Вы здесь:
ФИЛОСОФИЯ

Противостояние искусств в эру скульптуры


Павловский А. И.
Противостояние искусств в эру скульптуры


Интерес вызывает то, что переход от скульптуры-символа к скульптуре-изображению произошел в начале эллинистической эпохи только в Греции. Египет, Месопотамия, Индия и Китай не смогли преодолеть "отстраненности" в пластическом изображении лиц. Почему? Этому можно придумать много объяснений. Я предполагаю такое, для того, чтобы представить скульптуру не как символ, а как живого человека, необходимо было, чтобы эта статуя походила на живого человека. На Востоке этого не было. На Востоке статуя обожествленного правителя выполняла функции скорее устрашающего, чем изображающего значения. Античные статуи восхваляли богов, восточные пробуждали к ним ужас. Деспотическое правление, укоренившееся в этих государствах по объективным, но не заслуживающих здесь внимания причинам, нуждалось в идеологической опоре. Необходимо было подчеркнуть пропасть между божественным правителем и его подданными, для этого изображения богов и фараонов непропорционально увеличивались, их внешний вид искажался, у фараонов даже при жизни. С их внешностью перед их явлением народу производились такие манипуляции, чтобы ни у кого не возникла даже мысль сравнить их с простым смертным. Но было бы неправильно видеть тут только здравый расчет. Культуры восточных деспотий сохранили гораздо больше черт первобытности, чем греческая. Греческих городов было много, они имели сравнительно мало ресурсов и располагались близко друг от друга. Это стимулировало быстроту их общественного развития. Не успевшие вовремя преобразоваться и перенять какие-то новшества в управлении, ремесле, военном деле, быстро проигрывали и подпадали под власть соседей. Справедливо писал Монтескье, что большие размеры государства являются предпосылкой для деспотического правления. В Греции тираны держались поразительно мало и не успевали изменить общественных настроений.
На Востоке же, где огромные и неповоротливые государственные машины деспотов были значительно удалены друг от друга и, зачастую, отделены друг от друга естественными преградами, вести войну до полного завоевания и удержания противника было трудно, а значит, всякий стимул к прогрессу отсутствовал. Китай, не встретивший достойных противников до XIX века, дожил практически до наших дней с почти первобытным мировоззрением. Индия, Египет и Месопотамия, хотя у них-то кое-какой прогресс наблюдался, так и не переросли в то время эру архитектуры. Дело в том, что первобытность диктовала свои правила изображения богов и если в Греции их внешний облик уже заметно антропоморфизировался, то на Востоке боги до сих пор носили преимущественно зооморфный характер, что было выражением тотемистических представлений.
Все это углубляло пропасть между обычным человеком и статуей, даже фараонов изображали не такими, какими они были, а такими, какими они хотели выглядеть. Изображали их божественную сущность, канон похода к которой по вышеприведенным причинам так сильно не соответствовал человеческой естественности, что черты сходства практически не угадывались. Как же в таком случае скульптурно увековечить память великого героя, как сделать его похожим? Написать на статуе его имя? Но это будет символ, а не изображение. С таким же успехом можно поставить на площади столб с именем или стелу с триумфальной надписью. Последнее даже лучше: и делать легче, и можно все заслуги увековечиваемого изобразить, и на божественное право фараонов не посягнуть. Тем более что простых смертных нужно изображать не в тех пропорциях, чем фараонов, а еще менее узнаваемо, что демонстрируют фигурки из захоронений. Увековечить память такой статуей было просто-напросто бессмысленно.
В Греции же все оказалось по-другому. Сперва статуи ставились богам и мифическим героям. Но никто из жителей современной постановке статуй Эллады не узурпировал право на статуи, так как, хотя важнейшие греческие рода и возводили свою генеалогию к мифическим героям и богам, никто не считал, что это дает им право самим считаться богами. Ушедшие довольно далеко от первобытного миросозерцания греки изображали богов и героев очеловечено, а значит, скульптура могла здесь выступить для увековечения памяти. И выступила.
Далее, философия. Весь классический период философской мысли Греции, если не включать туда софистов, Сократа и постсократиков, вполне походил на пробуждавшуюся философскую мысль Востока. Архитектурное мышление стремилось проанализировать мир, чтобы затем синтезировать храм. Расчленение всего сущего на составные части, выделение в нем реальной структуры, все это было необходимо для грека классической эпохи, если не для того, чтобы творить архитектурные произведения, так для того, чтобы понимать их смысл, определявший его место в мире. Антропологическая линия в философии, начинающаяся с Сократа и софистов и продолженная их учениками, совершенно не соответствовала этому образу мысли. Раньше место человека в мире определяли анализом мира, того, где он живет. Теперь анализировать стали самого человека. Многие исследователи ищут причины этой перемены в установлении демократии, и не стоит забывать, что именно с установлением демократии в Афинах там устанавливается статуя "тираноубийц". Вряд ли это совпадение. Но и не демократия послужила основой к такому изменению мировоззрения, скорее наоборот, новшества в мировоззрении сделали возможной демократию.
