Причинность в праве: методологический потенциал аристотелевской каузальной тетрактиды

АВТОР: В. А. Бачинин

ИСТОЧНИК: журнал "ПРАВО И ПОЛИТИКА" №4,2001


Линейно-механистическая модель причинности. Причинная обусловленность явлений и событий универсальна. В качестве причины способна выступать сила, вызывающая развитие событий в одном из возможных направлений. Для юридического мышления характерна уверенность, согласно которой каждое социально-правовое событие имеет свои непосредственные, конкретные причины, а те, в свою очередь, являются следствиями более отдаленных причин. Последние также имеют собственные причины и т.д. В итоге за каждой правовой реалией выстраивается каузальная цепь линейного характера. Длина этой цепи ограничена тем проблемным пространством, внутри которого юридическая мысль чувствует себя компетентной для решения своих научно-практических задач. Данная модель линейной детерминации носит механистический характер и предлагает упрощенное объяснение того, что происходит в сфере правовой реальности. Она испытывает воздействие традиций, восходящих к постулатам ньютоновской механики. Принципы Ньютона предполагают, что в упорядоченном физическом мире, подчиняющемся строгим законам, можно точно предсказывать положение любого тела в определенной точке пространства в любой момент времени. Линейная цепочка реальных или предполагаемых причин и следствий выстраивается в сознании исследователя и позволяет ему формулировать достаточно убедительные гипотезы и надежные прогнозы. Перенесенная на социальную жизнь, эта модель способствовала распространению предположения, будто и в обществе события подчиняются в основном таким же линейно-каузальным зависимостям. Отсюда проистекала уверенность в том, что можно планировать в историческом времени логику движения любого социального тела, будь это даже такая мегасистема, как государство.

Аристотелевская концепция причинности. История человеческой мысли знает, кроме линейной, и другие причинные модели. Авторство одной из них принадлежит Аристотелю. В его “Метафизике” излагается учение о четырех универсальных причинах, оказывающих определяющее воздействие на все сущее и должное. Эвристический потенциал этой методологической тетрактиды (четверицы) позволяет использовать ее при осмыслении самых разных, в том числе и философско-правовых, проблем. Согласно Аристотелю, в возникновении конкретного явления или отдельной вещи участвуют, как правило, не одна причина, а несколько ее разновидностей. Философ указывает на четыре типа причин — формальные, материальные, деятельные и целевые. Если вообразить скульптуру мраморной Афродиты, то роли между этими причинами распределятся следующим образом: 1) формальная причина, т.е. задающая форму или формообразующая — это в данном случае замысел скульптора, задуманный проект, воображаемый образ будущего произведения; 2) материальная причина представляет собой тот материал или материю, из которой состоит скульптура (здесь это мрамор); 3) деятельная причина заставляет задуманный проект облекать в материальную форму (труд скульптора с резцом); 4) целевая причина — это та цель или сверхзадача, тот желанный идеал, к которому устремлены векторы всех остальных причин; для скульптора, создающего мраморное изваяние прекрасной богини, такой целью, подчиняющей все его устремления, является красота, идеал высшего совершенства. Все причины существуют до появления изваяния Афродиты, каждая пребывает отдельно от других. Лишь соединившись вместе, слившись в общий причинный континуум, в единый динамичный вектор, они приводят к возникновению скульптурного шедевра. Аристотель употребляет наряду с категорией причины еще и понятие начала, отождествляя их. В его понимании это оправдано, поскольку причины действительно пребывают у истоков вещей и выступают как их исходные начала. Все они необходимы для возникновения любой из конкретных реалий, а взятые вместе, позволяют увидеть каждую из них не в статике, а в динамике возникновения, становления и существования. Их фокусировка предстает как последовательная смена событий, чередующихся во времени, локализованных в определенных пространственных границах, и приводит в итоге к тому, что возникающие противоречия между силовыми векторами разных причин разрешаются определенным конструктивным образом — возникновением конкретной реалии. Четыре причины с присущими им признаками всеобщности, необходимости и достаточности свидетельствуют, что в детерминации любой из реалий, которыми живы мир и человек, участвуют не только прошлое (материальные причины), настоящее (деятельные причины) и будущее (целевые причины), но и сама вечность и “сверхфизический мир” (формальные причины).

