Известная идеологема прежних лет заключалась в том, что в странах Центрально- и Юго-Восточной Европы второй половины XX века (самом крупном и важном советском "трофее" времен второй мировой войны¹, по определению К. Н. Брутенца) строилась, как и во всем "социалистическом содружестве", социалистическая экономика, основанная на административно-командном управлении всеми экономическими процессами, государственной собственности на средства производства и централизованном планировании. Эта модель экономики на практике оказалась малопродуктивной для прогрессивного развития большинства стран региона и чреватой все более глубокими противоречиями, системными и социальными кризисами.

Утверждение в Центрально- и Юго-Восточной Европе механизмов ущербного регулирования экономики советского типа, где жесткий политический диктат режима "реального", "государственного" социализма гасил экономические императивы, исходя из того, что все интересы социума учтены в сверхцентрализованном плане, неуклонно вело к ограничению возможностей саморегулирования системы, к неравновесному росту и высокому самопотреблению ресурсов производства средств производства, к инвестиционному голоду и отказу от модернизации экономики при преимущественном учете запросов больших государственных монополий и соответствующих групп интересов.

Собственно, уже в послевоенный период, в 1945 - 1969 годы, на который пришлась так называемая повышательная волна кондратьевских циклов мировой конъюнктуры, когда мировая экономика находилась на подъеме, в странах региона в такт с экономическими процессами в СССР чередовались периоды роста и спада промышленного производства. Интенсивность колебаний была различна, но общий процесс развивался синхронно: в начале 1950-х гг., с "повышательной" волной и реформами Н. С. Хрущева, с ростом инвестиций уровень производства повышался, затем падал; в поздние 1950-е годы рос, в 1960 - 1963 годы, с умеренно-охранительными контрреформами брежневского застоя, падал, а в середине 1960-х и начале 1970-х годов вновь обнаружил временные тенденции роста.

Совокупность различных, в том числе антагонистических противоречий (между производительными силами и производственными отношениями, а

Яжборовская Инесса Сергеевна - доктор исторических наук, профессор, главный научный сотрудник Института социологии РАН.

стр. 17

также формами общения и общественными отношениями) вызывала к жизни необходимость глубоких преобразований. В частности, это касалось и отношений собственности: национализированная и обезличенная собственность все больше приобретала вид превращенной формы частной собственности, отчужденной от трудящихся, от трудовых коллективов, незаконно используемой в своих интересах, для извлечения нетрудовых доходов определенными группами бюрократии, управленцами, чиновниками - расхитителями собственности и взяточниками.

Попытки совершенствования общественных отношений, реформирования экономики предпринимались в Югославии с начала 1950-х годов, в Венгрии - после 1957 г., в Чехословакии - в 1957 - 1958 и 1965 - 1969, в ГДР - в 1965 - 1969, в Польше в 1965 - 1969, в 1973 - 1979 и последующих годах. В Советском Союзе аналогичные явления наблюдались в 1957, 1965 - 1968 годы и после 1985 года. Реформы объективно направлялись не против какого-либо класса, а против определенного социального слоя - правящей элиты, группировок, сосредоточенных в структурах "партии-государства" и административно-командной системы управления экономикой.

В Югославии и Венгрии, будучи растянуты во времени, реформы оказались более последовательными и эффективными. В первой из этих двух стран они не только вели к децентрализации управления экономикой, но и охватили пласт социальных изменений, вовлекая массы в процесс самоуправления. В 1965 г. проводилась дальнейшая либерализация экономики и политики ценообразования, осуществлялось расширение прав предприятий. Этот процесс углубился с увеличением прав работников и децентрализацией социально-политической сферы в середине 1970-х годов.

В Венгрии периодические попытки проведения реформ захватывали те или иные сферы хозяйствования, приобретая более-менее комплексный характер лишь в 1966 году. Но и тогда они не коснулись политических отношений. Очередной рывок приходится на рубеж 1980-х годов, когда проводилась ограниченная либерализация политического режима, разрешено было создание частных предприятий в сфере торговли и услуг, а к руководству государственных предприятий были допущены представители рабочих коллективов.

В Польше, после серии пресекавшихся попыток реформировать неэффективную экономику и ввести рабочее самоуправление, те же меры были предприняты в начале 1980-х годов. Рост социальной активности возродил рабочее самоуправление и придал ему новое качество, ускорив либерализацию экономической жизни, в том числе некоторые шаги в направлении приватизации государственных предприятий с целью увеличения их эффективности. В Венгрии и в Польше они вначале трактовались как квазирыночные меры. К концу 1980-х годов постепенно расширявшаяся приватизация сдерживалась отсутствием ясных правил, процедур и методов преобразований².

Реформаторы из числа коммунистов этих и других стран "соцсодружества" в 1970 - 1980-е годы заявляли, что заняты совершенствованием социалистической экономической системы или "социальной" (социалистической") рыночной экономики.

В Албании, Болгарии, ГДР, Румынии и Чехословакии в тот момент еще не ставился вопрос не только об изменении характера социально-экономического и политического строя, но и о серьезном реформировании командно-административной системы управления. В СССР считалось, что народное хозяйство в нем, а также в Чехословакии и ГДР сохранит достаточный экономический потенциал прогрессивного развития еще лет на пятнадцать³. Между тем, во всем регионе кризис терявшего адаптационные способности "реального социализма" углублялся, ускорялась его деградация.

Западные экономисты и социологи с 1970-х годов отмечали обнаружившиеся в регионе пороки самоблокирующейся, отличной от заявленных целей и идеологии советской модели - усложнение планирования, подчиняемого произвольным изменениям, невозможность приспособить выпуск промышленной продукции к социальным потребностям, истощение воз-

стр. 18

можностей экономического роста и появление симптомов неофициальной децентрализации, ослабления централизованного управления, растущее противоречие между расширением временных горизонтов планирования и фактическими возможностями плановиков⁴. Регион "второго эшелона капитализма" с его низким стартовым социально-экономическим уровнем продемонстрировал, что попытка построения социализма в условиях пересмотра марксовой парадигмы демократизации общественных отношений, консервации автократической политической культуры, преобладания неправовых отношений, административно-командных методов управления экономикой (после перехода сталинской сверхцентрализованной системы к брежневской административно-распределительной системе и исчерпанием потенциала ее нерыночных форм), при безраздельном господстве новой деидеологизированной номенклатуры обречен на провал.

Так называемая понижательная волна 1970-х гг. кондратьевских циклов мировой конъюнктуры поставила под удар "государства благосостояния" в благополучной Западной Европе, а в Центрально- и Юго-Восточной Европе простимулировала новый, более глубокий кризис, пиком которого на рубеже 1980-х гг. стало массовое польское, практически общенародное протестное движение "Солидарность".

В тот период все четче проявлялась недостаточность отдельных попыток проведения реформ и проступали черты системного кризиса, нарушавшего целостность геополитической конфигурации "социалистического содружества" и диктующего глубокие системные трансформации. Становилось очевидно, насколько теория и практика "реального социализма" не универсальны и не адекватны мировым тенденциям современного этапа цивилизационного развития. Общественные перемены, начавшиеся в регионе на рубеже 1980 - 1990-х годов, явились итогом завершившегося экспериментального цикла исторического развития - неудавшейся попытки искусственного форсирования перехода от капитализма к социализму без учета многообразия объективных процессов и их поливариантности.

Общим местом стала истина, гласящая, что уже с конца первого послевоенного десятилетия в этом регионе складывалась громоздкая, архаичная отраслевая и производственная структура, весьма расточительно пользующаяся материальными и трудовыми ресурсами. Несмотря на предпринимавшиеся усилия, экономика этих стран оставалась мало восприимчивой к научно-техническому прогрессу.

ГДР и Чехословакия, временами добивавшиеся позитивных сдвигов в росте производительности труда, снижении энерго- и материалоемкости производства, в повышении эффективности капиталовложений, в целом отставали по этим параметрам от развитых капиталистических государств в 1,5 - 2 раза, Венгрия - в 2 - 2,5 раза, прочие страны - в еще большей степени. По ресурсоемкости производства отставание достигало 1,5 - 2 и более раз, причем разрыв постоянно увеличивался. Меры по совершенствованию хозяйственного механизма в большинстве случаев не давали желаемых результатов⁵.

Начала прорисовываться объективно назревавшая потребность в коренных изменениях, диктуемых логикой и динамикой внутренних процессов, в том числе и порождаемых несоответствием автократических политических структур и функционирования политических, а также экономических систем и методов управления экономикой социальному ресурсу общества. Особенно неблагоприятной с точки зрения социально-экономического развития оказалась вторая половина 1980-х годов. Резко снижалась хозяйственная активность, замедлялись темпы экономического роста по региону в целом. Пик трудностей пришелся на 1989 год. Во всех рассматриваемых странах основные макроэкономические и социальные показатели по сравнению с предыдущими годами ухудшались. Происходило дальнейшее замедление темпов прироста национального дохода (ВВП) и продукции основных отраслей народного хозяйства, а в Венгрии, Польше и Румынии имело место абсолютное сокращение национального дохода и промышленного производства.