В течение этого переходного периода (от Солона до Александра) в мировоззрении греков происходили значительные перемены. Начавшись в области самооценки и выразившись в понимании своей творческой роли и своего большего значения в развитии общества, они привели к установлению демократии. Почему человек стал ощущать себя по-новому? Тому много причин: и развитие орудий труда, а значит, и большая независимость от природы, и неизбежная для маленьких государств скорость изменения общественного сознания, и культурные контакты с другими культурными целыми, с которыми иногда приходилось жить в мире. Потом перемены коснулись дионисийского искусства, на смену мистериям пришел театр. Это происходит при Писистрате, преемнике Солона. В недрах дионисийского искусства на смену безличной стихии приходит человек. И если в драмах Эсхила еще можно узреть авторски поставленную мистерию, где актер играет скорее роль запевалы, чем действующего лица, то в драмах Еврипида, где актеров уже несколько, хор автоматически вытесняется на второй план. Зрителей захватывает действие, а не комментарии. Ницше совершенно прав, когда упрекает Еврипида в том, что он "задушил" дионисийское искусство. "Эта агония трагедии Еврипид; тот более поздний род искусства известен как новейшая аттическая комедия". (1, 97) Но что же пытался сделать Еврипид? " Еврипиду вообще не удалось основать драму исключительно на аполлоническом элементе ". (1, 104) Действительно, это было невозможно. Введение человека в мистерию убивало ее, но не приводило на смену мир. Человек в трагедии Еврипида остался одиноким, но в то же время, лишенный и мира, и единства с природой, он был более понятен гражданину новых Афин. "В общем зритель видел и слышал теперь на еврипидовой сцене своего двойника и радовался тому, что этот последний умел так красиво говорить". (1, 97)
А вслед за театром приходит Сократ. Интересно, что само зарождение греческой философии практически совпадает по времени с началом демократизации греческого общества, а явление первого антрополога с явлением драм Еврипида и продолживших его линию комедий Аристофана.
Но еще до Сократа первые статуи украшают Афины. Аристигон и Гармодий, Перикл.
А сам Сократ. Ницше не зря писал. "И Еврипид был в известном смысле только маской: божество, говорившее его устами, было новорожденным демоном: имя ему Сократ". (1, 102)
Один человек, выделенный в мистерии, до того хаотичной и неуправляемой, частично упорядочивает ее. При увеличении числа таких людей степень упорядоченности возрастает. Это происходит из-за того, что, придя к власти в городе, народ получает право публично восхищаться и своим искусством, не только аристократическим. А с другой стороны, участвуя в государственных делах, он отрывается от природы, и аристократический порядок приходит в народное искусство. Но это искусство творит не из камня, а из людей, а потому только сам человек, явленный во всей его глубине, может быть его целью.
Сократ и софисты тоже поднимают значение человека, они впервые начинают считать его достойной целью для изучения. Они изучают того самого человека, которого вывел на сцену Еврипид, в этом одна из черт их сходства. А вторая в том, что для того, чтобы сделать это, все они должны были упорядочить тот материал, с которым работали. Они считали, что этим делают свои творения более совершенными, но иллюзорное представление о природе, как об упорядоченном целом, уводило их все дальше от нее.
Дольше всех сопротивлялось аристократическое искусство. Великий Платон, аристократ по духу и по рождению, в своем "Государстве" делает попытку избавится от всех искусств, не сочетающихся со старым идеалом. И потому он смешивает в одну кучу художников, поэтов и драматургов, хотя один из этих жанров вполне соответствовал аристократическим канонам, а драма была своеобразным компромиссом аполлонического и дионисийского духа. Платон возрождает прагматический критерий, скоре даже соответствующий первобытности, чем эре архитектуры, критерий, давно уже отживший свое. Многие обвиняли этого философа, что выдвинутый им идеал общества больше соответствует восточной деспотии. Но при этом забывается, что он соответствовал и досолоновскому аристократическому обществу. Но Платон, с одной стороны, идеализировал это общество, представляя его более жестким и монолитным, чем оно было на самом деле, а, с другой стороны, скорее всего, открыто стремился "перегнуть палку в другую сторону" и как можно надежнее защитится от разлагающего влияния новых веяний в искусстве. Но, не осознавая истинных размеров постигшей греческое искусство трансформации, Платон нападал не на ту тенденцию, которая, действительно, угрожала старому искусству.
Если уместно будет провести такую аналогию, мироощущение классического грека можно передать следующей схемой. Он словно сидел в бутылке, опираясь на ее стенки своими конечностями. Жизненное равновесие и уверенность в себе такого индивида основывается на границах, которыми строго очерчен его мир. Держава Александра Македонского разомкнула мир античного грека, разбила "банку", и ему не на что стало опираться. Границы мира стремительно начали отодвигаться в бесконечность и, хотя веяние это еще не было отрефлектировано, античный человек уже реально жил совсем в другой эпохе. Вокруг него было только пустой чуждое пространство, и единственной точкой опоры в таком мире мог быть только сам человек.
Мир эллинистического человека, закончившийся только с установлением в Римской империи христианства, радикально отличался от предшествующего периода. Другой вид искусство доминировал, развивалась другая философия (недаром Лосев отделял классику от эллинизма), другим было и соотношение между различными видами искусства. Как мог бы утверждать Ницше, на руинах аполлонического и дионисийского искусств уселся смеющийся сократовский человек. Так началась эра скульптуры.
Принципиальное отличие державы Александра Македонского от всех предшествующих ей государств заключалось в том, что впервые в истории человечества этим царем была сделана попытка слить все народа его огромной страны воедино. До этого, в случае завоевания одним государством другого, жители завоеванного государства получали заведомо меньшие права, чем завоеватели. С их культурой не считались, их обычаи презирали, их национальные чувства унижали. На разделении своих и чужих строилась власть в возникшей таким образом державе. Во главе той же персидской державы Ахеменидов стояла чистокровная персидская верхушка, представители завоеванных персами народов (даже старая аристократия) не имела пути наверх и если и добивалась успеха, то, скорее вопреки существующей системе, ломая ее. Кодекс чести предшествовавшего времени диктовал верность своей группе, связанной со своим образом мира и каким-либо архитектурным сооружением, как его воплощением. Встав на место рода, такая группа требовала защиты прежде всего своих интересов, в противовес всем другим. Александру пришлось столкнутся с яростным сопротивлением своего окружения, когда он попытался стереть границы между "своими" и "чужими" внутри собственного государства. Этот шаг осуждал Аристотель, последний великий мыслитель философской классики. Военачальники, пажи, гейтары были единодушны в осуждении подобного слияния, не желали считать "чужаков"-персов за равных. Возник ряд заговоров. Подобная мера не прижилась, и после смерти Александра исчерпала себя. Но больше не потому, что не нравилась новым правителям, а потому, что оказалась неэффективной, преодолеть национальное отторжение оказалось невозможно ни тогда, ни когда бы то ни было еще.
