Г. В. Костырченко. ТАЙНАЯ ПОЛИТИКА СТАЛИНА. ВЛАСТЬ И АНТИСЕМИТИЗМ. М., 2002

Г. В. Костырченко. ТАЙНАЯ ПОЛИТИКА СТАЛИНА. ВЛАСТЬ И АНТИСЕМИТИЗМ. М.: Изд-во "Международные отношения", 2002, 784 с.

Книга кандидата исторических наук, старшего научного сотрудника Института российской истории РАН Г.В. Костырченко - явление неординарное в современной отечественной историографии России XX в. Она получила в целом положительную оценку в научной периодике, широкие читательские отклики в нашей стране и за рубежом ¹ . В ряде рецензий работа была подвергнута обстоятельному разбору.

В этой связи едва ли оправдано следовать тем же путем, невольно повторяя в тех или иных вариациях сказанное предшественниками о достоинствах и недостатках книги. Думается, это снизило бы представление о пилотном характере замысла автора и той важной особенности рецензируемого труда, в которой выражено его инновационное начало. Представляется более уместным избрать другой угол зрения - остановиться на некоторых, в нашем понимании, важных вопросах вновь поднятой автором (на этот раз в формате полнокровного академического исследования) нестареющей темы, которая всегда вызывала и вызывает к себе повсеместно повышенное внимание общественности, отражающее тревоги, переживания и неоднозначные оценки и суждения

¹ См. рецензии на эту книгу: Л.И. Гинцберга (Вопросы истории, 2002, N 2); М.И. Лапицкого (Pro et Contra, весна 2002, т. 7, N 2); А.А. Иголкина (Наш современник, 2002, N 5); С.А. Мадиевского (Свободная мысль, 2002, N 9); а также I. Kopchenova (Jews in Eastern Europe, Jerusalem, winter 2002, N 3(46)).

стр. 229

людьми разной культуры и воспитания. Недавно вышедшее исследование А.И. Солженицына подтверждает это ² .

На первый взгляд странные и одновременно многозначительные совпадения случаются в практике исторического диагностирования ушедшего XX в. исследователями разной национальной принадлежности особенно в части его критических, болевых пунктов или наиболее острых проблем, к коим можно отнести национальные, межрасовые отношения или религиозные антагонизмы. Разворот научного интереса происходит порой с синхронной регулярностью и всегда в сторону, в которую смещаются общественное внимание, расследования правозащитников, или политические страсти, подогреваемые незаживающими ранами и неспокойной памятью одних, раскаянием и покаянием других ³ . Свою роль может играть и стремление морально дискредитировать оппонента перед судом истории, выставив его в самом невыгодном свете, а наряду с этим требующее немалого гражданского мужества и высокого понимания профессионального долга побуждение проникнуть дальше всех внешних слоев, скрывающих сердцевину происшедшего, каким бы отталкивающим, пугающим или абсолютно неожиданным оно ни было. Вот к числу таких близких по интенциям и пытливому вниманию их авторов к явлению, которое известный социолог X. Арендт назвала "банальностью зла", исследований принадлежит вышедшие одна за другой в 2001 и 2002 гг. книги американца Яна Гросса "Соседи" ⁴ и российского историка Г.В. Костырченко "Тайная политика Сталина. Власть и антисемитизм". Обе они при всем различии хроноструктуры и исходных посылок (в одном случае речь идет об антисемитизме как черте национального самосознания, в другом - как о правительственной политике) посвящены больной теме (как части вопроса о дегуманизации общества в XX в.) для многих стран, в том числе для России и Польши. Гросс раскрыл тайну чудовищного преступления в польском местечке Ядвабне 10 июля 1941 г., где местными жителями - поляками были заживо сожжены 1600 евреев, их соседей, соотечественников и товарищей по несчастью. Подобного же рода погромы происходили еще в трех десятках населенных пунктах ⁵ . Немецкая оккупация была катастрофой и для тех, и для других. Костырченко обнажил законспирированный механизм действия государственной политики распространения юдофобии как средства социального контроля.