стр. 19

В социальной сфере ситуация также заметно ухудшилась. В ГДР уровень жизни населения стагнировал, в Болгарии, Венгрии, Польше, Румынии и Югославии снижался. Разрушительные последствия деформации общественной жизни стимулировали рост недовольства населения существующими порядками: их недостаточно эффективным изменением в Венгрии, Польше и Югославии, паллиативами перемен в ГДР, Чехословакии и Болгарии и упорным отказом от каких-либо реформ в Румынии. Социальная напряженность подогревалась принявшими широкий размах явлениями коррупции, незаконного присвоения общественных благ, неоправданными привилегиями власть имущих.

Когда в странах рассматриваемого региона стало внедряться согласно идеократическим установкам клише, гласившее, что на основах "социальной справедливости" (социального равенства") создан строй "реального", "фактически существующего", или, как его определили в Венгрии, "государственного" социализма (общества и государства советского типа нередко более жестко именовались "авторитарно-тоталитарными", "бюрократически-социалистическими", а также "бюрократически-коллективистскими", "неопатримониальными" и т. п.), уже со всей очевидностью появились симптомы исчерпания возможностей его экстенсивного роста, способности приспособиться к реальным условиям, внедрять необходимые новшества и осуществлять реструктуризацию, уменьшать расходование ресурсов и увеличивать прибыли.

Это были признаки растущей неэффективности, неспособности реализовать заявленные задачи новой парадигмы, изменения направления социально-экономического развития: низкий уровень производства, производительности труда и эффективности капитала, углубление технологического отставания и т. д. Усилилась конкуренция в борьбе за получение экономической ренты между группами интересов (государственной администрации, партийного аппарата, промышленных предприятий и бюрократической иерархии разного уровня).

Хронический дефицит потребления привел к росту неравенства, социальной апатии, дестабилизации официальной политической культуры, падению воздействия символики "реалсоциализма" и мотивации на труд, стремлению вернуться к прежним ценностям, в том числе рыночным отношениям, либерализму и социал-демократии, традициям частной собственности, гражданского общества, культурной дифференциации, системной оппозиционности, к росткам плюрализма в литературе и искусстве, в стилях жизни и т. д. Сложнее всего сохранить демократическое наследие прошлого оказалось в Чехии, где подавление Пражской весны 1968 г. его основательно затоптало.

Саморазрушение "реалсоциализма" в значительной степени явилось результатом недостаточного внимания к специфике и перспективам развития региона, верификации навязываемых стереотипов, следствием все более убедительного опровержения их повседневной практикой и подрыва упрощенных, деформированных схематизированными идеологическими установками официальных теоретических выкладок, тормозивших назревавший спонтанный возврат к рыночной экономике.

Активизацию масс и развитию демократических общественных отношений стимулировало то, что политическая инфраструктура оставалась весьма примитивной и не опиралась на сколько-нибудь отлаженные политико-правовые механизмы. Не были достаточно определенными политический статус правящей партии и ее права, ответственность перед государством, формы участия партий в выборах, принципы их действий в представительных органах власти и т.д.

Процесс общественного развития все более убедительно показывал, что теория и практика "реального социализма" не только не универсальны и не адекватны мировым тенденциям цивилизационного развития, но и не соответствуют условиям и возможностям ряда стран "социалистического содружества", различающимся темпам и длительности этапов как социально-экономического развития, так и совершенствования политических систем. Попытки сконструировать на материале стран Центральной и Юго-Восточной Европы общую модель социализма как антипода капитализму и обеспечить его быстрое, опережа-

стр. 20

ющее прогрессивное развитие оказались обреченными на неудачу. Еще не была сформулирована политическая цель - взятие власти, а политические противоречия обострялись, формировались группы, боровшиеся за прогрессивное развитие и отстранение от управления сил, действовавших в эгоистических интересах своего слоя, отказывающиеся от модели партии-государства.

В условиях дефицита власти возможности бюрократии регулировать все более сложное взаимодействие составляющих экономического организма слабели. Системные кризисы, сочетавшиеся с кризисами социальной интеграции, до поры поглощались деполитизацией и скрытым регулированием, неофициальными сетями и изменением баланса плана и рынка. Однако безудержный рост неофициальных регуляторов, консолидация прав собственности номенклатуры выводили их за пределы централизованного управления, структуры которого с изменением властных отношений все более правили, не управляя, и стимулировали ускорение разрушения системы, чему способствовал рост связей этих сил с глобальной экономикой и зависимости от нее с увеличением внешней задолженности.

Политический режим стран "реалсоциализма" и его идеологическая подоснова практически не оставляли сколько-нибудь значительного места для преобразований этой сферы, для оптимизации политического устройства. А "без реальной демократии нельзя ни строить, ни построить социализм", как справедливо подчеркивал известный польский левый теоретик и идеолог А. Шафф. Он вполне обоснованно указывал на изначальную узость возможностей развития "реалсоциализма", на присущую ему деформацию социалистических ценностей. Еще раз процитирую того же автора: "...нет социализма без демократии, а демократии при таком устройстве не может быть, если не было общественного консенсуса при его рождении"⁶. Общественная практика это полностью подтвердила.

Как позже уточнил К. Н. Брутенц, недостаточность предлагавшихся реформ, сопротивление экономическим преобразованиям со стороны аппарата всех уровней, а также "масс, находящихся в плену догматическим стереотипов", с необходимостью требовали ускорения переноса центра внимания на политическую реформу⁷. Возможно ли было проведение такой реформы в странах Центрально-Восточной и Юго-Восточной Европы?

Жесткая, статичная политическая система, используя мобилизационные, фактически принудительные формы политической активизации населения, прибегая к всеобщей идеологической обработке и прямому насилию, стимулировала отрыв все большей части аппарата управления от народа, увеличение разрыва между уровнями жизни бюрократов и трудящихся, задерживала развитие и политических отношений, и гражданского общества, противодействовала этому развитию. Все острее становились задачи радикальной демократизации политической системы как средства сблизить власть и народ, развития и совершенствования партийно-политической системы, усиление контроля над государственными органами и пресечение негативных явлений в аппарате управления.

Форсирование социально-экономического и политического развития с опорой на "реалсоциалистические" догмы и авторитарно-тоталитарные механизмы управления и без необходимого учета национальных условий, принесло в разных частях региона различные, неравноценные результаты. Для стран с более низким уровнем развития (Албания, Болгария, Румыния, Югославия) оно обеспечило определенный успех социально-экономического и политического развития, хотя разумное корректирование этого процесса, оптимизация форм и методов управления дали бы лучшие результаты.

Средний эшелон региона - Польша и Венгрия - продвинулся вперед, но не мог ни оптимально развиваться политически, ни использовать достижения современного этапа научно-технической революции. Применяя принудительные, мобилизационные формы активизации населения, прибегая к насилию и всеобщей идеологической обработке, автократическая политическая система задерживала прогрессивное развитие общества, противодействовала ему и с неизбежностью вызывала кризисы, сопровождавшиеся мас-

стр. 21

совыми выступлениями и серьезными репрессиями. И. Надь переключил в 1953 - 1954 гг. стрелки экономического развития на народное потребление и повышение зарплаты. Возврат Ракоши в 1955 г. к власти усилил внутреннюю борьбу и приблизил революцию 1956 г., борьбу за демократию. "Польский Октябрь" вернул к власти В. Гомулку и на время направил общественное развитие по "польскому пути".

Для самых развитых стран Центрально-Восточной Европы - ГДР и Чехословакии - движение в общем потоке стран "соцсодружества" в результате "повторной индустриализации" было чревато торможением прогрессивного развития, его ломкой и существенными потерями в области структуры промышленности, ее количественных и качественных показателей, экономической эффективности. Открытое противостояние этому курсу стало возможно только после смерти Сталина, а начало ему положило в июне 1953 г. восстание в ГДР. В дальнейшем обе страны пытались, насколько это возможно, мирно совершенствовать "реалсоциализм", трансформировать централизованную экономику в рыночную при сохранении административно-командной системы, но существенных результатов это не приносило, ввиду невозможности полного развертывания системы эффективных стимулов роста. Утвердившееся застойное, стагнировавшее, регрессивное общественное устройство "реалсоциализма", аналог марксова "казарменного коммунизма", "на деле пронизанный все теми же непреодоленными частнособственническими принципами и прежними отношениями", "регрессивными изменениями", по Ф. Энгельсу⁸, разрушало изнутри прежнюю систему стимулов экономического роста и, делая невозможным "полное развертывание" новой системы, вело к господству бюрократии, препятствовало научно-техническому прогрессу и обрекало экономику на упадок. В политике же господство бюрократии вело к вырождению демократии.

Результатом, как констатировал А. П. Бутенко, стали перерождение социализма и "регресс в общественной эволюции"⁹. Налагавшиеся в регионе друг на друга, разнонаправленные процессы прогрессивного и регрессивного развития, обусловленные многообразными экономическими, социальными и политическими причинами, осложненные порождаемыми ими противоречиями и трудностями, были чрезвычайно запутанны и многолики¹⁰.

