ПОЛИТИКА (последнее)
Право, мораль и политика в социологизированной юриспруденции П. А. Сорокина
Политология, современная политика. Статьи, заметки, фельетоны, исследования. Книги по политологии.
АВТОР: В. Г. Графский
ИСТОЧНИК: журнал "ПРАВО И ПОЛИТИКА" №2,2000
Питирим Александрович Сорокин (1889—1968) — выдающийся социолог ХХ столетия и неординарный мыслитель, до сих пор остающийся заметной и до конца не понятой творческой личностью, особенно в свете мировоззренческих и футурологических концепций последних десятилетий. После окончания юридического факультета он в 1919 г. становится профессором Петроградского университета, где читает первый систематизированный курс социологии. С 1922 г. — в вынужденной эмиграции. В 1930 г. становится профессором Гарвардского университета, где возглавляет социологический факультет. Свою научную и преподавательскую деятельность он начинал в традиции социологической школы права, но затем круг его интересов перемещается в область социологии культуры как теории социального взаимодействия общества, культуры и личности.
Сорокин получил всемирную известность за свои фундаментальные труды в области макросоциологического истолкования истории культуры (цивилизаций) и других крупных социальных феноменов, таких, как история революций, социальная структура и мобильность, особенности современных исторических и социальных философий, социальная природа и характер протекания кризиса современной западной цивилизации (культуры), которая должна в скором, по мнению социолога, времени смениться новой цивилизацией (культурой). Многих современников поражали масштабность его исследовательских замыслов и поистине титанический труд по их реализации. Его научные интересы простирались в область философии, истории, психологии, искусства, этики, права и конечно же — социальных (социокультурных) явлений с такими их существенными характеристиками, как ценности, нормы, значения.
Важнейшим итоговым произведением Сорокина в области социологии, в котором воплотился его интегральный синтез макросоциологии, стал четырехтомный труд под названием “Социальная и культурная динамика” (1937—1941). Адаптированное воспроизведение основных результатов этого труда было сделано в книге под названием “Кризис нашего времени”(1941)1.
В области правоведения творческий вклад социолога состоит из работ, исполненных в жанре юридической социологии и социологизированной общей теории права (до вынужденного отъезда из России, 1912—1922 гг.), и затем, во время американского периода его творческой биографии (1923—1968), — из работ в жанре общей и специальной социологии, в которых право (а также государство и политика) предстает в тесной взаимосвязи, сосуществовании и взаимодействии с другими классами и системами социально-культурных явлений — прежде всего моралью, религией, нравами, психологией, политикой, экономикой и др.
Отличительной особенностью творческого настроя социолога стало рано возникшее и надолго сохранившееся стремление интегрировать все гуманитарное знание своего времени в некую унифицированную систему, а в конце жизни была сделана заявка на унификацию гуманитарного знания с естествознанием. По его собственным обобщениям, такая методологическая ориентация во многом стала возможной для начинающего исследователя в силу своеобразия философской базы партии эсеров, к которой он примкнул в годы своей студенческой жизни и начальной политической деятельности. Партия считала себя партией всех трудящихся (рабочих, крестьян, интеллигенции). Ее философская позиция — в отличие от позиций социал-демократов большевистской или меньшевистской ориентации — была в значительной степени “интегральной и идеалистической”: она признавала особую роль творческих идей, особую значимость неэкономических факторов в деле детерминации социальных процессов и человеческого поведения и др.
В итоге своего приобщения к этой позиции и первых опытов научной “интегралистской” деятельности Сорокин стал исследователем в духе критического реализма (в духе “эмпирического неопозитивизма”, по его более поздней самооценке) — с точки зрения философской. С точки зрения методологии его позиция представляла собой в этот период синтез контовско-спенсеровской социологии эволюции и прогресса с дополнениями из социологических теорий Н. Михайловского, П. Лаврова, Е. Де-Роберти, Л. Петражицкого, М. Ковалевского, М. Ростовцева и П.Кропоткина (из соотечественников) и Г.Тарда, Э.Дюркгейма, Р.Штаммлера, К. Маркса, В.Парето из числа европейских социологов. Политические взгляды Сорокина представляли собой разновидность “социальной идеологии, основанной на этике солидарности, взаимовыручки и свободы”. В целом же, по прошествии значительного времени, он назовет себя в этой стадии своего духовного и научного становления “теленком, смотрящим на мир через розовые очки”2. Следующий период творческой биографии относится к разряду философствующего социологизирования в русле интегральной макросоциологии, когда объектом анализа и размышлений становятся макросистемы, сопоставимые с цивилизациями (Сорокин предпочитает именовать цивилизации культурами и социокультурами, в которых право и мораль, равно как государство и политика выступают, в ранге таких социокультурных систем и подсистем, которые, с понятными оговорками, можно уподобить частям некоего социального организма).
В этот же период он издает монографию “Политика и мораль. Кто должен сторожить стражу?” (1959), написанную совместно с коллегой, специализирующимся в области криминологии и социальной политики3. Уяснение новизны общетеоретической позиции Сорокина в вопросах социологизированного правопознания и теоретического правопонимания представляет известную трудность в силу перечисленных нами обстоятельств.
Контуры новой методологической ориентации
Первая крупная правоведческая работа монографического характера была подготовлена в тот период, когда Сорокин, будучи 24 лет от роду, обучался на третьем курсе юридического факультета Санкт-Петербургского университета. Он опубликовал ее в 1913 г., хотя на обложке книги стоит 1914 год. Эта книга имеет редкое для юридической литературы начала века название, которое (особенно подзаголовок) характеризует ее проблематику как определенно относящуюся к социологическому направлению в правоведении: “Преступление и кара, подвиг и награда. Социологический этюд об основных формах общественного поведения и морали”4.
К этому периоду Сорокин уже становится заметным исследователем и комментатором проблем социальной эволюции и прогресса, автором около полусотни статей и рецензий в периодической печати и научных сборниках. Его развернутая проблемная статья “Границы и предмет социологии” (1913 г.) вызывает отклик-рецензию таких известных ученых, как Н.И. Кареев и Н.Рожков. Подобный же отклик получает статья “Обзор теорий и основных проблем прогресса” (1914 г.). В один год с первой книгой выходит его крупная статья об историческом развитии наказаний, освещаемых с методологических позиций психологической теории права Петражицкого.
С первых же страниц своей книги автор заявляет о своем намерении критически рассмотреть сложившиеся и общеупотребительные понятия преступления и наказания. О них уже написаны “сотни тысяч томов”, но, несмотря на богатство определений, приходится констатировать, провозглашал не без юношеского задора наш автор, что “общепризнанного понятия преступления, а соответственно и наказания, до сих пор нет”. Происходит это, главным образом, вследствие того, что вместо анализа действительных причинных отношений, существующих в живой действительности, догматика уголовного права весьма усиленно занималась и занимается анализом перечисляемых в кодексе “преступных деяний” и тем самым игнорирует аналогичные явления, существующие вне кодекса и в кодексе не упоминаемые. Например, один кодекс считает определенный акт преступлением, а другой — нет (скажем, переход из одной веры в другую). В итоге с одной точки зрения данный акт есть преступление, а с другой — нет. А так как обычно исходят из требований кодекса и к ним же стараются приспособить свои определения, то и возникает “неразрешимая задача отождествления” в вопросе о том, что считать преступным актом
Отсюда проистекает еще одна ошибочная позиция — смешение теоретической точки зрения с практической, или сущего с должным. Приспосабливая свои определения к действующим законодательным уложениям, преследующим чисто практические задачи, догматика уголовного права не могла не впасть в этот грех смешения “сущего” и бывшего с “должным”. “Благодаря этому обстоятельству немудрено, что в ней были и до сих пор существуют тысячи “антиномий”, которые едва ли бы появились при резком разграничении этих принципиально различных точек зрения”5. Т. е. имеется (и в этом нетрудно убедиться) принципиальная разница между ответом на вопрос, что следует считать преступлением, и ответом на вопрос, что есть преступление и чем оно было.
Свой экскурс в историю поисков определений преступления Сорокин заключает несколько неожиданным реверансом в сторону психологической школы Петражицкого. Нельзя, утверждает он, признаки класса “преступных” актов искать вне психики. Другими словами, нельзя искать признаки “преступности” в самом содержании (убийство или спасение, кража или раздача, ложь или искренность) или в материальном характере актов. Чтобы определить класс преступных актов, надо охарактеризовать те признаки специальных психических переживаний, наличность которых в “душе” индивида обусловливают собой квалификацию им тех или иных актов как актов преступных. В каждом преступном акте даны по крайней мере два элемента психической жизни — представление “запрещенного” акта (представление об акте как противоречащем дозволительно-должному поведению) и “отталкивательная эмоция” (переживание, сопровождающееся отрицательным чувственным тоном, перерастающее в переживание оскорбления, вражды, ненависти, желания отомстить и т. д.). Эти специфические переживания, считает Сорокин, даны почти у всех людей всех времен и народов, правда, за исключением людей, страдающих моральной тупостью и моральным идиотизмом6. Так было выстроено понятие класса преступных актов или преступлений, сильно расходящееся с понятием догматики уголовного права и множеством других авторитетных в начале века правоведческих школ и методологических подходов.
Что касается общетеоретической позиции автора, связанной с его трактовкой природы права, то здесь несомненна его ориентация на совокупное рассмотрение индивидуального и группового поведения человека с точки зрения не только требований права (закона), но и с учетом требований морали. Таким образом, весьма древний и в то же самое время фундаментальный для любого варианта правопонимания вопрос о соотношении права и морали здесь истолкован в духе той философской традиции, которая их не разъединяла как явно специфические или определенно неоднородные, а, напротив, сближала, хотя и не отождествляла их.
Из своего обозрения исторического опыта регулирования правового общения отдельных народов в самые разные исторические эпохи Сорокин выводит “историческую тенденцию прогрессирующей быстроты эволюции и постепенного падения санкций, кривой кар и наград (преступлений и подвигов)”. Говоря о новизне своего предмета изучения, автор отмечает, что наказания за преступления, изучаемые догматикой уголовного права (т. е. изучаемые только путем формально-юридического анализа соответствующих текстов и такого же варианта комментирования этих текстов или соответствующей судебной практики), “не охватывают всего класса однородных явлений и имеют дело лишь с маленькой частью целого класса”. Эта характеристика может и сегодня считаться вполне работающей и результативной в обсуждении тех или иных бесспорных достоинств социологического изучения права по сравнению с более привычным и более распространенным в среде юристов приемом изучения и анализа, известным под общим названием догматики права. Последняя, как известно, не обсуждает ни природы и назначения права ( эти вопросы обсуждает философия права), ни социальной результативности правового регулирования (это ближе всего к социологии права) и т. д.
Так начинающий социологический исследователь и комментатор права подводит читателя к выводу о том, что социологический анализ не должен довольствоваться обсуждением только области официально регламентируемых преступлений и кар (подвигов и наград), изучаемых обычно дисциплиной уголовного права (или имеющей равное основание для существования дисциплины “наградного права”), и может ловить свою “рыбу” вне этой области, т. е. в “более обширных морях социальной реальности”.
Совокупное рассмотрение проблематики кар и наград (социального среза существующего карательного и мысленно проектируемого “наградного” права) явилось существенным обновлением сложившейся исследовательской традиции и, как это станет очевидным позднее, превратится усилиями самого Сорокина в более широкое и комплексное направление социологических (социокультурных) и социально-исторических интерпретаций социальных отношений, основанных на групповых или личных конфликтах в рамках семьи, общества и государства.
