ФИЛОСОФИЯ (последнее)
Преодоление немоты.(Эссе)
Актуальные публикации по вопросам философии. Книги, статьи, заметки.
Преодоление немоты.(Эссе)
Ф. Т. МИХАЙЛОВ
Речь, как ни странно, пойдёт о мышлении. Для начала я не нашёл ничего лучшего, как процитировать собственную статью, мышлению как раз посвящённую. Не то, чтобы мне так уж понравилось сказанное там – отнюдь! Более того, понимаю, что стоило бы серьёзно поработать над этим старым текстом, претендующим чуть ли не на определение мышления как философской, так и психологической категории. Но торопит меня желание как можно скорее перейти к сюжету, представленному заглавием. Посему оставляю почти всё так, как было:
«…Мышление – не врождённая способность Homo sapiens :
• как абстрактная возможность она подготовлена эволюцией всех форм жизненной активности высших животных;
• как витальная потребность она предопределена антропогенезом (генотипом Homo sapiens);
• как умение целесообразно и произвольно управлять поведением других людей (и, как следствие, – своим собственным поведением), эта способность человека формируется исключительно в онтогенезе активным (жадным) присвоением новорожденным обращённых к нему аффективно-смысловых компонентов человеческой речи».
Так было сказано в цитируемой статье, так обычно говорят и пишут, но на самом деле жизненная сила новорожденного с момента рождения (если не до него) осваивает всеми врождёнными ему средствами чувственного восприятия и переживания не отдельные компоненты живой речи людей, а органичную целостность её непрерывного потока. Он вливается в витальные переживания бытия младенца всеми вначале неразличимыми элементами человеческого общения, но… во всех его формах и канонах , образующих реальное пространство всечеловеческой субъективности. «Функция» речевого означивания и аффективного наполнения каждого дискретного элемента этого пространства реализуется именно всей целостностью речевого потока.
Процесс младенческого интерактивного и всегда самостоятельного овладения именно этим пространством осуществляется непрерывной практикой взаимообращений с близкими взрослыми. Именно она позволяет сказать о своём результате – о сформировавшейся способности мышления:
Мышление как основа психики человека возникает и реализует себя во всех случаях обращения каждого индивида Homo sapiens к другим людям и к себе самому . Причём исключительно в этих случаях.
Но и этого мало! Каждый случай обращения людей друг к другу и к себе самим инициирован потребностью в жизненном соучастии с другими людьми – в сочувствии, сомыслии и содействии с ними. В результате – и с самим собой. Что, во-первых, «оправдывает» как тезис Канта об априорной атрибутивности нравственного закона внутри нас , как и тезис Г.Риккерта: «Последний базис знания есть совесть » /1/ . Во-вторых, настойчиво и упрямо требует личного, целенаправленного, здесь и теперь необходимого преобразования искомых и находимых средств и канонов потребного обращения к себе и людям. И, как следствие данных определений:
Мышление – это способность каждого индивида Homo sapiens к субъективно мотивированному целесообразному и произвольному преобразованию культурного (всеобщего) смысла любого предмета восприятия и памяти, а, тем самым – и способность к порождению новых его значений и смыслов .
Как психический феномен именно мышление, изначально нацеленное на обретение аффективно осмысленного согласия с другими людьми, обеспечивает органичное внутреннее единство и целостность всех переживаний, состояний и процессов психики человека. В том числе, если не в первую очередь, и её познавательную креативность .
Как нацеленное на взаимопонимание субъективно мотивированное преображение культурного ( всеобщего ) смысла любого предмета ориентировки, внимания и памяти мышление превращает организменную чувственность каждого человека в восприятие – в акт целесообразного, аффективно-смыслового формообразования /2/ .
При этом психомоторные возможности запоминания и памяти автоматически включают преображённые смысло-аффективные образы восприятия в реализацию способности воображения , подчиняя и их произвольной и целенаправленной субъективной мотивации всех осмысливаемых способов и форм жизнедеятельности человека.
* * *
Так и сегодня я мыслю о мышлении. Но для тех соображений, которые последуют далее, не менее важно заметить, что каждый из нас, оставаясь физически и субъективно самим собой, может и… не мыслить . Правда, в том лишь случае, если под мышлением понимаются лишь высказывания, формирующиеся в нашей членораздельной речи . Тогда любое из только что упомянутых состояний безмысленного созерцания (созерцания, отнюдь не бессмысленного!) можно смело назвать внутренней немотой мысли – небытием дискретного мышления , как вербального, так и невербального /3/ .
Например, при так называемой «беспредметной задумчивости» вербальное (по крайней мере) мышление на время явно отключается, и человек погружается в недолгий мир эмоционально неопределённого безмыслия . И в такие моменты человек не задумался , как это может показаться стороннему наблюдателю. Он именно не думает. То есть ни словами, ни делами не преображает целенаправленно никакие предметы восприятия и смысла. Ибо нельзя думать ни о чём.
Вот вы в японском «саду камней», не думая словесно ни о чём, созерцаете их, казалось бы, естественное «нагромождение», однако возвышающее и умиротворяющее душу своей необъяснимой изысканностью. А теперь Вы в Большом зале Московской консерватории слушаете Девятую симфонию Бетховена… И вдруг чужой простудный кашель заставляет Вас вздрогнуть, пусть на миг, но разрушая непередаваемое словами особое чувство отрешённости от суеты мира, чувство погружённости в одухотворяющее «безмыслие» музыки.
Можно привести и другой пример. Изгоняя из сознания ненужные вербализмы, Вы замерли перед Сикстинской мадонной Рафаэля, чувствуя лишь одно: это не мог написать человек. Это – творение сверхчеловеческого Гения. Это – охватившее Вас высшее блаженство Духа! А ведь как всё просто: из глубины прозрачно тёплого, голубого и ласкового воздуха Вам навстречу (на встречу именно с Вами!) выплывает со своим младенцем бесконечно милая девочка-мать (у немцев - evig veiblich , вечно женственное). И никакими словами невозможно выразить вашу встречу с её вечной красотой, с её неоспоримой истинной, с её чистым, не замутнённым эгоизмом чувств добром. Ей нельзя дать определения – она просто потрясает и очищает душу. Сразу всю и до глубин её очищает, не требуя от Вас ни ответа, ни отчёта.
А то и совсем уж просто: теперь Вы бездумно любуетесь лунной дорожкой, бегущей к Вам от горизонта по глади успокоившегося моря…
Плохо, очень плохо, если во всех этих случаях чистого созерцания Вы заставляете себя вербальными определениями оценить и явления природы, и создание человеческого гения, и чувства свои. Отдайтесь немоте слов, словесной неопределённости чувств! Аффективность не мыслимого словами созерцания – это пролог к Вашему личному творению будущих, в том числе и вербальных, обращений к миру, к людям, к самому себе. Именно к творению . И именно личному. То есть, к неожиданному даже для вас вдохновенному преображению привычных словесных штампов, надоевших до скуки и сухости души, но зато не требующих её усилий. Музыка, живопись, танец, сад камней и икебана способны при их «пассивном» созерцании вдохновить на аффективное творчество в любой из доступных вам форм обращения к себе и другим!
Неужели же Вам так не повезло в жизни, что, например, после сцены у Кром в «Борисе Годунове» Мусоргского Вас не повлекло «к перу, к бумаге»! (Или, по-современному, – к компьютеру). Чтобы стихами или прозой вылить в собственном тексте свою, уже глубоко личную тоску по вдохновенному творчеству. И если Вы не художник, не поэт, не композитор, не математик, бьющийся над постулатами нового раздела этой науки, то пусть это будет простое письмо к другу. Что бы и Ваше слово столь же призывно зазвучало в его душе. Зазвучало той же страстью нового преображения мира, какой был вдохновлён гений Модеста Мусоргского.
Так немота рефлексивно-членораздельной мысли способна обернуться едва ли не главным и непременным условием её рождения. Рождения именно из состояния вербального немыслия, из не мыслимо переживаемой беспредельной её неопределённости, из потенциального «Ничто». «Ничто» слов и дел – это условие её становления каждый раз заново, причина её оформления и осуществления в реальности. Немота эта столь же необходима рациональному мышлению, как и аффективно-смысловая причина актуально творимых им рациональных же обращений к миру и людям. Необходима не только как выразительная пауза – равнозначная «часть речи» во всех языковых средствах овнешнения своей субъективности среди людей, ради людей и для людей. Немота вербальной мысли необходима именно как состояние, без которого невозможно её рождение.
