публикация №1096455227, версия для печати

Теория государства и права в постсоветское десятилетие. Некоторые итоги


Дата публикации: 29 сентября 2004
Публикатор: maskaev (номер депонирования: BY-1096455227)
Рубрика: ПОЛИТИКА ПОЛИТОЛОГИЯ (теория)


АВТОР: О. В. Мартышин

ИСТОЧНИК: журнал "ПРАВО И ПОЛИТИКА" №7,2000


Прошло почти десять лет с тех пор, как в России начали складываться новый режим и новая идеологическая обстановка. В юридической науке в целом и в теории государства и в права в частности в этот период также произошли серьезные перемены, причем не только позитивные, но и негативные.

К числу крупных достижений следует отнести прежде всего внезапно обретенную свободу мысли, творчества и преподавания, а также бум юридического образования и издания специальной литературы. Это привело к расширению диапазона теоретико-правовых исследований, к обогащению методологии и постановке новых проблем. Среди них отметим следующие темы: стимулы и ограничения в праве (А. В. Малько); юридические коллизии; правовые презумпции и аксиомы; политическое отчуждение как предмет теоретико-правового исследования (О.Э. Лейст в академическом курсе “Общая теория государства и права” под ред. М. Н. Марченко. М., 1990; монография В.Е. Гулиева и А.В. Колесникова “Отчужденное государство”. М., 1998), юридическая техника; теоретические вопросы российской государственности (одним из пионеров в этой области выступил А. Б. Венгеров — “Теория государства и права. Часть I. Теория государства”. М., 1995, с. 176-254, хотя разработка проблемы представляется более удачной в “Философии права” В. С. Нерсесянца. М., 1998. С. 352—398); политическая обязанность, т. е. взаимные обязательства гражданина и государства, право на гражданское неповиновение; соотношение международного и национального права, государственного суверенитета и мирового сообщества и др.

Не менее очевидны и негативные тенденции в развитии теоретико-правовых исследований последних лет. Нередко они представляют собой оборотную сторону нашего главного завоевания — свободы. Ныне печатается все что угодно. Критерием деятельности многих издателей становится коммерческий успех независимо от качества. Именно благодаря этому учебники, учебные пособия и курсы лекций стали любимым жанром авторов и издателей. Возросла разобщенность ученых. Дискуссии, встречи, “круглые столы”, обмен опытом стали редкостью. Некоторое оживление в этом отношении наметилось лишь недавно. Отрадный факт — проведенная в феврале 2000 г. Всероссийская конференция юристов.

Существенный недостаток развития юридической науки — слабость критического анализа. В журналах практически отсутствуют отрицательные рецензии, хотя уровень издаваемой юридической литературы часто невысок. Между тем критика — одна из важнейших форм и стимулов прогресса научного исследования. Как говорил К. Поппер, трудно или невозможно доказать истинность теории, а ложность ее устанавливается легко; отвергая ложные концепции, мы движемся к истине. В России же у правоведов ныне преобладает идейное и профессиональное безразличие к делам цеха. Впрочем, традиция эта постепенно сложилась еще при советской власти, когда полемика стала рассматриваться в научных кругах как нечто ненужное, свидетельствующее о дурном характере ее инициаторов, и восторжествовал принцип “всем места хватит”.

Большие негативные последствия влекут и изменения в системе юридического образования. Оно стало в значительной мере платным. Широкое распространение коммерческих юридических учебных заведений вызвано исключительно их прибыльностью. Став выгодным бизнесом, юридическое образование не может быть свободным от всем известных пороков нашего делового мира, от 40 до 60% фондов которого (по разным оценкам) принадлежит к теневой экономике. Есть основания полагать, что это соотношение характерно и для сферы образования. Значительная часть коммерческой системы образования предоставляет студентам дипломы, а не профессиональную подготовку. Контроль со стороны государства явно недостаточен. Страна долго будет пожинать плоды этой порочной системы.

***

Теория государства и права — самая идеологизированная из юридических дисциплин. В советское время она была главным проводником партийной линии, что обеспечивало ей высшую ступень в иерархии правовых наук. Не ведут ли деидеологизация и политический плюрализм к изменению ее статуса? Не низвергнут ли они теорию государства и права с пьедестала? Есть ли основания в новых условиях называть общую теорию права базовой юридической наукой или, может быть, она станет чем-то вспомогательным, своего рода развернутым введением в специальность?

Вопреки такого рода настроениям, распространенным среди ряда представителей отраслевых юридических дисциплин, роль теории государства и права в условиях идеологического плюрализма возрастает. Раньше ее уделом было приспособление официальной партийной догмы к юриспруденции. Ныне задача гораздо сложнее и ответственнее: нужно создать такую теорию государства и права, которая была бы свободна от априорных установок и исключительно в силу своей убедительности приобрела бы методологическое значение для правовых исследований всех направлений.

