Польское восстание 1863 - 1864 гг., часто именуемое "январским", началось 10(22) января 1863 г. и продолжалось до конца осени 1864 года. Восстание охватило не только территорию Царства Польского, но также Литву, Белоруссию, значительную часть Правобережной Украины (Волынь). В нем принимали участие различные социальные группы, но особую роль сыграли шляхта и римско-католическое духовенство. Если польское дворянство занимало ключевые позиции в руководстве восстанием, то клир выполнял идеологические функции, призывая паству поддержать национально-освободительное движение.

Позиция Римско-католической церкви на территориях, охваченных восстанием, хорошо известна и отражена в многочисленных публикациях отечественных и зарубежных (в первую очередь польских) авторов¹. Значительно менее изучены взаимоотношения в период восстания поляков-католиков с российскими местными властями. С этой точки зрения представляют интерес католические общины двух губерний Среднего Поволжья и Западного Приуралья - Казанской и Вятской; при этом вятская католическая община административно относилась к приходу казанского костёла.

Первые группы поляков-католиков появились в Казани и Хлынове (прежнее название Вятки) в XVII веке. В большинстве они попали в эти места не по доброй воле: это были пленные участники Смутного времени и русско-польской войны 1654 - 1667 годов. Практически все они вернулось на родину после окончания боевых действий. Аналогичная судьба была у сторонников Барской конфедерации, возникшей в 1768 г. и пытавшейся противостоять усилению русского влияния в Речи Посполитой.

В 1815 г. Царство Польское вошло в состав России, что вызвало ряд социально-демографических и культурно-бытовых процессов, детально описанных в работах Л. Е. Горизонтова². С одной стороны, в Варшаве и других польских городах в течение последующих ста лет постепенно увеличивалось количество русских. Это были главным образом чиновники и офицеры расквартированных здесь воинских частей. Помимо них, после январского восстания появилось большое число русских преподавателей в Варшавском университете и средних учебных заведениях. В

Машковцев Андрей Анатольевич - кандидат исторических наук, доцент Вятского государственного гуманитарного университета.

Польше и Западном крае были возведены десятки православных храмов, что вело к увеличению численности православного клира.

Имперская политика, проводимая в Царстве Польском, вызывала и встречные процессы: поляки проникали в восточные районы Европейской части России и в Сибирь. Если в начале XIX в. губернские центры Среднего Поволжья и Приуралья (кроме Казани) отличались довольно однородным этническим составом населения, то уже в середине столетия здесь сложились довольно крупные польские общины. При этом поляки, жившие в Вятке, Казани, Перми и других городах, заметно отличались между собой не только по своему социальному происхождению, но и по мотивам, вынудившим их покинуть родину.

В соответствии с этим представители польской диаспоры условно делились на две большие группы. К одной относились лица, перебравшиеся в Волго-Уральский регион добровольно, - чиновники польского происхождения, служившие в местных органах управления, инженеры, работавшие на промышленных предприятиях, предприниматели, врачи и пр. В течение XIX в. в Казанском университете работали более 60 польских преподавателей и обучались свыше 1000 студентов польского происхождения³. Впрочем, добровольность переселения этих семей в глубину России также условна, поскольку они испытывали проблемы с трудоустройством у себя на родине. Это опять-таки объясняется особенностями имперской политики в Польше, когда предпочтение при замещении вакантных должностей отдавалось русским.

Другую группу составляли принудительно высланные лица, в первую очередь деятели польского национально-освободительного движения, выдворенные из мест своего проживания административным порядком. Среди них было немало представителей римско-католического духовенства. Например, 1 января 1854 г. в Вятку доставили настоятеля Мирского костела Минской губернии Игнатия Лаппу, сосланного по личному указанию императора Николая I⁴. Причиной его ссылки была миссионерская деятельность среди бывших униатов, воссоединившихся с Русской православной церковью. Также в Вятку были сосланы прелат Маркевич⁵, ксендзы Горбачевский, Тумас, Воронович и Леллович⁶.

