Регионализм и территориальное устройство в пост-тоталитарных странах: сравнительные характеристики России и ФРГ

Политология, современная политика. Статьи, заметки, фельетоны, исследования. Книги по политологии.

NEW ПОЛИТИКА


ПОЛИТИКА: новые материалы (2024)

Меню для авторов

ПОЛИТИКА: экспорт материалов
Скачать бесплатно! Научная работа на тему Регионализм и территориальное устройство в пост-тоталитарных странах: сравнительные характеристики России и ФРГ. Аудитория: ученые, педагоги, деятели науки, работники образования, студенты (18-50). Minsk, Belarus. Research paper. Agreement.

Полезные ссылки

BIBLIOTEKA.BY Беларусь - аэрофотосъемка HIT.BY! Звёздная жизнь


Публикатор:
Опубликовано в библиотеке: 2004-09-28

АВТОР: МАКАРЫЧЕВ А.С., профессор Нижегородского лингвистического университета

ИСТОЧНИК: ИНТЕРНЕТ-ЖУРНАЛ "ПОЛЕМИКА", 1999, №12


Введение
Немецкий опыт послевоенного развития позволяет подтвердить ряд тенденций, которые просматриваются при формировании облика современного российского регионализма. Не случайно именно немецкие специалисты оказываются в авангарде изучения проблем пространственно-территориального устройства современной России[1]. Им, как правило, свойственно глубокое понимание сущности тех трансформационных процессов, которые переживает вся система российского федерализма и власти на местах.

1. Теоретические возможности современной компаративистики

Данная статья базируется на исследовательских принципах сравнительно-политологического анализа. Преимущество компаративистики состоит в том, что она даёт возможность использовать макрополитический анализ (то есть сопоставление процессов “транзита” в двух странах – пост-фашистской Германии и пост-советской России) для объяснения процессов, которые происходили или происходят на внутрисистемном (то есть субнациональном) уровне[2]. Данный сюжет хорошо иллюстрирует методологическую важность исторического аспекта в современных политико-сравнительных исследованиях.

Использование принципов сравнительного анализа в данном случае нам кажется вполне допустимым и уместным, поскольку и национал-социализм в Германии, и коммунизм в СССР с политологической точки зрения вполне можно причислить к одному, тоталитарному типу политических режимов. По словам Франсуа Фурье, “большевизм и фашизм выступили почти одновременно, используя уже известные мотивы европейского идеологического репертуара… Но самым большим секретом сообщничества между коммунизмом и фашизмом является… наличие общего противника, относительно которого обе идеологии не устают повторять, что он обречён и находится в состоянии агонии. Речь идёт о демократии, борьба с которой составляет их общую почву”[3].

И в Третьем Рейхе, и в Советском Союзе регионализм существовал в скрытой, подавленной форме. Наш исследовательский интерес состоит в том, чтобы проанализировать особенности формирования основ федеративного устройства в условиях перехода от “закрытой” к “открытой” модели общества.

Однако применение компаративных методов исследования для анализа интересующего нас сюжета осложняется рядом обстоятельств. Во-первых, российская проблематика только в начале 1990х годов начала пробиваться в сферу международных сравнительно-политических исследований.

Во-вторых, сфера регионализма не принадлежит к числу традиционных для сравнительной политики. По своей значимости она уступает таким широко освещаемым проблемам, как национализм, модернизация, политические режимы и др.

В-третьих, современная компаративистика не являет собой единой “большой” теории. Скорее, она представляет собой “островки” теоретического знания, совокупность нескольких парадигм, которые, однако, лишены общего интегрирующего начала. Компаративистика как отрасль знания внутренне очень разнообразна, подвержена частым сменам исследовательских приоритетов и перспектив, своего рода интеллектуальным флюктуациям. При этом каждый из рождающихся “островков знания” даёт только частичное объяснение того или иного политического феномена[4].

Такая ситуация, с одной стороны, может вызвать разочарование у исследователя, решившего обратиться к одной из конкретных проблем, требующих сопоставления. С другой стороны, она может быть истолкована как показатель здорового развития компаративистики на основе конкуренции между собой нескольких исследовательских моделей[5].

Наш анализ различных проявлений регионализма в пост-нацистской Германии и пост-советской России может строиться на перекрёстном применении двух моделей, получивших широкое распространение в зарубежной компаративистике. Первая из них может быть названа плюралистическим подходом. Его базисом является теория, согласно которой преодоление исторического наследия тоталитаризма неизбежно предполагает воплощение ряда либеральных принципов, таких, как политическая дифференциация, борьба частных и групповых интересов, снижение регулирующей роли государства, гражданские свободы и т.д. Однако эти постулаты часто вызывают отторжение и неприятие в незападных обществах, обладающих собственными политическими и культурными традициями.

