ВОСТОЧНАЯ ЕВРОПА В ПОЛЬСКОЙ ДИПЛОМАТИИ (ПОЛИТИКА)

Войцех Зайончковский, Library.BY

Опубликовано: Pro et Contra. Том 3, 1998 год, № 2, Весна. (Размещено на сайте Московского центра Карнеги; сайт: www.carnegie.ru)

Польша граничит с четырьмя странами, возникшими после распада Советского Союза. На протяжении четырехсот лет она была связана с Россией, Украиной, Белоруссией и Литвой теснее, чем любое другое европейское государство. Через Польшу идут самые короткие пути, связывающие Москву, Киев, Минск и Вильнюс с Берлином, Парижем и Брюсселем. А потому ее отношение к восточной политике должно быть особым: Варшава не может себе позволить не иметь таковой или же проводить ее, повторяя опыт других государств.

ДВЕ ПАРАДИГМЫ

До середины ХХ века все важнейшие польские политические силы размышляли о восточной политике, исходя из того, что Польша расположена между Россией и Германией. Построенная на этой истине внешнеполитическая концепция оправдала себя во время Первой мировой войны, но сразу после ее окончания начала утрачивать свою целесообразность: ставя знак равенства между Россией Ленина и Россией Романовых, она упускала из виду процессы, приведшие к формированию в Восточной Европе нескольких современных наций, которые стремились создать собственные суверенные государства. Довольно быстро оказалось, что этой политической доктрине не только не под силу дать разумные ответы на несколько коренных вопросов, касавшихся отношений Речи Посполитой с ее восточными соседями, но она не в состоянии даже сформулировать эти вопросы.
Две польско-украинские войны (1918-19 и 1943-47 годы), конфликт с Литвой из-за Вильнюса (1918-44 годы), неудачная попытка создать федеративное государство (1918-20 годы), ошибочная политика по отношению к национальным меньшинствам, а также неспособность противостоять экспансии Советского Союза - таким был в середине века итог польской восточной политики. Однако ни правившие в Польше коммунисты, ни Москва не были заинтересованы в смене парадигмы, которая отлично обосновывала польскую зависимость от СССР необходимостью защищаться от Германии. Не случайно поэтому основы восточной политики переформулировала польская эмиграция.
Эту задачу взяли на себя главный редактор выходящего в Париже ежемесячника «Культура» Ежи Гедройц и публиковавший там свои тексты Юлиуш Мерошевский. Новая парадигма польской восточной политики сложилась из трех основополагающих тезисов: во-первых, Польше следует признать существующие границы и отказаться от претензий на Вильнюс и Львов (в 50-е годы большинство эмиграции посчитало бы такое требование одновременно революционным и скандальным); во-вторых, необходимо согласиться с субъектностью белорусов, украинцев и литовцев, а также их правом на собственную государственность; в-третьих, как это сформулировал Мерошевский, поведение польского посла в Москве будет зависеть от позиции его коллеги в Киеве.
Эти идеи начали широко проникать в Польшу в 80-е годы через печатавшиеся нелегально журналы, посвященные Центральной и Восточной Европе и носившие знаменательные названия: «Лагерь», «АВС» (первые буквы слов Adriatyk - Baltyk - {Morze} Czarne) и "Новая коалиция". Однако важнейшим событием этого десятилетия без сомнения стала изданная тоже подпольно книга Богдана Скарадзиньского «Литовцы, белорусы, украинцы – враги или братья?»; она положила начало широкой дискуссии на тему отношения поляков к восточным соседям.
Вопрос, поставленный Скарадзиньским, был во многом обращен в прошлое, однако в результате к моменту, когда «Солидарность» пришла к власти, представление о том, как должна выглядеть польская восточная политика, в значительной степени уже сформировалось.