В 1860 г. в Вятской губернии насчитывалось 306 католиков, из которых 123 человека проживали в самой Вятке⁷. По этнической принадлежности большинство этих людей являлись поляками. Значительное число среди поляков-католиков составляли чиновники (61 человек), прибывшие в губернию на период службы, и члены их семей. Из них 20 человек работали в структурах Министерства государственных имуществ, 15 - в Министерстве внутренних дел, 13 - в Военном министерстве, 9 человек - в Министерстве юстиции⁸. По одному поляку числилось в Министерстве императорского двора, Министерстве финансов, Главном управлении почт, а также в Главном управлении путей сообщения.

В Казани в 1855 г. постоянно проживало около 550 католиков⁹. Данные по уездам губернии отсутствуют, поскольку в первые годы существования в Казани римско-католического прихода сведения о прихожанах собирались нерегулярно и не всегда отличались точностью. В любом случае, в середине 1850-х годов численность католиков в уездах вряд ли превышала 100 человек, поскольку даже в 1863 г. за пределами Казани их насчитывалось лишь 166 человек¹⁰. Как и в соседней Вятской губернии, казанские католики являлись преимущественно поляками. Практически таким же был и их социальный статус: многие поляки служили в местных органах управления, а также были заняты в сферах, требующих высокой квалификации (образование, медицина и пр.). Помимо оседлого польского населения в Казанской губернии было значительное число поляков, временно находившихся в крае, - солдаты и офицеры, служившие в частях 4-го округа внутренней стражи. В состав округа входили Казанская, Вятская, Нижегородская, Пермская и Симбирская губернии, а центром была сама Казань.

Заметное проникновение поляков-католиков в органы государственной власти, а также в армию вызывало озабоченность как столичных, так и провинциальных

чиновников. При этом проявляли ее отнюдь не только ярые консерваторы и националисты. Д. А. Милютин, считающийся одним из наиболее либеральных министров в правительстве Александра II писал: "Многие части армии, особенно же кавалерия и специальные роды службы, были переполнены офицерами польского происхождения. Поляки умели ловко пробраться во все части администрации: занимали влиятельные должности, наполняли все специальные, технические ведомства, как-то: учебное, почтовое, телеграфное, по железным дорогам и т.д. Они вторгались и во внутреннюю жизнь русской семьи в звании домашних учителей, воспитателей, управляющих имениями"¹¹. Естественно, что после резкого обострения ситуации в западных районах империи антипольские настроения в российском обществе еще усилились.

Польское восстание, начавшееся в январе 1863 г., сразу же стало одной из центральных тем не только столичных, но и провинциальных газет. Описание таких действий повстанцев, как убийства спящих русских солдат и нападения на православные храмы, вызывало острую реакцию. "Грустные события в Польше, которым ни один из здравомыслящих людей не может сочувствовать, вызвали и в нашем обществе громкий протест против той кровавой резни, жертвами которой сделались многие из доблестных русских воинов", - отмечалось на страницах "Казанских губернских ведомостей"¹². Аналогичные сообщения печатали и "Вятские губернские ведомости" и другие газеты. Разумеется, позиция провинциальной прессы была далеко не объективна. Рассказывая о жестокостях восставших, журналисты практически ничего не говорили о не менее жестоких карательных акциях (например, о распоряжениях виленского генерал-губернатора М. Н. Муравьева). Таким образом, губернские газеты проводили проправительственную пропаганду; вместе с центральными официальными изданиями они сыграли важную роль в создании образа врага в лице поляков.

На поляков, живших в Казани и Вятке, посыпались многочисленные доносы бдительных граждан, циркулировали слухи о тех или иных враждебных действиях местных поляков. В Казани был пущен слух о том, что на состоявшейся 2 февраля 1863 г. в костеле мессе верующие якобы молили бога об успехе восстания¹³. По мере нарастания ожесточения противоборствующих сторон в Северо-Западном крае полякам Среднего Поволжья и Приуралья стали приписывать и более тяжкие деяния (поджоги административных и жилых зданий, сбор денежных средств для восставших и даже подготовку вооруженных восстаний).

