, которое имело впоследствии роковое значение для судьбы психологии в России» [40; Oп. 9. Ед. хран. 241. Л. 93 - 96].

В 1922 г. К.Н. Корнилову исполнилось 43 года. Он только что издал книгу с программным названием «Реактология», подготовленную в те годы, когда, по его собственному признанию, «Философию марксизма знал еще слабо» (цит по: [30; 10]). Возможно, что, познакомившись затем ближе с марксизмом, он нашел в нем аллюзии со своей личной философией, например, монизм, или идею целостного изучения человека. Возможно также, что в начале 20-х гг. он увидел возможность через марксизм пропагандировать собственную теорию.

Как и П.П. Блонский, он «стал быстро эволюционировать в сторону большевиков, которые возглавляли начинающуюся социальную революцию» (слова П.П. Блонского о себе в книге «Мои воспоминания» [5; 148]). Время, когда эта эволюция К.Н. Корнилова, П.П. Блонского и некоторых других психологов закончилась, и стало переломным для института.

О ситуации, сложившейся вокруг института в конце 1922 — начале 1923 гг., мы узнаем из статьи «Судьбы психологии в России (Письмо из Москвы)», опубликованной в берлинской газете русских эмигрантов «Дни». Автор, не поставивший своего имени, по-видимому, один из учеников Г.И. Челпанова, пишет о том, что в период, когда положение последнего уже было непрочным, а институт обвинялся в том, что он «не отзывается на новые веяния в психологической науке», директор решил выступить в публичной дискуссии и защитить институт и себя. Его тезис: психология — эмпирическая дисциплина, и привнесение в нее всяких посторонних принципов — как спиритуализма, так и материализма — вредит чистоте исследования. По поводу упоминания о спиритизме заметим, что на рубеже веков психологии пришлось конкурировать с sciences psychiques (в 1911 г. в Париже открылся институт с таким названием), т. е. претендующими на научность исследованиями паранор-мальных феноменов. Психологи в основном возражали против научного статуса таких исследований, считая, что граница научности определяется возможностью воспроизводить феномены в контролируемом эксперименте. К началу 20-х гг. мода на спиритизм начала проходить, и психологам стало казаться, что их дисциплина отстояла свой научный статус. Поэтому нападки «новых материалистов» были для них неожиданны и неприемлемы: ведь последние предлагали физиологические по существу модели — теорию условных рефлексов И.П. Павлова или рефлексологию В.М. Бехтерева. К.Н.



19



Корнилов, ранее согласный с этими соображениями, очевидными для всех представителей экспериментальной психологии, в 1921 г., по-видимому, был уже вне этой логики. Придя на доклад, он объявил, что Г.И. Челпанов «сменил вехи» своей субъективной науки, решив свести ее к эмпирической психологии, а между тем «для плодотворного развития этой науки необходим материалистический и марксистский подход» [40; Oп. 9. Ед. храп. 241. Л. 8].

Более известно другое выступление К.Н. Корнилова с тем же пафосом — доклад на Первом Всероссийском съезде по психоневрологии на тему «Современная психология и марксизм», сделанный 14 января 1923 г. За ходом съезда следила центральная пресса, и автореферат доклада был опубликован на следующий день в «Известиях» [16]. Теперь уже Г.И. Челпанов возражает ему — все более вынуждаемый делать это в письменной форме, выпуская, в том числе на свои средства, ряд брошюр ([32], [33] и др.). В марксистских призывах К.Н. Корнилова он видит угрозу самостоятельному существованию психологии, сведения ее к «материалистической» физиологии (вспомним слова Л.С. Выготского о том, что гораздо легче быть материалистом в физиологии, чем в психологии [9]). Его контраргументы: философия К. Маркса признает реальность сознания, непротяженность психического, его непосредственную познаваемость в самонаблюдении. Отрицая все это, реактология и рефлексология приходят в противоречие с марксизмом, остаются в пределах механистического материализма (содержательные моменты этой дискуссии подробно изложены в [6]). «Марксистская психология» как таковая возможна, по Г.И. Челпанову, как психология социальная, или как этнология [34] (в 1924 г. он даже обращается в Главнауку с проектом Института социальной психологии). Конечно, Г.И. Челпанов, будучи профессиональным преподавателем философии, автором книг по философии материализма ([35], в том числе библиографического указателя по материализму [36]), мог выступать на эти темы гораздо аргументированное своего оппонента, который несколько лет назад «философию марксизма знал еще слабо». Но К.Н. Корнилов заведомо выигрывал в борьбе с представителем старой профессуры, объявленной «чуждым народу элементом». Дело, по-видимому, было только в тактике — как произвести смену директора и назначить К.Н. Корнилова, обещавшего до неузнаваемости преобразить психологию и институт.