ДВУХУРОВНЕВАЯ ПОЛИТИКА И СОВЕТСКОЕ НАСЛЕДИЕ

В годы, предшествовавшие распаду Советского Союза, восточную политику отличали два процесса. Польша вела с союзными властями переговоры по таким жизненно важным для нее вопросам, как вывод советских войск, экономические отношения и прежде всего поставки нефти и газа. Она старалась убедить руководство СССР, что происходящие на Висле перемены не противоречат его интересам и не направлены против него. Вместе с тем дипломаты твердо сопротивлялись любым попыткам ограничить суверенитет Польши – даже если речь шла о предложении включить в межгосударственный договор специальную статью о запрете заключать союзы с государствами, которых подписавшие договор стороны считают своими потенциальными противниками.
Вторым направлением польской восточной политики – наряду с официальными межгосударственными отношениями с СССР – стало стремление установить связи (вначале неформальные) с союзными республиками. Польша была, по-видимому, первой страной, которая положила в основу своей политики по отношению к СССР принцип двухуровневости, заключавшийся в необходимости считаться как с Союзом, так и с республиканскими партнерами. Его старались применять ко всем восточным соседям, в том числе и к России, хотя теперь, несколько лет спустя, можно сказать, что перелома удалось добиться не во всех случаях.
По мнению критиков тогдашнего польского правительства, оно не использовало в полной мере возможностей, заложенных в двухуровневой политике. Надо, однако, помнить, что на те же годы пришлось объединение Германии, которое склоняло многих польских политиков к осторожности. По своему характеру проблема была и политической, и психологической: смогут ли поляки, которым десятилетиями вбивали в голову, что их смертельный враг – Германия и только красноармеец над Эльбой способен гарантировать им спокойный сон, обойтись на переговорах с Германией без Старшего Брата? Благодаря политической «открытости» ФРГ, а также способности польских политиков преодолеть серьезные опасения это оказалось возможным.
Решение о том, как должна выглядеть политика Польши по отношению к Германии, стало своего рода Рубиконом польской внешней политики, испытанием решимости Польши стать частью Европы. О членстве в институтах западного мира нельзя было даже мечтать, не нормализовав отношений с западным соседом. Как можно было двигаться в этом направлении, продолжая рассматривать Германию как потенциального агрессора, а СССР – как гаранта целостности польского государства? Польша сделала последовательно проевропейский и проатлантический выбор, и по мере того как становилось все более очевидным, что объединение Германии не поколеблет стабильности в Европе, а Соединенные Штаты сохранят свое военное присутствие на европейском континенте, Варшава чувствовала себя все более независимой.

ПОСЛЕ КРАХА ИМПЕРИИ

После распада СССР предпосылки проведения двухуровневой политики исчезли. Ее венцом и одновременно лебединой песней стало признание Польшей – первой среди других государств – независимости Украины. С польской точки зрения, этот шаг был столь же смелым, сколь и само собой разумеющимся, поскольку так была запрограммирована в 1989 году польская восточная политика. На этом, однако, само собой разумеющееся кончалось.
После 1992 года восточная политика по нескольким причинам начала терять свой динамизм. Во-первых, Варшава намеревалась поддерживать добрые отношения со всеми соседями, а удовлетворить одновременно таких разных соседей, как Минск, Киев, Вильнюс и Москва, было трудно. Во-вторых, восстановление разорванных в 1990-91 годах экономических, культурных и научных связей требовало больших средств, которыми Польша попросту не располагала. И, наконец, в-третьих, все усилия были сосредоточены тогда на разрешении различных проблем, унаследованных от советского прошлого, − таких, к примеру, как вывод Северной группы войск, урегулирование торговых взаиморасчетов в рамках СЭВ, открытие Балтийского морского канала для нормального судоходства и присутствие польских судов в Охотском море.
Дискуссии на эти темы были трудными и улучшению отношений между Москвой и Варшавой не благоприятствовали. С российской точки зрения, эти дебаты обладали одним преимуществом, которое, впрочем, в Кремле и на Смоленской площади осознали лишь несколько лет спустя: поляки вынуждены были сидеть за столом переговоров только с россиянами, и ни с кем иным. Не важно, что в регионе не было особых трений; существенно другое: когда в середине 1993 года Леонид Кравчук предложил Варшаве программу украинско-польского сотрудничества из десяти пунктов, ответом ему было молчание. А когда через несколько месяцев было подписано предварительное соглашение о строительстве через Польшу газопровода Ямал-Западная Европа, в Киеве всерьез начали задаваться вопросом, каковы же подлинные приоритеты польской внешней политики.
Эти события совпали с победой на парламентских выборах СДЛС и ПСЛ – двух партий, вышедших их ПНРовского (коммунистического) политического истеблишмента. Он критиковал силы, связанные с «Солидарностью», за то, что те «недостаточно считаются» с Россией и «дразнят» ее, а также делают ставку на ошибочных партнеров. Под последними имелись в виду демократические движения, которые нигде, кроме Литвы, не пришли к власти, а также страны, лежащие между Польшей и Россией.
Часть польской политической элиты, прежде всего посткоммунисты и людовцы, были убеждены, что потенциал польско-российских отношений по-настоящему не использован, хотя при наличии доброй воли с обеих сторон его можно развить. После победы на выборах и премьер-министр (Вальдемар Павляк), и маршал Сейма (Юзеф Олексы) свои первые зарубежные визиты нанесли в Москву – в надежде на то, что переговоры с россиянами пойдут у них легче, чем у властей, связанных с «Солидарностью». И тот и другой поддались иллюзиям относительно возможности оживить экономические контакты и войти на мифические «восточные рынки». Те же намерения были и у «президентского» [1] министра иностранных дел Анджея Олеховского, когда в начале 1994 года он сделал Андрею Козыреву, по-видимому, самое разностороннее предложение о возможных направлениях развития российско-польских отношений. Все польские предложения были проигнорированы. С 1993 года Москва выдвигала Польше одно-единственное требование: оставить мысль о вступлении в НАТО. Согласиться с этим не мог ни один польский политик.

