Статья посвящена исследованию политической пропаганды Княжества Варшавского во время Отечественной войны 1812 г. Участие в походе Наполеона на Россию польских войск было связано с желанием поляков воссоединиться с землями бывшей Речи Посполитой, вошедшими после разделов в состав Российской империи. Вплоть до 1813 г. в центральной прессе Княжества Варшавского печатались материалы, направленные на создание крайне отрицательного образа России. Анализ этого образа представлен в данной статье.

The article is devoted to political propaganda in the Duchy of Warsaw during the Patriotic war of 1812. For the Polish troupes, their participation in Napoleon's campaign against Russia was connected with the desire of the Poles to reunite with the lands of the Rzecz Pospolita, which, after the partitions, had been given to the Russian Empire. Till 1813, there were materials in the central press of the Duchy of Warsaw published, which were aimed at a very negative image of Russia. Analysis of this image is presented in the article.

Ключевые слова: война 1812 года, Княжество Варшавское, политическая пропаганда, образ России и русских.

"Польское участие в борьбе Франции и России полно парадоксов, - писал известный польский историк и дипломат С. Меллер. - [...] поляки пошли не столько за самим Наполеоном, сколько за Наполеоном, сражающимся с Россией, - в надежде, что его победа позволит вернуться к прежнему государству и обществу, объединенному независимой Речью Посполитой" [1. S. 7]. Некоторые исследователи даже называют участие Польского войска в войне 1812 г. в составе Великой армии Наполеона "русско-польской войной" [2. С. 201]. Это находит отражение и в численности польских войск, выступивших против России (в июне 1812 г. в армии императора Наполеона под ружьем находилось 83.5 тыс. польских солдат, из них около 37 тыс. вошли в состав знаменитого Пятого армейского корпуса под командованием Ю. Понятовского; всего же в 1812 г. в Великую армию было мобилизовано 118.6 тыс. поляков, в том числе 19 тыс. - в литовских губерниях России) [3. С. 579 - 580], и в риторике эпохи: "второй польской войной", призванной положить конец губительному влиянию Москвы на интересы Европы, был назван поход на Россию в воззвании Наполеона, опубликованном в польской прессе. Самими поляками война воспринималась как освободительная - направленная на воссоединение с землями бывшей Речи Посполитой, вошедшими после разделов в состав Российской империи. С другой стороны, нельзя забывать и о поляках на

Филатова Наталия Маратовна - канд. ист. наук, старший научный сотрудник Института славяноведения РАН.

российской службе, что не воспринималось подданными Княжества Варшавского как измена, ибо в ходу были иные понятия политической лояльности, складывающиеся не только из приверженности национальной идее, но и из верности присяге, престолу и т.п.

Соответственно строилась и официальная пропаганда Княжества Варшавского во время войны 1812 г. Следует хорошо представлять себе, что уже само образование Княжества Варшавского под протекторатом Наполеона в 1807 г. было ценно в глазах поляков не только возрождением утраченной государственности, но и связанными с французским императором надеждами на ее расширение за счет земель бывшей Речи Посполитой, после разделов принадлежавших России.

Непосредственные политические цели поддерживались польскими мыслителями, рассуждавшими о противостоянии России и Европы. В 1808 г., например, польский философ Г. Коллонтай, размышляя о положении России в Европе, выражал серьезные опасения по поводу ее открыто захватнической политики. Славянская идея, оправдывающая формирование Российской империи, в его глазах выглядела неубедительно. Усилия политики России, писал он, сначала были сосредоточены на объединении под одним скипетром многих народов, которые "только потому назывались русскими, что имели единую с москалями славянскую литургию, хотя каждый из них отличался от москалей особенным диалектом славянского наречия". На самом же деле "малоросс более отличается от настоящего москаля, чем испанец от итальянца. Поэтому нельзя не удивляться смелости многих иностранцев, которые пишут с такой уверенностью, как будто выучившись одному только русскому диалекту, они в состоянии судить обо всех остальных" [4. S. 90 - 91].

После, утверждал польский мыслитель, Россия начала завоевывать еще не просвещенные народы, охватив безмерное пространство, "которое можно справедливо назвать отдельной частью света и которое пугает каждого, кто не может себе представить его пустынь и очень небольшого населения". Коллонтай сравнивал Россию с неотесанным юнцом, считая, что ей потребуется еще целое столетие на цивилизацию и приспособление системы управления к разным характерам завоеванных народов.

В связи с этим опасной он считал экспансию России в центр Европы, имея в виду разделы Польши, войны с Османской империей, вступление в союз с Австрией и Пруссией. "Европейские державы, - писал он, - сами подтолкнули Россию к этим серьезным шагам, неосмотрительно используя друг против друга ее помощь и не предвидя, какое опасное будущее они себе сами готовили. Но то, что случилось, превзошло их ожидания. Россия быстро из удобной для осуществления их амбиций державы, стала державой для них слишком опасной, и если бы Провидение не дало Франции человека с великим умом и великими начинаниями, можно лишь воображать себе, как далеко Россия сумела бы продвинуться в центр Европы и как с позиции силы она могла бы диктовать законы не только соседям, но и даже отдаленным от нее на юг и запад странам". Приход к власти Наполеона он считал благодеянием Господа во имя спасения Европы от опасной экспансии варварства [4. S. 93]. Более того, расширение России философ считал противоречащим ее собственным интересам. Главной причиной, заведшей Россию на ложный путь захватнической политики, он называл "желание уничтожить Польшу [...] столь докучавшую ей в XVI и XVIII вв." [4. S. 136]. Таким образом, идея польско-русского противостояния рассматривалась Коллонтаем как ключевая для европейской политики.

Приготовления к войне отозвались в польской прессе появлениями с виду нейтральных материалов о России. (В данной статье использованы преимущественно материалы центральной газеты Княжества Варшавского "Gazeta Warszawska". Однако следует иметь в виду, что из 25 выходивших в 1812 г. периодических изданий шесть было специально нацелено на пропаганду.) В апреле-мае 1812 г. "Gazeta

Warszawska" напечатала статью "Западные границы России", содержавшую географическую и статистическую информацию о западных губерниях России [5. Прил. к N 33, 38 - 41]. Затем появились другие материалы о будущем противнике. Например, об ужасном положении иностранцев (в частности немецких лекарей) на русской службе. В заметке констатировалось, что российские власти в целях заселения огромной территории и цивилизации казацких полчищ обманным путем зазывают в страну иностранных земледельцев и ремесленников, в их числе жителей Пруссии и Рейнского союза. В России же их "ждут нужда и неволя" [5. Прил. к N36. S. 631].