Первая монография Сорокина стала своеобразным откликом на потребность в более основательной проработке понятия преступления с более отчетливым обозначением его социальных аспектов и, в частности, вопроса о “проявлениях общественной и личной преступности” (пожелание Н.С.Таганцева, высказанное в его статье “Последнее двадцатилетие в истории уголовного права. 1867—1892 гг.”7. Она была написана на основе основательного знакомства с новейшей западноевропейской литературой по вопросам социологического изучения права и новейших публикаций памятников права древности (Законы вавилонского царя Хаммурапи, Законы Ману и др.). Иностранные авторы упоминаются в тексте по ходу изложения отдельных вопросов и представлены знатоками права из Англии, Франции, Германии и Италии, а также древними греческими и римскими авторами.
Книга Сорокина была снабжена благожелательным предисловием-напутствием М. М. Ковалевского, в ту пору признанного патриарха общей и политической социологии в российском обществоведении.
Особое место в идейном наследии Сорокина составляет его трактовка соотношения права и морали в жизни общества. Можно без преувеличения полагать, что эта тема предстает у него такой же сквозной и фундаментальной, какой она представала в творчестве его учителя Л. И. Петражицкого, обсудившего ее в своем фундаментальном труде “Теория права и государственности в связи с теорией нравственности” (СПб., 1910). Обратимся к некоторым выводам и суждениям Сорокина по данному вопросу, которые были предназначены для учебного использования в рамках курса общей теории права.
В задачу общей теории права, согласно Сорокину, входит определение правового явления, описание его основных признаков, классификация основных видов права, а также очерк происхождения и развития права, исследование основных законов правовой эволюции в связи с учением о правовом идеале, учение о влиянии права, его основных общественных функциях и его социальной роли8. При всей методологической нейтральности общего названия курса, учебник Сорокина представлял собой разновидность социологизированной интерпретации теории права (в особенности там, где речь идет об “основных общественных функциях права и его социальной роли”) с вкраплениями элементов истории философии права (эволюции права в его связи с эволюцией правового идеала) и собственно исторического познания права (очерк его происхождения и развития).
“Элементарный учебник” был издан в Ярославле в качестве пособия для кооперативно-общественной школы и курсов, т. е. был рассчитан на самую широкую читательскую аудиторию, впервые приобщаемую к основам правоведения. Язык учебника, манера изложения, аргументация выводов и обобщений и подобранные иллюстративные примеры и казусы вполне отвечали запросам такой аудитории. Глава первая посвящена прояснению вопроса вопросов всякой учебной правоведческой науки — что такое право? — и основным ответам на него, а также оказанию помощи читателю в выборе самого правильного ответа.
Логика прояснения главного вопроса строится с учетом общеизвестного и общеупотребительного в правовом общении сограждан, устоявшегося в их нравах и обыкновениях, известного из общеобразовательных дисциплин, религиозного опыта и т. д. “В обычной жизни мы постоянно слышим от других и постоянно употребляем сами слова: “право”, “правовое явление”, “я не имею права”; столь же часто мы пользуемся выражениями: “против права”, “не по закону”, “по справедливости” и т. п. Однако, если бы нас спросили, что такое “право”, едва ли бы многие из нас сумели дать точный и толковый ответ на этот вопрос. Если бы мы захотели найти этот ответ в книгах юристов, специально написанных на эту тему, то, прочтя десяток таких книг, мы узнали бы, что единодушного и одинакового ответа на этот вопрос не существует.
Вот почему нам необходимо подробнее остановиться на нем, рассмотреть главные ответы и решить, какой же из этих ответов правилен”9 .Одним из наиболее ранних ответов на вопрос “что такое право” был ответ, который гласил: “право — это веление, заповеди божества, указывающие людям, как люди должны жить, чтобы исполнить волю божества, что они должны делать и чего должны избегать”. Так думали в старину многие и так было у многих народов. “Из Библии вы знаете, — поясняет свою мысль Сорокин, — что первичным правом для евреев были 10 заповедей, начертанных на скрижалях завета и врученных Моисею самим Богом на горе Синайской. Если вы раскроете древние правовые кодексы других народов, например, весьма древние “Законы вавилонского царя Гаммураби” или столь же древние “Законы Ману” индусов, то и здесь вы встречаетесь с подобными же преданиями, рассматривающими право, как заповеди божества”10.
Критика этого самого древнего “ответа” снабжена была такими аргументами: земные дела и явления нужно объяснять земными же делами, а не вмешивать сюда божескую волю и делать ее ответственной за многие земные подлости и мерзости. Наука может и должна все объяснить естественными причинами, а не волей божества. Например, дикарь искренне верит в то, что бог ему приказывает убивать всех чужеродцев и закалывать жен на могиле мужей. Современный христианин не может считать подобные “заповеди” заповедями божества. Определение права как заповедей божества ничего не дает, ибо оно в “корне антинаучно”.
Следующее, более распространенное истолкование — право как официальный закон государства, т. е. как веления или обязательные правила, издаваемые или признаваемые государством. Оно не верно, поскольку подводит к выводу, что без государства нет и права. Между тем государство в качестве определенной формы общества появилось сравнительно поздно в истории человечества. До него были другие, более ранние формы общества. Таков тотем –“группа людей, связанных в одно целое определенной формой религиозных верований, признающих своим общим предком то или иное тотемическое животное или растение”. Таково родовое общество, где все связаны кровнородственными узами, и таково еще “не вполне оформленное территориально-племенное общество и т. д.”. В средние века появляются такие виды права, которые создавались помимо государства и государственной власти, — особое право горожан, право крестьян, право цехов и гильдий, право, устанавливаемое церковью. Кроме того, история развития права показывает, что сплошь и рядом право создавалось не высшей государственной властью, а ее подчиненными органами. “Так, в Риме масса правовых предписаний была создана судьей-претором. То же было и у мусульман. Так же было и остается до сих пор в Англии, где каждое решение судьи по вопросу, не предусмотренному законом, превращается в закон”. Из сказанного делается вывод о том, что “…во всяком постоянном человеческом обществе право, в виде определенных правил поведения, существует”11.
В обзоре последующих “ответов” Сорокин привлекает внимание лишь к отдельным их несовершенствам и неправильностям. В определении “право как принудительные правила поведения” он видит только часть истины, ибо право не только власть и сила, иначе разбойное насилие тоже следует считать правомерным. Восприятие права как общей воли (как выражения “воли всего народа”) тоже не выглядит бесспорным. На самом деле, считает Сорокин, большинство законов издается без ведома большинства населения, причем последнее обычно даже не знает большей части издаваемых законов. Некоторые считают право охраной свободы, т. е. видят основную роль права в охране и в согласовании свободы одного лица со свободой всех других. Неудача этого и предыдущих определений права вызвана попытками “определить право по его внутреннему содержанию и по его цели”. Некоторые считают главной целью права “защиту и разграничение интересов”, но здесь имеется двусмысленность: право деспота или право господина над рабом тоже следует считать защищающим “свободу деспота” и т. д.12.
Таким образом, резюмирует Сорокин, ни одно из приведенных определений права неприемлемо. Однако вместе с этой констатацией Сорокин обращает внимание на известное сходство всех рассмотренных определений, каждое из них так или иначе рассматривает право как “совокупность правил поведения”. Для доказательства этого положения Сорокин прямо в тексте составляет схему-таблицу, просто и доступно иллюстрирующую этот общий вывод. В результате получается, что право есть совокупность правил поведения (этот элемент определения присутствует во всех “ответах”, разногласия наступают при истолковании вопроса “какие именно правила поведения”), которые 1) даны божеством; 2) созданы и признаны государством; 3) принудительны и обязательны; 4) являются выражением общей воли; 5) охраняют свободу и разграничивают интересы.
Право в истолковании самого Сорокина предстает общеобязательными правилами поведения, издаваемыми и охраняемыми государством, в которых согласуется свобода одного лица со свободой других в целях разграничения и защиты интересов человека. Вслед за Петражицким Сорокин различает две специальные функции права, которые именуются соответственно распределительной и организационной. Обозревая влияние права на поведение человека и ход общественных событий, Сорокин выделяет дополнительно три основные формы такого влияния – чисто мотивационное влияние права; влияние его как принудительной силы; влияние его, основанное на роли повторения и привычки (“дрессирующая роль права”, включая сходную роль предусматриваемых правом кар или правом наград).
Наблюдая за своим поведением, замечает Сорокин при обсуждении соотношения права и нравственности, мы легко можем видеть, что множество наших поступков сопровождаются сходными переживаниями и множество правил воспринимаются нами не как обязательные, а как рекомендуемые. Например, призывы “люби врага”, “отдай свое имущество бедным” и др. Это правила нравственные, их особенность в том, что “они указывают поведение, но не обязывают”. Право в отличие от подобных правил обязывает с принуждением и наделяет участников соответствующими полномочиями. Право мирится с его исполнением третьими лицами, но этого не делает нравственность. “Нельзя быть нравственным и святым за чужой счет”. У права и морали, таким образом, разное отношение к мотивам человеческого поведения.
“По каким мотивам обязанное лицо исполняет свою (юридическую) обязанность — из страха ли наказания, или из корысти, или из чистого сознания долга — это имеет второстепенное значение, сплошь и рядом ничтожное”13 .
Обозревая все возможные социальные проявления права, Сорокин конструирует комплексную обобщающую характеристику права и сводит ее к трем основным измерениям — право как правила поведения; как правила и нормы, данные в психике в виде правовых убеждений; как правовые убеждения, реализованные и объективированные в источниках права, различных институтах политической организации общества.
Итак, право есть 1) “совокупность правил поведения, указывающих дозволительно-должное поведение путем распределения полномочий и обязанностей; 2) такие правила или нормы даны в психике людей в виде правовых убеждений, указывающих должное поведение путем признания и разграничения определенных прав и обязанностей за теми или иными лицами в различных случаях жизни; 3) эти правовые убеждения реализуются или объективируются: 1) в правовых устных суждениях; 2) в символически-правовых обрядах; 3) в писаных законах; 4) в поведении и поступках людей, вызванных к жизни этими убеждениями и представляющих осуществление их; 5) во всей социально-политической организации общества и в укладе его отдельных институтов (вероятно, элементов. — В. Г.) и учреждений”14.
Подобное обсуждение проблематики природы и назначения права носит одновременно и комплексный, и синтезирующий характер; нацеленность на такого рода синтезирование составляет весьма примечательное свойство — методологическое намерение в российском правоведении начала века. Но об этом чуть позже.
Путем дрессирующего влияния право может привить обычаи как дурные, общественно вредные, так и хорошие, общественно полезные. Например, привитие рабских привычек или привычек поведения свободного человека происходило не без помощи права. “Право прививало человечеству на протяжении истории нравы и обычаи и дурные и хорошие. Но число последних было гораздо больше. В общем и целом сила права служила хорошим и общественно полезным целям. Такая роль права была нормой, обратная — исключением”15.
Правовой прогресс с учетом такого влияния предстает для Сорокина прогрессом морально-правовым, а не чисто и не исключительно правовым только. Он различает при этом и дает развернутую характеристику нескольким “основным законам развития права”, которые практически тоже имеют комплексное морально-правовое измерение. Собственно законы развития права предстают не чем иным, как критериями, “объективными мерками” правового прогресса. Их несколько, и они получают следующие формулировки: критерий интересов личности; критерий правового равенства личности; критерий количественного роста солидарности и социально-благожелательного поведения; критерий качественного роста солидарности и социально-благожелательного поведения; критерий падения наказаний; критерий качества тех средств, которыми добывается социально-благожелательное поведение.
