Z. ZELINSKA. Polska w okowach "syszemu polnocnego" 1763 - 1766. Krakow, 2012. 691 s.

З. ЗЕЛИНЬСКА. Польша в оковах "Северной системы" 1763 - 1766

Рецензируемая монография посвящена роли России в трагической судьбе Польско-Литовского государства периода разделов Польши и эпохе в истории шляхетской Речи Посполитой, начиная с 1760-х годов, названной выдающимся польским историком Т. Корзоном временем "расцвета в упадке". Эта тема более двух столетий привлекает пристальное внимание польских и зарубежных историков. Она стала центральной в классической польской историографии XIX ст., помимо Польши, монографически изучается в России, Германии, Австрии, Англии, Франции, США, в Литве. Труды по данной проблематике публикуются также в Италии, Болгарии, Турции. Одной только сформированной в течение двух предшествующих столетий историографии названной темы посвящен ряд значительных специальных работ.

Тем не менее, опубликованная в 2012 г. монография одного из крупнейших современных польских историков, профессора Варшавского университета З. Зелиньской является оригинальным и новаторским научным трудом. Он не только представляет собой исследовательский синтез предшествующей историографии, но и выводит из-

учение поставленной проблемы на новый уровень. Высказанное суждение обусловлено рядом обстоятельств.

Во-первых, в отличие от предшественников, для которых архивные источники были по разным причинам доступны только частично, З. Зелиньска детально обследовала относящиеся к исследуемой теме архивные собрания не только Польши, но и Пруссии, Саксонии, Австрии и, главное, России. "О первостепенном значении российских архивов", прежде всего Архива внешней политики Российской империи (АВПРИ), автор написала во введении, отмечая, что его материалы побудили ее изменить первоначальный замысел книги (с. 11). При этом надо подчеркнуть, что Зелиньска отнюдь не ограничилась так называемым пролистыванием, а детально изучила материал, что на страницах книги нашло выражение в подробном текстуальном сопоставлении источников, в тонких наблюдениях и убедительной источниковедческой критике.

Зелиньска смогла в равной мере использовать при подготовке и написании работы архивные материалы и историографию разных стран, гак или иначе исторически противостоявших друг другу, что позволило ей преодолеть сложившуюся ранее известную односторонность национальных историографических школ. Это, однако, не означает, что автор уклоняется от определения собственной позиции, от ясного следования избранным методологическим принципам. Она отнюдь не отрекается и от традиций польской историографии, творчески их развивая и обогащая.

Во-вторых, на страницах монографии Зелиньска продемонстрировала блестящее знание фундаментального корпуса опубликованных источников, что не часто встречается в новейших исследованиях. Особо хотелось бы отметить метод ее работы с публикациями политической и дипломатической корреспонденции, прежде всего, в сборниках Русского исторического общества и в "Политической корреспонденции" Фридриха II. Материалы указанных публикаций выступают отнюдь не только как простое дополнение к помещенным в монографии примечаниям, а становятся объектом фронтального исследования в сопоставлении с использованным автором архивным материалом, значительная часть последнего вводится в научный оборот впервые.

И, в-третьих, З. Зелиньска проявила весьма внимательное отношение к трудам предшественников, что нашло выражение во вдумчивом критическом отношении к наблюдениям и выводам, содержащимся в обширнейшей историографии проблемы. Огромный объем историографического материала не позволил автору предпослать работе традиционный очерк историографии. З. Зелиньска ограничилась анализом основных тенденций в развитии исторических исследований по избранной теме, сосредоточившись на характеристике основных этапов ее изучения в современной исторической науке. Однако основное содержание книги недвусмысленно свидетельствует о самом широком привлечении историо-фафического материала, ибо выдвинутые З. Зелиньской тезисы подкреплены и историографической аргументацией.

Думается, не вызовет сомнения, что одни только отмеченные качества рецензируемой книги, почти в 700 страниц, потребовали от ее автора недюжинных усилий и упорного многолетнего труда, о чем нельзя не сказать без искреннего уважения.

Разумеется, определенные для себя З. Зелиньской исследовательские задачи и требования не могли не повлиять не только на хронологические рамки монографии, но и на структуру труда. Автор в процессе исследовательской работы избрала путь монографического исследования отдельных относительно небольших по протяженности этапов истории Речи Посполитой второй половины XVIII в. И в рецензируемой книге хронологические рамки относительно сужены. Они охватывают период от рубежа 1762/1763 г. и до конца 1766 г., что позволяет З. Зелиньской в 12-ти разделах монографии детально исследовать важнейшие процессы и тенденции во внутренней и внешней политики Речи Посполитой, эволюцию стратегии и тактики сторон в реализации польско-российских отношений, которые находятся в центре внимания, поскольку, по крайней мере с этого времени, Россия ифает ключевую роль в системе протектората великих держав в отношении шляхетской республики.