Отслеживались прессой кадровые перестановки и организационные изменения в российской армии, а также политика властей в Литве, где за распространение неугодных правительству слухов арестовывались разные лица [5. Прил. к N 40. S. 42]. Явно в преддверии военных действий "Gazeta Warszawska" поместила статью "Русская Польша", характерное название которой явно напоминало о положении западных губерний России до разделов Польши. Статья начиналась со слов: "Следующий краткий очерк русской Польши может быть в настоящий момент приятен нашим читателям". Далее им напоминалось, что "поляки в начале XVII в. имели преимущество над русскими. Король Сигизмунд III завоевал город Москву в 1610 г. и собирался посадить сына своего Владислава на российский престол, но когда это не удалось, завоевал по крайней мере в 1611 г. Смоленскую, Северскую и Черниговскую провинции". После того как царь Алексей Михайлович вернул эти земли и захватил польскую Украину, говорилось в статье, "Польша занимала еще 13 тысяч квадратных миль и имела население в 12 миллионов", но после разделов и Тильзитского договора "вся восточная, самая большая часть страны, составляющая около 8 тысяч квадратных миль и имеющая 8-миллионное население, досталась России". Подробное описание "русской Польши", ее рек, почв, сельского хозяйства напоминало полякам о том, что они потеряли, и между строк призывало к реставрации былых границ [5. Прил. к N 47. S. 835 - 836]. Пропагандистский посыл этой заметки был виден невооруженным глазом.

Однако настоящая пропагандистская война развернулась с началом военных действий между Россией и армией Наполеона. 12 (24) июня 1812 г. (далее даты будут приводится по григорианскому календарю) наполеоновская армия перешла Неман. Польские войска под командованием Ю. Понятовского заняли город Гродно и в дальнейшем действовали в составе правого крыла Великой армии. 22 июня Наполеон обратился к солдатам своей армии с воззванием на французском и польском языках, напечатанном 27 июня в "Gazeta Warszawska". Оно звало в бой -вперед "за Неман" - и призывало положить конец "губительному влиянию, которое Москва в течение последних пятидесяти лет оказывает на интересы Европы". 26 июня в Варшаве открылся сейм, провозгласивший создание Королевства Польского - т.е. объединения польских земель в единое целое - и Генеральной конфедерации (всеобщего вооруженного объединения поляков). Отчеты о его заседаниях, в особенности о памятном дне 28 июня, когда был зачитан Акт Генеральной конфедерации, а также пространная речь о внешнеполитической ситуации, в которой находится Польша, министра финансов Княжества Варшавского Т. Матушевича, публиковались в издании "Gazeta Warszawska". Ее N 52 от 30 июня 1812 г. вышел под общим заголовком "Королевство Польское восстановлено".

Опубликованную в этом номере речь Матушевича можно назвать программной, содержащей обширный исторический экскурс и задающей официальную установку по отношению к противнику. Во-первых, Матушевич представлял Россию как силу, враждебную Европе и противостоящую ей. Опасность, по его словам, представляло, прежде всего московское стремление к экспансии. Москва "не насытилась обладанием части земного шара, владение целым миром с трудом удовлетворит ее. Уже более столетия она семимильными шагами приближается к народам,

которые ранее не знали даже ее имени. Во времена Петра I поднялся занавес, за которым росло необъятное государство, в котором всё призывало жителей возобновить те набеги на Европу, которые совершали их отцы [...] Наблюдая это, Европа должна была содрогнуться, должна была предусмотрительно искать способы противостоять новой опасности, должна была преградить путь этому надменному царю, который приехал выведать тайны ее искусств, чтобы ими вооружить против нее своих кровожадных и рабских подданных, и когда казалось, что Полтава решает судьбу Карла и Петра, Европа потерпела под ней такое же поражение, как и Швеция". "В течение последних пятидесяти лет двадцать раз заполоняла Москва своими войсками юг Европы [...] Вопли диких скифов были слышны на могиле мантуанского лебедя (т.е. Вергилия. - Н. Ф.) [...] Потребовалась богатырская рука, чтобы под Аустерлицем сдержать напор их полков [...] Слишком много примеров должно было предостеречь Европу об опасности и показать, что требуется для ее спасения", - говорил польский политический деятель [5. N 52. S. 905 - 908].

Во-вторых, Россия была представлена Матушевичем как главный источник несчастий Польши. "Разве можно сомневаться, что Москва является причиной всех наших бед?", - восклицал он. Обращаясь ко временам Петра I, он вспомнил 1717 г, как начало зависимости Речи Посполитой от России. "С тех пор разве найдется хотя бы мгновение, когда мы были свободны от причиненных ею обид и оскорблений?" Оратор отнес к ним, вспоминая историю XVIII в., вмешательство России во внутренние дела Польши, раздачу зависимых от Польши земель российским вельможам (имелась в виду, очевидно, передача Курляндии Бирону), принуждение поляков вступать в ряды русской армии. Даже вступая в союз с Речью Посполитой, Россия преследовала цель поддерживать там анархию. После 1764 г. (вступления на польский престол ставленника Екатерины II Станислава Августа Понятовского) "насилие за насилием, передел за переделом стерли с лица земли несчастную Польшу без вины, без отмщения! С того времени поляки, сдерживая в себе возмущение, услышали высокомерный язык Репниных, Сиверсов и видели, как те дерзкою рукой отбирали у законной власти бразды правления; с того времени московский солдат сто раз искупался в крови наших соотечественников, приготовляясь к тому дню (необходимо вспомнить этот день, позорный на все времена!), когда сквозь дикий вой победителей слышала Варшава крики Праги, уничтоженной со всем своим населением одним махом, одним пожаром!" Такими бесчестными путями, по словам, Матушевича, Россия присвоила себе прекраснейшие польские земли.