В. И. Ленин, указывавший на возможность появления "зигзагов" в нелинейном историческом развитии, писал: "...Представить себе всемирную историю идущей гладко и аккуратно вперед, без гигантских иногда скачков назад, недиалектично, ненаучно, теоретически неверно"¹¹. Именно такой скачок и имел место на рубеже XX и XXI веков.

Политическое развитие стран региона во второй половине XX в. создало типичную для "забегания вперед" ситуацию: изменение социально-классовой природы политической власти и ее целей, утрата этой властью народного характера и приверженности идеалам социализма, переподчинение развития иным задачам и интересам одновременно с ориентированием общества на социальную утопию, со ставкой, как оказалось, не на силы прогресса, а на другие общественные силы, с монтированием тандема "партия-государство". Это была, как определил А. П. Бутенко, "узурпация власти" бюрократией у рабочего класса, при нацеливании властных функций "на реализацию интересов партноменклатуры, ее всевластия и единовластия..."¹².

При всех многочисленных страновых и субрегиональных различиях механизмов и динамики локальных преобразований их суть сводилась к поискам стратегического курса на стимулирование прогрессивного развития, на сохранение элементов и возрождение рыночной экономики, на преодоление социальной отсталости, на отстаивание гражданских прав и свобод - через попытки отхода от утвердившейся тоталитарно-авторитарной системы, отстранения от власти правящей элиты, действовавшей в собственных интересах. Частичные попытки перестроить, усовершенствовать существующую систему были нацелены лишь на ее оптимизацию, но потребность стран "соцсодружества" в освобождении различных областей общественной жизни от навязанных им

стр. 22

единообразных идейно-политических установок и унифицированных централизованно-бюрократических схем функционирования экономических и политических процессов обнаруживалась все более явственно, диктовала качественно иные принципы организации экономической, политической и социальной жизни. Необходимость основательного, системного преобразования общественного устройства стран региона (социальной революции) со всей очевидностью назрела, обусловленная исчерпанием возможностей активизации экономического развития путем проведения рыночных реформ, запуска и оптимизации процессов демократизации политического строя. При этом длительное время не уточнялось, что речь идет о смене социально-экономического строя, хотя под ожидаемыми "плановыми структурными переменами" как правило подразумевалось воссоздание отношений частной собственности¹³.

Реальные социально-экономические процессы по мере не столько реформирования, сколько разложения и распада старых структур стали выводиться элитой за их пределы, в неформальную сферу, в "тень". Частная предпринимательская деятельность довольно интенсивно, но с переменным успехом развивалась в Венгрии, Польше и Югославии. По данным Европейского банка восстановления и развития (ЕБВР), в 1989 г. в Польше в частном секторе производилось 30% ВВП, в Югославии (где самая высокая производительность труда и позиции на внешнем рынке были у Словении) и Румынии - по 15%, в Болгарии и СССР - по 10%, в Венгрии, Чехословакии и Албании - лишь по 5% ВВП¹⁴.

Разумеется, в условиях постепенно и спонтанно воссоздававшегося, слабого, институционально неразвитого рынка только государство могло, играя активную роль, определять направление и темпы хозяйственного развития. Однако в условиях господства модели "партии-государства" не удавалось оптимально стимулировать экономический рост, задействовать факторы, позволявшие эффективно преодолеть структурное неравновесие, дефицит и рецессию.

Частичная либерализация цен в 1989 г. (по данным ЕБВР, при коэффициенте с разбросом от 1 до 4,3, составлявшая 2,7 в Венгрии и Югославии, 2,3 в Польше и 1 во всех остальных перечисленных выше странах), введение двухуровневой банковской системы, элементы антимонопольной политики, обмен иностранной валюты и т. д. понемногу перестраивали механизмы функционирования экономики, приспосабливали производителей и потребителей к рынку, расширяли частный сектор, стимулировали рыночное распределение ресурсов капитала и труда, прилив иностранных инвестиций, укоренение новых институциональных и организационных, нацеленных на развитие рынка решений. В то время, согласно 14-ти показателям степени реформирования экономики, среднеарифметический индекс был для Югославии - 1,5, для Венгрии и Польши - 1,3 и 1 - для остальных стран¹⁵.

Страны региона вплотную столкнулись с серией приведших к откату от, казалось бы, прочно утвердившегося строя "реалсоциализма" социально-экономических и политических кризисов, с симптомами назревания структурной трансформации, возврата к рыночной экономике, а также демократизации политической системы (где впереди были Венгрия, Польша и Югославия). Социальная стабильность иногда еще достигалась при помощи временных социальных контрактов различных сил, но каждый очередной выход из кризиса оказывался весьма хрупким.

Когда осенью 1989 г., накануне очередного взрыва нестабильности в регионе, в ЦК КПСС был вынесен на обсуждение долго откладывавшийся вопрос о ситуации в нем, секретарь ЦК В. М. Фалин подчеркнул, что "нельзя сводить все к "специфике" Польши или Венгрии. В кризисе - послевоенный порядок, нами насажденный... В кризисе - вся система отношений в "социалистическом содружестве". Нужно быть готовым к взрыву, хотя не совсем ясно, где рванет вначале"¹⁶.

В странах региона уровень структурных и макроэкономических диспропорций был ниже, чем в СССР, а зрелость либерально-рыночного сознания и гражданского общества - выше, хотя и в разной степени.

стр. 23

Поиски выхода велись по-разному: в республиках СССР, странах СНГ, а также в Албании, Болгарии, ГДР, Румынии и Чехословакии строй оставался практически не реформируемым и они ограничивались нащупыванием методов повышения эффективности системы. Зато в упомянутых Фалиным странах с выраженными либеральными свободами и элементами рынка, при наличии независимой экономической и политической мысли, а также явлений критики устоев "реалсоциализма" прогрессировали не только отдельные реформы, но и весь процесс системной трансформации строя. Элиты первой группы стран ни идейно-теоретически, ни с точки зрения своих групповых интересов не были в состоянии принять концепцию смены общественного строя. В Чехословакии, где традиции демократического государственного строительства были традиционно весьма сильны, подавление Пражской весны 1968 г. практически парализовало элементы демократии, рыночной экономики и гражданского общества.

Достижение большинством стран на рубеже 1990-х гг. состояния готовности к развертыванию системной трансформации в экономической и политической сфере происходило более или менее одновременно. Множились, как указывает П. Козажевский, симптомы взаимодействия различных явлений: "главные экономические акторы ... начали адаптироваться раньше, чем были созданы соответствующие институционально-правовые рамки этих процессов"; все строилось не с нуля, а смена политического строя скорее сыграла роль катализатора уже идущих процессов¹⁷. Правда, это замечание применимо не ко всем странам региона, а к более продвинутым по пути либерализации и демократизации политических режимов странам Центрально-Восточной Европы, с более высокой готовностью общества к переменам.

С вхождением государств "реального социализма" в кризис трактовка системы ценностей, прежде всего в сфере общественно-политических и социально-экономических отношений, продемонстрировала эволюцию в сторону отхода от десятилетиями декларируемых идеологем, от веры в установки удовлетворения интересов и потребностей населения. Со всей очевидностью обнаружился разрыв между идеалами и их реализацией, между заявленными намерениями и реальными явлениями социальной действительности.

Сформированные в послевоенный период на базе сочетания доиндустриального менталитета и структурно-системных элементов, нацеленной на утверждение при помощи официальной пропаганды эгалитаристских ценностей социалистической ориентации, массовые представления включили в себя внешние эталоны благополучия - как советские, так и западного мира. Однако скоро обнаружилось, насколько они были нереалистичными для данной группы стран, как мало общего имели с практикой, с идеалами демократии, с НТР и определением путей обретения населением благосостояния.

Степень общественной поддержки установившегося в "реалсоциалистических" странах политического и экономического порядка весьма различалась, хотя имела однотипные тенденции развития. В период послевоенного восстановления почти везде представлялись приемлемыми установки на четкую классовую структуру, принципы распределения доходов и вознаграждения по труду, система минимальной государственной защиты. В 1950 - 1960-е годы позитивно воспринималось смягчение довоенных социальных различий и поддерживались надежды на снижение социального неравенства. Официальная пропаганда популяризировала эгалитаризм, преуменьшая социально-экономические различия, обещая достойный образ жизни и увеличение доступа населения к власти. Зато его большинство с трудом принимало и терпело идеологические догмы и практику "диктатуры пролетариата", "руководящей роли партии в государстве и ведущей - в обществе", "централизованного планирования экономики", "преимущества государственной собственности перед частной" и т. д.

В 1970 - 1980-е годы, с увеличением социальных различий и с распространением двойных стандартов, с явным ростом элитарности номенклатуры и значимости занимаемого ею в иерархии места, связей и протекций, настрое-

стр. 24

ния населения стали быстро меняться. Усиливалось разочарование в связи с невыполнением обещаний социально-экономического процветания и устойчивой демократии. Стойкое отклонение от провозглашенных системой идеологических установок и ценностей с формированием массового протестного сознания вело к деформации внутренней логики социалистических ценностей и их подрыву.