Однако имеет ли смысл подобное сопоставление? С полным правом можно утверждать, что оно здесь вполне уместно. Эпидемия антисемитизма, очагом которого после первой мировой войны стала Веймарская Германия и Австрия, захватила Польшу, Венгрию и ряд других стран. Его главной особенностью было то, что он проник в толщу масс, отравив их сознание, что и создало почву для Холокоста. Но этого не случилось в России, если не считать случаев массового истребления евреев нацистами и их пособниками на территориях, присоединенных к Советскому Союзу в 1939- 1940 гг., от сталинских же репрессий 1930-х годов одинаково страдали представители всех национальностей. Можно сказать, что политика и здесь сохранила свой интернациональный характер. В обстоятельной статье о книге Яна Гросса и о реакции на нее в Польше, написанной Абрахамом Брамбергом для ведущего американского журнала "Foreign Affairs" ⁶ , специально подчеркивается, что чудовищное побоище евреев в Ядвабне 10 июля 1941 г., учиненное их односельчанами, сегодня многие в Польше пытаются объяснить (оправдать?) сотрудничеством некоторых из них с вооруженными силами Советского Союза, отождествляя тем самым советский коммунизм с евреями ⁷ . Умеренные же критики книги Гросса в той же Польше также дают понять, что часть вины вообще должна быть возложена на советский сталинский режим, вступивший в сговор с антипольски настроенными евреями в СССР и Польше после 1 сентября 1939 г. Но так или иначе внутренне было прямо или косвенно признано, что для Польши (и в еще большей степени для Германии) проблема антисемитизма была проблемой массового человека с его уходящими в далекое прошлое предрасположенностью к духовной болезни, называемой юдофобией. Ею Польша страдала весь межвоенный период, ее рецидив дал себя знать и после второй мировой войны.

Важной чертой масштабного, политически неангажированного, академического исследования Г.В. Костырченко является строгое различение феномена государственного антисемитизма обюрократизировавшейся элиты СССР (с момента появления антиееврейских настроений в некоторых слоях партийных функционеров в конце 1920-х годов до фазы активной борьбы за устранение "еврейского влияния" на всю общественную жизнь страны в конце 1930-х - начале 40-х годов от проявления юдофобии на бытовом уровне, не сумев-

² Солженицын А.И. Двести лет вместе (1795- 1995), ч. l. M., 2001.

³ Guttenplan D.D. The Holocaust on Trial. New York, 2001.

⁴ Gross J.T. Historia zaglady zydowskiego miasteczka. Warszawa, 2000. В 2002 г. книга была издана по- английски в США.

⁵ См. об этом заметку В. Прусакова "Нацизм по- польски": "Известия", 4.XI.2002.

⁶ Brumberg A. Poles and Jews. - Foreign Affairs, v. 81, N 5. Sept.-Oct., 2002, p. 174-186. См. также: Дурачиньски Э. Польская историография новейшей истории. - Новая и новейшая история, 2002, N 3,с.28-57.

⁷ Ibid., p. 179.

стр. 230

шей, однако, превратиться в фанатическое убеждение больших масс. Альфред Вебер в хорошо известной книге о кризисе европейской культуры, изданной в 1946 г., проводит мысль, подтверждающую важность такого различения, поскольку, как он пишет, "правительство, не только демократическое, но и то, которое хочет установить или сохранить диктаторскую или террористическую форму, de facto зависит от настроения, от инстинктивного Да или Нет, короче говоря, от волевых импульсов масс" ⁸ . В нашем случае это замечание вдвойне существенно. Г.В. Костырченко показывает, как подчас исподволь, по-иезуитски с неистовой целеустремленностью сталинское руководство пыталось культивировать в толще народа нравы "расторгуевой улицы", но (и это тоже следует из его труда) вызвать волевой импульс масс к тотальному отречению от революционного интернационализма ему не удалось. Более того, такая задача поначалу скорее всего и не ставилась в силу того, что даже больное воображение старевшего диктатора и некоторых наиболее последовательных сторонников "профилактических мероприятий" не лишило партийный ареопаг и его главу чувства реальности. Антисемитизм не стал частью партийной доктрины, а пресловутый "пятый пункт" не приобрел в сознании масс значения печати Каина, что вместе с внешним фактором (его исчерпывающе выразил тезис - "в стране победившего социализма вопреки заявлениям западной пропаганды нет и не может быть антисемитизма") вынуждало Сталина не переходить ту грань, за которой он мог утратить контакт с восходящей к 1917 г. и еще живой культурной традицией. Автор книги приводит на этот счет ряд материалов, свидетельствующих о том, что у Сталина были очень непростые отношения с совестью многонационального народа, с его инстинктивным Нет шовинизму и расизму (с. 452, 469, 546, 547 и др.). Показательно, что Сталин никогда сам не относил себя к антисемитам, находя множество способов продемонстрировать, что он всего лишь борется с "пятой колонной", изменой, идеологическими искривлениями или с монополизацией той или иной сферы деятельности и культуры узкой группой лиц, специалистов, ученых, творческих работников.