Поэтому основной пафос его речи сводился к призыву восстановить былую Польшу. "Не перестали быть нашими братьями жители Литвы, Руси, Украины, Подолья, Волыни; они такие же, как и мы, поляки, и так же, как мы, имеют право таковыми быть". Слова Матушевича: "Будет Польша, что я говорю, уже есть Польша, а вернее она никогда не переставала существовать!" были встречены бурным восторгом присутствующих.

Важной идеей, также центральной для речи Матушевича, как и большинство поляков связывавшего надежды на воссоединение польских земель с интересами Наполеона, была вписанность целостного польского государства в европейское пространство. Он убеждал своих слушателей, что "Европе нужна единая Польша". Французский император, утверждал он, знает, "что необходима вечная и непреодолимая преграда на пути вторжения темноты и дикости, знает, что граница, которая будет отделять цивилизованные народы от варварских, должна быть начинена пушками и железом, знает, что необходимо, чтобы народ, находящийся на аванпосту Европы, обладал такой силой, какая требуется для обеспечения ее безопасности" [5. Прил. к N 52. S. 906 - 909].

Свойственная еще польской политической мысли эпохи сарматизма идея Польши как бастиона Европы перед нашествием варваров обновлялась и в выступле-

ниях на сейме других политических деятелей. Не будет преувеличением сказать, что антироссийские речи выступавших строились по единой схеме. Так, посол сейма Ю. Дембовский, называя Россию "наиболее свирепым врагом польского имени", призывал соотечественников стать для нее "той железной и медной стеной, которой Польша столь долго прикрывала юг Европы от нашествий Севера" [5. Прил. к N 52. S. 916]. Ему вторил в довольно резком выступлении посол сейма Бояновский. Он также взывал к исторической памяти о "тысяче обид и поражений, нанесенных нам Москвой". По его словам, множество "страниц истории" Польши осквернено привнесенными русскими беззаконием, насилием и убийствами. "Грудь поляка долго служила щитом Европы, защищая ее от нападений полчищ азиатов, долго проливалась кровь наших военачальников, прадедов, братьев". Стоит взглянуть на карту Европы, утверждал Бояновский, как становится страшно от скорости и масштабов расширения Российской империи и ее продвижения в разные стороны света. Ей покорились и христиане, и мусульмане, и даже жители далекой Лапландии. При этом присоединение земель велось путем захватнических войн, уничтожающих "существо и имена целых народов". Бояновский призвал каждый из этих народов "потребовать своих прав и земель отцов, и тогда московское государство, этот гигант, снедаемый внутренней горячкой, распадется на отдельные народы, которые [...] натура желает видеть независимыми" [5. Прил. к N53. S. 943].

Продолжение выступлений на памятном сейме печаталось в центральной газете по мере продвижения наполеоновских войск. Так, речь сенатора-воеводы Ю. Выбицкого была опубликована в приложении к N 54 "Gazety Warszawskiej" от 7 июля 1812 г., в котором содержалась информация о занятии Наполеоном Вильно, выдержанная в следующим духе: "Москали, охваченные страхом и лишенные отваги, отступили перед французскими войсками". Как было написано в газете, один из польских шляхтичей, предлагая главному интенданту армии Наполеона зерно и водку, сказал: "Мы всего лишились, но нам ничего не жаль, поскольку мы не видим больше москалей" [5. S. 953]. Выбицкий также взывал к исторической памяти, призывая поляков показать Наполеону "кровью записанную на каждой странице истории память о ненависти к нам москалей. Если [...] они одерживали победу, для них неписаны были законы войны, человечности и права народов". О поляках, живущих после разделов на территории Российской империи, он отзывался как о "братьях, стонущих в неволе", в которых "век дикого московского рабства [...] не притупил любви к родине" [5. S. 965].

Аргументируя воинственные призывы, ораторы нередко апеллировали к "местам памяти" как институционализированным формам коллективных воспоминаний о прошлом. Так, Бояновский напоминает слушателям о "дне траура", предвещавшем утрату любимой родины, - кровавом взятии предместья Варшавы Праги войсками Суворова 4 ноября 1794 г., которым завершилось национально-освободительное восстание под руководством Т. Костюшко. Прага символизировала жестокость русских войск: "Под старинным замком наших королей, у подножья которого шумит Висла, перед лицом жителей всей столицы, возвышающиеся на Праге могильные холмы доказывают, что мягкий климат не в состоянии смягчить одичавшего в степи азиата" [5. Прил. к N 53. S. 943]. "Места памяти" были рассеяны и по всему русско-польскому историческому пограничью, менявшемуся на протяжении веков. Поход польских войск в составе армии Наполеона в Россию означал возвращение к этим местам, также символическим для польского сознания. Бояновский, в частности, призывал "скупее проливать кровь под стенами Смоленска или Киева, там, где остались еще следы мужества наших общих прадедов, где порабощенные братья наши внушают память о предках своим грудным детям", а также нести польские знамена в края и города, "которые оружие Болеславов и Баториев не раз освобождало от вторжений Москвы". (Правда, его воин-

ственный клич призывал также "нести войну в самые отдаленные уголки России" [5. Прил. к N 53. S. 944].)

Так, в N 73 "Gazety Warszawskiej" от 12 сентября был помещен материал о роли Смоленска в истории русско-польских отношений. Как известно, в XVII столетии Смоленск в течении полувека принадлежал Речи Посполитой, а еще ранее некоторое время входил в состав Великого княжества Литовского. Именно исторической памятью диктовалось то, что Смоленское сражение в войне 1812 г. стало вершиной польских усилий. Заявив, что "Смоленск решает судьбу Польши", Наполеон специально устроил смотр польским полкам 16 августа накануне битвы за этот город. Войска корпуса Понятовского отчаянно сражались за Смоленск, и после того, как русские покинули город, Наполеон отметил в специальном бюллетене, что "действия польского корпуса [...] поразили русских, привыкших презирать поляков" (цит. по [2. С. 218]).