Социологические опросы отражали рост социальной напряженности, накопление энергии для конфликта, влекущего за собой социально-политические изменения, отторжение авторитарно-тоталитарного режима. В ставшей флагманом этого процесса Польше в 1980 г. ведущую роль коммунистической партии в государстве и руководящую в обществе признавали лишь 32%, в 1981 г. - 20,4%, затем - только 12,7% населения. В начале 1980-х гг. 80 - 90% опрошенных высказывались за демократию и плюрализм, за демократическое самоуправление предприятий. В 1988 г. за право формировать независимые организации высказался 91%, за свободу слова - 96% респондентов¹⁸. За этими цифрами стояло нараставшее противостояние официальной элиты и все более многочисленной оппозиции, кульминацией которого стали события 1980 - 1981 и 1989 годов.

Параллельно, хотя и с определенным запаздыванием, шел процесс осознания потребности в структурном преобразовании экономики. В Польше симптомы экономической трансформации просматривались уже в условиях введенного в декабре 1981 г. военного положения. В 1984 г. за сохранение национализированной собственности и планового ведения хозяйства высказалось 57% опрошенных, а за свободное соревнование в сфере экономики - 40%. В условиях углубления социально-экономического кризиса эрозия веры в эффективность плановой экономики и административно-командного метода управления ширилась. Надежды на повышение уровня научно-технического развития и ускорение экономического роста быстро размывались. В 1989 г. уже 92% поляков высказались за восстановление частной собственности и свободный рынок¹⁹.

Как объективные предпосылки, носившие экономический и общественно-политический характер, так и субъективные импульсы изменений наметились и просматривались в каждой стране по-своему. Интенсификация экономических перемен предполагала развитие трех параллельных и взаимосвязанных процессов структурной трансформации в экономической сфере: либерализацию и макроэкономическую стабилизацию; создание новых рыночных институтов; микроэкономическую структуризацию. Но эти процессы нигде не задействовались одновременно и комплексно, чему препятствовало заскорузлое бюрократического устройство, нагромождение в рамках структур "социалистического содружества" препятствий на пути его ликвидации и замены более эффективным, способным оптимизировать пропорции распределение национального дохода на накопление и потребление в разных временных параметрах, обеспечить общественный консенсус при проведении коренных преобразований общественного устройства.

Во всех странах региона на какое-то время возникали ситуации, когда в политической жизни старые "правила игры" переставали действовать, а новые еще не сформировались. Западный социолог З. Бауман назвал это состояние "пограничным", "неструктурированным", "неоформленным", где не могут применяться ни старые, ни новые правила функционирования²⁰. Естественно, такое аморфное состояние не могло длиться долго, но оформление новых структур и налаживание их функционирования происходили по-разному в зависимости от специфики условий, готовности общества к коренным преобразованиям, соотношения различных внутренних факторов. В целом, однако, глубокая структурная перестройка, которую можно считать соответствующей качественно новым конкретно-историческим условиям постсоциалистического "зигзага" социальной революции - революции в широком смысле слова, оказалась широким региональным потоком системной трансформации.

стр. 25

Процессы возврата к частной собственности и свободному рынку, многосторонней трансформации социально-экономического и политического устройства развивались по принципу "домино". Они начинались и прошли практически почти в том же самом историческом времени, хотя их ход, форма, динамика и уровень развития, а также вытекавшие из этого результаты были (и остаются) различающимися в деталях в двух субрегионах (Центрально-Восточной и Юго-Восточной Европе) и отдельных странах. Исподволь назревавшая, а затем спонтанно и лавинообразно развернувшаяся политическая революция (политическая трансформация), как остроумно заметил в беседе с В. Гавелом английский политолог Т. Г. Эш, заняла в Польше десять лет, в Венгрии - десять месяцев, в ГДР - десять недель, в Чехословакии - десять дней, а в Румынии - десять часов²¹.

Политическая революция в регионе - "революция в узком смысле слова" - была основательно подготовлена событиями в Польше. "Пропаганда успеха" в этой стране как "десятой промышленной державе мира" и разбуженные в обществе потребительские настроения быстро обернулись потерей веры в освобождение от "проклятия экономики дефицита", от иллюзии близкого достижения благосостояния. В результате визита папы Иоанна Павла II в Польшу атомизированное с 1979 г. общество стало быстро преодолевать глубокую общественную изоляцию и представления о всевластии режима. Оно самоорганизовывалось вне рамок системы и интегрировалось в структуры высшего порядка, что служило важным трансформационным фактором. Участие в массовых богослужениях смело конфессиональные обрядовые ограничения и с созданием собственных служб поддержания порядка стало безопасным способом демонстрации "выхода за рамки системы"²².

В этом важную роль сыграла протоконтрэлита во главе с Комитетом защиты рабочих, укоренявшая в массах мышление в категориях отторжения автократической системы и подрывавшая веру в то, что эта система при тогдашнем соотношении международных сил не имеет реальной альтернативы. Год спустя этот опыт привел к открытому кризису легитимности власти²³. Полулегальные диссидентские движения вначале были слишком слабы, чтобы стать реальной трансформационной силой, но они явились центрами кристаллизации общественного недовольства и наряду с католической церковью, а временами вместе с ней создавали анклавы не контролируемых режимом гражданских инициатив. Это стало началом формирования контрэлиты, мотивация возникновения которой носила в основном морально-этический, социальный, но не политический характер.

Политические процессы приобрели в регионе невиданную интенсивность и новое качество в ходе развития в Польше массового протестного движения "Солидарность", включившего в свои ряды с августа до конца сентября 1980 г. почти десять миллионов человек. Оно, обозначив точку бифуркации, явилось тем полем, где - в условиях формирования социального трансформационного потенциала общества - сконцентрировался весь спектр обновлявшихся гражданских установок и ориентации, а также - одновременно - профессиональным объединением трудящихся и альтернативной в отношении системы "реального социализма" общественно-политической структурой, объединившей снизу, путем самоорганизации, многомиллионные массы людей.

Политическая оппозиция охватила все слои общества, объединив значительную часть интеллигенции, рабочих и молодежи, а также определенные слои крестьянства. До декабря 1981 г. конфликт между автократической властью и подавляющим большинством активной части общества, организованным в рамках "Солидарности", все более углублялся, внося в массы представление о реальности общественного порядка, который мог бы стать альтернативой существующему режиму. Как подчеркивает польский политолог Э. Внук-Липиньский, хотя образ такого порядка был достаточно туманным и эклектичным, самым важным было то, что "сомнению оказалась подвергнуты как легитимность реально правящей группы, так и всей общественной системы", начался процесс ее "делегитимизации"²⁴.

стр. 26

Тогда это спонтанное движение еще никто не воспринимал как начало лавины, которая приведет к кардинальному изменению соотношения сил в Европе и мире. Между тем, оно уже стояло на грани немирного революционного конфликта. Для того, чтобы остановить его, в декабре 1981 г. было введено военное положение. Заморозив назревшие политические и экономические преобразования, режим продолжал терять легитимность. Активизировавшееся общество не удалось демобилизовать в социальном отношении: его отчуждение от власти усиливалось. Контрэлита, пользовавшаяся поддержкой католической церкви, все более расширялась и укрепляла свои позиции.

Патовая ситуация сохранялась до начала 1989 г., когда обнаружилась новая бифуркация и наконец реализовалась идея выхода на мирный путь преобразований - в форме до предела напряженных переговоров и достижения компромисса между элитами прежней системы и "Солидарности". Начиная исторические переговоры "круглого стола", его участники не предполагали, что они приведут к ликвидации существовавшего строя, которая вскоре станет примером и руководством к действию для других стран советского блока. В лагере "Солидарности" тогда никто не думал о реальной власти. Оппозиция рассчитывала лишь на легализацию и выведение из-под контроля правящего режима какой-то части общественной жизни.

Это диктовалось прежде всего внешним контекстом событий и выходило за рамки воображения переговорщиков с обеих сторон. Не было до конца ясно, является ли все еще обязывающей доктрина "ограниченного суверенитета" Л. И. Брежнева после декларации М. С. Горбачева, что "каждая страна имеет право на собственный путь развития". Однако довольно туманные заявления Горбачева лишали коммунистов стран региона их железного аргумента, подкрепляющего легитимность их безраздельной власти: "если не мы - то произойдет вторжение советских войск". С другой стороны, они расширяли поле для более широкого маневра реформаторов.

Связанные с пониманием углубления кризиса и утраты властью легитимности перестановок в элите и контрэлите, так же, как и изменение внешних условий, особенно ситуация в Советском Союзе, как подчеркивает Э. Внук-Липиньский, "были очень важны для появления шанса на мирный демонтаж" этой власти. Если бы не получили развития процессы, обозначившиеся в конце 1970-х годов и усилившиеся в 1980 - 1981 годы, крах авторитарно-тоталитарного режима "был бы более длительным и, скорее всего, сопровождался насилием и кровопролитием"²⁵. Облик Польши и других стран региона в ходе вооруженного противостояния сформировался бы иначе.