В условиях обострившейся общественно-политической ситуации не только в западных, но и в центральных губерниях страны, местные административно-полицейские органы внимательно относились к подобным слухам, проводя по многим из них специальные расследования. Чаще всего слухи не подтверждались, однако это не значит, что с местных католиков снимали обвинения в нелояльности. Казанский губернатор, получивший донесение об упомянутой мессе в казанском костеле, поручил расследовать это дело приставу Бучинскому, поляку по национальности. Доклад его, опровергавший слух об антиправительственной агитации в храме, не только не успокоил начальника губернии, но и вызвал подозрения в отношении самого пристава, якобы покрывавшего своих единоверцев.

В Вятской губернии в начале 1860-х годов не было собственного костела, поэтому мессы совершались довольно редко. Службу проводили либо казанский капеллан, иногда приезжавший в город, либо ссыльные ксендзы, не лишенные священнических функций. Ситуация изменилась в июне 1863 г., когда в Вятку из Северо-Западного края выслали виленского римско-католического епископа Адама Красинского¹⁴. Красинский купил в губернском центре особняк, на втором этаже которого открыл молельню, которая и стала первым постоянно действующим католическим храмом в Вятке¹⁵. Министр внутренних дел П. А. Валуев, отвечая на запрос вятского губернатора В. Н. Струкова, разрешил функционирование каплицы, однако порекомендовал установить за ней строгий полицейский надзор. Власти опа-

садись, что опальный виленский епископ или его духовник ксендз Виктор Францкевич развернут среди прихожан антиправительственную пропаганду. Поскольку никто из русских чиновников не владел польским языком, контроль за богослужениями был возложен на штаб-офицера корпуса жандармов Адамовича - католика по вероисповеданию. Однако Адамович не проявил в данном случае рвения. "По занятиям моим служебным я не могу бывать при совершении... в 8 часов утра литургии", - отрапортовал он губернатору¹⁶. Это дало повод заподозрить полковника и некоторых других влиятельных губернских чиновников католического исповедания в тайном сочувствии Красинскому. "Состоящие на службе в Вятке штаб-офицер корпуса жандармов полковник Адамович, губернский почтмейстер статский советник Мацулевич и начальник телеграфной станции поручик Филиппович польского происхождения, и если не они сами, то их семейства несомненно имеют искреннее сочувствие к делу восстания поляков", - доложил Струков министру внутренних дел¹⁷. Валуев нашел его опасения обоснованными и уведомил вятского губернатора, что "вместо полковника Адамовича будет назначен другой штаб-офицер"¹⁸.

Предвзятое отношение к чиновникам и офицерам польского происхождения значительно усилилось после раскрытия сыскными органами так наз. "казанского заговора"¹⁹. Его организовали представители польских повстанческих организаций, в частности инженер И. Ф. Кеневич. Заговорщики рассчитывали при поддержке народников поднять крестьянское восстание в Волго-Уральском регионе, чтобы оттянуть часть сил русской армии, занятой подавлением восстания в западных губерниях. Их план не имел никаких шансов на успех, поэтому ЦК "Земли и воли" отверг его. Тем не менее предложение Кеневича встретило поддержку со стороны части русских революционеров - представителей "Комитета русских офицеров в Польше", а также московской и казанской организаций "Земли и воли". В заговор были вовлечены и многие поляки, жившие в Казанской губернии, в частности, студенты местного университета и служившие здесь офицеры (Н. К. Иваницкий, Р. И. Станкевич, А. Мрочек и др.). Первоначально они думали поднять восстание в самой Казани, однако из-за увеличения численности правительственных войск в губернском центре было решено начать выступление в уездном городе Спасске. Здесь была размещена рота под командованием Иваницкого, выступление которой должно было послужить сигналом. Для того, чтобы вооружить крестьян, заговорщики рассчитывали захватить Ижевский оружейный завод²⁰.

"Казанский заговор" был довольно быстро раскрыт вследствие предательства студента И. Глассона. В конце апреля - начале мая 1863 г. прошли массовые аресты, были схвачены почти все организаторы выступления. 6 июня 1864 г. инженер Иероним Кеневич, штабс-капитан Наполеон Иваницкий, поручик Александр Мрочек и подпоручик Ромунальд Станкевич были расстреляны в Казани по приговору военного суда²¹.