Для решения этой задачи теория государства и права должна стать наукой мировоззренческой, исходящей из определенных ценностей. Позитивистский лозунг “наука должна быть свободна от ценностей” (М. Вебер) к теоретическим общественным дисциплинам явно неприменим. Кельзеновский опыт создания “чистой теории права” убеждает в бесперспективности этого пути. “Чистая теория” может успешно применяться в толковании конкретных норм, но она представляет собой слишком зыбкую почву для философии права, ибо ее сходный пункт (“основная норма”) представляет собой произвольно избранную фикцию.

Какова роль ценностей в теории государства и права и каков их источник? Самодостаточна ли, автаркична ли эта наука или она заимствует ценности извне, из других сфер общественного сознания? В отечественной литературе последних лет на этот счет высказываются разные точки зрения.

Первая позиция состоит в том, что юридическая наука не только не заимствует ценности из других сфер общественного сознания и общественной жизни, но, наоборот, распространяет на них свои принципы. Проф. В.С. Нерсесянц пишет: “… справедливость — категория и характеристика правовая, а не внеправовая (не моральная, нравственная, религиозная и т. д.)… Более того, только право и справедливо”1 . Другая характерная для правовых теорий ценность — равенство — также, по мнению В.С. Нерсесянца, является не универсальной, применимой и применяемой в самых разных сферах жизни, а сугубо правовой по своему происхождению. “Можно, видимо, допустить, — пишет он, — что математическое равенство как логически более абстрактное образование является исторически более поздним и производным от идеи правового равенства. Последующее, более интенсивное (чем в праве) развитие и научная разработка начал равенства в математике породили представление, будто идея равенства пришла в право из математики”2 . Не естественнее ли предположить, что сравнение величин, а следовательно, представление о равенстве и неравенстве возникли в разных сферах жизни на основе реальных явлений и потребностей человека задолго до появления и математики, и права?

Что право само по себе представляет ценность, не вызывает сомнений, но это не снимает проблемы ценностей, лежащих в основе права. По В.С. Нерсесянцу, право — высшая категория, высшая ценность. Оно самодостаточно. Право призвано не руководствоваться принципами справедливости и равенства, а само порождает равенство и справедливость, а уж потом эти принципы заимствуют религия, мораль, математика.

Противоположная точка зрения представлена М.Н. Марченко. В “Общей теории государства и права” он оценивает рассуждения о справедливости применительно к праву как “смешение категорий права и морали”: “Ссылки на моральные категории справедливости, добра и зла важны при определении понятия и характеристики морали, но не самого права”. При этом дается ссылка на работу В. А. Четвернина “Демократическое конституционное государство: введение в теорию” (М., 1993, с. 24)3 . Итак, справедливость, добро и зло — как раз категории и ценности моральные, а не правовые. Больше того, к теории права они не имеют никакого отношения.

И, наконец, третья позиция, синтезирующая первые две. В том же “Академическом курсе” О.Э. Лейст пишет: “Сущность права не может быть постигнута… общей теорией права, если последняя не выйдет за пределы юридических категорий”4 . Такой подход принципиально близок к известному положению К. Маркса: право, как и государство, не может быть понято ни из самого себя, ни из так называемого абсолютного духа.

Видимо, это единственно верное решение вопроса. Право и государство коренятся в реальных условиях жизни общества, предопределяются ими. Значит, и теория государства и права должна найти точку опоры вне самой себя. Она повиснет в воздухе, если не будет исходить из общих закономерностей общественного развития и универсальных, т. е. применимых к разным сферам жизни и знания, ценностей. Эти общесоциальные закономерности и ценности не открываются, а используются правовой наукой, она лишь дает им специфическое преломление. Конечно, у права и государства есть и свои, особые закономерности, и свои важнейшие принципы, которые можно назвать ценностями (право и государство и сами по себе являются ценностями), такие, как законность, права человека, презумпция невиновности и многое другое. Но они вторичны, производны от основных универсальных ценностей.

Главная среди этих универсальных ценностей — справедливость. Все остальные — свобода, равенство, общее благо, классовый интерес, национальный интерес, личный интерес и т. д. — признаются лишь постольку, поскольку они справедливы. Право должно быть справедливым. С этим согласны все. Сложность в том, что у каждого свое представление о справедливости. Но без четкого понимания справедливости теория государств и права, философия права или история политических учений лишаются почвы.

В 70—80-е гг. в России вышли две книги юристов о связи справедливости и права — Г. В. Мальцева и А. И. Экимова5 . В постсоветской России представления о справедливости не могли оставаться прежними, они изменились, и весьма существенно. Но современных глубоких разработок этой темы у теоретиков права не появилось. Между тем социальный и политический переворот 90-х гг. делает такие разработки крайне актуальными. Перевод на русский язык формально-догматической книги Отфрида Хеффе6 не заполнил вакуума.

