Сборник научных трудов. Вып. 1. Воронеж. Издательство Воронежского государственного университета. 2001. 264 с.

Первый выпуск рецензируемого сборника содержит три раздела: теоретические аспекты консерватизма, русские консерваторы, феномен консерватизма в мировой истории. В предисловии редакторы А. Ю. Минаков и С. Г. Алленов размышляют об инвариантной сущности, объединяющей различные проявления консерватизма (антирационализм, антииндивидуализм, предельная осторожность в социальном конструировании и т. д.). Само возникновение этого течения авторы относят то к "заре нового времени", то к концу XVIII в. (с. 4), что очевидно свидетельствует о неустоявшейся еще трактовке хронологических рамок консерватизма.

Эту проблему затрагивает и А. В. Репников. Его статья "Русский консерватизм: вчера, сегодня, завтра" носит одновременно и теоретический и историографический характер. По мнению автора, русский консерватизм "проявил себя к середине XVIII в., а существовал он много раньше" (с. 14). Автор намечает важнейшие задачи дальнейшего изучения этой темы. Особого внимания, по мнению Репникова, заслуживает интеграция русского исторического процесса (его досоветской, советской и постсоветской стадий) в современном национальном сознании, а также исследование национальной составляющей русского консерватизма.

В статье А. А. Слинько "Реконструкция будущего: русский консерватизм о геополитике" обращено внимание на геополитическую школу, связанную с "именами выдающихся консервативных мыслителей XIX столетия" Н. Я. Данилевского и К. Н. Леонтьева (с. 21). Их основным положениям он дает собственную интерпретацию, почему-то, впрочем, полагая, что "в целом с позиций социологии XX в. можно определить идеал русских консервативных мыслителей как открытое общество с национальной спецификой" (с. 22).

стр. 163

Особняком стоит статья М. А. Прасолова "Традиция и личность: проблема персоналистической коммуникации традиции". Вначале, оставаясь в академических рамках, автор анализирует систему дуальных оппозиций (общество - индивид, природа - человек, государство - гражданское общество и пр.), сложившуюся в контексте противопоставления Просвещения и романтизма и поглотившую, по его мнению, суть исследуемой проблемы. Сам автор пытается вырваться из пут этой системы. Особое значение он придает термину "диалектика": "Романтизм - это все-таки диалектика" (с. 29). Симпатии же самого Прасолова на стороне романтизма, и, как следствие, - консерватизма. Он пишет: "Постоянно спекулируя на религиозные темы, консерватизм выдает свою светскую природу. Консерватизм - это идеология, поэтому для него религия есть только средство в борьбе за власть и контроль над обществом... Не религия, а государство остается для консерватизма наивысшей формой общественной жизни... Консерватизм не верит в самостоятельную силу религии, да и не хочет такой самостоятельности.., не верит, что религия способна обойтись без корыстной поддержки власти... Уже этого достаточно, чтобы понять, почему консерватизм столь же враждебен традиции, как и либерализм" (с. 33 - 34). Последующий текст подтверждает, что для этого автора термин "традиция" - всего лишь эвфемизм религии.

Статья А. Ю. Минакова "М. Л. Магницкий: к вопросу о биографии и мировоззрении предтечи русских православных консерваторов" основана на обширном источниковом материале. Традиционно подвергавшегося в либеральной и марксистской историографии критике "разрушителя" Казанского университета автор определяет как предтечу русских православных консерваторов XIX в., предложившего довольно масштабный консервативный проект переустройства России, как "несостоявшегося русского де Местра". Вслед за израильским исследователем С. Ю. Дудаковым автор полагает, что "ему (Магницкому) принадлежит приоритет в декларировании связи между масонством и еврейством" (с. 84). Консерватизм ощущается во всем облике Магницкого, например, даже в его "органическом" отношении к коррупции, проявившемся в первой речи к подчиненным на посту симбирского губернатора: "Не буду убеждать вас не брать взяток, потому что это противно вашей натуре, но скажу вам одно: берите, не дерите" (с. 64).