Обнаруженный в ходе следствия план захвата Ижевского оружейного завода побудил власти принять меры безопасности: охрану завода усилили и взяли под контроль всех подозрительных лиц, живших в Ижевске. К ним, по мнению полиции, относились лица польского происхождения и католического вероисповедания. В результате ижевские поляки попали под двойной надзор, за ними наблюдала и полиция, и заводское начальство²².

Антипольская кампания в официальной прессе, директивы Министерства внутренних дел об усилении контроля за польскими общинами и католическими приходами, наконец "казанский заговор", в котором участвовали российские офицеры польского происхождения, - все это способствовало росту подозрений в отношении поляков, живших в провинции. Это в первую очередь отразилось на чиновниках-поляках, служивших в различных местных органах управления. Начальство Вятской и Казанской губерний зачастую лишь на основе слухов и непроверенной информации делало выводы о нелояльности чиновников-поляков и даже саботаже с их сторо-

ны. Подобная подозрительность сохранялось долго и после подавления январского восстания. Даже в 1871 г. начальник Вятского губернского жандармского управления в рапорте шефу Третьего отделения П. А. Шувалову обвинил губернского лесничего Свидо в тайной поддержке своих подчиненных католического исповедания, якобы занимающихся вредительством. "Невольно веришь слухам, что некоторые из местных лесничих-поляков, которым покровительствует Свидо, высказывают в своей среде, что как русские разоряли поляков, так и они, поляки, употребят все зависящие от них средства к разорению русских крестьян", - писал жандармский чин²³.

Чиновники польского происхождения иногда давали повод усомниться в их лояльности; для этого достаточно было игнорировать определенные официальные мероприятия. Вятский губернатор В. И. Чарыков доносил министру внутренних дел А. Е. Тимашеву о вызывающем, по его мнению, поведении мирового судьи Сарапульского уезда Феликса Кульвеца: "Кульвец никогда не бывает при молениях о здравии и благоденствии высочайших особ, и, когда полицейские служители, подавая ему пригласительные повестки на молебны, просили его расписаться, Кульвец, возвращая служителям повестки, обыкновенно говорил: "Это, брат, меня не касается""²⁴. Губернатор считал, что "такой мировой судья, как Кульвец, не может быть терпим на службе в таком отдаленном крае, как Вятская губерния, где до 300 человек ссыльных поляков, тем более в Сарапульском уезде, среди раскольников и молокан, на которых пример столь высокопоставленного лица может иметь вредное влияние"²⁵.

Наряду с чиновниками-поляками под бдительный контроль попало римско-католическое духовенство. В первую очередь это касалось священнослужителей, высланных административным порядком. В вятской ссылке в 1860-х годах оказалось 14 ксендзов и виленский епископ Красинский. В Казанской губернии отбывали наказание 38 католических священников²⁶. С учетом той активной роли, которую католический клир играл в январском восстании, власти имели основания рассматривать ссыльных ксендзов как политически неблагонадежный элемент. Исполняя циркулярные предписания МВД, полицмейстеры и уездные исправники поставили под контроль всю переписку ссыльных священников с родными и друзьями²⁷. Полиция опасалась со стороны ссыльных священников негативного воздействия на местных жителей. Несмотря на то, что многие ссыльные ксендзы имели хорошее образование и могли, к примеру, заниматься преподавательской деятельностью, власти не разрешали этого делать, считая, что они будут распространять антиправительственные идеи среди учащихся. Особая канцелярия МВД, в частности, запретила работать учителем ксендзу Александру Монюшко, находившемуся в ссылке в городе Глазове Вятской губернии, мотивируя это тем, что он на родине "имел вредное влияние на воспитанников Земледельческого института"²⁸.

Административно-полицейские органы и православное духовенство внимательно следили также за тем, чтобы ссыльные ксендзы не занимались прозелитизмом. Им строжайше запрещалось вести религиозную пропаганду не только среди русских, но и среди выходцев из смешанных русско-польских семей. Согласно тогдашнему законодательству, браки между католиками и православными были разрешены, однако дети, рожденные в таких браках, обязаны были исповедовать православие.