Но сама по себе эта идея Александра уже представляет интерес. В ее рамках индивид, пускай даже пока и только великий царь, ставился над нормами и правилами группы, т. е. над самой группой. Поэтому, кстати, вполне понятной является и мера, предпринятая царем для укрепления своей царской власти. Александр объявил себя сыном божьим и, тем самым, санкционировал свою власть над большей частью тогдашнего цивилизованного мира божьей волей. Но надо сказать, что сами по себе эти меры уже были признаком нового пробуждающегося сознания. Насильственная женитьба греков на представительницах местной знати, перенесение столицы в чуждый им Вавилон, удобный стратегически и не удобный духовно. Все это преследовало одну и ту же цель, оторвать человека от вскормившей его культурной среды, сделать его "гражданином мира", не тяготящимся привязанностью к вырастившему его целому.
Это стало завершающим актом борьбы с прежним восприятием мира. "Вырвав" грека за границы его национальной отчужденности, Александр подорвал значение храма, дворца, города, государства, а вместе с ними и архитектуры в целом.
Межчеловеческие связи поднимаются над связями между людьми и их родной группой. Египтяне служили, прежде всего, Египту и египетским богам, затем фараону, как их символу на этой земле, и уж затем конкретному Сети, Аменхотепу или Яхмосу. Афиняне сражались за Афины и афинский народ, затем за предводителя, кем бы он ни был, и лишь потом за Перикла или за Алкивиада. Верность государю зиждилась на его месте в иерархии государства. Служили титулу, а не личности. Если вспомнить веберовскую классификацию типов власти, то можно предположить, что эре архитектуры соответствовала традиционная власть и если вдруг появлялась харизматическая, то это было скорее исключение, чем правило. И ее представители немедленно стремились сделать свою власть традиционной, женившись ли на дочерях предшествующего владыки или убив всех, кто имел большие права на трон. После Александра в государствах диадохов устанавливается преимущественно харизматическая модель, когда солдат принимал присягу не перед правителем отдельной эллинистической державы, но в первую очередь конкретными Птолемеем, Антигоном, Антиохом, Селевком. Известны случаи, когда потерпевшие поражение в борьбе за власть монархи бежали в другую страну и там занимали престол. И большая часть его армии уходила с таким правителем. Пример, Птолемей Керавн египетский в Македонии.
В отличие от порядков предшествующего периода потерпевший поражение в борьбе за власть правитель не терял шансов на престол. Его сторонники, преданные ему лично, как правило, продолжали его поддерживать, а после его смерти переходили к сыну. Последний период существования державы Селевкидов демонстрирует наглядно подобную закономерность. Свергнутые правители удерживали за собой часть территории, и оттуда их дети штурмовали престол, и, в конце концов, сложилась ситуация, когда потомки двух братьев попеременно сменяли друг друга на троне.
Другим примером подобного рода взаимоотношений служила Римская империя. В промежутках между правлениями Октавиана Августа и Аврелиана власть в Риме была преимущественно харизматической, она не имела законодательного обоснования. Традиция эта закладывалась еще во время возникновения взаимоотношений в армии, основанных на личной преданности, которые позднее и были распространены на все государство, превратившееся, таким образом, в одну сплошную казарму. Обратимся к эпохе гражданских войн, к Сулле и Марию. При республиканской форме правления ни один человек не мог символизировать какую-либо государственную должность. И, тем не менее, легионы, набранные для государственных нужд и призванные служить всему народу, шли за своим лидером. Были "люди Мария", "люди Суллы", "люди Помпея", "ветераны галльской кампании Цезаря". И вовсе не идеалы противопоставляли их друг другу, вожди эти ссорились и мирились друг с другом и легко переходили из одного стана в другой. Их люди шли следом.
Сторонники Гая Мария следовали за своим предводителем через все перипетии его судьбы. Большинство из них не отступились от него даже в поражении. Но Марий умер, и его легионеры убили его наследника Цинну, не захотев ему подчинятся. Идеалы у обоих вождей были одинаковы, но шли не за идеалами, шли за личностью. И переметнулись взбунтовавшиеся полки к Сулле, хотя он прежде был врагом их предводителя. В эпоху эллинизма служили тому, кого считали достойным, и личные качества полководца многое тогда значили.
Культ "личных качеств" начинает возникать в эллинистическом мире. Недостойному правителю не грех изменить, в этом случае никакие клятвы не имеют силы.
Возникает вопрос: почему так могло случится? Когда человек понимает, что в этом мире надеяться он может только на самого себя, он по-другому начинает оценивать свое место в мире. Человек теряет привязанность к мирку, который его уже не охраняет. Теперь он предъявляет к себе совершенно иные этические требования. Выдумывается образ личности, могущий наибольшего достичь в изменившемся мире. И когда похожий человек находился, ему поклонялись, на него стремились походить, и где же научится быть таким, как не рядом со своим идеалом.
В условиях безграничности мира человек перестает стремится строить основательно. Зачем храм, если увидеть его можно только несколько раз в жизни, а все оставшееся время будешь жить на чужбине и ходить в разные храмы? Зачем дворец монарху, который всю жизнь проводит в военных походах?
Начинает отмирать величественная роскошь эры архитектуры. Простой солдат, да и другой гражданин, ведущий полукочевой образ жизни, немногое мог увести с собой. Да и сами монархи зачастую предпочитали быть аскетами, а если даже какого-то вырождающегося отпрыска некогда великих предков и обуяет тяга к роскоши, то роскошь эта будет малогабаритной, удобной к перевозкам, а значит, ничтожной и мелкой.