Гениальная философская интуиция позволила Аристотелю обозначить общие признаки универсального каузального комплекса в его необходимой и достаточной полноте, которая была полнотой не описательной, а концептуальной. Мыслитель создал методологический эскиз, метафизический набросок-шедевр из разряда тех, что рождаются раз в несколько столетий. Методологическая ценность каузальной тетрактиды такова, что позволяет использовать ее в качестве исследовательского инструментария при изучении самых сложных естественных, социальных и духовных объектов, поскольку она позволяет взглянуть на правовую реальность истинно философским взглядом и увидеть ее во всей сложности и противоречивости составляющих ее компонентов. Формальные, материальные, деятельные и целевые причины выставляют своих репрезентантов в тех точках, где право соприкасается с макрокосмом цивилизации и микрокосмом человека. Эти точки или, вернее, зоны развития права представляют наибольший интерес для философского понимания его природы. Каждому из четырех типов причин соответствуют комплексы своих, особых факторов, активно участвующих в развитии правовой реальности: 1) формальным причинам соответствуют идеальные первообразы, чистые формы, по образцам которых складываются правовые реалии, образуются те нормы, ценности и смыслы, что предопределяют сущность права; 2) материальным причинам соответствуют общественные отношения, непосредственные социальные противоречия, подлежащие упорядочению и регуляции при помощи норм и законов права; 3) деятельные причины — это активные духовно-практические усилия конкретных социальных субъектов (индивидов, социальных групп, государственных институтов) по правовой регуляции социальной жизни; 4) в роли целевых причин выступают те идеалы общественного блага, справедливости, социального порядка, цивилизованности, ради которых существует право и к достижению которых оно стремится. Взаимодействия, пересечения, содержательные интерференции разнообразных причинных влияний препятствуют построениям однозначных объяснительных моделей, касающихся природы права и его отдельных элементов. Значительная часть споров между различными представителями философско-правовой мысли проистекает из-за того, что многим из них свойственно акцентировать свое внимание на разных видах причин и выстраивать вокруг них свои концепции.

Формальные причины правовой реальности. Сами формальные причины не имеют причин и, следовательно, являются первопричинами. Находясь вне правовой реальности, они присутствуют либо в трансцендентных высях, либо в трансцендентальных глубинах. Лишь пройдя через “шлюзы человеческого сознания”, они обретают вид определенных смысловых, нормативных и ценностных форм, причастных к миру права.

Уже по самой своей природе формальные причины апофатичны, т.е. пребывают под сенью тайны. Их чистые формы непостижимы с помощью тех рациональных средств, что имеются в распоряжении человеческого разума. Люди в состоянии лишь строить более или менее приемлемые предположения об их существовании и свойствах. Имея перед глазами разнообразные следствия их действия, человеческий дух пытается продвинуться в направлении исходных причин, опираясь не столько на способности рассудка и разума, сколько на возможности интеллектуально-метафизической интуиции.

Формальные причины подразделяются на две группы — трансцендентные и трансцендентальные. Так, к первым греческая мысль относила номос (закон), который представлялся умственному взору универсальной безличной силой, подчиняющей своей власти все сущее, в том числе жизнь государств и граждан. Гераклит различал два вида номоса, божественный и человеческий, полагая, что второй производен от первого. Божественный номос универсален, над всем властвует, все превозмогает, оберегая мир от гибельного распада и хаоса. Человеческий номос руководит жизнедеятельностью людей, упорядочивает ее, придает ей цивилизованный характер, позволяет оберегать все лучшее, что имеется в ней. Поэтому, как говорил Гераклит, людям следует сражаться за номос как за свои стены.

У Платона мысль об исходных первопричинах мирового и социального порядка обрела вид учения об идеях, ни от чего не зависящих, но распространяющих свое влияние на все сущее, составляющих одновременно и источник, и основание, и условие бытия любой из физических, социальных и духовных реалий. Характерный признак идей, их эталонная нормативность позволяет им выступать в качестве первообразцов всех элементов сущего и должного. Каждая земная вещь, чтобы отвечать своему предназначению, должна стремиться соответствовать идеям как метафизическим эталонам.

Впоследствии, уже после Платона, признаками формальных причин оказались наделены аристотелевский мировой Ум, Первоединое неоплатоников, христианский Бог, гегелевский Абсолютный дух. В платонических рецепциях русских философов серебряного века этот каузальный принцип первозначимости метафизической (формальной) первопричины занимал доминирующее место.