Представьте теперь автора этих строк среди коллег. Мы спорим, друг другу доказывая свою правоту… Я, перебивая говорящего, возвращаю слушателей к своим аргументам: «Говоря о немоте, о паузе, я имел в виду, что эти слова имеют не один смысл… Первый…»
Как только я сказал «первый», то вдруг обнаружил, что пока не знаю, какой «второй». «Второй» почему-то должен быть обязательно… Он не может не появиться, ибо первый без него гол и пуст – я это не просто предчувствую, я это точно «знаю». Но, пережив конфуз то ли памяти, то ли логики вывода, я тут же потерял и «первый». Бессмысленно «задумался»… Вот она – пауза, вот она – немота мысли! В этот момент у меня нет ни одной даже самой захудалой мыслишки. Одна, как уже было сказано, бессмысленная якобы задумчивость, но ни себе, ни другим мне абсолютно нечего сказать. Другие ждут от меня продолжения прозвучавшей мысли… Для оправдания прежде всего их (но и своего!) ожидания я вынужден заговорить… Отвлекаясь (мол, на минуту) от «первого» и «второго», возвращаюсь к сказанному перед этим, будто бы решив сказанное пояснить. На кончике языка (физиология) легко затрепетали слова в каноне общего разговора – в каноне его культурного содержания. Вдруг при этой, казалось бы, простой попытке повторения уже сказанного, оно преобразилось, и даже для меня самого стало иным, открывая какие-то новые горизонты мысли. И тут же выскочили, откуда ни возьмись, и новое «первое» и новое, явно следующее из него, хотя даже для меня самого, а не только для всех других, неожиданное «второе». И, что не менее приятно, никто ничего не заметил. Для всех моя речь как текла, так и далее (после паузы) потекла гладко по смыслу и чуть ли не эмоционально ярче по форме. А главное – до того я и понятия не имел о том, что открылось для меня как новое понимание предмета обсуждения, как его, этого предмета, уникальное креативное и когнитивное преображение. В итоге – катарсис!
То же происходит и в самой обычной речи. В простой бытовой беседе каждый из нас не раз вынужден преодолевать вдруг возникшую немоту мысли, этим «безмыслием» своим неосознанно нащупывая дорогу к достижению субъективно вожделённой цели беседы. Это безмолвный поиск… нет, не нужного слова, не текста. Это поиск путей и способов восстановления преображением нужного, искомого канона творимой собеседниками речи. Дело тут не в том, что каждый её участник должен грамматически и стилистически грамотно построить свою речь (хотя это как минимум нелишне). Тут внутренней интенцией преодоления немоты готовится рождение новой мысли. Уже высказанная Вами мысль не принята другими, а, тем самым, и Вами. Живой канон (стиль, форма, концепт) беседы стал вдруг тесен для искомых Вами средств убеждения собеседников. Поэтому Ваша немота, случившаяся при актуально неосознаваемом поиске нового или хотя бы чуть преображённого канона Вашей мысли, столь же акт мышления , как и каждое новое слово, каждое новой чувство, каждый новый акт их тождества. И только целеустремлённость мышления всех беседующих преодолевает Вашу немоту рождением нового чувства, нового слова. Их рождение воссоздаёт, преображая, канон эмоционального общения – упругое пространство теперь уже общей мысли. То пространство, в котором (и только в котором) эта мысль и оживает, и живет.
Построить пространство мыслечувствия речи (вербально-невербальной) – это и значит, усилиями быть понятым воссоздать в себе, преображая, её канон. «В себе» потому, что канон (образ, вид) данного типа вербально-невербальных речений существует, возможно, что и многие века во «внешнем», интерсубъективном пространстве триединой речевой культуры Вашего народа. Именно он и при немоте мысли ждёт быть проявленным продолжением Вашей речи. Но войти в канон новым эмоционально мотивированным содержанием, значит перевоссоздать его своим творческим усилием и уже тем самым, стать не потребителем канона, а его сотворцом. Творцом, можно сказать с большой буквы, ибо творческой мыслью перевоссозданный канон позволяет увидеть мир как бы впервые.
Снова замечу однако: не только о вдохновении творца нового в культуре людей идёт здесь речь. Каждый из нас испытывает это состояние немыслия и при обыденном разговоре и при вполне рутинном создании устной или письменной речи своей. Странное это состояние, психологически странное: ступор, отключение, похожее на забывание. На забывание того, что было сказано, написано, сыграно… Похожее на вдруг забвение того, как и зачем всё это было сделано, влекущее за собой незнание того, что должно последовать за уже сделанным мыслью. Но состояние немоты членораздельной мысли – это нечто принципиально отличное от симптомов склероза и амнезии.
При немоте рождающаяся мысль в напряжении усилий своего появления на свет вдруг потеряла свою цель. Произвольность и целесообразность здесь и теперь мыслимого лишились главного – смыслового! – своего ориентира: вывода, осуществляющего цель всего процесса разумного творения мысли. Мысль, если это – хоть в какой-то степени новая мысль, творится в подсознательной надежде и на формальную, и на эмоциональную, интенсиональную (неформальную) логику её возникновения. Поэтому потеря смыслового ориентира, столь необходимого при осуществляющем свою цель Творении (ибо творение того, что уже сотворено, есть не творение, в повторение), ввергает мышление в немоту, в коллапс творимого мыслимого содержания. Всё в нём до того сотворённое лишается смысла. Тем самым – самой мысли как таковой. Так возникает безмыслие или… немота .
Но напряжение словесно неосознаваемого переживания чужого (или своего как чужого) ожидания от Вас продолжения Вашего смыслового со-бытия с другими и собой пробуждает Вас от немоты, погружая во всеобщий, хотя ещё и не наполненный никаким частным смыслом культурный канон триединой человеческой речи. В пространство потенциально мыслимого. В интерсубъективные его формы и логики. Прежде всего – в каноны предшествующей и ожидаемой речи. Так зреет в поэте, в его длящейся вжитости в поэтический канон , ещё не слышимая им самим песня. Так в пока ещё «совсем пустом» каноне неоконченной, «забытой» и в данный момент не мыслимой Вами речи зреет и вот-вот начнёт оформляться, рождаясь, Ваша новая мысль. И нередко бывает так, что рождается она как бы сама собой же наполненная, без Ваших усилий сама себя творящая и развивающая. Будто кто-то внутри Вас и без Вашего рефлексивного напряжения творит её сразу в законченном виде. И, как правило, в этом случае она отлично творится и по форме, и по содержанию. Но не сама, естественно. Никто иной – Вы и только Вы, живущий органично для себя всем целостным миром осознанно и подсознательно пережитого, творите текст письма, стихи, музыку, образ будущей картины и т.п. Ибо творит их каждый раз заданная цель Ваших надежд на сочувствие, сомыслие и содействие с миром людей, пробуждаемая напряжением немоты. И творит по логике культурного всеобщего канона, укоренённого в Вашем, всегда для Вас внешнем и всегда в Вашем внутреннем, вами же непрерывно осмысливаемом и переживаемом мире. И именно в нём, в его интерсубъективном пространстве Вы легко преображаете смыслы триединой речи людей своей вовне устремлённой новой, будто бы само собой рождённой мыслью.
Ведь на самом деле, когда речь заходит о мышлении, мы всегда имеем дело с мышлением творящимся – с живой, всегда одновременно вербальной, музыкальной, изобразительно-предметной человеческой речью, обращённой urbi et orbi . То есть именно с тем, что я обычно называю обращением к субъективности другого человека, которое в средствах своих триедино и именно так творимо. Любое наше обращение к себе и другим всегда аффективно-музыкально-изобразительное предметно-чувственное творение. Оно всегда и непременно – образо-смыслотворение . И неизбежно – произвольное и целесообразное. В вербальной речи – устной и письменной, в поразительной ловкости рук мастера, в выразительной мимике и антомимике все другие её составляющие представлены как бы в «свернутом виде». Эмоциональность живой речи, прорываясь в паузах, в оговорках, в тональности, в отточиях и т.п., раскрывает истинную смысловую суть креативного мыследействия. Она же в речи письменной, в театральном действе, в балете, в музыке, в живописи, в ремесле требует каждый раз своих особых средств аффективного смысловыражения. Что хорошо поняли импресионтисты. Что довели до пароксизма Сальвадор Дали и другие сюрреалисты.
Поэтому так бесперспективны поиски тайны творчества, да и самого мышления, в технологиях информатики: интенсиональный, эмоционально насыщенный ожиданием мысли «шум» немоты мышления отброшен в них как помеха поиску истины. Из живого процесса мышления изъято главное, сама его суть – его креативность …
Впрочем, бог с ней, с техногенной «парадигмой», направляющей сегодня поиски истины! Суть творения аффективно насыщенной мысли (а иная – не мысль), в том, что так трудно сформулировать, тем и определить, зажав в пределах однозначного смысла. А суть его – именно в неформализируемой силе интуитивного преображения наличных средств необходимого обращения к себе и людям.
Об этом – и стихотворение А.Блока «Художник», конгениально осмысленное Ю.М.Лотманом в его книге «Культура и взрыв». Так важно, так нужно было бы мне переписать и именно здесь вставить эти несколько страниц поэтического и одновременно аналитического текста! Неосуществимая мечта моя: читатель, оставив на время эти строчки, найдёт без труда книгу Ю.М.Лотмана и сам прочтёт то, о чём я вынужден лишь упомянуть… /4/
* * *
Однако полная её неосуществимость подталкивает меня к вполне простительному, надеюсь, плагиату: я позволю себе вторичное (ибо у Ю.М. Лотмана заимствованное) цитирование поэта. Вот оно, это стихотворение А.Блока!
