Из истории политического лексикона XX века. ЦВЕТОВЫЕ ПРИЛАГАТЕЛЬНЫЕ В ЭМИГРАНТСКОЙ ПУБЛИЦИСТИКЕ

Политология, современная политика. Статьи, заметки, фельетоны, исследования. Книги по политологии.

NEW ПОЛИТИКА


ПОЛИТИКА: новые материалы (2024)

Меню для авторов

ПОЛИТИКА: экспорт материалов
Скачать бесплатно! Научная работа на тему Из истории политического лексикона XX века. ЦВЕТОВЫЕ ПРИЛАГАТЕЛЬНЫЕ В ЭМИГРАНТСКОЙ ПУБЛИЦИСТИКЕ. Аудитория: ученые, педагоги, деятели науки, работники образования, студенты (18-50). Minsk, Belarus. Research paper. Agreement.

Полезные ссылки

BIBLIOTEKA.BY Беларусь - аэрофотосъемка HIT.BY! Звёздная жизнь


Автор(ы):
Публикатор:

Опубликовано в библиотеке: 2024-07-31

А. В. ЗЕЛЕНИН, кандидат филологических наук

Прилагательные, обозначающие цвет, на протяжении своей истории традиционно привлекали внимание человека для выражения различного отношения к предмету или символизируя те или иные сущности. В разные эпохи и в различных культурах цветовая символика значительно варьировалась, зачастую вплоть до приобретения противоположных ассоциаций.

В Древней Руси на семантику и символику цветовых прилагательных славян-язычников наложилась христианская символика цвета. Например, красный в народном сознании отождествлялся с радостью, солнцем, красотой, зеленый - с водой, водяными и русалками, болезнью или тоской; черный - с низкими или опасными местами, злом, колдунами и ведьмами и т.д. В Библии во многих случаях цвета соотносятся с морально-нравственными понятиями и обозначаются не прямо, а при помощи сравнений с конкретными предметами: белый - сравнивается с зубами или молоком, красный - с чечевичной похлебкой, коровой или скалой (часто красный и коричневый не различаются), зеленый (практически неотличимый от желтого ) - с кустами и деревьями. Хорошо известно, какое большое значение придавалось символике цвета в христианстве: белый - символизировал радость, невинность или великолепие, черный - несчастье, скорбь, и порчу, красный - грех. В христианской иконописи (особенно в православии) символика цвета играет чрезвычайно важную роль.

В Новое время в русском языке после интенсивных контактов с Европой цветовая символика испытала сильное влияние со стороны

стр. 75


европейских языков и культур: с конца XVIII века - французского, с начала XX века - английского. Заимствование новых значений цветовых прилагательных (иногда их именуют колоризмами) проходило в области политической, художественной, а не религиозной, как в древнерусском языке. В конце XVIII века в русский язык заимствуются новые, переносные, значения прилагательных красный "революционный", в первой трети XIX века - белый "монархический". Эти слова стали родоначальниками сложения модели в русском языке при обозначении политической позиции. К концу XIX века эта семантическая модель стала популярным языковым механизмом, например, существование в литературе второй половины XIX века синонимического контекстуального ряда с опорным прилагательным красный для выражения значения "прогрессивный, революционный": багровый, амарантовый, багряный, ультра-пурпурный, инфракрасный. В 1906 году М. Горький, побывав в США, назвал памфлет "Город Желтого Дьявола" (о Нью-Йорке), использовав традиционную библейскую метафорику и сблизив семантику выражения золотой телец (в Библии: поклонение власти денег) с прилагательным желтый на основании качества цвета.

Переносные "политические" значения приобретали прилагательные и в составе названий русских исторических реалий. Издавна на Руси существовало разделение городского населения на сотни, это помогало как при сборе налогов, так и в минуты опасности, позволяя быстро организовать военные отряды. Так, еще в древнерусском языке отложилось два основных значения слова сотня "городское население, не имеющее льгот и облагаемое налогами (так называемая черная; в смысловой оппозиции белой - "имеющей льготы")"; "2. воинское подразделение в русском войске". В начале XVII века термин черная сотня оказался актуализированным, когда под руководством Минина и Пожарского создавались отряды горожан-ополченцев (преимущественно из мещан, платящих подать, т.е. черных) для защиты от польских интервентов; подразделение в этом войске получило обозначение черной сотни.