Вторая, альтернативная модель, предлагающая иное объяснение исторического процесса модернизационных изменений во многих странах, носит название корпоратизма. Корпоратизм, в отличие от плюрализма, ставит во главу угла государство и его регулирующие возможности, которые могут реализовываться как при помощи репрессий (фашизм), так и без таковых (современный политический режим России при В.Путине). Компаративисты, придерживающиеся этой второй парадигмы, изучают прежде всего систему представительства организованных групп в структурах, созданных самим государством либо контролирующихся им.

С нашей точки зрения, политический режим сегодняшней России, равно как и его региональные вариации, содержит очевидные черты “мягкого” корпоратизма, для которого преобладающими являются такие характеристики, как регулирование и координация политических отношений на основе установления эксклюзивных отношений между государственными институтами и ограниченным количеством экономических, социальных и культурных агентов[6].

2. Регионализм и границы

И в Германии, и в России административные и неадминистративные факторы, определяющие собой федеративные отношения, тесно переплетены друг с другом. По словам Ирины Бусыгиной, “границы земель и границы регионов общества в большинстве случаев не совпадают… Немецкие земли, по сути, далеко не всегда есть регионы людей, но в гораздо большей степени административно-территориальные единицы”[7]. При этом в одно целое были объединены абсолютно разнородные территории – например, протестантский Вюртемберг и католический Баден[8]. По её мнению, немецкий федерализм близок к системе “территориальных корпораций” и оказывает на региональное разнообразие скорее нивелирующее, нежели стимулирующее действие. Аналогичный вывод в отношении российского федерализма был сделан Центром стратегических исследований Приволжского федерального округа в докладе 2000 года “На пороге новой регионализации России”.

В то же время в обеих странах наблюдается параллельное существование административных и “невидимых” границ. В Германии эти “пунктирные границы” делят страну на “Восток” и “Запад” (с условной границей по Эльбе) и Север и Юг (“линия Майна”). Речь идёт о культурных, социальных и иных типах границ.

Достойным внимания является тот факт, что старые линии внутригерманского политического раздела, уходящие своими корнями в первые послевоенные годы, в трансформированном виде актуализировались в начале 21 века, десятилетие спустя после объединения Германии. Бывшие коммунисты, к примеру, получили около 50 процентов голосов на муниципальных выборах 2001 года в Берлине; губернатором Бранденбурга стал бывший агент Штази Манфред Столпе, а в городе Коттбус местные журналисты обнаружили многих аппаратчиков СЕПГ, работающих на административных должностях и в сфере бизнеса[9].

3. Регионализм на стыке внутренней и внешней политики

Федеративное устройство, как правило, несёт на себе отпечаток геополитических факторов. По словам Ирины Бусыгиной, толчки, приводящие к изменениям, часто шли “не от немецкого общества, а, как правило, снаружи”[10]. Немецкий федерализм был по большей части результатом послевоенного политического урегулирования, ставшего следствием желания держав-победительниц воплотить в жизнь такую формулу устройства Германии, которая одновременно решала бы несколько задач: во-первых, препятствовала бы возрождению мощного централизованного государства и концентрации власти; во-вторых, давала бы Германии достаточные возможности для участия в интеграции Западной Европы и противостоянии СССР; в-третьих, основывалась бы на европейских демократических принципах.

Германия и Россия демонстрируют сложную, подчас конфликтную взаимосвязь между логикой внутреннего федерализма и международной интеграцией. С одной стороны, немецкие земли “долгое время тяготились ролью пассивного объекта наднационального воздействия, отсутствием возможностей участвовать в европейских решениях и влиять на их содержание”. Известно, что земли ФРГ, начиная с 1951 года, неоднократно высказывали неудовольствие в связи с тем, что по мере продвижения вперёд создания ЕС урезаются конституционные полномочия регионов, связанные с культурными и образовательными делами, средствами массовой информации и т.д.[11] Правотворческая деятельность общих органов власти практически с самого начала западноевропейской интеграции затрагивает напрямую субнациональные единицы.