Художник
В жаркое лето и в зиму метельную,
В дни ваших свадеб, торжеств, похорон
Жду, чтоб спугнул мою скуку смертельную
Легкий, доселе не слышанный звон.
Вот он – возник. И с холодным вниманием
Жду, чтоб понять, закрепить и убить.
И перед зорким моим ожиданием
Тянет он еле приметную нить.
С моря ли вихрь? Или сирины райские
В листьях поют? Или время стоит?
Или осыпали яблони майские
Снежный свой цвет? Или ангел летит?
Длятся часы, мировое несущие,
Ширятся звуки, движенье и свет.
Прошлое страстно глядится в грядущее.
Нет настоящего. Жалкого – нет.
И, наконец, у предела зачатия
Новой души, неизведанных сил, –
Душу сражает, как громом, проклятие:
Творческий разум осилил – убил.
И замыкаю я в клетку холодную
Лёгкую, добрую птицу свободную,
Птицу, хотевшую смерть унести,
Птицу, летевшую душу спасти.
Вот моя клетка – стальная, тяжёлая,
Как золотая, в вечернем огне.
Вот моя птица, когда-то весёлая,
Обруч качает, поёт на окне.
Крылья подрезаны, песни заучены.
Любите вы под окном постоять?
Песни вам нравятся. Я же, измученный,
Нового жду – и скучаю опять /5/ .
Из книги Ю.М.Лотмана, процитировавшего это стихотворение А.Блока, украду лишь фрагмент к нему «комментария», развёрнутого в целую статью:
«Момент высшего напряжения снимает все границы непереводимостей и делает несовместимое совместимым. Перед нами поэтическое описание нового смысла. Блок хотел вырваться за пределы смысла, но с ним случилось то же, что с пророком Валаамом, который, намереваясь проклясть, благословил. Блок исключительно точно описал то, что считал неописуемым…
…Невыразимость поэзии, воспроизводимая Блоком, фактически оказывается переводом, причём весь процесс творчества воспроизводится как некое напряжение, которое делает непереводимое переводимым» /6/ .
Но иначе и не бывает: ведь поэзия не только музыка – она не может обойти слово. Но она может заставить слово петь о бессловесно ясном, о Невыразимом, переводя переживание предтворческой (творческой!) немоты в тот аффект души, который можно выразить поющими словами.
* * *
Невыразимость немоты как начала Творения ставит заслон логике строгого следования из однозначно осознанных посылок. Именно невыразимость аффективного смысла погружает любого творящего зреющую в нём мысль в… немоту. В немоту, взрываемую (тут же или не сразу) «переводом» в некий не явный преднамеренно всеобщий канон, но теперь уже в канон явно триединой речи (по-другому – концепт , но об этом чуть ниже), этим «переводом» преображаемой, тем и создаваемой вновь и по-новому. И единственный путь формирования креативного мышления (психики, души) у вступающих в жизнь поколений – это их «заражение» творческим восторгом слияния с вдохновенно сотворённым. Именно таким преодолением немоты зарождается энергия творчества в душе каждого из нас. В какой бы деятельности она не проявляла себя в последствии.
Поэтому основная беда формального образования в том, что оно построено не на включение ученика в триединство канонов творения и претворения вечно живой речевой культуры , а на запоминании языковой структуры , особой у каждого учебного предмета. При господствующей у нас сегодня образовательной политике, подводящей культуру творческого мышления педагога под юрисдикцию официальных государственных структур, это грозит окончательной потерей духовного потенциала народов России. И не только её народов, ибо формальное образование продолжает культивироваться как нечто наперёд заданное чиновниками правительств большинства стран планеты /7/ .
Поясню ещё раз: то, что выше названо каноном – не грамматическая форма вербальной речи, не логическая форма состоявшихся высказываний, не зависимая от смысловых нюансов их содержания. У других авторов (С.С.Неретина, Ж.Делез) – концепт. Так и в кандидатской диссертации А.А.Григорьева концепт – это интенционально-смысловое единство всех возможных форм речи: тональной, вербальной, изобразительной /8/ . Это форма их нерасчленённости, наполняемая особым смысловым и эмоциональным содержанием речи в зависимости от аффективности мотива необходимого обращения к ожидающей его субъективности другого (или своей собственности).
У канонов (концептов) триединой речи людей есть свои правила взаимоопределения при актах выхода из немоты мышления – при актах всегда креативного смыслорождения. (Иначе, добавлю, это не мышление, а декламация текста). В каждом из исторически выделившихся (специализировавшихся) видов речи – музыкальной, вербальной, изобразительной, есть теперь уже свои формы и свои «правила» взаимоопределения смыслов и эмоций для единства организации данного вида речи. Самые общие и привычные слуху: в музыке – лад, ритм, мелодия и т.д.; в живописи – колорит, рисунок, цвет и др.; в вербальной речи – модальность мыслимости предмета. Или, что почти то же самое: модальность сообщения о мыслимом предмете: его отличение и отожествление, единичность и множественность, причинение и претерпевание и др. Свои каноны ожидания особых культурных форм речи есть и в архитектуре, в техническом творчестве, в разных теоретических формах осмысливания мыслимого. В том числе и в формах научного дискурса.
Все они вместе и в каждой исторически «обособившейся» культуре предметного мышления обосновывают друг друга достаточно строгой логикой взаимоопределения. Её то и называют логикой неформальной. Но именно логикой и логикой именно мышления. Ибо только каноны ожидания выхода субъективности человека из состояния немоты объективно образуют взаимоопределённость аффективных смыслов обращений людей друг к другу и к самим себе. Мышление же есть не что иное, как целесообразный и произвольный процесс создания таких преображаемых Вами смыслов и в таких же, Вами преображаемых, канонах.
Последнее соображение об отличие формы понятия от канона. Дело в том, что с понятием вообще не все благополучно. Для одних понятие – имя класса, рода или вида вещей. Но, например, для Гегеля понятие – это развернутая всем своим содержанием концепция мыслимого предмета, поэтому оно никогда не может быть сведено к слову, к имени или к их определению. Канон – это живое осуществление той интенции, которая нема без включения её в культурную форму (пространство) целого пласта культуры, во всю совокупность образующих его форм, без которых культура не существует. Так обстоит дело в живописи, в музыке, в литературе, в науке.
О поэзии и прозе – зарождение заражением и неприятие вне концепта.
– Не люблю стихи… «Зачем нужны книжки без картинок и разговоров» - Алиса.
Фактически о том же говорила недавно директор Музея изобразительных искусств им. А.С.Пушкина академик И.А.Антонова на заседании бюро Отделения образования и культуры Российской академии образования. Попробую передать её речь по памяти и совсем своими словами. Потому и не беру нижеследующее в кавычки, полагая только себя ответственным за произвольность толкования сказанного ею.
Когда посетитель музея, не подготовленный к восприятию живописи, подходит к «Черному квадрату» Малевича, то его первая (и последняя) реакция: «Тоже мне – искусство! Подумаешь, замазанный черной краской обычный квадрат. Так я и сам могу!». Но надо уметь видеть живопись (вжиться в её каноны, в её концепты!), чтобы вдруг почувствовать в чёрном квадрате, летящем на тебя из белой пустоты, немую чёрную бездну, рационально (научно) очерченную, а потому и готовую поглотить тебя со всеми наивными «трепыханиями» твоих обыденно неразумных аффектов. «Неразумных», но до страсти дорогих тебе переживаний памяти и надежд, образующих твоё живое и потенциально к творчеству всегда способное Я. Именно об этом чувствам и мыслям твоим просит помнить тебя художник. Услышать его призыв к мысли и страстям твоей души – это и значит «понимать живопись. Добавлю: это и значит уметь видеть живописное произведение. И только пространство живописи, её вечные и вечно изменчивые каноны, данным художественным произведением включающие и Вас в неформальную логику творческого восприятия канонов искусства, в логику их креативного преображения, есть способ формирования Вашего «зрения». Способ, позволяющий выйти за пределы навязываемого Вам техногенной культурой объектного восприятия любого предмета, любой вещи, любого её образа.
Из вышесказанного неотвратимо следует, что канон (концепт) – это и есть соединение трех языков, которые не просто дополняют друг друга, а представляют собой согласное овнешнение для «города и мира» единой человеческой основы – субъективной, всегда аффективной, всегда музыкально-изобразительной, всегда потенциально (а чаще всего – актуально) вербальной формы обращенности к людям и к природе. Потому и мать-природа в ответ постоянно и активно обращается к нам, вступая с нами в диалог на языках духовной культуры тех людей, которые жили, живут, да и тех, кому ещё предстоит жить. Всё в природе обращено к нам как несмолкаемая ни на мгновение речь нашего же Духа – нашей умной чувственности, нашего смыслообразного восприятия, нашего Знания и Незнания, нашего Страха и Трепета, нашего Вопрошания и её (нашей) Безответности.