В новое время произошло перемещение философского поиска в субструктурные сферы сознания, и западная культура, включая философско-правовую мысль, начала как будто “проваливаться” в человека, в глубины субъективной реальности. Идея того, что человеческое сознание представляет собой нечто абсолютное, находящееся в основании сущего, предстала у Декарта, а затем у Канта в виде стремления рассматривать любую предметность не саму по себе, а как данную человеку через сознание и его формообразующие усилия. В XX в. эта познавательная интенция оформилась в самостоятельный феноменологический метод. В философско-правовой сфере внимание феноменологов привлекли два объекта — идеальные когнитивные структуры, предшествующие знаниям о праве, и безусловные самоочевидности долженствования, предшествующие нормам морали и права, представляющие собой чистые структуры, выступающие в роли причин, сообщающих человеческому сознанию и поведению определенную направленность. Феноменология переместила доминанту нормативности из внешнего, трансцендентного мира во внутренний, трансцендентальный. В результате человек предстал не как марионетка надличных сил, но как самозаконодательствующий субъект, несущий в самом себе необходимые предпосылки для цивилизованного существования, отвечающего критериям нравственности и правозаконности. А то обстоятельство, что нормативные эйдосы, детерминирующие это существование, обладают абсолютной достоверностью, рождало надежду на благоприятную перспективу в будущем развитии мировой цивилизации. Из классиков феноменологии ближе всех к морально-правовой проблематике был М. Шелер, которого интересовали априорные основания переживаний, прямо связанных с нравственностью и правом. Если все, что окружает человека в его социокультурной жизни, представляет собой бесконечное разнообразие символов, то важнейшая из задач философии заключается в десимволизации мира, в проникновении за поверхность символов, в приближении к их априорным первоосновам. Это осуществляется через длинную цепь отрицаний-очищений, пока перед философским умозрением не предстанет чистая первооснова. Поэтому в феноменологии меньше говорят, больше молчат, но зато и больше видят, обнаруживая те миры, представления о которых чаще всего вообще вербально невыразимы. Символами плотно насыщено бытие права, и долг феноменологии — пробиться к кроющимся за этими символами априорным структурам, обнаружить в них то, что делает их причастными к абсолютам всеобщего блага и безусловной справедливости. Априорные “самоданности” такого рода усматриваются интуицией, которая, устремляясь вглубь, к первоосновам, очищенным от словесных оболочек и рациональных схематизмов, находит там самоочевидные и неопровержимые ценностные полюса любви и ненависти. Ценности как априорные сущности, пребывающие вне времени и пространства и разделенные на положительные и отрицательные, предписывают человеку определенные модели мироотношения. Даже если бы никто никогда не оценивал убийство как зло, все равно оно оставалось бы злом. И если бы добро никем и никогда не считалось добром, все равно оно было бы добром. Такова, согласно Шелеру, априорная природа базовых ценностей, не зависящих от внешних оценок людей.

Специфика всех указанных выше подходов, заключающаяся в первоочередном внимании мыслителей к сверхчувствительным началам нормативности, издавна заставила выделить их в особое направление, традиционно именуемое метафизикой права. На фоне метафизических принципов позитивистский подход к праву, рассматривающий его в очевидном, эмпирически фиксируемом виде, в отрыве от метафизики, мифологии, религии, нравственности, антропологии, экзистенциалогии, максимально зауживает предмет своего внимания, делая его беднее, чем он есть на самом деле. Для юридического позитивизма не существует ни абсолютных первопричин миропорядка, ни вечных сущностей, ни чистых, априорных эйдосов. И поскольку трансцендентная и трансцендентальная реальности его не интересуют, то право предстает в его понимании только как совокупность официально узаконенных юридических требований, базовой причиной которых выступает воля государства.