Между тем, введение военного положения ликвидировало даже те идеологические остатки правомочности системы, которые пережили первую волну "Солидарности"", прошедшую под флагом "социализма с человеческим лицом". Пока на все сильнее обдуваемой ветерком неолиберализма ниве еще не "расцвели все цветы", но быстро увядали ортодоксальные догмы.

Когда еще до изменения системы функционирования экономики на переговорах "круглого стола" весной 1989 г. формировались элементы альтернативной программы преобразований, она предусматривала некоторые стабилизационные действия, постепенное создание нового экономического порядка, опирающегося на участие трудовых коллективов в управлении государственными предприятиями (с элементами синдикалистских и социал-реформистских концепций). Вместе с тем, "круглый стол" даже в поворотном 1989 г. уже не принял "самоуправленческую утопию" программы "Солидарности" 1981 года.

При обсуждении социально-экономических требований (в том числе индексации заработной платы и социальных льгот), предусматривалось "свободное формирование структуры собственности". Согласно мнению некоторых экономистов, намечалась перспектива приватизации государственных предприятий²⁶. Некоторые специалисты посчитали, что соглашение "круглого стола" исходило из сочетания разных форм собственности в условиях свободного, конкурентоспособного рынка и его можно трактовать как "концепцию своего рода демократического и рыночного социализма с открыты-

стр. 27

ми путями постепенной эрозии принципов всей этой формации" и эволюции в сторону "социальной рыночной капиталистической экономики", или рыночной экономики с "человеческим лицом"²⁷.

Между тем, в политической сфере введение военного положения переместило центр тяжести от "партии-государства" как основы и одновременно скрепы системы в военные структуры, а в мышлении масс усилило и радикализовало "тяготение к выбору альтернативы тогдашней системе".

Поддержанное церковью стремление обеих сторон конфликта смягчить ситуацию, не допустив кровопролития, способствовало налаживанию общественного диалога. Переговоры "круглого стола" привели к "пактированию" в политической сфере, которое в свою очередь задействовало процесс радикальных изменений в экономической сфере, стимулировавших глубокие социальные процессы. Л. Валенса потребовал такой перестройки в рамках демократического социализма, которая "государство одной партии превратит в государство всего народа и общества", освободит экономику "от политической монополии номенклатуры" и "обеспечит равные права всем формам собственности, восстановит законы рынка"²⁸.

Контрэлита "Солидарности" из несистемной силы превращалась в антисистемную²⁹. Это имело существенные идейно-политические последствия для массового сознания, в том числе для сознания рабочего класса. Слабо дифференцированные идеологически и политически в первый период силы "Солидарности", согласно характеристике, данной одним из руководителей подполья Ю. Пиниором, теперь, "порывая с идеологией тоталитарного режима, с отвержением существующей системы отвергли и левую лексику, которая в обыденном, впрочем, деформированном годами бюрократической идеологической обработки сознании отождествлялась с новоязом правящих. Тем самым вся левая, социалистическая традиция заплатила за сталинизм, а движение отказалось от естественного языка, на котором оно могло формировать свое самосознание. Растерянные лидеры обратились в места, не контролируемые государством и партией - в церковь и к либеральной, эволюционировавшей все далее вправо от своих левых корней интеллигенции. Это привело к расхождению между практикой "Солидарности", открывавшейся перед всем обществом перспективой и сознанием ее руководителей". На старте трансформации общественного строя массовое движение осталось без левого руководства, выражающего интересы людей труда. Зародившиеся на его базе различные политические образования выражали преимущественно правые и правоцентристские взгляды, интересы оформлявшейся рыночной экономики, частного сектора, предпринимателей³⁰. Политический выбор привел к неолиберальному экономическому выбору. Произошла переориентация на капитализм как более развитый и эффективный строй и именно рабочему классу предстояло взять на себя бремя обновления в этом направлении экономики.

Соглашения включали проведение ряда демократических политических мер: избрание генерала В. Ярузельского на пост президента Польши и проведение 4 июня 1989 г. парламентских выборов, обеспечивавших ПОРП и так называемым союзническим партиям гарантированное большинство в Сейме - 65%. На деле масштабы мирной политической победы оппозиционных сил оказались разрушительными для прежней системы. Было создано первое после второй мировой войны многопартийное правительство Т. Мазовецкого и началась эпоха глубокой системной трансформации.

Вначале во всех странах региона в ней определяющую роль играл фактор, тождественный мирной политической революции - перестройка политической системы, государственных и партийно-политических структур. Пускали корни политико-правовые ценности - понимание значимости политической активности и демократизации политической системы, оформления правового социального государства и "возвращения в демократическую Европу".

Новая политическая ценность - опирающийся на оппозиционное, более или менее массовое движение мирный переговорный (договорный) про-

стр. 28

цесс как социальная новация для обеспечения политического компромисса в форме "круглых столов", заключения соглашений относительно новых правил проведения выборов и конституирования новой власти - была освоена в Польше в феврале-апреле 1989 г., в Венгрии - в июле и Чехословакии - в ноябре-декабре того же года, в Румынии (единственной стране, где имело место и насилие в специфической форме сопротивления венгерского меньшинства и соперничества властных кланов) - в феврале и в Болгарии - в феврале-марте 1990 г. и т. д.

При этом имело место некое "присвоение государства" представителями политических и экономических элит прежней системы: они сохранили за собой значительные, хотя неоправданные привилегии. На начальном этапе трансформации народное хозяйство было нестабильно из-за "бифуркационного застоя" вследствие проведения игнорирующей требования макроэкономического равновесия политики, поверхностных и неудачных экономических преобразований, общественных сложносоставных конфликтов. Множились конфликты в сфере промышленности. Обнаружилось расстройство функционирования различных институтов, стала распространяться коррупция.

Обеспечить преодоление ставших повсеместными в Центрально- и Юго-Восточной Европе инфляции, застоя и рецессии, вступление на путь устойчивого, сбалансированного и быстрого экономического роста могла только глубокая и многосторонняя системная экономическая трансформация. Она распространилась на все страны региона, для которых проблема целей, средств и методов трансформации, преодоления наследства командно-административной системы последних десятилетий становилась ключевой, принципиальной с точки зрения как теории, так и практики. Общественность переориентировалась на новые социальные ценности и проведение радикальных преобразований. С ростом спроса на их теоретическое осмысление в отсутствии видения зачатков объективных закономерностей трансформационных процессов они вначале подменялись мифами государства благосостояния, успешного народного капитализма "с человеческим лицом", всеобщего наделения населения собственностью.

Почти одновременно с политическими стали форсированно проводиться социально-экономические преобразования. Системные перемены начинались как гигантский эксперимент-мутация, методом проб и ошибок, при отсутствии сколько-нибудь осмысленного плана и опыта, который позволил бы проверить верность нового курса и внести необходимые поправки в текущую политику. В условиях быстрого экономического обвала структура социально-политических ценностей быстро и резко изменилась, утратив значительную часть идейно-политической нагрузки. Предпочтение отдавалось экономическим ценностям. Принципы демократии оценивались сугубо прагматически, сквозь призму пригодности, а точнее непригодности, для скорейшего обеспечения материального благополучия катастрофически нищавшего населения. Интересы общества сосредоточились вокруг экономического содержания перемен - при девальвации и инструментализации политических, социальных и этических ценностей.

Первоначальные, самые общие представления о грядущем социальном и национальном благополучии заменялись конкретными действиями, диктуемыми реальными потребностями и оформлявшимися в духе классических рыночных принципов. Так, в польских социологических исследованиях "Рабочие 1991" 83,6% опрошенных заявили себя сторонниками острой конкуренции между предприятиями, 72% - банкротства нерентабельных предприятий, 64,6% - продажи государственных предприятий частному капиталу, 63,3% - основания больших польских частных фирм и 54,8% - больших иностранных частных фирм, видя возможность лучшей оплаты труда за счет увольнения работников, для которых в данный момент не было занятия (71,5%) и нередко впрямую одобряя безработицу, то есть лишение части трудящихся права на труд (25,6%). В 1991 г. только 19,4% высказались за сохранение руководящей роли государства в хозяйственной жизни страны, в том числе и в опре-

стр. 29

делении уровня зарплаты и цен, контроля за деятельностью хозяйственной администрации³¹.

Ввиду слабой артикуляции интересов политически едва оформившихся различных групп населения, не способных сразу охватить подлинные масштабы преобразований и их социальных последствий, в этой области образовалась "программная пустота". В Польше, например, когда в конце 1989 г. наступило время введения законодательных новшеств, мало кто из членов правительства, парламентариев и других представителей новой элиты осознавал глубинный смысл и размах грядущих перемен. Во всех странах Центрально-Восточной Европы ситуация была аналогичной. Решающее слово повсеместно оставалось за ведущими хаотичную борьбу группами текущих интересов, долго не определявшими стратегическое направление действий.

