ФИЛОСОФИЯ (последнее)
Воспоминания о Владимире Ивановиче Ламанском
Актуальные публикации по вопросам философии. Книги, статьи, заметки.
Ф.И. Успенский 1
Воспоминания о Владимире Ивановиче Ламанском 2
С именем Владимира Ивановича Ламанского для меня неразрывно соединяются самые первые впечатления о Петроградском университете. И спешу сейчас же прибавить с чувством благодарности: это впечатления теплые, и теперь еще – на расстоянии 45 лет – продолжающие согревать. В 1867 г. нас поступило на первый курс не больше 10 человек и легко понять, что даже при соединении двух курсов в одной аудитории, мы не были столь многочисленны, чтобы нас скоро не узнали те профессора, которые не желали ограничиваться чтением лекций, но входили в сношения со своими слушателями. Молодой доцент Ламанский был из числа этих последних. Правда, он не обладал лекторскими качествами, от него не слышали мы захватывающих фраз и слов, но он сообщал мысли, дававшие материал для размышления. Те из нас, у кого была способность вдумываться в исторические факты и отдавать себе отчет в современных общественных вопросах, не могли относиться безразлично к его чтениям по славянской истории, вынося из них обильную пищу для выработки самосознания. Он первый побуждал нас останавливаться на словах и терминах, хотя и часто употребительных, но недостаточно каждым продуманных, и наводил мысль на новые понятия, из которых создается мировоззрение. В этом отношении лекции доцента Ламанского подготовляли нас к сознательному отношению к окружающей действительности и делали нас способными отличать реальное от кажущегося, ценное от мишурного и поддельного.
На филологическом факультете складывались весьма благоприятные для нас условия в смысле бодрого соревнования между нами и благожелательного содействия и поощрения со стороны профессоров. Моими однокурсниками были, между прочим, Д.Ф. Беляев, профессор в Казанском университете, И.Н. Жданов и старший на один курс П.И. Аландский. Не ограничивались формальными отношениями и старались входить в наши интересы профессора: К.Я. Люгебиль, О.Ф. Миллер, К.Н. Бестужев-Рюмин.
Большой ученый авторитет и тогдашний декан факультета И.И. Срезневский имел связующее звено со студентами в лице своих сыновей, которые были на один курс старше нас, Владимира и Вячеслава Измаиловичей. После я имел неоднократный случай убедиться, что отношения на филологическом факультете постепенно изменились к худшему, что некоторые авторитеты нашего времени развенчивались. Не беру на себя смелости судить, где кроется тому причина...
Не помню в точности тот случай, по которому мне в первый раз пришлось посетить Владимира Ивановича. Но это было в связи с конкурсом на стипендию, объявленным по факультету, в котором принимал участие и я, один из первокурсников со студентами старших курсов. Хотя по конкурсу я оказался ниже других, и стипендия не была мне присуждена, но мое выступление обратило на меня внимание факультета. По этому случаю у меня и был первый раз разговор с Владимиром Ивановичем, окончившийся предложением его ознакомиться с одним вопросом. На этой почве образовались личные сношения. С тех пор квартира сенатора Ламанского на площади Мариинского театра, где на антресолях в двух или трех комнатах помещался Владимир Иванович, сделалась для меня весьма знакомой, так что я бывал в ней по крайней мере каждые 15 дней. Здесь мне удалось оценить нежный и общительный характер профессора, его добрый нрав, вызывающий на откровенность и его умение затронуть в душе человека тонкие и благородные порывы. Очевидно, и профессор свыкся с моими посещениями и не тяготился , что всякий раз и во всякое время поднимаясь по узкой лестнице к нему на антресоли, я находил его за письменным столом, заваленным книгами и бумагами, с пером или с книгой руках. "Я узнал вас по походке", – говаривал он, подавая руку и указывая мне место. По-видимому он намеренно, с целью распознать психику собеседника, нередко переходил от предмета, вызвавшего мое посещение, к общим темам: что мне больше нравиться в нашей литературе, на каких писателях я больше останавливался. Живо помню, как однажды я вызвал в нем горячий протест по поводу преклонения моего перед тогдашними кумирами молодежи Добролюбовым, Писаревым и Белинским 3 . После слышал от других, что этот разговор он часто вспоминал при моем имени. То, что может называться моим духовным усыновлением Владимиром Ивановичем, произошло в 1869 г., когда он посоветовал мне заняться объявленной слав.