Берем, к примеру, критерий интересов личности. Право идеального общества — это право, отданное на служение личности и интересам ее развития. Поскольку верховной ценностью идеального общества является человеческая личность, ее благо и ее интересы, надобно делать вывод: “если с поступательным ходом истории право все более и более раскрепощает личность, увеличивает ее свободу и ее основные права, все более и более ценит интересы ее развития, это будет первым доказательством правового прогресса человечества”.
Следующий критерий — критерий правового равенства личности. Из принципа “самоценности личности” следует, по Сорокину, принцип правового и морального равенства личностей. Ведь только равноправные личности могут быть самоценными. И только равноценные личности могут быть самоценными. И далее вывод: “если с поступательным ходом истории правовое и моральное равенство личностей возрастает, это будет вторым свидетельством правового прогресса человечества”.
Третьим критерием правового прогресса указан количественный рост альтруизма и солидарности. Практически возможен способ измерения “солидарно-альтруистической энергии” в обществе, которая характеризуется числом лиц, по адресу которых требуется правом альтруистически-солидарное поведение. Здесь имеется в виду число лиц, по адресу которых не допускается совершение злостных и вредных для них поступков, с одной стороны, и интересы которых защищаются правом — с другой. Таким образом, “если мы имеем два одинаковых общества, из которых в первом социально-благожелательное поведение требуется только по адресу 100 человек, а во втором — по адресу 100 000 человек, то количественно любовь и солидарность во втором обществе будут в 1000 раз больше, чем в первом. Отсюда следует вывод: если с поступательным ходом истории окажется, что число лиц, по адресу которых требуется социально-благожелательное поведение, все более и более растет, то при прочих равных условиях это будет третьим доказательством правового прогресса человечества”.
Характерно и примечательно, что одним из критериев названо “падение (роли) наказаний”. Пятым критерием изменения правового прогресса человечества может служить, считает Сорокин, “падение наказаний и наград, применяемых правом для принуждения членов общества к социально-благожелательному и общественно полезному поведению”. Все выдвинутые и обоснованные критерии, позволяющие судить о том, как совершается с ходом истории правовой прогресс человечества и совершается ли он на самом деле, Сорокин именует также “морально-правовым барометром” человечества16.
“Мораль и право всех народов, всех времен прямо или косвенно, в различных терминах, хорошим и должным поведением по адресу “ближних” считали поведение, совпадающее с заповедью любви и солидарности, поведение, как выше было указано, полезное для группы, а не поведение, руководствующееся заветом ненависти к ближнему, причинения ему вреда, т.е. поведение общественно вредное. Таков практический опыт человечества и указываемый им критерий улучшения или ухудшения как самого права, так и морально-правового состояния человечества. Тот же критерий диктуется и современной морально-правовой совестью человечества”17.
Еще одним примером твердой и неизменной позиции Сорокина в вопросе о соотношении права и морали служит его трактовка роли и места права в социальной истории, т. е. в истории социальных отношений, социального общения. В томе втором “Социальной и культурной динамики” (1937), целиком посвященном “флуктуации систем истины, этики и права”, он утверждал, что право вообще и уголовное право в особенности характеризуют себя как лучшие по своим содержательным характеристикам выразители перемен, происходящих в нравах, а также в этноюридической ментальности в их повседневном рутинном проявлении. Каждая культура имеет некий ряд деления человеческих поступков в оппозиционных терминах-градациях, таких, например, как “правый и неправый”, “одобряемый и неодобряемый”, “моральный и неморальный”, “законный и незаконный”.
Это деление обнаруживается еще в примитивных обществах и затем в греко-римской и западной культурах, и так до наших дней. Оппозиционные элементы могут иметь и такую градацию — “правильный — более правильный — самый правильный”. В отношении неправильных поступков тоже есть своя градация: измена, фелония, мисдиминор в англо-саксонском употреблении; преступления, проступки и нарушения в русском и французском карательном праве. Градация правильных и неправильных проступков может выглядеть еще более сложной (дурной поступок, святотатство; героический поступок, святой, священный).
Отвечая на вопрос, почему уголовное право отражает этическую ментальность и этическую дифференциацию в большей мере, чем гражданское (цивильное), конституционное и административное право, Сорокин приводит такие доводы: уголовное (карательное) право больше любого другого связано с “неправильным” поведением в его худших формах; оно больше других говорит о формах неправильного поведения; градация преступлений является хорошим индикатором в сравнительном анализе тяжести специфического класса запретных деяний.
Право и мораль в современном обществе
Социологическое творчество выдающегося русского исследователя практически на всем его протяжении связано с обсуждением социальной роли и социальных возможностей права. Нечто подобное, но в разной степени своего структурного и предметного выражения, имело место в творчестве всех крупных современных социологов — от Монтескье и Конта до Дюркгейма и Вебера. В своем исследовании по общей и специальной социологии “Общество, культура и личность; их структура и динамика”(1947)18 Сорокин отнес социологию права к разряду специальных социологий (наряду с социологией преступления и наказания, или криминологией, наряду с социологией семьи, религии, искусства, экономической социологией и некоторыми другими). Обсуждая тему взаимосвязи и взаимозависимости между социологией и другими науками, он вполне определенно подчеркнул момент их взаимной зависимости. “В своих генерализующих функциях социология зависит от открытий в других социальных науках; но каждая наука, в свою очередь, зависит от смежных с нею наук, а специальные науки — от генерализующих, причем в неменьшей степени, если даже не в большей степени”19.
Социология зависит от истории, экономики, политологии и других общественных наук, но все они не в меньшей степени зависят от генерализирующей науки социологии. Сорокин уточняет свою мысль таким доводом из истории наук: “Социологические теории Платона и Аристотеля оказали огромное влияние на политическую, экономическую, правовую, историческую и другие специальные дисциплины, причем их влияние ощутимо вплоть до сегодняшнего дня”20.
В новое время была создана одна из самых важных работ в истории социологии и социальной науки. “Новая наука” Дж.Вико — “первый систематический труд по социальной и культурной динамике …он заслуженно ставит автора в ряд подлинных отцов социологии”. Монтескье написал, по мнению Сорокина, “первую систематическую социологию права и морали (“Дух законов”); …Савиньи и Пухта, которые в своих исследованиях возникновения и кристаллизации социальных институтов и права сказали большую часть того, что можно обнаружить в современной социологии народных обычаев и нравов, развитой Спенсером, Самнером и другими; Иеремия Бентам и другие утилитаристы показали роль утилитарных факторов в социокультурных явлениях в целом, а также в нравственных и правовых явлениях, в частности в форме “моральной арифметики” они пытались количественно проанализировать эти явления и измерить их социометрически. Важный вклад в различные области социологии был внесен также Беккарией, Боссюэ, Руссо, Кондильяком,.. Мабли,.. Морелли, Юмом, Кантом, Фихте, Блэкстоуном, Годвином и многими другими учеными этого периода”21.
В однотомнике 1957 г., представляющем сокращенное изложение фундаментального труда Сорокина по социокультурной динамике, пережитой человечеством за последние две с половиной тысячи лет, имеется весьма характерный подзаголовок, в котором прямо указывается на причастность права к этим социокультурным процессам. Этот обобщающий сводный труд, благословленный в свое время самим автором, называется так: “Социальная и культурная динамика: изучение изменений в главных системах искусства, познания истины, этики, права и социальных отношений”22.
Социологическое отображение природы и назначения права в исполнении Сорокина оказалось столь объемным и многоаспектным, что есть все основания считать его не только крупным представителем социологического изучения права, но также большим мастером социально-психологического анализа права, ислледователем правовой культуры разных исторических эпох и народов и т. д.
Подобная нацеленность на сводное и цельное обобщение исторических, социокультурных и методологических сведений о феномене права получили в литературе рассматриваемого периода название синтетического подхода — синтетической теории и синтетической истории права. Об этом направлении Сорокин был хорошо осведомлен еще в начальный период своей научно-исследовательской работы. Так, в 1913 г. он публикует рецензию на фундаментальный труд А. С. Ященко “Теория федерализма”, который имел характерный подзаголовок — “Опыт синтетической истории права и государства”.
Уже в работе “Преступление и кара, подвиг и награда” Сорокин поставил вопрос о возможном дополнении уголовного права его прямой противоположностью — “наградным правом” со всеми вытекающими последствиями для системы отраслей права. Плодотворной и перспективной выглядит сегодня еще одна тема этой книги — тема о коллективном преступном поведении и о соответствующей карательной политике23 .
Следует иметь в виду, что эта одновременно теоретическая и практическая проблема остается весьма сложной и неизменно дискуссионной и в конце ХХ столетия — как в зарубежном, так и российском правоведении. Эта проблема находит подтверждение также в несходной полностью судебной практике, законодательной политике и т. д. Типичный пример — как наказать виновников техногенной катастрофы — с радиоактивными выбросами в атмосферу, с выбросом сырой нефти в море и т. д. Юридическое лицо (предприятие) невозможно посадить в тюрьму. Однако проблема сводится не только к этому. И социологическое видение данной ситуации более всего убеждает в неоднозначности и особой актуальности данной проблемы.
Приведем мнение современного исследователя. “Традиционное уголовное право игнорирует вопрос о группе как о целостном субъекте преступного поведения, но на деле опыт нашего столетия показывает, что именно группы прежде всего становятся основными причинителями преступного вреда. Только группы ведут войны, занимаются этническими чистками и осуществляют геноцид, поддерживают диктаторские режимы и причастны к “исчезновению” людей, контролируют незаконный оборот наркотиков, занимаются “отмыванием денег”, изготовлением фальшивой и вредной для здоровья продукции и т.д. Виды таких групп варьируются от правительства и правящих клик до легализованных представительств организованной преступности и респектабельных корпораций. В целом мы можем называть их просто “законными формированиями”24.
Совокупное рассмотрение проблематики социальной роли кары и награды имеет ряд важных методологических следствий (для изучения ряда отраслей права и законодательной политики), выходящих далеко за пределы проблематики социологии уголовного права, например, для изучения области прав человека и гражданина. Провозглашенное впервые в наиболее отчетливой формулировке во французской Декларации прав человека и гражданина 1789 г. положение о равенстве граждан перед законом имело уточнение, гласящее о том, что это провозглашаемое равенство имеет целью обеспечить равенство перед законами карающими и законами покровительствующими (т. е. награждающими). Это положение о двойственном равенстве, зафиксированное Декларацией прав 1789 г., таким образом, вполне соизмеримо в своей теоретической части с концепцией социальной роли кар и наград Сорокина, которую можно считать своеобразным социологическим истолкованием правомерности этого конституционно-правового начала.
Другая область современного применения концепции Сорокина — это область истории правовых теорий. Находясь в понятной оппозиции доминирующему позитивистскому правопониманию, которое не делает особого различия между правом и законом и предпочитает сводить право к закону (законодательному установлению верховной власти в данном государстве), социологическое истолкование права со своей стороны также признает своеобразную командную силу закона, снабженного санкцией принуждения, но на этом не останавливается. В отличие от юриста-догматика, озабоченного больше техникой применения юридических правил, социолог права обращает внимание на социальную среду формирования и функционирования, в том числе и применения этих юридических правил.
Однако техника применения командной силы права может иметь не только профессиональное (судебное, консультационное, административное и т. д.) или общегражданское употребление, но также и политико-властное. Об этом весьма красноречиво свидетельствует опыт не только современных, но и весьма древних народов и культур.
