ФАКТОРЫ СОЦИОКУЛЬТУРНОЙ ЭВОЛЮЦИИ (ФИЛОСОФИЯ)

Library.BY

Глава I

ФАКТОРЫ СОЦИОКУЛЬТУРНОЙ ЭВОЛЮЦИИ

"...Тысячи государств за государствами возникали..., да и не меньшее количество их погибало... К тому же они нередко повсюду проходили через всякие формы государственного устройства. И они становились, то бóльшими из меньших, то меньшими из бóльших, то худшими из лучших, то лучшими из худших... Не сможем ли мы вскрыть причину этих перемен? Быть может тогда мы скорее получим указание относительно возникновения и развития государственного устройства..."
Платон ("Законы"), IV в.до н.э.
"Сказал Хунафир: 'Во времена Невежества являвшийся мне дух почти не расставался со мной, а когда распространился ислам, я потерял его надолго, и это меня удручало. Однажды ночью, когда я спал в том вади, он низринулся будто орел и сказал: <<Хунафир>>. Я сказал: <<Говори, я буду слушать>>. И он сказал: <<Запомни, тогда преуспеешь. У всякого периода есть предел, и все то, чему отведен свой срок, достигает конца>>. Я сказал: <<Так>>. И он сказал: <<Каждое государство существует до определенного предела, затем предназначено ему пережить перемены...>>' "
Абу `Али Исмаил б. ал-Касим ал-Кали ("Китаб ал-амали"), Х в.н.э.

Как видно уже из эпиграфа к этой главе, вопрос о движущих силах (причи-нах) социокультурной эволюции прямо ставился еще Платоном. И не только ставил-ся: еще Платоном были предложены здесь достаточно интересные соображения (на-пример, о роли демографического фактора, конфликта интересов и т.д. – см., напри-мер: [Платон, 1924. С. 81–100 (C676B–691А)].
Вопрос этот продолжал привлекать внимание исследователей и в последую-щие века. Мне, однако, до сих пор не известно ни одно исследование, где была бы предпринята сколько-нибудь систематическая попытка рассмотреть всю совокуп-ность движущих сил социокультурной эволюции (а не ограничиться анализом лишь 1–2 из них). Данная глава и представляет собой попытку попробовать хоть в какой-то степени восполнить этот пробел.
Несколько предварительных замечаний. Я склонен полагать, что движущие силы социокультурной эволюции тождественны движущим силам социокультурных изменений. Конечно, не всякое социальное изменение можно отождествлять с социо-культурной эволюцией, под которой я склонен понимать лишь качественную транс-формацию социального организма, приводящую к значимому изменению хотя бы его некоторых существенных характеристик. Но социокультурная эволюция в любом из ее вариантов является социальным изменением. Социокультурную эволюцию можно рассматривать как частный случай социального изменения, и я не вижу оснований полагать, что они имеют разные источники. Лишь поскольку объектом моего особого интереса является социокультурная эволюция, постольку движущие силы социальных изменений представляют для меня интерес именно из-за их тождественности с источ-никами социокультурной эволюции, и именно поэтому я формулирую данную про-блему как проблему движущих сил социокультурной эволюции.
Оговорюсь также, что в этой главе речь пойдет только о "первичных", наибо-лее фундаментальных движущих силах социокультурной эволюции, не сводимых (по крайней мере на социологическом уровне) к иным более глубоким факторам. Поэто-му, в моем списке подобных фундаментальных факторов читатель не найдет, скажем, таких популярных у многих исследователей движущих сил как технологический рост , война, идеология или массовые социальные движения и революции и имен-но потому, что я эти факторы не рассматриваю в качестве "первичных", действитель-но фундаментальных, ибо они, на мой взгляд, являются порождением иных, более глубоких движущих сил.
Итак, я склонен говорить о следующих "первичных" источниках социокуль-турной эволюции.
Начну с наиболее очевидных:

§ 1

"Демографический фактор"

Возможность расширенного воспроизводства оказавшейся в благоприятных условиях популяции является естественно возникшим универсальным свойством живого. Поскольку в каждый заметный промежуток времени определенное число человече-ских популяций (сообществ) практически неизбежно оказывается в подобных усло-виях (хотя бы на протяжение части этого временного промежутка), данный фактор действует на Земле со времени появления человека практически постоянно.
Отдельные не лишенные интереса соображения по этому поводу высказыва-лись за много веков до нашего времени, а начиная, как минимум, с прошлого века, демографический фактор в качестве важнейшей движущей силы социокультурной эволюции рассматривается подавляющим большинством исследователей [Мальтус, /1798/ 1993a = b; Comte, 1896, III. P. 305–308; Спенсер, 1866. С. 51; 1898. Т. I. С. 6; Дюркгейм, 1900. С. 205–210 [= 1991. С. 239–241]; Cорокин, 1994. С. 96–104; Смелзер, 1994. С. 612; Fried, 1967; Stevenson, 1968; Harner, 1970; Boserup, 1972; Harris, 1978; Service, 1975. P. 42–43; Claessen, van de Velde, 1985b. P. 248–249; Chase-Dunn, Hall, 1994. P. 266; Chirot, 1994. P. 8; Lenski, Nolan, Lenski, 1995. P. 52–75; Claessen, 2000. P. 89–94 и т.д.]. Единственное заметное исключение здесь составляет, пожалуй, мар-ксизм, где (по крайней мере в его классической и догматической версиях) демогра-фический фактор не включается в число основных движущих сил общественного раз-вития.
Несмотря на основательную изученность этого фактора, я все-таки сделаю к сказанному несколько комментариев.
На протяжении большей части эпохи существования вида Homo Sapiens действие данного фактора было в значительной степени блокировано. В самом деле, например, у охотников-собирателей вызванное относительно длительным стабильным демографическим ростом увеличение плотности населения, конечно, должно практически неминуемо приводить к хотя бы незначительным изменениям социальных структур (и т.п.), определенной социальной микроэволюции, стимулируя начало некоего заметного социального сдвига. Однако по мере приближения данного сообщества к пределу несущей способности земли (при данном ХКТ), начинает все сильнее действовать хорошо известный универсальный механизм "экологического маятника": сокращается численность жизнеобеспечивающих животных и растений, растет численность паразитов и т.п., улучшаются условия для распространения заболеваний. В результате, при неизменной (или несущественно изменившейся) хозяйственной базе маятник "механизма" рано или поздно качнется в другую сторону, и чем позднее, тем более вероятно, что "возвратный ход" маятника будет иметь "катастрофический" характер (сравнительно быстрое мучительное вымирание высокого процента данной популяции). Вместе с тем уже действие данного механизма заставляет предположить, что социальное движение доземледельческих сообществ было бы корректнее описывать не как стагнацию, медленный рост или медленную дегенерацию, а как такое колебательное движение, при котором "ось" маятника либо остается неподвижной, либо медленно смещается вверх или вниз. Учитывая достаточно жесткую положительную корреляцию между плотностью населения и показателями социальной стратификации, политической централизации и, в целом, общей дифференцированности социальных организмов, поступательный ход экологического маятника должен был сопровождаться некоторым ростом социальной стратифицированности и политической централизованности; однако при обратном ходе маятника в нормальном случае должны наблюдаться и обратные процессы (дестратификации и децентрализации), в результате чего сообщество возвращается к своему исходному состоянию. Если "ось маятника" при этом остается более или менее неподвижной, то сообщество будет, как правило, проходить серию некритических флуктуаций.
Но "ось маятника" при этом может смещаться как вниз (в случае, скажем, не-компенсируемой антропогенной деградации природной среды), так и вверх (в случае, скажем, появления инноваций, повышающих "несущую способность" земли). В пер-вом случае можно, естественно, ожидать что и показатели общей дифференцирован-ности соответствующих социумов будут иметь тенденцию в конце очередного эколо-гического цикла выходить к точке, несколько более низкой, чем в его начале – и на-оборот.
Ситуация кардинально изменилась в ходе неолитической эволюции, когда переход к производящему хозяйству радикально, на 2–3 порядка, повысил несущую способность земли, обеспечив, таким образом, возможность колоссального потенци-ального роста плотности населения. По всей видимости, в течение нескольких тыся-челетий неолитической революции и периода, непосредственно за ней следующего, именно демографический фактор выступал в качестве основной движущей силы со-циального развития (а не только лишь социокультурной эволюции в целом).
Есть, конечно, соблазн рассматривать этот фактор как вторичный, производ-ный от действия таких факторов как технологический рост или экологические изме-нения. Однако более продуктивным мне представляется рассмотрение данного фак-тора именно в качестве самостоятельной фундаментальной движущей силы социо-культурной эволюции, действие которой может блокироваться или усиливаться дру-гими факторами.

§ 2

Спонтанные изменения естественной среды

Другим хорошо известным и неплохо изученным фактором социокультурной эволю-ции является спонтанное изменение естественной среды данных социумов. Достаточ-но сильные изменения климата, уровня моря, тектонической активности и т.п. прак-тически неизбежно ведут к ощутимым изменениям некоторых существенных социо-логических характеристик сообществ, затронутых этими изменениями.
Например, хорошо известна важнейшая роль, которую в эволюции человечества сыграли глобальные климатические изменения конца плейстоцена – начала голоцена, выступившие в качестве едва ли не важнейшей движущей силы такого колоссального эволюционного сдвига, каким явился переход в этот период части человечества от присваивающего к производящему хозяйству. Действительно, верхнепалеолитические сообщества были в высокой степени стабильными и к тому же в большинстве случаев обеспечивали своим членам достаточно высокий уровень жизни, качественное разнообразное питание, среднюю продолжительность жизни, ощутимо бóльшую, чем у подавляющего большинства земледельцев и т.п. [Массон, 1975. С. 29; Файнберг, 1974. С. 76–77;, 1986. С. 144, 191–192; Хазанов, 1979. С. 128; Lee & De Vore, 1968. С. 5; Sahlins, 1976; Cohen, 1977. P. 39; 1987, 1989, 1995, 1998; Cohen & Armelagos, 1984; Ember & Ember, 1999. P. 152–153 и т.д.]. Хотя, как уже говорилось выше, эволюционную динамику этих сообществ было бы неправильно описывать как простую стагнацию (какие-то изменения в них постоянно происходили), однако действия всех остальных движущих сил социокультурной эволюции, судя по всему, оказывалось недостаточно для того, чтобы заставить сообщества охотников-собирателей перешагнуть барьер производящего хозяйства. Здесь нужно иметь в виду, что основные показатели уровня жизни были у верхнепалеолитических охотников и собирателей заметно более высокими, чем у ранних земледельцев, характеризующихся, как правило, ощутимо более низкими показателями средней продолжительности жизни, ухудшенной, более однообразной диетой (с заметно превышающей оптимальные показатели долей углеводов, недостатком белков и витаминов и т.п.), худшей санитарной обстановкой, более частой заболеваемостью и т.д. [Козинцев, 1980; Кабо, 1980; 1986; Федосова, 1994; Cohen, 1977; 1987; 1989; 1995; 1998; Cohen & Armelagos, 1984; Ember & Ember, 1999. P. 152–153 и т.д.]. Поэтому переход от присваивающего хозяйства к производящему в сколько-нибудь нормальных условиях был бы полной аномалией и, скажем, даже знакомые с земледелием охотники-собиратели к нему в нормальных условиях не переходят. Трудно поэтому ждать, что люди без всякого мощного стимула затратили бы колоссальные усилия, связанные с переходом к производящему хозяйству, могущему обеспечить им в обозримом будущем уровень жизни, заметно более низкий, чем при хозяйстве присваивающем.
Судя по всему, такой мощный стимул был создан именно глобальными кли-матическими изменениями конца плейстоцена – начала голоцена, приведшими к ка-тастрофическому вымиранию крупных млекопитающих, охота на которых обеспечи-вала большинство верхнепалеолитического населения основными пищевыми ресур-сами. По-видимому, это было одним из наиболее трагических событий в истории че-ловечества, приведшим к мучительному вымиранию заметной части населения ми-ра. Оказавшиеся перед необходимостью найти альтернативные источники пищевых ресурсов человеческие сообщества в разных частях ойкумены, в разных экологиче-ских зонах пошли по самым разным путям адаптации к изменившейся ситуации. В этот период (т.е. в мезолите), например, совершенствуются методы и техника охоты на мелких животных, изобретаются разнообразные силки и ловушки, лук и стрелы и т.п., в ряде областей развивается охота на крупных морских млекопитающих, соот-ветственно совершенствуются лодки, гарпуны, техника кооперации... Одним из путей адаптации к глобальному социально-экологическому кризису раннего голоцена в не-которых регионах оказалась интенсификация собирательства; в тех областях, где это было, скажем, прежде всего собирательство злаков (как, например, в Сиро-Палестинском регионе) развитие специализированных форм подобного хозяйства предполагало и создание и совершенствование таких орудий как серпы, зернотерки и т.д., закладывая таким образом предпосылки к переходу к земледелию. В результате, после нескольких десятков тысяч лет безраздельного господства присваивающего хо-зяйства сразу в нескольких областях ойкумены (приблизительно совпадающих с ва-виловскими очагами доместикации) наблюдается переход к производящему хозяйст-ву, приведшему к колоссальному росту производительности земли, увеличению во многих регионах на порядки плотности населения, связанному с этим гигантскому росту сложности его организации, функциональной дифференциации, стратифика-ции, политической централизации и т.д. Таким образом, спонтанное изменение при-родных условий оказалось одной из важнейших причин колоссального социально-эволюционного сдвига.
Выше был описан хотя и самый впечатляющий, но, конечно, отнюдь не единственный случай воздействия данного фактора на эволюцию человечества. Не-давно, скажем, Д. Б. Прусаковым была выдвинута достаточно правдоподобная гипо-теза, согласно которой важную роль в становлении древнеегипетского государства сыграло повышение в IV тыс. до н.э. эвстатического уровня моря [Прусаков, 1994. C. 21–33; 1999. C. 71–85]. Хорошо известна выдвинутая уже достаточно давно А. Л. Чижевским вполне правдоподобная и неплохо аргументированная гипотеза о воздействии на социокультурную эволюцию изменений солнечной активности [Чи-жевский, 1992 /1924/ и т.д.]. П. А. Грязневичем была указана та важная роль, которую в эволюции южноаравийских обществ сыграли измения в тектонической активности ареала ([Грязневич, 1994. С. 34]; см.также, скажем: [Stookey, 1978. P. 22] и приложе-ние 2 к данной монографии). Хорошо изучено воздействие на социокультурную эво-люцию аравийских обществ естественных процессов "усыхания Аравии" [Fedele, 1988. P. 36; Robin, 1991a. P. 63; 1991b. P. 88; Marcolongo & Palmieri, 1992. P. 121, 123 и т.д.]. За последние годы множество такого рода фактов было собрано и проанализи-ровано Э. С. Кульпиным, активно занимающимся разработкой концепции социоесте-ственной истории [Кульпин, 1990; 1992; 1995; Кульпин, Пантин, 1993 и т.д.]. Данный фактор признается и изучается и очень многими западными исследователями [Steward, 1955; Giner, 1972. P. 265; Cohen, 1977; Harris, 1977; 1979; Sanderson, 1990; Hunt & Colander, 1993. P. 122; Chirot, 1994. P. 8; Штомпка, 1996. С. 41 и т.д.]; см. так-же: [Cорокин, 1994. С. 75–88].
В целом, по-видимому, нет никаких особых сомнений, что здесь мы можем говорить о достаточно определенной, важной и вполне автономной движущей силе социокультурной эволюции.
Справедливости ради, надо отметить, что целый ряд исследователей доста-точно последовательно исключает данный фактор (или, точнее говоря, группу факто-ров) из числа движущих сил социокультурной эволюции. В западной немарксистской социологии это характерно прежде всего для дюркгеймианской традиции со столь присущей ей непоколебимой (и не имеющей, на мой взгляд, никаких разумных осно-ваний) уверенностью (а точнее говоря, просто верой) в том (то), что социальное можно, почему-то, объяснить только через социальное. Однако, то же самое можно сказать и о многих "ортодоксальных" марксистах.

§ 3

Изменение внешней социальной среды

В качестве одной из важнейших причин многих существеннейших эволюци-онных сдвигов в отдельных социумах выступает крайне часто именно изменение внешней социальной среды. Скажем, достаточно мощное усиление давления варвар-ской периферии на цивилизационный центр практически неминуемо приводит к той или иной существенной перестройке социально-политических структур данного цен-тра – возрастают расходы ресурсов на оборону, растет удельный вес специализиро-ванных воинов, меняется система налогообложения, структура ремесленного произ-водства (в связи с ростом производства вооружения) и т.д. и т.п. Важная роль данно-го фактора признается практически всеми исследователями [Тойнби, 1991. С. 106–142; Sanderson, 1990; Fried, 1967; 1975; Carneiro, 1970; Claessen & Skalnik, 1978. P. 625ff.; Claessen, 1989. P. 235 и т.д. и т.п.], и вряд ли кто-либо будет спорить с тем, что понять эволюцию каждого данного социума невозможно не принимая в расчет изменения его внешней социальной среды. Тем не менее, рассматривать данный фактор как самостоятельную фундаментальную движущую силу социокультурной эволюции все-таки можно только с самыми серьезными оговорками. Дело в том, что если все сказанное выглядит абсолютно правильным, пока мы продолжаем изучать отдельный социум, то ситуация радикально меняется как только мы переходим к изу-чению систем социальных организмов (а создание сколько-нибудь полноценной об-щей теории социокультурной эволюции без такого перехода кажется невозможным). Как только мы начинаем изучать эволюцию не одного лишь цивилизационного цен-тра, а макросистемы, включающей не только этот центр, но и его варварскую пери-ферию, объяснение изменений в цивилизационном центре усилением давления пери-ферии уже не может нас удовлетворить. То, что выглядело как достаточно полноцен-ное объяснение, оказывается лишь началом такого объяснения, ибо теперь становит-ся необходимым выяснить и причины усиления давления периферии, для чего нам уже будет нужно обратиться к каким-то более глубоким факторам. Например, к уже упомянутым выше – усиление давления периферии может, скажем, объясняться де-мографическим ростом в соответствующих районах, климатическими изменениями и т.п.

* * *

К настоящему моменту мною были разобраны три фактора социокультурной эволю-ции, хорошо изученные, и признаваемые (хотя и с некоторыми оговорками) подав-ляющим большинством исследователей. Теперь же я собираюсь ступить на зыбкую почву заметно менее изученных факторов.

§ 4

Немутационное варьирование сочетания генов
в генотипах особей популяции

Уже в результате действия этого фактора (даже при полном отсутствии мутаций и притока генного материала извне) конкретное сочетание генов в генотипах особей данного поколения популяции будет неминуемо заметно отличаться от подобного сочетания в предыдущем поколении. В результате этого, например, комбинация пси-хофизиологических инвариант в последующем поколении будет практически неми-нуемо несколько отлична от предшествующего поколения. Между тем конкретная система отношений в данной группе, как правило, приспособлена именно к текущей конкретной комбинации. И, скажем, увеличение в текущем поколении локальной группы охотников-собирателей числа сангвиников с одного до пяти при соответст-вующем уменьшении числа флегматиков с шести до двух должно привести и к неко-торому (пускай и довольно незначительному) изменению системы отношений в дан-ной локальной группе. К наиболее же очевидным изменениям в соответствующей ло-кальной группе может привести появление особей с выдающейся поведенческой предрасположенностью к лидерству.
Так, уже для приматов отмечается, что "исследованные группы отличаются даже в пределах одного вида по степени выраженности внутригрупповой иерархии. Жесткость иерархической системы во многом зависит от индивидуальных качеств самца-лидера" [Бутовская, 1989. P. 82; см.также: Бутовская, Файнберг, 1993].
В особенно же явном виде действие этого фактора фиксируется, естественно, для человеческих сообществ. Несколько показательных примеров можно найти здесь, скажем, в данных по австралийским аборигенам.