В декабре 1922 г. постановлением Ассоциации исследовательских институтов при ФОНе 1-го МГУ Психологический институт был закрыт, его сотрудники распущены. В том же постановлении объявлялось об организации на базе бывшего института психологической секции Института научной философии. В коллегию этого института, состоявшую из заведующих секциями, тогда же вошел К.Н. Корнилов [40; Oп. 1. Ед. хран. 1. Л. 12]. Г.И. Челпанов, тяжко оскорбленный отстранением от дела всей жизни (в 1923 г. его приютил Г.Г. Шпет — его ученик еще с киевских времен, а теперь — вице-президент Государственной Академии Художественных наук, предложив ему пост заведующего отделом психологии), из научной дискуссии переходит в область политической борьбы. Пользуясь всепроникающей и заразительной «марксистской» риторикой, он пишет докладную записку заведующему Главнаукой (отдел Наркомпроса), обвиняя К.Н. Корнилова и его единомышленников А.Б. Залкинда и П.П. Блонского в «не-марксичности», «очень серьезном ошибочном толковании идеологии марксизма в применении к разработке вопросов научной психологии». Отсюда — вполне в духе его гонителей — он делает вывод о том, что они не могут быть лидерами российской психологии [40; Oп. 9. Ед. хран. 241. Л. 9]. Он хочет во что бы то ни стало дать им понять,



20



что, посеев ветер, они пожнут бурю.

Где доброжелательный и кооперативный стиль отношений, свойственный дореволюционной профессуре? Незадолго до этих событий, в 1914 г., И.П. Павлов приветствует открытие Психологического института, а сам Г.И. Челпанов в 1918 г. дает благожелательный отзыв на проект организуемого В.М Бехтеревым «рефлексологического» Института мозга [21; 112]. Теперь же, пытаясь защититься, Г.И. Челпанов так же легко, как до него К.Н. Корнилов, начинает использовать идеологические аргументы. Правила политической игры вынуждают его признать, что единственно верная методология — это марксизм. Он вновь обращается в письме к Л.Д. Троцкому с просьбой о «пересмотре вопроса о марксизме в психологии», о проведении еще одной дискуссии и публикации ее стенограмм [40; Oп. 9. Ед. хран. 241. Л. 93 - 96]. Но Л.Д. Троцкий, опала которого уже началась, мало чем мог помочь.

Последняя надежда Г.И. Челпанова — международное научное сообщество. Прочтя в «American Journal of Psychology» заметку Э. Титченера, в которой тот интересуется судьбой Психологического института, он испрашивает у Главнауки разрешение послать ответ. Чиновник, цензуровавший письмо, вычеркнул из него один абзац:

«В 1923 году, по случаю совершенного переустройства государственного строя в России, науки, и в том числе психология, были преобразованы, согласно принципам философии марксизма. Правительство признало, что материализму Маркса соответствует только объективная психология (рефлексология Бехтерева, учение об условных рефлексах Павлова, бихевиоризм Уотсона). Вследствие этого прежний персонал Института, состоящий из психологов-интроспекционистов, вместе с сотрудниками, уступил свое место психологам-объективистам» [40; Oп. 9. Ед. хран. 241. Л. 101].

Но Психологический институт для Г.И. Челпанова был потерян окончательно. Что касается докладной записки Г.И. Челпанова в Главнауку, отвечать на нее К.Н. Корнилову было просто: если его обвиняют в том, что он не разобрался в марксизме, то Г.И. Челпанов — вообще не марксист: «Челпанов слишком долго учил нас метафизике, чтобы претендовать еще и на то, чтобы учить нас марксизму». Что касается обвинений Г.И. Челпанова в адрес реактологии как «рефлексологической» теории, выбрасывающей психологию, то К.Н. Корнилов вспоминает о случае на 1-м съезде по психоневрологии, где ему якобы было указано «блокироваться с рефлексологами для того, чтобы сломить субъективную психологию» [40; Oп. 9. Ед. хран. 241. Л. 2 - 6].

Придя к руководству, К.Н. Корнилов оборонялся по-военному. В 1923— 1924 гг. к нему обращались ушедшие вместе с Г.И. Челпановым сотрудники с просьбой разрешить им продолжить экспериментальные работы на уникальном оборудовании института (сохранилось писмо в Ассоциацию научно-исследовательских институтов ФОНа 1-го МГУ, подписанное В.М. Экземплярским, С. В. Кравковым и П.А. Рудиком [40; Oп. 9. Ед. хран. 241. Л. 114—115]). К.Н. Корнилов в ответ заявил, что «вступление в Институт организованной группы, стоящей на платформе, принципиально противоречащей основному направлению института, совершенно немыслимо» [40; Oп. 9. Ед. хран. 241. Л. 111]. Лишь в 1925 г. были приняты трое из прежних сотрудников: Н.А. Бернштейн, фактически не успевший поработать при Г.И. Челпанове, П.А. Рудик и Н.Ф. Добрынин [40; Oп. 1. Ед. хран. 26. Л. I].