В разных (более или менее стратегически важных) городах эллинистических держав строятся царские дворцы. Но это лишь пародия на царские дворцы предшествующей эпохи, и в течение всего этого периода мелочность нового строительства будет соседствовать с угасающим величием старого. Теперь по-настоящему великими будут только памятники. Как тот же александрийский маяк, призванный увековечить память об Александре, и в котором, по одной из легенд, на мой взгляд, наиболее правдоподобной, был даже установлен его граб. Как та же колонна Траяна.
Постоянно кочующий по миру индивид неизбежно выбирал себе новую опору, и если это был уже не род и не группа, связанная с единым образом мира, то теперь это был сильный человек, на которого не просто хотели походить, которому верили как богу. Совершенно неудивительно, что многих правителей эллинистических монархий и римских императоров после смерти, а иногда и при жизни, обожествляли. Можно в этом отношении поддаться соблазну и предположить, что Александр Македонский привил грекам идею о божественном характере царя, взяв ее в Египте. А оттуда ее унаследовали и его диадохи, и, через них, римские императоры. Но это предполагает, что и какой-либо из фараонов, и император Август обладали одной "разновидностью" божественности. А это не так.
В классическую эпоху божественность была трех "видов". Во-первых, божественны были сами боги, ну, это понятно по определению. Во-вторых, божественность приписывалась некоторым героям древности. Но, чтобы попасть в эту группу, нужно было удовлетворять двум условиям. Нужно было происходить от богов ("божественная кровь"). Нужно было совершать великие поступки. Но кроме этого, божественными по этой схеме, хотя явно это не декларировалось, признавались только мифические герои, умершие задолго до того момента, когда рождался миф об их божественности. Ни один человек, в достоверности существования которых нет сомнений, не был признан божественным таким образом в классическую эпоху.
В-третьих, божественными были в восточных монархиях сами монархи, независимо от их происхождения. Если человек захватывал фараонский престол в Египте, его сразу же начинали считать богом. Никто и поверить не мог, что на такое способен обычный человек, и личная история этого персонажа немедленно переписывалась. Недаром в титуле "фараон" есть слог "Ра", служащий именем одному из самых великих богов этой страны, и, может быть, можно найти намек на сыновне происхождение. А китайский титул правителя и прямо гласит "сын неба". Древним римлянам, чтобы объяснить права на престол их прародителя Ромула, пришлось придумывать историю с богом Марсом и Капитолийской волчицей. Александра Македонского египтяне нарекли богом только потому, что он захватил эту страну и стал царем Египта. Богами для египтян были и все Ахемениды, и, позднее, они будут называть так и Цезаря, и Антония, и прочих полководцев, кто будет олицетворять для них высшую власть в завоевавшем их римском государстве.
Все известные роды Греции вели свое родословие от кого-нибудь из богов, но это не давало им самим права на божественность, хотя в "царский период" возможно так и было (это можно предположить по функциям второго архонта, базилевса, в классических Афинах, например).
Провозглашение божественности Александра хотя бы объясняли его происхождением от бога, была такая версия. А на каком основании стали божественными Август, Тиберий и Клавдий. Они получили этот "титул" за свои личные заслуги. По сути дела, неявно, в сознание людей этого времени внедряется мысль об обожествлении человеческой индивидуальности, ее заслуг, качеств и поступков. Эллинизм обожествляет идеального человека и тех, кто более или менее на него походил. И это, понятно, нуждаясь в твердой опоре в этом мире, эллин или римлянин предпочитал служить богу, а не простому человеку.
Эта божественность заявлялась еще при жизни правителя или полководца, но окончательно устанавливало ее общественное мнение, удачно манипулируемое наследниками. Божественному Тиберию наследовал небожественный Калигула, а божественного Клавдия сменил небожественный Нерон. Разница в том, что Калигулу и Нерона свергли, их посчитали несоответствующими существующим в обществе образцам. Но сами они, верили, что они боги. Полусвихнувшийся император Коммод всерьез считал себя богом Гераклом.
И к этому в те времена стремилась огромная часть общества. Обрести опору в божественном патроне - не было верхом мечтаний тогдашнего человека, он стремился обрести опору в божественном себе. Мания увековечивать свои скульптурные изображения основывалась, в конечном счете, именно на этом. Скульптура была бессмысленным порывом стремящегося к божественному уделу человека, стремлением раздвинуть себя во времени и пространстве, стать сильнее мира, превозмочь его.
Архитектура для этих целей подходила мало. Она восхваляла группу, а не личность. Живопись тоже подходила мало. Прежде всего, потому, что мышление античного человека все еще было объемно, ограничено. Он продолжал представлять мир как совокупность ограниченных тел и как ограниченное тело.
Может возникнуть вопрос, а как же быть с ощущением безграничности мира, которое реально переживал эллинистический человек. Действительно, здесь возникает противоречие между тем, что человек думал, и тем, что он чувствовал. Постепенно ощущение вылилось в осознание, и к концу эллинизма появятся неоплатонизм с его идеей безграничности мира и аналогичное по воззрениям в этой области христианство. Но это уже будет следующий переходный период. А пока, даже новатор Александр не признавал безграничности мира. Он мечтал захватить весь мир, а как можно целиком захватить нечто безграничное.
Воспринимая весь мир при помощи конечных ограниченных форм, греки и от искусства требовали подражания этим формам. В живописи для этого нужно было передать объем на плоскости. Существуют некоторые легенды о мастерстве художников. "Был конь, нарисованный Апеллесом на состязании художников. На это соревнование он пригласил в судьи не людей, а бессловесных животных: подозревая, что соперники завоюют первое место с помощью обмана, он привел лошадей и выставил перед ними все картины. Перед картиной Апеллеса конь заржал". (2, 149) А вот другая история о состязании Паррасия и Зевксиса. "Соперник выставил картину, на которой виноград был нарисован так удачно, что к нему подлетели птицы. Сам же Паррасий выставил нарисованный занавес, изображенный с таким правдоподобием, что Зевксис стал требовать, чтобы полотнище было, наконец, убрано и чтобы была показана сама картина. Поняв свою ошибку, под влиянием благородного стыда он уступил пальму первенства Паррасию, так как сам обманул птиц, а Паррасий его самого, художника". (2, 149) Критерием мастерства художника, таким образом, выступает возможность обмануть зрение и выдать изображение за предмет, плоское за объемное.