В юридической литературе последних лет проблема справедливости возникает иногда в связи с принципами права и другими частными сюжетами. Так, в “Теории государства и права” В. В. Лазарева и С. В. Липеня она ставится в контексте применения права, правотворчества как принцип юридической ответственности и как требование правового государства7 . Но современная концепция справедливости, которая могла бы послужить исходным пунктом всей теории государств и права, отсутствует. Авторы ограничились лишь верным замечанием: “Понимание справедливости всегда было разным”. В предметном указателе “Академического курса” теории государства и права вообще нет понятия “справедливость”.

Специально правовое понятие справедливости едва ли возможно. Оно по природе своей шире права, охватывает все стороны общественной жизни и не всегда поддается юридической формализации. Трудно не согласиться с американским либералом Джоном Ролсом, автором широко известного и вызвавшего большой резонанс на Западе сочинения “Теория справедливости” (1972 г.), когда он говорит, что “первый предмет справедливости — основополагающая структура общества”, что теория справедливости зависит от теории общества и что справедливость представляет собой разделение и распределение благ общественной жизни8 .

Исследований проблемы справедливости в нашей юридической литературе последних лет нет. А вот ряд сравнительно частных, но принципиальных соображений, связанных с пониманием справедливости, свидетельствует о широком распространении в правовой науке и публицистике ряда ложных ценностей.

Из издания в издание как в средствах массовой информации, так и в учебной и научной литературе утверждается “приоритет прав личности”. Слово это предполагает первенство, и закономерен вопрос: перед чем? Многие авторы прямо на него отвечают: перед правами любых общественных объединений. Так, А. Б. Венгеров писал о “приоритете прав и свобод человека перед правами наций, народов, перед государством, — разумеется, при взаимной связанности, взаимных обязанностях гражданина и государства, человека и общества”9 . В других публикациях просто констатируется “признание приоритета прав человека” как незыблемый принцип современной российской государственности10 . Это положение стало настолько популярным, что было включено даже в “Проблемный комментарий” к Конституции РФ под редакцией В.А. Четвернина11 , составленный в сотрудничестве с группой иностранных экспертов во главе с профессором права Университета им. Гумбольдта в Берлине Александром Бланкенагелем. В этом издании утверждается, что приоритет прав личности закреплен ст. 2 Конституции РФ12 . Между тем эта статья, имеющая лозунговый характер, всего лишь провозглашает “человека, его права и свободы… высшей ценностью”. Что такое “высшая ценность” и является ли человек со своими правами и свободами единственной высшей ценностью, а благо народа, интересы государства таковыми не являются (а ведь только в этом случае можно было бы говорить о приоритете прав человека), остается неясным. Скорее всего мы имеем в данном случае дело с неудачным комментарием к неудачному, лишенному юридической определенности тексту.

Жизнь всякого мало-мальски организованного общества и государства предполагает согласование прав и интересов на основе их взаимного ограничения, отвечающего потребности сосуществования, а вовсе не утверждение приоритетов. Ставить свое право выше права части или всего общества — признак необузданного эгоизма и индивидуализма. Это антиобщественная позиция. Сторонники ее не задумываются над тем, на какую почву падает это семя в условиях глубочайшего кризиса, потрясшего Россию. “Экономическое развитие в переходные периоды грозит разрушить естественные политические инстинкты”, — писал Макс Вебер. Значительная часть нашего делового и политического мира сознательно не считается с общепризнанными принципами добропорядочности. Это ведет к войне всех против всех, к возврату в догосударственное, естественное состояние, как его представляли Гоббс или Спиноза. Находятся юристы, которые это оправдывают под благовидным предлогом защиты прав личности. Права и законные интересы граждан должны быть гарантированы государством (это очевидно), но не в ущерб интересам других людей, объединений и всего общества. “Приоритет прав личности” — общественно опасный тезис.

В правовой литературе последнего десятилетия распространилось сугубо отрицательное отношение ко всякой революции. В не лишенной интереса книге Р.М. Дзидзоева по истории конституционного законодательства в России начала XX в. говорится: “… право на восстание — это абсурд, вытекающий из ложного противопоставления государства народу. Революцию лишь по недоразумению можно считать формой народного протеста… Отделить же народ от государства совершенно невозможно, поскольку государство представляет собой необходимую политическую форму всеобщей организации населения”13 . Поставьте на место “государства” “монарха”, и вы получите не Дзидзоева, а монархиста Гегеля.