В Юго-Восточной Европе элита Болгарии и Румынии сначала переориентировалась на построение социалистического рынка, но под влиянием охватившего эти страны в середине 1990-х гг. глубокого экономического кризиса и примера соседей в поисках выхода из него решилась вводить элементы капитализма. Значительная часть партийно-государственной элиты республик Югославии сосредоточилась на отвлекавшей массы от системных преобразований конфликтогенной борьбе в сфере межнациональных и межгосударственных отношений, что затормозило демократизацию, политическое и экономическое развитие страны. Словения шла особым путем, поскольку еще в рамках СФРЮ в ней утвердилась разновидность рыночного хозяйства: возобладала групповая форма собственности на крупные средства производства. Частная собственность в этой стране устанавливалась путем создания, в основном иностранными инвесторами, новых предприятий.

В обоих субрегионах - Центрально- и Юго-Восточной Европе - и в каждой из стран на характер, масштабы, темпы и методы преобразований то или иное влияние оказывала комбинация внешнеполитических и внутренних факторов. Руководство СССР предполагало, что в странах советского блока пройдет реформирование "реального социализма". Но оно не смогло верно оценить запас прочности политических режимов региона, увидеть перспективу высвобождения этих стран от внешних скреп ОВД, СЭВ и других структур "социалистического содружества", быстрой цепной реакции обвала существовавшего строя и там, где хронически низкая легитимность и правомочность структур власти, их неспособность соответствовать обещаниям поддержать достойный жизненный уровень, соблюдать права и свободы сочетались с высокой социальной напряженностью, и в тех странах, где не было длительной подготовки к нему: коллапса в Чехословакии и ГДР, где произошла смена политической элиты, и коллапса иного варианта в Болгарии и Румынии, где инициативу перемен перехватили другие эшелоны вчерашних коммунистов.

При различиях в темпах и динамике включения в революционно-демократические перемены во всех странах созревание более или менее осознаваемых антисистемных настроений облегчалось тем, что господство авторитарно-тоталитарной системы установилось в них относительно недавно, на три десятилетия позже, чем в СССР, и продолжалось значительно меньше, не успев стереть из памяти живущих поколений, особенно в странах Центрально-Восточной Европы, демократические традиции. Особенно существенное значение имела накопившаяся информация об опыте соседних стран, особенно о событиях в Польше, а также о перестройке в СССР и изменении геополитической ситуации.

Польские события стали мощным стимулятором оформления и действий аналогичной внесистемной оппозиции в других странах "социалистического содружества". В Венгрии партийные реформаторы, как и их польские коллеги, имели разработанную программу глубоких системных реформ "реального социализма" изнутри, причем их позиции в стране были сильнее, чем у партийных реформаторов в Польше. В том, что немалая часть общества поддерживала преобразования, усиливая давление на властные структуры, но не при-

стр. 30

давала им формы массового протестного движения, положительно сказывался региональный климат перемен.

В ГДР и Чехословакии, где идеологический прессинг и "нормализация" страховали незыблемость строя, недовольство режимом вызревало подспудно. Чешские диссиденты, встав во главе стихийного движения протеста против курса консервативного руководства страны, которое сопротивлялось демократизации политической жизни, не имели четкой платформы и вначале слабо представляли себе последствия своих акций. Участниками внезапно проявившегося в обеих странах интенсивного массового протеста стали те слои, которые оказались способны быстро подняться и сплотиться вокруг политических требований (первым из них было требование соблюдения прав человека, а требование отказа от социализма вначале вообще не формулировалось). Это были творческая и научная интеллигенция, студенты, молодежь, церковь, в меньшей степени - рабочие и крестьяне. Ситуация в ГДР отличалась радикализацией всего общества, накалом борьбы вокруг решения проблемы объединения Германии. Разрушение Берлинской стены в свою очередь сыграло роль мощного детонатора взрыва активности масс в Чехословакии и других странах региона. Аналогичные общественные силы и процессы сыграли важную роль и в Словакии. Эта роль выпала также на долю венгерского национального меньшинства, подготовленного к ней знакомством с опытом реформаторов Венгрии.

Социалистический строй в Югославии рухнул вместе с самой СФРЮ. Одной их главных причин этого и следствием распада страны стали межнациональные конфликты и гражданская война на Балканах, с большим разбросом вариантов перемен - их глубины, темпов, методов и результатов. Как констатировал бывший член руководства СКЮ М. Джилас, югославская элита, в том числе многие лидеры республик давно потеряли облик социалистических вождей и представляли собой пеструю мозаику лиц разной, в том числе откровенно националистической ориентации. "Неприкрытая монопольная власть национальных бюрократий" превратилась в "бесправие граждан и вовлечение народов во вражду. Она несовместима с реформами", - подчеркивал он, - а "насилие, в которое вылились межнациональные конфликты, существенно замедлило процесс демократизации" политического строя в большинстве самоопределившихся республик³².

В Болгарии и Румынии в 1990 г., в республиках бывшей СФРЮ в 1990 - 1991 годы, в Албании в начале 1990-х годов партийная номенклатура вынуждена была приспособиться к изменению ситуации в регионе, провозгласить курс на преобразования и начать демонтаж прежней политической системы, ориентируясь на региональный процесс распада авторитарно-тоталитарных политических структур³³. Либерализация политической жизни способствовала политизации части населения этих стран, прежде всего интеллигенции и студенчества, которые стали объединяться, сплачивая способные выступить за системные преобразования силы, создавая оппозиционные организации и партии, собственные средства массовой информации.

Оценивая существо переломных событий рубежа 1980 - 1990-х годов, определяя характер и перспективу перемен, ученые всех стран и направлений столкнулись с немалыми трудностями. Традиционные советские стереотипы предписывали рассматривать процессы прогрессивного исторического развития в рамках формационной теории, теории революции, "закономерностей социалистической революции и социалистического строительства" и прочих кодифицированных понятий и терминов. Первые попытки определить с этих позиций суть происходивших в Центрально- и Юго-Восточной Европе на рубеже 1980 - 1990-х годов процессов вылились в квалификацию их как "буржуазных революций" или "контрреволюций", а выход из рядов "социалистического содружества" - как заведомый регресс на пути исторического развития³⁴. Подобная попытка опереться на прежние идеологемы в ситуации "зигзага", отказа от линейности развития, равно как и переноса положительного знака с "социалистической" революции на "антикоммунистическую" оказывалась явно недостаточной и контрпродуктивной.

стр. 31

Понятие и термин "революция" после 1917 года обрели и десятилетиями стойко сохраняли сугубо позитивное и даже метафорическое смысловое наполнение. Они активно использовались в качестве идеологемы вплоть до конца XX века³⁵. Их история, как пишет М. В. Ильин, отражает коллизии политической истории, "основные этапы политического освобождения и демократизации вовлеченных в модернизацию политий", "соответствующие кризисы в политической мысли и практике", идейную и политическую борьбу вокруг популярных клише³⁶.

Стремление отыскать основания для квалификации происходящего в конце XX века в Центрально- и Юго-Восточной Европе как революции лишь в традиционном смысле ликвидации старого строя и частной собственности, смены типа власти и насильственного слома прежнего режима и утверждения диктатуры пролетариата потерпело очевидную неудачу, поскольку в прежней системе координат такие процессы должны были трактоваться как контрреволюция. Среди идеологем марксизма-ленинизма не было предусмотрено места для отказа от попытки построить в странах одного из регионов Европы социалистический строй с автократическими режимами, для демонтажа строя "реального социализма".

Но и встречающийся в основном в западной литературе термин "антикоммунистические революции"³⁷ - явный оксюморон, где эпитет несет в себе однозначно противоречащее сущности содержание, где оно вытесняется за рамки принятого смыслового пространства, в котором оно обычно наделено позитивной силой нового, прогрессивного, победоносного. Здесь же это что-то другое, перехватывающее в качестве основания для использования ценностной нагруженное™ термина "революция" энергетику этой метафоры в виде площадных действий масс. Между фундаментальными ценностями здесь возникают глубинное противоречие и напряженность. Далекие от объективного наполнения понятия пересекаются, идеологически растягиваются, обретают другой смысл, гасят друг друга. С их разрывом создаются новые понятия, которые оформляются в далеко разведенные, по-иному юридически, политически оформляющиеся термины. Возникают политические дискурсы (направления и рамки рассуждений) иного плана.

Терминологизация в стиле "антикоммунистической революции" - порождение ряда далеких от науки западных идеологов и предлагаемых ими дискурсов. В России этот термин "зацепился" как правило за произведения публицистов. В научных изданиях обычно принято использовать в подобных случаях не идеологемы типа "коммунистического режима" (и соответственно "антикоммунистической революции"), а корректные политологические термины - "автократический", "авторитарный", "тоталитарный", "авторитарно-тоталитарный" режимы, не подменяя научный анализ идеологическими или политическими определениями. Феномен "партия-государство" отнюдь не тождественен "коммунистической" однозначности политического и идеологического наполнения³⁸. Это не означает отрицания того факта, что монопольная власть "партии-государства", осуществлявшей "руководящую и направляющую роль", привела в каждой стране к отождествлению промахов и провалов "реального социализма" с деятельностью этих структур и возложением на них полноты ответственности за это, что и вызывало в массах мощный взрыв протестных настроений.