Поэтому, во-первых, само художество ассоциировалось с чем-то недостойным быть использованным для увековеченья божественных лиц. Александр запрещал, например, себя рисовать всем, кроме одного художника. Во-вторых, трудно было найти мастера такого уровня. В-третьих, картина была все же меньшим подобием, чем скульптура. А в-четвертых, картина подразумевала фон, а фигура человекобога должна была быть самодостаточной и не нуждалась в пояснениях. Кроме того, живопись, которая слишком много сил отдавала достижению внешнего правдоподобия, не могла сосредоточить их на решении куда более важных задач. Возможно, были и другие причины, но я их не вижу.
Какие же задачи решало скульптурное произведение? Прежде всего, для самого правителя и для его наследников это был способ символически поставить себя в один ряд с богами. Приближенные правителя, заказывая свои изображения, стремились подражать правителю, поставить себя если не на один уровень с ним, то сразу после него. Таким образом, статуи символизировали божественность или близость к божественности.
Статуи заняли более важное место в ритуале богослужения, чем это было ранее. Вообще-то, и раньше обращаться к Аполлону желательно было перед статуей Аполлона, но не обязательно. Часто обращались к тем или иным богам, не используя статуипосредника. Часто приносились жертвы всем богам "чохом" и помощи просили сразу у всех. Теперь, нет. Обращение к новым богам, которые, видимо, чувствовали себя самозванцем, требовало новых ритуальных форм. Новых богов нельзя было смешивать со старыми, это было бы кощунством и потому божественных императоров отделяли от традиционных богов Рима, а нынешнего императора от всех сразу.
Но, символизируя божественную сущность императора, статуя символизировала и его человеческую сущность. Символизировала, но не отражала полностью. Это было унаследовано от предыдущей эпохи, когда статуи символизировали человека в храме. И сейчас скульптурное изображение лишь приблизительно передавало черты тела изображаемого. Они приводились в соответствии с существовавшими на тот момент канонами красоты. Вот почему живопись не годилась для изображений: трудно было в рамках одного искусства сочетать два взаимоисключающих критерия. А в скульптуре похожести и не надо было требовать, оно получалось само собой. Правда, иногда скульптура "утыкалась" в свои естественные пределы. Некоторые правители настолько специфично воспринимали свою божественность. На плечи Коммода скульптору пришлось набросить шкуру немейского льва, чтобы подчеркнуть его связь с Гераклом. Связь с этим же героем и тоже шкурой на плечах и голове отображена в скульптурном портрете Митридата Евпатора. Но подобная символика применялась довольно редко. Император или царь не нуждался в какой-то связи с другими богами, он был самодостаточным богом, у многих правителей хватало ума понять преимущество такого подхода.
Скульптура императора служила для его подданных моделью космоса, символом окружающего их мира. В этом отношении она заменила собой храм. Личность императора-бога неизбежно становилась в центре любого поклонения и ритуального действа, прочие боги уступали ему эту роль. В мире, где единственной точкой опоры для человека являлась личность его сюзерена, эта личность и становилась центром мира, а в отцентрованом мире центр всегда может заменить собой все остальное. Так у евреев символом мира был не только храм, но и святое святых ("обиталище" и символ божественного существа). Именно вокруг него и располагался храм, и мир. Статуя земного бога (императора) заменяет собой храм полностью, в неустойчивом, мобильном мире символическое выражение неподвижности не могло иметь значения.
Статуя практически полностью аккумулирует в себе весь ритуал поклонения. Но если внешние пропорции тел просматриваются тут весьма приблизительно, то возникает стремление к передаче внутренних характеристик характера. В ход идет все: жесты, позы, выражение лица. В одном из исследований скульптурных портретов "поздней" Римской империи можно встретить следующую фразу. "Эти два портрета дают, по крайней мере, одно указание: искусство отказалось уже во время Септимия Севера от приемов антониновской эпохи, и на первый план начинает выступать требование, свойственное первой эпохе римской скульптуры: характеристика данной индивидуальной личности". (3, 58) Сильное замечание, справедливое только наполовину. Скульптуры эпохи Антонинов, действительно, сильно отличаются от скульптур предшествующей и последующей эпох, но вряд ли нужно усматривать в этом разную степень выражения индивидуальности. Индивидуальность выражалась довольно сильно на протяжении всей эры скульптуры, хотя и не посредством самого изображения. Не нужно забывать, императоры сами заказывали себе портреты и сами следили за их исполнением. При том трепетном, почти мистическом благоговении перед скульптурой, которое тогда наблюдалось, оставались только те статуи, которые устраивали правителя. Благо скульпторов было много, и выбор имелся. Поэтому, до некоторой степени, изображения римских правителей были автопортретными, и стили портретов тех или иных правителей гораздо сильнее характеризуют их личность, чем то, что на них изображалось. Императоры хотели видеть себя такими, какими их изображали придворные скульпторы. И если в портретах представителей династии Антонинов мало индивидуальности, то следует вспомнить, что это вообще были за императоры. За исключением Траяна и Коммода, довольно серые, невыразительные личности, не любящие никаких потрясений, предпочитавшие изнеженную роскошь и "тишину", рабски заискивающиеся перед сенатом. Какие еще портреты, кроме "неиндивидуальных" они могли заказать? Антонины были утонченными сибаритами, отсюда утонченность и мелкота отделки их портретов. "Ничтожные" по всем античным меркам правители оставили "ничтожные" памятники. Автор обращает внимание и на "зверский, жестокий характер" императора Каракаллы, проступающий в его портрете, и на примитивность и грубость Филиппа Аравитянина (3, 58 - 59). Автор совершенно справедливо сравнивает эти черты с тем, что известно о характере этих людей, и обнаруживает между ними черты соответствия. Но тут можно сделать еще один шаг. Эти императоры не просто были такими, какими их изобразил неизвестный скульптор. Им нравились эти черты своего характера, иначе они не позволили бы выражать их на своих портретах. Скульптор восхищается жестокостью Каракаллы и грубостью Филиппа. Отсюда недалеко и до следующего шага. Если правители олицетворяли собой идеал человека для определенной группы граждан, если обожествляли и служили за определенные черты характера, то именно эти черты характера и должны были демонстрироваться правителем на своих парадных изображениях. И если в начале эры скульптуры мы видим изображения одухотворенного и величественного царя Александра, то в конце портреты жестоких, грубых и примитивных правителей, и венчает все это историческое развитие (которое скорее можно назвать деградацией) обожествленное, самодостаточное эго императора Константина (вспомним его знаменитую "голову").