А. Б. Венгеров видит в “восстаниях, бунтах и иных классовых движениях в истории России, сопровождавших конкретные реформы на пути к модернизации”, “зачастую не что иное, как формы сопротивления тех или иных архаичных сил, устаревших коллективистских начал, имеющие разрушающее, а отнюдь не созидательное значение”14 . Т. В. Кашанина полагает, что “революция ни к чему хорошему не ведет”, что в результате революции “возникают тот хаос и анархия, которых не было даже в первобытном обществе”15 .

Хотелось бы спросить сторонников приоритета интересов личности, каково было бы сегодня состояние прав человека, если бы история не знала гражданской войны в Англии, борьбы США за независимость и революции во Франции? Была бы серьезно поставлена проблема социальной справедливости, стало бы утверждаться социальное государство без воздействия социалистических доктрин и движений, без Октябрьской революции?

Отрицание социального равенства и социальной справедливости стало еще одной характерной чертой правовой литературы последнего десятилетия применительно к проблеме ценностей.

О. И. Цибулевская пишет: “Долгое время общественное сознание формировалось на идеалах равенства, гуманизма, справедливости, зачастую гипертрофированных, иллюзорных. Сегодня многие убедились, что, как это ни парадоксально, в социально-экономической сфере идеал равенства неминуемо приводит к несвободе, росту ограничений. Постепенно приходит понимание: мало социальной справедливости в том, что все более или менее одинаково бедны. Значит, надо разбогатеть всем: и людям, и государству, и обществу. Сделать это можно только создав эффективный экономический механизм. Отсюда должно обеспечиваться не фактическое равенство (это утопия в условиях современного общества), а равенство всех перед законом, создание равных стартовых условий. Данное положение закреплено в новой российской конституции (ст. 19)”16 .

Ссылка на конституцию не убедительна. В Конституции нигде не противопоставляется формальное равенство фактическому. В ней лишь провозглашается равенство прав, да и то в ч. 3 ст. 19, как бы признавая недостаточность формального равноправия, подчеркивается, что мужчины и женщины имеют (должны иметь. — О. М.) не только равные права и свободы, но и равные возможности для их реализации. Было бы замечательно найти “экономический механизм”, который всех сделал бы богатыми. Однако в России он пока не найден. Колоссальное обогащение одних (как правило, сомнительными, если не явно преступными методами) сопровождается обнищанием других. Думать, что справедливость возможна и нужна только когда все богаты, наивно. Наоборот, в условиях бедности потребность в ней ощущается гораздо острее, чем при изобилии. Недаром Конфуций обращался к правителю: “Опасайся не недостатка, а несправедливого распределения”.

Российская Федерация провозглашена в Конституции социальным государством. И с этим положением плохо вяжется призыв понимать гражданское равноправие в сугубо формальном смысле, так, как это было свойственно идеологам буржуазных революций XVII—XVIII вв. Вернее было бы не освобождать государство от обязанности обеспечить хотя бы минимальную социальную, т. е. реальную, фактическую, справедливость, а подчеркнуть необеспеченность социальных функций РФ сегодня, декларативный характер тезиса о социальном государстве, его несоответствие действительности.

Слабая разработка проблемы ценностей в правовой литературе и распространенность ряда сомнительных положений, своего рода антиценностей, видимо, свидетельствуют о недостаточном внимании к философии права. Дело не в том, чтобы вводить ее как особую учебную дисциплину. Чтение курса философии права параллельно с теорией государства и права представляется совершенно ненужным и ведущим к частичному дублированию. Но, как справедливо отмечает Д. А. Керимов, в теории государства и права есть “основные части”, сравнительно автономные и в то же время органически входящие в единое целое17 . Пусть философия права станет таким автономным разделом теории государства и права! При этом формальное выделение этого раздела и четкое определение границ вовсе не обязательны.

К сожалению, изучению философии права уделяется недостаточное внимание. Развитие юридической науки пошло в последние годы другим путем. Мы умножаем число технических понятий, категорий, дефиниций, расчленяем их и затем спорим об их соотношении. Нередко эти споры и рассуждения приобретают формально-догматический, схоластический характер. Особенно это сказывается на учебной литературе.