Как существовал бывший институт, потерявший самостоятельность, а с ней — и кредиты 1-го МГУ" (смета же Института научной философии была утверждена еще до включения в него новой секции)? К.Н. Корнилову все-таки удалось взять сотрудников: членами секции в феврале 1924 г. были сам К.Н. Корнилов, М.А. Рейснер — социолог-марксист, П.П. Блонский



21



и приехавший из Одессы зоопсихолог В.К. Боровский, научными сотрудниками 1-го разряда — А.Р. Лурия, приглашенный из Казани в декабре 1923 г. и сразу назначенный ученым секретарем [40; Oп. 1. Ед. хран. 26. Л. 1], психотехники И.Н. Шпильрейн и С.Г. Геллерштейн, В.Е. Смирнов и психоаналитик Сабина Шпильрейн [39; Oп. 2. Ед. хран. 263. Л. 1—5]. Были взяты 10 научных сотрудников 2-го разряда.

После 2-го Всероссийского съезда по психоневрологии К.Н. Корнилов чувствовал себя «на коне»: он обратился в Ассоциацию с просьбой сделать психологическую секцию снова самостоятельным институтом (тем более, что, став секцией, институт никуда не переезжал) [40; Oп. 1. Ед. хран. 26. Л. 1]. Просьба была поддержана, при условии, что не будет нарушена связь института с Ассоциацией и «сохранена возможность идеологического руководства им» (Ассоциация даже предлагала своего директора — в то время исполняющего обязанности директора Института научной философии Я.А. Бермана или члена коллегии В.И. Невского [40; Оп. 1. Ед. хран. 11. Л. 22]). В это смутное время судьба Психологического института могла принять еще более неожиданный оборот: Физико-математический факультет 1-го МГУ просил передать его в свое ведение, намереваясь разместить там вновь образуемую кафедру физиологии [40; Oп. 1. Ед. хран. 11. Л. 19]. Директор Зоологического института А.Н. Северцов, до которого тоже дошли слухи о предстоящей реорганизации, предложил своего сотрудника Н.А. Иванцова на пост директора будущего «Биопсихологического института» [40; Oп. 9. Ед. хран. 241. Л. 52]. Но, желая сохранить контроль над институтом, Ассоциация всем просителям отказала. Уже летом 1924 г. К.Н. Корнилову удалось добиться для психологической секции статуса самостоятельного учреждения [42]. Во втором крещении институт получил новое имя: Московский Государственный институт экспериментальной психологии (МГИЭП).

Второе рождение института произошло под знаком реактологии. А.Р. Лурия вспоминает об этом времени:

«Предполагалось, что институт наш должен перестроить всю психологию, отойти от прежней, челпановской идеалистической науки и создать новую, материалистическую, Корнилов даже говорил — марксистскую психологию. Пока же перестройка психологии протекала в двух формах: во-первых, переименование, во-вторых, перемещение. Восприятие мы назвали, кажется, получением сигнала для реакции, память — сохранением и воспроизведением реакций, эмоции — эмоциональными реакциями, одним словом, всюду, где можно и где нельзя, мы вставляли слово «реакция», искренне веря, что делаем при этом важное и серьезное дело. Одновременно мы переносили мебель из одной лаборатории в другую, и я прекрасно помню, как я сам, таская столы по лестницам, был уверен, что именно на этом пути мы перестроим работу и создадим новую основу для советской психологии» (цит. по: [20; 130—131]).

В самом деле, список исследовательских тем на 1924 г. пестреет словом «реакция»: К.Н. Корнилов занимается «проблемой реакций максимального торможения», Л.С. Выготский (принятый в начале года научным сотрудником 2-го разряда) — «исследованием доминантных реакций», В.А. Артемов — «изучением связи условных реакций», Н.А. Бернштейн — «наслоением реакции на форму движения», П.С. Любимов — «исследованием формы движений при реакции» и т. д. [27; 245]. Понимание этого слова было довольно разным. Сам К.Н. Корнилов, несмотря на все разговоры о диалектическом материализме, в экспериментальной работе вряд ли изменил классическому значению термина. Его первая работа на эту тему была посвящена исследованию различий между мускульной и сенсорной реакциями: в предшествующих работах



22



было найдено, что время реакции в тех случаях, когда испытуемый настроен на совершение ответного движения, меньше, чем когда он настроен на лучшее восприятие стимула. По гипотезе Н.Н. Ланге, это обусловлено направлением внимания, по К.Н. Корнилову же — индивидуальной склонностью к определенному типу реагирования [15]. Добавив к измерению времени определение силы, или интенсивности реакций с помощью сконструированного им динамоскопа, К.Н. Корнилов выделил четыре индивидуальных типа реагирования: мускульно-пассивный, мускульно-активный, сенсорно-пассивный и сенсорно-активный. Со временем он предложил фиксировать также форму реакции — траекторию движущегося органа. Он нашел, что сила реагирования обратно пропорциональна сложности стимула («закон однополюсной траты энергии»). Но, при слишком сложной задаче она, вместо того, чтобы упасть до нуля, резко увеличивается — реакция принимает «взрывной» характер; это считалось иллюстрацией диалектического закона перехода количества в качество [17].