С другой стороны, земли “были практически не защищены от вторжения наднационального публичного права в собственные компетенции”[12]. Аналогичным образом, некоторые российские региональные лидеры (в частности, президент Татарстана) крайне негативно оценивали процесс создания российско-белорусского союзного государства, опасаясь политической маргинализации и изменения баланса сил внутри федерации. Схожую реакцию можно увидеть и в резкой критике предполагаемого вхождения России во Всемирную торговую организацию со стороны многих региональных политических и экономических акторов. Всё это, вместе взятое, показывает, что субнациональная реакция на любые варианты международной интеграции обычно бывает очень противоречивой.

Другим интересным геополитическим фактором “отложенного действия” можно считать соседство Германии с “Нордической” и “Балтийской” Европами. Первая попытка регионостроительства на Севере Европы была предпринята в 1952 году, когда был учреждён так называемый “Нордический Совет” (в 1971 году появился “Нордический Совет Министров”). Традиционно концепция “нордичности” была призвана подчеркнуть особый характер этого региона, отличного от “Большой Европы”[13]. Однако логика времён “холодной войны” заставляла Германию воспринимать зону Балтийского моря (Ostseeraum) преимущественно в геостратегических категориях – сквозь призму либо транс-атлантического военно-политического партнёрства, либо западноевропейской интеграции. Ни один из этих макроподходов не предполагал использования потенциала Германии (и, в частности, её северных земель) в качестве прибрежного государства, обладающего огромным потенциалом трансграничного взаимодействия. “Осевые” отличия по линии “Север” – “Юг”, достаточно традиционные для европейской истории, после второй мировой войны были подчинены противостоянию между “Востоком” и “Западом”.

Между тем ряд важных факторов способствовал формированию особой системы отношений, своего рода “Нордического баланса” у северных границ ФРГ[14]. Это, прежде всего, военный нейтралитет Швеции, партнёрские отношения между СССР и Финляндией, часто неконфронтационная позиция Норвегии и Дании в рамках НАТО, а также неприсоединение Норвегии к структурам “объединённой Европы”. Не случайно именно здесь, в Северной Европе, столь широкое распространение получила концепция “мягкой безопасности”, отличной от “жёсткого” противопоставления двух военных блоков времён “холодной войны”. Но только в конце 1980х – начале 1990х годов начали возрождаться старые концепции регионального сотрудничества (“Новая Ганза”) и появляться новые кооперативные модели экономических, политических, культурных и социальных обменов, построенных по сетевому, неадминистративному принципу, с большим удельным весом неправительственных организаций, занимающихся проблемами экологии, этнических меньшинств, прав человека, профессионального сотрудничества.

4. Регионализм и институциональное многообразие

На примерах Германии и России мы видим конструируемый, моделируемый характер федерализма. Известно, например, что проблемы укрупнения субъектов федерации (а значит, поиск наиболее оптимальных форм и рамок региональной политики) обсуждались и в России, и в Германии.

Предметом дискуссий в обеих странах также был вопрос о том, каким образом федеративное устройство должно найти отражение в структуре парламентской деятельности. Статистика говорит о том, что в мире 67 парламентов с двухпалатной конструкцией. Прямыми выборами формируются 18 из них, непрямыми – 11, и 15 – путём назначения[15]. В Германии есть много сторонников перехода к прямым выборам в Бундесрат, эту “палату земель”, как это имеет место, к примеру, в США. В России административная реформа В.Путина 2000 года привела к уходу из Совета Федерации глав исполнительной власти регионов, однако оставила открытым вопрос о дальнейшем реформировании верхней палаты парламента. В результате мы видим, что российское региональное разнообразие показывает наличие множества вариантов институционального устройства.

5. Федерализм и местное самоуправление

И в Германии, и в России федерализм предполагает политическое многообразие и широкое пространство для экспериментов и новаций. В Германии, к примеру, органы местного самоуправления отличаются друг от друга не только названиями (совет общины, представительство общины или города), но характером структуры и механизмов взаимодействия представительных и исполнительных органов. Есть две основные формы местного самоуправления. “Южногерманская модель” предполагает прямые выборы населением и совета, и бургомистра, являющегося одновременно и председателем совета. “Северогерманская модель” означает, что избираемый населением совет является вышестоящим органом по отношению к главе администрации (бургомистру), который избирается советом и часто работает на общественных началах. Речь идёт, таким образом, о “президентском” и “парламентском” типах устройства местной власти (в ФРГ есть и смешанные формы)[16].

