В. ПЕЛЬТЦ. Государственный суверенитет в практике и политической доктрине Московской Руси (XIV-XVI вв.)

W. PELTZ. Suwerennosc panstwa w praktyce i doktrynie politycznei Rusi Moskiewskiej(XIV-XVI w.). ZielonaGora, 1994. 331 S.

С момента появления исследования Войцеха Пельтца прошло уже пять лет. Широкие отклики на книгу польского историка (особенно в российской научной среде) были бы и желательны, и необходимы. Однако этого не произошло. Судя по научным историческим изданиям России, работа В. Пельтца оказалась незамеченной, никто не дал развернутой оценки и критики основных положений данного оригинального исследования.

Книга состоит из пяти разделов с обязательными выводами в конце раздела. Каждый из разделов посвящен определенной теме, которая связана с вынесенной в заголовок книги проблематикой. Таким образом, в монографии рассматриваются пять различных аспектов теории и практики суверенитета Московской Руси от княжения Ивана Калиты до царствования Ивана IV Грозного.

В первом разделе ""Всея Руси". Наблюдения о территориальном распространении суверенности Московского государства" Пельтц рассмотрел понятие "всея Руси" с географической, идеологической и титула-турной сторон. В первую очередь автор отмечает немногочисленность случаев использования термина "всея Руси" в титулатуре московских князей в XIV - первой половине XV в., а также определенную хаотичность и неконкретность в содержании этого понятия.

Предыдущая историография так и не смогла снять следующее важное противоречие: манипулируя титулом "великий князь всея Руси", утверждали, что "объединение Руси" было сознательной целью московских князей, начиная с Ивана Калиты. При этом совершенно не обращалось внимание на очевидное несоответствие данного утверждения логике исторического процесса. Вызывает большое сомнение предположение, что в XIV в. слабое Московское княжество ставило перед собою подобные далеко идущие цели. Реализация этих целей на практике была мало вероятна из-за слабости реальных возможностей Москвы. Пельтц это противоречие снимает убедительным образом.

Понятие "всея Руси" в трактовке автора включало в себя два аспекта: практический и идеологический. Первый аспект вступал в силу, когда московские князья желали подчеркнуть свою власть над территориями, которые подчинялись им непосредственно, либо над территориями, на которые Москва могла претендовать без колебаний, учитывая свой реальный потенциал для овладения ими. Поэтому ареал практического влияния термина "всея Руси" первоначально не выходил за границы Северо-Восточной Руси. Второй аспект имел совершенно иное содержание. Термин "всея Руси" использовался преимущественно культурной элитой (церковными иерархами, учеными монахами, летописцами, "литераторами") и выступал как память о великих временах Киевской Руси. С идеологической точки зрения, территориальное пространство понятия "всея Руси" охватывало все земли бывшего Древнерусского государства; Формированию в сознании традиций единства Руси способствовала православная церковь, в первую очередь ее центр - Византийский патриархат. Именно он стремился сохранить единую метрополию для всей Восточной Европы, не обращая внимания на новые государственные границы. Отсюда и стремление восстановить политико-государственное единство края. Именно литературные фикции, по мнению Пельтца, в годы правления Ивана III преобразовались в политическую программу возвращения под власть московских Рюриковичей всех русских земель, которые входили в состав политического организма, называемого Киевской Русью.

Предшественники Ивана III не придавали большого значения использованию титулатуры, так как ранее это не имело того политико- идеологического контекста, который появился в конце XV в., с началом борьбы Московского княжества с

стр. 91

Великим княжеством Литовским. Именно с этого времени практический смысл термина "всея Руси" приобрел огромное значение. Наблюдается переписывание истории в великокняжеских покоях, когда авторы уже стремились доказать существование объединительных стремлений московских князей со времен Ивана Калиты. К сожалению, подобная трактовка стала распространенным явлением и среди профессиональных историков, более того, она приобрела доминирующий характер в советской и современной российской историографии.

