Париж, 1999, 589 с.

A. Gerard. "PAR PRINCIPE D'HUMANITE...". LA TERREUR ET LA VENDEE. Paris: Fayard, 1999, 589 p.

"Они любили Народ, Народ своей утопии. Это было чистое, искреннее и страстное чувство. Однако страшная зима 1793 - 1794 гг. ознаменовалась в Вандее и Нанте истреблением народа реального" (с. 21). Над этим трагическим парадоксом размышляет в своей монографии французской исследователь А. Жерар, возглавляющий Вандейский центр исторических исследований.

Революция создала, по мнению А. Жерара, свой собственный порядок, где отсутствуют обычные законы морали и логики. На протяжении 1789 - 1793 гг. произошла стремительная радикализация революционного процесса, ведшая от свободы 1789 г. к диктатуре II года (1793 г.), от суверенности народа к террору против этого самого народа. Подобная двойственность революционного процесса способствовала формированию в историографии двух противоречивых точек зрения: судить ли революцию по Декларации прав человека и гражданина или же по повозкам с гильотиной? Однако оба течения, как показывает автор, в сущности, не раскрывают феномена Террора, который, как это ни парадоксально, никогда не становился темой для самостоятельного исследования ¹ .

Террор как явление остается в науке предметом самых различных интерпретаций. Когда он начался: 2 июня 1793 г., 10 августа 1792 г., в сентябре 1792 г. или июле-октябре 1789 г.? И когда закончился: 27 июля 1794 г. или 9 ноября 1799 г.? Возможно ли противопоставлять начало Революции II году Республики, а экономическую свободу -диктатуре якобинцев, являвшихся в реальности отдельными сторонами единого исторического потока? Наконец, как объяснить поразительную апатичность страны к действиям революционного трибунала и "периферийное" происхождение почти всех террористических инициатив?

Глубоко укоренившаяся во французской историографии традиция объясняет происхождение Террора экономическим кризисом, военной интервенцией, федералистским мятежом и крестьянскими восстаниями на западе страны. Однако, по мнению А. Жерара, стоит взглянуть на хронологию, чтобы отвергнуть такие утверждения: Террор никогда не предшествовал, очень редко совпадал и почти всегда только следовал за теми событиями, которые теоретически он должен был предотвращать. Нанеся сокрушительное поражение вандейской армии и одержав ряд побед на фронтах, Республика, казалось, должна была ослабить тиски революционного насилия. Однако расправы с населением восставших районов начались именно тогда, без всякой военной или политической необходимости (с. 36 - 37). Другими словами, военные победы вовсе не были обусловлены Террором, но, напротив, вели к его развязыванию.

Следовательно, Террор - особое явление. Оно обозначено словом с определенным артиклем и прописной буквой (la Terreur), и это расширяет его до понятия родового, знаменовавшего начало це-

¹ Исключение в этом направлении исторических исследований составляют английские историки. См.: Lucas С. The Structure of the Terror. The Exemple of Javogues and Loire. London, 1973; Scott W. Terror and Repression in Revolutionary Marseille. London, 1973; Lewis G. The Second Vendee. The Continuity of Counter-Revolution in the Department of the Card, 1789 - 1815. London, 1978; Lyons M. Revolution in Toulouse. An Essay on Provincial Terrorism. London, 1978. Однако, по мнению А. Жерара, эти региональные работы, рассматривающие Революцию в малой временной протяженности, скорее описывают Террор, чем объясняют его.

стр. 235

лой серии различных терроров: белых, коричневых или красных ² .

События в Вандее представляются А. Жерару настоящей трагедией в трех актах. Завязкой к этой драме послужило "столкновение" Террора и Вандеи, спровоцированное декретом о гражданском переустройстве церкви (с. 41 - 215); кульминацией автор склонен считать "сто дней" Каррье в Нанте, когда было казнено до 2 тыс. человек (с. 217 - 352); наконец, развязкой послужили кровавые расправы с населением "адских колонн" Тюрро (с. 355-439).