Вот, например, история главы "одной из общин племени маунг... Его имя было Мандьюрбур, а прозвище Воин. Он предводительствовал воинами своей общины во всех сражениях, и ни одно из них не было проиграно. При жизни Мандьюрбура люди его общины считались непобедимыми. На земле этой общины проводились главные религиозные обряды маунг и некоторых соседних племен. На этих обрядах по традиции должно было присутствовать очень много людей с побережья и близлежащих островов. Но Мандьюрбур не терпел, чтобы кто бы то ни было из посторонних вступал на территорию общины без его разрешения и требовал, чтобы каждый участник обрядов обращался к нему лично за таким разрешением. Всех, кто без его позволения случайно или сознательно пересек границы общины – будь то старик или женщина, мужчина-воин или мальчик, – он собственноручно убивал... Члены его собственной общины боялись Мандьюрбура и стремились не вызывать его недовольства. Властвовал Мандьюрбур очень долго и умер стариком. Его кости поместили в особую пещеру и хранили как драгоценную реликвию... ПОКА МАНДЬЮРБУР БЫЛ ЖИВ, ЕГО ОБЩИНА ПОСТОЯННО ВРАЖДОВАЛА И ВОЕВАЛА СО ВСЕМИ ОКРУЖАЮЩИМИ ОБЩИНАМИ: ПОСЛЕ ЕГО СМЕРТИ ПРИ ПОСЛЕДУЮЩИХ ПРЕДВОДИТЕЛЯХ ОТНОШЕНИЯ С СОСЕДЯМИ НАЛАДИЛИСЬ И ПРИНЯЛИ МИРНЫЙ ХАРАКТЕР (Выделено мною – А.К.)" [Артемова, 1987. С. 119].

Еще более показательна другая "австралийская история", история главы диери пинару-пинару Ялины-пирамураны:

"Своего выдающегося и знаменитого за пределами племени отца Ялина-пирамурана ... затмил еще в молодости. Его боялись и соплеменники и иноплеменники; однако никто из аборигенов не отзывался о нем дурно, все говорили о нем с почтением и восхищением. Сделавшись пинару-пинару, Ялина-пирамурана добился такого положения, при котором все его решения принимались без возражений. Ни родные братья, ни другие авторитетные мужчины, которые были старше его по возрасту, не отваживались противиться его воле. Он возглавлял советы глав общин диери, под его руководством строились отношения диери с соседними племенами. Влияние Ялины-пирамураны простиралось на сто миль от места расселения диери. Просьбы и предложения его посланников редко встречали отказы даже в столь удаленных группах аборигенов. Отовсюду ему посылали подарки... Он единолично выносил решения о наказании нарушителей религиозных предписаний и других правил поведения, занимался разрешением споров и конфликтов между соплеменниками. В отличие от многих других австралийских лидеров Ялина-пирамурана вмешивался в ссоры мужчин, вызванные соперничеством из-за женщин, при этом, действуя вразрез с традиционными нормами аборигенов, он разлучал мужей и жен или женихов и невест, не испытывавших привязанности друг к другу, и соединял любовников" [Артемова, 1987. С. 120–21].

После смерти выдающихся ранних политических лидеров, при их менее вы-дающихся, более слабохарактерных приемниках все, как правило, возвращалось на круги своя.
В подобных случаях, конечно, трудно избежать впечатления, что мы имеем дело лишь с одним из дополнительных источников некритических флуктуаций. По-видимому, действительно, одно лишь действие этого фактора ни к каким значимым стабильным эволюционным сдвигам привести не может. Однако столь же очевидно, что действие данного фактора может оказаться вполне значимым совместно с дейст-вием иных движущих сил социокультурной эволюции. Так уже, если появление не-коего ялины-пирамураны прийдется на восходящую фазу "первобытного" эколого-демографического цикла, действие двух факторов может соединиться, дать резонанс и привести к более заметным результатам, чем это было бы при их изолированном действии. Особо же значимым действие этого фактора могло оказаться в условиях относительно стабильного роста населения, вызванного ощутимым повышением производительности земли, при достижении плотностью населения в соответствую-щем ареале пороговых значений.
Итак, достаточно очевидно, что при изучении самых ранних стадий социо-культурной эволюции было бы неправильно полностью абстрагироваться от действия этого фактора. Его действие (естественно, наряду с действием иных факторов, прежде всего эколого-демографических) выражалось в том, что первобытное общество не находилось в каждый данный заметный промежуток времени в состоянии полного, абсолютно устойчивого равновесия с полной неизменностью основных социальных характеристик. Его состояние было бы правильнее описать как состояние непрерыв-ной флуктуации около некоего "нормального" состояния. Другими словами, наряду с действием иных вышеупомянутых факторов случайные колебания в раскладке психо-физиологических инвариантов и т.п. (например, появление лиц с ярко выраженными задатками лидера в данном поколении и отсутствие подобных лиц в последующем поколении) приводят к заметным (хотя и не слишком сильным) флуктуациям некото-рых существенных социокультурных характеристик (данная община становится то менее эгалитарной, то более; то более политически централизованной, то менее; то более воинственной, то менее и т.д.). Таким образом, процесс становления социаль-ной стратификации, например, строго говоря, оказывается, по-видимому, невозмож-но описать просто как постепенный переход от более эгалитарного состояния ко все менее и менее эгалитарному. Скорее следует предполагать, что этот процесс выража-ется в том, что в багоприятных условиях маятник флуктуации задерживается около одного из полюсов, а затем не доходит полностью до обратного полюса. В конце концов, оказывается возможным смещение центра флуктуации, т.е. изменяется и сама норма. Кроме того флуктуация, происшедшая при близких к пороговым показателях, скажем, плотности населения может, по-видимому, запустить целую "цепную реак-цию" значимого эволюционного сдвига (например, политогенеза).
Конечно же, может показаться, что данный фактор способен играть сколько-нибудь заметную роль исключительно в эволюции сверхмалых первобытных социу-мов. В сколько-нибудь крупных социальных организмах подобные флуктуации, каза-лось бы, должны практически полностью скрадываться самим числом включаемых ими особей. Речь, казалось бы, здесь будет всегда идти о крайне удельно незначи-тельных флуктуациях (увеличении, скажем, доли меланхоликов в данном поколении на 0,001%); крупный многомиллионный социум всегда будет производить достаточ-ное число особей с выдающимися поведенческими предиспозициями к лидерству, число которых будет лишь крайне незначительно колебаться от поколения к поколе-нию и т.п. Кажется, все-таки, что утверждение о том, что данный фактор не должен играть какой-либо заметной роли в эволюции подобных социумов, не является столь уж абсолютно правильным, как это может показаться на первый взгляд. Дело в том, что во многих крупных социумах существуют нередко достаточно малочисленные и замкнутые группы лиц, от изменений в системе отношений между которыми, может зависеть в заметной степени ход эволюции гигантских социальных организмов. Наи-более очевидным примером здесь являются правящие линиджи в некоторых монар-хических государствах, но сказанное может иметь отношение и, например, к семей-ствам собственников сверхкрупных фирм и т.п.

§ 5

Собственно мутации

Если синтетическая теория биологической эволюции хоть сколько-то верна, становление вида Homo Sapiens Sapiens не могло произойти без определенных мутаций, в самом строгом смысле этого понятия. Вместе с тем достаточно очевидно, что связанное с этим существенное изменение человеческой биограммы не могло не оказать заметного воздействия и на трансформацию социальных структур носителей данной биограммы. В целом, не вызывает сомнения значимость этого фактора для биосоциокультурной эволюции наших предков на протяжении нескольких миллионов лет, предшествовавших появлению человека современного вида.
Имеются также определенные основания предполагать, что биологическая эволюция человека не остановилась полностью 40 тыс. лет назад (см., например: [Wilson, 1975; Lopreato, 1984]), а следовательно указанный выше фактор должен был играть какую-то роль в биосоциокультурной эволюции и Homo Sapiens Sapiens. Вместе с тем, определить эту роль хоть с какой-то точностью в настоящее время представляется практически невозможным. В то же время, строгости ради, эта движущая сила социокультурной эволюции должна быть учтена именно "особой строкой", ибо она заведомо не может быть полностью редуцирована к каким-либо более глубоким социальным факторам. Кроме того сознание существования некоторых факторов, действие которых невозможно, как правило, учесть, на мой взгляд, полезно и тем, что это лишний раз напоминает нам об определенных "границах познания" в этой области, о том, что здесь всегда будет оставаться и определенная зона непознанного, что мы вполне можем сталкиваться с такими социально-эволюционными сдвигами, в числе причин которых возможны и некоторые практически не поддающиеся в настоящее время учету факторы, а следовательно, в обозримом будущем мы их сколько-нибудь полно объяснить не сможем. Вместе с тем, какого-то прогресса в изучении действия этого фактора на процессы социокультурной эволюции Homo Sapiens Sapiens, на мой взгляд, добиться в принципе все-таки можно; любые конкретные исследования в данном направлении представляются мне крайне желательными.

§ 6

Квазибиологические социокультурные мутации

За последние двадцать лет целый ряд биологов попытался напрямую применить ин-струментарий синтетической теории биологической эволюции к изучению эволюции социальной (или, как они сами предпочитают ее обозначать, "культурной эволюции" – cм. прежде всего: [Lumsden & Wilson, 1981; Cavalli-Sforza & Feldman, 1981; Boyd & Richerson, 1985; Dawkins, 1976; Докинз, 1993. С. 176–186]; см. также: [Durham, 1990. P. 187–210; 1992. P. 331–335 и т.д.]. Попытки эти встретили множество возражений (в значительной степени обоснованных) со стороны социологов и социальных антро-пологов (cм., например: [Hallpike, 1986; Sanderson, 1990 и т.д.]).
Вместе с тем определенное рациональное зерно в этих попытках, на мой взгляд, есть, и внести какой-то полезный вклад в общую теорию социокультурной эволюции указанным выше исследователям, я считаю, удалось. Действительно, опре-деленные (хотя и вполне ограниченные) аналогии между процессами социальной и биологической эволюции все-таки возможны. В социальном организме вполне воз-можно найти некий отдаленный аналог генотипу – определенный набор культурно значимых текстов (совсем не обязательно зафиксированных в письменной форме), в значительной степени в соответствии с которыми строится жизнь социума, воспроиз-водятся социальные практики и институты (социальный фенотип).
Можно здесь найти какой-то аналог и биологическим мутациям. Действи-тельно, передача сколько-нибудь значительного объема информации на протяжении значительных промежутков времени абсолютно без всяких искажений, как кажется, является в принципе невозможной. Определенные ошибки и искажения здесь явля-ются практически неизбежными, что должно уже само по себе приводить и к каким-то (пускай самым незначительным) изменениям и в социальном "фенотипе". Напри-мер, ошибка, вкравшаяся при переписывании в богослужебную книгу, может привес-ти к тому, что и богослужение будет совершаться использующим ее священником чуть иным способом, чем это делалось изначально. Накопление же таких ошибок со временем может привести и к достаточно заметному изменению формы обряда.
Итак, здесь вырисовывается некий вполне автономный (хотя и достаточно слабый) источник социальных изменений, который снова кажется невозможным ре-дуцировать полностью к каким-либо более глубоким социальным факторам. В то же время, мне сначала казалось, что перед нами в данном (как и в предыдущем) случае опять некий по-преимуществу "черный", "теневой" фактор, действие которого можно предполагать, но практически невозможно учесть, фактор, лишь вносящий дополни-тельную неопределенность, но учет которого практически неспособен помочь пони-манию причин каких-либо эволюционных сдвигов.
Затем я, однако, подумал, что можно привести пример по крайне мере одного хорошо известного cущественного социального сдвига, одной из причин которого, согласно наиболее распространенной версии было именно действие данного фактора. Речь идет о расколе XVII в. в русском православии.
Действительно, согласно одной из распространенных версий это имело от-ношение к накоплению ошибок в богослужебных книгах и связанной с этим нарас-тающей дивергенцией между ритуальными формами Русской Православной и иными Православными Церквами [Ключевский, 1988 /1908/. С. 268–270]. Попытка же при-вести русскую православную традицию в соответствие с "южным" (согласно этой версии не деформированным искажениями) каноном, как известно, привела к доста-точно значимым эволюционным сдвигам в российском обществе. Здесь даже не су-щественно, что вышеописанная версия не является общепринятой; что события мог-ли развиваться и совсем иным образом (не существенно, скажем, "северный" ли ка-нон подвергался бóльшим искажениям, или "южный"). Существенно, что перед нами один из возможных механизмов воздействия данного фактора на ход социокультур-ной эволюции, который может быть формально описан следующим образом: в случае распространения некоего комплекса культурных норм на значительной территории, среди нескольких сообществ, имеющих между собой достаточно низкий уровень кон-тактов, уже одно действие рассматриваемого фактора должно приводить к появле-нию с течением времени значимых различий между изначально идентичными куль-турными комплексами. В дальнейшем, в случае интенсификации контактов факт по-добных различий будет практически неминуемо обнаружен, а для культурно-нормативных комплексов определенного типа практически неминуемо встанет во-прос о том, какой из культурно-нормативных вариантов является значимым, а, следо-вательно, и вопрос о приведении некоторых из подобных комплексов в соответствие с другими, что и может явиться источником значимых эволюционных сдвигов.
Приведу (на этот раз без развернутых комментариев) еще один пример воз-можного действия "культурно-мутационных" механизмов:
Текст шестого аята пятой суры Корана (al-Ma'idah – "Трапеза") выглядит следующим образом: ya ayyu-ha 'l-ladhina amanu idha qumtum ilà 'l-salati fa-'ghsilu wujuha-kum wa-aydiya-kum ilà 'l-marafiq wa-'msahu bi-ru'usi-kum wa-'arjulI/A-kum ilà 'l-ka`bayn. В переводе Крачковского этот текст выглядит следующим образом: "О вы, которые уверовали! Когда встаете на молитву, то мойте ваши лица и руки до локтей, обтирайте голову и ноги до щиколоток" [Крачковский, 1991. С. 91].
Перевод этот представляется вполне правильным, но только если падежную ("и`рабную") огласовку в слове arjul "ноги" в данном айате читать (подобно, скажем, большинству шиитов) как касру (-i: соответственно – arjuli-kum). Однако, например, большинство суннитов читает здесь фатху (-a: соответственно – arjula-kum), в результате чего смысл айата существенно меняется – получается, что перед молитвой ноги до щиколоток нужно мыть, а не просто обтирать (что для традиционного религиозно-ориентированного общества может быть исключительно важным). Ясно, что изначально в тексте айата, произнесенном Мухаммадом, было сказано либо arjulA-kum, либо arjulI-kum. А в дальнейшем в одной из традиций произошло небольшое (но, как мы видим, достаточно значимое) искажение.
В заключение рассмотрения данного фактора считаю нелишним еще раз подчеркнуть, что роль данной движущей силы социокультурной эволюции представляется крайне ограниченной. Перед нами здесь, судя по всему, вполне автономный, но достаточно второстепенный социально-эволюционный фактор. Впрочем, его роль представляется достаточно значимой в процессе дивергенции человеческих культур (в особенности в языковой дивергенции (см., например: [Durham, 1990; 1992], процессе, который может в полной мере быть назван именно эволюционным).

§ 7

Конфликт интересов

Уже в достаточно развитых сообществах животных интересы особей отнюдь не тождественны интересам сообщества, и не явлются полностью совместимыми друг с другом. Полное удовлетворение потребностей одной особи исключает подобное удовлетворение потребностей другой. И речь здесь не идет об одних лишь "материальных" потребностях. Скажем, возрастание ранга одной особи означает, как правило, понижение ранга другой и достигается, как правило, через достаточно напряженную борьбу. В любом случае, во всяком сколько-нибудь высокоорганизованном (и даже не обязательно только человеческом сообществе) никогда не может быть такого, чтобы текущим положением вещей были довольны абсолютно все члены сообщества. Всегда в сообществе будет и определенное количество особей, стремящихся изменить существующее status quo.
Уже простой конфликт интересов двух особей отнюдь не иррелевантен про-блемам социокультурной эволюции. Он может быть, скажем, одним из источников смены лидеров сообщества, а, как уже отмечалось выше, личные качества лидера мо-гут влиять на определенные существенные структурные характеристики сообществ уже у приматов.
Таким образом, уже конфликт интересов "однородных индивидов" выступает в качестве значимого фактора социокультурной эволюции. Однако значимость эта заметно возрастает как только речь заходит об индивидах "неоднородных". Скажем, одно дело, когда у австралийцев конфликт интересов двух высокоранговых мужчин привел к изменению баланса сил в пользу одного из них. Но совсем другие следствия в таком обществе может иметь конфликт интересов мужчины и женщины. Традици-онные нормы австралийских аборигенов закрепляют достаточно приниженное поло-жение женщин, давая мужу ощутимо больше прав, чем жене. Однако отнюдь не все женщины с таким положением дел мирятся – описано достаточно много случаев, ко-гда отдельные австралийские женщины пытались добиться изменения баланса в свою пользу; при этом не все из этих попыток были абсолютно неудачными. Очевидно, что подобного рода деятельность может явиться фактором действительно значимого социально-эволюционного сдвига, прежде всего трансформации неэгалитарного пер-вобытного общества в эгалитарное.
Значимость рассматриваемого фактора еще более возрастает, как только от анализа конфликта индивидуальных интересов мы переходим к изучению групповых интересов. Подобные конфликты засвидетельствованы снова уже среди приматов (и я не сомневаюсь в том, что такие факты должны быть известны и для не столь высоко-организованных животных), отмечена среди них уже и определенная координация действий особей, имеющих общие интересы, для их удовлетворения. Так хорошо описано объединение высокоранговых приматов для доминирования в своих сообще-ствах (см., например: [Менинг, 1982. С. 307]). А Ф. де Ваал, скажем, описывает кон-фликт между молодыми самцами шимпанзе, стремящимися свергнуть власть старого самца, и самками сообщества, стремящихся сохранить его в качестве лидера локаль-ной группы [de Waal, 1982].
Среди людей все тот же конфликт интересов мужчин и женщин может выли-ваться отнюдь не только в столкновения между отдельными индивидами, но и при-нимать форму достаточно организованных групповых конфликтов с заметной коор-динацией действий среди лиц, имеющих общий интерес. Для тех же австралийцев хо-рошо описаны вполне организованные и скоординированные действия мужчин, на-правленные на поддержание своего господства над женщинами [Толстов, 1931. С. 94–97; Артемова, 1987].
Уже для некоторых традиционных аграрных обществ описаны и аналогичные организованные скоординированные действия женщин, направленные на защиту своих собственных интересов, например:

"Женщина в селении Марзак. (столице Феццана в Османский период) если с ней обходились таким образом, что она чувствовала, что задеты ее права или ее честь, обращалась за помощью к главе женщин селения, которую называли шейха, и если шейха убеждалась, что женщина права... и ее действительно обидел какой-либо мужчина (даже если это ее муж), то она издавала продолжительный пронзительный крик с характерным тоном. Женщины всей деревни... собирались к дому шейхи, садились вокруг нее и начинали петь песни, специально сочиненные для того рода “забастовок” (подобные акции имеют местное название ан-нау), и продолжали отказываться работать и возвращаться в свои дома, а также есть и пить, пока не будут восстановлены права и достоинство обиженной женщины... Как правило, несколько авторитетных мужчин селения выступают в качестве посредников и стараются разрешить конфликт, при этом шейха знакомит их с сутью конфликта и участвует в выработке условий примирения. В переговорах участвует также и человек, выбранный мужчиной-обидчиком в качестве своего представителя... Обычно мужчину обязывают принести извинения и уплатить некоторую сумму денег, на которые шейха покупает духи, благовония, местную косметику и раздает это всем женщинам, участвовавшим в “бунте”, после чего призывает их вернуться к обычной жизни" ([Jami, 1973. S. 124]; цит. по: [Ibn Musa, 1984. S. 94–95].