На самом деле Москва стремилась не "объединить Русь", а стать гегемоном в восточнославянском мире. О чисто прагматической политике московских князей Пельтц пишет во втором разделе своей книги (""Государь всея Руси". Формирование элементов внутренней суверенности Московского государства"). Первоначально, по мнению польского исследователя, исходя из реальных возможностей, притязания Москвы распространялись на территории, которые находились под ордынским ярмом, т.е. равном положении с ней. Территории, которые входили в состав сильных независимых государств типа Великого княжества Литовского, не затрагивались московскими притязаниями. Исключением являлся Новгород, который формально признавал власть Орды, однако по существу до второй половины XV в. не испытывал на себе ни татарского, ни московского влияния.

Свои гегемонистские стремления Москва реализовывала двумя способами. Первый способ, достаточно хорошо изученный в исторической литературе, - это расширение домена московских князей с помощью различных средств: наследственных приобретений, покупки, обмена, аннексий. Правда, Москва не останавливалась только на территориальном расширении своей власти, на что справедливо обратил внимание Пельтц. Параллельно происходил процесс навязывания промосков-ской интерпретации политико-правовой терминологии. Такие понятия как "старейшинство", "братство", "ненарушимость власти и границ" модифицировались и использовались московскими князьями совершенно иным образом, чем ранее. В конце концов, благодаря навязыванию удельным князьям Северо-Восточной Руси собственной интерпретации понятия "старейшинство", Москве удалось лишить их проведения самостоятельной внешней политики, взяв на себя сношения с иными государствами, в первую очередь с Золотой Ордой. При этом сохранялась и не ограничивалась внутренняя автономия удельных княжеств.

Правда, сильные княжества, такие как Нижегородское, Тверское, Рязанское, долгое время сопротивлялись подобной политике, сохраняя самостоятельность и во внутри-, и во внешнеполитических решениях. Ликвидация их независимости происходила через военное, экономическое и финансовое усиление Москвы. Однако Москва не перечеркивала традицию ("старину") резко, придавая старым формам новое содержание, часто абсурдное. Анахронизмы сохранялись также в виде деления московскими великими князьями своих владений между сыновьями на уделы, признания местничества, хотя, конечно, суть этих явлений изменилась значительно.

Пельтц обращает внимание на то, что после того, как была преодолена феодальная раздробленность, притязания московских князей, подкрепленные идеологической концепцией "всея Руси", стали распространяться на территории, ранее входившие в состав Киевской Руси. При этом Москве отводилась чуть ли не мессианская роль. Именно тогда Москва начинает присоединение западнорусских земель, имея достаточный потенциал для долговременного наступления.

Освобождение от ордынского ига было главной задачей для Москвы и других северо-восточных русских княжеств. Именно в противостоянии с Золотой Ордой выработались теоретические и практические основы суверенности Московского княжества. Этому посвящен третий раздел книги Пельтца ("Проблема суверенитета Руси на фоне отношений с татарами"). Со времени Дмитрия Донского московские князья уже не подтверждали свои права на власть у ордынского хана, делая упор на наследственную передачу ими своих владений. Таким образом утверждалась прирожден- ность прав на великое московское княжение. Именно на этой почве вырос тот высокомерный тон, который появился у московских князей, начиная от Ивана III:

"русская земля от наших предков, из старины, наша отчина". Наследование престола без санкции со стороны сюзерена -ордынского хана - явилось важнейшим оружием московских князей в подчеркивании своего независимого статуса. Необходимо заметить, что Орда в XV в. уже не могла пресекать проявления самостоятельности во внутренней и внешней политике Москвы.

стр. 92

Таким образом, Москва видела достижение собственной независимости в решении двух важнейших проблем: 1) подчинение всех русских княжеств, которые когда-то входили в состав Владимирского княжества XII - начала XIII в.; 2) освобождение от ордынской зависимости. Выполнение этих задач оказалось синхронным: фактической независимости от внешней силы Москва достигла уже в 1476 г. (Пельтц не принимает распространенную дату ликвидации ордынского ярма -1480 г.), а последняя крупная независимая земля Новгородская была присоединена в 1485 г. С этого момента начинается резкая активизация политики Москвы во всем восточноевропейском регионе. Сила Московского княжества возросла настолько, что заключить с ним союз стремились даже германский император и римский папа.