Обращает на себя внимание то обстоятельство, что Сорокин постоянно обращался к опыту некоторых древних народов (египтян, вавилонян, евреев, индийцев, а также инков, ацтеков и майя, китайцев). Современные историко-правовые исследования подтверждают плодотворность подобного приема обсуждения правового опыта разных народов и стран в разные исторические периоды, которые могут быть весьма отдаленными от современности, но иметь с ней некоторые элементы преемственной связи в восприятии или использовании правовых предписаний. Особенно примечателен в этой связи опыт древнекитайских законников, именуемых обычно европейским термином “легисты”, которые едва ли не первыми в истории заявили о важности использования командной силы законов, которое должно быть составной частью умелого и результативного управления государством. Главные составляющие эффективного управления государством, по толкованию видного представителя школы легизма Хань Фэй-цзы (280—233 гг.), являются закон (фа), власть или сила (ши) и политическое искусство (шу).
Люди по природе своей эгоистичны, утверждал Хань Фэй-цзы, и реагируют только на наказания или награды. Награды и наказания — это самые главные инструменты управления. Законы в силу ясности и отчетливости своих формулировок должны прийти на смену расплывчатым моральным нормам (за верховенство моральных норм ратовали в это время последователи Конфуция, жившего тремя веками раньше). Понимание закона у Хань Фэй-цзы весьма близко обыденному его истолкованию в русском языке — как требования, обозначающего некую мысленно воспринимаемую черту, которую нельзя переступать. Он разъяснял, в частности, что фа представляет собой писаный закон, содержащий правила поведения, составленные правителем и обязательные для исполнения его подданными. Он сравнивал при этом закон с меловой линией, проведенной плотником, чтобы отделить прямое от кривого в некоем имеющемся пространстве. Идеи легистов вызвали большой интерес первого в истории древнего Китая создателя империи по имени Цинь Ши-хуанди, который сумел в ходе строительства империи провести наиболее радикальную в истории страны реформу государственного устройства и управления в легистском духе, отказавшись при этом от поддержки конфуцианцев и подвергнув их жестоким репрессиям25. Социологическое истолкование социальной роли кар и наград содействует более глубокому пониманию сути методологических, а в некоторых случаях и политических размежеваний не только между легистами и социологами права, но также между легистами и философами права в самых различных исторических модификациях — либералов, морализаторов, религиозных законоведов и т.д. Синтезаторский потенциал социологического анализа права — самый плодотворный в наборе имеющихся подходов и средств синтезирования, но, разумеется, не единственный. Приемы изучения и использования права и возникающие на их основе теории права не просто наличествуют. Говоря словами Сорокина, сказанными им в адрес теорий социального развития, эти теории “сосуществуют и соперничают между собой”. Поэтому в деле сочетания и возможного и желательного синтеза нескольких подходов необходимо составить представление о “законах” их распределения в историческом или социальном пространстве и об их “пульсации во времени”26.
В социальной диагностике кризисных тенденций Сорокин при всех шокирующих обывателя оценках сохранял уверенность в благоприятном выходе из этого культурно-цивилизационного кризиса. Каждый значительный аспект жизни, организации и культуры западного общества, утверждал Сорокин, пребывает в чрезвычайном кризисе. И тело и душа его больны. “Если ни религиозные, ни этические, ни юридические ценности не контролируют наше поведение, что тогда остается? Ничего, кроме голой силы и обмана”. Мы живем, рассуждал философ и социолог, по-видимому, между двумя эпохами — умирающей чувственной (секулярной) культурой нашего великолепного вчера (“блестящего шестисотлетнего дня”) и наступающей после ночи переходного периода (новой, интегральной) культурой творческого завтра27.
По удачному обобщению Т. С. Васильевой, ”разделяемая Сорокиным озабоченность западного общества катастрофическим развитием цивилизации, вопреки прогрессистским эйфорическим ожиданиям предшествующего периода интенсивного научного и экономического роста, стимулировала создание синтетической научной теории, которая, по его мнению, поможет предотвратить третью мировую войну и будет способствовать оздоровлению человечества. Недееспособность политических и экономических средств казалась очевидной: демократические режимы, как показывали исторические документы, были не менее воинственны, чем автократические. Высокая степень образованности в ХХ в. не помешала этому веку стать самым кровопролитным из последних двадцати пяти веков греко-римской и европейской истории”28.
Авторитет ученого был высоким и бесспорным. В годы революции 1905 и затем 1917 гг. его не единожды спасали от судебной расправы и тюрьмы благодаря ходатайству главным образом представителей научной общественности. В Америке, где он стал основателем факультета социологии Гарвардского университета, вершиной его славы можно считать избрание его президентом Американской социологической ассоциации в тот момент, когда он уже вышел в отставку. В момент получения гранта для своего самого крупного и далеко не бесспорного труда (с точки зрения научной или финансовой политики) его меценат, американский бизнесмен Эли Лилли, специально отметил, что финансовая помощь предложена Сорокину как одному “из немногих ученых, способных плодотворно исследовать проблемы нравственного и интеллектуального обновления растерянного и деморализованного человечества”29.
А. Тойнби, с которым Сорокин в свое время вступил в плодотворный диалог по вопросу о понимании истории различных цивилизаций, написал в прощальном слове: ”Ни один из будущих исследователей дел человеческих не сможет пройти мимо трудов Сорокина. Будущий исследователь может стать его последователем или может стать несогласным с ним, но в обоих случаях его встреча с Сорокиным станет главным событием в его собственном умственном развитии”30.
В последнее время в учебной литературе по общей теории права произошла новация в наименовании дисциплины. Вместо традиционного для нескольких десятилетий названия “Теория государства и права” учебные курсы стали именоваться “Теорией права и государства”. Если сравнить это название с вышеприведенным названием труда Петражицкого и учебником самого Сорокина, эта новация не будет выглядеть сколько-нибудь радикальной. Однако именно сегодня вновь актуализируются суждения автора “Элементарного учебника”, которому в свое время тоже пришлось, судя по всему, выбирать между двумя названиями. И вот что он писал по этому поводу на страницах своего учебного издания, в котором право обсуждалось в его связи именно с государством: “Появление государственной формы общежития не означает собою чего-то исключительного, а знаменует лишь возникновение новой формы общежития, где объединяющей связью выступает связь иная, чем в тотемическом и родовом обществе… Из сказанного ясна вся ошибочность мнения, гласящего, что право обязано своим существованием государству, что оно появляется только с возникновением государства, и т. д., как это утверждает теория, видящая в праве только официальный закон государства (имеется в виду теория правового позитивизма. — В.Г.). Подобные теории ставят дело вверх ногами”31.
В современной теоретико-правовой литературе имя Сорокина прочно утвердилось в двух рубриках — в социологической теории уголовного права, социологии права и психологической теории права32. Вполне вероятно, что дань признательности этому исполинскому универсальному уму научная общественность самых разных, в том числе новых, отраслей знания будет отдаваться и в последующем.
--------------------------------------------------------------------------------
1 Sorokin P.A. A Social and Cultural Dynamics Vols. 1-4. N.Y., 1937—1941; Sorokin P.A. The Crisis of Our Age.: The Social and Cultural Outlook N.Y., 1941.
2 Sorokin P.A. A Long Journey. New Haven, 1963. P. 75, 43—44.
3 Sorokin P.A., Lunden W.A. Power and Morality. Who Shall Guard the Guardians? Boston, 1959.
4 Сорокин П.А. Преступление и кара, подвиг и награда. Социологический этюд об основных формах общественного поведения и морали. —СПб.: Изд-во Я.Г. Долбышева, 1914. Эта работа цитируется по изданию: Сорокин П.А. Человек. Цивилизация. Общество. Общ. ред., сост. и пред. А.Ю. Согомонов. —М.: Политиздат, 1992. С.32—156.
5 Сорокин П.А. Указ. соч. С.60, 62.
6 См. там же. С. 74—76.
7 См. его: Русское уголовное право. Лекции. Часть общая. Т. 2. М., 1994. С. 377.
8 Сорокин П.А. Элементарный учебник общей теории права в связи с теорией государства. Ярославль, 1919. С. 3—4.
9 Там же. С. 5.
10 Там же. С. 5—6.
11 Сорокин П.А. Элементарный учебник общей теории права в связи с теорией государства. С. 8, 7.
12 Там же. С. 11.
13 См.: Сорокин П.А. Элементарный учебник общей теории права в связи с теорией государства. С. 18—20.
14 Там же. С. 31.
15 Там же. С. 186.
16 См.: Сорокин П.А. Элементарный учебник общей теории права в связи с теорией государства. С. 186—196.
17 Там же. С. 190.
18 Sorokin P.A. Society, Culture and Personality: Their Structure and Dynamics: A System of General Sociology. N.Y., 1947.
19 Цит. по: Сорокин П.А. Человек. Цивилизация. Культура. С. 171.
20 Там же.
21 Там же. С. 178.
22 Social and cultural dynamics: A study of change in major systems of arts, truth, ethics, law and social relationships/ Whith new introduction by Richard M. P. -Rev. and abridged in one vol. by auth. -New Brunswick, 1985. -XXX, 719. p. Repr. of 1957-th ed.
23 С учетом опыта многих зарубежных народов и государств, “уголовное право” сегодня следует называть, по всей видимости, “карательным правом”. Это в первую очередь вызвано повышенной степенью неясности старинного слова “уголовный”. Название “криминальное право” в данном случае вряд ли предпочтительнее названия “уголовное право”, хотя оно имеет в своей этимологии указание на повышенную общественную опасность преступного акта (crimen — лат. осуждение; деяние, преследуемое публичным обвинением). Наиболее адекватным выглядит сегодня наименование отрасли во французском юридическом лексиконе, где эта отрасль и сам кодекс именуются с использованием слова “карательный, наказательный” — droit penal, Code penal ).
24 Дж. Флетчер в кн.: Флетчер Дж., Наумов А. Основные концепции современного уголовного права. —М.: Юрист, 1998. С. 481.
25 Подробно см.: Великие мыслители Востока / Пер. с англ. —М.: Крон-Пресс, 1998. С. 57—63.
26 См.: Питирим Сорокин. Социальная и культурная динамика. Главы из книги//В сб.: Сорокин П. Социальная и культурная динамика. Библиография трудов П.А.Сорокина. М., 1999. С. 25.
27 Питирим Сорокин. Главные тенденции нашего времени/Пер., сост. и предисл. Т. С. Васильевой. —М.: Наука, 1997. С. 16 и 61.
28 Васильева Т. С. Социология Питирима Сорокина (1889—1968). — В кн.: Питирим Сорокин. Главные тенденции нашего времени. С. 337.
29 Сорокин П. Дальняя дорога: Автобиография. М., 1992. С. 199.
30 Arn. J. Toynbee. “Tribute”. — Indian Journal of Soc. Research 9 [April 1968]: XVI.
31 См.: Указ. соч. С. 131.
32 См. об этом: История политических и правовых учений. Изд.2-е. М.: Норма, 1998. С. 615—619, 680—681.
ИСТОЧНИК: журнал "ПРАВО И ПОЛИТИКА" №2,2000
Питирим Александрович Сорокин (1889—1968) — выдающийся социолог ХХ столетия и неординарный мыслитель, до сих пор остающийся заметной и до конца не понятой творческой личностью, особенно в свете мировоззренческих и футурологических концепций последних десятилетий. После окончания юридического факультета он в 1919 г. становится профессором Петроградского университета, где читает первый систематизированный курс социологии. С 1922 г. — в вынужденной эмиграции. В 1930 г. становится профессором Гарвардского университета, где возглавляет социологический факультет. Свою научную и преподавательскую деятельность он начинал в традиции социологической школы права, но затем круг его интересов перемещается в область социологии культуры как теории социального взаимодействия общества, культуры и личности.