В конце 1863 г. коллежский секретарь губернской казенной палаты Иванов сообщил вятскому епископу Агафангелу и губернатору Струкову о том, что 24 ноября к нему домой пришли трое нищих детей (старшему из них было около 13 лет) и попросили милостыню. Чиновник обратил внимание на то, что один из них, по фамилии Задовский, носил католический крест и осенял себя католическим крестным знамением. Из разговора с ним выяснилось, что его мать русская, а отец (уже умерший) - поляк, служивший в Вышнем Волочке на железной дороге. Несмотря на то, что крестили ребенка в православной церкви, фактически он получил католическое воспитание. Перед смертью отец просил мальчика остаться католиком, и тот клятвенно обещал. Когда Иванов ему сказал, что "ни русское правительство, ни мать его

не позволят ему остаться католиком", мальчик ответил, что "несмотря ни на что, он все-таки найдет средства бежать в Польшу"²⁹. Он упомянул, что часто бывает у сосланного в Вятку католического епископа Красинского, который якобы обещал его взять к себе как сына.

На основании разговора с ребенком чиновник сделал вывод о том, что "без особенного постороннего влияния он никак не мог питать в себе такой приверженности католицизму и польской национальности, тем более что живет он между русскими", а также, что "в настоящее время в Вятке существует католическая пропаганда и некоторые, особенно из малолетних, уже совращаются католицизмом, обольщаемые чьими-то внушениями во вред православной церкви и русской национальности"³⁰.

Получив это донесение, епископ Агафангел потребовал, чтобы губернская администрация провела тщательное расследование, что и было немедленно выполнено. 15 января 1864 г. жандармы произвели обыск у духовника епископа - ксендза Францкевича, добровольно отправившегося вместе с Красинеким в изгнание, однако ничего предосудительного не нашли. Самого Красинского власти трогать не решились, однако и ему пришлось писать объяснительную губернатору, в которой, впрочем, он отверг все предъявленные обвинения. "Что касается православного мальчика по фамилии Задовский, который будто бы в своей приверженности католицизму питает надежду на поддержку лица католического духовенства, находящегося в Вятке, то все три ксендза показали, что о таком мальчике никаких сведений не имеют", - объяснял Красинский³¹. Тем не менее епископа и священников еще раз предупредили о том, что в случае любых попыток религиозной агитации они будут строго наказаны.

Под жестким контролем находились не только ссыльные ксендзы, но и приходские римско-католические священники, служившие в Среднем Поволжье и Приуралье. Летом 1863 г. во время пастырской поездки по территории прихода был арестован настоятель казанского костела и, одновременно, военный капеллан 4-го округа внутренней стражи Остиан Галимский³². Его обвинили в приобретении у офицеров-поляков 6-й резервной пехотной дивизии нескольких десятков тысяч капсюлей для патронов. С учетом того, что за два месяца до рассматриваемых событий был раскрыт "казанский заговор", работавшая в крае Главная следственная комиссия по политическим делам попыталась найти связь между поступком ксендза и действиями группы Кеневича³³. Однако доказать причастность ксендза к подготовке восстания в Среднем Поволжье не удалось. Значительная часть отобранных у него капсюлей оказалась битой и не пригодной для стрельбы. Сам Галимский отрицал всякую связь с революционным движением, заявляя о том, что приобрел капсюли для отливки церковного колокола.

Хотя обвинение не подтвердилось, у властей были и другие поводы для подозрений. 12 декабря 1863 г. временный генерал-губернатор Казанской, Пермской и Вятской губерний А. Е. Тимашев сообщил Главной следственной комиссии о нелояльном поступке Галимского при приведении к присяге 36 рекрутов католического вероисповедания, зачисленных в 4-й резервный батальон Самарского пехотного полка. Новобранцы, призванные из районов, охваченных восстанием, поначалу отказывались присягнуть на верность российскому императору, поэтому власти рассчитывали на помощь ксендза. "Рекруты... призываемые к присяге, обратились к капеллану Галимскому за советом, но он предложил им прислушаться к голосу собственной совести. Затем, хотя и предложил рекрутам принять присягу, но в выражениях, показавших не только равнодушие и холодность, но и явное несочувствие к делу"³⁴. Это событие переполнило чашу терпения властей, и в августе 1864 г. Валуев подписал распоряжение о высылке ксендза под гласный надзор полиции в Архангельскую губернию³⁵.