Предпринимающиеся попытки решить также методом "выплескивания вместе с водой ребенка" проблему оценки феномена революций - отказа, хоть и половинчатого, непоследовательного - от признания творческого потенциала революционного преобразования действительности - также не представляются продуктивным выходом из возникшего противоречия.

Анализ регионального ускорения политического процесса нового, революционного по своему характеру качества, дальнейшего развития на базе актуального или латентного наличия структурно-функциональных возможностей для этого требует понимания нелинейного характера общественного прогресса, "иного типа развития", конструирования новых моделей и подхо-

стр. 32

дов в области политологического исследования путей выхода региона из гигантского системного кризиса, смены типа власти, перехода от авторитаризма и тоталитаризма к демократии и т.д. При определении характера событий рубежа 1980 - 1990-х гг. очевидна их общая антиавторитарно-антитоталитарная направленность, выразившаяся в обвале, агонии, крахе политического строя "партии-государства".

Основным содержанием, сутью начального этапа политических системных перемен был "добровольно"-вынужденный отказ правящей элиты от монопольного, привилегированного положения, от модели "партия-государство", ее фактическая ликвидация. Из конституций было исключено положение о руководящей и направляющей роли правящих партий. Прямое и полное отстранение от власти под давлением общественного протеста политической элиты, последовательно отвергавшей любой компромисс с оппозицией, имело место, по существу, только в одной стране - в Чехословакии³⁹.

Благодаря опыту "Солидарности" в большинстве стран эти события носили мирный характер, произошли без применения вооруженного насилия (в Румынии, как указывалось выше, имел место особый случай несколько иного содержания - конфликт и смена эшелонов той же самой элиты и активный протест венгерского национального меньшинства). Спецификой ГДР было то, что в новой международной обстановке включение республики в состав ФРГ диктовало немедленную смену и политического режима, и всего общественного строя. В отношении других стран нет оснований вводить искусственное разделение между "бархатными" ("нежными" и т. п.) и "переговорными" процессами перемен - это просто разнопорядковые определения, определяющие или многоаспектный мирный характер процесса, или применявшийся метод принятия политических решений в форме заключения пакта - "пактирования". Если в Центрально-Восточной Европе правящие партийно-государственные элиты (не только компартии как таковые) были вынуждены под давлением оппозиции или (и) массового общественного движения делиться властью с другими политическими силами, то в Юго-Восточной Европе она, как правило, переходила в руки второго, конкурировавшего в борьбе за нее, эшелона этих злит - части бывшей партгосноменклатуры и лишь постепенно обретала более широкую политическую базу.

Начало процесса системных преобразований было далеко не "революционно-антикоммунистическим". В большинстве стран само нарастание кризиса, сложная политическая ситуация парализовали как партийный аппарат коммунистов, так и рядовых членов. Перспектива быстрой утраты компартиями статуса правящей партии вела их к внутреннему кризису, разложению и распаду. Они оказались неспособными к демократизации и обновлению, раздираемые борьбой между догматиками, консерваторами, с одной стороны, и реформаторами, с другой.

Наиболее существенным препятствием на пути сохранения компартиями весомых позиций на политической арене оказалось их неумение вести подлинно эффективную политическую работу в массах, отсутствие реальной обратной связи и оторванность от них даже реформаторов, осознававших необходимость перемен. В результате правящие ранее партии в считанные месяцы потеряли значительную часть своего членского состава и былую политическую силу.

ПОРП должна была для преодоления кризиса поделиться властью с "Солидарностью" и возникающими на ее базе партиями ответственностью за проводимые перемены. При этом договоренности "круглого стола" содержали гарантии сохранения за ней, а вернее за партийными реформаторами, контроля за основными политическими и экономическими процессами в стране. Венгерская СРП в связи с относительной слабостью оппозиции и реальным контролем за ее организационным оформлением, будучи инициатором глубоких политических и экономических внутрисистемных преобразований, рассчитывала одержать победу в открытой политической борьбе - выиграть первые свободные выборы в парламент. Однако партийные рефор-

стр. 33

маторы в обеих странах недооценили остроту общественных противоречий, темпы нарастания социально-экономического кризиса, последствия быстрой либерализации политической жизни. Авторитет коммунистов в обществе падал, а не увеличивался, на что надеялись реформаторы. Они переоценили способность своих партий к открытому политическому соревнованию, ибо в течение сорока лет действовали в условиях практического ущемления и подавления политических противников. Следствием этого стало их поражение на парламентских выборах. В ГДР и Чехословакии диалог между политическими силами в ходе "круглого стола", достижение договоренностей о путях смены политического режима и их законодательное оформление обеспечили включение представителей оппозиции в состав правительства, свободные выборы в парламент и переход полноты власти в руки правых сил.

В условиях мощных тектонических сдвигов и огромного давления снизу бывшие правящие партии в большинстве стран отказались от старых названий - коммунистические - и встали на путь модификации своих программных установок. Этот процесс шел через множество расколов, оформление новых партий, их демонстративный разрыв с "тоталитарным прошлым", очищение от прежних догматических руководящих кадров, не способных освободиться от устаревших стереотипов и традиций и несущих ответственность за злоупотребления режима властью.

Катастрофическое падение авторитета посткоммунистических (постсоциалистических) партий вело не к их свержению, а к сокрушительному поражению на свободных многопартийных выборах, прошедших в большинстве стран региона с июня 1989 г. по июнь 1990 года. Объединившие относительно небольшую часть членов прежних компартий в Центрально-Восточной и большую часть в Юго-Восточной Европе, они занялись укреплением своих позиций в новой, приобретавшей черты многопартийности политической системе, в политической жизни обновляющихся стран. Эта задача для большинства партий оказалась весьма сложным делом. Как показала практика, часть партийных кадров не приняла перемен, доказав, что может функционировать лишь в рамках такой авторитарной модели, которая изжила себя. Поэтому в момент решающих судьбы страны выборов в законодательные институты многие коммунисты не голосовали за проводящих новый курс кандидатов своих же партий, что усугубило и без того сложное положение последних, обрекло их на сокрушительное поражение, ослабило позиции в формирующейся политической системе или даже вычеркнуло из политической жизни.

Мягкая агония "реального социализма" облегчалась тем, что договорное отречение от старой системы позволило части прежней элиты сохранить важные политические позиции: отказываясь от власти, она получила возможность войти в состав новых правящих элит. Поскольку государственная собственность на средства производства воспринималась в обществе как ничейная, прежняя партийно-государственная номенклатура смогла также поменять свои властные полномочия и связи на собственность. Этот специфический вариант приватизации был весьма далек от революционной смены формы собственности.

Процесс масштабных перемен, включивший в себя большие или меньшие элементы (компоненты) социальной и политической революции, повлекший за собой весьма радикальные, глубокие, но растянутые во времени, последствия во всех областях общественной жизни, получил название системной трансформации (трансформаций). Его темпы, методы и результаты в разных странах были весьма различными, как и достигнутый уровень преобразований.

Повторим: ученые-обществоведы не только России и СНГ, но и стран Центрально- и Юго-Восточной Европы, а также Запада столкнулись при анализе процесса трансформации в регионе с целым рядом серьезных методологических проблем. Большинству из них термин "революция", по приводимым выше соображениям, вообще не представляется применимым к событиям 1989 - 1990 годов. Они предлагают термины "обвал" или "демонтаж"

стр. 34

режима, "выход из прежней системы", "реставрация" (то есть возврат к старой, капиталистической системе), "перемены", "переход" (от английского "транзит", отсюда название занимающихся этими проблемами новых отраслей знаний - "транзитологии" и "посттранзитологии", ориентированных в основном на политическую сферу), "переход к демократии и рынку". Э. Внук-Липиньский вводит описательное понятие - "процесс радикальных изменений", аналогичных по ряду параметров, по глубине и качеству, революционным преобразованиям. В рамках этого процесса он вычленяет начальную стадию, "когда старая система уже не в состоянии выполнять свои основные функции"⁴⁰.

Есть и семиотические новшества, появление которых как растягивание или наложение смыслов с пониманием фиксирует политическая лингвистика. Например, английский политолог Т. Гартон Эш предлагает термин "рефолюция" как сочетание ряда энергичных революционных мер с основательными, как правило, растянутыми во времени реформами⁴¹. Еще одно емкое, по существу близкое определение этого процесса принадлежит бывшему президенту Республики Польша В. Ярузельскому - "эволюционная революция"⁴². Западный политолог Г. О'Доннел пишет об "инставрации", соединяя воедино "реставрацию" прежнего строя и "инсталяцию", то есть монтирование строя нового⁴³.

Представляется, что в настоящее время наиболее корректным термином для определения начального этапа сложных и длительных процессов глубинных преобразований во всех областях общественных отношений в бывших странах "реального социализма", - процессов, адекватных по содержанию социальным революциям прошлого (в широком значении слова), в том числе и политическим революциям (в узком значении слова) является термин "системная трансформация (системные трансформации)".