Обожествление индивидуальности выродилось в преувеличенный "божественный" эгоизм, не знающий предела ни в этом мире, ни в следующем, неподконтрольный ни людям, ни богам произвол бога-императора. Именно такие фигуры оказались наиболее приспособленными к выживанию в обществе, где каждый за себя. И постепенно у жителей эллинистического мира исчезают последние иллюзии в этом направлении. Облагороженный идеал классических греков открывает путь холодным натурам, именно они оказываются у власти, а значит, оказываются и законодателями морали эпохи. Освободившись от власти группы, они лишаются и всех моральных ограничений, и их пример становится определяющим для подавляющего большинства общества. А, лишившись моральных ограничений, общество стремительно скатывается, не то, что к варварскому (у варваров есть мораль), к животному состоянию, ибо в обществе без "Супер-эго" (вспомним фрейдовскую модель) вся личность человека становится единым сплошным "Оно".
И в эру скульптуры продолжается активная борьба между двумя противостоящими видами искусства. Назвать скульптурное искусство по аналогии с искусством архитектуры аристократическим было бы не верно. Основу "скульптурного" восприятия мира заложило как раз народное искусство. Мы помним, что все начиналось переходом от мистерий к театру. В организации власти эллинистической эпохи аристократия играла весьма незначительную роль, а где она влияла на положение дел, влияние ее слабело с течением времени. Опорой тиранической власти эллинистических деспотов были преимущественно люмпенские слои. Старая аристократия оттеснялась людьми, выдвинувшимися тем, что в то время считалось достоинствами, неважно какой слой они представляли: солдат-полуварваров или чернь Рима. Новая аристократия сложится не могла, слишком уж быстро менялся состав правящей верхушки. Приближенный греческих царей (Селевкидов ли, Птолемаидов ли), выдвинувшийся из тесной среды кормящихся у трона, не имея духовного богатства аристократии, накопленного в течение многих поколений, погрязал в заговорах и кончал жизнь на плахе или в изгнании. И на смену ему приходил еще один "безродный". В Риме монархов-аристократов первой династии сменили сперва на троне провинциальные аристократы, а затем, и монархи из низших слоев общества, "солдатские императоры". Чернь и монарх смыкались против аристократии, сам монарх становился "чернью", с этим связано и духовное вырождение власти в Римской империи, и нарастающая к ее концу примитивизация скульптурных портретов. Созидательное начало народного духа, столь мощное в классическую эпоху, умерло в оторванной от земле части народа (оторванном от природы) и то, что пришло ему на смену из-за отсутствия образованности и многовековых традиций, свойственных аристократии, соответствовало гораздо меньшему уровню духовности. Скульптурное искусство эллинистической эры было свойственно не тем, кто принадлежал той или иной группе, и уж в последнюю очередь аристократии, оно было свойственно власти и тем, кто ее поддерживал. Оно пропагандировалось властью и укрепляло ее. Поэтому имеет смысл называть это искусство "официальным".
Но "официальное" - означает "ограниченное", обусловленное заказом власти. А там, где на творческий дух накладываются какие-либо ограничения, он вступает с ними в конфликт, и возникает второй полюс поляризации духа, другое искусство, не согласное с властью и направленное против нее.
Официальное искусство эллинизма возникло из синтеза аристократического и народного искусств классики, но противоположный полюс мировоззрения пустовал недолго, в недрах самого эллинизма выкристаллизовалось новое миросозерцание, которое с учетом его роли в общественном развитии уместно было бы назвать "оппозиционным".
В формировании его принимала участие и оттесненная с ключевых постов аристократия и те представители народа, кто не сумел пробиться к "подножью" трона, и те, кто по каким-то причинам не хотел этого делать. Как и в эру архитектуры, это искусство апеллировало к предшествующей эпохе, а это требовало знания классики, поэтому на фоне всем довольных "официальщиков", живших сегодняшним днем, "оппозиционеры" казались людьми образованными и это, пожалуй, и было их единственным достоянием. Поэтому, мне кажется, здесь мы имеем право говорить об античной интеллигенции и тогда, впервые, мы увидим воочию конфликт интеллигенции и власти.
Первоначально, неприятие новых обычаев было пассивным в духовном плане. Заговоры не в счет. Никто не мог предложить ничего, что могло бы достойно противостоять этому миросозерцанию. Но в то время уже была философия и именно она стала главным борцом с эллинистическими порядками. Философские учения раннего эллинизма могут достаточно хорошо продемонстрировать нам, что именно противопоставляла казарменному порядку этой эпохи духовная элита.