Под большим вопросом находятся мотивы политической эволюции автора "теории официальной народности" С. С. Уварова, о котором пишет в своей статье О. А. Иванов, Автор оспаривает мнение, что Уваров до конца дней оставался умеренным либералом, вынужденным приспосабливаться к николаевской реакции, однако его аргументы нельзя признать достаточно убедительными. Неубедительна попытка Иванова отвергнуть вывод об "очевидном конфессиональном индифферентизме" Уварова при помощи ссылки на мнение последнего о "положительной роли христианства в мировой истории" (с. 100). По-видимому, Иванов просто не замечает, что "христианство" и "православие" - понятия не тождественные.

Герой статьи М. Д. Долбилова "Консервативное реформаторство М. Н. Муравьева в Литовско-Белорусском крае (1863-1865гг.)" -фигура еще более ненавидимая либералами и социалистами. По мнению автора, трактовка Муравьева в качестве кровожадного реакционера "частично навеяна польской традицией", стремлением польских повстанцев скрыть "неприглядные проявления собственной ксенофобии" (с. 112 - 113). Долбилов обращает внимание на известный постулат о несовместимости полиэтнических империй с национализмом и делает вывод: "То, что в муравьевской политике именуется националистическим духом, корректнее было бы назвать русской этнической или этнокультурной фобией в отношении поляков" (с. 113). Свой взгляд предлагает автор на сущность социальной политики Муравьева в период подавления польского мятежа. Объяснение антидворянских и прокрестьянских мер генерал-губернатора как "демагогии" и "вынужденных уступок" он находит совершенно недостаточным, видя в них следование некоторым тенденциям, характерным для тогдашнего национализма западноевропейского образца (разумеется, с поправкой на российскую "имперскость").

В статье Л. М. Искры анализируются взгляды Б,Н. Чичерина на специфику консерватизма по сравнению с другими политическими течениями. Сопоставление Чичерина, фактически отождествлявшего "общечеловеческое с западным", со славянофилами, по мнению автора, весьма невыгодно для первого: "Правда, он отвергал обвинения славянофилов в том, что западники стремятся лишить русский народ самостоятельности и обречь его на вечное подражание Западу, но убедительными его контраргументы не были" (с. 145). О степени убедительности чичеринских контраргументов можно спорить, но не подлежит сомнению, что гораздо менее убедительными были сами славянофильские обвинения. Лейтмотивом статьи Искры является безысходность русского дореволюционного консерватизма.

Классический пример консервативного доктринерства, не учитывающего реальное соотно-

стр. 164

шение социально-политических сил, - теория "монархической государственности" Л. А. Тихомирова, о взглядах которого на церковно- государственные отношения идет речь в статье О. А. Милевского. Суждения Тихомирова по рассматриваемому в статье вопросу отличались разумностью. Он предлагал построить во взаимоотношениях церкви и государства "естественный органичный союз, который покоился бы не на "правовых", а на этических нормах" (с. 147), и для этого заменить синодальное управление патриаршим. Автор приходит к выводу, что в связи с "изменившейся социальной ситуацией в России, совершенно новым раскладом политических сил ... правящая элита, хотела она того или нет, вынуждена была ориентироваться на либеральные ценности западноевропейского общества" (с. 157).

В. Ю. Рылов представил в своей статье сугубо фактологический анализ деятельности Русского собрания, из которого вышло все черносотенное движение.

Попытка реанимации правомонархического движения рассматривается в статье Ю. И. Кирьянова на примере Отечественного патриотического союза (ОПС), отличавшегося от идейных собратьев смягченными позициями в еврейском вопросе (евреи допускались в ряды Союза). Истоки замысла ОПС восходят, по мнению Кирьянова, к департаменту полиции, стремившемуся придать правым "новое "обличье", не раздражавшее общественное мнение" (с. 177). Но с самого начала препятствием для новой организации стали личные амбиции, с одной стороны, ее лидера В. Г. Орлова, с другой, лидеров конкурирующих Союза Михаила Архангела и Союза русского народа. Закономерным следствием идейного и организационного развала черносотенцев стала их пассивность в момент крушения монархии. "С середины 1915 г. и особенно в 1916 г. и начале 1917 г., - делает вывод Кирьянов, - режим и правительство настолько себя дискредитировали, что влияние и значимость защищавших их монархических партий и организаций ... оказались близкими к нулю" (с. 189).