Приведу несколько примеров. Функции государства — одна из традиционных и важных тем теории государства и права. Рядом с ней возникает новая тема: функции права. В курсе лекций под редакцией Н. И. Матузова и А. В. Малько (первое издание) этой теме посвящен специальный параграф. Проф. В. Н. Синюков выделяет следующие общесоциальные функции права: культурно-историческая, воспитательная, социального контроля, информационно-ориентирующая18 . Где границы между культурно-исторической, воспитательной и информационно-ориентирующей функциями, остается неясным. При желании количество таких функций можно было бы умножить, например вместо воспитательной говорить о поощряющей и превентивной функции, можно было бы говорить о культурно-воспитательной функции, опустив слово “историческая”, и т. д. и т. п. Показательно, что главная функция права — регулирующая — в число общесоциальных функций не входит, это, видите ли, “собственно юридические функции”! Но ведь только в них и через них могут проявляться все другие функции. “Юридические функции” подразделяются на регулятивные и охранительные, а регулятивные — на динамические и статические (это стало общим местом, причем ссылки даются на С. С. Алексеева). Предложенная система юридических функций и банальна, и условна. Их деление нельзя провести строго. Разве охранительная функция не является регулятивной? Разве динамическая норма (изменяющая порядок вещей) не превращается в статическую с момента своего вступления в силу? Во втором издании названного курса лекций М. И. Байтин отказывается от выделения общесоциальных и юридических функций права, от противопоставления регулятивных и охранительных функций, от чего вся система стала более убедительной, но регулятивно-статическая и регулятиво-динамическая функции сохраняются19 .

В “Академическом курсе” теории государства и права функциям права посвящена уже целая глава. Т. Н. Радько выделяет пять групп функций права, составляющих их систему: общеправовые, межотраслевые, отраслевые, правовых институтов, норм права20 . Представляется, что можно пойти еще дальше и в рамках функций нормы права говорить о функциях гипотезы, диспозиции и санкции. Особый параграф посвящен “формам реализации функций права”. Создается впечатление, что функции права реализуются независимо от реализации права вообще.

Постановка вопроса о функциях права вне связи с функциями государства вызывает сомнение. Разве государство выполняет свои функции помимо права, неправовыми методами? Нужно ли в таком случае перегружать учебные курсы искусственно созданными конструкциями?

Наряду с традиционным понятием “политический режим”, которое рассматривается в контексте политической системы, создаются новые, в значительной мере дублирующие его, — “государственно-правовой режим”21 , “государственный режим”22 .

Ведутся споры, тождественны ли понятия “политическая система общества” и “политическая организация общества”23 .

В “Общей теории государства и права” (академический курс) вводится термин “механизм социально-юридического обеспечения прав человека” и выражается сожаление, что он не получил широкого распространения в науке (т. I. С. 277), хотя надо думать, он поглощается такими понятиями, как “реализация права”, “механизм правового воздействия” и т. п.

Там же помимо глав “Государство и личность”, “Механизм социально-юридического обеспечения прав человека” помещена глава “Достоинство человека как основа права и демократической государственности”, где говорится о “комплексном межотраслевом институте достоинства” (с. 314), дается определение, что такое “реализация института достоинства личности” (с. 332), выявляется “юридический механизм реализации и охраны достоинства личности” (с. 331). К сожалению, остались нераскрытыми функции межотраслевого института достоинства личности, а также механизма его реализации и охраны.

Позволительно усомниться, способствуют ли такие формалистические изыскания прогрессу правовой теории, развитию интеллектуальных способностей и профессиональных навыков у студентов.

В большинстве учебных и научных учреждений теория государства и права объединена в рамках одного подразделения с историей политических учений. В этом объединении заложены глубокий смысл и большие возможности для взаимообогащения и взаимопроникновения. К сожалению, эти возможности используются далеко не полностью.

Довольно часто ссылки на историю политической мысли в работах по теории государства и права делаются неточно или вовсе неправильно. Приведем несколько примеров.

Во многих изданиях “естественное право” от древности до наших дней толкуется как набор неотчуждаемых прав личности24 . Между тем, такое понимание утверждается лишь в XVII в., да и то не у всех мыслителей. Гоббс, например, понимал естественное право как ничем не ограниченную свободу, ведущую к войне всех против всех. В древности и средневековье естественное право воспринималось как обычаи, нормы поведения, которые соблюдаются всеми народами даже без законодательной регламентации, только в силу их соответствия природе человеческих отношений. К современному набору неотчуждаемых прав человека, возникшему в XVII—XVIII вв., это не имеет никакого отношения.

В большинстве учебников Аристотель упоминается как один из первых представителей патриархальной теории происхождения государства25 . Утверждается даже, что государство, по Аристотелю, — это своеобразная разросшаяся семья”, а “власть монарха — естественное продолжение власти отца (патриарха)”26 .

Между тем Аристотель говорит, что государство возникает в результате потребности к общению, свойственной человеку как “животному политическому”, и проводит различие между властью отеческой (или господина над рабом) и государственной. Государство в отличие от семьи и домашнего хозяйства представляет собой объединение свободных и в известном смысле равных людей. Политическая власть распространяется на свободных людей, а не на домочадцев и рабов. Из учебников по теории ошибочная интерпретация Аристотеля попала уже в некоторые издания по истории политических учений27 .

Поводом для таких заключений могло послужить уподобление Аристотелем в “Политике” неограниченной царской власти власти домохозяйственной. “Власть домохозяина, — пишет он. — является своего рода царской властью над домом”28 . Но здесь речь идет лишь об уподоблении одного из видов царской власти домохозяйству. А вовсе не о происхождении и характере всякого государства.