Во вводной части монографии выделяются принципиальные вопросы: о генезисе российской стратегии, направленной на установление "гарантии польской конституции", и об отличиях политической линии Петербурга в начале екатерининского царствования от политики русских правящих кругов в отношении Речи Посполитой в первой половине и в середине XVIII в. Рассматривается также вопрос о тактике Екатерины II и руководителя русской внешней политики тех лет Н. И. Панина в отношении

пророссийской группировки Чарторыских в магнатских кругах шляхетской республики.

Не имея даже ограниченной возможности конкретно рассмотреть все разделы монографии, позволю себе ограничиться только их общей характеристикой и остановиться лишь на некоторых, по моему мнению, наиболее существенных из рассмотренных автором вопросах и выдвинутых тезисов.

В центре внимания З. Зелиньской находятся три проблемных комплекса, каждый из которых достоин отдельного фундаментального исследования. Первый из них посвящен времени польского "бескоролевья" и избрания на престол Станислава Августа (разделы 1 - 7). Казалось бы, что указанный период детально описан в классической историографии XIX ст., авторитет которой в XX в. оставался непререкаем, доказательством этого может послужить уже ставшая классической книга Йорга Хёнша о социальном строе и программе политических реформ в Речи Посполитой во второй половине XVIII в. (Hoensch J.K. Sozialverfassung und politische Reform. Polen im vorrevolutionaren Zeitalter. Koln; Wien, 1973).

З. Зелиньска существенно продвинула вперед исследование указанной проблематики, в частности по вопросу об осуществлении планов образования Генеральной конфедерации 1764 г., о согласованных действиях Петербурга и "фамилии", направленных на политическую изоляцию "партии" коронного гетмана Я. К. Браницкого, и, главное, о планах реформ в Речи Посполитой, содержание которых ранее практически не изучалось, за исключением устаревшей уже монографии В. Кисилевского, и об отношении к ним России и Пруссии.

Автор на основе детального анализа политического взаимодействия Варшавы и Петербурга (в котором России принадлежала роль определяющего субъекта политического процесса) впервые в историографии рассмотрела замысел преобразовательных планов в области государственного устройства и политической системы Речи Посполитой, попытки их осуществления и реакцию на них российского двора. Особо следует выделить рассмотрение в книге обстоятельств, причин и мотивов, побудивших Екатерину II и ее правительство блокировать реформаторские проекты польского короля. Осуществление курса Петербурга, направленного на консервацию "польской анархии" прошло ряд этапов. Первый из них приходится на период от избрания на трон Станислава Августа и до конца 1764 г. (раздел 7). Важно, что в центре внимания З. Зелиньской в этот период, как и в дальнейшем, находится миссия при российском дворе польского посла Ф. Ржевуского, деятельность которого практически не исследована в историографии. Следует также указать, что в развитии политических коллизий вокруг сейма коронации, как показала автор, "диссидентский вопрос" не имел столь существенного значения, нежели это со времени С. М. Соловьева принято считать в российской историографии.

Следующий этап обострения политической борьбы вокруг программы реформ Станислава Августа приходится на 1765 г. (Разделы 8 - 9). Главное внимание З. Зелиньска уделила польско-прусскому таможенному конфликту и роли в нем "посредничества" Екатерины II. Автор справедливо указала, что, несмотря на формальное осложнение отношений прусского короля с польским двором и российской императрицей, Фридрих II и его министры ни при каких обстоятельствах, сложившихся в Польше, не пошли бы на разрыв союза с Петербургом, не говоря уж о военном столкновении с Россией. Доказательством этому служат не только опыт Семилетней войны, но, прежде всего, внимательно изученная Зелиньской секретная корреспонденция прусского короля и его кабинет-министров с прусскими дипломатами при европейских дворах. Из нее недвусмысленно вытекает, что берлинский двор принципиально придерживался курса на предоставление Петербургу полной свободы рук в польских делах, что любое решение по вопросу о польских реформах, принятое в российской столице, было бы признано в Потсдаме, не взирая на все высказанные с прусской стороны возражения, демонстративные протесты и даже репрессии в таможенных делах.

Детально проследив развитие польско-прусско-российских отношений вокруг Мариенвердерской таможни, Зелиньска показала, что возникший спор из-за таможенного режима в низовьях Вислы ни коим образом не был связан с экономикой, что репрессивные меры Берлина в Мариенвердере имели целью, во-первых, торпедировать реформу податной системы Речи Посполитой, грозившей, с точки зрения прусских властей, увеличением государственных доходов шляхетской республики, а в перспективе и в целом усилением Польско-Литовского государства, и, во-вторых, не только демонстративно указать Петербургу на опасность для союзных дворов усиления Польши, но и дать повод русскому правительству не до-

пустить неприемлемых для обоих монархов реформы польской податной и финансовой системы как одного из фундаментальных государственных устоев Речи Посполитой.