«Подстроиться» под реактологическую терминологию новым сотрудникам института было достаточно просто — ведь «реакция» входила в психологический язык эпохи. А.Р. Лурия, назвавший свою работу «изучением аффективных реакций», на самом деле интересовался психоанализом — еще в студенческие годы в Казани он организовал психоаналитическое общество [23]. В своих ранних исследованиях к классическому ассоциативному эксперименту он прибавил измерение силы и формы реакции с помощью динамоскопа Корнилова: испытуемый отвечал словом, нажимая при этом на ключ динамоскопа. С помощью «сопряженной моторной методики» А.Р. Лурия вместе с принятым в институт в 1923 г. А.Н. Леонтьевым исследовали «аффективные комплексы» у студентов во время сессии или университетской «чистки» и у подозреваемых в совершении преступления (знаменитая история с изобретением «детектора лжи», которым, кстати, К.Н. Корнилов не без гордости отчитывался о прикладных работах института) [24].

Л.С. Выготский, принятый научным сотрудником 2-го разряда в начале 1924 г., также использовал термин «реакция», например, в защищенной в 1925 г. диссертации «Психология искусства» или в статье «Проблема доминантных реакций» (1926). Впрочем, в том же значении он употреблял и термин «рефлекс»; главным было не слово, а излюбленная идея о регулятивной роли сознания — описывалось ли оно при этом как «рефлекс рефлексов» или же как система реакций, в которой одни реакции организуют протекание других (см. [37]). Гораздо реже говорят о реакциях психотехники И.Н. Шпильрейн и С.Г. Геллерштейн — им легче «оправдывать» в глазах дирекции свои работы, большинство из которых — прикладные исследования. Еще одним сотрудником, не слишком часто употреблявшим этот термин, был Николай Александрович Бернштейн.



ИССЛЕДОВАНИЯ ДВИЖЕНИЙ И ПСИХОЛОГИЯ


Об истории работы Н.А. Бернштейна в институте известно меньше, чем о времени, проведенном в его стенах Л.С. Выготским, А.Н. Леонтьевым или А.Р. Лурией. Вместе с И.Н. Шпильрейном и С.Г. Геллерштейном до своего повторного зачисления в институт (напомним, что Н.А. Бернштейн числился в челпановских списках сотрудников еще в 1922 г.) он работал в Центральном институте труда. Чтобы у читателя возникло представление об уникальности этого института, скажем, что его директор и основатель революционер, рабочий и поэт А.К. Гастев называл ЦИТ своим «последним художественным произведением» [11]. Открытый осенью 1920 г. ЦИТ был не только научным, но и практическим учреждением. А.К. Гастев был одним из



23



тех идеологов революции, кто стремился практически реализовать идеи формирования «нового человека» и новой культуры; он решил начать с создания культуры труда, отдельных трудовых движений, так как культура, по его определению, это — «сумма привычек народа, его уменье трудиться, сумма его обработочных возможностей» [10; 16]. В соответствии с идей комплексного изучения движений была образована структура ЦИТа: «лаборатория движения... должна давать фотографию трудовых процессов, механическую формулу трудовых движений; эта механическая формула должна быть истолкована физиологически: выступает на сцену необходимость организации физиологической лаборатории. Эта же формула должна быть подвергнута психотехническому исследованию» [12; 2]. В результате должно быть построено рациональное движение; гастевскую метафору построения движений мы находим потом в названии работ Н.А. Бернштейна: основы его знаменитой «теории построения движений» были заложены в ЦИТе.

В ЦИТ Н.А. Бернштейна пригласил его однокурсник К.X. Кекчеев, заведовавший там лабораторией по изучению движений, в которой он проводил их фотографическую запись по так называемому циклографическому методу. Суть метода заключалась в том, что на испытуемого надевались соединенные проводками миниатюрные электрические лампочки, следы которых запечатлевались на фотопластинке. Для того чтобы потом по фотографии определить время, в которое совершались различные фазы движения, перед объективом камеры ставился вращающийся диск с прорезями — при этом на пластинке получался пунктир из светящихся точек [14]. Н.А. Бернштейн значительно усовершенствовал технику съемки и разработал метод расчета скоростей, ускорений и действующих во время движения сил, по которым можно было определить вклад каждой группы мышц (так называемый метод циклограмметрии).