Из психологической теории права выводится психологическая теория происхождения государства29 .

Мысль о том, что право — ничто без аппарата принуждения, объявляется марксистской30 , или неточной, неудачной31 . А ведь возможность обращения к принудительной силе государства как важнейшая гарантия права подчеркивалась большинством классиков политической и правовой мысли — Гроцием, Локком, Кантом, Иерингом и многими другими.

Не полностью используется богатейший арсенал истории политической мысли при рассмотрении основных вопросов теории права. В последние годы доминирующему определению права как совокупности норм, установленных или санкционированных государством, противопоставляется (особенно активно и последовательно в работах В. С. Нерсесянца) другое определение: право есть свобода. Принадлежит оно Гегелю (идея права есть свобода). Но у Гегеля это не все право, а именно идея права. Определение права как свободы вовсе не противопоставляется у него позитивному праву (совокупности норм) благодаря четкому разграничению философского и прикладного понимания права. Идея права есть свобода — это философское понимание, предназначенное для философов и тех, кто творит законы. Кант называл это принципом права, в соответствии с ним должны формироваться все нормы права. А прикладное определение права — для юриста, для гражданина. Это закон, совокупность норм. Но у Гегеля они слиты как две стороны одного явления, идея не пребывает вне закона, она воплощена в нем и выводится из закона. Именно поэтому Гегель призывает понять разумность закона, его необходимость, обусловленность объективными факторами.

У нас же право как социальное явление сводят к его идее — принципу и тем самым создают абстрактную вневременную и внепространственную категорию, оторванную от закона и противопоставляемую ему. Так понимаемое право занимает место справедливости. Заявив, что только право справедливо, В.С. Нерсесянц упраздняет понятие справедливости, отождествив его с правом и подменив его правом. Но право это отнюдь не единственная сфера, где должны господствовать принципы справедливости, и нет никаких оснований утверждать, что справедливость в неправовых сферах возникла только благодаря праву. Справедливость как понятие более высокое и всеобъемлющее служит критерием оценки права. Формула “право есть минимум нравственности” (В. С. Соловьев) гораздо убедительнее формулы “только право и справедливо”.

Если понимать право не как идеальную категорию, а как реальное социальное явление, то соотношение права и закона чрезвычайно просто. Оно определяется не степенью совершенства (право всегда справедливо, а закон — не всегда), а тем, что закон представляет собой одну из форм (источников) права наряду с обычаем, прецедентом, доктриной. Если это так, то важная проблема философии права предстанет не как соотношение права и закона, а как соотношение права во всех его формах и справедливости. Разумеется, это не единственная важная область философии права, помимо справедливости должна быть выявлена и связь права с объективной или исторической необходимостью.

Применительно к государству, важнейшая проблема теории — определение его социального назначения. Мы переживаем период пересмотра классового подхода, установившегося в советскую эпоху. Этот пересмотр у подавляющего большинства авторов 90-х гг. не приобрел характера полного отрицания прежней позиции. Они предпочли своего рода синтез: учет общечеловеческого и классового в деятельности государства, а также признание влияния национальных, этнических, групповых и иных интересов. Такой подход характерен и для современных западных исследователей.

Пэтрик Данливи и Брендэн О’Лири из Лондонской школы экономики и политической науки весьма удачно группируют варианты взаимосвязей общества и государства.

1. Государство — само по себе нейтральный механизм, а следовательно объект борьбы различных сил. Тот социальный слой, который его захватит, будет использовать его в своих интересах (марксизм неоправданно рассматривается как частный случай такого решения вопроса).

2. Государство — арбитр, устанавливающий мир и согласие, оно служит общему благу. Большинство политических мыслителей от Платона до наших дней придерживались этого взгляда.

3. Государство служит интересам властвующих, бюрократии. Позиция также очень старая. Платон вкладывает ее в уста софиста Фрасимаха, одного из персонажей диалога “Государство”.

Приведя эту несложную типологию, английские профессора делают примечательный вывод: все три аспекта наблюдаются (видимо, следует признать, что в разных соотношениях) во всех государствах32 .

Принципиально верный характер этого не слишком оригинального заключения вряд ли подвергнется сомнению. Но приведенный тезис подлежит конкретизации при оценке реальных явлений, среди которых особенно важны два: современное западное государство и современное российское государство. И в том и в другом случае трудность заключается в определении соотношения трех названных выше компонентов, определяющих связь между обществом и государством.