СПОР ВОКРУГ НАТО И ДВА ВИДЕНИЯ МЕЖДУНАРОДНОГО ПОРЯДКА

Польско-российский спор вокруг расширения Североатлантического пакта показал, что сторонам не случайно было так трудно найти общий язык: дело упиралось в более глубинные причины. Принципиальным объектом этого спора стали не столько даже разные концепции военно-политических союзов, сколько общее понимание международного порядка.
Варшава строила свою восточную политику на следующих принципах:
- формальное равенство суверенных государств на международной арене,
- нерушимость существующих границ,
- право новых государств на существование и развитие суверенного бытия,
- отказ от применения силы в международных отношениях.
Эти требования в значительной мере отражали опыт обществ Центральной и Восточной Европы, приобретенный ими за последние полвека, а особенно в 1989-90 годах. В Москве они не встретили доброжелательного отклика, поскольку там оперировали главным образом аргументами, призванными закрепить за Россией статус великой державы. При размышлениях о месте России в мире там считались прежде всего с собственными интересами и использовали толкования, опиравшиеся на геополитику. Из последних вытекало, что для обеспечения безопасности западной части российского государства, где расположена его столица, необходимо если не дружественное, то хотя бы нейтральное пространство, которое отделяло бы Россию от НАТО. Такой буфер мог быть эффективным при условии нейтральности Центральной Европы.
В отношениях с другими государствами, и прежде всего с Западом, Россия ссылалась на теорию международных отношений, которую развивали так называемые реалисты; они, с точки зрения Москвы, лучше всего обосновывали ее стремления. Требования, которые выдвигала Россия, можно суммировать в следующем перечне:
- деление государств на две категории – великие державы, без которых невозможно поддерживать международный мир, и остальные государства,
- необходимость во имя блага всего человечества гарантировать интересы великих держав,
- международный порядок – это результат соглашения между великими державами.
Исходя из этих положений, Москва сформулировала собственную, весьма специфическую концепцию политики по отношению к Центральной Европе, в том числе Польше [2]. Во-первых, существовавшие до сих пор международные организации должны были сохранить прежние «сферы ответственности», что означало: на Западе действуют НАТО, ЕС, ЗЕС, на Востоке – СНГ, а между ними располагается неорганизованная Центральная Европа; последняя должна была стать сферой совместной ответственности. Во-вторых, роль важнейшей европейской организации, решающей проблемы безопасности, должна была выполнять ОБСЕ, реорганизованная по образцу ООН. В-третьих, международному сообществу следовало признать особые интересы Москвы на территории бывшего СССР.
Варшава не могла принять сформулированное таким образом представление о европейском порядке, а потому высказывания польских политиков о НАТО не оставляли ни тени сомнения относительно намерений их страны. В Москве же, видимо, решимость Польши недооценили; между тем именно она в значительной мере предопределила тот факт, что «Партнерство во имя мира» стало тропинкой, ведущей в НАТО, а не суррогатом этой организации, как того хотела Москва. Там недооценили также, что обрисованная выше концепция нового европейского порядка противоречит природе происходящих в Центральной Европе процессов, а также расходится с главными направлениями интеграционных процессов в Европейском союзе.