Но как трудно понять это тому, кто из всех канонов культуры живёт только в том, который культивируется техногенной цивилизацией! Не случайно же многими из них человеческий голос Природы, не созвучный с теми «голосами», какими «говорят» с ними её химико-физические свойства, воспринимается как мистический Голос. Как голос самого Бога. Такое естествознание продолжает жить в мире духов , как жило оно и во времена первого увлечения натуралистов спиритизмом. Но и бог с ними! Моей же теме ближе то, что в сложившихся за последние два-три века исследовательских традициях анализа языка мышления не только язык, но и само мышление рассматриваются исключительно как вербальный способ обращения людей друг к другу /9/ .
Но, повторю, на самом деле и исторически и по самой сути своей человеческая речь и языки её триедины суть. Это их взаимоопределение таким и осталось и при их разделении и специализации. Так и творение смыслов вербальной речи всегда интенсионально аффективно. Оно невозможно (если это не формальное зачитывание готового текста) без модуляции голоса, без тут же используемых изобразительных средств, без мимики и пантомимики. Без выразительного молчания, наконец. Оно органично и с необходимостью включает в себя интенциональность живых мотивов целеполагания. О канонизации (о логике) эмоционального мотивирования её мечтал в свое время Франц Брентано. Поэтому в ткань моего рассуждения органично легла бы вся история боевого противостояния формальной логики непротиворечивого выстраивания осуществлённой мысли (Г.Фреге) первой попытке создать интенсиональную логику канонов мышления (Ф.Брентано). Его, да и всей львовско-варшавской школы (К.Твардовский, Я.Лукасевич, А.Тарский, К.Айдукевич). Впрочем, эта история уже в наши дни была достаточно полно исследована Львовским философом и врачом Янушем Соноцким. По моему мнению, и феноменология Гуссерля есть не осознанное самим её создателем продолжение поиска Ф.Брентано интенциональности форм осмысления и переживания бытия. Это заход «с другой стороны», но именно на логику взаимоопределения канонов единой аффективно-смысловой речи.
Здесь и возник тот водораздел двух логик, порождающий внутренне противоречие, преодолевать которое приходится постоянно. В результате чего рождались сложные логико-философские построения постмодернистов. Большинство из них с близкой оригиналу точностью парадировал Шалтай-Болтай ( Humpty - Dumpty ) и Белый рыцарь в «Зазеркалье» Льюиса Кэрролла. Первый гордо заявил Алисе «Когда я беру слово, оно означает то, что я хочу, не больше и не меньше» /10/ .
Второй, пожелав спеть Алисе свою песню, сообщил, что заглавие её…
– « Пуговки для сюртуков »…
– Вы хотите сказать – песня так называется? – спросила Алиса, стараясь заинтересоваться песней.
– Нет, ты не понимаешь, – ответил нетерпеливо рыцарь, – Это заглавие так называется. А песня называется « Древний старичок ».
– Мне надо было спросить: это у песни такое заглавие ? – поправилась Алиса.
– Да нет! Заглавие совсем другое. « С горем пополам !». Но это она только так называется .
– А песня это какая ? – спросила Алиса в полной растерянности.
– Я как раз собирался тебе об этом сказать. « Сидящий на стене »! Вот какая это песня! Музыка собственного изобретения» /11/ .
В главном зазеркальные теоретики согласны: голосовая и письменная формы имени (названия, заглавия и т.п.) мыслимого предмета всегда даётся произвольно. Имя, тем не менее, претендует на готовый ответ для вопроса: «что это за предмет?». Тем самым, определяя его суть лексическим смыслом своим. Лексический смысл имени становится определением , для которого следует найти название , играющее роль понятия , содержащего в себе смысл этого… названия . Им и замещается в сознании теоретика предметно мыслимое. Всё дальнейшее рассуждение поспешных апологетов постмодернизма (в философии и науке!) посвящено раскрутке взаимоопределений этих имён, названий, определений, оставляющих предметно мыслимое где-то в стороне от способности обратиться к его собственной сути. Вместе с ними и мы остаёмся в Зазеркалье реальности, принимая нередко его инстинктивное неприятие за собственную теоретическую глухоту.
Простой пример тому : недавно мне предложили участвовать в «Круглом столе» теоретиков, посвящённом не более и не менее как… нашему времени . Тезисы первых докладов настраивали будущих участников дискуссии на обсуждение особых его свойств. Именно самого времени , а не того, что на наших глазах и не без нашего участия предметно осуществляется как реалии культуры, производства, политики, продлевая, тем самым и пока, наше собственное существование. Речь (по замыслу «теоретиков») должна была идти совсем о другом – о том, что представляет собой само наше Время , в чём его неповторимая особенность, как оно , столь особое, темпорально изменяется. Время предстало перед ними мыслимой реальностью, отличной от того реально сущего в нашей жизни, которое течёт, которое меняется. Однако время и пространство в своей действительности есть не что иное, как сама себя длящая, себя простирающая реальность и ничто иное. Суть самого времени , искомая моими коллегами, не в смыслах этого имени , которые вы вносим в него с храброй безответственностью Шалтая-Болтая и Белого Рыцаря. Она – в природе сил человеческих, творящих, тем самым простирающих, формирующих и длящих бытие этой реальности. Изобретённые человеком меры её простирания и дления необходимы только для поиска и определения этих сил . Это их действия необходимо измерять искусственными мерами создаваемых ими форм человеческих взаимоотношений – отношений разных общностей, живущих друг за счёт друга, – их земного, а теперь и космического пространства. Зафиксировать изменения, ими производимые в метрах, километрах, в секундах, минутах, часах, тысячелетиях просто необходимо. Как необходимо для понимания происходящего и хронометрировать – количественно измерять – длительность актов и результатов действия этих сил. Разбивая их при микроанализе их перспективной действенности на условные периоды истории человеческих взаимоотношений. Всего лишь , но вот уж поистине: не больше, но и не меньше . Не меньше потому, что меры простирания и дления познаваемых реалий – меры их времени и пространства, как и всякие искусственные меры Бытия, обеспечивают нашу мыслительную способность выделять, оформлять, включать в каноны и концепты знаемого ту реальность, которую потребовалось понять заново и глубже. Но ещё раз замечу – не более того , хотя без «того» нет у нас даже самого элементарного знания.
Тем более не может быть знания реальной исторической силы наших речей, поступков и действий, объективно длящих и простирающих наше бытие на планете. Его нельзя приобрети в словесных играх с именами и терминами. Нужен труд мысли, обращённой к интересам и потребностям разных общностей, творящих вполне практическими попытками добиться своих целей пространство и время бытовых, общественных, социальных, социокультурных и собственно культурных реалий их со- бытия . Именно трудом мысли, обращённой не к словам, а к делам людским, преображаются устойчивые представления о природе и действенности этих сил, чем и определяется смысловая «начинка» исторического времени. В частности – нашего времени.
Зато как приятно, оставив всю грязь, все противоречия, все страсти живущих друг за счёт друга больших и малых человеческих общностей, погрузить свою мысль в полагаемое как нечто самодостаточное Время вообще . Да, его можно назвать временем тревоги нашей , временем надежд и разочарований , временем безвременья и т.д., и т.п. Но культуролога, социолога и философа до сих пор волновало прошлое, наличное и перспективное бытие людей, прежде всего как их реальная духовно-практическая деятельность . Деятельность людей, произвольно и целесообразно творящих и разрушающих свою культуру.
* * *
Вернёмся, однако, к немоте.
Далее – о Космосе, вывернутом наизнанку и стих Вознесенского – * * *
Вывернутый наизнанку чулок Вселенной:
Видение акта Творения из Немоты Первоатома.
Четыре атома, дошедшие к нам светом, совместили
в одной реальности Единое: пространство-время Бытия.
Пространство-время наизнанку – Непредставимое!
Античные мудрецы и астрофизики:
Преображение канона (концепта) – глубина невыразимого.
Невыразимое! (У Андрея Воз.?) = Немота Бытия как
условие его Творения или Немота мысли о Бытии как Начало
его более глубокого осмысливания. Как в «Мастере и М.»!
Не забыть про деятельность и созерцание…
Ф. Т. МИХАЙЛОВ
Речь, как ни странно, пойдёт о мышлении. Для начала я не нашёл ничего лучшего, как процитировать собственную статью, мышлению как раз посвящённую. Не то, чтобы мне так уж понравилось сказанное там – отнюдь! Более того, понимаю, что стоило бы серьёзно поработать над этим старым текстом, претендующим чуть ли не на определение мышления как философской, так и психологической категории. Но торопит меня желание как можно скорее перейти к сюжету, представленному заглавием. Посему оставляю почти всё так, как было:
«…Мышление – не врождённая способность Homo sapiens :
• как абстрактная возможность она подготовлена эволюцией всех форм жизненной активности высших животных;
• как витальная потребность она предопределена антропогенезом (генотипом Homo sapiens);
• как умение целесообразно и произвольно управлять поведением других людей (и, как следствие, – своим собственным поведением), эта способность человека формируется исключительно в онтогенезе активным (жадным) присвоением новорожденным обращённых к нему аффективно-смысловых компонентов человеческой речи».