Применительно к современному западному государству высказываются разные точки зрения. В “Академическом курсе” М. Н. Марченко рассматривает эту тему в разделе “Капиталистическое государство и право”, не выделяя особой современной стадии. Здесь явно превалирует классовый подход. Другую позицию в том же издании занимает О. Э. Лейст. Он, полагая, что современное гражданское общество развитых стран трудно назвать буржуазным, поддерживает удачное, с его точки зрения, определение Н. Н. Деева: социализированный капитализм33 . Здесь классовый подход смягчается констатацией существенных сдвигов в западном государстве, признанием его возросших общесоциальных функций. М. М. Байтин в связи с типологией государства воспроизводит без комментариев теорию стадий экономического роста У. Ростоу и отмечает, что для пятой стадии характерно государство всеобщего благоденствия34 .

Следует, видимо, признать, что проблема современного западного государства еще не разработана тщательно в нашей теории. Нет четкого отношения к таким понятиям, как “государство благоденствия”, “социальное государство” или современное “культурное государство”, о котором говорилось в Годесбергской программе СДПГ. Как соотносятся эти понятия с классовым подходом? Перестало ли современное западное государство выражать классовые интересы? Ряд западных исследователей вовсе этого не утверждает. Питер Селф полагает, что интересы капитализма — одно из существенных объяснений поведения современных правительств, но не единственное35 . Это большое поле для исследований, требующих освоения социологических, политологических материалов и современных западных теорий государства — корпоративистской, плюралистической, теории свободного выбора, элитистской, марксистской и других.

Очень серьезные расхождения среди ученых наблюдаются также в оценках современного Российского государства. Преобладает позитивное, иногда даже восторженное отношение к новой политической системе. Так, М. И. Байтин отмечает приоритет общечеловеческих ценностей в современных условиях и полагает, что “такая гуманистическая тенденция проявляется в последние десятилетия в развитых государствах Америки и Европы и в современном Российском государстве”36 . Россия, по его мнению, “представляет собой разновидность посткапиталистического типа государства”37 . Странно, конечно, постсоциалистическое государство, вводящее капиталистические начала, называть посткапиталистическим. Россия отличается от современных государств Запада тем, что они вводят в свою практику какие-то принципы социализма, а Россия, отказавшись от тоталитарного социализма, насаждает капитализм. Но М. И. Байтин, называя Россию посткапиталистической, видимо, хотел подчеркнуть ее принципиальное сближение с Западом, отсутствие прежней противоположности между западной и российской государственностью.

А. Б. Венгеров характеризовал РФ как “переходный тип государства, который расстается с реликтами советского социалистического государства и эволюционирует … в направлении либерально-демократического государства”. Оно не рассматривается как нейтральное в классовом отношении. “Новые социальные силы: зарождающийся класс предпринимателей, частных собственников, самоорганизующаяся интеллигенция, квалифицированные работники (“белые и синие воротнички”), фермеры, — писал А. Б. Венгеров, — формируют в борьбе с отживающей, бывшей партийно-советской, хозяйственной номенклатурой политические и экономические государственные структуры, которые должны выражать и защищать интересы новых социальных сил, в том числе “новых русских”38 . Спрашивается, а как же быть со “старыми социальными силами” — не слишком квалифицированными рабочими, большинством крестьянства. “несамоорганизующейся интеллигенцией”? Заслужили ли они того, чтобы оказаться в положении “бывших”, “лишенцев” в первые годы советской власти, если не в политическом, то в социально-экономическом плане?

Идиллическое изображение современности нередко сочетается с односторонне отрицательным отношением к советскому опыту.

Критическое отношение к новой российской государственности чувствуется в главах М. Н. Марченко в “Академическом курсе”, в “Теории государства и права” А. Ф. Черданцева39 , в курсе лекций “Политология” под ред. М. Н. Марченко (особенно лекция 12 — о политических элитах, написанная М. Х. Фарукшиным)40 и в ряде других изданий.

И здесь требуется тщательный, беспристрастный анализ. Три уже названных варианта взаимосвязи общества и государства полностью применимы к современной России. Важно определить соотношение общенародных, классовых, национальных, бюрократических, групповых и иных интересов в новой государственности. А это требует учета воздействия разных общественных групп на состав, структуру и действия органов государственной власти.

Специалисты по теории государства не вправе ограничиваться комментированием действующей конституции и принимать на веру провозглашенные в ней принципы, если они не обеспечиваются ни юридически, ни социально-экономически. Иначе нам грозит вульгарная апологетика в худших традициях советского времени.


--------------------------------------------------------------------------------

1 Нерсесянц В.С. Философия права. М., 1998. С. 28.

2 Нерсесянц В.С. Общая теория права и государства. М., 1999. С. 53—54.

3 Общая теория государства и права. Академический курс. В 2 т. Т. 2. Теория права. М., 1998. С. 22.

4 Там же. С. 30.

5 Мальцев Г. В. Социальная справедливость и право. М., 1977; Экимов А. И. Справедливость и социалистическое право. Л., 1980.

