М. 1998. 384 с.

Предпринятая в Чехословакии весной-летом 1968г. попытка реформировать реальный социализм, и острая реакция на нее официальной Москвы стали предметом обширной историографии. После "бархатной революции" 1989 г. наряду с мемуарами З. Млынаржа и О. Шика была опубликована, пожалуй, только лишь книга американского историка чешского происхождения И. Валенты ¹ . Принципиально важные исследования Г. Скиллинга и К. Дэйвиши ² , так и не были переведены, а сегодня уже не представляют собой большого научного интереса, поскольку были написаны в 1970-е - первой половине 1980-х годов, когда важнейшие документы, проливающие свет на роль советского фактора, находившиеся в московских архивах, были недоступны.

После открытия архивов ЦК КПСС и МИД СССР специальная чешская правительственная комиссия, получившая в свое распоряжение большое количество документов со Старой площади, переданных ей решением Президента РФ, осуществила ряд публикаций. В статьях российских авторов М. Латыша, Р. Пихои, В. Мусатова, также написанных на основании архивных материалов, реконструирован ход межпартийной дискуссии весны-лета 1968 г., изучены конкретные обстоятельства принятия августовского решения об интервенции. И. Орлик изучал международный аспект проблемы.

Настала пора выйти на уровень синтетического монографического исследования. Историки, незнакомые с целостной картиной событий, вводя новые документы, иногда выдвигают концепции, не выдерживающие критики. Так, вопреки устоявшемуся мнению, что Я. Кадар не в пример лидерам других стран-участниц совместной акции долгое время противился военным планам, упорно отстаивая политический способ урегулирования конфликта, Пихоя утверждает что именно венгерский руководитель особенно рьяно побуждал Москву к решительным действиям и даже провел в Венгрии частичную мобилизацию.

Книга кандидата исторических наук М. В. Латыша - содержит большой фактический материал, который позволяет не только ответить на многие конкретные вопросы, но и предоставляет богатую пищу для размышлений о сущности "пражской весны", ее нереализованных возможностях. По мнению автора, ослабление политико-идеологического гнета к середине 1960- х годов вызвало регенерацию придавленных, но не уничтоженных традиций гражданского общества, с которыми власть уже не могла не считаться. Будучи отнюдь не претворением в жизнь строго выверенного во всех деталях плана, а скорее "растянутой во времени импровизацией" (А. Лим), "пражская весна" при всей скороспелости многих идей стала уже не просто "упражнением по смене вывесок", но превратилась в свободное и спонтанное движение за реформы, добившееся создания системы с элементами плюрализма и рациональной экономикой.

У "пражской весны" были и своя стратегия, и свои лимиты. "Чехословацкое движение за реформы, стремясь восстановить многое из того, что было утрачено с утверждением коммунистической монополии, все же никогда не покушалось на демонтаж этой монополии как таковой - скорее реформаторы в силу своей партийной природы были заняты поисками должного места, которое отводилось бы их партии в обществе" (с. 81). А. Дубчек и его единомышленники, проводя революцию сверху, старались избежать не только вегерского варианта развития 1956 г., когда события вышли из-под контроля, но и ошибок польского движения за реформы в том же 1956 г.: осознавалась необходимость институциональных изменений,

стр. 154

способных обеспечить необратимость перемен. "То, что должно было прийти на смену системе, базировавшейся на ленинском учении о руководящей роли партии и сталинской утрированно-централистской концепции государства, не имело четких очертаний, но все идеи сводились к расширению демократии, высвобождению из партийных тисков государственных, общественных и хозяйственных органов и, соответственно, развитию их собственной инициативы" (с. 81). Осознавалось и то, что движение за реформы имело шанс на успех лишь при поддержке широкой общественности, разбуженная политическая активность которой стала бы гарантом поступательного развития. Хотя осторожные "отцы реформ" часто не поспевали за все более радикализировавшимся обществом, их популярность в массах была несомненной.

Образы "пражских реформаторов" - одна из удач книги. При этом автор не склонен их идеализировать. Очевиден политический инфантилизм Дубчека, тщетно ждавшего от Кремля "постижения глубинного смысла пражского фундаментализма - спасения на долговременную перспективу марксистских добродетелей от позднейших наслоений" (с. 7), и в "награду" за свою доверчивость доставленного в Москву под конвоем в качестве арестанта, чтобы снова быть усаженным за стол переговоров тогда, когда того сочтет необходимым советская сторона. А такому популярному народному трибуну, как И. Смрковский, весьма присущи были позерство и желание сыграть на всплеске общественных эмоций в интересах борьбы за власть.