УКРАИНА – СТРАТЕГИЧЕСКИЙ ПАРТНЕР

Вывод в 1992 году из Польши российских войск был последней важной проблемой, которую удалось разрешить благоприятным, с точки зрения Варшавы, образом. Остальные вопросы или не были решены вовсе (Балтийский морской канал), или же решены не так, как рассчитывали в Варшаве (Охотское море, расчеты в СЭВ). Не вызвала энтузиазма и идея проложить через Польшу специальный транспортный коридор Белоруссия – Калининградская область. В 1993 году польская экономика начала выходить из коллапса, и постоянный рост национального продукта без оживленного товарообмена с Россией опроверг тезис о том, что с экономической точки зрения торговля с восточным соседом – вопрос жизни и смерти. С этого момента акцент на отношениях с Россией в польской восточной политике переместился на связи с другими государствами, образовавшимися после распада СССР.
Естественным образом важнейшим партнером Польши на востоке стала Украина. Варшава предложила включить Украину в Центральноевропейскую инициативу и Центральноевропейское соглашение о свободной торговле (CEFTA). Символичным было также, что в 1997 году на торжества по поводу тысячелетия со времени смерти св. Войцеха, которого католическая церковь считает патроном Европы [3], приехал украинский лидер, оказавшийся в Гнезне вместе с президентами Польши, Чехии, Германии, Литвы, Венгрии, Словакии и Австрии. Польские политики, в особенности премьер-министры Ян Ольшевский, Ханна Сухоцка и министр иностранных дел Анджей Олеховский, лоббировали интересы Украины, что сыграло свою роль при принятии ее в Совет Европы.
Действия Варшавы были, с одной стороны, ответом на стремление Киева в Европу, с другой же – проявлением нового видения польско-украинских отношений; их предполагалось строить не только на двусторонней основе, но и по возможности встраивать в европейский контекст. Это было признанием зрелости украинских политических элит, которые, несмотря на необычайно сложную внутреннюю ситуацию, избежали в своих действиях крайностей. Немалую роль сыграл также контраст между политическим развитием Украины и России; сравнение не было благоприятным для Москвы. На оценку повлияли октябрь 1993 года, война в Чечне, господство одного человека в российской политической жизни, отсутствие опыта, связанного с бесконфликтной передачей власти (Украина этот экзамен сдала), а также чрезмерное значение экстремистских сил типа ЛДПР (на Украине УНА-УНСО столь важной роли не играет).
Польско-украинское сотрудничество не свелось к политическим жестам и начиная с 1995 года стало приобретать более конкретные очертания, что не было просто, если принять во внимание экономические трудности, которые переживали обе страны. В последние месяцы президентства Леха Валенсы было принято решение создать польско-украинский батальон, предназначенный для проведения миротворческих операций [4], установлено также более тесное сотрудничество в рамках «Партнерства во имя мира», в которое Украина вступила первой из государств СНГ.
Помимо сотрудничества в области безопасности начало развиваться и экономическое сотрудничество. В 1997 году обороты взаимного товарооборота превысили 1,5 млрд. долларов – не считая оборотов приграничной торговли на сумму в сотни миллионов долларов. Это самая высокая динамика роста товарооборота среди всех стран СНГ [5]. Такому росту помогут развитие приграничной инфраструктуры, а также соответствующее законодательство, которое сделает возможными более интенсивные контакты. В 1997 году на Украине зарегистрирован первый банк со стопроцентным польским капиталом, будет продолжено расширение пограничных переходов, чему должно способствовать существование на польско-украинской границе двух еврорегионов: «Буг» (в него входит и Белоруссия) и «Карпаты» (с участием Венгрии, Словакии и Румынии).
Моментом истины для польско-украинских отношений стал рубеж 1995-96 годов, когда пост президента Польши занял связанный с посткоммунистическими силами Александер Квасьневский. Многие наблюдатели российской политической сцены задавали себе в то время вопрос: как будет выглядеть восточная политика польских властей при полном господстве СДЛС? [6] Сомнения быстро рассеялись. Свой первый визит Квасьневский нанес в Париж, где, пользуясь возможностью, навестил Ежи Гедройца и поговорил с ним прежде всего о восточной политике. Это не было только шагом, направленным на повышение популярности нового президента, в чем можно было убедиться очень быстро, в мае 1996 года, во время его визита в Киев, а также месяцем позже, когда с визитом в Варшаву прибыл Леонид Кучма. Стало очевидным, что после полосы нерешительности, пришедшейся на 1992-94 годы, в польской внешней политике появился еще один элемент, который – подобно проевропейскому и проатлантическому направлениям – больше не зависит от политической конъюнктуры: партнерство с Украиной, которое официальные документы называют «стратегическим».
Польско-украинские отношения не свободны от проблем, особенно на локальном уровне. Например, члены УНА-УНСО публично растоптали во Львове польский флаг, продолжается и спор о том, как будет реконструировано кладбище поляков, защищавших в 1918 году Львов. Но и власти польского города Пшемысля отказались проводить там фестиваль польско-литовской культуры и возражали против размещения неподалеку от города польско-украинского батальона [7]. Однако возникновение такого рода напряженностей уравновешивает позиция политических элит обоих государств. Убеждение, что необходимо укреплять взаимные связи, было закреплено институционально: в 1996 году создали Польско-украинский форум – организацию, действующую и в Польше, и в Украине. Она объединяет политиков и интеллектуалов обоих государств и лоббирует их сближение.
Подобное лобби могло возникнуть только на основе веры в общность политических и экономических интересов стран, а также необходимости преодолеть стереотипы, способные помешать реализации идей, выходящих за пределы привычных решений. Речь идет о таких, например, проектах, как строительство магистрали Одесса-Гданьск или расширение польско-украинского сотрудничества в области безопасности [8].