Сорокин получил всемирную известность за свои фундаментальные труды в области макросоциологического истолкования истории культуры (цивилизаций) и других крупных социальных феноменов, таких, как история революций, социальная структура и мобильность, особенности современных исторических и социальных философий, социальная природа и характер протекания кризиса современной западной цивилизации (культуры), которая должна в скором, по мнению социолога, времени смениться новой цивилизацией (культурой). Многих современников поражали масштабность его исследовательских замыслов и поистине титанический труд по их реализации. Его научные интересы простирались в область философии, истории, психологии, искусства, этики, права и конечно же — социальных (социокультурных) явлений с такими их существенными характеристиками, как ценности, нормы, значения.
Важнейшим итоговым произведением Сорокина в области социологии, в котором воплотился его интегральный синтез макросоциологии, стал четырехтомный труд под названием “Социальная и культурная динамика” (1937—1941). Адаптированное воспроизведение основных результатов этого труда было сделано в книге под названием “Кризис нашего времени”(1941)1.
В области правоведения творческий вклад социолога состоит из работ, исполненных в жанре юридической социологии и социологизированной общей теории права (до вынужденного отъезда из России, 1912—1922 гг.), и затем, во время американского периода его творческой биографии (1923—1968), — из работ в жанре общей и специальной социологии, в которых право (а также государство и политика) предстает в тесной взаимосвязи, сосуществовании и взаимодействии с другими классами и системами социально-культурных явлений — прежде всего моралью, религией, нравами, психологией, политикой, экономикой и др.
Отличительной особенностью творческого настроя социолога стало рано возникшее и надолго сохранившееся стремление интегрировать все гуманитарное знание своего времени в некую унифицированную систему, а в конце жизни была сделана заявка на унификацию гуманитарного знания с естествознанием. По его собственным обобщениям, такая методологическая ориентация во многом стала возможной для начинающего исследователя в силу своеобразия философской базы партии эсеров, к которой он примкнул в годы своей студенческой жизни и начальной политической деятельности. Партия считала себя партией всех трудящихся (рабочих, крестьян, интеллигенции). Ее философская позиция — в отличие от позиций социал-демократов большевистской или меньшевистской ориентации — была в значительной степени “интегральной и идеалистической”: она признавала особую роль творческих идей, особую значимость неэкономических факторов в деле детерминации социальных процессов и человеческого поведения и др.
В итоге своего приобщения к этой позиции и первых опытов научной “интегралистской” деятельности Сорокин стал исследователем в духе критического реализма (в духе “эмпирического неопозитивизма”, по его более поздней самооценке) — с точки зрения философской. С точки зрения методологии его позиция представляла собой в этот период синтез контовско-спенсеровской социологии эволюции и прогресса с дополнениями из социологических теорий Н. Михайловского, П. Лаврова, Е. Де-Роберти, Л. Петражицкого, М. Ковалевского, М. Ростовцева и П.Кропоткина (из соотечественников) и Г.Тарда, Э.Дюркгейма, Р.Штаммлера, К. Маркса, В.Парето из числа европейских социологов. Политические взгляды Сорокина представляли собой разновидность “социальной идеологии, основанной на этике солидарности, взаимовыручки и свободы”. В целом же, по прошествии значительного времени, он назовет себя в этой стадии своего духовного и научного становления “теленком, смотрящим на мир через розовые очки”2. Следующий период творческой биографии относится к разряду философствующего социологизирования в русле интегральной макросоциологии, когда объектом анализа и размышлений становятся макросистемы, сопоставимые с цивилизациями (Сорокин предпочитает именовать цивилизации культурами и социокультурами, в которых право и мораль, равно как государство и политика выступают, в ранге таких социокультурных систем и подсистем, которые, с понятными оговорками, можно уподобить частям некоего социального организма).
В этот же период он издает монографию “Политика и мораль. Кто должен сторожить стражу?” (1959), написанную совместно с коллегой, специализирующимся в области криминологии и социальной политики3. Уяснение новизны общетеоретической позиции Сорокина в вопросах социологизированного правопознания и теоретического правопонимания представляет известную трудность в силу перечисленных нами обстоятельств.
Контуры новой методологической ориентации
Первая крупная правоведческая работа монографического характера была подготовлена в тот период, когда Сорокин, будучи 24 лет от роду, обучался на третьем курсе юридического факультета Санкт-Петербургского университета. Он опубликовал ее в 1913 г., хотя на обложке книги стоит 1914 год. Эта книга имеет редкое для юридической литературы начала века название, которое (особенно подзаголовок) характеризует ее проблематику как определенно относящуюся к социологическому направлению в правоведении: “Преступление и кара, подвиг и награда. Социологический этюд об основных формах общественного поведения и морали”4.
К этому периоду Сорокин уже становится заметным исследователем и комментатором проблем социальной эволюции и прогресса, автором около полусотни статей и рецензий в периодической печати и научных сборниках. Его развернутая проблемная статья “Границы и предмет социологии” (1913 г.) вызывает отклик-рецензию таких известных ученых, как Н.И. Кареев и Н.Рожков. Подобный же отклик получает статья “Обзор теорий и основных проблем прогресса” (1914 г.). В один год с первой книгой выходит его крупная статья об историческом развитии наказаний, освещаемых с методологических позиций психологической теории права Петражицкого.
С первых же страниц своей книги автор заявляет о своем намерении критически рассмотреть сложившиеся и общеупотребительные понятия преступления и наказания. О них уже написаны “сотни тысяч томов”, но, несмотря на богатство определений, приходится констатировать, провозглашал не без юношеского задора наш автор, что “общепризнанного понятия преступления, а соответственно и наказания, до сих пор нет”. Происходит это, главным образом, вследствие того, что вместо анализа действительных причинных отношений, существующих в живой действительности, догматика уголовного права весьма усиленно занималась и занимается анализом перечисляемых в кодексе “преступных деяний” и тем самым игнорирует аналогичные явления, существующие вне кодекса и в кодексе не упоминаемые. Например, один кодекс считает определенный акт преступлением, а другой — нет (скажем, переход из одной веры в другую). В итоге с одной точки зрения данный акт есть преступление, а с другой — нет. А так как обычно исходят из требований кодекса и к ним же стараются приспособить свои определения, то и возникает “неразрешимая задача отождествления” в вопросе о том, что считать преступным актом
Отсюда проистекает еще одна ошибочная позиция — смешение теоретической точки зрения с практической, или сущего с должным. Приспосабливая свои определения к действующим законодательным уложениям, преследующим чисто практические задачи, догматика уголовного права не могла не впасть в этот грех смешения “сущего” и бывшего с “должным”. “Благодаря этому обстоятельству немудрено, что в ней были и до сих пор существуют тысячи “антиномий”, которые едва ли бы появились при резком разграничении этих принципиально различных точек зрения”5. Т. е. имеется (и в этом нетрудно убедиться) принципиальная разница между ответом на вопрос, что следует считать преступлением, и ответом на вопрос, что есть преступление и чем оно было.
Свой экскурс в историю поисков определений преступления Сорокин заключает несколько неожиданным реверансом в сторону психологической школы Петражицкого. Нельзя, утверждает он, признаки класса “преступных” актов искать вне психики. Другими словами, нельзя искать признаки “преступности” в самом содержании (убийство или спасение, кража или раздача, ложь или искренность) или в материальном характере актов. Чтобы определить класс преступных актов, надо охарактеризовать те признаки специальных психических переживаний, наличность которых в “душе” индивида обусловливают собой квалификацию им тех или иных актов как актов преступных. В каждом преступном акте даны по крайней мере два элемента психической жизни — представление “запрещенного” акта (представление об акте как противоречащем дозволительно-должному поведению) и “отталкивательная эмоция” (переживание, сопровождающееся отрицательным чувственным тоном, перерастающее в переживание оскорбления, вражды, ненависти, желания отомстить и т. д.). Эти специфические переживания, считает Сорокин, даны почти у всех людей всех времен и народов, правда, за исключением людей, страдающих моральной тупостью и моральным идиотизмом6. Так было выстроено понятие класса преступных актов или преступлений, сильно расходящееся с понятием догматики уголовного права и множеством других авторитетных в начале века правоведческих школ и методологических подходов.
Что касается общетеоретической позиции автора, связанной с его трактовкой природы права, то здесь несомненна его ориентация на совокупное рассмотрение индивидуального и группового поведения человека с точки зрения не только требований права (закона), но и с учетом требований морали. Таким образом, весьма древний и в то же самое время фундаментальный для любого варианта правопонимания вопрос о соотношении права и морали здесь истолкован в духе той философской традиции, которая их не разъединяла как явно специфические или определенно неоднородные, а, напротив, сближала, хотя и не отождествляла их.
Из своего обозрения исторического опыта регулирования правового общения отдельных народов в самые разные исторические эпохи Сорокин выводит “историческую тенденцию прогрессирующей быстроты эволюции и постепенного падения санкций, кривой кар и наград (преступлений и подвигов)”. Говоря о новизне своего предмета изучения, автор отмечает, что наказания за преступления, изучаемые догматикой уголовного права (т. е. изучаемые только путем формально-юридического анализа соответствующих текстов и такого же варианта комментирования этих текстов или соответствующей судебной практики), “не охватывают всего класса однородных явлений и имеют дело лишь с маленькой частью целого класса”. Эта характеристика может и сегодня считаться вполне работающей и результативной в обсуждении тех или иных бесспорных достоинств социологического изучения права по сравнению с более привычным и более распространенным в среде юристов приемом изучения и анализа, известным под общим названием догматики права. Последняя, как известно, не обсуждает ни природы и назначения права ( эти вопросы обсуждает философия права), ни социальной результативности правового регулирования (это ближе всего к социологии права) и т. д.
Так начинающий социологический исследователь и комментатор права подводит читателя к выводу о том, что социологический анализ не должен довольствоваться обсуждением только области официально регламентируемых преступлений и кар (подвигов и наград), изучаемых обычно дисциплиной уголовного права (или имеющей равное основание для существования дисциплины “наградного права”), и может ловить свою “рыбу” вне этой области, т. е. в “более обширных морях социальной реальности”.
Совокупное рассмотрение проблематики кар и наград (социального среза существующего карательного и мысленно проектируемого “наградного” права) явилось существенным обновлением сложившейся исследовательской традиции и, как это станет очевидным позднее, превратится усилиями самого Сорокина в более широкое и комплексное направление социологических (социокультурных) и социально-исторических интерпретаций социальных отношений, основанных на групповых или личных конфликтах в рамках семьи, общества и государства.
Первая монография Сорокина стала своеобразным откликом на потребность в более основательной проработке понятия преступления с более отчетливым обозначением его социальных аспектов и, в частности, вопроса о “проявлениях общественной и личной преступности” (пожелание Н.С.Таганцева, высказанное в его статье “Последнее двадцатилетие в истории уголовного права. 1867—1892 гг.”7. Она была написана на основе основательного знакомства с новейшей западноевропейской литературой по вопросам социологического изучения права и новейших публикаций памятников права древности (Законы вавилонского царя Хаммурапи, Законы Ману и др.). Иностранные авторы упоминаются в тексте по ходу изложения отдельных вопросов и представлены знатоками права из Англии, Франции, Германии и Италии, а также древними греческими и римскими авторами.