Вскоре он стал заведующим этой лабораторией, получившей название лаборатории биомеханики [14]. Его подготовка — молодой медик профессионально разбирался в математике, а в качестве хобби конструировал модели мостов и паровозов — как нельзя более соответствовала задаче.

Он исследовал два рабочих движения: удар молотком по зубилу и опиловку напильником, обнаружив, что их траекторию можно выразить определенным математическим формализмом — быстро сходящимися суммами Фурье, которые в механике описывают траекторию движения маятника. Интерпретируя эту формулу, ученый пришел к выводу, что отношения между мышечным усилием и движением органа имеют, как в маятнике, кольцевой характер: мышца вносит изменение в систему действующих на орган сил, орган сдвигается и расстояние между точками прикрепления мышцы меняется, что сразу отражается на ее напряжении [3]. Эту зависимость Н.А. Бернштейн впоследствии выразил дифференциальным уравнением движения и назвал «рефлекторным кольцом» [4]. На основании уже самых первых исследований он заметил, что движение строится под определенную задачу, которую нельзя изменить с тем, чтобы конструкция движения осталась неизменной: «ударное движение при рубке есть монолит, очень чутко отзывающийся весь в целом на каждое изменение одной из частей. Можно было бы сказать, что движение реагирует как живое существо» [2; 101].

Эти работы нашли продолжение в более поздних исследованиях Н.А. Бернштейна по нейрофизиологии: теории построения движений, завершенной к началу 40-х гг., и идеях 50—60-х гг. о «физиологии активности». Еще в ЦИТе он занялся изучением патологических походок, чтобы отделить эффекты нервного управления движением от явлений на периферии, имеющих механическое происхождение. Эта работа выходила за



24



рамки интересов ЦИТа, который к тому же все более утрачивал характер исследовательского учреждения, получив в 1924—1925 гг. заказ на массовую подготовку рабочих для металлопромышленности [29].

Перейдя в Институт экспериментальной психологии в декабре 1924 г., Н. А. Бернштейн перевез туда ящики с оборудованием, конструировать которое в те годы приходилось буквально «из ничего», и приступил к постановке циклографии. К.Н. Корнилова эта методика интересовала как более точный способ записи движений при реакции. В институте над созданием «единой циклографической методики исследования времени, интенсивности и формы реакции», пользуясь консультациями Н.А. Бернштейна, работал П.С. Любимов. Он пытался показать, что для разных видов реакций — узнавания, выбора и т. п.— характерны различные траектории движения руки и надеялся на то, что форма реакции станет еще одним типологическим признаком при выделении индивидуальных типов реагирования [25]. Последнее предположение, однако, не оправдалось, и в 1928 г. о возможностях «единой методики исследования реакции» в институте высказывались критически [1]; К.Н. Корнилов, по-видимому, потерял интерес к циклографии. К тому времени Н.А. Бернштейна уже не было в институте — он продолжил физиологические исследования движений вдали от психологии с ее марксистскими лозунгами.

В 1925—1926 гг. он, однако, участвовал еще в одном корниловском проекте, связанном с «переписыванием» учебников. Хотя в 1923 г. и вышло очередным изданием «Введение в экспериментальную психологию» Г.И. Челпанова, К.Н. Корнилов стал срочно готовить новую учебную литературу: вначале его сотрудники В.А. Артемов, Л.С. Выготский, Н.Ф. Добрынин и А.Р. Лурия переработали для второго издания книгу А.Ф. Лазурского «Психология общая и экспериментальная» [19], затем в 1926 К.Н. Корнилов издал собственный учебник по психологии, «изложенный с точки зрения учения о реакциях». В 1927 г. Н.А. Бернштейн вместе с В.А. Артемовым, Л.С. Выготским, Н.Ф. Добрыниным и А.Р. Лурией участвовал в написании «Практикума по экспериментальной психологии», в котором ему принадлежат главы «Рецепторный момент реакции» и «Обработка результатов массовых психологических измерений» [28].

Однако в 1928 г. пути Н.А. Бернштейна и института окончательно разошлись. Ученый сначала уехал в заграничную командировку в Германию и Францию, а затем занялся изучением движений в Государственном институте музыкальной науки (где проводил циклографический анализ игры выдающихся пианистов, чтобы уточнить вопрос о преимуществах так называемого весового фортепьянного удара), Институте охраны труда инвалидов (работа по патологическим походкам), Центральном научно-исследовательском институте физической культуры (где на созданной им кафедре биомеханики были сделаны записи движений лучших спортсменов) [41].