Особенно значимым данный фактор становится, конечно, в сложных постпервобытных обществах, где конфликт между интересами представителей разных социальных групп, слоев, сословий, классов и т.д. (через вызванные этим скоординированные попытки представителей соответствующих слоев изменить ситуацию в свою пользу) становится одной из важнейших сил социокультурной эволюции. Это, пожалуй, одно из "рациональных зерен" марксизма, но, конечно, не только марксизма – значение конфликта (в том числе и конфликта классового, но, конечно, отнюдь не только его) как важнейшей движущей силы социокультурной эволюции подчеркивается и многими (хотя, конечно, и далеко не всеми) исследователями немарксистских ориентаций (см., например: [Coser, 1956; Mannheim, 1957. P. 139–146; Lenski, 1966; Dahrendorf, 1959; Collins, 1975; Kammeyer et al., 1994. P. 632; Vago, 1999. P. 18–26; Claessen 2000. P. 101–112 и т.д.]; обзор основных немарксистских теорий конфликта см., например: [Collins, 1988. P. 117–148]). Высказывались, кстати, и совершенно разумные, на мой взгляд, сомнения – а правильно ли в качестве действительной движущей силы социокультурной эволюции рассматривать именно социальный конфликт, само реальное столкновение двух враждующих сил, одна из которых, скажем, пытается изменить статус-кво в свою пользу, а другая – этот статус-кво сохранить. Действительно, если в подобной ситуации вторая сторона по тем или иным причинам не окажет сопротивления, и первая сторона изменит положение вещей в свою пользу без всякого реального социального конфликта, значимый эволюционный сдвиг произойдет только скорее. В случае же, если сопротивление будет оказано, и реальный социальный конфликт все-таки произойдет, вторая сторона вполне может выйти из него победителем и добиться сохранения статус-кво, и значимого социально-эволюционного сдвига в таком случае может и не произойти, либо такой сдвиг будет заметно менее значительным, чем если бы подобное сопротивление не было бы оказано (см., например: [Cohen, 1968. P. 183–186; Boudon, 1986]). Реальные социальные конфликты зачастую выступают как сила, скорее сдерживающая, чем движущая социокультурную эволюцию. И в качестве фундаментальной движущей силы корректнее, видимо, рассматривать именно конфликт интересов, а не продуцируемый им реальный социальный конфликт. Последний же, если и может выступать в качестве движущей силы каких-то социальных сдвигов, должен, по-видимому, рассматриваться в качестве вторичного фактора, продуцируемого действием более фундаментальных эволюционных движущих сил.

§ 8

"Механизм развертывания потребностей"

В марксистской социологии, как правило, обозначается как "закон возвышения потребностей". Ссылка при этом, как правило, делается (делалась?) на вполне правильное, на мой взгляд, в своей основе утверждение Немецкой идеологии: "...Сама удовлетворенная первая потребность, действие удовлетворения и уже приобретенное орудие удовлетворения ведут к новым потребностям..." [Маркс, Энгельс, т. 3. С. 27]. Данный "механизм" представляется вполне реальным, и его появление кажется вполне объяснимым. Похоже, его можно рассматривать как частное проявление некоего универсального свойства всего живого, обладающего, по-видимому, гигантским потенциалом, не реализуемым, как правило, в обычных условиях (cм., например: [Медников, 1982. С. 78–81]).
Судя по всему, уже как минимум млекопитающие (даже не обязательно толь-ко приматы) обладают ощутимым потенциалом развертывания потребностей, что вы-глядит вполне полезным эволюционным приобретением. Оно может оказаться по-лезным, например, для адаптации к кардинально изменившимся внешним условиям, когда актуализация ранее "неактуальных" потребностей может оказаться имеющей решающее значение для выживания популяции. Или, скажем, особь, удовлетворив-шая элементарные пищевые потребности (прежде всего в углеводах и белках) и начи-нающая испытывать потребность в более "изощренной" пище, таким образом стиму-лируется, "толкается" по сути дела к поиску некоторых желательных для оптималь-ной жизнедеятельности организма редких микроэлементов, витаминов и т.п., что, ес-тественно, может быть фактором потенциально несколько увеличивающим шансы данной особи выжить и оставить жизнеспособное потомство. И т.д.
Вместе с тем обозначение данного механизма как "закона ВОЗВЫШЕНИЯ потребностей" не может не вызвать определенных возражений. Прежде всего, слово "возвышение" (как и все однокоренные с ним слова – "высокий", "выше" и т.п.) неиз-бежно имеют некоторую "позитивную" оценочную окраску. "Высшее" практически неизбежно (вольно или невольно) воспринимается как нечто, лучшее, чем все "низ-шее". Процесс "возвышения" таким образом практически неизбежно осмысливается как процесс "улучшения"; в результате, "закон возвышения потребностей" начинает практически неизбежно восприниматься как источник не просто социокультурной эволюции, а именно как движущая сила прогресса. Между тем, механизм развертыва-ния потребностей отнюдь не всегда действует в сторону их "возвышения" (какие бы ныне принятые критерии "высоты – низости" мы не использовали). Например, инди-вид с садистскими наклонностями, подвергнув оказавшуюся в его власти жертву про-стому бичеванию, начинает испытывать потребность применить и более изощренные пытки. Очевидно, что в этом случае мы будем иметь дело со все тем же механизмом развертывания потребностей, но вряд ли какой-нибудь исследователь (и не только исследователь) решится назвать потребность загнать иголки под ногти своего ближ-него более высокой, чем желание просто его избить (прежде всего из-за указанных ранее сильных "позитивных" коннотаций слова "высокий"); вряд ли кто-либо (кроме разве что самых отъявленных "диалектиков") будет всерьез рассматривать подобное "возвышение потребностей" как фактор прогресса.
Я бы сказал, что в результате действия этого механизма "развертываются" одновременно и "добрые", и "злые" потребности (как впрочем и потребности этиче-ски нейтральные). В результате, данный "механизм" оказывается одновременно фак-тором как "прогресса", так и "антипрогресса". Во многом под действием этого факто-ра реальные процессы социального развития и оказываются единством прогрессив-ных, антипрогрессивных и одноуровневых составляющих, когда, как правило, стано-вится одновременно и "лучше" (по одним показателям), и "хуже" (по другим показа-телям), синхронно растет и "количество добра", и "количество зла". Данный фактор может, видимо, рассматриваться как в заметной степени направленная движущая си-ла социального развития, но не прогресса.

§ 9

Исследовательская активность

Уже на дочеловеческом уровне среди ряда высокоорганизованных животных отмеча-ется существование обусловленной во многом генетически поведенческой предрас-положенности к исследовательской активности, которую можно рассматривать в ка-честве вполне автономной и фундаментальной движущей силы социокультурной эво-люции.
В достаточно явном и четком виде эта активность описана уже у крыс:

"Колония крыс помещалась в камеру с многочисленными отсеками – “комнатами”, в которых имелись предметы для удовлетворения всех вообразимых “первичных” потребностей: еда, питье, половые партнеры и т.д. Предусмотрена даже комната для “развлечений” – с лесенками, манежами, беличьими колесами, педалями, вызывающими технические эффекты. В одной из стен камеры была дверь, ведущая в неисследованное пространство, и именно отношение крыс к этой двери более всего занимало ученых. Отдельные особи стали проявлять к ней нарастающее внимание вскоре после того, как комфортабельная камера была полностью освоена. Это не было похоже на досужее любопытство. Сердцебиение и электрическая активность мозга, усиленное мочеиспускание и дефекация, да и все внешнее поведение, бесспорно, свидетельствовали о сильном стрессе, испытываемом каждой из “заинтригованных” крыс при приближении к загадочному объекту, и особенно – при первых попытках проникнуть за дверь" [Назаретян, 1991. С. 85–86].

В еще более развитой и интенсивной форме эта активность описана у прима-тов, особенно высших, при этом у них эта активность отчетливо проявляет себя уже и в инструментальной деятельности. Исследовательская активность свойственна раз-ным особям популяции в разной мере. Молодым особям они свойственна заметно больше, чем старым, низкоранговым – в большей степени, чем высокоранговым; до-минантам и самым старым особям она почти не свойственна вообще [Бутовская, Файнберг, 1993].
На мой взгляд, совершенно очевидно, что здесь перед нами вполне автоном-ная и досточно мощная движущая сила социокультурной эволюции, действовавшая на протяжении всей эпохи существования человечества, но оказывавшаяся зачастую в той или иной степени эффективно блокированной. Скажем, достаточно очевидна важнейшая роль этого фактора в создании такой важнейшей вторичной движущей силы социокультурной эволюции как технологический рост. Не менее существенна, впрочем, и его роль в появлении новых и трансформации старых социальных и поли-тических институтов, в появлении новых и трансформации старых форм художест-венного творчества, игровой культуры и т.д. и т.п.
Существует, конечно, определенный соблазн редуцировать эту движущую силу социокультурной эволюции к действию "механизма развертывания потребно-стей", но, как кажется, достаточных оснований для этого все-таки нет, ибо речь здесь идет, судя по всему, именно об одной из действительно фундаментальных человече-ских потребностей.

§ 10

Само функционирование социальных систем определенного типа

При анализе социокультурной эволюции конкретных обществ я несколько раз сталкивался с такими случаями, когда определенные эволюционные сдвиги ока-зывалось невозможным объяснить действием ни одного из описанных выше фунда-ментальных факторов, или какими-либо выводимыми из них вторичными факторами. В начале я был склонен обозначать эту движущую силу социокультурной эволюции как "структурные противоречия" внутри самой социальной системы. Однако вскоре у меня появились большие сомнения по поводу корректности подобного обозначения.
В качестве примера здесь может служить модель кризиса Османской Импе-рии, предложенная известным американским исследователем Макниллом [McNeill, 1964]. Суть этой модели сводится к следующему. Необходимым условием нормаль-ного функционирования Османской Империи эпохи расцвета была ее внешняя экс-пансия. Эта экспансия обеспечивала Империи постоянный приток ресурсов с вновь завоевываемых территорий, позволяя наряду с прочим, скажем, поддерживать доста-точно низкий уровень налогообложения в ее центре. Однако экспансия эта не могла продолжаться бесконечно. Как только расстояние между центром и действующими армиями начинала превышать некоторую пороговую величину, эффективность бое-вых действий резко падала и экспансия начинала захлебываться и должна была рано или поздно сойти на нет. Однако Империя просто не могла остаться прежней, пре-кратив экспансию. Уже одно сокращение притока ресурсов в центр заставляло прави-телей увеличивать налогообложение в центральных районах, что влекло за собой из-менение налоговой системы, налогового аппарата и т.д., т.е. неизбежно вело к тому или иному эволюционному сдвигу. Даже если бы османам и удалось в таких условиях продолжить экспансию, без определенного эволюционного сдвига (связанного с во-енными реформами, созданием сети вторичных центров на периферии Империи или кардинальным совершенствованием системы коммуникаций и т.д.) это все равно произойти не могло. Даже если представить, что в подобной системе все вышеупо-мянутые движущие силы социокультурной эволюции оказались полностью блокиро-ванными, подобная система была обречена на то, чтобы рано или поздно испытать существенный эволюционный сдвиг, ибо само ее функционирование порождало си-лы, достаточные для подобного сдвига. По-видимому, в подобных случаях и имеет смысл говорить о функционировании системы как одном из источников движущих сил ее эволюции.
Приведу еще один пример. Функционирование хозяйственной системы Ме-сопотамии в том виде, как она сложилась к началу III тыс. до н.э., вело к крайне мед-ленному, но постоянному засаливанию почв ареала, а, следовательно, к столь же медленному, но постоянному падению урожайности. Процесс этот был достаточно медленным, чтобы проходить незамеченным для каждого данного поколения, но дос-таточно постоянным для того, чтобы на протяжении нескольких веков (за которые урожайность снизилась в несколько раз) приводить к ощутимым социальным послед-ствиям. Это явилось, скажем, по-видимому, одной из причин необратимой дезинте-грации во II тыс.до н.э. крайне централизованных государственно-храмовых систем Двуречья, сложившихся там во второй половине III тыс.до н.э. – количество избы-точного продукта, производимого ареалом, оказалось уже недостаточным для того, чтобы обеспечивать стабильное функционирование крайне громоздкого бюрократи-ческого аппарата III династии Ура. Происшедшая в результате этого ощутимая поли-тическая и экономическая децентрализация имела при этом скорее положительные, чем отрицательные последствия. В Двуречье появляются "вольные города" (Ниппур, Урук, Сиппар, Вавилон) с хорошо защищенными правами и достоинством их граж-дан [Оппенхейм, 1980. С. 121–122], ослабление государственного контроля над эко-номикой в сочетание с мощными стимулами непосредственно создаваемыми про-должавшей падать урожайностью и необходимостью этому как-то противодейство-вать было, по-видимому, одной из причин быстрого технического прогресса в Месо-потамии II тыс. до н.э., когда она становится однозначным мировым технологиче-ским лидером, когда там делается значительное число важных изобретений; более то-го, большинство важных технических изобретений делается в этом тысячелетии именно в Месопотамии [Чубаров, 1991].
Как кажется, оба рассмотренных случая можно вполне подвести под одну модель. В обоих случаях само функционирование системы ведет к ее эволюции, ибо оно идет за счет потребления некоего невозобновляемого ресурса. Как только "запа-сы" этого ресурса истощаются ниже некоего порогового значения, эволюционный сдвиг (хотя бы и форме дегенерации) оказывается практически неизбежным. Либо находится способ возобновлять используемый ресурс, либо находится ему какая-то альтернатива, либо никакого удовлетворительного ответа не находится вообще, и система просто дегенерирует – эволюционный сдвиг в любом случае происходит.
Достаточно очевидно, что все, только что сказанное, имеет и самое прямое отношение к современной мировой системе. Точно так же, как было описано выше, само функционирование этой системы не может не порождать сил, которые должны ее рано или поздно изменить, даже если представить себе, что все описанные выше эволюционные факторы оказались полностью заблокированными. Это практически неизбежно уже потому, что функционирование мировой системы в ее современном виде не может осуществляться без интенсивного потребления невозобновимых ре-сурсов. Создаваемое же этим функционированием исчерпание таких ресурсов будет создавать все новые и новые силы, толкающие систему к ее изменению, даже если бы как-то удалось остановить демографический рост, рост потребностей и т.д. – это при-вело бы лишь к стабилизации темпов исчерпания невозобновляемых ресурсов, лишь отодвигающей срок очередного значительного эволюционного сдвига (им, кстати, может быть и не ароморфоз, а дегенерация), но не устраняющей его. Подчеркну еще раз, что кардинальный эволюционный сдвиг в подобных случаях представляется практически неизбежным (хотя отнюдь не является неизбежным его какое-то опреде-ленное направление), ибо любой из возможных сценариев (нахождение замены нево-зобновимым ресурсам, переход к их возобновлению, отсутствие адекватного решения и т.д.) ведет к значимым (но не идентичным) социальным сдвигам.

ЗАКЛЮЧИТЕЛЬНЫЕ ЗАМЕЧАНИЯ К ГЛАВЕ I

A

Необходимо обязательно иметь в виду, что для хорошо сбалансированного традиционного общества социокультурная эволюция – вещь вообще-то, как правило, скорее нежелательная, чем желательная. Социальные сдвиги чаще ведут к тому, что людям становится жить скорее хуже, чем лучше. Конечно, действие выше указан-ных сил может привести и к "эволюционному прорыву", к "социальному ароморфо-зу", но чаще оно ведет к болезненной идиоадаптации, дегенерации или просто выми-ранию социумов. Первобытное сообщество не выработавшее механизмов блокирова-ния демографического роста, будет скорее всего обречено на периодические крайне болезненные кризисы, связанные с массовыми голодовками, вымиранием и т.п. К близким последствиям приведет и неблокированное действие механизма развертыва-ния потребностей. Если же такое сообщество не способно противостоять приходу к власти в нем чрезмерно амбициозного индивида с выдающимися лидерскими качест-вами (а не поставить его "на место", или просто изгнать), это приведет скорее не к "восходящей политической эволюции", а к гибели данного сообщества в бесконечных конфликтах с соседями и т.п. Естественный социальный отбор в течение большей части существования человечества шел поэтому скорее на способность заблокировать движущие силы социокультурной эволюции, чем наоборот. Сообщества, вырабо-тавшие механизмы блокирования этих движущих сил имели, судя по всему, несрав-ненно лучшие шансы выжить, чем сообщества, таких механизмов не выработавшие. Поэтому типичным результатом социокультурной эволюции первобытных сообществ представляется ее почти полное прекращение, не выход социумов за пределы перво-бытности, а появление сообществ, подобных охотникам-собирателям хадза, столь превосходно описанным Дж. Вудберном [Woodburn, 1972; 1979; 1982; 1988 и т.д.], сообществ, выработавших эффективные механизмы блокирования всех основных движущих сил социокультурной эволюции, стабильных сообществ, находящихся в практически полном гармоничном равновесии с их естественной средой, и, судя по всему, способных устойчиво воспроизводить себя в течение сотен тысяч лет (конеч-но, при отсутствии радикальных изменений их естественной и внешней социальной среды). Сообщества, вышедшие за порог первобытности предстают скорее как не-кая аномалия, как случаи, когда неспособность сообществ достичь равновесного со-стояния на первобытном эволюционном уровне привело не к их вымиранию, а к бо-лезненному переходу на более "высокий" эволюционный (энергетический) уровень, и к попыткам (далеко не всегда успешным) достигнуть равновесия уже на этом уровне.
Еще раз напомню, что последнего типа процессы требовали от людей, в них вовлеченных, колоссальных жертв. В особенности это относится к тем обществам, которые, с нашей точки зрения, развивались наиболее успешно, к тем кто смог пе-рейти к раннему, а затем и к позднему, интенсивному земледелию, создал города, го-сударства, цивилизации. Напомню, что в результате нескольких тысяч лет эволюции от относительно благополучных охотников-собирателей верхнего палеолита к высо-ким цивилизациям первого тысячелетия до н.э. – первого тыс.н.э. люди стали много больше работать, значительно хуже питаться, больше болеть, почти в два раза раньше умирать и т.п. [Козинцев, 1982; Алексеев, 1989; Коротаев, 1991а; Федосова, 1994; Harris, 1978; Boserup, 1972 и т.д.].
Ситуация стало несколько меняться к лучшему в нескольких цивилизацион-ных зонах лишь в последние два тысячелетия, при том что кардинальные сдвиги к лучшему произошли по большинству из упомянутых выше показателей лишь за по-следние два века. При этом трудно ждать, что создатели наших цивилизаций полага-ли, что ухудшение их уровня жизни идет ради роста этого уровня у их крайне отда-ленных потомков.