Так было сказано в цитируемой статье, так обычно говорят и пишут, но на самом деле жизненная сила новорожденного с момента рождения (если не до него) осваивает всеми врождёнными ему средствами чувственного восприятия и переживания не отдельные компоненты живой речи людей, а органичную целостность её непрерывного потока. Он вливается в витальные переживания бытия младенца всеми вначале неразличимыми элементами человеческого общения, но… во всех его формах и канонах , образующих реальное пространство всечеловеческой субъективности. «Функция» речевого означивания и аффективного наполнения каждого дискретного элемента этого пространства реализуется именно всей целостностью речевого потока.
Процесс младенческого интерактивного и всегда самостоятельного овладения именно этим пространством осуществляется непрерывной практикой взаимообращений с близкими взрослыми. Именно она позволяет сказать о своём результате – о сформировавшейся способности мышления:
Мышление как основа психики человека возникает и реализует себя во всех случаях обращения каждого индивида Homo sapiens к другим людям и к себе самому . Причём исключительно в этих случаях.
Но и этого мало! Каждый случай обращения людей друг к другу и к себе самим инициирован потребностью в жизненном соучастии с другими людьми – в сочувствии, сомыслии и содействии с ними. В результате – и с самим собой. Что, во-первых, «оправдывает» как тезис Канта об априорной атрибутивности нравственного закона внутри нас , как и тезис Г.Риккерта: «Последний базис знания есть совесть » /1/ . Во-вторых, настойчиво и упрямо требует личного, целенаправленного, здесь и теперь необходимого преобразования искомых и находимых средств и канонов потребного обращения к себе и людям. И, как следствие данных определений:
Мышление – это способность каждого индивида Homo sapiens к субъективно мотивированному целесообразному и произвольному преобразованию культурного (всеобщего) смысла любого предмета восприятия и памяти, а, тем самым – и способность к порождению новых его значений и смыслов .
Как психический феномен именно мышление, изначально нацеленное на обретение аффективно осмысленного согласия с другими людьми, обеспечивает органичное внутреннее единство и целостность всех переживаний, состояний и процессов психики человека. В том числе, если не в первую очередь, и её познавательную креативность .
Как нацеленное на взаимопонимание субъективно мотивированное преображение культурного ( всеобщего ) смысла любого предмета ориентировки, внимания и памяти мышление превращает организменную чувственность каждого человека в восприятие – в акт целесообразного, аффективно-смыслового формообразования /2/ .
При этом психомоторные возможности запоминания и памяти автоматически включают преображённые смысло-аффективные образы восприятия в реализацию способности воображения , подчиняя и их произвольной и целенаправленной субъективной мотивации всех осмысливаемых способов и форм жизнедеятельности человека.
* * *
Так и сегодня я мыслю о мышлении. Но для тех соображений, которые последуют далее, не менее важно заметить, что каждый из нас, оставаясь физически и субъективно самим собой, может и… не мыслить . Правда, в том лишь случае, если под мышлением понимаются лишь высказывания, формирующиеся в нашей членораздельной речи . Тогда любое из только что упомянутых состояний безмысленного созерцания (созерцания, отнюдь не бессмысленного!) можно смело назвать внутренней немотой мысли – небытием дискретного мышления , как вербального, так и невербального /3/ .
Например, при так называемой «беспредметной задумчивости» вербальное (по крайней мере) мышление на время явно отключается, и человек погружается в недолгий мир эмоционально неопределённого безмыслия . И в такие моменты человек не задумался , как это может показаться стороннему наблюдателю. Он именно не думает. То есть ни словами, ни делами не преображает целенаправленно никакие предметы восприятия и смысла. Ибо нельзя думать ни о чём.
Вот вы в японском «саду камней», не думая словесно ни о чём, созерцаете их, казалось бы, естественное «нагромождение», однако возвышающее и умиротворяющее душу своей необъяснимой изысканностью. А теперь Вы в Большом зале Московской консерватории слушаете Девятую симфонию Бетховена… И вдруг чужой простудный кашель заставляет Вас вздрогнуть, пусть на миг, но разрушая непередаваемое словами особое чувство отрешённости от суеты мира, чувство погружённости в одухотворяющее «безмыслие» музыки.
Можно привести и другой пример. Изгоняя из сознания ненужные вербализмы, Вы замерли перед Сикстинской мадонной Рафаэля, чувствуя лишь одно: это не мог написать человек. Это – творение сверхчеловеческого Гения. Это – охватившее Вас высшее блаженство Духа! А ведь как всё просто: из глубины прозрачно тёплого, голубого и ласкового воздуха Вам навстречу (на встречу именно с Вами!) выплывает со своим младенцем бесконечно милая девочка-мать (у немцев - evig veiblich , вечно женственное). И никакими словами невозможно выразить вашу встречу с её вечной красотой, с её неоспоримой истинной, с её чистым, не замутнённым эгоизмом чувств добром. Ей нельзя дать определения – она просто потрясает и очищает душу. Сразу всю и до глубин её очищает, не требуя от Вас ни ответа, ни отчёта.
А то и совсем уж просто: теперь Вы бездумно любуетесь лунной дорожкой, бегущей к Вам от горизонта по глади успокоившегося моря…
Плохо, очень плохо, если во всех этих случаях чистого созерцания Вы заставляете себя вербальными определениями оценить и явления природы, и создание человеческого гения, и чувства свои. Отдайтесь немоте слов, словесной неопределённости чувств! Аффективность не мыслимого словами созерцания – это пролог к Вашему личному творению будущих, в том числе и вербальных, обращений к миру, к людям, к самому себе. Именно к творению . И именно личному. То есть, к неожиданному даже для вас вдохновенному преображению привычных словесных штампов, надоевших до скуки и сухости души, но зато не требующих её усилий. Музыка, живопись, танец, сад камней и икебана способны при их «пассивном» созерцании вдохновить на аффективное творчество в любой из доступных вам форм обращения к себе и другим!
Неужели же Вам так не повезло в жизни, что, например, после сцены у Кром в «Борисе Годунове» Мусоргского Вас не повлекло «к перу, к бумаге»! (Или, по-современному, – к компьютеру). Чтобы стихами или прозой вылить в собственном тексте свою, уже глубоко личную тоску по вдохновенному творчеству. И если Вы не художник, не поэт, не композитор, не математик, бьющийся над постулатами нового раздела этой науки, то пусть это будет простое письмо к другу. Что бы и Ваше слово столь же призывно зазвучало в его душе. Зазвучало той же страстью нового преображения мира, какой был вдохновлён гений Модеста Мусоргского.
Так немота рефлексивно-членораздельной мысли способна обернуться едва ли не главным и непременным условием её рождения. Рождения именно из состояния вербального немыслия, из не мыслимо переживаемой беспредельной её неопределённости, из потенциального «Ничто». «Ничто» слов и дел – это условие её становления каждый раз заново, причина её оформления и осуществления в реальности. Немота эта столь же необходима рациональному мышлению, как и аффективно-смысловая причина актуально творимых им рациональных же обращений к миру и людям. Необходима не только как выразительная пауза – равнозначная «часть речи» во всех языковых средствах овнешнения своей субъективности среди людей, ради людей и для людей. Немота вербальной мысли необходима именно как состояние, без которого невозможно её рождение.
Представьте теперь автора этих строк среди коллег. Мы спорим, друг другу доказывая свою правоту… Я, перебивая говорящего, возвращаю слушателей к своим аргументам: «Говоря о немоте, о паузе, я имел в виду, что эти слова имеют не один смысл… Первый…»
Как только я сказал «первый», то вдруг обнаружил, что пока не знаю, какой «второй». «Второй» почему-то должен быть обязательно… Он не может не появиться, ибо первый без него гол и пуст – я это не просто предчувствую, я это точно «знаю». Но, пережив конфуз то ли памяти, то ли логики вывода, я тут же потерял и «первый». Бессмысленно «задумался»… Вот она – пауза, вот она – немота мысли! В этот момент у меня нет ни одной даже самой захудалой мыслишки. Одна, как уже было сказано, бессмысленная якобы задумчивость, но ни себе, ни другим мне абсолютно нечего сказать. Другие ждут от меня продолжения прозвучавшей мысли… Для оправдания прежде всего их (но и своего!) ожидания я вынужден заговорить… Отвлекаясь (мол, на минуту) от «первого» и «второго», возвращаюсь к сказанному перед этим, будто бы решив сказанное пояснить. На кончике языка (физиология) легко затрепетали слова в каноне общего разговора – в каноне его культурного содержания. Вдруг при этой, казалось бы, простой попытке повторения уже сказанного, оно преобразилось, и даже для меня самого стало иным, открывая какие-то новые горизонты мысли. И тут же выскочили, откуда ни возьмись, и новое «первое» и новое, явно следующее из него, хотя даже для меня самого, а не только для всех других, неожиданное «второе». И, что не менее приятно, никто ничего не заметил. Для всех моя речь как текла, так и далее (после паузы) потекла гладко по смыслу и чуть ли не эмоционально ярче по форме. А главное – до того я и понятия не имел о том, что открылось для меня как новое понимание предмета обсуждения, как его, этого предмета, уникальное креативное и когнитивное преображение. В итоге – катарсис!