Таким образом, были примеры того, что не только ссыльные ксендзы, но даже священники, выполнявшие функции военных капелланов в армии, не оставались безучастными к событиям, происходившим в это время в Польше. Не решаясь на

прямой вызов, они тем не менее вполне определенно демонстрировали отношение к армии, занятой подавлением последних очагов сопротивления польских повстанцев.

Явное сочувствие к восстанию проявляли и многие прихожане католических храмов. Сразу после начала выступления полицейские органы Вятской и Казанской губерний стали фиксировать случаи демонстративного ношения местными католиками различной польской символики. Некоторые женщины-католички облачились в траур³⁶. Поначалу это вызвало замешательство местных властей, не знавших как с ними поступать. "Можно ли допускать ношение поляками женского пола как траура, если они не имеют законных доказательств смерти кого-либо из родных, так и особых знаков (металлических пряжек с соединенным гербом Польши и Литвы)?", - спрашивал 29 июля 1863 г. указания ядринский уездный исправник³⁷, и быстро получил ответ генерал-губернатора: "ношение некоторыми поляками, проживающими в Ядринском уезде, траура" означает открытое "заявление сочувствия к восстанию, а потому терпимо быть не может... В случае повторения этого немедленно докладывать мне для принятия надлежащих мер к прекращению беспорядков"³⁸.

В результате административно-полицейские органы стали пресекать подобные выражения солидарности с повстанцами и даже брали с местных поляков письменные обязательства не совершать подобные действия. "Находящиеся на жительстве в г. Котельниче поляки дали уездному исправнику подписку, в которой обязались не дозволять себе ношение траура, металлических пряжек с двойным гербом Польши и Литвы и других предметов, заявляющих сочувствие к восстанию", - донес вятский губернатор Струков генерал-губернатору Тимашеву³⁹.

Для быстрого пресечения любых проявлений сочувствия польскому национально-освободительному движению власти стремились взять под надзор не только ксендзов и костелы, но даже детей польского происхождения, обучавшихся в школах Казанского учебного округа. Под наиболее пристальным вниманием оказались дети политических ссыльных. Особенно этот контроль усилился после того, как в 1866 г. новым министром просвещения стал граф Д. А. Толстой, известный не только своими консервативными взглядами, но и предвзятым отношением к католицизму. "Опытом уже доказано, что ребенок, принадлежащий к семейству ссыльных поляков, может служить только средством для приманивания русских детей в польские дома. Через ребенка своего сосланные отец и мать проникают в общество учебных заведений и там распространяют свою пропаганду", - писал Толстой попечителю Казанского учебного округа⁴⁰.

Восстание 1863 - 1864 гг. встретило сочувствие поляков-католиков, живших в Вятской и Казанской губерниях. В большинстве случаев симпатии к национально-освободительному движению, равно как и протест против его жесткого подавления, выражались в пассивной форме (ношение траура и польской символики, нежелание принимать присягу и пр.). Однако была предпринята и попытка организации вооруженного выступления в поддержку повстанческого движения в западных районах Российском империи. Провал "казанского заговора", а также нелояльное поведение многих местных поляков в целом ухудшили положение католиков, которых правительственные органы рассматривали как носителей революционных и сепаратистских идей.

Примечания

1. БИЛУНОВ Д. Б. Правительственная политика в отношении Римско-католической церкви (60-е годы XIX в.). - Вестник Московского университета. Серия 8. История, 1996, N 4; НИКИТИН А. Н. Конфессиональная политика российского правительства в Царстве Польском в 60 - 70-е гг. XIX в. Автореферат канд. дисс. М. 1996; ТИХОНОВ А. К. Католики, мусульмане и иудеи Российской империи в последней четверти XVIII - начале XX в. СПб. 2007; и др.

2. ГОРИЗОНТОВ Л. Е. Парадоксы имперской политики: Поляки в России и русские в Польше (XIX - начало XX в.). М. 1999.

3. МИХАЙЛОВА С. М. Польские студенты и преподаватели Казанского университета в культурно-просветительской и общественной жизни Поволжья. В кн.: Польские профессора и студенты в университетах России (XIX - начало XX в.). Варшава. 1995, с. 95.