Несмотря на то, что ученый сменил в качестве места работы разнообразные учреждения, линия его исследований - анализ управления движениями — оставалась на редкость постоянной. Однако вряд ли было совпадением, что вопросами управления движениями он стал заниматься именно после работы в Психологическом институте. Там он сблизился с Л.С. Выготским, А.Р. Лурией, С.Г. Геллерштейном [43] Вероятно, вместе они обсуждали возможности, которые изучение движений несет для психологии: не забудем, что исследование связи психического физического компонентов реакции было задачей корниловской программы. По-видимому, в основном они бы согласны. Знавший Н.А. Бернштейна его работы еще по ЦИТу, С.Г. Геллерштейн так характеризовал возникавшие



25



тут трудности: «Как бы точны и богаты ни были отдельные описания (трудового поведения), какими бы интересными ни представлялись для нас циклограммы трудовых движений,— тем не менее, они не в состоянии вскрыть психофизиологические основы профессиональной работы. Мы можем лишь находить с их помощью биомеханические отличия между хорошими и плохими работниками, можем устанавливать те или другие соотношения между профессиональной пригодностью и пространственно-временным характером трудовых движений, но к сути вопроса этим не приблизимся» [13; 70]. Л.С. Выготский прямо говорил о методологической слабости реактологической программы, которая, не решив психофизическую проблему в общем виде, переносит ее в конкретное исследование: «Изучать психологию в понятиях реакции нельзя, ибо внутри реакции заключены два несводимых к единству, функционально зависимых элемента» [8; 399]. Вывод был тот, что психология еще не готова ассимилировать данные анализа движений,— перемены должны были произойти в ней самой. Однако и сам этот анализ должен совершаться в потенциально «доступных» психологии физиологических категориях — физиология также должна была измениться.

Эскиз того, на каких основаниях может состояться «встреча», Л.С. Выготский набросал в одной из своих записных книжек в 1928 г. По его мнению, термин В. Вундта «физиологическая психология» неудачен (что в свое время признал сам В. Вундт, заменив его «экспериментальной психологией») и бессмыслен: подобно тому, как мы говорим о биохимии, а не о «химической биологии», было бы правильнее говорить о «психологической физиологии» [7; 94]. Психология, изучающая более сложные функции, чем физиология, не должна следовать ей в определении объекта исследования или «подстраиваться под физиологические категории». Позднее этой идеей воспользовался А.Р. Лурия: под «психологической» он понимал физиологию, изучающую не элементарные, вроде рефлекса, а наиболее сложные физиологические механизмы высших форм психики [22]. Примером «психологической физиологии» для него были теория функциональных систем П.К. Анохина и «физиология активности» Н.А. Бернштейна. Нельзя ли назвать собственные исследования А.Р. Лурии такой «психологической физиологией»? В мемуарах он пишет об общих с Н.А. Бернштейном проблемах и решениях, в частности, об использовании идеи сенсорных коррекций в концепции моторной афазии [23; 124].

Есть несколько причин, по которым концепции Н.А. Бернштейна могли импонировать психологам: во-первых, Н.А. Бернштейн не занимался, подобно И.П. Павлову, изгнанием из своего языка психологизмов — напротив, он ввел в физиологию понятия двигательной задачи и образа результата, или модели потребного будущего. Во-вторых, в них подчеркивалась роль внутренних переменных (сенсорные поля, нервные центры координации движений), или активность в отличие от реактивности. Иными словами, предлагались другие модели взамен утратившей свою эвристичность теории условных рефлексов, которая в конце 40-х — начале 50-х гг. поддерживалась, похоже, только благодаря политическим усилиям. Работы Н.А. Бернштейна, которые психологи внимательно читали и в 40-е гг.— в связи с исследованиями восстановления движений у раненых — стали особенно популярны в период «оттепели». Для психологии этот период отмечен двумя основными событиями: прекращением «павловизации» и проникновением идей общей теории систем и кибернетики. Н. А. Бернштейн, еще в начале 30-х гг. писавший о принципах управления движений, ставших потом классическими кибернетическими понятиями, с началом «кибернетического бума» - с легкостью переформулировал свои концепции на новом научном языке. Этот язык использовали и зарождающиеся



26



инженерная и когнитивная психология. В результате психологи 60-х гг. (В.П. Зинченко, Л.М. Веккер, Б.М. Величковский и др.) заговорили о построении образа, уровнях его построения, коррекциях — по аналогии с тем, как это делал Н. А. Бернштейн по отношению к движению.