Тогда, чем преимущественно была вызвана вторая волна государственного антисемитизма, апогей которого Г.В. Костырченко справедливо видит в деле врачей? Автор называет его символом "саморазоблачающей агонии созданного им (Сталиным - В.М. ) диктаторского режима", уже обреченного и стоящего "как и его творец, на краю могилы" (с. 629). Не оставляя в стороне чисто личностный момент, определенно выраженный в мании преследования, подавляющий разум Сталина ⁹ , все- таки попробуем чуть больше, чем это делает автор, обратить внимание на ситуацию, возникшую в 1945 г., которую можно было бы выразить так: диктатор в экстремальных обстоятельствах. В структуру работы не входит подробное рассмотрение вопроса о переломном (с точки зрения смены общего вектора развития и идейного излома) характере послевоенной эпохи. А между тем финал второй мировой войны для победоносной антигитлеровской коалиции поставил всех ее ведущих и не ведущих участников (равно как и побежденных) перед историческим выбором - какой путь избрать в будущее. При том никого не покидало ощущение, что времени для свободного принятия решения всем было отпущено очень немного. О третьей мировой войне с применением атомного оружия говорили как о реальности.

Уже в ходе второй мировой войны (в особенности с того момента, когда приблизительно в 1943, 1944 гг. стали вырисовываться контуры Победы) вопрос об альтернативности мирного развития исподволь перерос в глобальный конфликт в идеологии, экономике, правовой сфере, геополитике. "Ментальность "холодной войны", - очень тонко подметил М.Я. Гефтер в одной из своих рукописей, увидевших свет уже после его смерти, - возникла еще раньше ее самой. Она-то, собственно, и лидерствовала в ней, определяя собой и вещную сторону, а та, в свою очередь, вербовала соответствующие ее убойной силе геополитические аргументы и творили один за другим сценарии невозможного действия" ¹⁰ . Нужно помнить, однако, что "холодная война" "вломилась" в человеческий обиход и в высокую политику не одним только яростным спором о том, чей общественный уклад может претендовать на единственность выражения человеческих интересов, но и прорывом в тайну атомного ядра с заключенной в нем гигантской энергией разрушения, оказавшейся в одних руках. Оружие массового поражения в лице атомной бомбы вновь отняла у человека веру в себя, только что обретенную в результате победы над фашизмом; на место хрупкого, но взаимовостребованного доверия и толерантности поставив недоверие, ксенофобию и какую-то вдруг самовоспламеняющуюся враждебность к тому, кто "не с нами". Такова была социально-культурная конкретика, возникшая на всем пространстве послевоенного мира, а вовсе не одного лишь СССР, ведомого Сталиным.

Противостояние по поводу проблемы мирового лидерства, проблемы заведования земным шаром,

⁸ Вебер А. Избранное: кризис европейской культуры. СПб., 1999,с. 491.

⁹ Именно в таких терминах В.М. Молотов объяснял удар, обрушившийся на его семью в связи с арестом П.С. Жемчужины в 1949 г. См.: Чуев Ф. Молотов. Полудержавный властелин. М., 2002, с. 550-551.

¹⁰ Гефтер М. Серия "Весь Гефтер". Кн. 2. Смерть-Гибель-Убийство. М., 2000, с. 162.

стр. 231

подкрепленное в одном случае победоносной армией, взявшей Берлин, и возросшим политическим авторитетом советского государства, а в другом - экономической мощью США и (главное) атомной бомбой, испепелившей Хиросиму и Нагасаки, парадоксальным образом зафиксировало взаимосвязь двух сверхдержав биполярного мира, взаимоувязку присущих им внутренних процессов. Равновесие же страха, возникшее вслед за провалом проектов осуществления международного контроля над оружием массового уничтожения, скрепило эти узы переплетением (вплоть до повторения) предпринимаемых правительствами обеих стран инициатив по принципу "вызов - ответ" со всеми характерными для каждого из них особенностями. Было бы удивительно, если бы Сталин с присущей ему, как сказал однажды М. Джилас, вечно пугающей настороженностью ¹¹ и патологическим антизападничеством "прозевал" момент и заблаговременно не начал готовить страну к отпору очередному внешнему врагу, в данном случае, тем силам, которые стояли за лозунгом "американского века". И идеологически, и в мобилизационном плане, путем нового перенапряжения сил и перенастраивания внутреннего климата. Строго говоря, на руку ему оказались и отчетливо проявившаяся тенденция к вестернизации универсума, источником которой была экспансия американизма как суперкультуры второй половины XX в., и тот крестовый поход против левого радикализма и "советского влияния", который уже в 1945 г. отравил внутреннюю атмосферу в США и позднее имел своей кульминацией тесты на лояльность, люстрации, наконец, уродливое явление маккартизма, уход в тень рузвельтовских либералов. Ревнители внутренней безопасности США подавали сигнал Сталину: пора приниматься за свою оппозицию, реальную и мнимую. Советско-американские отношения вошли в состояние противофазы. Применение грязных политических технологий стало повседневным для обеих стран.

