Вы здесь:
ФИЛОСОФИЯ
Жан де Лафонтен в контексте культурных ассоциаций романа Виктора Пелевина «Жизнь насекомых»
XVII век в диалоге эпох и культур: Материалы научной конференции. Серия «Symposium». Выпуск 8. СПб.: Издательство Санкт-Петербургского философского общества, 2000. С.71-73
[71]
О Пелевине говорят, что он чуть ли не единственный современный писатель, не стесняющийся сочинять в жанре басни. И с этим трудно не согласиться. В основе басни лежит травестия, основанная на гротескно-комическом «переиначивании» классических поэтических произведений. Принципиальная вторичность жанра делает его близким постмодернистским произведениям.
Наивысшая точка расцвета басни связана с именем Лафонтена, активно отстаивавшего право автора на свободную интерпретацию традиционного сюжета. Как известно, Лафонтен — сторонник поэтической басни. Он делает основной акцент на рассказе, придавая ему особое изящество и занимательность, а нравоучению — ироничность. Развернутый сюжет предоставляет возможность отрешиться от однолинейной характеристики героев и преодолеть заданный жанром схематизм, сохранив дидактическую направленность, совмещение реального и аллегорического начал.
Пелевин, возможно, даже подсознательно, многое позаимствовал у французского баснописца. Его роман «Жизнь насекомых» состоит из двенадцати глав и «энтомопилога». Фабула произведения В. Пелевиным досконально продумана. Главы-новеллы как бы перетекают одна в другую, будучи соединенными героями и мыслью о превратности окружающего мира. В романе Пелевина, как и в баснях Лафонтена, происходит соединение двух начал: эстетического и поучительного. Первое выражено в форме картин, образов, а второе — в форме мысли, идеи. Авторы сознательно маскируют идею-истину, поясняя ее иносказательным, аллегорическим рассказом. В многозначной и универсальной метафоре «мы — насекомые», содержащейся в эпиграфе к произведению, — оценка сущности человека. Ничем на первый взгляд не обусловленные переходы героев из одного состояния в другое, их своеобразное «оборотничество», настолько незаметны и естественны, что грань между ними практически стирается. В определенные моменты вообще невозможно различить — о ком идет речь: о людях или о насекомых (они полностью идентифицируются). Этому способствуют человеческие имена насекомых-людей. Подвижность картинки, создаваемой Пелевиным, — свидетельство кинематографичности его прозы, важную роль в которой играет рассказ.
Неоценимой заслугой Лафонтена считается введение в басню рассказчика, рассуждения и личный опыт которого ослабляют назидательность и
[72]
сближают автора с читателем. В романе «Жизнь насекомых» рассказчика как такового нет. Его функции переходят к оператору, который не просто фиксирует окружающую его «действительность», а играет с читателем, трансформируя своих героев и окружающий их мир. Произведения Пелевина, и в особенности «Жизнь насекомых», стоят очень близко к искусству мультипликации: писатель анимализирует басенную ситуацию. Вспомним барочное представление о первенстве зрелищных искусств, которое сегодня соотносят с постмодернистской теорией «видеотекста».
Пелевин вычленяет и разоблачает архетипы человеческого сознания. Мир людей, как и в баснях, аллегорически представлен в виде мира насекомых, за каждым из которых уже заключен фольклорный знак восприятия: положительный или отрицательный. Изображение богов, людей в виде животных, насекомых, растений обнаруживается в различных мифологических системах. Галерея насекомых в романе В. Пелевина достаточно велика. В баснях же она ограничивается тремя представителями царства насекомых: мухой, муравьем и комаром. В рамках данной статьи мы остановим свое внимание на мухе и муравье.
Муха в фольклоре и литературе «прижилась», как ни одно другое насекомое. Это позволило А. Хансену-Лёве говорить о русской «мухологии». Мухи «являются идеальными объектами для демонстрации уничтожения, деструкции, дионисийского поглощения предметного мира, универсального «пожирания» государства» (Хансен-Лёве А. Эстетика ничтожного и пошлого в московском концептуализме // Новое литературное обозрение, 1997, № 25. С. 221). Если в предшествующей культурной традиции в центре символики насекомых стоит пчела, то в культуре постмодерна ее место заменяет плодовитая и неорганизованная муха.