Участвовали польские войска и в Бородинской битве, вместе с Наполеоном вошли в Москву, отражали атаки российских войск в Тарутинском сражении, составляли важную часть сил Великой армии в битве при Березине. О занятии Москвы варшавская пресса писала с ликованием: "Последствия великой битвы, имевшей место 7 числа, сделали москалей неспособными защищать Москву. Они оставили столицу [...] Победоносная армия вошла в Москву. Сейчас сюда прибывает Его Величество император Наполеон со своим главным штабом. Москва, 14 сентября 1812 г.". И конечно же, появление поляков в древней столице Российского государства вызывало исторические ассоциации с временем Смуты: "Итак, эта древняя столица московских царей, которая с 1611 г., когда при Сигизмунде III в ней находилась победоносная польская армия, не видела чужих солдат, перешла сейчас в руки непобедимого войска великого Наполеона, и через 200 лет снова видит триумф польских орлов" [5. N 77. S. 1457]. Объявление о занятии Москвы сопровождалось информацией о радости варшавян, которые узнали об этом событии благодаря 60 орудийным залпам пражской крепости и торжественным провозглашением этой новости во всех частях города. В более подробном сообщении Бородинская битва объявлялась проигранной русскими, а поведение московских властей по отношению к населению Москвы описывалось как варварское: "После достопамятного сражения над рекой Москвой Великая армия преследовала неприятеля по трем дорогам, ведущим к столичному городу Москве из Можайска, Звенигорода и Калуги [...] Город находился в величайшем беспорядке; безумцы, опоенные алкоголем, бегали по разным частям его и разжигали огонь. Губернатор Ростопчин приказал схватить всех торговцев, которые могли навести порядок, приказал также заключить в тюрьму более 400 французов и немцев, и, наконец, его варварство простерлось настолько, что он изъял все насосы и помпы [...] В лазаретах обнаружено 30 тысяч москалей, раненых либо больных, оставленных безо всякой помощи и продовольствия" [5. Прил. к N 77. S. 1465].

Исторические реминисценции оживлял театр, примером чего служила драма с пением А. Жулковского "Московские цари в плену". Последняя была поставлена в Национальном театре Варшавы 25 сентября 1812 г., причем "Gazeta Warszawska" писала: "Каждый догадается из заглавия, что автор этой пьесы избрал своей темой тот памятный случай времен правления Сигизмунда III, когда москали были разбиты, их столица Москва была взята, цари схвачены и препровождены в Варшаву, а московский престол был предложен польскому королевичу Владиславу, сыну Сигизмунда III. Произведение само по себе замечательное, ибо показывает славную для нашего народа эпоху и имеет прямое отношение к теперешним событиям". Правда, далее было добавлено, что пьеса написана так ужасно, что никто не хотел бы ее больше видеть на сцене [5. Прил. к N 79. S. 1502].

Кроме того, в 1812 г. в Национальном театре в Варшаве шла комическая опера А. Жулковского "Вступление в Литву", посвященная боевой польской армии,

освобождающей своих братьев в Российской империи (ее премьера состоялась в июле 1812 г.). Сюжет был посвящен антагонизму между польскими патриотами в Литве и их угнетателями - царскими чиновниками. Там фигурировал городничий с характерной фамилией Облудов (obluda - по-польски 'двуличие, лицемерие'), готовый заключать людей в тюрьму по фальшивому обвинению. К нему обращен монолог положительного героя поляка Правомира: "Разве мы не в неволе? На Камчатке, или здесь - раз мы под вашей властью, значит, мы - ваши невольники" (цит. по [6. S. 58]). Персонажами оперы были также доносчик Хитров и чиновник Глупов. Опера обличала методы работы царской полиции, в ней появлялись мотивы кибиток, увозящих узников в Сибирь, от чего героев спасал приход польской армии и арест москалей.

Особое место занимали в пропаганде Княжества Варшавского обращения к полякам, находящимся в начале войны на российской службе. Как справедливо показывает Я. Чубаты, даже в 1806 - 1812 гг. - большинство поляков тогда определенно встали на сторону Наполеона - существовало - и адекватно воспринималось представителями профранцузской ориентации - и пророссийское направление польской политической мысли, связывающее надежды на восстановление Польши с личностью Александра I. Оно формировалось прежде всего на бывших польских землях Российской империи (хотя, безусловно, нельзя считать пророссийскую ориентацию здесь преобладающей) и было связано со спецификой семейной ориентации, экономическим и территориальным положением представителей магнатских и шляхетских родов. Так, например, весной 1810 г. власти Княжества Варшавского были обеспокоены распространением "Воззвания от находящихся под сладостной властью России", критикующего наполеоновские порядки и противопоставляющее им благоприятное положение польской шляхты на территории Российской империи [7. S. 339].

Провозглашение Генеральной конфедерации Королевства Польского в июне 1812 г. и организация Временного правительства в Литве, начавшаяся после вступления войск Наполеона на ее территорию, поставили представителей пророссийской ориентации, как и вообще польскую шляхту западных губерний, перед выбором. На этот выбор старалась повлиять пропаганда Княжества Варшавского. В 1812 г. в центральной варшавской прессе не раз публиковались обращения к полякам, находящимся на службе Российской империи. Уже в Акте Генеральной конфедерации говорилось: "Все офицеры, солдаты, гражданские и военные чиновники - поляки по происхождению, живущие на польской земле и несправедливо удерживаемые Россией, призываются оставить службу этой державе" [5. Прил. к N 52. S. 912]. 11 июля "Gazeta Warszawska" опубликовала официальное обращение Генеральной конфедерации к полякам - военным и гражданским чиновникам, служащим России и "принужденным воевать против своей родины". В нем верность присяге противопоставляется национальному единству и долгу перед отчизной: "Возродилось отечество - возродились вместе с ним и обязанности по отношению к нему, которые вы приняли на себя с первым вздохом". Понимая, что в эпоху, когда нормы поведения и границы компромисса благородного сословия диктовались прежде всего понятием чести, а нарушение принятой присяги рассматривалось как поступок бесчестный [7], составители этого обращения конструируют образ России как врага и называют служение ей в новых политических условиях, когда существует Королевство Польское, ложно понятой честью ("нет другого выбора: либо стать сыном своего отечества, либо его изменником [...] Кто посмеет назвать службу тиранам узами чести?"). Полякам на русской службе внушается, что они - невольники, ибо забыли, что те, кому они служат -угнетатели и убийцы их отцов. Ведь русские - это захватчики, которые поклялись уничтожить польский народ. "Посмотрите, чьи знаки отличия вы носите, чьи, обагренные кровью, знамена развеваются над вашими головами? Только варвары

могли следовать безбожной идее и почитать добродетелью службу тем, кто вас из победителей и хозяев превратил в невольников" [5. N 55. S. 975]. Это воззвание было опубликовано и в газете "Kurier Litewski".