Скептики просто ни во что не верили. Оказавшись в духовном вакууме после крушения классического храма-мира, они не могли ни прибиться к богу-императору, олицетворявшему центр нового мира, ни приобрести уверенность в собственных силах. Вспомним Фромма с его страхом перед отчужденностью. Скептики чувствовали свою отчужденность от того единого целого, каким был полис до македонцев. Но они не были и приближенными царя. На что им предстояло надеяться, ведь к новым образам мира тоже нужно привыкать? Скептики так и не смогли этого сделать. Если попытаться расположить философские учения раннего эллинизма в том порядке, в котором они реально развивали "оппозиционную духовность", то скептики были первыми, хотя не исключено, что стоики или Эпикур жили раньше. Скептики только поставили ужасную выросшую перед жителями эпохи эллинизма проблему. Как жить дальше и на что надеяться? Ответа на нее они так и не нашли.
Первую попытку позитивно решить эту проблему предпринял следовавший сразу за скептиками (в духовном, а не в реальном времени) Эпикур. Аристократ по духу, он стремился вернуться к установлениям предшествующей эпохи, но, будучи не в состоянии восстановить "храм большой", он предлагает построить "храм малый". "Сад" Эпикура это именно такой храм.
"Большой храм" символизировал собой мир. "Храм малый" тоже, в некотором смысле, символизировал мир, не даром Эпикур предлагал, чтобы все жизненные устремления человека были сосредоточены внутри этого "сада". "Большой храм" формировал единство большой группы людей и отграничивал ее от других групп, имевших свои собственные храмы. "Храм малый" тоже подразумевал изолированную группу людей, правда, не веря, что такое единство может возникнуть стихийно, Эпикур решает поставить ему на службу дружеские чувства, друзья должны объединится в "саду".
Мы наглядно видим во всех этих идеях великую тоску по прежнему устройству мира, когда один храм соседствовал с другим храмом, страх перед двумя безднами, одну из которых представлял безграничный космос, а другую душа человека.
Если для эллина природа выступает скорее как помеха, как нечто, что следует преодолевать, Эпикур, как всякий представитель уже умершей классики, стремился не утратить контакт с природой, которая для него была неотрывной частью храма. Вспомним. "Для античного храма чрезвычайно характерна связь с окружающей архитектурой и природной средой это четкое пластическое сооружение выступает в осознанной связи с ней". (4, 29) Античные храмы сооружались так, чтобы гармонично вписываться в природный ландшафт. В "саду" Эпикура естественно подразумевается садовый домик, но сам сад служит здесь неотъемлемой частью этого мирка.
Эллинистический мир выступает для Эпикура как хаос, в который выродился космос. Великий философ стремится воссоздать новый космос, новый порядок, не видя, что творит лишь пародию на уже отмершее.
Скептики сомневались в боге. Эпикур учреждает своим богам новую мораль, должную стать прообразом человеческой морали и это уже другие боги. Первозданная прелесть и динамизм великих олимпийцев умерли в них, эти боги так же серы и невыразительны, как и сам образ жизни, предлагаемый Эпикуром. Это пародия.
Душевное безразличие это пародия на величие духа, не больше и не меньше. Сказочный мирок Эпикура не на чем обосновать и его фундаментом становится синтез гедонизма и эвдемонизма. Тогда еще мало кому было понятно, что это тупик.
Апелляция к чувственным наслаждениям или к счастью в этике очень много говорит о духовном климате эпохи. Реально действующая этика может быть построена только на принципе, трансцендентном к индивидуальному опыту. Только ценности, внушенные индивиду в детстве извне, могут обосновывать мораль. И общество смело апеллирует к этим ценностям там, где это возможно. Отказ Эпикура от объективной морали и обращение к субъективной верный показатель того, что в окружавшем его обществе угасла вера в национальные ценности и традиции, обращаться к которым стало, таким образом, бесполезно. Начиная со времени Эпикура, мы увидим медленное падение "популярности" олимпийских богов. Их имена исчезают из трудов философов, начинается складываться новая теория божества, но это, впрочем, отдельная история.
Аристократический идеал Эпикура оказался нежизнеспособным, да и самой аристократии не был отпущен долгий срок. Обедневшие и лишенные власти бывшие правители эпохи классики стали отличатся от окружающих только своей духовностью. Но духовность понятие универсальное, и круг этих новых аристократов, аристократов духа, интеллигенции, оказался открыт для выходцев из всех слоев общества.
Эпикур был богат, он мог обеспечить себя "садом". Но что было делать тем, кому так не улыбнулась судьба? Где было им искать надежду? Великий философ не смог решить проблему так, чтобы это устраивало все слои общества и его учение стало уделом кучки богачей, не желавших лезть в придворную сутолоку.
Более универсальны были стоики. Философия этой школы не стремилась возводить внутри этого хаотичного эллинистического мира пародий на духовные храмы древности. Стоики обладали чувством реальности и признавали мир, в котором жили. По сути дела, они пытались внести в официальный миропорядок только два уточнения. Во-первых, они хотели лишить образ мира привязки к конкретной царственной личности, для них каждый человек выступал центром своего собственного мира. Но подобная переориентация неизбежно ставила личность в столкновение с миром. Самодостаточность правителя это самодостаточность "в успехе". Самодостаточность же простого человека, если он перестанет ориентироваться на монарха, может для него плохо кончится. А это значит, и в этом второе уточнение стоиков, необходимость вывести обоснования должных поступков человечества за пределы этого человеческого мира, что не смог или не захотел сделать Эпикур, поставить этику над всеми людьми независимо от их величия или "божественности". Но у стоиков не нашлось объективных оснований для такой морали, ибо в старые ценности никто не верил, а новые слишком отдавали эгоизмом. И потому стоики просто постулировали необходимость соблюдения моральных норм, никак их не обосновав.
Стоики были более популярны, их поклонники представляли все слои населения: от императоров (Марк Аврелий), до рабов (Эпиктет). Но выход, предложенный стоиками, не удовлетворял большинство населения. Во-первых, в самодостаточной и ничем не обоснованной морали трудно убедить кого бы то ни было, кто еще не разделяет этих моральных установок. Во-вторых, трудно жить в несправедливом мире, не веря в воздаяние за страдания (классические греки могли не верить в воздаяние, их мир был слишком комфортным). В-третьих, как, опять таки, справедливо утверждал Фромм, отчужденность рождает страх, а в мире стоиков человек был еще более одинок, чем в рамках официальной культуры.