Пелевинские образы муравьихи Марины и ее дочери, мухи Наташи, восходят к басне Лафонтена «Муха и муравей», в которой насекомые спорят о том, кто важнее. «Дочь воздуха» хвастается своей фривольной жизнью, не сравнимой с вечной муравьиной суетой. Доводы муравья просты: «Ты сидишь и на голове короля, и на голове осла, но тебя зовут надоедливой, докучливой мухой, паразитом» (Лафонтен, Ж. де. Басни. М., 1999. С. 149). В романе «Жизнь насекомых» лафонтеновский спор о важности перерастает в спор о том, кому легче жить: муравьям или мухам. Муравьиха Марина всю жизнь трудится, создает теплое гнездышко, где воспитывает дочь Наташу. О своей судьбе муравьиха говорит как о тяжелой и страшной. Она мечтает, чтобы у Наташи все было иначе. Да и сама Наташа не хочет повторять грустную судьбу своей матери-вдовы и решает пойти в мухи. Она окукливается и предстает перед Мариной «типичной молодой мухой», и муравьиха понимает, что, если бы ее «романтическому герою» из фильма пришлось выбирать между ней и Наташей, то он выбрал бы Наташу. Выслушав все укоры матери, «муха по полю пошла» навстречу «маленькому комарику» Сэму, который должен был воплотить в жизнь ее американскую мечту. Но жизнь мух тоже оказывается нелегкой, и Наташа, как стрекоза в басне «Стрекоза и муравей», обречена на гибель: стрекоза, пропевшая все лето, ожидает своей смерти с приходом зимы, а муха в романе погибает на липучке. Но ирония в данном случае направлена и на мораль, и на рассказ. По сути, итог жизни трудолюбивой Марины, оставшейся в полном одиночестве доживать свои дни в узкой
[73]
норе, и ищущей лучшей жизни Наташи один и тот же — безысходность. Таким образом, Пелевин переосмысляет басенную ситуацию.
Произведения французского баснописца не претендуют на общезначимость. Они больше похожи на размышления, которыми делится рассказчик. Даже финальное четверостишие с моралью, по утверждению Сент-Бёва, дается скорей по традиции, чем по необходимости. Пелевин же (и в «Жизни насекомых», и в «Generation «П»») зачастую дает в конце глав небольшие стихотворные отрывки, содержащие основную мораль. В этом плане показательны стихи песни, исполняемой стрекозой в последней главе — «Энтомопилог»:
Только никому
Я не дам ответа,
Тихо лишь тебе я прошепчу...
Завтра улечу
В солнечное лето,
Буду делать все, что захочу
(Пелевин В. Жизнь насекомых. Романы. М., 1999. С. 350-351).
Как верно замечает А. Генис, в замаскированном под опечатку «Буду — Будда» — ключ, «переводящий саркастическую прозу В. Пелевина в метафизический регистр. В этом аллегорическом плане разворачивается параллельный сюжет романа. Это — история духовной эволюции мотылька Мити и его альтер эго Димы» (Генис А. Виктор Пелевин: границы и метаморфозы // Знамя, 1995, № 12. С. 214). Что касается «альтер эго» Мити — Димы, то тут с А. Генисом можно поспорить. Диме скорей отведена роль духовного наставника — гуру или бодхисавы. Это традиционный прием В. Пелевина, используемый и в «Generation «П»» (Че Гевара и Гиреев — гуру Вавилена Татарского), и в «Чапаеве и Пустоте» (Чапаев и барон Юнгерн — гуру Петра Пустоты), и в более ранних повестях. Стремящийся к истине мотылек Митя становится светлячком. Долгий путь обретения истины мотыльком-светлячком напоминает путь Будды, достигшего наивысшего предела духовного развития. К этому, в конечном счете, и призывает нас Пелевин.
Проза Пелевина — разноцветная мозаика в калейдоскопе. Здесь сосуществуют и воспитательный роман, и условно-метафорическая проза, и сказка, и басенный жанр; натурализм сочетается с реализмом и фантастикой. Каждая из глав-новелл романа обладает фактической завершенностью, но в то же время гармонично вплетается в общую канву повествования. Произведения Пелевина, рассматриваемые сначала как сатира, ближе всего стоят к басне и демонстрируют своеобразную модификацию жанра в современной постмодернистской литературе.
В традиционном для пелевинской прозы широком контексте культурных и литературных ассоциаций басня как жанровая форма, основанная на метафорическом мышлении, и, в частности, лафонтеновская басня, не чуждая глубокой философичности, скрытой за прозрачной аллегорией, занимает почетное место.
Комментарии:
ИНФОРМАЦИЯ ПО РЕФЕРАТУ:
СТУДЕНТАМ! Уважаемые пользователи нашей Коллекции! Мы напоминаем, что наша коллекция общедоступная. Поэтому может случиться так, что ваш одногруппник также нашел эту работу. Поэтому при использовании данного реферата будьте осторожны. Постарайтесь написать свой - оригинальный и интересный реферат или курсовую работу. Только так вы получите высокую оценку и повысите свои знания.
Если у вас возникнут затруднения - обратитесь в нашу Службу заказа рефератов. Наши опытные специалисты-профессионалы точно и в срок напишут работу любой сложности: от диссертации до реферата. Прочитав такую качественную и полностью готовую к сдаче работу (написанную на основе последних литературных источников) и поработав с ней, вы также повысите ваш образовательный уровень и сэкономите ваше драгоценное время! Ссылки на сайт нашей службы вы можете найти в левом большом меню.
ВЕБ-ИЗДАТЕЛЯМ! Копирование данной работы на другие Интернет-сайты возможно, но с разрешения администрации сайта! Если вы желаете скопировать данную информацию, пожалуйста, обратитесь к администраторам Library.by. Скорее всего, мы любезно разрешим перепечатать необходимый вам текст с маленькими условиями! Любое иное копирование информации незаконно.
Поиск по БЕЛОРУССКИМ рефератам 