Российское законодательство, как известно, тоже предусматривает разные “режимы” функционирования власти на местах (всенародные выборы мэра или его избрание депутатами городской думы). Дискуссии на эту тему ведутся во многих городах России (в частности, в Нижнем Новгороде). Сторонники первого варианта аргументируют свою позицию необходимостью соблюдения норм электоральной демократии на низовом уровне, а также важностью получения мэром “всенародного мандата” для укрепления своих переговорных позиций с другими политическими и экономическими акторами в регионе. Сторонники второго варианта полагают, что мэр – это не столько политик, сколько хозяйственник, администратор, менеджер, и излишняя политизация его должности вредит городскому хозяйству.

6. Федерализм и политические идеологии

Отношение к государству в Германии традиционно формировалось в рамках двух противоположных политических концепций. Первая из них может быть названа идеалистической или романтической[17]. Её родоначальником многие считают Йоханна Готтфрида фон Хердера, чей центральный постулат состоит в определении нации через культурные детерминанты.

Реакцией на такой взгляд стало развитие государствоцентричного политического мышления (Фихте, Гегель, Леопольд фон Ранке, Хайнрик фон Трайчке с его формулой “Природа государства – это, во-первых, власть, во-вторых, власть, и в-третьих, тоже власть”). Отсутствие собственного “национального государства” сделало поиски сильной модели государственности в Германии особенно интенсивными.

На этом фоне строительство демократического федеративного государства в ФРГ после Второй мировой войны справедливо рассматривалось как эксперимент исторического масштаба. На протяжении всей первой половины 20 века либерализм был не просто слабо артикулированной политической концепцией в Германии, но и воспринимался как чуждая доктрина, носителями которой были внешнеполитические враги Германии. В то же время Германия стремилась всячески противопоставить себя Востоку, который ассоциировался с деспотизмом.

Таковы были доктринальные предпосылки, стоявшие у истоков современной германской модели федерализма. Германии предстояло построить такой политический “эквилибриум”, который бы содержал в себе противоядие как против “слабого” (Веймарского) государства, так и против “сильного” (фашистского)[18].

Весьма примечательно, что после 1945 года мышление в категориях Realpolitik было более характерно для американских теоретиков (Ханс Моргентау, Генри Киссинджер и другие), а не для немецких. Именно трагические итоги Второй мировой войны поставили под вопрос привлекательность концепции “сильной центральной власти”, озабоченной прежде всего геополитическими соображениями. Немецкие политические ценности стали гораздо ближе к западноевропейским. Демократия стала восприниматься как тип политического порядка, способный противостоять любому типу экстремизма и радикализма[19].

Немецкий федерализм, с интеллектуальной точки зрения, возник на стыке либерального и социального типов мировоззрения. В этом смысле германский регионализм базируется на богатых интеллектуальных традициях И.Канта, К.Ясперса, Ю.Хабермаса и других мыслителей[20]. С одной стороны, федерализм предполагает такие типичные для немецких либералов категории, как конкуренция, инициатива, плюрализм и политические свободы, субсидиарность. С другой стороны, федерализм немыслим без логики коллективного согласования интересов под эгидой государства (что прямо заложено в Конституции ФРГ в виде финансовой поддержки из федерального бюджета общинам и землям во имя избежания нарушений общего экономического равновесия[21]), “всеобщей воли”, перераспределения ресурсов между богатыми и бедными территориями.

Заключение
Российская региональная традиция, в отличие от немецкой, включает в себя множество корпоративистских политических институтов, не укладывающихся в рамки западоцентричных компаративистских схем. Речь идёт о сохранении семейно-клановых, патримониалистских и других традиционных структур и традиций. Конечно, идеализировать их не следует: пока нет убедительных доказательств того, что на их основе возможна успешная и эффективная модернизация. Кроме того, региональные элиты в “традиционных регионах” отнюдь не единодушны в том, что касается необходимости опоры на собственные, аутентичные структуры[22].

Федерализм, таким образом, всегда возникает в качестве симбиоза внешних и внутренних факторов. Борьба за национальное единство и борьба за демократию могут развиваться в разных направлениях, в значительной мере противореча друг другу.


--------------------------------------------------------------------------------

[1]См., например: Explaining Post-Soviet Patchworks. The Political Economy of Regions, Regimes and Republics. Volume 3. Edited by Klaus Segbers. Ashgate, 2001; МихаэльБри. Региональные политические режимы и системы управления. В книге: “Россия регионов: трансформация политических режимов”. Москва: “Весь мир” и BerlinerDebatte, 2000.

[2] Charles Ragin. The Comparative Method: Moving beyond Qualitative and Quantitative Strategies. University of California, 1987. Pp. 1-18.