Но вернемся в Институт экспериментальной психологии. Обстановка там становилась все более нерабочей: все большую роль играли ученые секретари: сменивший А.Р. Лурию философ-марксист Ю.В. Франкфурт, назначенный в начале 1925 г. (он был настолько «идеологически выдержан», что его кандидатуру даже предлагали в ученые секретари всей Российской Ассоциации научно-исследовательских институтов по общественным наукам — преемницы Ассоциации институтов ФОНа [40; Oп. 1. Ед. хран. 26. Л. 57]), а затем, в 1927 г., И.Д. Сапир, разрабатывавший тематику высшей нервной деятельности [40; Oп. 1. Ед. хран. 42. Л. 26]. Для оставшихся в институте психологов (Л.С. Выготский и А.Н. Леонтьев ушли почти одновременно с Н.А. Бернштейном) в конце 20-х гг. начались трудности. К.Н. Корнилов, А.Б. Залкинд, П.П. Блонский и другие, вызвавшие к жизни утопию марксистской психологии, начали ощущать последствия этого. Согласно этой утопии, у психологии могла быть единственная научная методология — марксизм. Л.С. Выготский, хотя и говоривший о невозможности скроить психологию из пары марксистских цитат, также — по крайней мере, в своих методологических работах — поддерживал идею единственной методологии и в этом чувствовал солидарность с К.Н. Корниловым [8; 423]. Бесконечные методологические дискуссии советской психологии настолько отвлекли внимание самих психологов и их читателей от конкретных исследований, что, например, последователям Л.С. Выготского приходилось доказывать, что у их учителя были, наряду с методологическими идеями о том, как строить психологию, и конкретные теории.

Одной из первых жертв утопии «единственного пути» стал сам К.Н. Корнилов, когда в 1930 г. он был обвинен в отступлении от марксизма на специально для этого проведенной «реактологической дискуссии». Его основными критиками были аспиранты, прошедшие хорошую идеологическую школу (марксистский минимум был обязательным для аспирантов уже в течение многих лет) и указавшие, где именно их учитель отклонялся от марксизма (см. подробнее об этих событиях [31]). Только поставленный перед необходимостью защищаться от протокольной критики на этой дискуссии, К.Н. Корнилов стал говорить о том, что «марксистская психология», как и реактология,— это лишь одна из множества теорий [26]. Институт, однако, достался тем, кто доказывал обратное: в начале 1931 г. директором был назначен А.Б. Залкинд [40; Oп. 69. Ед. хран. 2125. Л. 12], а год спустя — В.Н. Колбановский [40; Oп. 69. Ед. хран. 2132. Л. 95]. Этим закончился первый бурный этап жизни Государственного института экспериментальной психологии, наследника Московского Психологического института.



1. Архангельский С. Н. К вопросу об одной циклографической методике изучения реакций // Психология. 1930. Т. 3. Вып. 2. С. 261 - 266.

2. Бернштейн Н. А. Биодинамическая нормаль удара // Исследования Центрального института труда. 1924. Т. 1. Вып. 2. С. 54 - 119.

3. Бернштейн Н. А. Исследования по биомеханике удара с помощью световой записи // Исследования Центрального института труда. М., 1923. Т. 1. Вып. 1. С. 19 - 79.

4. Бернштейн Н. А. Проблема взаимоотношений координации и локализации // Архив биологических наук. 1935. Т. 38. Вып. 1. С. 1—34.

5. Блонский П. П. Мои воспоминания. М., 1971.

6. Богданчиков С. А. К истории проблемы «психология и марксизм» (Дискуссия между К.Н. Корниловым и Г.И. Челпановым в 20-х гг.): Канд. дис. М., 1993.

7. Выготский Л. С. Из записных книжек // Вести. Моск. ун-та. Серия XIV. Психология. 1977. № 2. С. 93 - 96.

8. Выготский Л. С. Исторический смысл психологического кризиса // Собр. соч.: В 6 т. Т. 1. М., 1982. С. 291 - 436.

9. Выготский Л. С. Методика психологических и рефлексологических исследований // Проблемы



27



современной психологии / Под ред. К.Н. Корнилова. Л., 1926. С. 26—46.

10. Гастев А. К. Курс на тренаж // Гастев А. К. Как надо работать. Статьи. Архангельск, 1922. С. 14—22.

11. Гастев А. К. Автобиография // Деятели СССР и революционного движения. Энцикл. словарь Гранат. М., 1989. С. 397.

12. Гастев А. К. Структура ученой работы ЦИТа. М., 1921.

13. Геллерштейн С. Г. Психотехника. М., 1926.

14. Кекчеев К. X. О хроноциклографическом методе изучения движений // Журнал психологии, неврологии и психиатрии. Т. 1. Приложение. М., 1922. С. 145 - 147.

15. Корнилов К. Н. К вопросу о природе типов простой реакции // Психологические исследования. Тр. Психологического института им. Л.Г. Щукиной. М., 1914. С. 1 - 53.