Следует отметить, однако, что подобное обращение можно рассматривать как исключение из правил, ибо оно не совсем отвечало духу того времени, когда сотрудничество с чужой властью и служба ей не считались изменой национальному делу. Подписывая его, маршал Генеральной конфедерации Адам Казимеж Чарторыский, нашел призыв добровольного оставления военной службы, хотя бы и в рядах неприятеля, несоответствующим воинской чести и даже безнравственным. Он выразил опасение, как бы польская армия не пополнилась дезертирами и изменниками [8. S. 70].

Наполеоновская агитация имела практический смысл еще и потому, что численность польских военных, находившихся в момент войны 1812 г. на русской службе, была немалой. По данным российского историка Д. Г. Целорунго, доля офицеров польского происхождения в русской армии составляла 3.4 - 3.5% от офицерского корпуса, т.е. около 600 чел. (данные приведены в [2. С. 203]). Также пересчитавший число польских офицеров русской армии в 1812 г. польский историк Я. Чубаты получает иной результат - 5.8% от общего числа офицеров, или около 1000 чел. Добавляя к ним унтер-офицеров и рядовых польского происхождения, он насчитал около 3000 чел. - столько, по его мнению, польских добровольцев находилось в русской армии в 1812 г. [7. S. 495 - 496]. До 1814 г. в русской армии служили 14 генералов польского происхождения. Однако несмотря на наполеоновскую агитацию и формирование литовских войск случаи перехода к неприятелю поляков русской службы не приняли массового характера.

Первые поэтические отклики на военные события были связаны с провозглашением объединенной Польши. Стихи публиковались в центральной прессе Княжества Варшавского и печатались отдельными листовками. Уже номер "Gazety Warszawskiej" от 30 июня 1812 г. содержал обширную подборку стихотворений, зовущих поляков в бой. Первые из них были посвящены "возрожденной" Польше: "Ода по случаю провозглашения Польши 28 июня 1812 г. в Варшаве" Ф. Венжика, "Ода по поводу торжеств Генеральной конфедерации 28 июня 1812 г." К. Тымовского [5. Прил. к N 52. S. 918 - 920]. В них речь шла в основном о "воскрешении" Польши, которая "оделась в свадебные одежды" и объединяется с Литвой: "уже воздвигнут престол Ягеллонов" (Ф. Венжик); торжественно провозглашалось, что "Польша уже в сонме народов"! (К. Тымовский). Тему продолжили "Стихи к Польскому войску по поводу начавшейся войны с Москвой" Ф. Венжика, стихотворение без названия по этому же случаю Ф. Скарбка, "Военная песня, спетая 28 июня в театре" Ю. У. Немцевича ("По коням, братья, по коням..."), а также "К литвинам" К. Тымовского [5. Прил. к N 52. S. 923 - 926]. Они содержали более воинственные боевые кличи, часто обращенные к "литвинам": "Соединяйтесь, брат с братом", "В ожидании вас, братья, / Литва раскрыла свои объятья" (Ф. Скарбек); "Ваш родич из своей неволи вам руку дружбы подает" (Ю. У. Немцевич). Подобные призывы продолжались и в дальнейшем, например в стихотворении К. Тымовского "К нашим братьям на московской службе" [5. Прил. к N 55. S. 988]. Главным мотивом большинства стихотворений было восхваление Наполеона, великого "мстителя" за Польшу и ее "воскресителя", перед которым ее захватчики, тираны и угнетатели, "гордые своей дикостью", склоняют головы (Ю. Скурковский "Ода, написанная по случаю величайшего события в нашей истории, провозглашения Королевства Польского Актом Генеральной Конфедерации 28 июня 1812 г. в Варшаве" [9]). Прославляя императора французов как преобразователя всего мира, Ф. Венжик писал: "Пусть его смиренно приветствуют Днепр и Двина и быстро одевающиеся во льды Волга и Нева" ("В день рождения Наполеона Великого 15 августа 1812 г." [9]).

В целом образ России в патриотической поэзии был схож с публицистическим и задавался преимущественно политическими параметрами:

  
  
 Dlugo juz dumna potega,  
 Ktora wzniosla sprosna zdrada  
 Berlem moznych ludow wlada  
 I szczytu przemocy siega. 
  
 

Давно уж кичливая сила, / опершись на злую измену, / правую власть сместила, / вершин тирании достигла (Ф. Скарбек)¹.

Определения противника и относящиеся к нему эпитеты чаще всего не были резко эмоционально окрашены: "племена Ладоги", "сыны Севера", "Русские орды своей спесивостью горды", "дрожите, несчастные Москали!".

Однако порой боевые кличи облекались и в более резкие формы, гиперболизируя образы исторической памяти:

  
  
 Dzielni z pogromow Sarmaci,  
 Ludu od slawy kochany!  
 Kto z bracia rozlaczyl braci?  
 Kto warn narzucil kajdany?  
 Kto miasta zmienil w pustynie?  
 Kto wsie napelnial pozoga?  
 Kto bezczescil praw swiatynie?  
 Kto je harda deptal noga?  
 Kto kul Senat w hydne peta?  
 Kto przebral miare zniewagi?  
 Kto druzgotal niemowleta 
 O zwaliska domow Pragi? 
  
 

Отважные в битвах сарматы, / Слава для вас не внове! /Кто брата науськал на брата? / Кто навязал вам оковы? / Кто города обратил в пустыню? / Деревни и села сжег? / Кто обесчестил законов святыню, / Поставив на них сапог? /В сенате кто ковал измену? / Кто депутатов оскорблял? / А в Праге в каменные стены / Тела младенцев кто метал? (Ф. Венжик "Стихи к Польскому Войску по случаю начавшейся войны с Москвой").