B

РАНЖИРОВАНИЕ

На мой взгляд, имеет смысл попытаться и как-то ранжировать описанные выше движущие силы социокультурной эволюции по их значимости.
Здесь, впрочем, нужно сразу же сделать существеннейшую оговорку. Сравни-тельная значимость различных факторов меняется во времени и пространстве, или, другими словами, в разных конкретных условиях различные движущие силы социо-культурной эволюции будут иметь разную сравнительную значимость. Например, в период неолитической эволюции и непосредственно после нее едва ли не наиболее значимой движущей силой социокультурной эволюции неолитических и постнеоли-тических обществ был демографический рост. В это время это был к тому же и едва ли не основной фактор не просто социокультурной эволюции вообще, а во многом именно "восходящей" социокультурной эволюции, социального развития, фактором роста уровня организации социумов, их внутренней дифференциации и т.д. [Harris, 1978; Дюркгейм, 1900. С. 205–210 /= 1991. С. 239–241/; Спенсер 1866. С. 51; 1898. С. 290–292; Harner, 1970; Service, 1975. P. 42–43, 276–286; Хазанов, 1979. С. 141–144; Коротаев, 1989; 1991 и т.д.]. Конечно, в настоящее время этот фактор продолжает оставаться значимой движущей силой эволюции (правда, совсем не очевидно, что "восходящей") мирового сообщества, в целом, и Третьего Мира, в частности. Но, су-дя по всему, он играет достаточно второстепенную роль в эволюции наиболее разви-тых обществ, сильно уступая по своей значимости таким движущим силам, как "ме-ханизм развертывания потребностей" или "исследовательская активность".
Поэтому не кажется разумным пытаться предлагать некое жесткое ранжиро-вание факторов социокультурной эволюции по их значимости (типа "демографиче-ский фактор всегда и везде значимее исследовательской активности" или наоборот), верное для "всех времен и народов".
Более целесообразным представляется более мягкое ранжирование групп факторов (внутри которых сравнительная значимость будет существенно варьировать во времени и пространстве).

ПЕРВАЯ группа (НАИБОЛЬШЕЙ) значимости:
– "демографический фактор" (переходит в группу меньшей значимости в современ-ных развитых обществах);
– конфликт интересов (в сложных и сверхсложных социумах);
– "механизм развертывания потребностей";
– исследовательская активность;
– спонтанное изменение естественной среды (в случае ее радикального изменения);
– для эпохи, предшествовавшей появлению вида Homo Sapiens Sapiens, в эту же группу имеет смысл отнести и биологические мутации (без которых трансформация сообществ наших дочеловеческих предков в собственно человеческое общество представляется в принципе не возможной);
– посколько речь идет об анализе эволюции отдельных социумов сюда же имеет смысл относить и изменение внешней социальной среды, если речь, конечно не идет о крайне редких случаях изолированно существующих социумов (типа полярных экс-кимосов Гренландии в течение нескольких веков, предшествовавших первым контак-там с европейцами [Файнберг, 1967];
– само функционирование социальных систем определенного типа может быть ис-ключительно значимой движущей силой их эволюции, но как уже говорилось, ска-занное не относится к достаточно большому числу социумов.

ВТОРАЯ группа (СРЕДНЕЙ) значимости:
В определенных условиях в эту группу попадает "демографический фактор", спон-танное изменение естественной среды, конфликт интересов (в простых недифферен-цированных социумах).

ТРЕТЬЯ группа (ОТНОСИТЕЛЬНО МАЛОЙ) значимости:
– немутационное варьирование сочетания генов в генотипах особей популяции;
– собственно мутации (после появления вида Homo Sapiens Sapiens);
– квазибиологические социальные мутации;

НАПРАВЛЕННЫЕ – НЕНАПРАВЛЕННЫЕ
"НАПРАВЛЕННЫЕ" (т.е. факторы социального развития, а не только социокультур-ной эволюции, но совсем не обязательно факторы социального прогресса):
– "демографический рост";
– "механизм развертывания потребностей";
– исследовательская активность;
"НЕНАПРАВЛЕННЫЕ":
– немутационное варьирование сочетания генов в генотипах особей популяции;
– собственно мутации (после появления вида Homo Sapiens Sapiens);
– квазибиологические социальные мутации;
– спонтанное изменение естественной среды;
с оговорками:
– конфликт интересов (в сложных и сверхсложных социумах);
– изменение внешней социальной среды;
– "само функционирование социальных систем, связанное с потреблением невозоб-новимых ресурсов".

C

Итак, я склонен утверждать, что социокультурная эволюция является результатом действия достаточно большого числа в высокой степени автономных разнонаправ-ленных фундаментальных факторов, сравнительная значимость которых существенно меняется во времени и пространстве, и к тому же порождающих множество значи-мых вторичных факторов – технологический рост, диффузия, антропогенное измене-ние естественной среды и т.п. Все это является одной из объективных причин тех ко-лоссальных трудностей, с которыми сталкиваются социологи и социальные антропо-логи в их попытках создать общую теорию социокультурной эволюции, и частично объясняет крайнюю незначительность результатов, достигнутых до сих пор на этом пути.
В заключение я хотел бы подчеркнуть, что предложенный мной "список" фундаментальных факторов социокультурной эволюции является открытым. Я вполне допускаю, что при внимательном анализе реальных процессов социокультурной эволюции можно обнаружить и какие-то другие, не учтенные выше, фундаментальные (не редуцируемые на социологическом уровне анализа к каким-либо более глубоким) движущие силы. Так, скажем, возможно, имеет смысл для процесса социо-культурной эволюции выделить не только аналог "мутации" (шестой фактор в предложенном выше списке), но и аналог "немутационного варьирования генов, применительно к данному случаю, видимо, "культургенов" (culturegens [Lumsden, Wilson, 1981]) или "мемов" (memes [Dawkins, 1976]) в генотипах особей популяции".
Неочевидно до конца также, что в качестве полностью редуцируемой к вышеназванным факторам можно рассматривать и такую популярную у многих исследователей движущую силу социокультурной эволюции как "структурные противоречия". Главное же, соовершенно неочевидно, что к вышеназванным факторам может быть полностью редуцирована такая важнейшая сила социокультурной эволюции (и при этом, как уже отмечалось выше, видимо, единственный направленный фактор прогресса) как стремление людей приводить сущее в соответствие с должным.
С другой стороны, я вполне допускаю и возможность того, что может быть показан вторичный, производный, нефундаментальный характер некоторых факто-ров, представляющихся на первый взгляд именно фундаментальными.

Глава II

ОТ ОДНОЛИНЕЙНЫХ МОДЕЛЕЙ
СОЦИОКУЛЬТУРНОЙ ЭВОЛЮЦИИ
К НЕЛИНЕЙНЫМ?

Ниже я проанализирую несколько подходов к изучению социокультурной эволюции. Конечно же, каждый из этих подходов представлен многими теориями. Однако чтобы рассмотреть должным образом все эти теории нам потребовалась бы отдельная (и достаточно толстая) монография. Поэтому я ограничусь детальным рассмотрением лишь одной (самой влиятельной, на мой взгляд, по крайней мере в культурной антропологии) теории в рамках каждого из этих подходов.

§ 1

Однолинейный подход

Линия – одномерна. Поэтому, представляется вполне возможным говорить о ли-нии/траектории эволюции (или линии развития) отдельного общества. Однако если мы говорим о линии эволюции значительного числа обществ, это будет оправдано, только если соблюдается хотя бы одно из двух ниже названных условий.

О единой линии социокультурной эволюции можно говорить, если мы применяем один единственный критерий эволюции (которая в таком случае обычно отождеств-ляется с развитием и/или прогрессом).
О единой линии социокультурной эволюции можно было бы вполне обоснованно го-ворить, если бы существовала полная, стопроцентная корреляция (или, другими сло-вами, функциональная зависимость) между всеми основными одномерными показа-телями социокультурной эволюции.

Первый подход, очевидно, не выдерживает никакой серьезной критики, однако, тем не менее, иногда все-таки применяется. Например, наиболее распространенная в настоящее время однолинейная трехчленная схема, постулирующая существование универсальных стадий присваивающего, аграрного и индустриального хозяйства (к которым зачастую добавляется постиндустриальная стадия), кажется просто-напросто результатом последовательного применения одного-единственного технологического критерия. Другая однолинейная эволюционистская схема такого рода восходит к Ге-гелю и опирается на последовательное применение одного-единственного "критерия свободы" (при этом, едва ли не при "орвелловском" понимании самой "свободы") – в России подобные попытки предпринимались еще в 60-е годы [Поршнев, 1966. С. 190–201].
Спору нет, критерий этот чрезвычайно важен. Действительно, и на мой взгляд, общественная форма А, где люди заметно менее свободны, чем в обществе Б, не мо-жет считаться более прогрессивной, чем общественная форма Б, даже если она пре-восходит ее по всем остальным показателям. Вместе с тем, далеко не очевидно, что, даже исходя из этого показателя, можно построить хотя бы субъективно убедитель-ную однолинейную модель социокультурной эволюции.
Действительно, очевидно, что афинский гражданин V–IV вв. до н.э. был за-метно более свободен, чем любой из, скажем, подданных Ким Ир Сена/ Ким Чен Ира. Но можно ли на основании этого просто утверждать, что современная Северная Ко-рея находится на ступени развития, более низкой, чем классические Афины? Что ре-альной перспективой прогрессивной эволюции данного общества является переход к античной модели социальных отношений? Сомневаюсь, что и сторонники вышена-званного подхода дадут утвердительные ответы на подобные вопросы. В общем-то, уже этот простой пример довольно отчетливо показывает, что одного-единственного показателя, даже такого важного, как человеческая свобода, недостаточно для того, чтобы дать полную оценку уровня развития того или иного общества. Для этого не-обходимо учитывать и какие-то иные показатели – культурные, политические, соци-ально-экономические и даже технико-экономические (уровень развития материаль-ных средств производства и коммуникаций и т.п.).
Или возьмем, например, Китай эпохи Цин Ши-Хуанди. Очевидно, что китай-цы этой эпохи (особенно, если абстрагироваться от исконных обитателей царства Цин) были несвободны в большей степени, чем в любой из предшествующих перио-дов.
Но что тогда? Становление империи Цин было шагом назад? Но куда? Ведь доцинский Китай ТАКОЙ несвободы не знал. Может быть, к "первобытности"? Но и "первобытные" люди отнюдь не были несвободны до такой степени – достаточно по-знакомиться с несколькими полученными в результате полевых исследований описа-ниями реальной жизни эгалитарных охотников-собирателей, чтобы понять, что рас-суждения некоторых философов о "тотальном рабстве первобытных людей" никак нельзя признать обоснованными. Эгалитарные охотники-собиратели были заметно свободнее подданных несравненно более культурно сложных деспотических систем, в том числе свободнее и от традиции. Да и в любом случае, рабство у традиции и раб-ство у деспота отнюдь не одно и то же. Можно быть рабом традиции, будучи вполне свободным от любой деспотической политической власти (и наоборот). Данное об-стоятельство заставляет вспомнить и о вполне реальной нетождественности внешней и внутренней свободы. Отнюдь не тождественны и, например, свобода политическая и свобода экономическая. И т.п. Итак, уже на данном уровне анализа становится оче-видной многомерность "критерия свободы".
Есть и еще одно существенное здесь для нас обстоятельство. Увеличение сво-боды одной категории людей может сопровождаться заметным уменьшением свобо-ды другой категории. Так, российские дворяне при Екатерине II были вне всякого сомнения существенно свободнее, чем в начале XVIII в. И это было очевидным про-грессом. Но помещичьи крестьяне к концу того же периода оказались ощутимо менее свободными, чем в его начале. И подобное развитие событиий трудно обозначить иначе, чем "антипрогресс". Ведь это же не регресс, не шаг назад к чему-то тому, что уже было. Ведь помещичьи крестьяне никогда до того не были так несвободны, как в правление Екатерины II (см., например: [Ключевский, 1989. С. 118–145]). Но и про-грессом назвать это движение вряд ли кто-то решится (с чем-то подобным мы уже сталкивались выше на примере становления империи Цинь Шихуанди), тем более что речь идет о прогрессе по "критерию свободы".
В результате описать движение только России в XVIII в. даже по одному по-казателю в виде восходящего (или нисходящего) развития по некой линии оказывает-ся просто невозможным уже по одному рассмотренному выше обстоятельству. Суще-ственно и то, что "критерий свободы" оказывается на поверку крайне многомерным. Это даже не критерий, а система критериев, группа показателей, между которыми хо-тя и наблюдается заметная корреляция, но она не столь уж жесткая, и в любом случае она достаточно далека от функциональной зависимости. Таким образом, работая да-же с одним "критерием свободы", невозможно построить обоснованную однолиней-ную модель социокультурной эволюции. Но, как было показано выше, и одной лишь этой группой критериев ограничиваться исторической антропологии и социологии никак нельзя.
Однако это отнюдь не единственная и не основная форма однолинейного эволю-ционизма, ибо в настоящее время практически никто не настаивает всерьез на воз-можности применения одного-единственного эволюционного критерия. Поэтому ниже я сосредоточусь на втором условии, которое могло бы оправдать однолинейный эволюционизм – полной, стопроцентной корреляции (или, другими словами, функ-циональной зависимости) между ВСЕМИ основными одномерными показателями социокультурной эволюции
Здесь отмечу сразу же, что даже если бы функциональная зависимость существо-вала между всеми показателями социокультурной эволюции за одним-единственным исключением, уже в этом случае, строго говоря, однолинейная схема искажала бы ре-альность, уже в этом случае нужно было бы говорить не о линии, а о плоскости эво-люции. В реальности же, ситуация обстоит несравненно более драматическим обра-зом – нет ни одной пары значимых эволюционных показателей, между которыми бы наблюдалась стопроцентная корреляция, функциональная зависимость. По крайней мере за более, чем 100 лет поисков подобных корреляций ни одной реальной функ-циональной зависимости между какими-либо социоэволюционными показателями обнаружено не было (обзор результатов подобных поисков см., например, в: [Levinson & Malone, 1981; Ember & Levinson, 1991]). Уже из этого очевиден тот факт, что в реальности речь может идти не о линии, не даже о плоскости или трехмерном пространстве, но лишь о многомерном пространстве-поле социокультурной эволю-ции.
Остановимся, все-таки, несколько подробнее на той версии однолинейного эво-люционизма, которая сохраняет свое определенное влияние вплоть до настоящего времени. Речь идет о марксистском однолинейном эволюционизме. Действительно, мысль о наличии стопроцентной корреляции (функциональной зависимости) между всеми основными эволюционными параметрами была сформулирована Марксом пре-дельно четко:

"Возьмите определенную ступень развития производственных сил людей, и вы по-лучите определенную форму обмена и потребления. Возьмите определенную сту-пень развития производства, обмена и потребления, и вы получите определенный общественный строй, определенную организацию семьи, сословий или классов, – словом, определенное гражданское общество. Возьмите определенное граждан-ское общество, и вы получите определенный политический строй" [Маркс, 1846. С. 530].

В действительности, ни одному из значений любого из вышеназванных парамет-ров не соответствует однозначно значение никакого другого параметра. Можно взять определенную ступень развития производства, обмена и потребления, и получить са-мые разные типы общественного строя, организации семьи, сословий или классов. Например, африканские охотники-собиратели хадза (или сан/бушмены Калахари), с одной стороны, и охотники-собиратели Центральной Австралии находятся на одной и той же “ступени развития производства, обмена и потребления”, однако с точки зрения “организации семьи” они находятся едва ли ни на противоположных полюсах эволюционного спектра. Если семья хадза или бушменов характеризуется равноправ-ным положением в ней женщины, то среди австралийских аборигенов положение женщин является исключительно неравноправным, при этом уровень этого неравно-правия по многим параметрам превосходит таковой у подавляющего большинства всех известных науки обществ (включая, сюда и сложные стратифицированные об-щества) – ср., скажем: [Woodburn, 1972; 1979; 1980; 1982; 1988a; 1988b; Артемова, 1987; 1989; 1991; 1993; Artemova, 2000a; 2000b; Чудинова, 1981; Whyte, 1978. P. 49–94; Казанков, 2000; Kazankov, 2000].
Или, скажем, средневековые общества “Большой Ойкумены” (пояса развитых ци-вилизаций Евразии и Северной Африки) находились на принципиально одной ступе-ни развития материальных производительных сил (как это было убедительно показа-но, например, Илюшечкиным [1986а. С. 66–75; 1986б. С. 58–71; 1990; 1997. Гл. 4 и др.]. Но в этих обществах мы находим, скажем, достаточно разные формы связи спе-циализированного ремесла с земледелием, от почти полного господства товарно-рыночных форм в некоторых западноевропейских обществах (Северная Италия, Юж-ная Германия, Нидерланды и др.) до преобладания государственно-дистрибутивных форм (например, в городском ремесле фатимидского Египта) или общинно-реципрокных (в “сельском секторе” Северной Индии) – см., например: [Семенова, 1974. С. 71–81; Алаев, 1981. С. 67–71]. Это не значит, что развитие по двум данным параметрам никак между собой не связано. Определенная закономерность здесь без-условно присутствует, но проявляет она себя в виде именно не очень жесткой корре-ляции. Нетрудно показать, что то же самое относится и ко всем остальным постули-рованным Марксом функциональным зависимостям – нетрудно показать, что во всех случаях речь может идти лишь о не очень жестких корреляциях. Соответственно лю-бые однолинейные модели в таких случаях оказываются здесь в конечном счете абсо-лютно неприемлимыми.
Теперь рассмотрим одну из наиболее влиятельных на Западе однолинейных эво-люционных схем – схему эволюции форм политической организации, разработанную Э. Сервисом [Service, 1962/1971; набросок этой схемы был, впрочем, впервые сделан М. Салинзом [Sahlins, 1960. P. 37]): band – tribe – chiefdom – state. На первый взгляд, может показаться, что одномерность этой схемы оправданна, ибо она рассматривает лишь одно эволюционное измерение. Однако на самом деле все оказывается значи-тельно сложнее.
Начнем с того, что уже предлагалось заменить в этой схеме "племя" суверенной деревенской общиной [Townsend, 1985. P. 146; Carneiro, 1987. P. 760]. Племя, таким образом, оказалось на гране того, чтобы быть выброшенным из вышеназванной эво-люционной схемы. Однако вряд ли можно с таким предложением полностью согла-ситься. Действительно, социально-политические формы, полностью идентичные опи-санным Сервисом, существовали на Ближнем и Среднем Востоке в Средние века и Новое время (и существуют сейчас): эти племенные системы охватывают обычно бо-лее одной общины и имеют тип политического лидерства, полностью идентичный тому, что описан Сервисом как типический для племени.
Действительно, сравним:
"Лидерство в племенном обществе является личным... и осуществляется только для достижения конкретных целей; отсутствуют какие-либо политические должно-сти, характеризующиеся реальной властью, а 'вождь' здесь просто влиятельный че-ловек, что-то вроде советчика. Внутриплеменная консолидация для совершения коллективного действия, таким образом, не совершается через аппарат управле-ния... Племя... состоит из экономически самодостаточных резидентных групп, ко-торые из-за отсутствия высшей власти берут на себя право себя защищать. Про-ступки против индивидов наказываются самой же корпоративной группой... Раз-ногласия в племенном обществе имеют тенденцию генерировать между группами конфликты с применением насилия" [Service, 1971 [1962]. P. 103];
и, например:

"Шейх не может предпринимать чего-либо от лица своих людей просто на основе своего формального положения; всякая акция, затрагивающая их интересы, долж-на быть конкретно с ними согласована" [Dresch, 1984a. P. 39]. "Власть, которую шейх может иметь над группами членов племен, не обеспечивается ему его фор-мальным положением. Он должен постоянно участвовать в их делах, и участвовать успешно" [для того, чтобы свою власть сохранить] [Ibid. P. 41]; см. также: Chelhod, 1970; 1979; 1985. P. 39–54; Dostal, 1974; 1985; 1990. S. 47–58, 175–223; Obermeyer, 1982; Dresch, 1984b; 1989; Abu Ghanim, 1985; 1990. S. 229–251 и т.д.].
Мы имеем здесь дело с определенным типом политии, который не может быть идентифицирован ни с бэндом, ни с деревенской общиной (потому что подобные племена обычно охватывают более одной общины), ни с вождествами (потому что они имеют совершенно иной тип политического лидерства), ни, естественно, с госу-дарствами. Этот тип политии также совсем не просто вставить в рассматриваемую схему где-то между деревенской общиной и вождеством. Действительно, как было убедительно показано Карнейро (например: [Carneiro, 1970; 1981; 1987; 1991; Карней-ро, 2000 и т.д.]), вождества обычно возникают в результате политической централи-зации нескольких общин, без предшествующей этому стадии “племени”. С другой стороны, на Ближнем и Среднем Востоке многие племена появились в результате политической децентрализации вождеств, которые предшествовали племенам во времени. Важно подчеркнуть, что во многих случаях подобного рода трансформацию никак нельзя отождествлять с “регрессом”, “упадком” или “дегенерацией”, так как в таких случаях мы наблюдаем, что политическая децентрализация сопровождается ростом, а не упадком общей культурной сложности (см.: [Коротаев, 1995в; 1996а; 1996б; 1997; 1998; 2000; Korotayev, 1995; 1996; 2000a; 2000b]). Таким образом, во многих отношениях племенные системы ближневосточного типа оказываются скорее эволюционными альтернативами вождествам (а не их предшественниками).
Выше мы рассмотрели лишь один конкретный аспект проблемы. В более же об-щем виде можно констатировать следующее. Хотя схема Салинза/Сервиса обычно рассматривается в качестве модели только лишь политической эволюции, а, следова-тельно, обоснованно однолинейной (ибо она в таком случае учитывает лишь одно эволюционное измерение), на самом деле она построена на применении нескольких эволюционных критериев – уровня сложности, типа лидерства, уровня стратифици-рованности и т.д., и предполагает именно стопроцентную корреляцию (т.е. функцио-нальную зависимость) между ними. Схема эта предполагает, что рост политической сложности (как минимум, вплоть до стадии аграрного государства) неминуемо со-провождается ростом неравенства, стратифицированности, социальной дистанции между правителями и управляемыми, авторитаризма и иерархичности политической системы, уменьшением уровня политического участия основной массы населения и т.п. Конечно же, оба данных набора параметров кажутся связанными между собой достаточно тесно. Достаточно очевидно, что здесь наблюдается корреляция, и доста-точно жесткая. Но точно также очевидно, что это именно корреляция, но никак не функциональная зависимость. Конечно же, данной корреляции соответствует совер-шенно возможная линия социально-политической эволюции – от эгалитарного аке-фального бэнда через возглавляемую бигменом деревенскую общину с заметно более выраженным социально-экономическим неравенством и политической иерархично-стью к “авторитарной” общине с сильной властью ее вождя (находимой, например, среди индейцев Северо-Западного Побережья; см., например: [Карнейро, 2000; Carneiro, 2000]), а затем через действительные вождества с еще более выраженными стратификацией и концентрацией политической власти в руках вождя к сложным во-ждествам, где политическое неравенство достигает качественно более высокого уровня, и наконец, к аграрному государству, где все вышеназванные показатели дос-тигают своей кульминации (хотя можно, конечно, двигаться и дальше, до уровня “империи”; см., например: [Adams, 1975]). Вместе с тем исключительно важно под-черкнуть, что на каждом уровне растущей политической сложности данной линии можно найти очевидные эволюционные альтернативы.
Начнем с самого простого уровня. Действительно, акефальные эгалитарные бэн-ды встречаются среди большинства неспециализированных охотников-собирателей. Однако, как было показано Вудберном и Артемовой [Woodburn, 1972; 1979; 1980; 1982; 1988a; 1988b; Артемова, 1987; 1989; 1991; 1993; 2000a; 2000b; Чудинова, 1981], некоторые из подобных охотников-собирателей (а именно неэгалитарные, к которым относятся прежде всего австралийские аборигены) демонстрируют сущностно отлич-ный тип социально-политической организации со значительно более структуриро-ванным политическим лидерством, сконцентрированным в руках относительно ие-рархически организованных старших мужчин, с явно выраженным неравенством как между мужчинами и женщинами, так и среди самих мужчин. Это различие представ-ляется мне столь глубоким, что я бы предложил обозначать эти два типа политий двумя разными терминами, – сохранив термин бэнд для обозначения эгалитарных политий, и обозначая неэгалитарные – как локальные группы; действительно, локаль-ность неэгалитарных групп охотников-собирателей, концентрирующихся и структу-рирующихся вокруг тотемических центров, несравненно более выражена, чем среди постоянно делящихся и сливающихся эгалитарных групп.
На следующем уровне политической сложности мы снова находим общины как с иерархической, так и неиерархической политической организацией. Можно вспом-нить, например, хорошо известный контраст между индейцами калифорнийского Се-веро-Запада и Юго-Востока:

“Калифорнийские вожди находились как бы в центре экономической жизни обще-ства, они осуществляли контроль над производством, распределением и обменом общественного продукта... Власть вождей и старейшин постепенно приобретала наследственный характер, что со временем стало типичным явлением для Кали-форнии... Только у племен, населявших северо-запад Калифорнии, несмотря на сравнительно развитую и сложную материальную культуру, отсутствовали харак-терные для остальной Калифорнии четко выраженные социальные роли вождей. Вместе с тем только здесь было известно рабство... Население этого региона имело представление о личном богатстве... Социальный статус человека прямо зависел от количества находившихся в его распоряжении... материальных ценностей...” и т.д. [Кабо, 1986. С. 180].

Здесь можно вспомнить и общины ифугао Филиппин (см., например: [Barton, 1919, 1922, 1938; Мешков, 1982]) с характерным для них отсутствием авторитарного политического лидерства (особенно очевидным в сравнении, скажем, с общинами Северо-Западного Побережья), но с сопоставимым общим уровнем социокультурной сложности.
Таким образом, уже на уровне общин элементарной и средней сложности мы на-блюдаем несколько типов альтернативных политических форм, каждая из которых должна бы обозначаться особым термином.
Возможные альтернативы вождествам в неолитической Юго-Западной Азии, не-иерархические системы сложных акефальных общин с выраженной автономией ма-лосемейных домохозяйств, недавно были проанализированы Березкиным, который обоснованно предлагает им апа-тани в качестве этнографической параллели [Берез-кин, 1995а; 1995б; 1997; 2000; Berezkin, 1995; 2000 и др.]. Французов находит еще бо-лее развитый пример подобного рода политий на юге Аравии в вади Хадрамаут I тыс. до н.э. [Французов, 2000; Frantsouzoff, 1995, 1997, 2000].
В качестве другой очевидной альтернативы вождеству, как было показано выше, выступает племя.
Мне уже приходилось ранее [Коротаев, 1995а; Korotayev, 1995b] приводить аргу-ментацию в пользу того, что, существует очевидная альтернатива развитию жестких надобщинных политических структур (вождество – сложное вождество – государство) в виде развития структур внутриобщинных вместе с эволюцией мягких межобщинных систем, не отчуждающих общинного суверенитета (разнообразные конфедерации, амфиктионии и т.д.). Один из наиболее впечатляющих результатов развития в этом эволюционном направлении это греческие полисы [Берент 2000; Berent, 1994, 1996, 2000], некоторые из которых достигли общего уровня культурной сложности, сопоставимого не только с вождествами, но и с государствами.
Племенной и полисный эволюционные ряды образуют, по-видимому, разные эво-люционные направления, характеризующиеся своими отличительными чертами: по-лисные формы предполагают власть “магистратов”, выбираемых тем или иным путем на фиксированные промежутки времени и контролируемых народом (демосом) в ус-ловиях отсутствия регулярной бюрократии. В рамках племенных систем наблюдается вообще полное отсутствие каких-либо формальных должностей, носителям которых члены племени бы подчинялось только потому, что они являются носителями долж-ностей определенного типа (а не в силу обладания ими определенными личными ка-чествами), а поддержание порядка достигается через изощренную систему посредни-чества и поиска консенсуса.
Существует также значительное число и иных сложных безгосударственных по-литий, например, таковые у казаков Украины и Южной России (вплоть до конца XVII в. [Чиркин, 1955; 1957; Рознер, 1970; Никитин, 1987 и др.]), или исландская по-лития "эпохи народоправства" (вплоть до середины XIII в. [Ольгейрссон, 1957; Гуре-вич, 1972; Стеблин-Каменский, 1984]), которые не имеют еще для своего обозначения каких-либо общих терминов.
Еще одна очевидная альтернатива государству, по-видимому, представлена сверх-сложными (суперсложными) вождествами, созданными кочевниками Евразии – ко-личество структурных уровней в подобных вождествах равно или превышает количе-ство таковых для среднего государства, но они имеют качественно отличный от госу-дарства тип политической организации и политического лидерства; политические об-разования такого рода, по-видимому, никогда не создавались земледельцами [Кра-дин, 1992; 1994; 1995; 1996; 2000; Трепавлов, 1995; 2000; Скрынникова, 1997; 2000; Марей, 2000; Kradin, 2000a; 2000b; Marey, 2000; Skrynnikova, 2000; Trepavlov, 2000].
Но и это не все. Существует и еще одна проблема со схемой Сервиса/Салинза. Она со всей очевидностью принадлежит к “до-мир-системной” эпохе, уверенно опи-раясь на представление о том, что одну отдельную политию можно вполне рассмат-ривать как достаточную единицу социокультурной эволюции. Возможно, это было бы не так уж и важно, если бы Салинз и Сервис говорили о типологии политии; однако они-то говорят именно об “уровнях культурной интеграции”; и в подобном контексте мир-системное измерение оказывается абсолютно релевантным.
Суть проблемы здесь заключается в том, что тот же самый общий уровень куль-турной сложности может достигаться как через нарастающее усложнение одной по-литии (поглощающей соседние политии), так и через развитие политически не цен-трализованной межполитийной сети. Эта альтернатива была замечена еще Валлер-стайном, что нашло отражение в предложенной им дихотомии мир-экономика – мир-империя (см., например: [Wallerstein, 1974; 1979; 1987]). Примечательно, что и сам Валлерстайн рассматривает два члена этой дихотомии именно как альтернативы, а не как стадии социокультурной эволюции. Как нетрудно догадаться, здесь я в основе своей с Валлерстайном согласен. Тем не менее, мне тут видится и некоторое неоп-равданное упрощение. В целом, я хотел бы подчеркнуть, что здесь мы имеем дело с частным случаем значительно более широкого набора эволюционных альтернатив.
Развитие политически децентрализованной межполитийной сети стало эффектив-ной альтернативой развитию монополитии еще до возникновения первых империй – скажем, здесь можно вспомнить межполитийную коммуникативную сеть гражданско-храмовых общин Месопотамии первой половины III тыс. до н.э., которая поддержи-вала уровень технологического развития, существенно более высокий, чем у син-хронного ей политически централизованного Египетского государства. Примеча-тельно и то, что межобщинные коммуникативные сети могли представлять эффек-тивную альтернативу уже вождеству – например, социально-политическая система предгималайских апа-тани лучше всего может быть описана, видимо, именно как ме-жобщинная коммуникативная сеть (между прочим, в свою очередь выступавшая как ядро в рамках более широкой коммуникативной сети, включавшей в себя соседние менее развитые политии (вождества и суверенные общины) – см., например: [Führer-Haimendorf, 1962].
Мне также представляется непродуктивным обозначать альтернативу мир-империи как мир-экономику. Такое обозначение, как кажется, недоучитывает полити-ческих, культурных и информационных измерений подобных систем.
Возьмем, например, классическую греческую межполисную систему. Уровень сложности многих греческих полисов был достаточно низким даже в сопоставлении со сложным вождеством. Однако они были частями значительно более обширной и несравненно более сложной общности, образованной многочисленными экономиче-скими, политическими и культурными связями и общими политико-культурными нормами. Экономические связи, конечно же, играли какую-то роль в рамках данной системы. Но прочие связи были отнюдь не менее важны. Возьмем в качестве примера норму, согласно которой межполисные войны приостанавливались во время Олим-пийских игр, что делало возможным безопасное движение людей, а значит и гигант-ских количеств энергии, вещества и информации в пределах территории, на порядки превосходящую территорию среднего сложного вождества. Существование межпо-лисной коммуникативной сети делало возможным, например, для индивида, родив-шегося в одном полисе, получить образование в другом полисе, а основать свою школу в третьем. Существование подобной системы долгое время резко уменьшало деструктивность межполисных войн. Она была той основой, на базе которой оказы-валось возможным предпринимать значимые межполисные коллективные действия (что оказалось жизненно важным, скажем, в эпоху Греко-Персидских войн). И т.д. В результате, полис с уровнем сложности, недотягивавшим до такового у сложного во-ждества, выступал в качестве части системы, чья сложность оказывалась вполне со-поставимой с государством (и не только ранним).
То же самое в основе своей, как кажется, может быть сказано и применительно к межсоциумной коммуникативной сети средневековой Европы (чья суммарная слож-ность оказывалась сопоставимой с таковой у средней мир-империи). Примечательно, что в обоих случаях некоторые элементы соответствующих систем могут рассматри-ваться как составные части мир-экономик, более обширных, чем эти системы. С дру-гой стороны, не все составные части коммуникативных сетей были вполне интегри-рованы экономически. Это показывает, что “мир-экономики” были не единственно возможным типом политически децентрализованных межсоциумных коммуникатив-ных сетей. На самом деле, в обоих случаях мы имеем дело с политически децентрали-зованными цивилизациями, которые на протяжении большей части человеческой ис-тории последних тысячелетий и составляли наиболее эффективную альтернативу мир-империям.
Необходимо обратить внимание и на то обстоятельство, что межсоциумные ком-муникативные сети могли появляться и среди несравненно менее сложных обществ (Валлерстайн обозначил их как “мини-системы”, однако так никогда и не занимался их изучением, что, впрочем, сделали другие сторонники мир-системного подхода; см., например: [Chase-Dunn, Hall, 1987 и др.]). Кажется возможным говорить уже, скажем, о коммуникативной сети, покрывавшей собою бóльшую часть аборигенной Австралии. И снова мы здесь сталкиваемся со сходным феноменом – значительная степень культурной сложности (изощренные формы ритуалов, мифологии, искусств, танца и т.д., нередко превосходящие по своей сложности таковые у ранних земле-дельцев) может быть объяснена тем фактом, что относительно простые локальные группы австралийцев были частями значительно более сложного целого, гигантской коммуникативной сети, охватывавшей, по-видимому, бóльшую часть Австралийского континента (см., например: [Бахта, Сенюта, 1972; Артемова, 1987]).
Формирование сложной межсоциумной коммуникативной сети на промежуточ-ном уровне наблюдалось, например, в предисламской Западной Аравии, где она раз-вилась в значительной степени как эффективная альтернатива политическим систе-мам аравийских царств и вождеств, разрушенных в ходе адаптации арабов к социаль-но-экологическому кризису VI века, вызванного, по-видимому, пиком тектонической и вулканической активности, приведшему через достаточно сложную цепь причинно-следственных связей к серии "голодных лет", недородов (см. приложения 2–6 к дан-ной монографии, а также: [Korotayev, Klimenko, Proussakov, 1999]).
Эта довольно эффективная адаптация в основе своей заключалась в том, что большинство социально-политических систем Северной и Центральной Аравии впол-не адекватно отреагировало на этот кризис отторжением надплеменных политиче-ских структур (т. е. большинства аравийских "царей" [muluk], политических лидеров вождеств и агентов их власти), которые начали представлять реальную угрозу для элементарного выживания рядовых членов аравийских племен. Действительно, труд-но представить, что-то более угрожающее и неприятное, чем появление в "голодный год" сборщиков податей, требующих уплаты "царских" налогов, когда имеющихся в вашем распоряжении продуктов питания откровенно недостаточно даже для того, чтобы прокормиться самим и накормить своих детей.
Однако арабы не просто разрушили большинство из этих жестких надобщинных политических структур, отчуждавших племенной суверенитет; они также выработали альтернативные "мягкие" структуры надплеменной культурно-политической интегра-ции, не представлявшие угрозы племенному суверенитету. Наиболее примечательным здесь представляется развитие системы священных анклавов и регулярных паломни-честв к ним, сопровождавшихся ярмарками (mawasim).
В результате мы можем наблюдать здесь развитие в высшей степени эффектив-ных межсоциумных коммуникативных сетей, из которых лучше всего известна ком-муникативная сеть, тождественная западноаравийскому религиозно-политическому ареалу. По-видимому, она образовалась в результате расширения зон влияния соот-ветствующих святилищ, и их интеграции в единый религиозно-политический ареал.
Это, конечно, был прежде всего религиозный ареал, однако он имел и очевидные политические измерения. Именно во время паломничеств-ярмарок (mawasim) к упо-мянутым выше святилищам ''традиционное племенное общество развивало разнооб-разные межплеменные связи, производило обмен религиозными и культурными идея-ми, как впрочем, и обычными товарами. Кроме того здесь решались и разнообразные юридические проблемы (заключение перемирий, выплаты долгов, компенсаций за убийство, выкуп пленных, подыскивание клиентов, розыск пропавших без вести, ре-шение вопросов наследования и т. д.). Этот обмен идеями и товарами, распростране-ние общих юридических обычаев и религиозных культов среди заметного количества племен играли немаловажную роль в преодолении партикуляризма племенного сознания'' ([Simon, 1989. P. 90]; см. в особенности: [Wellhausen, 1897/1961. P. 88–91]).
В результате мы можем наблюдать возникновение определенного политического ареала, более или менее коррелирующего с религиозным, ареала, где были общими не только религиозные, но и многое политико-культурные нормы, где люди последова-тельно избегали нападать на путешествующих в четыре "священных месяца" (ashhur hurum) и рассматривали одни и те же части года в качестве "священных месяцев", где представители разных племен направлялись в одни и те же места для урегулирования межплеменных конфликтов, соблюдая при этом одни и те же правила посредничест-ва, и т. д. Здесь достаточно примечателен факт полного отсутствия серьезных меж-племенных столкновений в "ареале четырех святилищ" (Маджанны, зу-'л-Маджаза, Указа и Мекки [к этому списку можно, конечно, отдельно от Мекки добавить Арафу и Мина; но они могут рассматриваться и как часть мекканского харама]) между за-вершением его формирования (т.е. войной Harb al-Fijar в конце VI в. н. э.) и началом столкновений с мусульманами. Фактически в этот период мы можем наблюдать в "ареале четырех святилищ" (а в начале VII в. н.э. ареал этот, по-видимому, охватывал не только Западную Аравию, но и заметную часть других аравийских регионов) куль-турно-политическую систему, которая в условиях отсутствия сколько-нибудь значи-мой политической централизации обеспечивала воспроизводство гигантской комму-никативной сети, в рамках которой осуществлялся очень интенсивный (и крайне про-дуктивный) обмен информацией, веществом и энергией.
Этот тип культурно-политической интеграции, похоже, также игнорируется (без каких-либо разумных оснований) практически всеми теориями социокультурной эво-люции и, конечно же, абсолютно не укладывается в схему band – tribe – chiefdom – state (со всеми ее модификациями). Действительно, все западноаравийские политии начала VII в. н.э., по-видимому, имели довольно-таки "примитивную" социально-политическую структуру (что относится даже к мекканской общине, см., например: [Dostal, 1991]) и, согласно подобно схемам, могут быть классифицированы как "авто-номные общины", "племена" или в крайнем случае "вождества" (хотя большинство аравийских вождеств, по-видимому, распалось во второй половине VI в. н.э.). Тем не менее, эти политии были частями значительно более широкой культурно-политической системы, общий уровень социальной сложности которой мог бы быть сопоставлен с таковым у среднего "раннего государства"; вместе с тем, из-за того, что рассматриваемая система не была политически централизована, она не имеет шансов найти себе место в вышеупомянутых схемах (как кажется, это относится и в целом к любым процессам социокультурного роста, не сопровождающимся ростом политиче-ской централизации или, в особенности, идущим вместе с политической децентрали-зацией).
Но и это еще не все. Здесь необходимо отметить то обстоятельство, что многие политические образования, традиционно обозначаемы как "государства" и "империи" при более внимательном рассмотрении оказываются заметно более сложными систе-мами, чем это предполагают подобные обозначения. Мне уже приходилось подробно рассматривать тот факт, что, например, так называемое Среднесабейское царство (Се-веро-Восточный Йемен, II–III вв. н.э.) в действительности представляло собой не просто государство, а скорее достаточно сложную социально-политическую систему, состоявшую из слабого государства в центре и сильных вождеств на периферии (а также, по-видимому, нескольких политически автономных гражданско-храмовых обществ в центре и нескольких собственно племен на дальней системной периферии). В раннеисламский период эта общность, по-видимому, трансформировалась в систе-му, состоявшую из несколько более сильного государства в центре и собственно пле-мен (а не вождеств) на периферии [Коротаев, 1995в; 1996а; 1996б; 1997; 1998; 2000; Korotayev, 1995в; 1996а; 1996б; 1997; 1998; 2000a; 2000b]. Я предлагаю использовать в таких случаях термин мультиполития, которую я бы определил как высокоинтегри-рованную систему, состоящую из политически субординированных разнородных по-литий (например, государства и вождеств, или государства и племен). Подобные по-литические системы необходимо отличать от политически децентрализованных меж-социумных коммуникативных сетей, состоящих из независимых, суверенных поли-тий. Конечно же, нет никаких оснований рассматривать мультиполитию как локаль-ный южноаравийский феномен. Внеюжноравийские примеры мультиполитий севе-ройеменского "зейдитского" типа ("государство + племена") можно легко найти на Ближнем и Среднем Востоке последних двух веков (см., например: [Evans-Pritchard, 1949; Eickelman, 1981. P. 85–104; Tapper, 1983; Al-Rasheed, 1994 и т.д.]); внейеменские примеры мультиполитий среднесабейского типа ("государство + вождества [+ поли-тически автономные общины]") можно без труда найти на том же Ближнем и Сред-нем Востоке (где заметное число так называемых племен представляло [и отчасти до сих пор представляет] собой скорее вождества в терминологии Сервиса [Service, 1971 /1962/. P. 144; Johnson, Earle, 1987. P. 238–43 и т.д.]). За пределами Ближнего и Сред-него Востока этот тип мультиполитии может быть найден, скажем, в Западной Афри-ке (например, Бенин в некоторые периоды его истории [Бондаренко, 1995а; 1995б; 1995в; 1996; 1997; 1998; Bondarenko, 1994; 1997; 1998; Bondarenko & Roese, 1998] и, возможно, некоторые другие западно-африканские "королевства" [Service, 1971/1962. P. 144]). Конечно, два вышеупомянутых типа мультиполитий не исчерпывают всего их многообразия. Например, применительно к более низким уровням сложности можно упомянуть, скажем, т.н. "Государство святых" (the “State of the Saints”) Цен-трального Атласа, периферия которого состояла из племен, однако центр его не мо-жет быть охарактеризован ни как государство, ни как вождество, ни как племя [Gellner, 1969].
Однако мультиполитии легко могут быть найдены и на более высоких уровнях сложности – собственно говоря, большинство доиндустриальных империй при более внимательном анализе их реальной внутренней структуры оказываются именно муль-типолитиями.
Например, империи древней Индии оказывается предпочтительнее охарактеризо-вывать не через понятие "государство" а при помощи санскритского термина mandala, который оказывается практически полным синонимом понятия мультипо-лития (см., например: [Вигасин, Лелюхин, 1987; 2000]). Ахеменидская империя так-же оказывается больше похожей на мультиполитию, состоявшую из государства в центре и разного рода политий на периферии (греческих полисов Малой Азии, граж-данско-храмовых общин Месопотамии и Палестины и т.д.); в качестве мультиполи-тий вполне могут быть охарактеризованы и Египетская империя Нового царства (со-стоявшая из достаточно зрелого государства в долине Нила и множества разнород-ных политий – ранних государств, вождеств, племен, политически автономных об-щин – в азиатской части империи и на африканской периферии), Ассирийская импе-рия, Римская империя эпохи Принципата, средневековая Римская империя Герман-ской нации, Халифаты Омеййадов и, в особенности, Аббасидов, Восточночжоуский Китай, практически все империи, созданные кочевниками, и в целом, как уже говори-лось подавляющее большинство доиндустриальных империй. Впрочем, кажется воз-можным найти и примеры аграрных монополитийных империй – например, недолго-вечную империю Цинь в Китае, или Римскую империю эпохи Домината (но не Прин-ципата!). Однако выглядят они скорее исключениями из общего правила. В этом смысле в обычных терминах именно мультиполития оказывается соответствующей "магистральной" линии эволюции крупных политических образований доиндустри-альной эпохи, монополитийные же империи-государства выглядят здесь скорее как достаточно редкая эволюционная альтернатива. Монополитийные империи-государства начинают преобладать среди крупных политических образований только в Новое время, и в непосредственной связи с процессами модернизации.
В целом, в центре подобных мультиполитий обычно оказываются государства. Но, похоже, это наблюдается далеко не всегда. Например, Скрынникова предполага-ет, что даже в центре Монгольской империи функционировало не государство, а су-персложное вождество, в то время как государственные структуры здесь концентри-ровались скорее на периферии мультиполитии [Скрынникова, 2000]. И это, по-видимому, не исключение; скорее это даже типично для большинства империй, соз-данных кочевниками [Крадин, 2000]. Однако, государство не всегда обнаруживается и в центре других "империй". Раннеисламская полития, конечно же, не может рас-сматриваться в качестве империи, созданной кочевниками (лидеры ее основателей происходили из оседлого населения Мекки и Йасриба, а йеменские земледельцы со-ставляли не менее важную часть исламских армий, чем бедуины Центральной Ара-вии – см., например: [al-Madaj, 1988]); тем не менее, хотя аравийцы и унаследовали некоторые государственные структуры на периферии своей мультиполитии, центр этой "империи" вплоть до 60-х гг. VII в. можно было лишь с большой натяжкой оха-рактеризовать как действительное государство – полития эта скорее сочетала черты теократического вождества и гражданской общины, и, видимо, должна бы иметь свое собственное обозначение (например, арабское умма?). А для того, чтобы трансфор-мировать центр этой Раннеисламской "империи" в действительное государство, по-требовались колоссальные усилия со стороны Омеййадов и их сторонников. Усилия эти к тому же встретили яростное сопротивление со стороны значительной части ум-мы, так что для достижения этой трансформации помимо всего прочего потребова-лись две кровавые гражданские войны (т. е., по сути дела, настоящая политическая революция). Наконец, нельзя здесь не вспомнить и позднюю Римскую республику, которая также, по-видимому представляла собой мультиполитию, где государствен-ные структуры развивались скорее на периферии системы, в то время как центр ее представлял собой по-прежнему civitas (т.е. безгосударственную политическую форму полисного типа – см., например: [Штаерман, 1989]).
В любом случае, достаточно очевидно, что разные уровни политической центра-лизации могут соответствовать одному и тому же уровню общей социокультурной сложности, в то время как несколько разных типов политий могут соответствовать одному и тому же уровню политической сложности. Таким образом оказывается не-возможным выстроить в одну линию даже одни лишь формы политической органи-зации. Очевидно, что если мы примем в расчет и другие параметры социокультурной эволюции, мы получим еще менее линейную картину. Например, С. Ковалевски [Ко-валевски, 2000; Kowalewski, 2000] обращает внимание на существование в доколум-бовой Мезоамерике двух качественно разных типов социально-политических систем, один из которых характеризовался "сетевой", а другой – "корпоративной" стратегия-ми. При этом общества как одного, так и другого типа могли характеризоваться са-мыми разными уровнями культурной сложности, так что оказывается принципиально невозможным рассматривать эти типы обществ в качестве эволюционных стадий. Ковалевски таким образом добавляет еще одно измерение альтернативности, кото-рое, безусловно, должно учитываться в дальнейшем при разработке адекватных со-циоэволюционных моделей.