16. Корнилов К. Н. Современная психология и марксизм: Автореф. доклада // Известия. 15 января 1923.

17. Kornilov К. Psychology in the light of dialectic materialism // C. Murchison (ed.) Psychologies of 1930. Worchester, Mass.: Clark University Press, 1930. P. 243 - 278.

18. Культурное строительство в РСФСР в 1917 - 1927 гг. М„ 1971.

19. Лазурский А. Ф. Психология общая и экспериментальная. Изд-е исправл., с предисл. Л.С. Выготского. М.; Л.: Госиздат, 1925.

20. Левитин К. Е. Личностью не рождаются. М.,1991.

21. Логинова Н. А. Об Институте мозга имени В.М. Бехтерева // Психол. журн. 1991. № 5. С. 110 - 119.

22. Лурия А. Р. К проблеме психологически ориентированной физиологии // Проблемы нейропсихологии / Под ред. А.Р. Лурия. М., 1977. С. 9 - 27.

23. Лурия А. Р. Этапы пройденного пути. М., 1982.

24. Лурия А. Р., Леонтьев А. Н. Исследование объективных симптомов аффективных реакций (Опыт реактологического исследования массового аффекта) // Проблемы современной психологии / Под ред. К.Н. Корнилова. Л., 1926. С. 47 - 100.

25. Любимов П. С. Единая методика изучения времени, интенсивности и формы реакции (предварительное сообщение) // Психология. 1928. Т. 1. Вып. 1. С. 150 - 161.

26. Материалы «реактологической дискуссии» // Вопр. психол. 1994. № 2.

27. Московский государственный институт психологии в 1924 г. // Проблемы современной психологии / Под ред. К.Н. Корнилова. Л., 1926. С. 244 - 246.

28. Практикум по экспериментальной психологии / Под ред. К.Н. Корнилова. М.; Л., 1927.

29. Сироткина И. Е. История Центрального института труда: воплощение утопии? // Вопросы истории естествознания и техники. 1991. № 2. С. 67 - 72.

30. Теплов Б. М. Борьба К.Н. Корнилова в 1923—1925 гг. за перестройку психологии на основах марксизма // Вопросы психологии личности / Под ред. Е.И. Игнатьева. М., 1960. С. 8—20.

31. Умрихин В. В. «Начало конца» поведенческой психологии в СССР // Репрессированная наука // Под ред. М.Г. Ярошевского. Л., 1991. С. 136 - 145.

32. Челпанов Г. И. Психология или рефлексология? (Спорные вопросы психологии). М., 1926.

33. Челпанов Г. И. Психология и марксизм. М., 1924.

34. Челпанов Г. И. Социальная психология или «условные рефлексы»? М.; Л., 1926.

35. Челпанов Г. И. Мозг и душа: критика материализма и очерк философских учений о душе. М., 1915.

36. Челпанов Г. И. Указатель литературы по вопросу о материализме. Киев, 1986.

37. Ярошевский М. Г. Л.С. Выготский: в поисках новой психологии. СПб., 1993.



АРХИВНЫЕ МАТЕРИАЛЫ


Государственный Архив Российской Федерации

38. Ф. 2306. Народный комиссариат просвещения РСФСР.

39. Ф. 2307. Отдел науки Наркомпроса РСФСР (Главнаука).

40. Ф. 4655. Российская ассоциация научно-исследовательских институтов по общественным наукам (РАНИОН).



Архив Академии медицинских наук РФ

41. Ф. 9120. On. 8/3. Ед. хран. 19. Личное дело чл.-кор. АМН СССР Н. А. Бернштейна.



Государственный архив г. Москвы

42. Ф. 1609. Московский Университет. Оп. 1. Ед-хран. 880. Л. 19.



Архив Института истории естествознания и техники РАН

43. Интервью с Т. С. Поповой. 1987 г.



Поступила в редакцию 22.II 1994 г.

Новые статьи на library.by:
ПСИХОЛОГИЯ:
Комментируем публикацию: ОТ РЕАКЦИИ К ЖИВОМУ ДВИЖЕНИЮ: Н. А. БЕРНШТЕЙН В ПСИХОЛОГИЧЕСКОМ ИНСТИТУТЕ ДВАДЦАТЫХ ГОДОВ


Искать похожие?

LIBRARY.BY+ЛибмонстрЯндексGoogle
подняться наверх ↑

ПАРТНЁРЫ БИБЛИОТЕКИ рекомендуем!

подняться наверх ↑

ОБРАТНО В РУБРИКУ?

ПСИХОЛОГИЯ НА LIBRARY.BY

Уважаемый читатель! Подписывайтесь на LIBRARY.BY в VKновости, VKтрансляция и Одноклассниках, чтобы быстро узнавать о событиях онлайн библиотеки.