Влиянию универсалистских западноевропейских теорий на формирование концепции московского суверенитета посвящен четвертый раздел исследования ГГель-тца ("Москва и европейский универсализм"), Центрами европейского универсализма в XV в. являлись Вена и Рим. Именно они стремились навязать Москве свою волю через акт коронации Ивана III и тем самым заставить московского князя признать верховную власть германского императора и римского папы. Но Московское государство, которое недавно освободилось от многовековой ордынской зависимости, при этом без помощи извне, посчитало малопонятные ей универсалистские идеи европейского мира бессмысленными и неудачными. Европа желала включить Москву в орбиту своего политического, экономического и культурного влияния, но последняя оказалась достаточно упрямой, чтобы не обольститься этим. Более того, сразу после преодоления раздробленности Москва противопоставила себя Европе в идеологическом и политическом плане.

Как отмечает автор книги, Москва взяла на себя роль преемницы Византии и в основном восприняла ее имперские идеи, которые были пропитаны религиозным мышлением византийской элиты. Эта связь прослеживается в доминировании в московском сознании антиномии "католицизм - православие", в постулате о верховной церковной власти царя, в стремлении быть вселенским центром православной ойкумены ("Москва - третий Рим"). Идеологическое оформление российской имперской традиции, которая имеет явно византийскую основу, продолжалось весь XVI в. Пельтц делает важный вывод о том, что сфера византийского влияния ограничивалась церковными вопросами, потому что политические и экономические связи Византии и Московского княжества были очень слабы. Имперская византийская идея проникала на Русь с помощью церкви и в той или иной степени была связана с православной идеологией (догматикой). Имперская идея и православие в понимании московских государей являлись неразделимыми. Реализация этой идеи имела, помимо политического, еще и религиозный аспект. Он заключался в стремлении к автокефалии русской православной церкви, чего Москва добилась в 1589 г.

Что касается политического аспекта имперской идеи, то Пельтц не уделил ему большого внимания на страницах своей книги. Тот факт, что внешняя политика Москвы в отношении к Великому княжеству Литовскому имела яркий империалистический характер польским исследователем не оспаривается. Правда, он также не ищет никаких объяснений этому в теории суверенитета.

Вместе с тем Пельтц сделал одно очень интересное наблюдение - Москва не ощущала и не считала себя правопреемницей Византийской империи в светских вопросах. Теория "Москва - третий Рим" - это качественно новая конструкция, призванная выполнять собственные цели, выработанные в ходе тяжелой борьбы с внешними и внутренними врагами, а не переданная Москве византийская традиция. Познакомившись с последней, Москва переняла ее постулаты не механически, а адаптировала их к собственным реалиям. Византийский отпечаток на концепции суверенитета Московской Руси был настолько слаб, что ее необходимо считать оригинальным продуктом русской мысли.

В пятом разделе монографии ("Очерк доктрины суверенитета государства") Пельтц попытался дать краткий аналитический очерк московской теории суверенитета. Изоляция от Европы, слабое знакомство с европейскими теориями стали причинами, по которым Москва была вынуждена находить обоснование собственной независимости в практических результатах деятельности московских властей. Московская теория суверенитета удивляет своей эмпиричностью, простой, без изощренности терминологией, отсутствием широкой опоры на теоретико- философское наследие. Однако это не мешает ей быть не менее гибкой и стройной, чем западноевропейские концепции. Одним из

стр. 93

фундаментальных положений московской теории суверенитета было убеждение в том, что основой суверенности является "свободная монархия", которая объединяет этнически однородный народ. "Свободная монархия" в понимании московитов - это "вся Русь" в границах Киевской державы. Поэтому стремление Москвы к объединению Руси было вполне естественным. Москва первоначально не стремилась распространять свое влияние на нерусские территории, ибо не считала себя носителем имперских идей римского или византийского типов. В XV-XVI вв. Москва постоянно подчеркивала национальный характер своего государства. Властвование над всем миром московская теория суверенитета не предусматривала. Суверенность Московского государства и его монарха определялась наследственностью трона и божественным происхождением царского рода. Теми же критериями проверялась легитимность власти иноземных монархов.

Появление в Польше солидных исследований по истории российского средневековья стало в последнее время доброй традицией. Польская историческая наука с каждым десятилетием развивается со все большей динамикой, расширяя предмет своих исследований. Появление книги проф. В. Пельтца - яркое подтверждение сказанному.

(c) 2000 г.