§ 2

Многолинейные подходы

На самом деле, в последние годы оказывается все более и более трудным оты-скать таких исследователей социокультурной эволюции, которые открыто называли бы себя “однолинейными эволюционистами”. Большинство скорее отождествляет се-бя с разного рода многолинейными моделями. Однако то, что преподносится как “многолинейный подход”, на поверку зачастую оказывается однолинейной по сути своей схемой. Наиболее влиятельной версией подобного “псевдомноголинейного” подхода нужно признать таковую в формулировке раннего Салинза [Sahlins, 1960].
Как хорошо известно, он предложил рассматривать многолинейную эволюцию как результат взаимодействия ее “общей” и “специфической” компонент. При этом “специфическая эволюция” определяется как “историческое развитие конкретных культурных форм..., филогенетическая трансформация через посредство адаптации” ; в то же самое время “общая” эволюция понимается как “прогрессия классов форм, или, другими словами, как движение культуры по стадиям универсального прогрес-са” [Sahlins, 1960. P. 43]. “В целом, общая культурная эволюция, представляет собой движение от меньшей к большей трансформации энергии, от более низких к более высоким уровням интеграции, и от меньшей к большей общей адаптированности” [Sahlins, 1960. P. 38].
Действительно, на первый взгляд, этот подход выглядит истинно многолиней-ным – он реально предполагает существование неограниченного числа потенциаль-ных эволюционных траекторий (а следовательно, в некотором смысле, эволюцион-ных альтернатив) в результате взаимодействия между этими двумя компонентами. Вместе с тем, я полагаю, что подобный подход не дает действительно адекватной ос-новы для изучения альтернатив социокультурной эволюции.
Подход Салинза уже подвергался разносторонней критике (см., например: [Harris, 1968; Ingold, 1986. P. 18–21; Sanderson, 1990. P. 132–133 и т.д.]). Однако я полагаю, что моя критика этого подхода является заметно более полной; вместе с тем, она включает в себя и некоторые из критических замечаний вышеназванных авторов.
Начнем с не самого важного из этих критических замечаний. Уже сами по себе понятия “общей” и “специфической” эволюции безусловно вводят в заблуждение, в особенности если учесть тот факт, что Салинз применяет их к эволюции вообще, не только к социальной, но и к биологической. В самом деле, “диверсификация проис-ходит на всех уровнях практически всегда, в то время как движение 'вверх' наблюда-ется крайне редко” ([Ingold, 1986. P. 19] со ссылкой на: [Stebbins, 1969. P. 120]). Таким образом, то, что Салинз называет “специфической эволюцией”, является на самом де-ле как раз “общей” (= general) в общепринятом смысле этого прилагательного, в то время как т.н. “общая” эволюция является в высшей степени специфическим видом эволюционного движения.
Однако по-настоящему важно другое обстоятельство. Салинз совершает обе ос-новных ошибки однолинейных эволюционистов: (1) он рассматривает в качестве еди-ной переменной несколько слабо коррелирующих между собой параметров и (2) он настаивает на существовании полной корреляции (т.е. функциональной зависимости) между всеми основными интересующими его группами параметров.
Начнем с “движения от более низких к более высоким уровням интеграции”. По-смотрим, как Салинз описывает эти уровни применительно к социокультурной эво-люции:

“На первобытном уровне мы наблюдаем наименее продвинутую форму, несегмен-тированные (ни на что кроме семей) акефальные – и, как правило, доземледельче-ские – бэнды. На более высоком уровне развития находятся земледельческие и ско-товодческие племена, сегментированные на кланы, линиджи и т.п., но не имеющее явно выраженных вождей. На уровне, более высоком, чем эгалитарные племена, находятся вождества со свойственными им более высокой продуктивностью, внутренней дифференциацией статусов и развитым институтом вождя...” и т.д. вплоть до государства [Sahlins, 1960. P. 37].

Таким образом, здесь мы находим вместо описания различных уровней интегра-ции хорошо известную схему политической эволюции Сервиса [Service, 1971/1962]. Конечно же, я не хочу сказать, что Салинз позаимствовал эту схему у Сервиса. Скорее Сервис взял вышепроцитированный набросок Салинза и разработал на его основе свою схему, сохранив вместе с тем все ошибки, встроенные в изначальный набросок. Главная же ошибка заключается здесь в том, что уровни культурной интеграции ото-ждествляются с конкретными социополитическими формами. Этим, по сути дела, подразумевается, что только одна социополитическая форма может соответствовать каждому данному уровню интеграции. В результате Салинз упускает из поля своего зрения наиболее интересные эволюционные альтернативы. При этом данному об-стоятельству трудно найти обоснование даже в рамках подхода Салинза. В рамках любой логики, скажем, трудно понять, почему качественно новые формы могут появ-ляться только в ходе процессов “общей” эволюции. Не понятно, почему новые фор-мы не могут появляться и в ходе процессов “специфической” эволюции, т.е. “филоге-нетических трансформаций через адаптацию”. В любом случае очевидно, что все кри-тические замечания, сделанные выше в адрес Сервиса, применимы и к Салинзу: нет никаких оснований говорить о единой линии движения от "низших" к "высшим" формам интеграции. В процессе этого перехода наблюдается большое количество значимых эволюционных альтернатив (см. § 1 данной главы).
Рассмотрим теперь "энергетический" параметр общей эволюции по Салинзу. Са-линз утверждает:

"...Прогресс – это рост общего количества трансформируемой энергии, используе-мой для создания и поддержания культурной организации. Культура ставит энер-гию под контроль и направляет ее в нужном направлении; она извлекает энергию из природы и трансформирует ее в людей, материальные блага и работу, в полити-ческие системы и идеи, в социальные обычаи и в следование им. Общее количест-во энергии, трансформированной из свободного в культурное состояние, с учетом, возможно, той степени, насколько много ее теряется при этой трансформации (эн-тропийные потери), может рассматриваться как критерий общего уровня развития культуры, мера ее достижений" [Sahlins, 1960. P. 35].

Сразу же отметим оговорку – "с учетом, возможно, той степени, насколько много ее теряется при этой трансформации (энтропийные потери)". Оговорка эта заставляет предполагать, что и сам Салинз предполагает, что речь у него реально идет о двух пе-ременных, а не об одной. Действительно, достаточно очевидно, что в подобном кон-тексте имеет значение не только общее количество энергии, "используемой для соз-дания и поддержания культурной организации", но то, насколько эффективно эта энергия используется. По всей видимости, Салинз решил, что эти две переменные могут рассматриваться в качестве одной, просто потому что, он повторил ошибку своего учителя, Лесли Уайта, верившего, что рост по обоим этим параметрам идет одновременно (см., например: [White, 1949. Ch. XIII]). Однако конкретные данные показывают, что корреляция между этими двумя переменными значительно более сложна, при том что большую часть человеческой истории она была просто отри-цательной: собиратель, расходуя 1 джоуль энергии, получил несколько сот джоулей в собранных им продуктах питания; в экстенсивном земледелии этот показатель падает ниже 100, а затем опускается до 10 в интенсивном доиндустриальном земледелии. В интенсивном индустриальном земледелии цифра эта уже стремится к 1 джоулю (на джоуль энергозатрат), а в наиболее интенсивном (парниковом) индустриальном зем-леделии она иногда падает до 0,001 [Люри, 1994. С. 14–30].
Однако просто констатировать факт сильной негативной корреляции между этими двумя параметрами тоже было бы чрезмерным упрощением. Да, в главной отрасли доиндустриальной аграрной экономики наблюдалась именно такая корреляция; одна-ко уже в доиндустриальном несельскохозяйственном производстве мы зачастую на-блюдаем важные случаи роста эффективности использования энергии (связанные, на-пример, с усовершенствованием печей, мельниц, трансмиссий и т.д. – см., напри-мер: [White, 1962]). Таким образом, то, что представляется Салинзом в качестве еди-ного параметра, на самом деле является множеством слабо скоррелированных между собой переменных. В любом случае, уже в рамках первого Салинзова параметра "об-щей" эволюции мы можем наблюдать вполне реальную и важную (в особенности для современной мир-системы) "общеэволюционную" альтернативу: будет ли рост со-циокультурной сложности идти за счет роста общего потребления энергии, или за счет роста эффективности ее использования. В целом же достаточно понятно, что уже с этими двумя переменными мы имеем по сути дела неограниченное количество "общеэволюционных" альтернатив (быстрый рост по обоим параметрам; рост эффек-тивности использования энергии, более быстрый, чем скорость снижения ее потреб-ления, противоположное сочетание и т.д.), а следовательно, и неограниченное коли-чество "общеэволюционных" альтернатив.
Наконец, рассмотрим последний параметр "общей эволюции" по Салинзу, "дви-жение от меньшей к большей общей адаптированности”. Салинз утверждает:

"Общий прогресс может также рассматриваться как рост 'общей адаптивности'. Существует тенденция к доминированию более высоких культурных форм над бо-лее низкими, к вытеснению первыми вторых; степень же доминирования пропор-циональна уровню прогресса. Таким образом, культура современных наций имеет тенденцию распространяться по всему Земному шару, на наших собственных гла-зах вытесняя, трансформируя и ликвидируя культуры, представляющие эволюци-онные стадии многотысячелетней древности; в то время как архаическая цивили-зация, теперь также отступающая под натиском современной культуры, даже во времена своего расцвета смогла распространиться лишь на отдельные регионы от-дельных континентов. Эта способность более высоких культурных форм домини-ровать над более низкими объясняется способностью первых использовать более эффективно более широкий спектр энергетических ресурсов. Высшие формы отно-сительно более "свободны от контроля окружающей среды", т.е. они способны адаптироваться к большему числу типов окружающей среды, чем более низкие формы" [Sahlins, 1960. P. 37].