То же происходит и в самой обычной речи. В простой бытовой беседе каждый из нас не раз вынужден преодолевать вдруг возникшую немоту мысли, этим «безмыслием» своим неосознанно нащупывая дорогу к достижению субъективно вожделённой цели беседы. Это безмолвный поиск… нет, не нужного слова, не текста. Это поиск путей и способов восстановления преображением нужного, искомого канона творимой собеседниками речи. Дело тут не в том, что каждый её участник должен грамматически и стилистически грамотно построить свою речь (хотя это как минимум нелишне). Тут внутренней интенцией преодоления немоты готовится рождение новой мысли. Уже высказанная Вами мысль не принята другими, а, тем самым, и Вами. Живой канон (стиль, форма, концепт) беседы стал вдруг тесен для искомых Вами средств убеждения собеседников. Поэтому Ваша немота, случившаяся при актуально неосознаваемом поиске нового или хотя бы чуть преображённого канона Вашей мысли, столь же акт мышления , как и каждое новое слово, каждое новой чувство, каждый новый акт их тождества. И только целеустремлённость мышления всех беседующих преодолевает Вашу немоту рождением нового чувства, нового слова. Их рождение воссоздаёт, преображая, канон эмоционального общения – упругое пространство теперь уже общей мысли. То пространство, в котором (и только в котором) эта мысль и оживает, и живет.
Построить пространство мыслечувствия речи (вербально-невербальной) – это и значит, усилиями быть понятым воссоздать в себе, преображая, её канон. «В себе» потому, что канон (образ, вид) данного типа вербально-невербальных речений существует, возможно, что и многие века во «внешнем», интерсубъективном пространстве триединой речевой культуры Вашего народа. Именно он и при немоте мысли ждёт быть проявленным продолжением Вашей речи. Но войти в канон новым эмоционально мотивированным содержанием, значит перевоссоздать его своим творческим усилием и уже тем самым, стать не потребителем канона, а его сотворцом. Творцом, можно сказать с большой буквы, ибо творческой мыслью перевоссозданный канон позволяет увидеть мир как бы впервые.
Снова замечу однако: не только о вдохновении творца нового в культуре людей идёт здесь речь. Каждый из нас испытывает это состояние немыслия и при обыденном разговоре и при вполне рутинном создании устной или письменной речи своей. Странное это состояние, психологически странное: ступор, отключение, похожее на забывание. На забывание того, что было сказано, написано, сыграно… Похожее на вдруг забвение того, как и зачем всё это было сделано, влекущее за собой незнание того, что должно последовать за уже сделанным мыслью. Но состояние немоты членораздельной мысли – это нечто принципиально отличное от симптомов склероза и амнезии.
При немоте рождающаяся мысль в напряжении усилий своего появления на свет вдруг потеряла свою цель. Произвольность и целесообразность здесь и теперь мыслимого лишились главного – смыслового! – своего ориентира: вывода, осуществляющего цель всего процесса разумного творения мысли. Мысль, если это – хоть в какой-то степени новая мысль, творится в подсознательной надежде и на формальную, и на эмоциональную, интенсиональную (неформальную) логику её возникновения. Поэтому потеря смыслового ориентира, столь необходимого при осуществляющем свою цель Творении (ибо творение того, что уже сотворено, есть не творение, в повторение), ввергает мышление в немоту, в коллапс творимого мыслимого содержания. Всё в нём до того сотворённое лишается смысла. Тем самым – самой мысли как таковой. Так возникает безмыслие или… немота .
Но напряжение словесно неосознаваемого переживания чужого (или своего как чужого) ожидания от Вас продолжения Вашего смыслового со-бытия с другими и собой пробуждает Вас от немоты, погружая во всеобщий, хотя ещё и не наполненный никаким частным смыслом культурный канон триединой человеческой речи. В пространство потенциально мыслимого. В интерсубъективные его формы и логики. Прежде всего – в каноны предшествующей и ожидаемой речи. Так зреет в поэте, в его длящейся вжитости в поэтический канон , ещё не слышимая им самим песня. Так в пока ещё «совсем пустом» каноне неоконченной, «забытой» и в данный момент не мыслимой Вами речи зреет и вот-вот начнёт оформляться, рождаясь, Ваша новая мысль. И нередко бывает так, что рождается она как бы сама собой же наполненная, без Ваших усилий сама себя творящая и развивающая. Будто кто-то внутри Вас и без Вашего рефлексивного напряжения творит её сразу в законченном виде. И, как правило, в этом случае она отлично творится и по форме, и по содержанию. Но не сама, естественно. Никто иной – Вы и только Вы, живущий органично для себя всем целостным миром осознанно и подсознательно пережитого, творите текст письма, стихи, музыку, образ будущей картины и т.п. Ибо творит их каждый раз заданная цель Ваших надежд на сочувствие, сомыслие и содействие с миром людей, пробуждаемая напряжением немоты. И творит по логике культурного всеобщего канона, укоренённого в Вашем, всегда для Вас внешнем и всегда в Вашем внутреннем, вами же непрерывно осмысливаемом и переживаемом мире. И именно в нём, в его интерсубъективном пространстве Вы легко преображаете смыслы триединой речи людей своей вовне устремлённой новой, будто бы само собой рождённой мыслью.
Ведь на самом деле, когда речь заходит о мышлении, мы всегда имеем дело с мышлением творящимся – с живой, всегда одновременно вербальной, музыкальной, изобразительно-предметной человеческой речью, обращённой urbi et orbi . То есть именно с тем, что я обычно называю обращением к субъективности другого человека, которое в средствах своих триедино и именно так творимо. Любое наше обращение к себе и другим всегда аффективно-музыкально-изобразительное предметно-чувственное творение. Оно всегда и непременно – образо-смыслотворение . И неизбежно – произвольное и целесообразное. В вербальной речи – устной и письменной, в поразительной ловкости рук мастера, в выразительной мимике и антомимике все другие её составляющие представлены как бы в «свернутом виде». Эмоциональность живой речи, прорываясь в паузах, в оговорках, в тональности, в отточиях и т.п., раскрывает истинную смысловую суть креативного мыследействия. Она же в речи письменной, в театральном действе, в балете, в музыке, в живописи, в ремесле требует каждый раз своих особых средств аффективного смысловыражения. Что хорошо поняли импресионтисты. Что довели до пароксизма Сальвадор Дали и другие сюрреалисты.
Поэтому так бесперспективны поиски тайны творчества, да и самого мышления, в технологиях информатики: интенсиональный, эмоционально насыщенный ожиданием мысли «шум» немоты мышления отброшен в них как помеха поиску истины. Из живого процесса мышления изъято главное, сама его суть – его креативность …
Впрочем, бог с ней, с техногенной «парадигмой», направляющей сегодня поиски истины! Суть творения аффективно насыщенной мысли (а иная – не мысль), в том, что так трудно сформулировать, тем и определить, зажав в пределах однозначного смысла. А суть его – именно в неформализируемой силе интуитивного преображения наличных средств необходимого обращения к себе и людям.
Об этом – и стихотворение А.Блока «Художник», конгениально осмысленное Ю.М.Лотманом в его книге «Культура и взрыв». Так важно, так нужно было бы мне переписать и именно здесь вставить эти несколько страниц поэтического и одновременно аналитического текста! Неосуществимая мечта моя: читатель, оставив на время эти строчки, найдёт без труда книгу Ю.М.Лотмана и сам прочтёт то, о чём я вынужден лишь упомянуть… /4/
* * *
Однако полная её неосуществимость подталкивает меня к вполне простительному, надеюсь, плагиату: я позволю себе вторичное (ибо у Ю.М. Лотмана заимствованное) цитирование поэта. Вот оно, это стихотворение А.Блока!
Художник
В жаркое лето и в зиму метельную,
В дни ваших свадеб, торжеств, похорон
Жду, чтоб спугнул мою скуку смертельную
Легкий, доселе не слышанный звон.
Вот он – возник. И с холодным вниманием
Жду, чтоб понять, закрепить и убить.
И перед зорким моим ожиданием
Тянет он еле приметную нить.
С моря ли вихрь? Или сирины райские
В листьях поют? Или время стоит?