ЛИТВА: ОТ НЕУВЕРЕННОСТИ К СОТРУДНИЧЕСТВУ

Польско-литовские отношения в 90-х годах менялись. Однозначной политической поддержки со стороны Польши стремлениям Литвы к независимости оказалось недостаточно, чтобы отношения между Варшавой и Вильнюсом стали более дружественными; до 1997 года они оставались корректными, но не более того. Объясняется это в первую очередь проблемой национального меньшинства и историей.
Польское меньшинство [9], компактно проживающее в окрестностях Вильнюса, неприязненно отнеслось к идее независимости Литвы из опасения прежде всего перед языковой политикой нового государства. В 1989-90 годах обсуждалась даже идея формирования польских национальных округов; союзный Центр усердно разыгрывал ее в противовес литовскому стремлению к независимости; польские депутаты Верховного Совета были единственными, кто не голосовал за Декларацию о суверенитете. Получив ее, литовские власти попытались ослабить польскую оппозицию. Под предлогом того, что в районах, населенных поляками, Советы поддержали ГКЧП, их деятельность была приостановена, и вместо этого введено прямое управление. К тому же решили изменить административные границы Вильнюса, что лишило бы людей, живших в его окрестностях (в большинстве своем поляков), права принять участие в реприватизации. В более отдаленной перспективе за этим шагом должно было последовать и изменение границ избирательных округов. Такого рода замыслы сопровождались неуклюжими высказываниями некоторых литовских политиков, позволявших себе даже отрицать сам факт существования польского меньшинства в Литве.
Варшава оказалась в непростой ситуации. С одной стороны, ее поддержка существования независимого литовского государства не подлежала ни малейшему сомнению, с другой – политика Вильнюса по отношению к польскому меньшинству была не слишком дружественной. Впрочем, и большинство активистов организаций польского меньшинства тоже не вызывали особых симпатий. В итоге, в поисках золотой середины между разными императивами, решено было не превращать проблему польского меньшинства в международную с целью использовать ее против Литвы так, как это в свое время делала Россия, исходя из совершенно иных предпосылок, то есть в связи с Латвией и Эстонией. Тем не менее нормой стало обращение польских политиков к теме польского меньшинства во время двусторонних контактов [10].
Эта проблема не была единственным препятствием в развитии польско-литовского сотрудничества. В отношении политических элит Литвы к польскому государству чувствовались колебания, потому что современная литовская традиция видела в нем не только серьезную политическую угрозу, но и культурную опасность. Глубоко укоренившиеся страхи и неуверенность лежали в основе требования Литвы осудить так называемый бунт генерала Желиговского, благодаря которому Польша господствовала над Вильнюсом в межвоенный период. Варшава отказывалась выполнить эти требования, что лишь усиливало неверие литовцев в искренность польских намерений.
Представление Вильнюса о внешней политике страны в целом – особый вопрос. В начале 90-х годов одержало верх мнение, что интегрироваться в западные военные и экономические структуры проще всего будет, развивая сотрудничество трех прибалтийских стран со скандинавскими государствами. Только в 1996 году и в правительственных кругах, и в среде оппозиции стали раздаваться голоса в пользу сближения с Польшей.
Позиции Вильнюса изменилась под влиянием нескольких причин. Первая из них – разочарование в результатах балтийского сотрудничества; экономически вне конкуренции оказалась Эстония, и именно на нее стали смотреть как на кандидата для вступления в Европейский союз. Что же касается приема в НАТО, то, как выяснилось, трудно было рассчитывать на поддержку со стороны Швеции и Финляндии, дававших понять, что это не отвечает их намерениям. Во-вторых, темпы и характер политических и экономических перемен в Польше убедили литовские элиты, что во имя успеха своей проевропейской и проатлантической политики Варшава не станет ввязываться в какие-либо принципиальные споры с Литвой, в особенности споры территориальные. В-третьих, в результате политической эволюции Белоруссии и спора с Латвией из-за права эксплуатировать нефтяные месторождения в шельфе Балтийского моря Литва оказалась в изоляции. В-четвертых, в Вильнюсе поняли: поскольку скандинавы ведут себя пассивно, единственный реальный путь в Североатлантический пакт ведет через Польшу.
В этом контексте вряд ли случайно то, что вопреки не самой лучшей политической атмосфере стало успешно развиваться военное сотрудничество. Польша передала литовской армии вооружения, началось взаимодействие в рамках «Партнерства во имя мира», решено было создать совместный польско-литовский батальон (по аналогии с польско-украинским), начат обмен слушателями военных академий [11].
Вслед за развитием военного сотрудничества потеплели и политические отношения между Вильнюсом и Варшавой. В начале 1997 года представлявший победившую правую коалицию министр иностранных дел Альгирдас Саударгас назвал Польшу «стратегическим партнером», добавив, что именно благодаря ему Литва интегрируется в НАТО и Европейский союз. Немного позднее по инициативе Витаутаса Ландсбергиса была создана польско-литовская Межпарламентская ассамблея, собравшаяся в январе 1998 года и положившая начало новой главе в двусторонних отношениях.