В первой половине XIX века под черной сотней понимали "низший класс городских обывателей" в ряду других категорий городских жителей, разделенных на сотни, - "гостиной и суконной" (Словарь церковнославянского и русского языка. СПб., 1847. Т. 4). Впрочем, этот термин в демократической публицистике второй половины XIX века начинает приобретать иронические коннотации, обусловленные тем, что представители купцов, мещан, других мелкобуржуазных слоев в городской Думе часто выступали как осторожные и тугодумные заседатели, защитники старых порядков.

Современное значение черной сотни появилось в начале XX века. Одним из дополнительных стимулов развития в прилагательном чер-

стр. 76


ный современного "политического" значения послужил следующий нелингвистический факт. В 1906 году в сатирическом журнале "Зритель" была опубликована карикатура: 25 черных фигурок (среди них легко угадывался Николай II), которые символизировали правительство и монархию. Эту группу черных фигурок тотчас же окрестили черной сотней - название охотно подхватили как сторонники монархии, так и революционеры. Первые в этом обозначении видели позитивный прагматический смысл апелляции к истории и идею защиты страны от "новых захватчиков - революционеров", вторые в это словосочетание вкладывали негативный политический смысл: охранители старых порядков, монархического режима. Интересно, что именно разный прагматический потенциал выражения позволял его использовать в монархически настроенных изданиях с позитивной коннотацией (в охранительной газете "Московские ведомости". 1906. N 141 было опубликовано "Руководство черносотенца-монархиста"), в оппозиционных или демократически ориентированных - с резко отрицательной и презрительной. Таким образом, приобретение прилагательным черный нового, политического значения произошло уже на русской языковой почве, а не было калькировано, что может свидетельствовать о сложившейся (принятой и усвоенной) семантической модели в русском языке.

Во время первой русской революции 1905 года в публицистике политические смыслы приобрели также прилагательные желтый "изменнический, предательский" - калька с английского yellow в переносном значении "продажный, соглашательский, идущий на уступки" (преимущественно в большевистской и вообще "левой" прессе), голубой "жандарм, охранник в тюрьме (по голубому цвету мундира)", серые "социалисты-революционеры" (серый - сир; звуковое сближение с начальными буквами социалисты] и революционеры]), розовый "половинчатый, неопределенный по своим политическим позициям" (ср. даже "оттеночный" характер употребления данного слова - бледно-розовый "крайне осторожный в проявлении своих политических пристрастий").

Именно большевистский лексикон и его прагматические оценки в послереволюционное время определили семантику цветовых прилагательных в политическом контексте. Единственным словом с "положительной" семантикой и позитивной прагматикой в советское время являлось красный, все другие цветообозначения политического спектра оценивались относительно него - отрицательно. Цветовые прилагательные служили яркими знаками-метками, были подобны подпольным прозвищам или кличкам для отделения "своего" от "чужого". Так, С.И. Карцевский писал: "[В эпоху 1905 г.] сравнительно мало употребляется слово красный для обозначения революционеров, очень ходовое, напротив, в прежние (70-80-е), когда для широкой пуб-

стр. 77


лики не существовало различия партийных толков среди революционеров. Зато вся гамма цветов применяется в наши дни, белые, черные, зеленые (дезертиры), желтые (социалисты-соглашатели"), розовые (те же в лексиконе правых)" (Карцевский С. И. Язык, война и революция. Берлин, 1923). Парадокс языковой и политической жизни слова, однако, заключался в том, что все политические, кроме красного, "цвета" были - в принципе - сведены в большевистской прессе - 20-30-х годов к одному - белому; все, что не было красным, оценивалось как белое: "Белыми большевики называют всех, кто не с ними" (Там же).