Материальные причины правовой реальности. Если следовать Аристотелю, то под материальными причинами чего бы то ни было следует понимать субстрат, материальную основу той или иной реалии. Применительно к праву такой материальной причиной или материальным началом является непосредственная жизнь индивидов и общностей с разнообразием присущих этой жизни связей, отношений, противоречий. Стихия практической жизни представляет собой ту живую материю, которая подлежит упорядочению, структурированию, цивилизованному оформлению, чтобы в итоге превратиться из аморфного переплетения разнообразных социальных взаимодействий в правовую реальность. Стихийно возникавшие человеческие сообщества поначалу пребывали в естественном состоянии с преобладанием в них борьбы за выживание, атмосферой постоянно грозящего насилия и перманентного страха. Можно указать на три разновидности сообществ в доправовом состоянии, составляющих социальную материю, на основе которой возникли и развились позднейшие формы государственности и правовых систем: 1) первобытный род; 2) этнос; 3) регрессировавшее общество в ситуации аномии. Естественное состояние, будучи по определению доправовым, составляло то материальное состояние, которое на протяжении исторического времени преобразовывалось в состояние цивилизованное, правовое. Стихия доправовых отношений не могла сама собой трансформироваться из присущего ей естественного состояния в правовое. Ей, как и всякой материальной причине, должна была прийти на помощь формальная причина, поскольку стихия естественных коммуникативных противоречий несет в себе лишь возможность обретения нормативной, правовой оформленности.

С этой стихией непосредственно связано другое материальное начало — человеческая природа. Во все времена это был материал с высокой степенью сопротивляемости, с трудом поддающийся обработке средствами социализации. Являя собой живой организм, человек существует по законам органической материи и не в силах вырваться из сферы их действия. Наиболее очевидна власть этих законов в тех случаях, когда индивид почти не затронут действием цивилизации и культуры и представляет собой “естественного человека”. Известны две объективные по своему характеру модели “естественного человека”. Первая принадлежит эпохе доисторического, первобытного существования, когда человеческая витальность была предоставлена сама себе и не вступала в противоречия с социальными требованиями, поскольку те отсутствовали. Вторая модель определяется временными рамками между моментом рождения человека и началом демонстрации им признаков социализированности в поведении и общении. В обеих моделях, филогенетической и онтогенетической, “естественный человек” — тот исходный “материал”, та изначально данная материя, которая, прежде чем обрести признаки “человека юридического”, подвергается серьезной и основательной обработке нормативными средствами цивилизации и ценностными средствами культуры.

Деятельные причины правовой реальности. Аристотель называл деятельной причиной ту силу, по решению которой движется движущееся и изменяется изменяющееся, называя в качестве примера начальствующих лиц в полисах, власть правителей, царей, тиранов1. Понятию деятельного начала соответствует еще одна аристотелевская категория, энтелехия, обозначающая активную силу, действенную энергию, переводящую имеющуюся возможность в состояние воплощенной действительности. В качестве свободной и вместе с тем целенаправленной деятельности энтелехия реализует имманентные цели, отвечающие сущности вещей и явлений. Так, применительно к праву она формулирует, структурирует социальную реальность, придает ей необходимую нормативную упорядоченность, отвечающую критериям законности. Благодаря энтелехии формальные и материальные причины соединяются,и духовно-практическая энергия людей опредмечивается в нормах и законах права. Воля к порядку, движущая государством и его институтами, формирует правосознание граждан и регулирует правоотношения между ними, направляет их активность в сторону адаптации к требованиям всего социального целого.

Активная, деятельная правовая воля государства к цивилизованному порядку способна приводить трансгрессивные наклонности людей в соответствие с нормативно-правовыми требованиями. Для этого в ее распоряжении имеются средства убеждения и принуждения. Когда убеждающее слово не дает должного эффекта, в действие вводятся механизмы правового принуждения, находящиеся в состоянии полной готовности к принятию дисциплинарных мер. При этом принуждение может быть правомерным и неправомерным. В первом случае оно вписывается в нормативные рамки позитивного и естественного права. Являясь законным орудием верховной власти и уполномоченных ею лиц, механизм принуждения позволяет подчинять непослушных и карать виновных, не нарушая принципов справедливости. Что касается неправового принуждения, то оно выходит за пределы нормативно-ценностных критериев естественно-правового характера и в предельных случаях превращается в легистскую практику неправового насилия, которое наносит тяжелые увечья социальному организму.