Книга Сорокина была снабжена благожелательным предисловием-напутствием М. М. Ковалевского, в ту пору признанного патриарха общей и политической социологии в российском обществоведении.
Особое место в идейном наследии Сорокина составляет его трактовка соотношения права и морали в жизни общества. Можно без преувеличения полагать, что эта тема предстает у него такой же сквозной и фундаментальной, какой она представала в творчестве его учителя Л. И. Петражицкого, обсудившего ее в своем фундаментальном труде “Теория права и государственности в связи с теорией нравственности” (СПб., 1910). Обратимся к некоторым выводам и суждениям Сорокина по данному вопросу, которые были предназначены для учебного использования в рамках курса общей теории права.
В задачу общей теории права, согласно Сорокину, входит определение правового явления, описание его основных признаков, классификация основных видов права, а также очерк происхождения и развития права, исследование основных законов правовой эволюции в связи с учением о правовом идеале, учение о влиянии права, его основных общественных функциях и его социальной роли8. При всей методологической нейтральности общего названия курса, учебник Сорокина представлял собой разновидность социологизированной интерпретации теории права (в особенности там, где речь идет об “основных общественных функциях права и его социальной роли”) с вкраплениями элементов истории философии права (эволюции права в его связи с эволюцией правового идеала) и собственно исторического познания права (очерк его происхождения и развития).
“Элементарный учебник” был издан в Ярославле в качестве пособия для кооперативно-общественной школы и курсов, т. е. был рассчитан на самую широкую читательскую аудиторию, впервые приобщаемую к основам правоведения. Язык учебника, манера изложения, аргументация выводов и обобщений и подобранные иллюстративные примеры и казусы вполне отвечали запросам такой аудитории. Глава первая посвящена прояснению вопроса вопросов всякой учебной правоведческой науки — что такое право? — и основным ответам на него, а также оказанию помощи читателю в выборе самого правильного ответа.
Логика прояснения главного вопроса строится с учетом общеизвестного и общеупотребительного в правовом общении сограждан, устоявшегося в их нравах и обыкновениях, известного из общеобразовательных дисциплин, религиозного опыта и т. д. “В обычной жизни мы постоянно слышим от других и постоянно употребляем сами слова: “право”, “правовое явление”, “я не имею права”; столь же часто мы пользуемся выражениями: “против права”, “не по закону”, “по справедливости” и т. п. Однако, если бы нас спросили, что такое “право”, едва ли бы многие из нас сумели дать точный и толковый ответ на этот вопрос. Если бы мы захотели найти этот ответ в книгах юристов, специально написанных на эту тему, то, прочтя десяток таких книг, мы узнали бы, что единодушного и одинакового ответа на этот вопрос не существует.
Вот почему нам необходимо подробнее остановиться на нем, рассмотреть главные ответы и решить, какой же из этих ответов правилен”9 .Одним из наиболее ранних ответов на вопрос “что такое право” был ответ, который гласил: “право — это веление, заповеди божества, указывающие людям, как люди должны жить, чтобы исполнить волю божества, что они должны делать и чего должны избегать”. Так думали в старину многие и так было у многих народов. “Из Библии вы знаете, — поясняет свою мысль Сорокин, — что первичным правом для евреев были 10 заповедей, начертанных на скрижалях завета и врученных Моисею самим Богом на горе Синайской. Если вы раскроете древние правовые кодексы других народов, например, весьма древние “Законы вавилонского царя Гаммураби” или столь же древние “Законы Ману” индусов, то и здесь вы встречаетесь с подобными же преданиями, рассматривающими право, как заповеди божества”10.
Критика этого самого древнего “ответа” снабжена была такими аргументами: земные дела и явления нужно объяснять земными же делами, а не вмешивать сюда божескую волю и делать ее ответственной за многие земные подлости и мерзости. Наука может и должна все объяснить естественными причинами, а не волей божества. Например, дикарь искренне верит в то, что бог ему приказывает убивать всех чужеродцев и закалывать жен на могиле мужей. Современный христианин не может считать подобные “заповеди” заповедями божества. Определение права как заповедей божества ничего не дает, ибо оно в “корне антинаучно”.
Следующее, более распространенное истолкование — право как официальный закон государства, т. е. как веления или обязательные правила, издаваемые или признаваемые государством. Оно не верно, поскольку подводит к выводу, что без государства нет и права. Между тем государство в качестве определенной формы общества появилось сравнительно поздно в истории человечества. До него были другие, более ранние формы общества. Таков тотем –“группа людей, связанных в одно целое определенной формой религиозных верований, признающих своим общим предком то или иное тотемическое животное или растение”. Таково родовое общество, где все связаны кровнородственными узами, и таково еще “не вполне оформленное территориально-племенное общество и т. д.”. В средние века появляются такие виды права, которые создавались помимо государства и государственной власти, — особое право горожан, право крестьян, право цехов и гильдий, право, устанавливаемое церковью. Кроме того, история развития права показывает, что сплошь и рядом право создавалось не высшей государственной властью, а ее подчиненными органами. “Так, в Риме масса правовых предписаний была создана судьей-претором. То же было и у мусульман. Так же было и остается до сих пор в Англии, где каждое решение судьи по вопросу, не предусмотренному законом, превращается в закон”. Из сказанного делается вывод о том, что “…во всяком постоянном человеческом обществе право, в виде определенных правил поведения, существует”11.
В обзоре последующих “ответов” Сорокин привлекает внимание лишь к отдельным их несовершенствам и неправильностям. В определении “право как принудительные правила поведения” он видит только часть истины, ибо право не только власть и сила, иначе разбойное насилие тоже следует считать правомерным. Восприятие права как общей воли (как выражения “воли всего народа”) тоже не выглядит бесспорным. На самом деле, считает Сорокин, большинство законов издается без ведома большинства населения, причем последнее обычно даже не знает большей части издаваемых законов. Некоторые считают право охраной свободы, т. е. видят основную роль права в охране и в согласовании свободы одного лица со свободой всех других. Неудача этого и предыдущих определений права вызвана попытками “определить право по его внутреннему содержанию и по его цели”. Некоторые считают главной целью права “защиту и разграничение интересов”, но здесь имеется двусмысленность: право деспота или право господина над рабом тоже следует считать защищающим “свободу деспота” и т. д.12.
Таким образом, резюмирует Сорокин, ни одно из приведенных определений права неприемлемо. Однако вместе с этой констатацией Сорокин обращает внимание на известное сходство всех рассмотренных определений, каждое из них так или иначе рассматривает право как “совокупность правил поведения”. Для доказательства этого положения Сорокин прямо в тексте составляет схему-таблицу, просто и доступно иллюстрирующую этот общий вывод. В результате получается, что право есть совокупность правил поведения (этот элемент определения присутствует во всех “ответах”, разногласия наступают при истолковании вопроса “какие именно правила поведения”), которые 1) даны божеством; 2) созданы и признаны государством; 3) принудительны и обязательны; 4) являются выражением общей воли; 5) охраняют свободу и разграничивают интересы.
Право в истолковании самого Сорокина предстает общеобязательными правилами поведения, издаваемыми и охраняемыми государством, в которых согласуется свобода одного лица со свободой других в целях разграничения и защиты интересов человека. Вслед за Петражицким Сорокин различает две специальные функции права, которые именуются соответственно распределительной и организационной. Обозревая влияние права на поведение человека и ход общественных событий, Сорокин выделяет дополнительно три основные формы такого влияния – чисто мотивационное влияние права; влияние его как принудительной силы; влияние его, основанное на роли повторения и привычки (“дрессирующая роль права”, включая сходную роль предусматриваемых правом кар или правом наград).
Наблюдая за своим поведением, замечает Сорокин при обсуждении соотношения права и нравственности, мы легко можем видеть, что множество наших поступков сопровождаются сходными переживаниями и множество правил воспринимаются нами не как обязательные, а как рекомендуемые. Например, призывы “люби врага”, “отдай свое имущество бедным” и др. Это правила нравственные, их особенность в том, что “они указывают поведение, но не обязывают”. Право в отличие от подобных правил обязывает с принуждением и наделяет участников соответствующими полномочиями. Право мирится с его исполнением третьими лицами, но этого не делает нравственность. “Нельзя быть нравственным и святым за чужой счет”. У права и морали, таким образом, разное отношение к мотивам человеческого поведения.
“По каким мотивам обязанное лицо исполняет свою (юридическую) обязанность — из страха ли наказания, или из корысти, или из чистого сознания долга — это имеет второстепенное значение, сплошь и рядом ничтожное”13 .
Обозревая все возможные социальные проявления права, Сорокин конструирует комплексную обобщающую характеристику права и сводит ее к трем основным измерениям — право как правила поведения; как правила и нормы, данные в психике в виде правовых убеждений; как правовые убеждения, реализованные и объективированные в источниках права, различных институтах политической организации общества.
Итак, право есть 1) “совокупность правил поведения, указывающих дозволительно-должное поведение путем распределения полномочий и обязанностей; 2) такие правила или нормы даны в психике людей в виде правовых убеждений, указывающих должное поведение путем признания и разграничения определенных прав и обязанностей за теми или иными лицами в различных случаях жизни; 3) эти правовые убеждения реализуются или объективируются: 1) в правовых устных суждениях; 2) в символически-правовых обрядах; 3) в писаных законах; 4) в поведении и поступках людей, вызванных к жизни этими убеждениями и представляющих осуществление их; 5) во всей социально-политической организации общества и в укладе его отдельных институтов (вероятно, элементов. — В. Г.) и учреждений”14.
Подобное обсуждение проблематики природы и назначения права носит одновременно и комплексный, и синтезирующий характер; нацеленность на такого рода синтезирование составляет весьма примечательное свойство — методологическое намерение в российском правоведении начала века. Но об этом чуть позже.
Путем дрессирующего влияния право может привить обычаи как дурные, общественно вредные, так и хорошие, общественно полезные. Например, привитие рабских привычек или привычек поведения свободного человека происходило не без помощи права. “Право прививало человечеству на протяжении истории нравы и обычаи и дурные и хорошие. Но число последних было гораздо больше. В общем и целом сила права служила хорошим и общественно полезным целям. Такая роль права была нормой, обратная — исключением”15.
Правовой прогресс с учетом такого влияния предстает для Сорокина прогрессом морально-правовым, а не чисто и не исключительно правовым только. Он различает при этом и дает развернутую характеристику нескольким “основным законам развития права”, которые практически тоже имеют комплексное морально-правовое измерение. Собственно законы развития права предстают не чем иным, как критериями, “объективными мерками” правового прогресса. Их несколько, и они получают следующие формулировки: критерий интересов личности; критерий правового равенства личности; критерий количественного роста солидарности и социально-благожелательного поведения; критерий качественного роста солидарности и социально-благожелательного поведения; критерий падения наказаний; критерий качества тех средств, которыми добывается социально-благожелательное поведение.
Берем, к примеру, критерий интересов личности. Право идеального общества — это право, отданное на служение личности и интересам ее развития. Поскольку верховной ценностью идеального общества является человеческая личность, ее благо и ее интересы, надобно делать вывод: “если с поступательным ходом истории право все более и более раскрепощает личность, увеличивает ее свободу и ее основные права, все более и более ценит интересы ее развития, это будет первым доказательством правового прогресса человечества”.
Следующий критерий — критерий правового равенства личности. Из принципа “самоценности личности” следует, по Сорокину, принцип правового и морального равенства личностей. Ведь только равноправные личности могут быть самоценными. И только равноценные личности могут быть самоценными. И далее вывод: “если с поступательным ходом истории правовое и моральное равенство личностей возрастает, это будет вторым свидетельством правового прогресса человечества”.