Так сформировался советский двоичный политический код: общая семантико-идеологическая оппозиция красного - белому протекала в области нейтрализации "не-красных" цветов политического спектра и приведению их всех к одному "общему знаменателю" - белому цвету: "И тут каким-то особым чутьем солдата гражданской войны, умеющего с лету понимать, кто перед ним - дезертир, зеленый, снюхавшийся с беляками, или сам беляк, - Игнат распознал истинное нутро Банщикова. Не иначе как бывший зеленый" (М. Жестев. Тархановы).

Использование прилагательных красный и белый в "политическом" значении было активным не только в анархических изданиях, что вполне объяснимо (общий со всеми революционными партиями и группами период подпольного или полунелегального революционного движения), но эти прилагательные достаточно широко проникли во многие другие издания - монархистов, демократов, кадетов.

Демократам были одинаково ненавистны как красные, так и белые. Однако гораздо чаще красный в демократических или кадетских газетах выступал в смысловой оппозиции черному "монархический", чем белому: "политический" смысл прилагательного черный сложился в языке еще в дореволюционную эпоху, у прилагательного белый "политический" смысл еще находился в стадии формирования и был не вполне ясен. Впрочем, оба термина оцениваются отрицательно: "Какую же огромную моральную поддержку оказывает "Humanite" грядущей реакции, провозглашая, что для России нет другого выбора, как только между красной или черной диктатурой!" (Возрождение. 1919. 12 окт.); "Мы боремся против обеих диктатур, против красного и черного разложения, боремся за те идеалы народовластия, к которым неизбежно придет русский народ..." (Воля России. 1920. 19 сент.) Карцевский заметил, что "в эмиграции выделяют крайне правых... как черных (ср. черная сотня, черносотеннику; "...в эмиграции... ожило слово черный для обозначения крайне правых" (Указ. соч.).

Приведенные примеры показывают, что в демократических газетах происходит семантическая нейтрализация прилагательных белый и черный в общем переносном значении "монархический, реставраторский по своим убеждениям". Языковые антонимы становятся кон-

стр. 78


текстуальными (публицистическими) синонимами в языковом употреблении одного политического течения, направления.

Оттенки красного в политическом значении для обозначения разной степени "близости" к коммунистической идеологии активно использовались эмигрантами, в языковом плане это находило выражение в развитии у слов полукрасный, розовый, розоватый нового значения "прокоммунистический, сочувствующий большевикам, СССР". Использование этих прилагательных было свойственно в особенности монархическим, профашистским или "народно- патриотическим" изданиям: "Почему СЖТ [Генеральная Конфедерация Профсоюзов. - А.З. ] ведет именно теперь такую усиленную агитацию? Русских белых нужно перекрасить в красных или, по меньшей мере, в розовых" (Возрождение. 1937. 20 нояб.); "Потерпевшая тяжелое поражение в Каталонии и оставленная на милость победителя своими друзьями -красной Москвой и розовой Францией - красная Испания агонизирует. Восстания и перевороты в красном стане - это последние конвульсии" (Русский голос. 1939. 12 марта); "Не нахвалится народная масса и в Италии своим фашистским правительством, имеющим во главе обожаемого всем народом сильного вождя Муссолини. Число членов партий фашистов все время увеличивается. Если сравнить, что было три года назад, при правительствах всяких розовых и розоватых "соглашателей", то Италию прямо не узнать. Вся страна точно воскресла" (Русская правда. 1925. сент. - окт.).

У слова розовый в русском языке с 40-х годов XIX века существовало только "неполитическое" значение "безмятежный, романтический, не омраченный заботами", вычлененное из французского калькированного выражения видеть в розовом свете (voir en rose) и употребляемое первоначально в художественной литературе. Прилагательное розовый развило переносную "политическую" семантику уже на русской языковой почве, поскольку исторические словари французского, английского, немецкого языков не фиксируют данного значения. Только с начала 80-х годов XX века во французском языке прилагательное rose "розовый" начинает ассоциироваться с социалистической партией.