БЕЛОРУССКАЯ НЕИЗВЕСТНАЯ

За последние три года из государства, политика которого не пробуждала никаких эмоций, Белоруссия превратилась для восточноевропейской политики в страну-лакмусовую бумажку. К Белоруссии обращены взоры московских политиков, видящих в ней безопасный коридор на Запад, который позволяет миновать ненадежные Литву и Украину. Наблюдатели из Вильнюса и Киева внимательно присматриваются к Минску, отдавая себе отчет, что, если тот утратит собственную волю, это драматически ухудшит их собственное геополитическое положение. О Белоруссии много говорят и в Варшаве, где каждую минуту задаются вопросами: кто будет нашим соседом – страна, насчитывающая 10 миллионов жителей или же 150 миллионов? Где она будет кончаться – под Смоленском или во Владивостоке? Как она будет называться – Белоруссией, Россией, СССР или какой-нибудь Славянской Федерацией?
Сегодня на этот вопрос не может ответить никто, подобно тому, как никому не известны ответы на другие дилеммы: как будет эволюционировать авторитарное правление в этой стране? Оставило ли уже белорусское государство позади самые опасные для своего независимого существования моменты сближения с Россией, или же это только вопрос времени, когда история покончит с продолжающимися уже несколько десятилетий попытками закрепить современную белорусскую государственность на европейской карте?
Выработать по отношению к Белоруссии сколько-нибудь действенную модель двусторонних отношений Польше не удалось. Заинтересованность значительной части белорусских политических элит в развитии отношений с Россией при одновременном отсутствии каких-либо серьезных политических и экономических реформ привели к тому, что до прихода Александра Лукашенко к власти Минск и Варшава не вышли за пределы набора стандартных межгосударственных договоров, регулирующих наиболее элементарные правовые отношения. С точки зрения Польши, положительным считалось провозглашение Белоруссией нейтралитета и безъядерного статуса. Интеграционные же намерения в рамках СНГ не рождали особой симпатии и веры в реальность таких шагов, но при этом никто в Варшаве не рвал на себе одежды.
Положение изменилось с того момента, когда власть в Белоруссии начала ограничивать политические свободы и свободу слова под громкие заверения президента Лукашенко в том, что его высшая цель – интеграция с Россией. Переломным пунктом стал противоправный роспуск парламента. Президенты Литвы, Польши и Украины отреагировали на это событие совместным выступлением в защиту демократического порядка, а осенью 1997 года, во время вильнюсской встречи на высшем уровне двенадцати руководителей центрально- и восточноевропейских государств, Александер Квасьневский и Альгирдас Бразаускас безуспешно пытались убедить своего белорусского коллегу изменить внутреннюю политику.
Чрезмерную уступчивость политиков из СДЛС, особенно президента Квасьневского, в отношении к Лукашенко не раз критиковала оппозиция, дававшая понять, что правильнее всего было бы изолировать белорусские власти. Тон изменился после выборов, на которых победили силы, связанные с «Солидарностью». В начале 1998 года во время своего визита в Минск в качестве председателя ОБСЕ Бронислав Геремек, отказавшись от попыток наставить Лукашенко на путь истинный, «ушел» от встречи с ним.
Жест польского министра иностранных дел был столь же демонстративным, сколь и малоэффективным. Так же обстояло дело и с другими подобными шагами: например, визит руководителя «Солидарности» Мариана Кшаклевского в Минск и его встреча с местными независимыми профсоюзами окончилась его арестом и выдворением из Белоруссии [В 1995 г.]. Главную причину того, что Польша не проявляет более серьезного интереса к белорусским делам, следует видеть прежде всего в отсутствии однозначной воли белорусского общества к изменению существующего положения дел. В Минске нет партнера, который был бы сравним с литовским «Саюдисом» или украинским «Рухом» конца 80-х годов, нет никого, о ком можно было бы сказать, что он в недалекой перспективе может сыграть роль действительной альтернативы нынешней власти, причем не только в персональном смысле, но прежде всего в отношении будущего этой страны.