В роли деятельной причины, демонстрирующей волю к порядку, выступает также и гражданское общество. Особенность его позиции состоит в том, что правовой порядок представляется ему не самоцелью, а лишь средством для полноценного цивилизованного существования граждан. Если государство склонно увлекаться своей регулятивно-управленческой деятельностью и забывать о служебной, вторичной природе своих институтов, то гражданское общество всегда помнит, что его интересы производны от интересов человека, гражданина, личности. Эту же мысль оно стремится внушить и государству, постоянно напоминая о том, что в цивилизованном обществе не человек существует ради правового порядка, а правопорядок утверждается ради человека.

Существенным проявлением усилий деятельной причины является нормотворческая (законотворческая) деятельность в области позитивного права, позволяющая актуализировать насущные интересы и текущие нужды общества и государства, возникающие в русле развития социальных отношений. При возникновении необходимой суммы предпосылок происходит акт законотворчества, имеющий протяженность во времени и складывающийся из таких этапов, как проявление законодательной инициативы, подготовка законопроекта, его рассмотрение, обсуждение, принятие и последующее обнародование. Закон может возникнуть путем закрепления практики применения издавна существующего обычая к однородным случаям жизни. Общественный авторитет, будь то церковь, государство или международный конкордат утверждают его в качестве закона, обязательного для определенного круга субъектов. Существует также путь прецедента, когда норма права возникает вопреки воле государства, как это было, например, с отменой рабства в Англии в XII в.

Понимание природы нормотворческой деятельности затруднено тем обстоятельством, что правовая реальность представляется на первый взгляд дискретной, наполненной нормами-монадами, каждая из которых самодостаточна и существует автономно от других норм. Но на самом деле в правовом пространстве присутствует, наряду с дискретностью, еще и континуальность. Каждая норма, хотя и локализована содержательно, но по своим смыслам не самодостаточна. Никогда не бывает так, чтобы к ее содержанию ничего нельзя было бы прибавить, привнести дополнительные смысловые оттенки, указать на новые семантические нюансы и акценты. Это обстоятельство размывает жесткость границ между отдельными нормами и делает нормативную реальность континуальной. Внутри такого континуума каждая норма тяготеет к другим, выказывает предрасположенность к информационным обменам с ними и к собственным содержательным трансформациям. Это, в свою очередь, открывает для субъектов правотворчества, как полпредов деятельных причин, широкие возможности конструктивных инициатив и продуктивного маневрирования внутри правового пространства. Внешняя жесткость нормативных структур не препятствует этому процессу, в целом напоминающему обстановку шахматной игры. Здесь, как и в шахматах, существует некоторое количество базовых принципов, которые нельзя нарушать ни при каких обстоятельствах, — это требования с признаками абсолютной категоричности, пренебрежение которыми чревато утратой истинного смысла нормотворческой деятельности. Так, естественно-правовые абсолютные императивы требуют, чтобы закон никогда не был орудием уничтожения справедливости, гуманности, не служил средством унижения человеческого достоинства, не призывал убивать, красть, лгать. В противном случае право незамедлительно превратилось бы в свою противоположность — неправо. В шахматах недопустимо, чтобы ладья ходила как слон, а исходные позиции всех фигур были бы перед началом матча иными, чем это обусловлено самой природой шахматной игры. Опираясь на эти и другие исходные правила, участники игры в шахматы не испытывают никакой особой ущемленности своих прав. Дисциплинированное следование ряду основных требований с избытком компенсируеются бесконечным числом возможных вариантов нормативно-игрового поведения на шахматном поле, безграничным простором для творческой свободы и обнаружения всех имеющихся способностей и талантов. Такова же логика поведения цивилизованных субъектов внутри нормативно-ценностного пространства правовой реальности. Подчиненность дисциплинарным началам права не отнимает у них социальных, духовных, творческих свобод. Цивилизованные формы их волеизъявлений не разрушают установленных в обществе порядков, не увеличивают угрозу энтропии, не ведут к хаосу, а напротив, обрамленная культурой свобода увеличивает степень гармоничности социального целого. Пространство шахматной игры, как аутентичная модель правовой реальности, дает верное представление о сути нормотворчества и нормативной регуляции, о соотношении необходимости и свободы в цивилизованном, законопослушном поведении, о постоянно присутствующем в человеческом существовании духе состязательности, о важности запрета на “вседозволенность” при столкновениях интеллектов, воль, характеров.