Впрочем, это особая тема, и мы вовсе не предполагаем касаться ее подробно, но поздний сталинизм со всеми его фобиями, в том числе антисемитизмом, шпиономанией, конечно же, связан со вспышкой воинственности в Соединенных Штатах. Приписывать ее усердию исключительно кремлевских пропагандистов так же нелепо и смешно, как и преуменьшать степень той опасности, которую Америка ощутила, столкнувшись с феноменом возросшего советского влияния, идеологического в первую очередь. Приведем только одно свидетельство, чьи искренность и достоверность не могут быть поставлены под вопрос. Вот отрывок из письма великого немецкого писателя Томаса Манна Агнес С. Мейер, отправленного им из Калифорнии 1 декабря 1946 г.: "Америка в целом находится не в лучшем расположении духа - понеся нравственный урон из-за войны, которая хоть и была необходимостью, но просто как война наделала много зла и вреда. Таковы антиномии этой юдоли печали. Теперь у нас повсюду омрачение умов, грубое корыстолюбие, политическая реакция, расовая ненависть и все признаки духовной депрессии, - из-за чего, однако, не надо забывать тех частых проявлений доброй воли и здравого рассудка, которым все еще может радоваться эта страна. Как немец, склоняешься, конечно, к пессимизму и боишься порой, что придется в слегка измененной форме пережить все это несчастье еще раз - а эмигрировать уже нельзя: - куда?" ¹² . Эхом эта послевоенная вспышка страха в США перед новым соперником и "подрывными" элементами отозвалась и в Советском Союзе.

Г. В. Костырченко резонно отмечает, что влияние извне сказывалось на политике Сталина в еврейском вопросе в начале "холодной войны". Но, как нам показалось, причину автор усматривает по существу исключительно в возникновении государства Израиль и отклике, который имело это событие у советских евреев (с. 706). Пожалуй, было бы правильнее поставить все это в более широкий контекст, не ограничиваясь локальным примером. Об этом нас заставляют сказать последовавшие сразу после окончания войны новые чистки среди высших советских военачальников, смещение Г.К. Жукова, кадровые перестановки в дипломатической службе, разведке и контрразведке, репрессии в отношении партийных функционеров, проходившие по "ленинградскому делу" и т.д. Внутренняя связь одного и другого, антисемитизма и общей линии на "закручивание гаек" автором прописана очень основательно, но, повторим, почему бы не задаться вопросом, что вернуло Сталину привычное ощущение близости смертельно опасного и могущественного внешнего врага, реально способного использовать в своих интересах все внутренние слабости послевоенного СССР и входивших в орбиту его влияния государств Европы и Азии. Создатель закрытой социальной системы он, как справедливо заметил еще в начале 1960-х годов тот же М. Джилас в книге "Беседы со Сталиным" ¹³ , мог противопоставить этой опасности только один способ действия - нагнетание ксенофобии и насилие. К этому следует добавить, что в фазе атомного диспаритета "холодная война" служила в его глазах (и многих других) санкцией именно такого рода действия, его оправданием как эффективного способа противостояния внешней угрозе.

¹¹ Джилас М. Лицо тоталитаризма. М., 1992, с.150-158.

¹² Манн Т. Письма. М., 1975, с. 213.

¹³ Джилас М. Беседы со Сталиным. М., 2002, с. 219.

стр. 232

XX век сильно скомпрометирован перед историей. Мало осталось стран, где этноконфликты и национальная вражда не оказались бы в центре политики. Исследователи, политики и публицисты пишут о неодолимости этого явления. Так это или не так, задачей историков является показать корни и формы проявления этого процесса, грозящего культуре и цивилизации большими неприятностями. Книга Г.В. Костырченко сильна прежде всего привлечением огромного фактического материала. В ней поднято много сложных вопросов послевоенной истории советского общества. Некоторые из них (и это сознает сам автор) требуют дополнительной проработки, поиска новых архивных источников и дальнейшего осмысления. Но то, что сделано, заслуживает признания как важный шаг в науке.

В.Л. Мальков, доктор исторических наук, профессор, зав. отделом Института всеобщей истории РАН.