НОВАЯ ЛИНИЯ РАЗДЕЛА ЕВРОПЫ

Шаги, которые Польша делала в Восточной Европе, наталкивались на обвинения со стороны Москвы в намерении создать санитарный кордон и изолировать Россию от Европы. Очень похожими по тону были критические замечания Минска; временами они принимают более мягкую форму упреков в том, что Варшава якобы поворачивается спиной к своим восточным соседям. Во всех случаях молчаливо подразумевается, что от такого положения дел Польша если не выигрывает, то хотя бы получает возможность позлорадствовать.
Между тем в худшем случае речь может идти о том, что польским правящим кругам недостает воображения, как это случилось в начале 1998 года, когда после введения новых правил пересечения польской границы был почти полностью приостановлен доступ в Польшу для граждан государств СНГ. Если ошибки такого рода могут причинить ощутимый ущерб, их исправляют. И потому когда в январе под угрозой оказались годовой доход в размере около 5,6 миллиарда долларов [12], извлекаемый Польшей из приграничной торговли, а также около 200 тыс. рабочих мест, власти вынуждены были отказаться от части принятых ранее решений. Однако так решаются проблемы только там, где власти чувствуют действительную ответственность перед избирателями за последствия принимаемых решений.
Демократические механизмы играют в международных отношениях гораздо большую роль, нежели им склонны приписывать наблюдатели восточноевропейской политической сцены. Собственно, благодаря этим механизмам стал возможен перелом в польско-литовских отношениях, они же легли в основу очень дружественных польско-украинских отношений. Их отсутствие, в свою очередь, привело к провалу в отношениях между Варшавой и Минском. Авторитарное правление, установленное в Белоруссии президентом Лукашенко, постоянно нуждается в новых врагах, которые оправдывали бы суровость власти, отсутствие демократии, экономический кризис и создавали бы общественную поддержку власти. С этой точки зрения объяснимы рассказы о польско-американском заговоре, нелояльности польского меньшинства, вреде, наносимом католическими священниками, и губительном влиянии «Солидарности». Потребностью в доверии со стороны собственного общества, болезненно переживающего последствия кризиса, можно отчасти объяснить и российское сопротивление расширению НАТО.
В будущем Европа может оказаться разделенной, но не под влиянием чисто военных расчетов; не будет такой раскол и простым продолжением реалий «холодной войны». Если подобный раздел наступит, то прежде всего в результате процессов, происходящих внутри государств – демократизации и экономических реформ, или же их отсутствия. Мы имели бы дело, с одной стороны, с государствами, которые решились на глубокие перемены и приспособление собственных политических систем к стандартам, принятым в европейских структурах (Польша, Литва, Эстония и, может быть, Латвия), а с другой – со странами, избравшими иной путь (Белоруссия). На этом фоне – по другим причинам – неуверенно вырисовывается будущее Украины и России. Нарушение внутреннего равновесия в каком-либо из этих государств грозило бы катастрофой всему региону.
Формирование такой разделительной линии объясняется, с одной стороны, экспанcией экономической и политической модели, ставшей фундаментом успеха западных демократий, а с другой стороны, попытками России создать лагерь своих союзников из государств, по той или иной причине отторгнутых Западом (из европейских примеров в этой связи помимо Белоруссии можно назвать Словакию и Югославию). Вытекающие отсюда напряженности нередко облекают в высокопарные слова, хотя их вполне можно перевести на язык политики безопасности и экономических интересов. Россия как главная наследница СССР заинтересована в сохранении многих отношений зависимости, связанных с ушедшей эпохой, и не желает понять, что эволюция восточноевропейских государств не обязана с этим считаться. Пытаясь внушить себе, будто история началась в 1992-м или в лучшем случае в 1917 году, Москва не хочет принять и тот факт, что после нескольких десятилетий отсутствия на восточноевропейскую политическую сцену вернулись актеры, действовавшие там сотни лет. А если уж Россия и уделяет им немного внимания, то обращается с ними, как с пушкинскими «клеветниками России». Проблема, однако, в том, что для ляха, которому следовало бы соперничать с «верным россом» за Киев, такой диагноз восточноевропейской политики уже неактуален и он, вместо того чтобы считать Киев – «пращура русских городов» – предметом борьбы с Москвой, видит в Украине равноправного партнера.