Призывы идти воевать подкреплялись историческими реминисценциями, которые формировали определенный набор клише, постоянно тиражировавшийся. Конечно же, на первое место выдвигалась память о разделах Польши:

  
  
 Те, со wsciekloscia swej dumy  
 Ziemie wasze rozszarpaly,  
 Przysiegly w slepym zapedzie,  
 Ze Polski nigdy nie bedzie. 
  
 

Кто яростью охвачен был / И вашу землю захватил, / Клянется в бешеной гордыне: / Навечно ваша Польша сгинет (Ю. У. Немцевич "Военная песня, спетая 28 июня в театре").

Особую роль в историческом сознании играло, безусловно, подавление русскими восстания под руководством Т. Костюшко:

  
  
 Wolaja pomsty zniewagi 
 I rzez i morderstwa Pragi. 
  
 

К небу недаром наш глас вопиёт / Месть за убийства в Праге придет. (Ю. У. Немцевич "Военная песня, спетая 28 июня в театре").

¹ Здесь и далее перевод стихов с польского В. А. Хорева.

Поднять боевой дух поляков были призваны и напоминания о временах, когда фортуна была на их стороне и "те, под гнетом которых они страдают [...] сами гнули шеи, в то время как рука Жулкевского надевала на них оковы" (К. Тымовский "К нашим братьям на московской службе"). К. Тымовский в этом стихотворении назвал бывшие польские территории Российской империи "землей, которую топчут варвары" и призвал направить оружие деспота против него самого: "Пусть блеснут в свободной руке сабли сибирских варваров".

Стереотипы русского варварства, ассоциируемого, прежде всего, с азиатами, активно эксплуатировались поэтами и ораторами 1812г. Бояновский на сейме 28 июня говорил о крови соотечественников, пролитой "выпущенными из пустынь азиатскими варварами". По его выражению, "российское насилие сулит Европе цепи и кандалы" [5. Прил. к N 53. S. 942 - 943]. Выбицкий также упомянул о "позорных кандалах, которые нацепили на поляков дикие взбесившиеся москали", вспомнил об использовании русскими "кровожадных народов - башкир и татар", а также "дикарей-казаков" [5. Прил. к N 54. S. 965 - 966].

"Кандалы" и "путы" были непременными атрибутами описания той части земель бывшей Речи Посполитой, которую польские войска намеревались освободить из-под власти России:

  
  
 W przepasc nierzadu popchnieta,  
 Droga zdrady i przemocy  
 Polska przez synow Polnocy  
 Miala narzucone peta.  
 Od lat dwudziestu te mury  
 Widzialy plemie Ladogi;  
 Zaloba, smutek ponury,  
 Zalegly tych domow progi. 
  
 

В бездну бесправья низвергло круто / Польшу Севера племя. / Насилие и измена - ее тяжелое бремя. / Вся она в тягостных путах. /Давно уж родные пенаты / Свободы своей лишились. / В наших домах поселились / Скорбь и горечь утраты. ("В торжественный день 15 августа 1812 г. в Вильно" [5. Прил. к N 70. S. 1313]).

Говоря о стереотипах 1812 г., следует упомянуть изображение России как страны постоянных холодов. Нередко она метафорически называется "Севером" - в частности, Ю. Дембовским, который говорил о давлении на Европу "Москвы, закованной в настоящие льды" [5. Прил. к N 52. S. 916]. "Дрожи, ледяная Нева!", - угрожал русским К. Тымовский в стихотворении "К литвинам".

Другой формой клише является манипуляция национальными символами, ассоциация России с ее гербом - черным орлом, а Польши - соответственно с белым, который метафорически соединялся в знак объединения Королевства Польского с Погоней (гербом Великого Княжества Литовского). Так, в день рождения Наполеона Королевский замок в Варшаве был украшен транспарантом "Привет тебе, Белый Орел, соединившийся с Погоней" [5. Прил. к N 66. S. 1225]. Тема борьбы белого орла с черным при поддержке золотых орлов (символов чести полков армии Наполеона) развивалась в стихотворении "Военная песнь литвинов в 1812 г.":

  
  
 Orty biale czarnych gonia.  
 Litwini! Badzmy Pogonia!  
 Patrz! Na skrzydlatym piorunie  
 Zloty ptak zwycieski leci.  
 Wrog pod gromem jego runie... 
  
 

Орлы белые черных прогонят. / Литвины! Будем Погоней! / Глянь! Зигзагом молнии крылатой / Птица белая вершит полет победный. / Враг будет повержен под грома раскаты [5. Прил. к N 66. S. 1241 - 1242].

Наиболее антирусским было стихотворение "Радость гражданина, еще находящегося под российской властью, при полученной вести о воссоздании Королевства Польского" [5. N 73. S. 1390]. Россия представлена здесь как мир перевернутых ценностей, где попираются божественные и человеческие законы природы: "преступление является добродетелью, а добродетель преступлением", слова "свобода, вольность и собственность - посмешище", где "на троне слабость, а при нем тираны", где "правда изгнана", а народ повсюду пребывает в темноте, где "преступлением являются слова об общественном благе". Поляки под русской властью "вот уже восемнадцать лет стонут в неволе", по словам автора, претерпевая различные мучения: вырывание ноздрей, битье кнутами, ссылку на скованную льдами Камчатку и т.п.

Подобным по духу является и наиболее известное польское пропагандистское произведение 1812 г.: "Литовские письма" Ю. У. Немцевича, опубликованное самостоятельным изданием, а также печатавшееся отрывками в газетах Литвы и Княжества Варшавского [10; 5. Прил. к N 63. S. 1166 - 1170]. Оно представляет собой основанные на историософских рассуждениях о прошлом России вымышленные письма от русского дворянина Ивана Сергеевича к государю Александру I с просьбой прекратить борьбу с Наполеоном и вступить в союз с ним. Немцевич прошелся в "Литовских письмах" по всей русской истории, называя ее кровавой: "Загляните в московскую историю от Рюрика до наших дней. Что вы в ней найдете? Череду убийств: Иван убил Ярослава, Ивана задушил Василий, Василию приказал выколоть глаза Алексей [...] и так до Екатерины, Петра и Павла. Найдется ли хоть один благородный поступок, хоть след великодушия в монархах или народе? Даже мнимый основатель вашего величия, этот Петр Великий, правящий уже в XVIII в., - сколько же он совершил жестокостей! [...] И с такими-то зверствами вы хотите считаться европейцами!" [10. S. 55 - 56].