6 Отфрид Хёффе. Политика, право, справедливость. Основоположения критической философии права и государства. М., 1994.

7 Лазарев В.В., Липень С.В. Теория государства и права. М., 1998. С. 313, 243. 362, 401, 405.

8 Rawls John. A theory of justice. Clarendon Kress. Oxford. 1972. P. 7, 54, 62, 96 и др.

9 Теория государства и права. Часть I. Теория государства/Под общей ред. А. Б. Венгерова. М., 1995. С. 1211.

10 См., например: Теория государства и права. Курс лекций/Под ред. Н. И. Матузова и А. В. Малько. М., 1997. С. 11, 103.

11 Конституция Российской Федерации. Проблемный комментарий. Рук. авт. кол. и отв. ред. В. А. Четвернин. М., 1997. С. 18.

12 Там же. С. 23.

13 Дзидзоев Р.М. образование и развитие конституционного строя в России. Владикавказ, 1996. С. 217, 218.

14 Теория государства и права. Часть I. Теория государства/Под ред. А.Б. Венгерова. М., 1995. С. 211.

15 Кашанина Т. В. Происхождение государства и права. М., 1999. С. 92.

16 Теория государства и права. Курс лекций/Под ред. Н. И. Матузова и А. В. Малько. М., 1997. С. 1512—1520. Во втором издании книги (М., 2000) данный раздел написан заново и приведенное положение отсутствует.

17 Общая теория государства и права. Академический курс. В 2-х т. Т. I./Под ред. М. Н. Марченко. М., 1998. С. 13—14.

18 Теория государства и права. Курс лекций/Под ред. Н. И. Матузова и А. В. Малько. М., 1997. С. 156—157.

19 Теория государства и права. Курс лекций/Под ред. Н. И. Матузова и А. В. Малько. Изд. 2-е. М., 2000. С. 156—157.

20 Теория государства и права. Академический курс/Под ред. М. Н. Марченко. Т. II. М., 1998. С. 57.

21 Теория государства и права/Под ред. Н. И. Матузова и А. В. Малько. М., 1997. С. 92—94, 124—126.

22 Общая теория государства и права. Академический курс/Под ред. М. Н. Марченко. Т. I. М., 1998. С. 12—14.

23 Там же. С. 241—243; Теория государства и права/Под ред. Н. И. Матузова и А. В. Малько. М., 1997. С. 112—114.

24 Теория государства и права. Часть I. Теория государства/Под ред. А. Б. Венгерова. М., 1995. С. 69; Теория государства и права/Под ред. Н. И. Матузова и А. В. Малько. М., 1997. С. 129—130.

25 Теория государства и права. Ч. I/Под ред. А. Б. Венгерова. М., 1995. С. 43; Лазарев В. В., Липень С.В. Теория государства и права. М., 1998. С. 384.

26 Теория государства и права/Под ред. Н.И. Матузова и А. В. Малько. М., 1997. С. 30.

27 Конспект лекций по истории политических и правовых учений. СПб., 1999. С. 11.

28 Аристотель. Политика. Афинская полития. М., 1997. С. 122.

29 Теория государства и права/Под ред. Н.И. Матузова и А. В. Малько. М., 1997. С. 31; Кашанина Т. В. Происхождение государства и права. М., 1999.

30 Теория государства и права. Ч. I/Под ред. А. Б. Венгерова. М., 1995. С. 71.

31 Теория государства и права/Под ред. Н. И. Матузова и А. В. Малько. М., 1997. С. 139.

32 Patric Dunleavy and Вrendon O’Leary. Theories of state. London. 1987. Р. 327—330.

33 Теория государств и права. Академический курс/Под ред. М. Н. Марченко. Т. I. М., 1998. С. 347.

34 Теория государства и права/Под ред. Н. И. Матузова и А. В. Малько. М., 1997. С. 59.

35 Peter Self. Political theories of modern government, its role and refirm. London, 1985. Р. 5.

36 Теория государств и права/Под ред. Н. И. Матузова и А. В. Малько. М., 1997. С. 51.

37 Там же. С. 58.

38 Теория государства и права. Ч. I/Под ред. А. Б. Венгерова. М., 1995. С. 227.

39 См.: Черданцев А. Ф. Теория государства и права. М., 1999.

40 Политология. Курс лекций. Изд. 3/Под ред. М. Н. Марченко. М., 1994.

Опубликовано 29 сентября 2004 года


Главное изображение:

Полная версия публикации №1096455227 + комментарии, рецензии

LIBRARY.BY ПОЛИТИКА Теория государства и права в постсоветское десятилетие. Некоторые итоги

При перепечатке индексируемая активная ссылка на LIBRARY.BY обязательна!

Библиотека для взрослых, 18+ International Library Network