Или осыпали яблони майские
Снежный свой цвет? Или ангел летит?
Длятся часы, мировое несущие,
Ширятся звуки, движенье и свет.
Прошлое страстно глядится в грядущее.
Нет настоящего. Жалкого – нет.
И, наконец, у предела зачатия
Новой души, неизведанных сил, –
Душу сражает, как громом, проклятие:
Творческий разум осилил – убил.
И замыкаю я в клетку холодную
Лёгкую, добрую птицу свободную,
Птицу, хотевшую смерть унести,
Птицу, летевшую душу спасти.
Вот моя клетка – стальная, тяжёлая,
Как золотая, в вечернем огне.
Вот моя птица, когда-то весёлая,
Обруч качает, поёт на окне.
Крылья подрезаны, песни заучены.
Любите вы под окном постоять?
Песни вам нравятся. Я же, измученный,
Нового жду – и скучаю опять /5/ .
Из книги Ю.М.Лотмана, процитировавшего это стихотворение А.Блока, украду лишь фрагмент к нему «комментария», развёрнутого в целую статью:
«Момент высшего напряжения снимает все границы непереводимостей и делает несовместимое совместимым. Перед нами поэтическое описание нового смысла. Блок хотел вырваться за пределы смысла, но с ним случилось то же, что с пророком Валаамом, который, намереваясь проклясть, благословил. Блок исключительно точно описал то, что считал неописуемым…
…Невыразимость поэзии, воспроизводимая Блоком, фактически оказывается переводом, причём весь процесс творчества воспроизводится как некое напряжение, которое делает непереводимое переводимым» /6/ .
Но иначе и не бывает: ведь поэзия не только музыка – она не может обойти слово. Но она может заставить слово петь о бессловесно ясном, о Невыразимом, переводя переживание предтворческой (творческой!) немоты в тот аффект души, который можно выразить поющими словами.
* * *
Невыразимость немоты как начала Творения ставит заслон логике строгого следования из однозначно осознанных посылок. Именно невыразимость аффективного смысла погружает любого творящего зреющую в нём мысль в… немоту. В немоту, взрываемую (тут же или не сразу) «переводом» в некий не явный преднамеренно всеобщий канон, но теперь уже в канон явно триединой речи (по-другому – концепт , но об этом чуть ниже), этим «переводом» преображаемой, тем и создаваемой вновь и по-новому. И единственный путь формирования креативного мышления (психики, души) у вступающих в жизнь поколений – это их «заражение» творческим восторгом слияния с вдохновенно сотворённым. Именно таким преодолением немоты зарождается энергия творчества в душе каждого из нас. В какой бы деятельности она не проявляла себя в последствии.
Поэтому основная беда формального образования в том, что оно построено не на включение ученика в триединство канонов творения и претворения вечно живой речевой культуры , а на запоминании языковой структуры , особой у каждого учебного предмета. При господствующей у нас сегодня образовательной политике, подводящей культуру творческого мышления педагога под юрисдикцию официальных государственных структур, это грозит окончательной потерей духовного потенциала народов России. И не только её народов, ибо формальное образование продолжает культивироваться как нечто наперёд заданное чиновниками правительств большинства стран планеты /7/ .
Поясню ещё раз: то, что выше названо каноном – не грамматическая форма вербальной речи, не логическая форма состоявшихся высказываний, не зависимая от смысловых нюансов их содержания. У других авторов (С.С.Неретина, Ж.Делез) – концепт. Так и в кандидатской диссертации А.А.Григорьева концепт – это интенционально-смысловое единство всех возможных форм речи: тональной, вербальной, изобразительной /8/ . Это форма их нерасчленённости, наполняемая особым смысловым и эмоциональным содержанием речи в зависимости от аффективности мотива необходимого обращения к ожидающей его субъективности другого (или своей собственности).
У канонов (концептов) триединой речи людей есть свои правила взаимоопределения при актах выхода из немоты мышления – при актах всегда креативного смыслорождения. (Иначе, добавлю, это не мышление, а декламация текста). В каждом из исторически выделившихся (специализировавшихся) видов речи – музыкальной, вербальной, изобразительной, есть теперь уже свои формы и свои «правила» взаимоопределения смыслов и эмоций для единства организации данного вида речи. Самые общие и привычные слуху: в музыке – лад, ритм, мелодия и т.д.; в живописи – колорит, рисунок, цвет и др.; в вербальной речи – модальность мыслимости предмета. Или, что почти то же самое: модальность сообщения о мыслимом предмете: его отличение и отожествление, единичность и множественность, причинение и претерпевание и др. Свои каноны ожидания особых культурных форм речи есть и в архитектуре, в техническом творчестве, в разных теоретических формах осмысливания мыслимого. В том числе и в формах научного дискурса.
Все они вместе и в каждой исторически «обособившейся» культуре предметного мышления обосновывают друг друга достаточно строгой логикой взаимоопределения. Её то и называют логикой неформальной. Но именно логикой и логикой именно мышления. Ибо только каноны ожидания выхода субъективности человека из состояния немоты объективно образуют взаимоопределённость аффективных смыслов обращений людей друг к другу и к самим себе. Мышление же есть не что иное, как целесообразный и произвольный процесс создания таких преображаемых Вами смыслов и в таких же, Вами преображаемых, канонах.
Последнее соображение об отличие формы понятия от канона. Дело в том, что с понятием вообще не все благополучно. Для одних понятие – имя класса, рода или вида вещей. Но, например, для Гегеля понятие – это развернутая всем своим содержанием концепция мыслимого предмета, поэтому оно никогда не может быть сведено к слову, к имени или к их определению. Канон – это живое осуществление той интенции, которая нема без включения её в культурную форму (пространство) целого пласта культуры, во всю совокупность образующих его форм, без которых культура не существует. Так обстоит дело в живописи, в музыке, в литературе, в науке.
О поэзии и прозе – зарождение заражением и неприятие вне концепта.
– Не люблю стихи… «Зачем нужны книжки без картинок и разговоров» - Алиса.
Фактически о том же говорила недавно директор Музея изобразительных искусств им. А.С.Пушкина академик И.А.Антонова на заседании бюро Отделения образования и культуры Российской академии образования. Попробую передать её речь по памяти и совсем своими словами. Потому и не беру нижеследующее в кавычки, полагая только себя ответственным за произвольность толкования сказанного ею.
Когда посетитель музея, не подготовленный к восприятию живописи, подходит к «Черному квадрату» Малевича, то его первая (и последняя) реакция: «Тоже мне – искусство! Подумаешь, замазанный черной краской обычный квадрат. Так я и сам могу!». Но надо уметь видеть живопись (вжиться в её каноны, в её концепты!), чтобы вдруг почувствовать в чёрном квадрате, летящем на тебя из белой пустоты, немую чёрную бездну, рационально (научно) очерченную, а потому и готовую поглотить тебя со всеми наивными «трепыханиями» твоих обыденно неразумных аффектов. «Неразумных», но до страсти дорогих тебе переживаний памяти и надежд, образующих твоё живое и потенциально к творчеству всегда способное Я. Именно об этом чувствам и мыслям твоим просит помнить тебя художник. Услышать его призыв к мысли и страстям твоей души – это и значит «понимать живопись. Добавлю: это и значит уметь видеть живописное произведение. И только пространство живописи, её вечные и вечно изменчивые каноны, данным художественным произведением включающие и Вас в неформальную логику творческого восприятия канонов искусства, в логику их креативного преображения, есть способ формирования Вашего «зрения». Способ, позволяющий выйти за пределы навязываемого Вам техногенной культурой объектного восприятия любого предмета, любой вещи, любого её образа.
Из вышесказанного неотвратимо следует, что канон (концепт) – это и есть соединение трех языков, которые не просто дополняют друг друга, а представляют собой согласное овнешнение для «города и мира» единой человеческой основы – субъективной, всегда аффективной, всегда музыкально-изобразительной, всегда потенциально (а чаще всего – актуально) вербальной формы обращенности к людям и к природе. Потому и мать-природа в ответ постоянно и активно обращается к нам, вступая с нами в диалог на языках духовной культуры тех людей, которые жили, живут, да и тех, кому ещё предстоит жить. Всё в природе обращено к нам как несмолкаемая ни на мгновение речь нашего же Духа – нашей умной чувственности, нашего смыслообразного восприятия, нашего Знания и Незнания, нашего Страха и Трепета, нашего Вопрошания и её (нашей) Безответности.
Но как трудно понять это тому, кто из всех канонов культуры живёт только в том, который культивируется техногенной цивилизацией! Не случайно же многими из них человеческий голос Природы, не созвучный с теми «голосами», какими «говорят» с ними её химико-физические свойства, воспринимается как мистический Голос. Как голос самого Бога. Такое естествознание продолжает жить в мире духов , как жило оно и во времена первого увлечения натуралистов спиритизмом. Но и бог с ними! Моей же теме ближе то, что в сложившихся за последние два-три века исследовательских традициях анализа языка мышления не только язык, но и само мышление рассматриваются исключительно как вербальный способ обращения людей друг к другу /9/ .