Содержание каждой нормы права полиморфно: ее содержание может быть облачено одновременно и в императивную, и в ценностную, и в семантическую формы, что позволяет ей в одно и то же время обязывать, оценивать и вскрывать существенные смыслы социальных отношений. Выступая в качестве первоэлементов правовой реальности, нормы способны складываться в различные конкретно-исторические конфигурации, подчиняя себе стихию жизненных отношений и являясь, таким образом, важными компонентами единой деятельной причины. При этом смыслы, ценностные оттенки и сила императивности норм права могут изменяться. Возможность подобных изменений имеет принципиальный характер. Благодаря ей возникают бесконечно разнообразные формы правоотношений. Это похоже на то, как художник, пользуясь полутора десятком красок, создает множество различных цветовых комбинаций, зная, что в принципе их число бесконечно. Но как искусство не утрачивает своей сути в этом пространстве беспредельных возможностей и не перестает быть искусством, так и право остается правом, сохраняя за своими нормами базовые, сущностные признаки, не позволяющие им превратиться в нормы религии, правила нравственности или каноны архитектуры. Наиболее существенные содержательные ипостаси отдельной нормы права можно определить как ее логос и номос. Логос нормы права следует трактовать как ее исходное устойчивое семантическое основание, не позволяющее ей измениться до неузнаваемости при множестве разнообразных субъективных толкований и интерпретаций. Формулировки смысла нормы, подчиняющиеся законам формальной логики, должны выглядеть логически безупречными и быть ясными до прозрачности. Любое нарушение элементарных формально-логических требований для них недопустимо, поскольку чревато множеством непредсказуемых злоупотреблений. Благодаря логосу в норме права присутствует не только воля к порядку, но и воля к смыслу. Логос требует разумного поведения, отвечающего рациональным критериям, взывает к целесообразным действиям, а не к иррациональным метаниям. Он не приемлет того, что вводит нормативное сознание в сумеречное состояние непонимания смыслов сущего и должного. В качестве смыслонесущей конструкции правового требования логос апеллирует к разуму и рассудку индивида. Личность с развитым правосознанием, обнаружив в таком требовании жизненно важные смыслы и признав их разумность, внутренне согласившись с их целерациональностью, способна добровольно принять на себя обязанность следовать этому предписанию.

Номос правовой нормы — это императивное, повелевающее, волевое начало, благодаря которому энергетический потенциал деятельной причины позволяет ей служить эффективным средством утверждения цивилизованного правопорядка. В номосе сосредоточена организующая, упорядочивающая, дисциплинирующая мощь права, его воля к порядку как реальная сила, способная не просто демонстрировать свою энергетику, но и передавать ее правовым структурам, сообщать им прочность и жизнестойкость. Номос, как внутренняя деятельная сила права, как способность принуждать к законопослушному поведению, опирается и на готовность граждан к добровольному признанию авторитета права, и на страх возможного наказания. Во втором случае номос напоминает висящий домоклов меч, присутствие которого, не ощущаемое физически, весьма ощутимо в психологическом отношении. И чем дальше индивид отклоняется от стереотипов законопослушного поведения, тем все более значительные масштабы приобретает этот психологический фактор.

Логос и номос правовой нормативности существуют внутри нее не по отдельности, а составляют единое, живое целое. Взаимопроникая, взаимодополняя, нуждаясь друг в друге, они составляют общий семантико-нормативный вектор тех усилий, которые исходят от деятельных причин права.

Целевые причины правовой реальности. Целевая причинность — самая сложная из всех форм детерминации права, предполагающая, что необходимо отвечать на вопрос не почему существует право, а для чего, ради чего оно существует. Если учитывать, что мир подвержен действию энтропии и в нем повсеместно происходят деструктивные процессы, то главная сверхзадача, интегральная сверхцель права заключается в том, чтобы неустанно скреплять разрушающиеся целостности мира, социума и человеческой личности. В ответственности права за бытие цивилизованных сообществ, как конкретных форм бытия вообще, состоит смысл его существования. Являясь целерациональной системой, право имеет цели как в самом себе, так и вне себя. Аристотель утверждал, что вещам самим по себе свойственно иметь цели в себе, отвечающие их возможностям. Такие имманентные возможности и заставляют право устремляться к максимально полному самораскрытию имеющихся потенциалов, к обретению оптимальных содержательно-функциональных параметров, отвечающих самым высоким критериям. Но внутренними целями деятельность права не ограничивается. Являясь в значительной степени произведением человеческого духа, право несет на себе печать присущей человеку положительной трансгрессивности. Это заставляет его постоянно выходить за свои пределы, обретая цели вне себя, в мирах цивилизации и культуры. Поэтому оно ориентировано как на цивилизованный правоворядок, так и на экономическое процветание, развитие гражданского общества, идеалы справедливости, социальной гармонии и всеобщего блага. Эти цели осуществляют встречную детерминацию из виртуального будущего благодаря тому, что являются ценностями, ради достижения которых и обладания которыми люди готовы прилагать огромные духовные и практические усилия. Социальный порядок и права человека, свобода и равенство, благо и справедливость представляют собой ценности, которыми культурное создание и цивилизованный мир дорожат в высшей степени.