Слово красный вступало в сочетание с другими прилагательными политического спектра: зелено-красный - "Зелено-красный фронт [название заметки]. "Зеленые" между Петроградом и Ярославлем разобрали железнодорожный путь на расстоянии 100 верст и образовали новый фронт. Они имеют орудия, и большевики их очень боятся" (Возрождение. 1919. 8 окт. N 82); зелено-розовый - "В конце марта Лебедева передавала по прямому проводу во Владивосток: (...) "Создание "буферного государства" [в Николаевске] считаем зелено-розовой контрреволюцией", а то, что некоторые коммунисты поддерживают эту идею, считаем глубокой ошибкой..." (Анархический вестник. 1923. N 2). В анархических изданиях происходит смыкание

стр. 79


понятий "коммунистический", "монархический" и "фашистский", их семантическая (прагматико-идеологическая) нейтрализация и образование сложных прилагательных красно- фашистский и бело-фашистский: "Т-щи [товарищи] рабочие, крестьяне и революционные социалисты Запада и Америки! Мы вам сообщаем об этом факте издевательства [расправы над участниками вечера памяти П.Л. Лаврова] над революционными социалистами России (...) не для того, чтобы поразить ваше воображение. Этот факт тонет в море подобных и еще более возмутительных фактов, имеющих место везде, где трудящиеся ведут борьбу за свои права, встречая отпор как со стороны красно-фашистской, так и бело- фашистской реакции" (Анархический вестник. 1923. N 2).

Словарь Ушакова отмечает прилагательное зеленый (зеленые) как кратковременный историзм, толкуя его следующим образом: "крестьянские отряды во время гражданской войны 1919-1920 гг., составлявшиеся из дезертиров и ведших борьбу гл[авным] об [разом] против белых, действуя у них в тылу, но также иногда и против красных, являясь в этом случае орудием кулачества". В эмигрантской прессе это слово встречается также только в эти годы: "В ночь на 20-е августа многочисленная банда "зеленых" напала на Бешуйские угольные копи, разграбила кассу, взорвала пороховой погреб (...) и после перестрелки ушла" (Воля России. 1920. 17 сент.).

Прилагательное желтый продолжает использоваться эмигрантами, хотя в послереволюционное время в советском дискурсе оно становится маркером буржуазной жизни. Интересно, что до революции 1917 года в прилагательном желтый (в калькированных из французского syndicats jaunes или английского yellow syndicates - желтые профсоюзы ) резко отрицательные коннотации присутствовали преимущественно в большевистской прессе, находящейся на периферии общественного внимания и оценок; в демократических изданиях в сочетаниях желтые синдикаты, желтые объединения, желтые профсоюзы прилагательное могло значить "мирное улаживание всех споров между предпринимателями и рабочими" (Г.Ч. Словарь по рабочему вопросу. Краткая энциклопедия по вопросу о положении рабочего класса в России и за границей. Изд. 2. 1917 - Цит. по: Лексика русского литературного языка XIX - начала XX века. М., 1981). Бескомпромиссность политической борьбы и резкое противопоставление всему капиталистическому, уничтожение всех иных, кроме большевистских, изданий способствовали закреплению в прилагательном желтый в советском языке негативной социально-языковой оценочности. Так, в Словаре Ушакова: "работающий в сотрудничестве с капиталистами, реформистский (о профсоюзах; презрит., в языке революционеров)", сближаемое семантически и прагматически со словом штрейкбрехерский ) с однозначно негативной оценкой.

стр. 80


Прилагательное желтый было свойственно обычно анархическим или кадетским эмигрантским изданиям, где его семантика и прагматика близки употреблению в социал- демократическом (и большевистском) лексиконе: "В духовной жизни русской эмиграции здесь [в Нью-Йорке] виден распад, но не заметно сложение. Рассыпались большевизанские группы. Антибольшевицкие группы тоже не расцветают. Одно время заметное место заняли было анархисты. Полгода тому назад их газета, утратив в Нью-Йорке влияние, перешла в Чикаго, ее руководящая группа слилась с обществами взаимопомощи, анархизм принял совсем желтые тона" (Дни. 1926. 19 нояб.); "... центр тяжести в обвинениях третьего интернационала против этой федерации [тред-юнионов] как раз и заключается в том, что она [федерация] ведет "желтую" политику компромиссов" (Руль. 1920. 2 дек.).