Наблюдения и выводы автора относительно значения таможенной реформы, по моему мнению, могли бы быть дополнены указанием на то, что, выступая против податных нововведений, Берлин и Петербург отстаивали также податные привилегии польского шляхетского сословия, особый податной режим ряда земель и провинций шляхетской республики, в первую очередь Королевской Пруссии, податные иммунитеты и финансовые привилегии польских городов. Иными словами, противодействуя модернизации польской податной системы, Россия и Пруссия способствовали консервации феодальных привилегий, служивших основой анархической системы в шляхетской республике, что отвечало интересам как подавляющего большинства господствующего шляхетского сословия, так и привилегированных сословных групп из среды горожан. Это обстоятельство, правда, в ином аспекте, нашло подтверждение в наблюдениях и выводах автора.

В связи с анализом польско-прусского таможенного конфликта З. Зелиньска отметила также, что детальный анализ российских и прусских архивных источников свидетельствует об известного уровня искажениях ("w skali zafalszowania" - с. 669) в публикации донесений прусских посланников при российском дворе, выявленных автором в 22-м томе сборников Русского исторического общества (СПб., 1878). Недостатки и погрешности этого издания известны специалистам. Не углубляясь в их анализ, отмечу только два обстоятельства. Во-первых, готовивший публикацию переписки с Берлином прусского посла в России В. Ф. Сольмса по заданию РИО Эрнст Герман располагал только теми документами из Прусского тайного государственного архива, которые были переданы ему в 1870-е годы чиновниками Германского министерства иностранных дел, задолго до начала публикации научного издания политической корреспонденции Фридриха II. Возникли ли имеющиеся в сборнике РИО лакуны из-за политической селекции публикуемых документов или вследствие состояния в то время архивной базы и научной квалификации сделанного отбора - определенно ответить на эти вопросы не представляется возможным. И, во-вторых, подготовленная Германом публикация увидела свет спустя два года после выхода из печати 26-го тома "Истории России" С. М. Соловьева, в котором была изложена ставшая для русской историографии "канонической" версия истории "посредничества" Екатерины II в польско-прусском таможенном конфликте. Надо сказать, что той же самой трактовки событий придерживался и сам Герман в написанной им по заказу русского правительства в середине XIX в. "Истории русского государства" (1853). Поэтому, думается, отразившаяся в публикации РИО тенденция была обусловлена не "фальсификацией", а состоянием историографии в 1870-е годы. В то же время, отмеченные З. Зелиньской недостатки широко используемой исследователями публикации источников свидетельствуют о высочайшем уровне источниковедческой критики в рецензируемой монографии.

Три заключительные раздела книги (10 - 12) посвящены сейму 1766 г., вернее двум центральным проблемам, вокруг которых развернулась борьба, как в сеймовых палатах (в Посольской избе и в Сенате), так и вокруг этого верховного конгресса шляхетской республики с участием великих держав, прежде всего России и Пруссии. Именно взаимоотношения в треугольнике Речь Посполитая, Россия и Пруссия, прежде всего, стали предметом подробнейшего исследования З. Зелиньской. Первой из этих проблем стал диссидентский вопрос. Автор практически исчерпывающим образом, день за днем накануне и во время сейма 1766 г. описала коллизии "диссидентского дела", названного Екатериной II "делом своей чести", и подтвердила оценки современной польской историографии, в основе своей сформулированные еще Марией Цецилией Лубеньской, что положение иноверцев в Речи Посполитой было не хуже, а иногда и лучше, нежели статус аналогичных категорий населения в других европейских странах, что диссидентский вопрос был поводом для политической борьбы внутри Речи Посполитой и предлогом для вмешательства в дела республики соседних стран. З. Зелиньска подчеркнула, что "в качестве предлога диссидентский вопрос имел значение и для России (именно так он представал в прусских источниках изначально). Указывало на это и выдвижение в дальнейшем диссидентского вопроса в плане Репнина в тот момент, когда под угрозой оказался наиважнейший инструмент консервации слабости польского государства - правило единогласного принятия постановлений сейма" (с. 591).

Справедливость и обоснованность высказанных суждений не вызывает сомнения,

однако думается, что вопрос об иноверцах в русской политике этим не ограничивался. Внутриполитическое значение религии и церкви, для последней как составной части российского государственного аппарата, заметно возросло в середине XVIII в. Об этом свидетельствуют указ Петра III о веротерпимости, а также кардинальное повышение рангов епископата сразу же по воцарении Екатерины, а также роль представителей высшего духовенства при ее дворе, в чем некоторые исследователи усматривают даже "национальные" тенденции в политике императрицы. Религиозные проблемы получили в новое правление и внешнеполитическое звучание. Екатерина, желая предстать в образе просвещенной монархини, стремилась выступить покровительницей конфессиональных меньшинств в Германии, грозилась поднять движение иноверцев среди подданных Марии Терезии.