В этих политических брошюрах польский просветитель описал русскую культуру как варварскую. В вымышленных письмах русского к соседу-поляку он пытался показать менталитет русского помещика, главное развлечение которого - "мужиков мучить и бить". Россия ассоциируется у Немцевича со свиньями, капустой, первобытными нравами, охотой на белых медведей. Царские сановники - это "бояре во фраках", ибо сущность москаля на протяжении веков не изменилась: он не стал цивилизованным. Русский народ Немцевич характеризовал как "темный во всем, но знающий ремесло войны. В нем слепое послушание заменяет любовь к родине, чувство чести и все добродетели" [10. S. 50, 84].

В октябре-декабре 1812 г. после выхода наполеоновских войск из Москвы и во время постепенного освобождения российской армией своих западных территорий в центральной варшавской прессе появлялись уже только перепечатки антирусских материалов из французских газет. В них красочно расписывалось московское "варварство и жестокость", рассказывалось о радости москвичей, поджигавших дома своих земляков. Опровергая уже утверждавшееся тогда на Западе мнение, что "московское государство в течение последнего столетия значительно продвинулось в цивилизации и стало наравне с другими европейскими странами", публицисты сравнивали "плоды этой цивилизации, находящейся лишь в зачатке", с бутафорскими театральными декорациями. По словам цитируемого польской газетой парижского издания, "москали еще таковы, какими были их предки сто лет назад [...] Все еще у них имеет черты первобытного татарского племени [...] В них нет ничего европейского [...] По сравнению с Европой московское государство отстает еще на 10 веков" [5. N 86. S. 1621 - 1623]. В другом заимствованном из английской прессы материале рассказывалось о первобытных нравах благородного сословия в России, его неопрятности в одежде и неразборчивости в пище. Якобы "первейший вельможа в государстве ходит целый день с голой шеей, длинной бородой, одет в простой тулуп, ест сырую репу, пьет квас, полдня спит, а полдня

ругается с женой и прислугой, словом, имеет те же чувства, потребности и развлечения, что и простой крестьянин". Однако эти отзывы приводились уже в сравнении с иными мнениями европейцев о России, превозносивших "филантропию и благородство московского дворянства", а также сравнивавших русские войска "с полками древней Спарты и Македонской державы" [5. N 100. S. 1881 - 1882]. Так подходила к концу антирусская пропаганда в Княжестве Варшавском.

7 января 1813 г. Ю. У. Немцевич читал на заседании Общества друзей науки свое стихотворение "Конец последнего похода", в котором, правда, характеристика уже торжествующего неприятеля ограничивалась именованием его "северным колоссом, который долго грозил миру и стирал с лица земли народы". В походе на Россию поляки, по словам Немцевича, "много потеряли, но оставили за собой славу", ибо показали русским, как они умеют сражаться и умирать за отчизну. "Возрадовались тени павших на Праге", и польская кровь была пролита не напрасно, ибо будущее еще покажет, на что способен польский народ:

  
  
 Niech sie prozno nie chelpi Rusin zaslepiony;  
 Wtenczas lew najstraszniejszy, kiedy obrazony. 
  
 

Пусть замолкнет русина победный напев, / Страшен в гневе обиженный лев [5. Прил. к N 4. S. 58 - 59].

А К. Тымовский в стихотворении "К ополчению" напоследок призывал выбрать смерть, чем жизнь в неволе: "Пускай подлый эгоист пользуется милостью тирана" [5. Прил. к N 5. S. 71 - 72].

Однако история шла своим чередом, и после занятия Варшавы в начале февраля 1813 г. войсками М. А. Милорадовича идеологическая направленность центральной прессы кардинально изменилась. Было напечатано обращение к полякам М. И. Кутузова, стали регулярно публиковаться сообщения "Из России", выдержанные в пророссийском духе. В марте в донесениях с поля битвы слово "неприятель" относилось уже к французам, а в начале апреля было объявлено об образовании Временного верховного совета по управлению Княжеством (Герцогством) Варшавским, председателем которого стал русский - В. С. Ланской. В истории Польши начиналась новая эпоха.

Подводя итоги сказанному выше, следует особо подчеркнуть, что отличием пропагандистской литературы 1812 г. от позднейших произведений антироссийской направленности, связанных с освободительной борьбой польского народа в XIX в., является то, что в 1810-е годы векторы пропаганды еще могли меняться. Ее эмоциональный посыл позволяет утверждать, что речь идет не столько об устойчивом "образе врага", сколько о сиюминутном противнике на поле боя, равенство, а порой и превосходство которого неоднократно признается. Даже Т. Матушевич утверждал, что "москаль в определенном отношении стоит уже наравне с европейцем". Правда, контекст этого высказывания был следующим: переняв из Европы многие искусства, в том числе и военные, русские стали еще более опасными для нее [5. N 52. S. 907]. Председатель Совета Люблинского департамента В. Гжимала в речи на сеймике, также посвященной захватническим стремлениям России, назвал Петра I "смелым", а "блестящее правление женщин в Российской империи" охарактеризовал как "сначала умеренное и для других безопасное" [5. N 82. S. 1553]. Уважение к противнику просматривается и на уровне эго-текстов эпохи, свидетельствующих о субъективном восприятии русских польскими участниками сражений [11. S. 96 - 99].

Характерно единство риторики, прославляющей Наполеона, и той, средствами которой уже год спустя приветствовался Александр I и создание Королевства Польского под эгидой России. Так, 28 июня Ю. Дембовский говорил о "чудесном воскрешении и повторном основании отечества", а "избавителя Франции" Наполеона называл "Воскресителем Польши", обращая к соотечественникам патетические слова: "Отныне вы - поляки!" [5. Прил. к N 52. S. 916]. Бояновский

также назвал французского императора "воскресителем отчизны, который словно упорядочив народы после векового хаоса [...] признал поляков достойными быть народом и снова поместил их на карту Европы" [5. Прил. к N 53. S. 943]. Риторика 1812 г. позволила уже в 1814 - 1815 гг., не меняясь по форме, лишь заменить имя Наполеона на имя Александра I, от которого ждали в сущности того же самого - создания Королевства Польского, объединенного с польскими землями Российской империи, - и также повсеместно именовали "воскресителем народа". А. Горецкий в стихотворении "Дума о генерале Грабовском, павшем под Смоленском 17 августа 1812 г.", которое было напечатано в Варшаве в 1814 г., назвал Александра I посланцем неба и "Ангелом - властителем Севера", связывая с ним надежды на возрождение Польши [9. S. 17 - 18.]. (Подобным образом, например, в начале войны Ф. Венжик называл Наполеона "страшным Ангелом, посланным Богом для защиты польского народа" [5. Прил. к N 52. S. 924].)