Перевод с польского Марины Павловой-Сильванской

ПРИМЕЧАНИЯ

1 При президенте Лехе Валенсе.
2 Наиболее полное изложение концепции европейской политики России содержал доклад, сделанный осенью 1993 года министром иностранных дел Андреем Козыревым в Королевском Институте международных отношений в Лондоне.
3 В торжествах участвовал Иоанн Павел II.
4 Эту идею удалось воплотить в жизнь только на рубеже 1997 и 1998 годов.
5 Польско-украинская торговля стартовала с очень низкого уровня: ее исходный оборот составлял менее 300 млн. долларов.
6 До декабря 1995 года влияние посткоммунистов во внешней политике уравновешивал Лех Валенса, который в соответствии с конституцией курировал министерства иностранных и внутренних дел.
7 Фестиваль после вмешательства премьер-министра Владимира Чимошевича все-таки провести удалось, резиденция же батальона находится в Жешове.
8 В 1997 году Румыния предложила установить тесное сотрудничество в треугольнике Бухарест-Киев-Варшава, что не встретило энтузиазма. Напротив, во время визита министра иностранных дел Бронислава Геремека (ноябрь 1997 года) рассматривалась возможность тесного сотрудничества Польши, Украины и США.
9 Насчитывает более 300 тыс. человек, или около семи проц. жителей республики.
10 Польские политики не выдвигали никаких особых требований к Вильнюсу, а только старались обратить его внимание на необходимость уважать европейские стандарты в вопросе о национальных меньшинствах.
11 Польша передала Литве несколько истребителей, бронетранспортеры, грузовики, довольно много боеприпасов и девять радаров. Первые польско-литовские военные маневры прошли летом 1995 года, в них приняли участие и вооруженные силы Дании. Польско-литовский батальон должен начать службу в 1999 году и насчитывать поначалу 800 военнослужащих; не исключено, что будут созданы и другие части такого же типа.
12 Прогноз на 1998 год правительственного Центра стратегических исследований.

Пн	Вт	Ср	Чт	Пт	Сб	Вс
			01	02	03	04
05	06	07	08	09	10	11
12	13	14	15	16	17	18
19	20	21	22	23	24	25
26	27	28	29	30

ВОСТОЧНАЯ ЕВРОПА В ПОЛЬСКОЙ ДИПЛОМАТИИ

NEW ПОЛИТИКА

Меню для авторов

Добавить статью

Редактировать работы

Зарегистрироваться

Полезные ссылки

Искать похожие?

Скачать мультимедию?

ССЫЛКИ ДЛЯ СПИСКА ЛИТЕРАТУРЫ

По стандарту ВАК Республики Беларусь

По ГОСТу Российской Федерации

URL для сайта, блога (постоянный обратный адрес данной страницы)

Найденный поисковым роботом оригинал

ПАРТНЁРЫ БИБЛИОТЕКИ рекомендуем!

ОБРАТНО В РУБРИКУ?

ПОЛИТИКА НА LIBRARY.BY