Уже во времена позднего эллинизма приходит постепенное понимание, что в рамках философии невозможно обрести долгожданный выход. И если мрак эллинизма настолько силен, и достичь реального улучшения своего положения большинству населения вряд ли возможно, то можно обрести хотя бы стойкость духа. А как быть тем, у кого дух не стоек? Стало понятно, что решить эту проблему может только религия, новая религия, отличная от всех старых. Именно поэтому в поздней римской империи вошли в моду восточные культы, а неоплатоники создали свою доктрину, которая больше теологична, чем философска.
Постепенно вырисовывается тот образ нового бога, который мог бы объединить всю оппозиционную культуру. Он должен был быть центром мира, ведь в эллинизме мир строился вокруг центральной личности, а поэтому, он должен быть один. Но чтобы быть одному на всех, он не должен делить людей по нациям и классам, он должен выступить великим уравнителем всех в правах. Он должен противопоставит жестокости богов-императоров, ставшей к тому времени в понимании всех абсолютной, их жадности и эгоизму абсолютные доброту, проповедь нестяжательства и изрядную долю самопрезрения. Этот бог должен был объяснить человеку, почему ему выпала такая тяжкая доля, что он должен делать и на что надеяться, увязав надежду эту и обоснование морального выбора в своей личности.
Самое главное было в том, что этот бог должен был иметь земную историю, похожую на истории земных богов-императоров, но история эта должна была служить примером утверждения личным его примером новых идеалов. И это должен быть именно бог, а не пророк, ибо тогда он потерялся бы в толчее императоров, каждый из которых считал себя богом.
Религией, сумевшей сформировать образ такого бога, оказалось христианство. "В правление императора Августа римляне с тревогой и надеждой ощущали смену великих исторических "веков". Казалось бы, падение Республики и установление Империи было достаточно большой переменой, но люди смутно ждали чего-то большего, какого-то всеобщего обновления. Настроение своих современников выразил поэт Вергилий, предсказавший в стихах пришествие на землю Девы-Справедливости, рождение чудного младенца и наступление "золотого века".
Круг последний веков настал по вещанью пророчицы Кумской,
Сызнова ныне времен зачинается строй величавый:
Дева грядет к нам опять, грядет Сатурного царство.
Снова с высоких небес посылается новое племя.
К новорожденному будь благосклонна, с которым на смену
Роду железному род золотой по земле расселится". (5, 202)
Не нужно, конечно, считать, что в этих строках Вергилий предрекает явление Христа, нужно понимать их более метафорично. Главное другое, они передают дух эпохи, глобальное ожидание самого большого и самого великого из всех богов-императоров, который наконец-то навсегда прекратит всю эту чехарду с властью и верностью.
Переходный период от эллинизма к следующей эпохе в развитии человечества, в целом, и искусства, в частности, тянулся очень долго. Оппозиционная культура, сплачивающаяся постепенно вокруг христианства, выдвигала лозунг ненасилия и несопротивления действующей власти. Такое мировоззрение не могло победить в результате стремительного броска к власти, оно было идеальной оппозицией власти, потому что открыто кичилось своим бессилием в мирских делах.
Эра скульптуры закончилась, потому что эллинизм изжил себя сам. Великие люди измельчали, чернь развратилась, и каждый мнил себя богом-императором. Власть не могла быть устойчивой в таких условиях, власть искала себе новую опору. И когда старая культура тихо скончалась, лишь оппозиционное христианство годилось на эту роль.

Библиография:
1. Ницше Ф. Сочинение в 2 т. Т. 1. М.: Мысль, 1990. 829с.
2. Трухина Н. Н. История древней Греции. М.: Русское слово, Владос, 1996. 200с.
3. Вальдгауэр О. Римская портретная скульптура III века н. э. //Алпатов М. В. и др. Искусство. Книга для чтения. М.: Просвещение, 1969. 544с.
4. Колпинский Ю. Архитектура и скульптура храма Зевса в Олимпии. //Алпатов М. В. и др. Искусство. Книга для чтения. М.: Просвещение, 1969. 544с.
5. Трухина Н. Н. История древнего Рима. М.: Русское слово, Владос, 1996. 248с.


© Минская коллекция рефератов


Комментарии:


ИНФОРМАЦИЯ ПО РЕФЕРАТУ:

СТУДЕНТАМ! Уважаемые пользователи нашей Коллекции! Мы напоминаем, что наша коллекция общедоступная. Поэтому может случиться так, что ваш одногруппник также нашел эту работу. Поэтому при использовании данного реферата будьте осторожны. Постарайтесь написать свой - оригинальный и интересный реферат или курсовую работу. Только так вы получите высокую оценку и повысите свои знания.

Если у вас возникнут затруднения - обратитесь в нашу Службу заказа рефератов. Наши опытные специалисты-профессионалы точно и в срок напишут работу любой сложности: от диссертации до реферата. Прочитав такую качественную и полностью готовую к сдаче работу (написанную на основе последних литературных источников) и поработав с ней, вы также повысите ваш образовательный уровень и сэкономите ваше драгоценное время! Ссылки на сайт нашей службы вы можете найти в левом большом меню.

ВЕБ-ИЗДАТЕЛЯМ! Копирование данной работы на другие Интернет-сайты возможно, но с разрешения администрации сайта! Если вы желаете скопировать данную информацию, пожалуйста, обратитесь к администраторам Library.by. Скорее всего, мы любезно разрешим перепечатать необходимый вам текст с маленькими условиями! Любое иное копирование информации незаконно.



Флаг Беларуси Поиск по БЕЛОРУССКИМ рефератам