[3] Франсуа Фурье. Прошлое одной иллюзии. Москва: Ad Marginem, 1998. Стр. 41.

[4] Howard J.Wiarda. Toward the Future: Old and New Directions in Comparative Politics, in: New Directions in Comparative Politics. Edited by Howard J.Wiarda. Westview Press, Boulder, San Francisco, Oxford, 1991. Pp. 221-244.

[5] Sidney Verba. Comparative Politics; Where Have Wе Been, Where Are Wе Going?, in: New Directions in Comparative Politics. Edited by Howard J.Wiarda. Westview Press, Boulder, San Francisco, Oxford, 1991. Pp. 38-39.

[6] Douglas A. Chalmers. Corporatism and Comparative Politics?, in: New Directions in Comparative Politics. Edited by Howard J.Wiarda. Westview Press, Boulder, San Francisco, Oxford, 1991. Pp. 59-75.

[7] И.М.Бусыгина. Федерализм и региональное разнообразие в Германии – попытка объяснения характера взаимодействия. В книге: “Регион в составе федерации: политика, экономика, право”. Под редакцией А.С.Макарычева. Нижний Новгород, 1999. Стр. 122.

[8] И.М.Бусыгина. Германский федерализм: история, современное состояние, потенциал реформирования // Полис, № 5, 2000. Стр. 118.

[9] Stefan Theil. Old Stasi Never Die // Newsweek, December 10, 2001. P. 39.

[10] И.М.Бусыгина. Региональное самосознание в Германии: исторические предпосылки и современное состояние. В книге: “Региональное самосознание как фактор формирования политической культуры в России”. Научные доклады МОНФ, № 90. Москва, 1999. Стр. 14.

[11] Michael Burgess and Franz Gress. German Unity and European Union: Federalism Restructured and Revitalized // Regional Politics & Policy. Volume 1, autumn 1991, N 3. Pp. 242-245.

[12] А.В.Клемин. Европейская правосубъектность коммун. Материалы международной конференции “Десятилетие сотрудничества (1988-1998): Европейский Союз и Россия в перспективе. Санкт-Петербург: “Надежда”, 1999. Стр. 178.

[13] Pertti Joenniemi. The European Union’s Northern Dimension: on the Introduction of a New Signifier. Paper presented at the International Studies Association Congress, Los Angeles, March 14-18, 2000. P.4.

[14] Mikko Majander. The Paradoxes of Finlandization. In: Northern Dimensions. Helsinki: The Finnish Institute of International Affairs Yearbook 1999. Pp. 85-94.

[15] “Московский комсомолец”, 24-31 января 2002 г.

[16] Галина Люхтенхандт. Местное самоуправление в новых землях Германии // Губерния, № 3, 1997. Стр. 49.

[17] Ole Waever. Three Competing Europes: French, German and Russian. Working paper 12/1990. Centre for Peace and Conflict Research, Copenhagen. P.4.

[18]Morten Kelstrup and Ole Waever. The German Problem. Working Paper 8/1990. Centre for Peace and Conflict Research, Copenhagen.

[19] Ole Waever. With Herder and Habermas: Europeanization of German Concepts of State and Nation. Working Paper 16/1990. Centre for Peace and Conflict Research, Copenhagen.

[20] Lucio Levi. European Citizenship, Cosmopolitan Citizenship and International Democracy // The Federalist. A Political Review. N 2, 1993.

[21] Федерация в зарубежных странах. Под редакцией Д.А.Ковачёва. Москва: Юридическая литература, 1993. Стр. 12.

[22] Howard J.Wiarda. Toward a Nonethnocentric Theory of Development; Alternative Conceptions from the Third World, in: New Directions in Comparative Politics. Edited by Howard J.Wiarda. Westview Press, Boulder, San Francisco, Oxford, 1991. Pp. 133-144.


Новые статьи на library.by:
ПОЛИТИКА:
Комментируем публикацию: Регионализм и территориальное устройство в пост-тоталитарных странах: сравнительные характеристики России и ФРГ


Искать похожие?

LIBRARY.BY+ЛибмонстрЯндексGoogle
подняться наверх ↑

ПАРТНЁРЫ БИБЛИОТЕКИ рекомендуем!

подняться наверх ↑

ОБРАТНО В РУБРИКУ?

ПОЛИТИКА НА LIBRARY.BY

Уважаемый читатель! Подписывайтесь на LIBRARY.BY в VKновости, VKтрансляция и Одноклассниках, чтобы быстро узнавать о событиях онлайн библиотеки.