Проблему взаимодействия между властью и правыми партиями поднимает и Д. Д. Богоявленский в статье "Н. Е. Марков и Совет министров. Союз русского народа и самодержавная власть". Автор прослеживает взаимодействие одного из лидеров Союза русского народа с правительством - от революции 1905 г., через столыпинский "бонапартизм", к "более чем прохладным отношениям" (с. 201) в 1916 году. Итоговый вывод Богоявленского о "политической несостоятельности русских консерваторов" (с. 203) звучит как лейтмотив раздела, посвященного отечественному консерватизму.

Третий раздел сборника приводит читателя к мысли, что консерватизм и в российских условиях неизбежно подвергался западническому соблазну, стремясь поучиться у более удачливых зарубежных консерваторов. Т. 3. Шмидт рассматривает деятельность прусского министра Г. фон Берлепша, проявившего себя на нетипичной для консерватора стезе социальных реформ. Впрочем, в своей деятельности он руководствовался принципом, что социальные реформы должны "строго учитывать экономические возможности" (с. 208), а реформаторы должны руководствоваться не только "филантропией, состраданием, гуманностью", но в первую очередь "чувством справедливости и политического благоразумия" (с. 213).

С. Г. Алленов представляет А. Меллера ван ден Брука, как одного из немецких идеологов "консервативной революции", чье имя долгие годы находилось в отечественной историографии под запретом, в связи с предполагаемой его причастностью к идеям национал-социализма. Автор осторожно ставит эту причастность под сомнение, ссылаясь прежде всего на духовную связь Меллера с творчеством Ф. М. Достоевского (с. 217). Думается, впрочем, что смыкаясь одной гранью своего творчества с Достоевским, Меллер мог смыкаться другой с нацизмом. Не исключено, что именно Меллер послужил посредником при усвоении нацистами мифа о пластичной "русской душе", податливой внешним влияниям.

Младшему современнику и единомышленнику Меллера, пережившему его почти на три четверти века, Э. Юнгеру посвящена статья О. Ю. Пленкова. Автор отмечает принципиальную противоположность двух основных течений современного западного консерватизма, на которую не всегда обращается достаточное внимание. Если неоконсерватизм вырос из классического либерализма и опирается на англосаксонскую политическую традицию, то "консервативная революция" реанимирует идеи, зародившиеся в предгрозовой атмосфере Веймарской республики, в частности, в работах Юнгера. И несмотря на то, что для самого Юнгера "немецкая катастрофа 1945 г. означает общий крах антипросвещенческого проекта" (с. 233), его нынешние идейные наследники по-прежнему ищут "позитивные возможности для сугубо консервативной антипросвещенческой реконструкции культуры" (с. 235).

С. В. Кретинин проанализировал взгляды ведущего теоретика судето-немецкой социал-демократии Э. Францеля, пытавшегося совместить консерватизм с социализмом на фоне разочарования Европы (в особенности немцев) после первой мировой войны в либеральных ценностях.

стр. 165

Завершает сборник статья О. Б. Подвинцева об отношении британских консерваторов к распаду империи. В статье прослеживается постепенная девальвация имперских амбиций тори: от оптимистических намерений "сделать Британию вновь великой" (с. 248), через справедливое, но бессильное предупреждение: с "пути величия ... невозможно свернуть назад, избегнув при этом бедствий и бесчестия" (с. 249), к отказу от "величия" и переходу от имперскости к национализму.

Надеемся, что издание подобных сборников будет продолжено.