Третьим критерием правового прогресса указан количественный рост альтруизма и солидарности. Практически возможен способ измерения “солидарно-альтруистической энергии” в обществе, которая характеризуется числом лиц, по адресу которых требуется правом альтруистически-солидарное поведение. Здесь имеется в виду число лиц, по адресу которых не допускается совершение злостных и вредных для них поступков, с одной стороны, и интересы которых защищаются правом — с другой. Таким образом, “если мы имеем два одинаковых общества, из которых в первом социально-благожелательное поведение требуется только по адресу 100 человек, а во втором — по адресу 100 000 человек, то количественно любовь и солидарность во втором обществе будут в 1000 раз больше, чем в первом. Отсюда следует вывод: если с поступательным ходом истории окажется, что число лиц, по адресу которых требуется социально-благожелательное поведение, все более и более растет, то при прочих равных условиях это будет третьим доказательством правового прогресса человечества”.
Характерно и примечательно, что одним из критериев названо “падение (роли) наказаний”. Пятым критерием изменения правового прогресса человечества может служить, считает Сорокин, “падение наказаний и наград, применяемых правом для принуждения членов общества к социально-благожелательному и общественно полезному поведению”. Все выдвинутые и обоснованные критерии, позволяющие судить о том, как совершается с ходом истории правовой прогресс человечества и совершается ли он на самом деле, Сорокин именует также “морально-правовым барометром” человечества16.
“Мораль и право всех народов, всех времен прямо или косвенно, в различных терминах, хорошим и должным поведением по адресу “ближних” считали поведение, совпадающее с заповедью любви и солидарности, поведение, как выше было указано, полезное для группы, а не поведение, руководствующееся заветом ненависти к ближнему, причинения ему вреда, т.е. поведение общественно вредное. Таков практический опыт человечества и указываемый им критерий улучшения или ухудшения как самого права, так и морально-правового состояния человечества. Тот же критерий диктуется и современной морально-правовой совестью человечества”17.
Еще одним примером твердой и неизменной позиции Сорокина в вопросе о соотношении права и морали служит его трактовка роли и места права в социальной истории, т. е. в истории социальных отношений, социального общения. В томе втором “Социальной и культурной динамики” (1937), целиком посвященном “флуктуации систем истины, этики и права”, он утверждал, что право вообще и уголовное право в особенности характеризуют себя как лучшие по своим содержательным характеристикам выразители перемен, происходящих в нравах, а также в этноюридической ментальности в их повседневном рутинном проявлении. Каждая культура имеет некий ряд деления человеческих поступков в оппозиционных терминах-градациях, таких, например, как “правый и неправый”, “одобряемый и неодобряемый”, “моральный и неморальный”, “законный и незаконный”.
Это деление обнаруживается еще в примитивных обществах и затем в греко-римской и западной культурах, и так до наших дней. Оппозиционные элементы могут иметь и такую градацию — “правильный — более правильный — самый правильный”. В отношении неправильных поступков тоже есть своя градация: измена, фелония, мисдиминор в англо-саксонском употреблении; преступления, проступки и нарушения в русском и французском карательном праве. Градация правильных и неправильных проступков может выглядеть еще более сложной (дурной поступок, святотатство; героический поступок, святой, священный).
Отвечая на вопрос, почему уголовное право отражает этическую ментальность и этическую дифференциацию в большей мере, чем гражданское (цивильное), конституционное и административное право, Сорокин приводит такие доводы: уголовное (карательное) право больше любого другого связано с “неправильным” поведением в его худших формах; оно больше других говорит о формах неправильного поведения; градация преступлений является хорошим индикатором в сравнительном анализе тяжести специфического класса запретных деяний.
Право и мораль в современном обществе
Социологическое творчество выдающегося русского исследователя практически на всем его протяжении связано с обсуждением социальной роли и социальных возможностей права. Нечто подобное, но в разной степени своего структурного и предметного выражения, имело место в творчестве всех крупных современных социологов — от Монтескье и Конта до Дюркгейма и Вебера. В своем исследовании по общей и специальной социологии “Общество, культура и личность; их структура и динамика”(1947)18 Сорокин отнес социологию права к разряду специальных социологий (наряду с социологией преступления и наказания, или криминологией, наряду с социологией семьи, религии, искусства, экономической социологией и некоторыми другими). Обсуждая тему взаимосвязи и взаимозависимости между социологией и другими науками, он вполне определенно подчеркнул момент их взаимной зависимости. “В своих генерализующих функциях социология зависит от открытий в других социальных науках; но каждая наука, в свою очередь, зависит от смежных с нею наук, а специальные науки — от генерализующих, причем в неменьшей степени, если даже не в большей степени”19.
Социология зависит от истории, экономики, политологии и других общественных наук, но все они не в меньшей степени зависят от генерализирующей науки социологии. Сорокин уточняет свою мысль таким доводом из истории наук: “Социологические теории Платона и Аристотеля оказали огромное влияние на политическую, экономическую, правовую, историческую и другие специальные дисциплины, причем их влияние ощутимо вплоть до сегодняшнего дня”20.
В новое время была создана одна из самых важных работ в истории социологии и социальной науки. “Новая наука” Дж.Вико — “первый систематический труд по социальной и культурной динамике …он заслуженно ставит автора в ряд подлинных отцов социологии”. Монтескье написал, по мнению Сорокина, “первую систематическую социологию права и морали (“Дух законов”); …Савиньи и Пухта, которые в своих исследованиях возникновения и кристаллизации социальных институтов и права сказали большую часть того, что можно обнаружить в современной социологии народных обычаев и нравов, развитой Спенсером, Самнером и другими; Иеремия Бентам и другие утилитаристы показали роль утилитарных факторов в социокультурных явлениях в целом, а также в нравственных и правовых явлениях, в частности в форме “моральной арифметики” они пытались количественно проанализировать эти явления и измерить их социометрически. Важный вклад в различные области социологии был внесен также Беккарией, Боссюэ, Руссо, Кондильяком,.. Мабли,.. Морелли, Юмом, Кантом, Фихте, Блэкстоуном, Годвином и многими другими учеными этого периода”21.
В однотомнике 1957 г., представляющем сокращенное изложение фундаментального труда Сорокина по социокультурной динамике, пережитой человечеством за последние две с половиной тысячи лет, имеется весьма характерный подзаголовок, в котором прямо указывается на причастность права к этим социокультурным процессам. Этот обобщающий сводный труд, благословленный в свое время самим автором, называется так: “Социальная и культурная динамика: изучение изменений в главных системах искусства, познания истины, этики, права и социальных отношений”22.
Социологическое отображение природы и назначения права в исполнении Сорокина оказалось столь объемным и многоаспектным, что есть все основания считать его не только крупным представителем социологического изучения права, но также большим мастером социально-психологического анализа права, ислледователем правовой культуры разных исторических эпох и народов и т. д.
Подобная нацеленность на сводное и цельное обобщение исторических, социокультурных и методологических сведений о феномене права получили в литературе рассматриваемого периода название синтетического подхода — синтетической теории и синтетической истории права. Об этом направлении Сорокин был хорошо осведомлен еще в начальный период своей научно-исследовательской работы. Так, в 1913 г. он публикует рецензию на фундаментальный труд А. С. Ященко “Теория федерализма”, который имел характерный подзаголовок — “Опыт синтетической истории права и государства”.
Уже в работе “Преступление и кара, подвиг и награда” Сорокин поставил вопрос о возможном дополнении уголовного права его прямой противоположностью — “наградным правом” со всеми вытекающими последствиями для системы отраслей права. Плодотворной и перспективной выглядит сегодня еще одна тема этой книги — тема о коллективном преступном поведении и о соответствующей карательной политике23 .
Следует иметь в виду, что эта одновременно теоретическая и практическая проблема остается весьма сложной и неизменно дискуссионной и в конце ХХ столетия — как в зарубежном, так и российском правоведении. Эта проблема находит подтверждение также в несходной полностью судебной практике, законодательной политике и т. д. Типичный пример — как наказать виновников техногенной катастрофы — с радиоактивными выбросами в атмосферу, с выбросом сырой нефти в море и т. д. Юридическое лицо (предприятие) невозможно посадить в тюрьму. Однако проблема сводится не только к этому. И социологическое видение данной ситуации более всего убеждает в неоднозначности и особой актуальности данной проблемы.
Приведем мнение современного исследователя. “Традиционное уголовное право игнорирует вопрос о группе как о целостном субъекте преступного поведения, но на деле опыт нашего столетия показывает, что именно группы прежде всего становятся основными причинителями преступного вреда. Только группы ведут войны, занимаются этническими чистками и осуществляют геноцид, поддерживают диктаторские режимы и причастны к “исчезновению” людей, контролируют незаконный оборот наркотиков, занимаются “отмыванием денег”, изготовлением фальшивой и вредной для здоровья продукции и т.д. Виды таких групп варьируются от правительства и правящих клик до легализованных представительств организованной преступности и респектабельных корпораций. В целом мы можем называть их просто “законными формированиями”24.
Совокупное рассмотрение проблематики социальной роли кары и награды имеет ряд важных методологических следствий (для изучения ряда отраслей права и законодательной политики), выходящих далеко за пределы проблематики социологии уголовного права, например, для изучения области прав человека и гражданина. Провозглашенное впервые в наиболее отчетливой формулировке во французской Декларации прав человека и гражданина 1789 г. положение о равенстве граждан перед законом имело уточнение, гласящее о том, что это провозглашаемое равенство имеет целью обеспечить равенство перед законами карающими и законами покровительствующими (т. е. награждающими). Это положение о двойственном равенстве, зафиксированное Декларацией прав 1789 г., таким образом, вполне соизмеримо в своей теоретической части с концепцией социальной роли кар и наград Сорокина, которую можно считать своеобразным социологическим истолкованием правомерности этого конституционно-правового начала.
Другая область современного применения концепции Сорокина — это область истории правовых теорий. Находясь в понятной оппозиции доминирующему позитивистскому правопониманию, которое не делает особого различия между правом и законом и предпочитает сводить право к закону (законодательному установлению верховной власти в данном государстве), социологическое истолкование права со своей стороны также признает своеобразную командную силу закона, снабженного санкцией принуждения, но на этом не останавливается. В отличие от юриста-догматика, озабоченного больше техникой применения юридических правил, социолог права обращает внимание на социальную среду формирования и функционирования, в том числе и применения этих юридических правил.
Однако техника применения командной силы права может иметь не только профессиональное (судебное, консультационное, административное и т. д.) или общегражданское употребление, но также и политико-властное. Об этом весьма красноречиво свидетельствует опыт не только современных, но и весьма древних народов и культур.
Обращает на себя внимание то обстоятельство, что Сорокин постоянно обращался к опыту некоторых древних народов (египтян, вавилонян, евреев, индийцев, а также инков, ацтеков и майя, китайцев). Современные историко-правовые исследования подтверждают плодотворность подобного приема обсуждения правового опыта разных народов и стран в разные исторические периоды, которые могут быть весьма отдаленными от современности, но иметь с ней некоторые элементы преемственной связи в восприятии или использовании правовых предписаний. Особенно примечателен в этой связи опыт древнекитайских законников, именуемых обычно европейским термином “легисты”, которые едва ли не первыми в истории заявили о важности использования командной силы законов, которое должно быть составной частью умелого и результативного управления государством. Главные составляющие эффективного управления государством, по толкованию видного представителя школы легизма Хань Фэй-цзы (280—233 гг.), являются закон (фа), власть или сила (ши) и политическое искусство (шу).