Вопрос о поддержке польских диссидентов рассматривался в правящих кругах России, начиная с 1720-х годов. Отнюдь не случайным было появление Георгия Конисского на коронации Екатерины II и произнесенная речь белорусского епископа. Наконец, вплоть до заключения польско-российского трактата о гарантии государственного устройства Речи Посполитой 1768 г. в планах российских властей оставался замысел использования польского диссидентского дворянства в системе пророссийских политических шляхетских группировок в Польско-Литовском государстве. Таким образом, не вызывает возражений тезис Зелиньской, что диссидентский вопрос имел отнюдь не религиозное, а, прежде всего, политическое звучание. Однако, хотелось бы возразить автору, что его значение было для русского правительства существенно шире, нежели просто формальный повод для противодействия реформаторским планам польского двора. Не случайно поэтому "дело диссидентов" послужило одним из существенных оснований для конфликта российских властей с их, казалось бы, естественными союзниками из среды антиреформаторски настроенного и могущественного (хотя бы в силу численного преобладания) слоя консервативных магнатов и шляхты.

Кризис во взаимоотношениях России, с одной стороны, политику и действия которой в Речи Посполитой представлял и персонифицировал посол Н. В. Репнин, и магнатской "партии" Чарторыских, и польского королевского двора во главе со Станиславом Августом - с другой, по вопросу о реформах государственного устройства Речи Посполитой разразился на сейме 1766 г., кризису посвящен 12-й раздел монмрафии. К этой теме неоднократно обращались наиболее авторитетные исследователи как в Польше, так и за ее пределами, в частности в России, однако и в этой области З. Зелиньска внесла существенный вклад на основе введения в научный оборот новых источников из собрания Библиотеки Чарторыских, отражающих подготовку проектов преобразований, составленных в реформаторском лагере, и борьбу за их проведение в жизнь. В частности речь идет о тексте "Королевской реляции о сейме 1766 г." (с. 592 - 593 и далее) с собственноручной правкой Станислава Августа, которая, возможно, предназначалась королем для последующей публикации.

Использованный З. Зелиньской комплекс архивных документов позволяет расширить и конкретизировать наши представления о содержании реформаторских проектов, об отношении к ним Станислава Августа и его ближайших сторонников, а также коронного канцлера Анджея Замойского и вождей Генеральной конфедерации Августа и Ми-хала Чарторыских и их окружения. В свете этих источников, как показала автор, более определенно отображается расстановка сил, совпадение и расхождения во мнениях среди сторонников реформ и содержание последних, по иному представляется соотношение позиций польского короля и предводителей консервативной оппозиции, в частности, краковского епископа К. Сол-тыка. "Станислав Август, - подчеркивает Зелиньска, - значительно более ответственно, нежели епископ краковский, заботился о благе государства и католицизма" (с. 593 - 594). Представленный материал позволяет судить о возможности и препятствиях для политической централизации в условиях республиканской формы правления и в рамках иностранного политического контроля в государствах раннего Нового времени. Показано как нарастали противоречия между реформаторским лагерем в Речи Посполитой и российскими протекторами шляхетской республики.

Однако, как подчеркивает З. Зелиньска в Заключении, "рассказ о проигранной в 1766 г. польскими реформаторами борьбе за преодоление liberum veto показывает, что против них выступила не только Россия, но в то же время и большая часть собственного общества (сословия польской шляхты. - Б. Н.). В усилиях по полному восстановлению права вольного голоса Репнин без особого

труда заручился содействием оппозиции, состоящей из политических вождей времен Августа III" (с. 670).

Кризис в российско-польских отношениях в период сейма 1766 г. проявился по всем их направлениям, главным же его выражением стало совместное выступление России и Пруссии против отмены liberam veto и с требованием роспуска Генеральной конфедерации. Опыт сейма 1766 г. продемонстрировал не только неудачу русской политики в Польше, не только отсутствие у России реальной опоры среди шляхты Речи Посполитой и в магнатских верхах республики, но также и то, что, во-первых, достигнутая гегемония Петербурга в Польско-Литовском государстве опиралась исключительно на военную силу и, во-вторых, что кризисы подобного рода открывали возможность вмешательства в проводимую Россией польскую политику других великих держав, в первую очередь Пруссии. Итоги сейма 1766 г., по словам автора, привели к тому, что Станислав Август и Чарторыские утратили политическую инициативу (с. 670). В свете этого важного тезиса остается без ответа вопрос была ли она обретена вновь, и если была, то когда? Ответ на него имеет принципиальное значение для понимания истории Речи Посполитой и российско-польских отношений второй половины XVIII в.