Но, повторю, на самом деле и исторически и по самой сути своей человеческая речь и языки её триедины суть. Это их взаимоопределение таким и осталось и при их разделении и специализации. Так и творение смыслов вербальной речи всегда интенсионально аффективно. Оно невозможно (если это не формальное зачитывание готового текста) без модуляции голоса, без тут же используемых изобразительных средств, без мимики и пантомимики. Без выразительного молчания, наконец. Оно органично и с необходимостью включает в себя интенциональность живых мотивов целеполагания. О канонизации (о логике) эмоционального мотивирования её мечтал в свое время Франц Брентано. Поэтому в ткань моего рассуждения органично легла бы вся история боевого противостояния формальной логики непротиворечивого выстраивания осуществлённой мысли (Г.Фреге) первой попытке создать интенсиональную логику канонов мышления (Ф.Брентано). Его, да и всей львовско-варшавской школы (К.Твардовский, Я.Лукасевич, А.Тарский, К.Айдукевич). Впрочем, эта история уже в наши дни была достаточно полно исследована Львовским философом и врачом Янушем Соноцким. По моему мнению, и феноменология Гуссерля есть не осознанное самим её создателем продолжение поиска Ф.Брентано интенциональности форм осмысления и переживания бытия. Это заход «с другой стороны», но именно на логику взаимоопределения канонов единой аффективно-смысловой речи.
Здесь и возник тот водораздел двух логик, порождающий внутренне противоречие, преодолевать которое приходится постоянно. В результате чего рождались сложные логико-философские построения постмодернистов. Большинство из них с близкой оригиналу точностью парадировал Шалтай-Болтай ( Humpty - Dumpty ) и Белый рыцарь в «Зазеркалье» Льюиса Кэрролла. Первый гордо заявил Алисе «Когда я беру слово, оно означает то, что я хочу, не больше и не меньше» /10/ .
Второй, пожелав спеть Алисе свою песню, сообщил, что заглавие её…
– « Пуговки для сюртуков »…
– Вы хотите сказать – песня так называется? – спросила Алиса, стараясь заинтересоваться песней.
– Нет, ты не понимаешь, – ответил нетерпеливо рыцарь, – Это заглавие так называется. А песня называется « Древний старичок ».
– Мне надо было спросить: это у песни такое заглавие ? – поправилась Алиса.
– Да нет! Заглавие совсем другое. « С горем пополам !». Но это она только так называется .
– А песня это какая ? – спросила Алиса в полной растерянности.
– Я как раз собирался тебе об этом сказать. « Сидящий на стене »! Вот какая это песня! Музыка собственного изобретения» /11/ .
В главном зазеркальные теоретики согласны: голосовая и письменная формы имени (названия, заглавия и т.п.) мыслимого предмета всегда даётся произвольно. Имя, тем не менее, претендует на готовый ответ для вопроса: «что это за предмет?». Тем самым, определяя его суть лексическим смыслом своим. Лексический смысл имени становится определением , для которого следует найти название , играющее роль понятия , содержащего в себе смысл этого… названия . Им и замещается в сознании теоретика предметно мыслимое. Всё дальнейшее рассуждение поспешных апологетов постмодернизма (в философии и науке!) посвящено раскрутке взаимоопределений этих имён, названий, определений, оставляющих предметно мыслимое где-то в стороне от способности обратиться к его собственной сути. Вместе с ними и мы остаёмся в Зазеркалье реальности, принимая нередко его инстинктивное неприятие за собственную теоретическую глухоту.
Простой пример тому : недавно мне предложили участвовать в «Круглом столе» теоретиков, посвящённом не более и не менее как… нашему времени . Тезисы первых докладов настраивали будущих участников дискуссии на обсуждение особых его свойств. Именно самого времени , а не того, что на наших глазах и не без нашего участия предметно осуществляется как реалии культуры, производства, политики, продлевая, тем самым и пока, наше собственное существование. Речь (по замыслу «теоретиков») должна была идти совсем о другом – о том, что представляет собой само наше Время , в чём его неповторимая особенность, как оно , столь особое, темпорально изменяется. Время предстало перед ними мыслимой реальностью, отличной от того реально сущего в нашей жизни, которое течёт, которое меняется. Однако время и пространство в своей действительности есть не что иное, как сама себя длящая, себя простирающая реальность и ничто иное. Суть самого времени , искомая моими коллегами, не в смыслах этого имени , которые вы вносим в него с храброй безответственностью Шалтая-Болтая и Белого Рыцаря. Она – в природе сил человеческих, творящих, тем самым простирающих, формирующих и длящих бытие этой реальности. Изобретённые человеком меры её простирания и дления необходимы только для поиска и определения этих сил . Это их действия необходимо измерять искусственными мерами создаваемых ими форм человеческих взаимоотношений – отношений разных общностей, живущих друг за счёт друга, – их земного, а теперь и космического пространства. Зафиксировать изменения, ими производимые в метрах, километрах, в секундах, минутах, часах, тысячелетиях просто необходимо. Как необходимо для понимания происходящего и хронометрировать – количественно измерять – длительность актов и результатов действия этих сил. Разбивая их при микроанализе их перспективной действенности на условные периоды истории человеческих взаимоотношений. Всего лишь , но вот уж поистине: не больше, но и не меньше . Не меньше потому, что меры простирания и дления познаваемых реалий – меры их времени и пространства, как и всякие искусственные меры Бытия, обеспечивают нашу мыслительную способность выделять, оформлять, включать в каноны и концепты знаемого ту реальность, которую потребовалось понять заново и глубже. Но ещё раз замечу – не более того , хотя без «того» нет у нас даже самого элементарного знания.
Тем более не может быть знания реальной исторической силы наших речей, поступков и действий, объективно длящих и простирающих наше бытие на планете. Его нельзя приобрети в словесных играх с именами и терминами. Нужен труд мысли, обращённой к интересам и потребностям разных общностей, творящих вполне практическими попытками добиться своих целей пространство и время бытовых, общественных, социальных, социокультурных и собственно культурных реалий их со- бытия . Именно трудом мысли, обращённой не к словам, а к делам людским, преображаются устойчивые представления о природе и действенности этих сил, чем и определяется смысловая «начинка» исторического времени. В частности – нашего времени.
Зато как приятно, оставив всю грязь, все противоречия, все страсти живущих друг за счёт друга больших и малых человеческих общностей, погрузить свою мысль в полагаемое как нечто самодостаточное Время вообще . Да, его можно назвать временем тревоги нашей , временем надежд и разочарований , временем безвременья и т.д., и т.п. Но культуролога, социолога и философа до сих пор волновало прошлое, наличное и перспективное бытие людей, прежде всего как их реальная духовно-практическая деятельность . Деятельность людей, произвольно и целесообразно творящих и разрушающих свою культуру.
* * *
Вернёмся, однако, к немоте.
Далее – о Космосе, вывернутом наизнанку и стих Вознесенского – * * *
Вывернутый наизнанку чулок Вселенной:
Видение акта Творения из Немоты Первоатома.
Четыре атома, дошедшие к нам светом, совместили
в одной реальности Единое: пространство-время Бытия.
Пространство-время наизнанку – Непредставимое!
Античные мудрецы и астрофизики:
Преображение канона (концепта) – глубина невыразимого.
Невыразимое! (У Андрея Воз.?) = Немота Бытия как
условие его Творения или Немота мысли о Бытии как Начало
его более глубокого осмысливания. Как в «Мастере и М.»!
Не забыть про деятельность и созерцание…
Опубликовано 25 февраля 2005 года
Новые статьи на library.by:
ФИЛОСОФИЯ:
Комментируем публикацию: Преодоление немоты.(Эссе)
подняться наверх ↑
ССЫЛКИ ДЛЯ СПИСКА ЛИТЕРАТУРЫ
По стандарту ВАК Республики Беларусь
Стандарт используется в белорусских учебных заведениях различного типа.
По ГОСТу Российской Федерации
Для образовательных и научно-исследовательских учреждений РФ
Прямой URL на данную страницу для блога или сайта
Полностью готовые для научного цитирования ссылки. Вставьте их в статью, исследование, реферат, курсой или дипломный проект, чтобы сослаться на данную публикацию №1109312836 в базе LIBRARY.BY.
подняться наверх ↑
ПАРТНЁРЫ БИБЛИОТЕКИ рекомендуем!
подняться наверх ↑
ОБРАТНО В РУБРИКУ?
Уважаемый читатель! Подписывайтесь на LIBRARY.BY в VKновости, VKтрансляция и Одноклассниках, чтобы быстро узнавать о событиях онлайн библиотеки.
Добавить статью
Обнародовать свои произведения
Редактировать работы
Для действующих авторов
Зарегистрироваться
Доступ к модулю публикаций