Если формальные материальные, деятельные причины способны проявляться в мире и помимо человека, то целевая детерминация — исключительная принадлежность человеческого бытия. Она заявляет о себе на фоне направленных усилий духа и побуждает человека к выходу за пределы привычных поведенческих стереотипов, к позитивной или негативной трансгрессии. Под воздействием целевых причин в право входит энергия встречного долженствования, превращающая нормативно-правовые комплексы в системы естественного права, позитивного права или негативного права (неправа). В первом случае в роли целевых причин выступают универсальные нравственные ценности, во втором — корпоративные, чаще всего государственные властные интересы морального характера и в третьем — имморальные задачи негуманного, неправового свойства, которыми руководствуются властные институты авторитарно-деспотических режимов. Здесь определяющую роль играет такой фактор правовой нормативности, как ее этос и сосредоточенная в нем воля к справедливости. Этос придает ценностную направленность дисциплинарным усилиям правовой системы, сообщает ей те особенные свойства, благодаря которым от нее начинает исходить либо пафос правоты и горделивого достоинства, либо спокойная уверенность в необходимости “месить человеческое тесто” или же хищная, вампирическая агрессивность.

Цели, которым подчиняется правосозидательная деятельность, возникают двумя способами: они либо предлагаются или даже настойчиво внушаются социальным окружением, либо самостоятельно выбираются людьми для себя. Гигантская мегасистема “природа-цивилизация-культура” с многообразием различных требований к человеку предлагает ему множество возможных поведенческих моделей целерационального поведения. Не в состоянии охватить все целиком и реализовать весь набор имеющихся возможностей человек вынужден осуществлять избирательные предпочтения, исходя из собственных представлений, интересов и пристрастий. В процессе выбора перед ним открывается пространство свободы как сфера мысленного маневрирования, где он волен сравнивать, взвешивать альтернативные варианты, прогнозировать положительные и негативные последствия, принимать предварительные и окончательные решения. Лишить человека всего этого, значит лишить его свободы.

Метафизическое содержание проблемы свободы бесконечно глубоко и столь сложно, что разум часто теряется перед ее хитросплетениями. Один из источников возникающих сложностей заключается в том, что свобода противопоставляется причинности. В этом отношении характерна позиция Н.А. Бердяева, называвшего свободу “безосновной основой бытия” и полагавшего, что она не подлежит причинным объяснениям. Для него свобода —изначальная, существовавшая прежде бытия чистая потенция, реализующая себя в бытии человека. Бердяев безусловно прав, утверждая, что свобода не подлежит причинным объяснениям, но в его позиции вызывает сомнение резонность резкого разграничения детерминации и аутодетерминации. Свобода потому и не предполагает причинных объяснений, что сама является причиной. В качестве целевой причины свобода предопределяет человеческое бытие в его наиболее существенных моментах. Она не противостоит каузальной триаде из формальных, материальных и деятельных причин, а входит в их комплекс как особенное, но, вместе с тем, рядоположенное начало. Благодаря ей на этот комплекс налагается печать не просто антропности, а духовности. “Человеческое, слишком человеческое” в его возвышенном варианте окрашивает все причины в тона, каких они не имеют, господствуя в космосе и органической природе. Человек, “претендуя на свободу”, тем самым не отвергает законы причинности, а, напротив, демонстрирует их универсальность. При этом происходит антропоморфизация причинности, которая становится соразмерной человеку, его специфическим нуждам и интересам. Через целеполагающую и целепреследующую активность человек не выпадает из сферы действия универсального каузального комплекса. Оставаясь в нем, он своим деятельным присутствием дополняет его до необходимой целостности. На раннем этапе развития мировой философской мысли гениальная метафизическая интуиция Аристотеля позволила ему запечатлеть причинный комплекс в его необходимой полноте. Но в последующие века различные компоненты аристотелевской каузальной “тетрактиды” рассматривались большей частью по отдельности. Наиболее характерным проявлением этого расчленения стало изолированное рассмотрение целевой причинности. Ее не просто брали отдельно от остальных причин, но нередко противопоставляли им, что и приводило к появлению альтернатив такого рода: либо причинность, либо свобода. Между тем, рупные мыслители отчетливо сознавали несостоятельность подобных противопоставлений применительно к человеку. Так, Лейбниц писал: “Душа действует свободно, следуя правилам целевых причин, тело же — механически, следуя законам действующей причины”2. Здесь присутствует аристотелевская терминология и при этом обозначается фактор, который не подчеркивался Аристотелем, — свобода. В представлении Лейбница, человеческий дух способен действовать свободно и при этом человеку нет надобности нарушать законы причинности и выходить за их пределы. Индивидуальное “я” вмещает в себя и то, и другое в виде целевой причинности: будучи свободен, человек не выпадает из сферы действия причинного комплекса, а оставаясь во власти детерминационных воздействий, он не лишается свободы.