Несмотря на избранный историком локальный сюжет, книга очень часто, по его собственному признанию, выходит за границы первоначального замысла, что, видимо, необходимо для прояснения сути Террора вообще (с. 442-443). Так, вопреки классическому "ревизионистскому" постулату, А. Жерар убежден, что Террор не может быть однозначно выведен из того, что ему предшествовало. Действительно, накал страстей и нетерпимость противников друг к другу были связаны с руссоистской идеей единой общей воли и вытекавшим из нее отрицанием политического плюрализма ³ , а образ мыслей и действий революционеров изначально был поражен синдромом насилия. Положение также усугублялось слабостью протестантской идеологии. В результате, если в Англии и США революции совершались от имени религии, что в конечном счете и уберегло их от тоталитаризма, то во Франции революция совершалась против нее, отвергая любую традицию вообще, политическую и религиозную в частности. Отсюда - главное противоречие, из которого безуспешно пытались выбраться первые законодатели: как на основании полного индивидуализма создать идеальное общество, выработать общественный договор, не стесняющий суверенности личности, только что освободившейся от тирании традиций? Попытка разрешить эту антиномию обрекала Революцию на "занос" и всеобщее насилие.

Утверждая далее, что большинство депутатов революционных ассамблей были новичками в политике, черпавшими свои знания о государственных делах из просветительской литературы, весьма далекой от реальности ⁴ , А. Жерар констатирует глубокий разрыв между теми, кто вел жаркие дебаты, и людьми, появившимися впоследствии и направлявшими Террор. Таким образом, революционная идеология, хотя и содержала в себе элемент насилия, оставалась в целом непричастной к формированию механизма Террора.

Вместе с тем автор отвергает версию о революционном насилии как следствии потери контроля, деле лишь нескольких безумцев на местах. Лион, Нант, Вандея являются скорее символами, разоблачающими присущую времени жестокость, символами людей, чье прошлое - и в этом парадокс ситуации - не предопределяло их поведения в Революции в роли "диктаторов" (с. 233 - 235). Для проникновения в суть феномена Террора А. Жерар считает необходимым воссоздать образ "кровавого" революционера, идеальным воплощением которого является Ж. -Б. Каррье. По сути, вторая и третья главы рецензируемой монографии посвящены выполнению этой нелегкой задачи. По жанру эта часть книги больше напоминает историко-биографический роман со множеством персонажей, характеры которых даны в динамике и развитии.

Если отдельный человек, как заложник собственного эгоизма, не может стать гражданином идеального государства, воплощающего руссоистскую общую волю в качестве абсолютной ценности, то единственно возможным для него вариантом становится "пересоздание" самого себя. Главное и непременное условие такого процесса -изгнание частного интереса и отказ от личной свободы в пользу общественного блага (с. 253 - 258). "Совершенно необходимо, говорил, например, Робеспьер, - чтобы каждый из нас, забыв себя хотя бы на некоторое время, обнял бы Республику и посвятил бы себя без остатка ее интересам" (с. 451). Революция, таким образом, становится для него единственным смыслом жизни и смерти. Это, по мнению А. Жерара, особенный тип революционера, выступающий в монографии под нарицательным именем "Правоверный", или "профессиональный революционер". Воплощая собой чистую Добродетель, которой он предан до самопожертвования, этот человек обрекает себя на рабское служение Революции. Абстрагируясь от различных душевных состояний, он становится ее послушным инструментом; перестав считаться с самим собой, он почитает за долг не считаться с интересами других.

Выплеснутые на авансцену истории бурным потоком революционных событий, максималисты полностью идентифицируют себя с ним, превращая его в единственно возможную среду своего существования. Окончание Революции, следовательно, равнозначно для них смерти. Какова же роль Вандеи в этом процессе становления профессионального революционера? По мнению автора, Вандея ста-

² Не случайно поэтому предисловие к книге написано французским историком А. Безансоном, специалистом по истории России XX в. В содержательном очерке он дает интересные сравнения между событиями Французской революции и политикой советского правительства 20 - 30-х годов (с. 11 - 20).

³ Furet F. Penser la Revolution fransaise. Paris, 1978.

⁴ Этот тезис оспаривается в последних работах, см. например: Tackett T. Becoming a Revolutionary. The Deputies of the French National Assembly and the Emergence of a Revolutionary Culture (1789 - 1790). Princeton, 1996.