И вновь не трудно заметить, что Салинз делает здесь свою типичную ошибку, рассматривая в качестве одной переменной группу слабо (и иногда негативно) свя-занных параметров. Эта группа включает в первую очередь подгруппу параметров адаптации к природным условиям и подгруппу адаптации к внешним социальным ус-ловиям. Салинз, видимо, полагает, что формы культуры лучше приспособленные к условиям природной среды ("более эффективно использующие бóльший набор энер-гетических ресурсов"), являются также лучше адаптированными и к внешним соци-альным условиям (они "доминируют над низшими формами и вытесняют их"). Но это не так. Нередко именно те формы культуры, которые хуже приспособлены к природ-ной среде, доминируют над формами, лучше приспособленными (к природной среде), и вытесняют их. Классический пример в этом отношении представляет история взаи-моотношений динка и нуэров (нилотских народов южного Судана).
Как было показано Келли [Kelly, 1985], изначально довольно маленькая группа "протонуэров" выделилась из культурно близких "протодинка" около 300–400 лет на-зад. Важнейшей чертой этой дифференциации было, видимо, то обстоятельство, что нуэры перестали забивать на мясо своих бычков. В результате, культура нуэров ока-залась значительно хуже адаптированной к природной среде, чем культура динка. Ну-эры стали расходовать свои энергетические ресурсы значительно менее эффективно, чем динка, чьи стада состояли прежде всего из коров, в то время как нуэры расходо-вали гигантские (для этих условий) объемы энергии (содержащейся прежде всего в кормах) на поддержание своих огромных бычьих стад, не получая взамен адекватного количества хозяйственно полезной энергии. В результате, хотя нуэры и занимали, в целом, экологически заметно более благоприятные территории, чем динка, их эконо-мика обеспечивала существование на этих территориях заметно менее плотного (по сравнению с динка) населения. Однако та самая инновация, которая заметно снизила адаптированность нуэров к их природной среде, значимо повысила их приспособлен-ность к внешней социальной среде. Хотя бычьи стада нуэров и были бессмысленны с хозяйственно-экологической точки зрения, огромное число этих быков дало в руки нуэров довольно эффективное "средство социального обращения", позволявшее через институциализированную систему ритуальных дарений, обменов и выплат поддержи-вать широкую сеть альянсов. Эта сеть в свою очередь позволяла нуэрам эффективно мобилизовать значительный военный потенциал, направлявшейся, как правило, именно против экологически более адаптированных динка, не обладавших сопоста-вимо эффективной системой мобилизации военного потенциала. В результате, имен-но экологически хуже адаптированные культурные формы нуэров стали доминиро-вать над экологически более адаптированными культурными формами динка и вы-теснять их. Более того, нуэры увеличили свою адаптированность к внешней социаль-ной среде именно благодаря снижению адаптированности к среде естественной.
Конечно же, нетрудно показать, что в свою очередь "естественная" и "социаль-ная" адаптивность – это не одномерные переменные, а скорее группа слабо скоррели-рованных параметров. Но общая картина и так к настоящему времени должна быть вполне ясна. Нет никаких оснований говорить о некоей единой линии "общей эволю-ции". Если мы даже останавливаемся только на анализе того, что Салинз представля-ет как одномерные параметры "общей эволюции", то при более внимательном рас-смотрении мы обнаруживаем, что каждый из этих псевдоодномерных параметров оказывается, на самом деле, группой слабо скоррелированных переменных; т.е. уже на этом уровне анализа мы лишаемся каких-либо оснований для того, чтобы согла-шаться с представлением о единой "линии общей эволюции", уже на этом уровне анализа возникает необходимость перехода от исследования линии "общей эволю-ции" к исследованию "общеэволюционного поля", подразумевающего существование неограниченного числа эволюционных альтернатив.
Кроме того, конечно же, все Салинзовы параметры "общей эволюции" к тому же еще и слабо коррелируют между собой, что увеличивает нелинейность "общей эво-люции" в еще большей степени.
Рассмотрим второй и третий параметры "общей эволюции": "переход от ... более низких к более высоким формам интеграции [2]", и "от меньшей к большей общей адаптивности [3]". Салинз полагает, что более высокие (т.е. в контексте рассматри-ваемой работы более политически централизованные) "культурные формы" всегда "доминируют над низшими формами и вытесняют их". То, что в истории не всегда происходит именно так, было замечено и объяснено уже за три с лишним столетия до выхода в свет работы Салинза эфиопским монахом Бахрейем (1593 [1976]).
Бахрей попытался объяснить, почему высоко политически централизованное эфи-опское государство постоянно терпело военные поражения от менее цивилизованных и менее политически централизованных племен галла ("Каким образом нас побеж-дают галла, хотя мы многочисленны и у нас много оружия?" Бахрей, 1976 [1593]. С. 140). Ответ, предлагаемый Бахрейем, весьма интересен и убедителен: именно по-тому, что эфиопское общество более развито и дифференцированно, оно и терпит по-стоянные поражения в борьбе с менее развитыми галла. Сам фактор большей внут-ренней социальной и культурной дифференциации оказывается в данном случае ис-точником военной слабости.
"Каким образом нас побеждают галла, хотя мы многочисленны и у нас много ору-жия?... Это из-за разделения нашего народа на десять разрядов, из них девять не принимают участия в войне и не стыдятся своего страха. А воюет (только) десятый разряд и сражается так, как возможно. И если нас много, то мало тех, которые спо-собны воевать, а много тех, которые не участвуют в войне. Один разряд из них – это монахи, которым нет числа. Есть монахи с детства, которых склонили на свою сторону монахи во время учения, подобно автору этой истории и ему подобным. А есть монахи от страха перед войной.
Другой разряд называют дабтара. Они изучают книги и все дела священни-ков. Они хлопают руками и двигают ногами (во время богослужения) и не стыдят-ся своего страха. Они берут за образец левитов и священников, детей Аарона. Тре-тий разряд называется жан хацана и жан маасаре . Они охраняют право и (этим) оберегаются от участия в войне. Четвертый разряд дагафоч – сопроводите-ли знатных женщин и вазаро. (Это) сильные мужи и крепкие молодые люди. Они не участвуют в войне и говорят: 'Мы охрана женщин'. Пятый разряд называется шемагле , господа и землевладельцы. Они делят свои земли между тружениками и командуют ими, а сами не стыдятся своего страха. Шестой разряд – землепашцы. Они проводят время на полях и не думают воевать. Седьмой разряд – это те, кото-рые получают выгоду от торговли и извлекают пользу для самих себя. Восьмой разряд – это ремесленники, такие, как кузнецы, писцы, портные и плотники и им подобные. Они не умеют воевать. Девятый разряд – это певцы, барабанщики (иг-рающие на маленьких барабанах ), барабанщики и арфисты, для которых работа – попрошайничество. Они благословляют того, кто им подает, воздают пустую славу и бесполезные восхваления. И когда они проклинают тех, кто не платит, их не считают виноватыми, ибо они говорят: 'Это наш обычай'. Десятый разряд – это те, кто берет копье и щит и может воевать. Они следуют за негусом поспешно, чтобы напасть (на врага). Из-за их малочисленности наша страна опустошается.
У галла нет этих девяти разрядов, которые мы упоминали. Все они способны воевать, от мала до велика. И поэтому они уничтожают и убивают нас" (Бахрей, 1976 [1593]. С. 140–141).
Есть все основания полагать, что случаи, когда менее развитые общества оказы-ваются в военном отношении сильнее более развитых, не представляют собой "оши-бок истории". Одна из общих объяснительных моделей для подобного варианта исто-рического развития сводится к следующему. Политически централизованные системы часто достигают военного превосходства путем развития специализированных воен-ных подсистем – относительно малых, но хорошо обученных и вооруженных профес-сиональных армий. Однако, необходимым условием для сохранения такого превос-ходства обычно является наличие монополии на какие-либо эффективные виды воо-ружения (боевые колесницы, оружие из бронзы и т.п.). Если же происходит револю-ция в производстве средств насилия, в результате которой монополия на них не мо-жет более эффективно поддерживаться (например, в случае появления железного оружия), менее политически централизованные общества с большей долей военно-активного населения получают значительное преимущество и могут стать сильнее в военном отношении политически централизованных обществ. Таким, вероятно, был ход исторического развития во многих частях Ойкумены Старого Света в раннем же-лезном веке или поздней античности. В дополнение к этому, менее политически цен-трализованные общества с большей долей военно-активного населения могли значи-тельно увеличивать свою военную эффективность без заметного увеличения своей политической централизации или внутренней дифференциации, например, путем но-мадизации, роста специализации на скотоводстве, поскольку сам каждодневный труд скотовода и характер его социализации производят высоко боеспособного воина. Ко-чевое скотоводство с широким использованием пастухов-всадников могло значи-тельно увеличивать военный потенциал таких обществ и без дополнительной поли-тической централизации и функциональной дифференциации.
Теперь рассмотрим корреляцию между первым и вторым параметрами "общей эволюции" Салинза, – переход от меньшего к большему уровню трансформации энер-гии [1], от более низкого к более высокому уровню интеграции [2]. Выше я отмечал, что Салинз отождествляет "переход от...низших уровней интеграции к высшим" с движением по линии band – tribe – chiefdom – state, т.е. с политической централиза-цией. На первый взгляд корреляция здесь выглядит довольно сильной: более полити-чески централизованные общества имеют тенденцию контролировать бóльшие пото-ки энергии, чем менее централизованные, т.е. государства контролируют больше энергии, чем вождества и т.д. Однако все здесь не так просто, как кажется на первый взгляд. Да, политическая централизация обычно ведет к увеличению объемов энер-гии, "трансформируемых" соответствующими общественными системами. Но эти объемы энергии могли расти и без увеличения политической интеграции, а политиче-ски нецентрализованные общества могли контролировать объемы энергии, сравни-мые с объемами, контролируемыми политически централизованными системами.
Примерами могут служить средневековская швейцарская конфедерация граждан-ских общин, или дагестанские "вольные общества" начала Нового времени, которые контролировали объемы энергии, сравнимые с объемами, "трансформировавшимися" ранними государствами средней величины; объемы же энергии, контролировавшиеся совокупностью культурно-экономически интегрированных греческих безгосударст-венных полисов или римского догосударственного civitas, превышали таковые у обычных ранних государств. В дополнение к этому, совокупность параметров "транс-формации энергии" состоит, как мы помним, из двух подгрупп, поскольку параметры эффективности трансформации энергии оказываются отличными от группы парамет-ров, характеризующих объемы трансформируемой энергии. Как мы помним, эффек-тивность трансформации энергии коррелирует негативно (и сильно) с интенсифика-цией земледелия. С другой стороны, хорошо известно, что интенсификация земледе-лия имеет сильную положительную корреляцию с политической централизацией (см., например: [Коротаев, 1989; 1991]). Этого достаточно, чтобы предположить сильную негативную корреляцию между политической централизацией и эффективностью трансформации энергии . Однако интенсивность земледелия позитивно коррелирует и с общей социокультурной сложностью [Ember, 1963; Textor, 1967, Computer Print-out: 91/53, 55; 92/54, 56; 93/54; Ember & Levinson, 1991; и т.д.]. Тем не менее, имеются некоторые основания полагать, что в более политически централизованных сложных доиндустриальных обществах эффективность трансформации энергии была еще ни-же, чем в политически менее централизованных обществах со сравнимым уровнем сложности. В самом деле, в доиндустриальных обществах политическая централиза-ция почти всегда сопровождается уменьшением контролируемости центральной ад-министрации (в ранних государствах контролируемость всегда ниже, чем в вождест-вах, а в империях – еще ниже, чем в ранних государствах; см., например: [Коротаев, Блюмхен, 1991]). Таким образом, при росте политической централизации объемы энергии, аккумулируемой административным центром, обычно значительно увеличи-ваются, но вместе с тем не менее значительно падает и степень контролируемости этого центра. В результате использование аккумулированных ресурсов становится особенно неэффективным: центр получает гигантские ресурсы вроде бы безвозмезд-но, а надежные средства для контроля над эффективностью их использования отсут-ствуют.
Сложные безгосударственные системы обычно контролируют значительно мень-шие объемы энергии по сравнению с доиндустриальными империями. Вместе с тем, эффективность использования этих (обычно скромных по объему) ресурсов, аккуму-лируемых политическими центрами таких объединений (а они обычно характеризу-ются высокой долей политического участия их населения), бывает, как правило, за-метно более высокой по сравнению с гигантскими доиндустриальными империями. Происходит это за счет более жесткого контроля за эффективностью использования аккумулированных ресурсов.
Таким образом, на уровне взаимодействия между первым и вторым параметрами "общей эволюции" Салинза мы опять находим целый ряд важных альтернатив социо-культурного развития.
И наконец, рассмотрим корреляцию между Салинзовыми первым и третьим па-раметрами "общей эволюции" – "переход от менее высоких к более высоким уровням трансформации энергии[1]", и "от меньшей к большей общей адаптивности[3]". На первый взгляд сильная корреляция между объемом энергии, трансформируемым дан-ной культурной системой и ее более высокой общей адаптивностью кажется само-очевидной. Но опять же, только на первый взгляд. При более внимательном рассмот-рении исследователь будет вынужден задать себе, скажем, такой вопрос: "Является ли стабильность адаптации важной внутренней характеристикой показателя общей адап-тивности?" Конечно, да. Но если мы примем во внимание это обстоятельство, то сра-зу же поймем, что решающее значение имеет не просто объем энергии, который дан-ная культурная система извлекает из природного окружения, но то, какой вид ресур-сов используется, – восстановимый или ограниченный невозобновляемый. Общая адаптивность системы безусловно возрастает только тогда, когда эта система получа-ет увеличивающийся объем энергии за счет восстановимых ресурсов. В противном случае (то есть если система использует ограниченные невозобновляемые ресурсы) ее адаптация может рассматриваться лишь как временно стабильная. Мы можем утвер-ждать, что данная культурная система действительно адаптирована к своему природ-ному окружению, лишь в том случае, когда бóльшая часть используемой ею энергии поступает не из ограниченных невозобновляемых ресурсов, и когда скорость потреб-ления энергии не превышает значительно скорость возобновления энергетических ресурсов.
В этом отношении далеко не ясно, являются ли современные сложные индустри-альные системы лучше приспособленными к природному окружению, чем системы простых охотников-собирателей (или даже среднесложные системы доиндустриаль-ных интенсивных земледельцев), поскольку первые осуществляют свое воспроизвод-ство прежде всего именно за счет ограниченных невозобновляемых энергетических ресурсов. По-видимому, слишком рано утверждать, что современная мир-система лучше адаптирована к природной среде нашей планеты по сравнению с предшество-вавшими ей историческими системами. Мы сможем с уверенностью утверждать это лишь тогда, когда наша система докажет свою способность перейти к модели устой-чивого развития ("sustainable development"), не превращаясь в качественно новую сис-тему (ведь в этом случае высокую адаптивность докажет именно эта новая, а не со-временная, мир-система), да к тому же сможет совершить этот переход некатастро-фическим путем (что до сих пор отнюдь не самоочевидно – см., например: [Васильев, 2000]).
В целом, существует негативная корреляция между объемом энергии, который данная культурная система извлекает из природной среды, и стабильностью адапта-ции этой системы. Чем больший объем энергии потребляет данная социокультурная система, тем более трудным для нее является обеспечение полного восстановления своей энергетической базы.
Кстати, возникает вопрос, существует ли в принципе "общая адаптивность", и на-сколько полезным является это теоретическое понятие? Похоже, что адаптивность является не одномерной переменной, но опять же – группой слабо (а иногда негатив-но) скоррелированых многомерных параметров. Общество А может быть более адап-тивно, чем общество Б в одном отношении, и менее адаптивно – в другом.
Весь этот комплекс проблем дополнительно осложняется следующим обстоятель-ством. Уже Салинзу пришлось по сути дела разбить его параметр "общей адаптивно-сти" на два – адаптивность к природной среде, с одной стороны, и к внешней социо-культурной – с другой; а ведь отношение между трансформацией энергии и адаптив-ностью второго рода исключительно сложно. Какие "культурные формы имели тен-денцию доминировать и вытеснять" другие формы на протяжении большей части че-ловеческой истории? Ответ здесь довольно прост и непривлекателен – те из них, что были сильнее в военном отношении. Таким образом, для адаптивности второго ти-па имеет значение не общее количество энергии, трансформируемой данной культур-ной системой, а скорее только то количество энергии, которую эта система аккумули-рует и направляет на военные цели (как впрочем и то, насколько эффективно она это делает). В результате, культурные формы, трансформирующие меньшие количества энергии, но более эффективно использующие ту часть энергии, которая обеспечивает военные нужды, на протяжении большей части человеческой истории обычно тесни-ли те культуры, которые контролировали большие объемы энергии, но направляли на достижение военных целей меньшую ее часть и использовали ее менее эффектив-но. Вышеприведенные примеры взаимоотношений нуэров и динка или галла и эфи-опского государства XVI в. служат хорошими иллюстрациями этой закономерности. Они, конечно, могут быть легко дополнены большим количеством аналогичных при-меров из истории отношений между кочевниками и земледельцами Евразии и Север-ной Африки.
Таким образом, на уровне взаимодействия Салинзовых первого и третьего пара-метров "общей эволюции" мы также находим значимые альтернативы социокультур-ного развития.
Несмотря на то, что Салинз пытался представить свой подход в качестве истинно многолинейного, на деле эта была попытка спасти именно однолинейный подход, самое его ядро. Признав монголинейность эволюции в целом, он фактически попы-тался доказать однолинейность социокультурного развития. Единственно реальной альтернативой в рамках псевдомноголинейной модели Салинза оказывается лишь движение вверх или вниз вдоль единой линии "общей эволюции". Салинз таким об-разом признает неоднолинейность социокультурной эволюции, но настаивает на од-нолинейности социокультурного развития (в том виде как оно определено во Введе-нии к данной монографии), упуская из вида самые интересные эволюционные аль-тернативы, альтернативы социокультурного развития. Действительно, самые важные эволюционные альтернативы вовсе не сводятся к тому, развивается данная социаль-ная система, или нет. Значительно более важно, в каком именно направлении идет это развитие.