Прилагательное черный в демократических и анархических изданиях часто употреблялось в составе устойчивых сочетаний - Черная сотня или сложных слов - черносотенцы, черносотенный, черносотенство, идущих еще из дореволюционного языка: "...господствующая сейчас в России коммунистическая партия как партия порядка и твердой власти начинает импонировать даже черносотенным монархическим элементам, вот почему крепнет и усиливается "сменовеховство", возглавляемое правыми октябристами. Бобрищевым-Пушки-ным, Ключевским и правым крайним монархистом Шульгиным" (Анархический вестник. 1924. N 7); "Под несомненным давлением французов, решивших устроить на Крымском полуострове нечто вроде "union sacre" всех "патриотов", туда выезжают: Гучков, Маклаков, Могилянский, Моркотун, Климович, Гурко, Цитович, приглашены (...) Каменка, Второв, Денисов, Милюков, граф Коковцев, Третьяков и целый сонм кадетов, профессоров, миллионеров и черносотенцев" (Воля России. 1920. 17 сент.), "... для "Humanite" лучшие и просвещенные люди, "elite", воплощаются в образе Лениных, Троцких, Луначарских etc., тогда как "Призыву" [монархическая газета в Берлине. - А. З. ] эта "elite" рисуется в образе ныне выступающих на авансцену истории полковников Бермонтов, баронов Паленов, сенаторов Римских-Корсаковых и прочих бывших и будущих героев реакции и черносотенства" (Возрождение. 1919. 12 окт.).

Зарождение в Германии и Италии фашизма в демократических эмигрантских кругах вызывало большую тревогу. Из итальянского языка во многие европейские языки калькируется слово чернорубашечник - итальянское camicia пега (по цвету черных рубашек первых фашистских групп Муссолини, созданных в 1922 г.); существуют эквивалентные кальки в других европейских языках: английское black shirt - blackshirted, французское chemise noir, немецкое schwarzes Hemd. Немецкое Hakenkreuzer "сторонник, последователь фашистской идеологии" (от существительного Hakenkreuz "крест в форме свастики") пе-

стр. 81


редается близким по смыслу и прагматическому потенциалу русским словосочетанием черная сотня, сторонники национал-социалистического движения в Германии называются черносотенными элементами: "...один из подсудимых - немцев стоит во главе реакционной политической организации в Баварии и участвовал в пресловутом Гитлер-Людендорфском путче, другой печатал в своей типографии немецкие черносотенные брошюрки и пр." (Сегодня. 1930.9 янв. N 9);

"Так называемое национально-социалистическое движение в Германии, группирующееся вокруг гитлеровских "Hakenkreuzer" (черная сотня) идет по тем же следам и, без сомнения, имеет влияние на известные круги немецкого рабочего класса, особенно в Баварии" (Анархический вестник. 1923. N 5-6); "Черная сотня [название заметки]. Берлинские газеты единодушно сообщают, что коммунистические отряды, пытавшиеся сорвать организованную социал-демократами грандиозную манифестацию протеста против реакции, были навербованы среди самых темных элементов берлинского лумпен-пролетариата (...) Эти черные сотни не могли помешать рабочей манифестации. Но на одно они все же способны: это терроризировать отдельных людей" (Дни. 1925. 31 янв. N 679).