стр. 236

ла его центральным звеном, реальным воплощением столь необходимого для якобинцев образа врага.

В 1793 г. главным условием "заноса" Революции стала Жиронда. В обстановке острого политического конфликта монтаньяры, по мнению А. Жерара, нашли самый простой и верный способ: использовать периферию в борьбе с непосредственным окружением. В результате из того, что раньше представлялось лишь контрреволюционным восстанием, они создали в Вандее гражданскую войну, использовав ее для дискредитации жирондистов, не оказавших противодействия крестьянскому движению (с. 113 - 132). 1 августа 1793 г. максималисты вотировали в Конвенте печально известный декрет об "уничтожении расы разбойников". Одновременно среди них вызревала идея "возрождающего террора", суть которой состояла в кровопролитии во имя консолидации сил Революции. Так, 1 октября 1793 г. Вандея официально была провозглашена "горнилом очищения нации" (с. 179 - 194).

17 октября 1793 г. восставшие потерпели сокрушительное поражение. Однако разгоревшаяся в Конвенте ожесточенная борьба группировок стимулировала создание "адских колонн" Тюрро и старое оружие снова пустили в ход, теперь уже против "снисходительных". Вплоть до последнего момента, считает А. Жерар, Вандея служила максималистам великолепным "аргументом" в деле уничтожения соперников (с. 379 - 381).

Однако возникает правомерный вопрос: почему именно Вандея стала жертвой междоусобной политической борьбы? Факты, приводимые в монографии, свидетельствуют, что Комитет общественного спасения был далек от политики случайного выбора. Совпадение между символическими местами сопротивления Революции - каковой была Вандея и остается до сих пор в национальной памяти французов - и командированием на места самых нетерпимых и бескомпромиссных комиссаров Конвента не оставляет сомнений в наличии скрытых намерений максималистов. Хотя выступления против Республики были свойственны не только Вандее, именно она стала символом контрреволюции, открывая дорогу проявлениям революционного экстремизма.

К сожалению, этот вопрос остается в работе без четкого ответа. Общий же вывод автора красноречив: причины Вандейских войн лишь отчасти находились в Вандее; гораздо более важные привносились извне. Одна из сложнейших загадок Революции, таким образом, исчезает: несмотря на все свое неприятие, другие районы Франции остались пассивными, ибо восстание во многом было создано самим правительством.

Подводя итоги своим размышлениям, А. Жерар возвращается к главной теме монографии: как во имя любви к народу в целом можно уничтожить его часть? Ответ на это дает главное действующее лицо повествования, "архетип профессионального революционера" Ж. -Б. Каррье: "Только из принципа гуманности я очищаю землю свободы от этих монстров" (с. 24). Однако кровавый "занос" Революции, по мнению ученого, не должен скрывать всего богатства событий, а акцент, сделанный им на Терроре II года, не может обесценивать Декларацию прав человека и гражданина. За несколько лет, которые могли показаться веками, "эти люди... часто великолепные, но иногда и гнусные, исследовали многочисленные потенциальные возможности современной политики, ее вершины и пропасти, ее демократическую и тоталитарную стороны, единые в реальности настолько, что зачастую мы боимся себе в этом признаться" (с. 468). Таким образом, если Революция символизирует собой процесс политической модернизации, то террор может расцениваться как "детская болезнь" демократии, проявление иррационального, органически присущего всему ходу истории.

Монография А. Жерара - оригинальное исследование, предлагающее своеобразную концепцию революционного Террора. Выводы автора не всегда бесспорны, но в целом он предпринял удачную попытку теоретического примирения двух течений современной "ревизионистской" историографии. По сути, главный тезис неоконсерваторов (П. Шоню) о том, что жестокость и репрессии неизбежны в Революции, используется здесь для преодоления неолиберальной дихотомии, противопоставляющей 1789 и 1793 гг. При этом, как нам кажется, автор иногда идет против собственной логики, называя 1792 - 1794 гг. "заносом" Революции. Если жестокость органично присуща революционной действительности, то Террор не может быть истолкован в терминах "исключительности".

Е. М. Мягкова, кандидат исторических наук, преподаватель кафедры всеобщей истории Тамбовского государственного университета им. Г. Р. Державина