Для права свобода — ценность и цель, которые пребывают вне его, то есть это внешние факторы. Задача права состоит в том, чтобы обеспечить необходимые цивилизационные условия для прямого воздействия целевой причины на человеческий дух. Особенно важно для него то, чтобы человек не просто знал, что он свободен, но и отчетливо представлял ту меру свободы, которая является оптимальной в правовом пространстве цивилизованного общества. Чтобы поиски этой меры не были для индивидов слишком длительными и не порождали на их протяжении нежелательных отклонений-эксцессов деструктивного характера, государство вынуждено предпринимать усилия по превентивному страхованию. Нормы и законы права служат именно таким страховочными средствами, которые ясно и недвусмысленно обозначают те пределы, за которые свобода социальных субъектов не должна распространяться. Это важно учитывать в первую очередь там, где выдвигаются суждениях, согласно которым целью права является внешняя свобода. Подобные суждения представляют право не только как принуждающую, но и как освобождающую силу. Через них обнаруживается удивительное свойство права: принуждая, оно освобождает и защищает. Право освобождает человека от диктата многих грозящих ему опасностей: от опасности быть раздавленным гигантской машиной государства, от угрозы того, что несовершенства собственной природы подтолкнут его к непоправимым шагам и от многих других превратностей социальной жизни. При этом освобожденность оказывается тождественна защищенности только тогда, когда свобода, пусть хотя бы и внешняя, входит в определение сущности права, а не остается за его пределами.

* * *

Пересечения многих причинных факторов затрудняют построение однозначных объяснительных моделей, касающихся природы права и содержания его отдельных элементов. Большая часть споров между различными философско-правовыми школами и школами правоведения проистекает из-за того, что их представители акцентируют свое внимание на разных видах причин и вокруг них выстраивают свои концепции. Но подобно тому, как одной причины оказывается мало для полноценного объяснения, так и какой-то одной концепции, ориентирующейся на отдельный род причин, чаще всего не удается представить исчерпывающую картину правовой реальности. Древнегреческий мыслитель Эмпедокл утверждал: “Стойкой природы ни у одной из вещей не бывает, есть лишь смешение и разделенье того, что смешалось”. В праве подобные смешения представлены чрезвычайно явственно. Многогранность нормативного, ценностного и смыслового содержания права объясняется в значительной степени многопрофильным причинным воздействием на него многих сил. Вместе с тем, право — яркий пример неразрывности многообразия и единства. Пестрота присущих ему проявлений — лишь одна сторона медали, а другая заключается в единстве и целостности, которые восходят к онтологии единства мира, еще более пестрого в разнообразии своих форм.


--------------------------------------------------------------------------------

1 Аристотель. Соч. В 4 т. Т. 1. М., 1976. С. 145. (назад)

2 Лейбниц Г. Соч. в 4 т. Т. 1. М., 1982. С. 220. (назад)