После изгнания Наполеона из России и занятия Княжества Варшавского русскими войсками, когда взоры поляков обратились уже к его победителю, в поэзии стали допустимыми славянофильские лозунги. Так, анонимный автор (вероятно, будущий неизменный автор верноподданнических стихов М. Мольский) писал о том, что дерзкий француз "познал свою низость, познал, сколь был слабый, умирая не раз от руки русской бабы" и призывал защитить славянскую империю от узурпатора [9. S. 16]. Мольский же в стихотворении "На смерть Юзефа Понятовского..." (октябрь 1813 г.), отдавая дань памяти польскому военачальнику, славил "Александра, которого не забудут в веках, далекого от целей обычных захватчиков" и "желающего освободить угнетенные народы и королей" [9]. Ему вторил М. Котовский в более позднем стихотворении "К национальному войску, возвращающемуся из Франции", утверждая, что российский император, "опеку которого познал польский солдат", "не допустит, чтобы [...] поляк лишился национального бытия и свобод" [9].

Следующие после поражения Наполеона годы были ознаменованы созданием Королевства (Царства) Польского, соединенного с Российской империей династической унией. Из политических соображений упоминание об исторических столкновениях России и Польши не приветствовалось. Е. А. Вишленкова пишет о том, что уже в 1813, а особенно в 1814 - 1815 гг., официальные российские власти и "социальные медиаторы старательно снимали с общества синдром насилия [...] Вскоре тема войны вовсе исчезла со страниц российских изданий" [12. С. 215]. То же происходило и в Польше в преддверии создания Королевства Польского под эгидой России и в особенности после этого события в 1815 г. Конечно, можно найти среди идеологически нейтрального художественного творчества произведения на тему войны 1812 г.: например, стихотворение "Солдат на берегу Москвы-реки в 1812 г." К. Бродзиньского, произведение А. Горецкого "Дума под Смоленском", в котором сражение описывается как "час смерти" тех, кто "пали за своих соотечественников и забытые лежат в могилах" [13. S. 225], или "Битва при Березине", где отдается дань как польской отваге, так и мужеству россиян: "Русских храбрый Чичагов ведет в кровавый бой, нашими командует доблестный Зайончек" [13. S. 259 - 261]. Тем не менее характерно, что в 1828 г. после публикации каких-то вольнолюбивых стихов вышеупомянутый А. Горецкий был привезен в Варшаву, заключен в тюрьму и выпущен лишь после подписания обязательства не писать в том числе тех произведений, "в которых бы упоминались сражения между поляками и русскими" [14. S. 133].

Однако замалчивание, в том числе поэтами - участниками событий, такими, как К. Бродзиньский, А. Мальчевский, А. Фредро, эпопеи 1812 г. было вызвано и другими причинами. Оно было связано с мрачным впечатлением, которое война произвела на "поколение катастрофы 1812 г." [15. S. 101]. Недаром отличительной чертой польских стихов на эту тему является трагическое мировосприятие. Пора-

жение Наполеона повлекло за собой экзистенциальный кризис - крах надежд на усиление влияния Польши в Европе и на восстановление ее исторических границ, пессимистические настроения по отношению к истории.

В то же время исторический опыт 1812 г., в том числе сопутствовавшая войне антирусская риторика, несомненно отложились в пассиве исторической памяти поляков, ибо легко извлекались оттуда всякий раз, когда требовалось создать отрицательный образ России.

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

1. Meller St. Rok 1812 - polska data // Mowia. wieki. Kampania rosyjska Napoleona. Owrok 1812. Numer specjalny. Warszawa, 2002.

2. Артамонов В. А. Войско Польское и нашествие Наполеона на Россию // Бородино и наполеоновские войны. Битвы, поля сражений, мемориалы. М., 2003.

3. Неуважный А., Васильев А. А. Польские войска Великой армии // Отечественная война 1812 года. Энциклопедия. М., 2004.

4. Kollataj H. Uwagi nad terazniejszym polozeniem czesci ziemi polskiej, ktora od pokoju tylzyckiego zaczeto zwac Ksiestwem Warszawskim. Nil desperandum! Lipsk, 1808.

5. Gazeta Warszawska.

6. Durski St. Komedia okolicznosciowo-polityczna i historyczna lat 1800 - 1830. Wroclaw, 1974.

7. Czubaty J. Zasada "dwoch sumien". Normy postepowania i granice kompromisu politycznego Polakow w sytuacjach wyboru (1795 - 1815). Warszawa, 2005.

8. Czubaty J. Zmoskwicieni Polacy? Polscy ochotnicy w armii rosyjskiej w 1812 r. // Mowia wieki. Kampania rosyjska Napoleona. Ow rok 1812. Numer specjalny. Warszawa, 2002.

9. Ulotna poezja patriotyczna wojen napoleonskich (1805 - 1814) / Oprac. A. Zielinski. Wroclaw, 1977.

10. Niemcewicz J.U. Listy litewskie. Warszawa, 1812.

11. Nieuwazny A. Moskale w oczach Lachow // Mowia wieki. Kampania rosyjska Napoleona. Owrok 1812. Numer specjalny. Warszawa, 2002.

12. Вишленкова Е. А. Визуальное народоведение империи, или "Увидеть русского дано не каждому" М., 2011.

13. Tygodnik Polski i Zagraniczny. 1818. Т. 3.

14. Gorecki A. Pisma. Lipsk, 1886. T. 2.

15. Zawadzka D. Pokolenie kleski 1812 roku. Warszawa, 2000.