§ 3

Нелинейные подходы

Итак многолинейный подход Салинза оказывается на поверку по сути своей вполне однолинейным. Однако и действительно многолинейный подход нам также не представляется адекватным. Действительно, если однолинейный подход предпола-гает существование одной функциональной зависимости, то подход многолинейный оказывается лишь его псевдоальтернативой, ибо вместо одной функциональной зави-симости он постулирует по сути дела существование нескольких подобного рода за-висимостей, действующих для разного типа обществ. Вместе с тем, все дело как раз в том и заключается, что реальное существование подобного рода зависимостей для социокультурной эволюции так пока никому доказать не удалось.
Чем точнее мы сможем измерить те или иные социологические показатели, тем больше возможных вариантов эволюции мы сможем рассчитать. В пределе мы полу-чим некое многомерное пространство-поле (измерениями которого служат показате-ли социокультурной эволюции), каждой точке которого (в реальности, конечно, зоне, а не точке) будет соответствовать определенное значение вероятности подобного ва-рианта. Итак, я полагаю, что имеет смысл говорить не о линиях эволюции, а о непре-рывном эволюционном поле. При этом в рамках этого поля мы вовсе не наблюдаем такой ситуации, что движение в любом направлении оказывается в равной степени возможным. Движение в некоторых направлениях в его рамках оказывается в прин-ципе невозможным, в то время как движение в одном направлении оказывается ме-нее вероятным, чем в другом.
Конечно же, человеческим существам (в особенности не имеющим профессио-нального математического образования) трудно иметь дело на практике с многомер-ными пространствами. Поэтому я предлагаю начать работу с двухмерных сечений со-ответствующих эволюционных полей. К тому же невозможно непосредственно изме-рить вероятность социальных процессов. Однако и здесь выход достаточно известен. Вероятность определенных состояний обычно оценивается по величинам соответст-вующих частотностей.
Практическое заключение из этих соображений заключается в том, что мы можем рассматривать обычные кросс-табуляции социоэволюционных переменных как при-ближенные модели структуры двумерных сечений многомерного эволюционного по-ля вероятности.
Нужно отметить, что, обычная методика формальных кросс-культурных исследо-ваний, сводящаяся по сути дела к “охоте за корреляциями” (см., скажем: [Levinson & Malone, 1981; Ember & Levinson, 1991; Peregrine & Gray, 1993; Ember & Ember, 1998]), приводит к тому, что мимо внимания исследователей проходят многие важнейшие информационные ресурсы, потенциально содержащиеся в кросс-культурных базах данных. Количественно выразить силу связи двух отображенных в таблице парамет-ров зачастую значит извлечь из нее лишь небольшую часть содержащейся в ней ин-формации. Я полагаю, что картина распределения, выражаемая через таблицу, неред-ко представляет интерес сама по себе, давая возможность оценить структуру эволю-ционного поля вероятности.
Проиллюстрировать упрощенную двухмерную нелинейную модель социокуль-турной эволюции можно на следующем несложном примере. Рассмотрим соотноше-ние между уровнем сложности общины и числом уровней надобщинной политиче-ской интеграции (Отмечу, что количественное кросс-культурное исследование про-цессов социокультурной эволюции производится в данной монографии на основании "синхронных" [а не диахронных] баз данных, правомерность чего зачастую ставится под сомнение; обоснование правомерности применяемого метода дается в Приложе-нии 1 к данной монографии).
К настоящему времени единственная попытка количественного кросс-культурного исследования зависимости между двумя данными переменными принад-лежит Х. Бефу [Befu, 1966]. Гипотеза его заключалась в том, что при росте сложности надобщинных структур сложность общины также будет увеличиваться. Однако Бефу нашел лишь довольно слабое статистическое подтверждение своей гипотезы: хотя направление корреляции между числом надобщинных уровней политической инте-грации и числом общинных должностей оказалось в предсказанном направлении, са-ма корреляция оказалась статистически незначимой (0,20 <  < 0,30); тем не менее, Бефу удалось найти статистически значимую корреляцию между числом уровней ин-теграции внутри общины и числом надобщинных уровней политической интеграции ( = 0,24; 2 = 21,08;  < 0,001).
Как мы увидим ниже, корреляция эта действительно существует. Однако реальная картина зависимости между двумя данными величинами оказалась значительно более сложной и интересной.
Для своего второго статистического теста Бефу использовал опубликованную к тому времени часть базы данных Дж. П. Мердока. Начнем с того, что эта база данных не является вполне репрезентативной. Я попробовал повторить статистические тесты Бефу, используя самые большие из доступных в настоящее время репрезентативных баз данных, базу данных для Standard Cross-Cultural Sample Дж. П. Мердока и Д. Уайта [Murdock & White, 1969; Murdock & Wilson, 1972; Barry & Schlegel, 1980; Murdock & Wilson, 1985; MAPTAB, 1997], а также базу данных для выборки Atlas of World Cultures Дж. П. Мердока [Murdock, 1967; 1981; Murdock et al., 1986; 1990]. С формальной точки зрения, результаты Бефу оказались воспроизведенными – корре-ляция между числом уровней надобщинной политической интеграции и числом уров-ней структурной иерархии внутри общины оказалась как для Standard Cross-Cultural Sample, так и для Atlas of World Cultures в предсказанном направлении; для Standard Cross-Cultural Sample она статистически незначима ( = 0,12, α = 0,1; r = 0,09, α = 0,25); однако для значительно большей по размеру выборки базы данных Atlas of World Cultures значимость оказалась выше всякого сомнения ( = 0,17, α < 0,001; r = 0,12, α = 0,004). Тем не менее более внимательный анализ данных показывает, что действительное отношение между двумя данными переменными значительно более сложное (и значительно более интересное), чем это предполагалось Бефу.
Начнем с того, что Бефу дихотомизировал обе переменные, будучи уверен в ли-нейном отношении между ними. Однако отношение это на самом деле оказалось не столь простым.
Кросс-табуляция для базы данных Standard Cross-Cultural Sample выглядит сле-дующим образом (см. табл. 1):

ТАБЛИЦА 1
ЧИСЛО ВНУТРИОБЩИННЫХ УРОВНЕЙ ИНТЕГРАЦИИ * ЧИСЛО НАДОБЩИННЫХ УРОВНЕЙ ПОЛИТИЧЕСКОЙ ИНТЕГРАЦИИ
Кросс-табуляция данных БД Standard Cross-Cultural Sample

Число
уровней
внутри- Y

A
общин-ной
интегра-ции

2 5

6,0% 10

21,7% 4

14,8% 3

16,7% 2

16,7%

C 54 28 18 11 6
D
1

65,1%

60,9%

66,7%

61,1%

50,0%

0 24

38,7% 8

18,1% 5

14,5% 4

31,3% 4

36,4%
0 1 2 3 4 X
B
Число уровней надобщинной политической интеграции

Нетрудно видеть, что на самом деле положительная корреляция между двумя рас-сматриваемыми переменными наблюдается лишь в двух зонах кросс-табуляции, в то время как в двух других зонах корреляция эта отрицательна (см. табл. 2).

ТАБЛИЦА 2
ЧИСЛО ВНУТРИОБЩИННЫХ УРОВНЕЙ ИНТЕГРАЦИИ * ЧИСЛО НАДОБЩИННЫХ УРОВНЕЙ ПОЛИТИЧЕСКОЙ ИНТЕГРАЦИИ
Кросс-табуляция данных БД Standard Cross-Cultural Sample
Корреляционные зоны

Число
уровней
внутри- Y
общинной
интегра-ции

2 + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + +
ЗОНА 1+ + + + + + + + + + + + + ЗОНА 1+ – – – – – – – – – – – – ЗОНА 1– – – – – – – – – – – – – – – – – ЗОНА 1– + + + + + + + + + + + + ЗОНА 2+ + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + ++ + + + + + + + + +
ЗОНА 2+ + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + +
ЗОНА 2+

+ + + + + + + + + + + + + + + + + +
ЗОНА 1+ + + + + + + + + + – – – – – – ЗОНА 1– – – – – – – – – ЗОНА 1– + + + + + + ЗОНА 2+ + + + + + + + + + + + + + + ++ + + + + + + + +
ЗОНА 2+ + + + + + + + + + + + + + + + + + +
ЗОНА 2+
1 + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + ЗОНА 1+ + + + + + + + + + – – – – ЗОНА 2– – – – – – – – – – – – – – – – – – – ЗОНА 2– – – – – – – – – – – – – – – ЗОНА 2–

0 + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + +
ЗОНА 1+ + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + ЗОНА 1+ + + + + + + + + + + + + + + + – – – – – – – – – – – – ЗОНА 2– – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – –
ЗОНА 2– – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – –
ЗОНА 2–
0 1 2 3 4 X
Число уровней надобщинной политической интеграции

+ + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + – зоны положительной корреляции – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – зоны отрицательной корреляции

Эту картину совсем не сложно проинтерпретировать качественно. Первая зона положительной корреляции (ЗОНА 1+) может быть легко проинтерпретирована в рамках политогенетической модели Карнейро [Carneiro, 1970; 1981; 1987; 2000. P. 182–186 и т.д.]. В самом деле, в рамках этой модели предполагается, что са-мые ранние суверенные надобщинные уровни политической интеграции обычно формируются в результате подчинения одной общиной нескольких других; и нужно ожидать, что для того, чтобы устойчиво подчинить себе другую общину община-завоеватель должна иметь достаточно сложную структуру. Поэтому то наблюдение, что на ранних стадиях политической эволюции рост надобщинных структур идет рука об руку с ростом сложности внутриобщинных структур, не вызывает никакого удив-ления. С другой стороны, после достижения надобщинными структурами определен-ного уровня сложности они зачастую начинают отбирать у внутриобщинных структур многие важные функции. Например, развитое государство обычно монополизирует такие функции, как военные или внешнеполитические (дипломатические); в результа-те, соответствующие субсистемы в общинной структуре атрофируются и исчезают. Как следствие этих процессов сложность общин начинает уменьшаться (ЗОНА 2–).
ЗОНА 2+ положительной корреляции также не выглядит случайной. По всей ви-димости она соответствует определенным альтернативам эволюции сложных об-ществ, когда общины оказываются достаточно сильны для того, чтобы противостоять давлению развитого государства и сохранить бóльшую часть своих функций (как это произошло, например, в средневековой Северной Индии [например: Алаев, 1981]), или когда государство делегирует некоторые свои функции общинам – тогда рост сложности внутри- и надобщинных структур снова идет рука об руку (как это наблю-далось, например в России XV–XVIII вв.). Собственно говоря, Бефу и имел в виду по сути дела именно подобную эволюционную альтернативу, когда выдвигал свою гипо-тезу. Таким образом, Бефу имел некоторые основания для своей гипотезы, однако то, что он представил в качестве главной эволюционной закономерности, применитель-но к сложным обществам оказывается скорее довольно-таки редкой эволюционной альтернативой. Итак, там, где Бефу ожидал найти простую линейную закономер-ность, мы на самом деле находим значительно более сложный нелинейный процесс с несколькими эволюционными альтернативами.
Но и это еще не все. Имеет смысл еще рассмотреть самостоятельно верхнюю часть пограничной зоны между левой и правой половинами таблицы, где обнаружи-вается еще одна зона отрицательной корреляции (ЗОНА 1–). Эта зона (совместно с ЗОНОЙ 1+), по-видимому, соответствует эволюционной альтернативе развитию же-стких надобщинных политических структур (chifdom – complex chiefdom – state) через развитие внутриобщинных структур совместно с развитием мягких надобщинных систем, не отчуждающих суверенитета (разнообразные конфедерации, амфиктионии и т.д.). Одним из наиболее впечатляющих результатов развития в этом эволюционном направлении является греческий полис – некоторые полисы достигали уровня слож-ности, сопоставимого не только с вождеством, но и с государством, и оказали огром-ное воздействие на весь ход мировой истории [Berent, 1994; 1998; Коротаев, 1995a; Берент, 2000].
Собственно говоря, в таблице 1 статистически значима корреляция только в ЗОНЕ 1+. Однако при попытки повторить статистические тесты с использованием заметно большей по размеру БД Atlas of World Cultures Дж. П. Мердока (555 об-ществ – самая большая релевантная репрезентативная БД), мы получаем удивительно сходное корреляционное распределение (см. табл. 3):

ТАБЛИЦА 3
ЧИСЛО ВНУТРИОБЩИННЫХ УРОВНЕЙ ИНТЕГРАЦИИ * ЧИСЛО НАДОБЩИННЫХ УРОВНЕЙ ПОЛИТИЧЕСКОЙ ИНТЕГРАЦИИ
Кросс-табуляция данных БД Atlas of World Cultures

Число
уровней
внутри- Y

A
общин-ной
интегра-ции

2 22

8,4% 27

18,1% 10

14,5% 7

14,6% 5

22,7%

C 138 95 49 26 9
D
1

52,9%

63,8%

71,0%

54,2%

40,9%

0 101

38,7% 27

18,1% 10

14,5% 15

31,3% 8

36,4%
0 1 2 3 4 X
B
Число уровней надобщинной политической интеграции

Нетрудно видеть, что корреляционное распределение в этом случае просто иден-тично с предыдущим. Структура распределения скорее даже стала более четкой. Ста-тистически значимая корреляция наблюдается теперь не только в ЗОНЕ 1+, но и в ЗОНЕ 2–. Корреляция в ЗОНЕ 2+ теперь уже близка к порогу статистической значи-мости. Корреляция в ЗОНЕ 1– все еще далека от этого порога, что, на мой взгляд, объясняется просто тем обстоятельством, что сверхсложные суверенные гражданские общины (например, греческие полисы, римская civitas, сверхсложные суверенные гражданские общины раннесредневековой Далмации, средневековой Швейцарии или Дагестана XVIII в.) практически не представлены в антропологических базах данных. Удивляет поэтому скорее то обстоятельство, что обе кросс-табуляции все-таки фик-сируют данную эволюционную альтернативу.
Результаты проведенного анализа могут быть представлены в следующем виде (см. диаграмму 1):

ДИАГРАММА 1
ЧИСЛО ВНУТРИОБЩИННЫХ УРОВНЕЙ ИНТЕГРАЦИИ * ЧИСЛО НАДОБЩИННЫХ УРОВНЕЙ ПОЛИТИЧЕСКОЙ ИНТЕГРАЦИИ
Некоторые эволюционные альтернативы

Число

уровней Y

внутри-

общинной

2 + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + ++ + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + +
интегра-

ции
+ + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + ++ + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + +

1 + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – –

0 + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – –
0 1 2 3 4 X
Число уровней надобщинной политической интеграции

+ + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + – зона значимой положи-тельной корреляции – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – зона значимой отрицатель-ной корреляции

+ + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + – зона статистически не-значимой положительной корреляции – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – зона статистически незна-чимой отрицательной корре-ляции

– наиболее вероятная эволюционная
траектория

– менее вероятная (но вполне
возможная) эволюционная траектория

Однако и эта диаграмма рисует лишь упрощенную картину. Модель по-прежнему ос-тается многолинейной, а не нелинейной. Действительно, проанализированные дан-ные не исключают возможности и значительного числа иных эволюционных траек-торий, например, представленных на диаграмме 2.

ДИАГРАММА 2
ЧИСЛО ВНУТРИОБЩИННЫХ УРОВНЕЙ ИНТЕГРАЦИИ * ЧИСЛО НАДОБЩИННЫХ УРОВНЕЙ ПОЛИТИЧЕСКОЙ ИНТЕГРАЦИИ
Некоторые иные возможные эволюционные траектории

Число

уровней Y

внутри-

2
общинной

интег-
1

рации

0
0 1 2 3 4 X
Число уровней надобщинной политической интеграции

– Некоторые иные возможные
эволюционные траектории

По сути дела, проанализированные данные не исключают возможности эволюцион-ного движения из любой точки рассматриваемого поля в любую. Таким образом, изо-бражение всех возможных здесь эволюционных траекторий будет выглядеть следую-щим образом (см. диаграмму 3).

ДИАГРАММА 3
ЧИСЛО ВНУТРИОБЩИННЫХ УРОВНЕЙ ИНТЕГРАЦИИ * ЧИСЛО НАДОБЩИННЫХ УРОВНЕЙ ПОЛИТИЧЕСКОЙ ИНТЕГРАЦИИ
Все возможные эволюционные траектории

Число

уровней Y

внутри-

общинной
2

интег-

рации
1

0
0 1 2 3 4 X

Число уровней надобщинной политической интеграции

Вполне ясно, что подобное изображение трудно признать сколько-нибудь полезным. Для того, чтобы одновременно учесть и все возможные эволюционные траектории, и их неравноценность, для того, чтобы оценить возможную структуру эволюционного поля вероятности кажется возможным воспользоваться все той же кросс-табуляцией, интерпретируя ее именно как приближенную оценку структуры данного поля. Более частотные сочетания характеристик в пределах данного класса случаев при таком подходе рассматриваются как более вероятные.
Возьмем проанализированную выше кросс-табуляцию и представим ее в сле-дующем виде (диаграммы 4/1–4/3).

Цифры на диаграммах представляют собой процент обществ с данным уров-нем сложности общины среди обществ с данным числом уровней надобщинной интеграции. Например, число 54 в верхней части центрального столбца ряда 3 означает, что 54% всех обществ с тремя уровнями надобщинной политической интеграции имеют сложные общины, а число 41 по соседству заставляет предпо-лагать, что с переходом от трех- к четырехуровневым надобщинным политиче-ским системам сохранение сложных общинных структур становится менее веро-ятным, в то время как вырастает вероятность появления как суперсложных, так и упрощенных общин (о чем напоминает сравнительная высота соответствующих столбцов). В целом, чем больше относительная высота соответствующего столб-ца в соответствующем ряду, тем выше вероятность развития соответствующего типа общинной организации среди обществ с соответствующим числом надоб-щинных уровней политической интеграции. Сравнительная высота столбцов в двух смежных рядах позволяет также оценить вероятность разных направлений трансформации общинных структур при надстраивании соответствующего уров-ня надобщинной иерархии. Диаграмма вполне определенно описывает обсуж-давшиеся выше эволюционные альтернативы: развитие общинных структур до определенного уровня должно с высокой вероятностью предшествовать появле-нию надобщинных интеграционных уровней; вплоть до появления второго на-добщинного уровня развитие внутриобщинных и надобщинных структур идет ру-ка об руку; однако после появления второго надобщинного уровня появляется тенденция к росту процента как наиболее простых, так и наиболее сложных об-щин, при том что вероятность сохранения сложной (в противоположность как простой, так и суперсложной) общины начинает все более и более уменьшаться). И т. д.
Таким образом, я полагаю, что диаграмма 4 может вполне использоваться для приблизительной оценки возможной структуры соответствующего среза эво-люционного поля вероятности, в качестве простой нелинейной эволюционной модели.
Вместе с тем, однако, очевидно, что для получения более точных оценок структуры эволюционного поля вероятности необходимо добавление в сущест-вующие антропологические БД социоантропогических данных исторических ис-точников.

Заключение к Главе II

В первых двух разделах этой главы я рассмотрел различные теории эволю-ции. В результате я пришел к заключению, что с точки зрения современного раз-вития культурной антропологии теория однолинейной эволюция могла бы быть оправданной, если бы существовала стопроцентная зависимость между всеми ос-новными одномерными показателями социокультурной эволюции. Однако в ре-альности более чем за сто лет поисков не удалось зафикстировать столь жестких корреляций ни для одной пары значимых эволюционных показателей. В то же время и многолинейный подход в своей основе является лишь "псевдоальтерна-тивой" однолинейных теорий, поскольку вместо одной функциональной зависи-мости он постулирует по сути дела существование нескольких подобного рода зависимостей, действующих для разного типа обществ.
С этой точки зрения оправданным представляется говорить не о линии, не о плоскости или даже трехмерном пространстве, но только о многомерном про-странстве-поле социокультурной эволюции. Чем точнее мы сможем измерить те или иные социологические показатели, тем больше возможных вариантов эво-люции мы сможем рассчитать. В пределе мы получим некое многомерное про-странство-поле (измерениями которого служат показатели социокультурной эво-люции), каждой точке которого (в реальности, конечно, зоне, а не точке) будет соответствовать определенное значение вероятности подобного варианта.
Итак, я полагаю, что имеет смысл говорить не о линиях эволюции, а о непре-рывном эволюционном поле. При этом в рамках этого поля мы вовсе не наблю-даем такой ситуации, что движение в любом направлении оказывается в равной степени возможным. Движение в некоторых направлениях в его рамках оказыва-ется в принципе невозможным, в то время как движение в одном направлении оказывается менее вероятным, чем в другом. Достигнут этот переход к более аде-кватному пониманию социоэволюционных процессов может быть, на мой взгляд, через отказ, как от однолинейных, так и многолинейных схем социокультурной эволюции и через разработку ее нелинейных моделей.

ФАКТОРЫ СОЦИОКУЛЬТУРНОЙ ЭВОЛЮЦИИ

NEW ФИЛОСОФИЯ

Меню для авторов

Добавить статью

Редактировать работы

Зарегистрироваться

Полезные ссылки

Искать похожие?

Скачать мультимедию?

ССЫЛКИ ДЛЯ СПИСКА ЛИТЕРАТУРЫ

По стандарту ВАК Республики Беларусь

По ГОСТу Российской Федерации

URL для сайта, блога (постоянный обратный адрес данной страницы)

ПАРТНЁРЫ БИБЛИОТЕКИ рекомендуем!

ОБРАТНО В РУБРИКУ?

ФИЛОСОФИЯ НА LIBRARY.BY

Пн	Вт	Ср	Чт	Пт	Сб	Вс
01	02	03	04	05	06	07
08	09	10	11	12	13	14
15	16	17	18	19	20	21
22	23	24	25	26	27	28
29	30