Люди по природе своей эгоистичны, утверждал Хань Фэй-цзы, и реагируют только на наказания или награды. Награды и наказания — это самые главные инструменты управления. Законы в силу ясности и отчетливости своих формулировок должны прийти на смену расплывчатым моральным нормам (за верховенство моральных норм ратовали в это время последователи Конфуция, жившего тремя веками раньше). Понимание закона у Хань Фэй-цзы весьма близко обыденному его истолкованию в русском языке — как требования, обозначающего некую мысленно воспринимаемую черту, которую нельзя переступать. Он разъяснял, в частности, что фа представляет собой писаный закон, содержащий правила поведения, составленные правителем и обязательные для исполнения его подданными. Он сравнивал при этом закон с меловой линией, проведенной плотником, чтобы отделить прямое от кривого в некоем имеющемся пространстве. Идеи легистов вызвали большой интерес первого в истории древнего Китая создателя империи по имени Цинь Ши-хуанди, который сумел в ходе строительства империи провести наиболее радикальную в истории страны реформу государственного устройства и управления в легистском духе, отказавшись при этом от поддержки конфуцианцев и подвергнув их жестоким репрессиям25. Социологическое истолкование социальной роли кар и наград содействует более глубокому пониманию сути методологических, а в некоторых случаях и политических размежеваний не только между легистами и социологами права, но также между легистами и философами права в самых различных исторических модификациях — либералов, морализаторов, религиозных законоведов и т.д. Синтезаторский потенциал социологического анализа права — самый плодотворный в наборе имеющихся подходов и средств синтезирования, но, разумеется, не единственный. Приемы изучения и использования права и возникающие на их основе теории права не просто наличествуют. Говоря словами Сорокина, сказанными им в адрес теорий социального развития, эти теории “сосуществуют и соперничают между собой”. Поэтому в деле сочетания и возможного и желательного синтеза нескольких подходов необходимо составить представление о “законах” их распределения в историческом или социальном пространстве и об их “пульсации во времени”26.
В социальной диагностике кризисных тенденций Сорокин при всех шокирующих обывателя оценках сохранял уверенность в благоприятном выходе из этого культурно-цивилизационного кризиса. Каждый значительный аспект жизни, организации и культуры западного общества, утверждал Сорокин, пребывает в чрезвычайном кризисе. И тело и душа его больны. “Если ни религиозные, ни этические, ни юридические ценности не контролируют наше поведение, что тогда остается? Ничего, кроме голой силы и обмана”. Мы живем, рассуждал философ и социолог, по-видимому, между двумя эпохами — умирающей чувственной (секулярной) культурой нашего великолепного вчера (“блестящего шестисотлетнего дня”) и наступающей после ночи переходного периода (новой, интегральной) культурой творческого завтра27.
По удачному обобщению Т. С. Васильевой, ”разделяемая Сорокиным озабоченность западного общества катастрофическим развитием цивилизации, вопреки прогрессистским эйфорическим ожиданиям предшествующего периода интенсивного научного и экономического роста, стимулировала создание синтетической научной теории, которая, по его мнению, поможет предотвратить третью мировую войну и будет способствовать оздоровлению человечества. Недееспособность политических и экономических средств казалась очевидной: демократические режимы, как показывали исторические документы, были не менее воинственны, чем автократические. Высокая степень образованности в ХХ в. не помешала этому веку стать самым кровопролитным из последних двадцати пяти веков греко-римской и европейской истории”28.
Авторитет ученого был высоким и бесспорным. В годы революции 1905 и затем 1917 гг. его не единожды спасали от судебной расправы и тюрьмы благодаря ходатайству главным образом представителей научной общественности. В Америке, где он стал основателем факультета социологии Гарвардского университета, вершиной его славы можно считать избрание его президентом Американской социологической ассоциации в тот момент, когда он уже вышел в отставку. В момент получения гранта для своего самого крупного и далеко не бесспорного труда (с точки зрения научной или финансовой политики) его меценат, американский бизнесмен Эли Лилли, специально отметил, что финансовая помощь предложена Сорокину как одному “из немногих ученых, способных плодотворно исследовать проблемы нравственного и интеллектуального обновления растерянного и деморализованного человечества”29.
А. Тойнби, с которым Сорокин в свое время вступил в плодотворный диалог по вопросу о понимании истории различных цивилизаций, написал в прощальном слове: ”Ни один из будущих исследователей дел человеческих не сможет пройти мимо трудов Сорокина. Будущий исследователь может стать его последователем или может стать несогласным с ним, но в обоих случаях его встреча с Сорокиным станет главным событием в его собственном умственном развитии”30.
В последнее время в учебной литературе по общей теории права произошла новация в наименовании дисциплины. Вместо традиционного для нескольких десятилетий названия “Теория государства и права” учебные курсы стали именоваться “Теорией права и государства”. Если сравнить это название с вышеприведенным названием труда Петражицкого и учебником самого Сорокина, эта новация не будет выглядеть сколько-нибудь радикальной. Однако именно сегодня вновь актуализируются суждения автора “Элементарного учебника”, которому в свое время тоже пришлось, судя по всему, выбирать между двумя названиями. И вот что он писал по этому поводу на страницах своего учебного издания, в котором право обсуждалось в его связи именно с государством: “Появление государственной формы общежития не означает собою чего-то исключительного, а знаменует лишь возникновение новой формы общежития, где объединяющей связью выступает связь иная, чем в тотемическом и родовом обществе… Из сказанного ясна вся ошибочность мнения, гласящего, что право обязано своим существованием государству, что оно появляется только с возникновением государства, и т. д., как это утверждает теория, видящая в праве только официальный закон государства (имеется в виду теория правового позитивизма. — В.Г.). Подобные теории ставят дело вверх ногами”31.
В современной теоретико-правовой литературе имя Сорокина прочно утвердилось в двух рубриках — в социологической теории уголовного права, социологии права и психологической теории права32. Вполне вероятно, что дань признательности этому исполинскому универсальному уму научная общественность самых разных, в том числе новых, отраслей знания будет отдаваться и в последующем.
--------------------------------------------------------------------------------
1 Sorokin P.A. A Social and Cultural Dynamics Vols. 1-4. N.Y., 1937—1941; Sorokin P.A. The Crisis of Our Age.: The Social and Cultural Outlook N.Y., 1941.
2 Sorokin P.A. A Long Journey. New Haven, 1963. P. 75, 43—44.
3 Sorokin P.A., Lunden W.A. Power and Morality. Who Shall Guard the Guardians? Boston, 1959.
4 Сорокин П.А. Преступление и кара, подвиг и награда. Социологический этюд об основных формах общественного поведения и морали. —СПб.: Изд-во Я.Г. Долбышева, 1914. Эта работа цитируется по изданию: Сорокин П.А. Человек. Цивилизация. Общество. Общ. ред., сост. и пред. А.Ю. Согомонов. —М.: Политиздат, 1992. С.32—156.
5 Сорокин П.А. Указ. соч. С.60, 62.
6 См. там же. С. 74—76.
7 См. его: Русское уголовное право. Лекции. Часть общая. Т. 2. М., 1994. С. 377.
8 Сорокин П.А. Элементарный учебник общей теории права в связи с теорией государства. Ярославль, 1919. С. 3—4.
9 Там же. С. 5.
10 Там же. С. 5—6.
11 Сорокин П.А. Элементарный учебник общей теории права в связи с теорией государства. С. 8, 7.
12 Там же. С. 11.
13 См.: Сорокин П.А. Элементарный учебник общей теории права в связи с теорией государства. С. 18—20.
14 Там же. С. 31.
15 Там же. С. 186.
16 См.: Сорокин П.А. Элементарный учебник общей теории права в связи с теорией государства. С. 186—196.
17 Там же. С. 190.
18 Sorokin P.A. Society, Culture and Personality: Their Structure and Dynamics: A System of General Sociology. N.Y., 1947.
19 Цит. по: Сорокин П.А. Человек. Цивилизация. Культура. С. 171.
20 Там же.
21 Там же. С. 178.
22 Social and cultural dynamics: A study of change in major systems of arts, truth, ethics, law and social relationships/ Whith new introduction by Richard M. P. -Rev. and abridged in one vol. by auth. -New Brunswick, 1985. -XXX, 719. p. Repr. of 1957-th ed.
23 С учетом опыта многих зарубежных народов и государств, “уголовное право” сегодня следует называть, по всей видимости, “карательным правом”. Это в первую очередь вызвано повышенной степенью неясности старинного слова “уголовный”. Название “криминальное право” в данном случае вряд ли предпочтительнее названия “уголовное право”, хотя оно имеет в своей этимологии указание на повышенную общественную опасность преступного акта (crimen — лат. осуждение; деяние, преследуемое публичным обвинением). Наиболее адекватным выглядит сегодня наименование отрасли во французском юридическом лексиконе, где эта отрасль и сам кодекс именуются с использованием слова “карательный, наказательный” — droit penal, Code penal ).
24 Дж. Флетчер в кн.: Флетчер Дж., Наумов А. Основные концепции современного уголовного права. —М.: Юрист, 1998. С. 481.
25 Подробно см.: Великие мыслители Востока / Пер. с англ. —М.: Крон-Пресс, 1998. С. 57—63.
26 См.: Питирим Сорокин. Социальная и культурная динамика. Главы из книги//В сб.: Сорокин П. Социальная и культурная динамика. Библиография трудов П.А.Сорокина. М., 1999. С. 25.
27 Питирим Сорокин. Главные тенденции нашего времени/Пер., сост. и предисл. Т. С. Васильевой. —М.: Наука, 1997. С. 16 и 61.
28 Васильева Т. С. Социология Питирима Сорокина (1889—1968). — В кн.: Питирим Сорокин. Главные тенденции нашего времени. С. 337.
29 Сорокин П. Дальняя дорога: Автобиография. М., 1992. С. 199.
30 Arn. J. Toynbee. “Tribute”. — Indian Journal of Soc. Research 9 [April 1968]: XVI.
31 См.: Указ. соч. С. 131.
32 См. об этом: История политических и правовых учений. Изд.2-е. М.: Норма, 1998. С. 615—619, 680—681.
Опубликовано 29 сентября 2004 года
Новые статьи на library.by:
ПОЛИТИКА:
Комментируем публикацию: Право, мораль и политика в социологизированной юриспруденции П. А. Сорокина
подняться наверх ↑
ССЫЛКИ ДЛЯ СПИСКА ЛИТЕРАТУРЫ
Стандарт используется в белорусских учебных заведениях различного типа.
Для образовательных и научно-исследовательских учреждений РФ
Прямой URL на данную страницу для блога или сайта
Полностью готовые для научного цитирования ссылки. Вставьте их в статью, исследование, реферат, курсой или дипломный проект, чтобы сослаться на данную публикацию №1096454379 в базе LIBRARY.BY.
подняться наверх ↑
ПАРТНЁРЫ БИБЛИОТЕКИ рекомендуем!
подняться наверх ↑
ОБРАТНО В РУБРИКУ?
Уважаемый читатель! Подписывайтесь на LIBRARY.BY в VKновости, VKтрансляция и Одноклассниках, чтобы быстро узнавать о событиях онлайн библиотеки.
Добавить статью
Обнародовать свои произведения
Редактировать работы
Для действующих авторов
Зарегистрироваться
Доступ к модулю публикаций