Иллюзии "пражских реформаторов" имели под собой некоторую реальную почву, ведь советские политики того времени сами были не чужды ограниченного экспериментирования, пусть только в сфере экономики. В Праге создавалось впечатление, что более прагматичные и просвещенные члены советской правящей элиты смогут взять верх над неосталинистами, что они смирятся с пражским экспериментом, увидев в нем пользу для себя, тем более что союзнические обязательства ЧССР не подвергались сомнению (с. 213). Однако иллюзии оставались иллюзиями. Даже главный советский реформатор А. Н. Косыгин отнюдь не склонен был обнаруживать часто приписываемого ему прагматизма и технократического подхода, если дело касалось вопроса о власти. Когда Ч. Цисарж пытался его убедить, что добровольное признание народом руководящей роли партии лишь укрепит ее гегемонию, советский премьер проявил больше здравого смысла: ваша "демократизация" кончится тем, что коммунисты-реформаторы будут сметены более радикальной волной (с. 117). Впрочем, так ли уж легко они выпустили бы власть из рук? Результаты независимых социологических опросов 1968 г. свидетельствовали не только о большом резерве доверия к власти, но и о вере в возможность реформирования социализма.

Широко использованные автором записи заседаний Политбюро ЦК КПСС и обсуждения чехословацкой проблемы совместно с лидерами других партий помогают прояснить позиции отдельных членов советского руководства. В противовес построениям Валенты и других западных авторов, априорно исходивших из наличия разногласия между "ястребами" и "голубями", а также несовпадения ведомственных интересов, Латыш утверждает, что серьезных расхождений в Политбюро не было, особые мнения отдельных его членов касались главным образом деталей. Военное решение оттягивалось не из-за полемики, а прежде всего по причине необходимости преодолеть внутренние сомнения Л. И. Брежнева, его колебания. Он готов был пойти на крайние меры лишь под давлением обстоятельств. Принятие рокового решения не сопровождалось ни малейшим подобием дискуссии (с. 219). Вместе с тем в ходе обсуждения чехословацкого вопроса иной раз выходили на поверхность личностные трения между членами Политбюро. Так, А. Шелепин в начале июля предлагал Брежнему, Н. Подгорному и Косыгину выехать в Прагу для наведения порядка. Автор видит в этом плохо замаскированную попытку дискредитировать удачливых конкурентов в борьбе за власть. "В условиях подъема общественной активности любой эмиссар из Москвы, попытавшийся режиссировать пленум или съезд по советскому сценарию, сломав на этом деле шею, полностью подорвал бы свой политический престиж" (с. 156).

При принятии решения о применении силы сугубо идеологические мотивы (то есть боязнь инфицировать советское общество идеями "более гуманного" социализма) перемешивались с геополитическими соображениями, причем доминировали последние. Западная граница Чехословакии воспринималась как граница всей советской империи. "Брежнев, - вспоминал впоследствии Млынарж переговоры в Москве после неудачи с приведением к власти нового правительства, - давал нам, коммунистам-реформаторам, поистине полезный урок: мы, фантазеры, рассуждаем о какой- то модели социализма, которая подошла бы

стр. 155

для Европы, в том числе и Западной. Он, реалист, знает, что это вот уже 50 лет не имеет никакого смысла. Почему? Да потому, что граница социализма, то есть граница СССР пока проходит по Эльбе. И американский президент согласился с этим, так что еще лет пятьдесят все останется без изменений. А какой-то там тов. Берлингуэр... Вы надеетесь на коммунистическое движение в Западной Европе? Но оно вот уже пятьдесят лет не имеет никакого значения" ³ . К этому можно добавить, что на протяжении всего чехословацкого кризиса правительство США, опасавшееся развития событий по венгерскому варианту, и вместе с тем не желая конфронтации с Москвой, подчеркнуто демонстрировало незаинтересованность внутренними делами восточноевропейского блока. С другой стороны, неготовность Москвы защищать свою сферу влияния могла создать во всем мире впечатление слабости ее позиций. "Если упустим Чехословакию, соблазн великий для других", - заметил как-то А. Громыко. "Внешнеполитический провал, каким для СССР стал исход арабо-израильского конфликта 1967г., стимулировал компенсаторное желание слегка поиграть мускулами, не желая доводить дело, разумеется, до более крупного конфликта" (с. 154). Характерно, что большинство западных наблюдателей, не придя в восторг от советской акции, тем не менее признало ее оборонительный в своей основе характер. Решив довольно краткосрочную по эффекту задачу сохранения своих геополитических преимуществ в Чехословакии, правительство СССР в исторической перспективе утратило, однако, несравнимо большее - веру миллионов людей во всем мире в возможность реформирования социализма.

Примечания

1. МЛЫНАРЖ З. Мороз ударил из Кремля. М. 1992; ШИК О. Весеннее возрождение - иллюзии и действительность. М. 1991; ВАЛЕНТА И. Советское вторжение в Чехословакию. 1968. М. 1991.

2. SKILLING Н, G. Czechoslovakia's Interrupted Revolution. N. Y. 1976; DAVISHA K. The Kremlin and the Prague Spring. Lnd. 1984.

3. МЛЫНРАЖ З. Тот август шестьдесят восьмого. - Юность, 1990, N 1, с.66-73.