4. Государственный архив Кировской области (ГАКО), ф. 582, оп. 84а, д. 45, л. 5об.

5. Там же, оп. 85а, д. 20.

6. Российский государственный исторический архив (РГИА), ф. 821, оп. 3, д. 19, л. 1 - 45.

7. ГАКО, ф. 574, оп. 1, д. 85, л. 8об. -10.

8. Государственный архив Российской Федерации (ГАРФ), ф. 39, оп. 1, д. 21, л. 20об.

9. ЦИУНЧУК Р. А. Польская диаспора в Казани: основные этапы формирования и социокультурного развития (XVIII - начало XX в.). В кн.: Polonia в Казани и Волго-Уралье в XIX-XX вв. Казань. 2011, с. 184.

10. ПИЧУГИНА В. В. Деятельность католического прихода в Казани в XIX в. В кн.: Историческая наука в Казанском университете. Казань. 2000, с. 181.

11. Воспоминания генерал-фельдмаршала графа Д. А. Милютина. 1860 - 1862 гг. М. 1999, с. 52.

12. Казанские губернские ведомости, 1.II.1863.

13. Национальный архив Республики Татарстан (НАРТ), ф. 1, оп. 2, д. 1858, л. 2.

14. ГАРФ, ф. 39, оп. 2, д. 6, л. 1.

15. РГИА, ф. 821, оп. 3, д. 996, л. 3.

16. ГАКО, ф. 582, оп. 60, д. 24, л. 22об.

17. РГИА, ф. 1282, оп. 1, д. 197, л. 14.

18. Там же, ф. 821, оп. 3, д. 996, л. 17.

19. О "Казанском заговоре" см.: КОЗЬМИН Б. П. Казанский заговор 1863 г. М. 1929; ВУЛЬФСОН Г. Н. Разночинно-демократическое движение в Поволжье и на Урале в годы первой революционной ситуации. Казань. 1974; ВУЛЬФСОН Г. Н., НУРЕЕВА Ф. Ф. Братья по духу. Питомцы Казанского университета в освободительном движении 1840 - 1870-х гг. Казань. 1989 и др.

20. ЮРЬЕВ Б. И. "Казанский заговор" 1863 г. - Отечественная история: энциклопедия. Т. 2. М. 1996, с. 444.

21. НАРТ, ф. 4, оп. 181, д. 2, л. 53.

22. Центральный государственный архив Удмуртской Республики, ф. 4, оп. 1, д. 1571, л. 1 - 9.

23. ГАРФ, ф. 109, 1-я эксп., 1869 г., оп. 44, д. 5, ч. 26, л. 53.

24. Там же, л. 50об.

25. Там же.

26. ПАВЛОВ В. А. Участники польского восстания 1863 года в Казанской губернии: состав и образ жизни. В кн.: Polonia в Казани и Волго-Уралье, с. 214.

27. НАРТ, ф. 1, оп. 2, д. 1837, л. 71.

28. ГАРФ, ф. 109, 1-я эксп., 1863 г., оп. 38, д. 23, ч. 163, л. 2.

29. РГИА, ф. 796, оп. 144, д. 1884, л. 3.

30. ГАКО, ф. 237, оп. 74, д. 2002, л. 4об.

31. РГИА, ф. 821, оп. 3, д. 996, л. 66об.

32. НАРТ, ф. 1, оп. 2, д. 1872, л. 10.

33. О "деле О. Галимского" см.: Военно-исторический журнал, 2012, N 11, с. 56 - 60.

34. ГАРФ, ф. 39, оп. 2, д. 26, л. 15об. -16.

35. НАРТ, ф. 1, оп. 2, д. 1872, л. 61об.

36. Ношение траура являлось одной из форм пассивного сопротивления политике российских властей. Оно практиковалось в Царстве Польском и Северо-Западном крае еще до начала открытого вооруженного выступления в рамках так называемого "манифестационного движения".

37. ГАРФ, ф. 39, оп. 1, д. 31, л. 3.

38. НАРТ, ф. 1, оп. 2, д. 1860, л. 3 - 3об.

39. ГАРФ, ф. 39, оп. 1, д. 31, л. 7.

40. НАРТ, ф. 92, оп. 1, д. 9618, л. 1об.