Примечания

1. БРУТЕНЦ К. Н. Несбывшееся: неравнодушные заметки о перестройке. М. 2005, с. 466.

2. См.: JAROSZ M. Samorzadnosc pracownicza. Aspiracje i rzeczywistosc. Warszawa. 1988.

3. См.: POPOV V., SHMELEV N. The Turning Point: Revitalising the Soviet Economy. Doubleday. N. Y. -Moscow. 1990.

4. См.: RAY LARRY J. Social Theory and the Crisis of State Socialism: Studies of Communism in Transition. Cheltenham Glos. 1996.

5. Центрально-Восточная Европа во второй половине XX века. Т. III. Трансформации 90-х годов. Ч. I. M. 2002, с. 19 - 20.

6. SCHAFF A. Proba podsumowania. Warszawa. 1999, s. 32.

7. БРУТЕНЦ К. Н. Ук. соч., с. 327.

8. МАРКС К., ЭНГЕЛЬС Ф. Т. 20, с. 22, т. 42, с. 114 и др.

9. БУТЕНКО А. П. О скрытых формах изменения социальной природы власти. М. 2004, с. 79 - 83. См. также: его же. От тоталитаризма к демократии. - Россия и Центральная Европа в новых геополитических условиях. М. 1995, с. 110 - 116 и др.; ВОЛКОВ В. К. Узловые проблемы новейшей истории стран Центральной и Юго-Восточной Европы. М. 2000; МОКШИЙ В. К. Трансформации политических режимов восточноевропейских стран во второй половине XX века. Архангельск, 1997; Система советского типа в Восточной Европе. Осмысление опыта четырех десятилетий. Сб. обзоров и рефератов. М. 2001 и др.

10. См.: KOLODKO G. W. Od szoku do terapii. Ekonomia i polityka transformacji. Warszawa. 1999.

11. ЛЕНИН В. И. Полн. собр. соч. Т. 30, с. 6.

12. БУТЕНКО А. П. О скрытых формах..., с. 10 - 11, 39.

13. WINIECKI J. Po Moskwie i Paryzu - Tokio i Seul. - Res Publica. 1991, N 3, s. 111.

14. KOZARZEWSKI P. Prywatyzacja w krajach postkomunistycznych. Warszawa. 2006, s. 38.

15. Ibid., s. 46. П. Козажевский указывает, что критерии такого предварительного подсчета весьма условны, воздействие этих факторов различно, их сочетание весьма вариативно. Особо значим был фактор состояния общественного сознания.

16. ФАЛИН В. М. Без скидок на обстоятельства. М. 1999, с. 438.

17. KOZARZEWSKI P. Op. cit, s. 36.

18. KORALEWICZ J, ZIYlKOWSKI M. Changing Value System. - New Europe. The Impact of the First Decade. Vol. 1 Trends and Prospects. Warszawa, 2006, s.181 - 182; ADAMSKI W" BESKID L., BIALECKI I. Polacy'81. Postrzeganie kryzysu i konfliktu. Warszawa, 1982; ADAMSKI W.,

стр. 35

JASIEWICZ K., RYCHARD A. Polacy'84. Dynamika spolecznego konfliktu i konsesusu. Warszawa, 1986, s. 722.

19. KORALEWICZ J, ZIYIKOWSKI M. Op. cit., s. 184 - 185.

20. BAUMAN Z. After the Patronage State: A Model in Search of Class Interests. - The New Greate Transformation? Change and Continuity in East-Central Europe. Lnd.; N.Y. 1994, p. 16.

21. ASH T. G. Wiosna qbywateli. Lnd. 1990, s. 42.

22. См.: WNUK-LIPINSKI E. Social Dimorphism and Its Implications. - Crisis and Transition. Polish Society in the 1980s. Oxford-N.Y. -Hamburg. 1987.

23. См.: PANKOW W. The Roots of "the Polish Summer"; A Crisis of the System of Power. - Sisyphus. Sociological Studies. Vol. Ill, 1982. Warsaw.

24. См.: ВНУК-ЛИПИНЬСКИЙ Э. "Солидарность", "круглый стол" и общественные процессы в Польше. - Мир перемен. 2005, N 3, с. 102 - 103.

25. ВНУК-ЛИПИНЬСКИЙ Э. Ук. соч., с. 99.

26. KOWALIK T. Wspotczesne systemy ekonomiczne. Warszawa. 2000, s. 257.

27. MUJLEL J. Przeksztalcenia wlasnosciowe w Polsce (1990 - 1992). Warszawa. 1993, s. 8.

28. Lycie Warszawy. 1989, 7 luty.

29. ВНУК-ЛИПИНЬСКИЙ Э. Ук. соч., с. 103.

30. MALEWSKI J., SMUGA C. Solidarnosc dziesie_c lat po Sierpniu. - Imprekor. Montreui, N 26, s. 9, 30.

31. DRYLL I. Mentalnosc po "przejceciach". - Nowe Lycie Gospodarcze. 2006, N 15, s. 5.

32. ВИНОГРАДОВ А., СЛАБЫНЬКО А. Разные плоды революции: Милован Джилас о судьбах социализма. - Новое время. 1990, N 10, с. 17; ДЖИЛАС М. Югославия: Только на основе сотрудничества. - Дружба народов. 1991, N 9, с. 250 и др.

33. ШАБУНИНА В. А. Болгария: На пути демократических преобразований. - Революционные преобразования в странах Восточной Европы: причины и следствия. Ч. 1. М. 1990, с. 37 - 38; ЗУДИНОВ Ю. Ф. Болгария: политические метаморфозы первого посттоталитарного пятилетия. - Политический ландшафт стран Восточной Европы середины 90-х годов. М. 1997, с. 28, 32; ДОВЖЕНКО Н. И. Политическая трансформация в Румынии. - Политическая трансформация в странах Центральной и Восточной Европы. М. 1997, с. 84 - 85; СТЕПАНОВ А. Ф. Проблема "левого поворота" в Албании. - Левый поворот и левые партии в странах Центральной и Восточной Европы. М. 1998, с. 182, 185 - 186; ЕДЕМСКИЙ А. Б. От провала XIV съезда СКЮ к "третьей" Югославии? - Восточная Европа на историческом переходе (Очерки революционных преобразований 1989 - 1990 гг.). М. 1991, с. 275 - 276; Югославия в огне: Документы, факты, комментарии (1990 - 1992). М. 1992, с. 18, 351 - 352. См. также: МАРТЫНОВА М. Ю. Балканский кризис: народы и политика. М. 1998; РОМАНЕНКО С. А. Югославия: кризис, распад, война: Образование независимых государств. М. 2000 и др.

34. Политология: Энциклопедический словарь. М. 1993, с. 339 - 340.

35. БЛЯХЕР Л. Е. Ключевые метафоры постсоветского политического дискурса ("революция"). - IV Всероссийский конгресс политологов: Демократия, безопасность, эффективное управление. Тезисы докладов. Москва. 20 - 22 октября 2006, с. 36 - 37.

36. ИЛЬИН М. В. Соотношение концептов "возвращение порядка" и "установление нового порядка" с терминами "освобождение", "революция", "реформа", "протест", "транзит" и т. п. в политической истории и политической науке. - Там же, с. 132 - 133.

37. См.: НОВОПАШИН Ю. С. Антикоммунистические революции конца XX века. - Вопросы истории. 2006, N 9.

38. См. основные обобщающие коллективные труды ведущих научных коллективов, занимающихся данной проблематикой: Революция 1989 года в странах Центральной (Восточной) Европы: Взгляд через десятилетие. М. 2001; Центрально-Восточная Европа во второй половине XX века. Т. III. Трансформации 90-х годов. Ч. I. M. 2002 и др.

39. ЗАДОРОЖНЮК Э. Г. История бархатной революции 17 ноября - 29 декабря 1989 г. - Чехия и Словакия в XX веке: Очерки истории. В двух книгах. Кн. 2. М. 2005, с. 256 - 258 и др.

40. WNUK-LIPINSKI E. Is the Theory of Post-Communist Transformation Possible? - After Communism. Warsaw. 1995; PRZEWORSKI A. Democracy and the Market: Political and Economic Reforms in Eastern Europe and Latin America. Cambridge, 1991, p. 67. См. также: Bova R. The Political Dynamics of the Post-Communist Transition: A Comparative Perspective. - World Politics. 1991. Vol. 44, N 1; PRZEWORSKI A., LIMONGI F. Political Regimes and Economic Growth. -J. Economic Perspectives. 1993. Vol. 7, N 3.

41. ASH T. G. We the People. Cambridge. 1990.

42. ЯРУЗЕЛЬСКИЙ В. Уроки истории - не соль на раны: Беседу вел В. Оскоцкий. Рязань. 2000, с. 32.

43. O'DONNELL G. Another Institutionalization: Latin America and Elsewhere. Kellog Institute. Notre Dame. 1995, p. 3.