В анархических кругах черный, помимо общего с демократическими изданиями употребления его в значении "монархический, крайне правый по убеждениям", имело также "собственно анархическую" семантику и символику, которые были связаны с историческими событиями. В ответ на расстрел 21 ноября 1831 года в Лионе манифестации уволенных ткачей вспыхнуло восстание, на баррикадах тогда впервые взвился черный флаг с крестом и прозвучал девиз: "Жить работая или умереть сражаясь!". Черный цвет знамени символизировал отчаяние и нищету рабочих. Черный стал рассматриваться как антимонархический цвет - в противовес белому, цвету французской монархии Бурбонов. Во время восстания в Париже 5-6 июня 1832 года повстанцы подняли красное знамя. С этих пор черный и красный считаются двумя основными цветами анархизма вообще. Широкое распространение черного знамени связывают с Лондонским (14-20 июля 1881 г.) конгрессом, когда было провозглашено воссоздание Международной ассоциации трудящихся ("Черного Интернационала"). Черный цвет знамени был принят анархистами Франции, России, Польши, Германии, Италии, Северной Америки.

Анархические издания используют прилагательное черный в составе терминологических сочетаний черный крест (общество, группа анархистов- социалистов), черный интернационал (= анархический): "Лиза, однако, благополучно бежит из Одесской тюрьмы, а Меккель, попав в концлагерь, в первый же день там сильно избивается и - вследствие шума, поднятого по этому поводу Одесским Черным Крестом, а также ввиду последовавшей в скором времени ликвидации

стр. 82


концентрационных] лагерей, - вовсе освобождается" (Анархический вестник. 1923. N 1); "...в Москве власть еще терпит кое-какие легальные учреждения, как книгоиздательство "Голос Труда", карелинский Черный Крест и Музей имени Кропоткина..." (Анархический вестник. 1924. N 7). Приведенные цитаты характеризуют черный как "позитивный" цвет в контексте всего анархизма. Однако промонархическая газета оценивала выражение черный интернационал так: ""Черный, желтый и красный интернационал против русского народа", - протестует ужгородская газета "Русский народный голос", выражая свое недоумение, как коммунисты могли объединиться с фашистами, а безбожники со служителями церкви" (Возрождение. 1937. 20 нояб. N 4107).

Таким образом, семантика и прагматика цветовых прилагательных в эмигрантской публицистике первой и второй "волн" показывает их распределение по различным партийно- политическим изданиям, прагматический компонент значения оказывается ведущим для оценочных характеристик данного класса прилагательных в политических контекстах. Это обусловлено тем, что вторичные ("политические") значения прилагательных формируются фоновой "отсылкой" к политической позиции. В эмигрантском "круге жизни" прилагательные - при всей непримиримости идейных и мировоззренческих установок людей - продолжали свою языковую жизнь (с дореволюционных или послереволюционных времен), развивали новую семантику и прагматику применительно к изменившимся социально-политическим условиям и сосуществовали в едином противопоставлении красному, номинативное значение которого "советский, коммунистический" было слито с прагматическим компонентом значения "насильственный, рабский". Советский дискурс оперировал красным как единственно "правильным" цветом политического спектра, насыщая его новыми смысловыми оттенками и сгущая его во всеобъемлющий символ пролетарской революции. Одновременно с этим шло вычеркивание всех других "цветов", которые квалифицировались в словарях как "историзмы" (зеленые, белые) или реалии зарубежной (капиталистической) действительности ("экзотизмы"), враждебные "красному".

Санкт-Петербург

стр. 83


Новые статьи на library.by:
ПОЛИТИКА:
Комментируем публикацию: Из истории политического лексикона XX века. ЦВЕТОВЫЕ ПРИЛАГАТЕЛЬНЫЕ В ЭМИГРАНТСКОЙ ПУБЛИЦИСТИКЕ

© А. В. Зеленин ()

Искать похожие?

LIBRARY.BY+ЛибмонстрЯндексGoogle
подняться наверх ↑

ПАРТНЁРЫ БИБЛИОТЕКИ рекомендуем!

подняться наверх ↑

ОБРАТНО В РУБРИКУ?

ПОЛИТИКА НА LIBRARY.BY

Уважаемый читатель! Подписывайтесь на LIBRARY.BY в VKновости, VKтрансляция и Одноклассниках, чтобы быстро узнавать о событиях онлайн библиотеки.