<янским> благотворительным обществом темой на Кирилло-Мефодиевскую премию "О трех первых попытках к государственному объединению северозападных славян". Нужно признать, что тема была несколько неопределенна и для студента 2-3 курса довольно трудна. Само собой разумеется, я далеко не мог предвидеть всех соединенных с этой работой трудностей, каковы литература на чешском, польском и сербском языках, не говоря уже о немецком и французском, таковы источники на латинском и греческом. Должен признаться, что я ныне не мог бы подобную тему дать для студентов. Незнание материалов для разработки этой темы, с одной стороны, заставили меня полной рукой брать книги из библиотеки Владимира Ивановича, и через это войти в более близкие к нему отношения, с другой же, ознакомиться с техникой подготовительной работы на заданную тему. Самым важным здесь вопросом было достигнуть уразумения различий в процессе работы и в результатах изучения, выражающихся в беловой работе. Нужно сказать, что Владимир Иванович внимательно следил за ходом моей работы, спрашивал о прочитанных книгах, делал разъяснения по поводу моих затруднений, рекомендовал в той или другой области дополнить сведения новыми изучениями. Но с ходом работы возникли новые трудности. Осенью 1870 г. нужно было представить сочинение, а наступающей весной я еще не был у конца. Владимир Иванович настоял, чтобы я оставался лето в городе и чтобы принял все меры к ускорению работы. В этот период, когда я чувствовал упадок сил и говорил ему, что не могу больше и что должен отказаться от конкурса, мой руководитель употребил наиболее энергичный прием, который успел возбудить мою энергию: "Ну вот, сказал он, такова наша молодежь; коль скоро требуется от них усилие на благо общее, она оказывается неспособной к тому: как же нам надеяться на успехи и умственный прогресс!" – Это было один раз и больше не повторялось подобных поощрений.
Смело могу сказать, что когда на 4 курсе моей работе была присуждена слав<янским> благотворит<ельным> обществом первая Кирилловская премия, радость Владимира Ивановича была не менее искренна, чем и моя. Он разыскал меня во время лекции в аудитории, сообщил о присуждении и просил явиться в Славянское общество в зал заседаний.
Моя работа должна была печататься по постановлению славянского общества. Тут снова сказалась любовная заботливость профессора об учениках. Он перечитал рукопись и пожелал держать последнюю корректуру, причем сгладил шероховатости и сделал некоторые исправления. Тут же я имел случай наглядно убедиться, что значит в истории свидетельство очевидца и современника. Всякий свидетель о событии, случившемся на его глазах, или хотя бы не на глазах, а в его время, передает об нем с субъективной точки зрения, т.е. сообщает об нем столько, сколько сам его понял. С этой точки зрения, в особенности по случаю характеристики Войтюка, мне пришлось услышать от моего руководителя большой упрек: "Вы смотрите на Войтюка, как австриец". Само собой разумеется, не жалея своего времени и позволяя ходить к нему во всякое время, Владимир Иванович имел достаточно случаев выразить свой взгляд на те положения в моей работе, которые он считал не вполне продуманными и справедливыми и побуждал меня вновь приниматься за пересмотр некоторых глав.
Несмотря на то, что к концу курса я стал духовным сыном Владимира Ивановича и оставлен был стипендиатом по славянской кафедре, в дальнейшем я выступил из тесных пределов славистики и, частию, по указаниям того же Владимира Ивановича.
В 1870-1871 гг. на филологическом факультет привнес много оживления В.Г. Васильевский своими занятиями и лекциями по Византийской истории. Ламанский и Бестужев-Рюмин более других приняли эту новую струю, которая вливалась на филологический факультет с византийскими занятиями. Чтобы поддержать новое направление, Владимир Иванович посоветовал мне выбрать для диссертации историю Никиты Акомината, и таким образом привел меня на ту дорогу, которой я держался в течение всего длинного периода моей деятельности.
Мне весьма приятно, с выражением благодарности Владимиру Ивановичу, как своему дорогому учителю, заботы которого вели меня по правому пути, соединить вместе и теплую искреннюю признательность к Университету, в стенах которого мне пришлось ныне говорить. Мы вынесли отсюда добрые традиции, которые не только оставили во мне благодарную память к университету, но и создавали для нас добрый пример для подражания. Древность засвидетельствовала в прекрасном обычае..... символического характера интимную связь колонии с митрополией. Основатель колонии увозил из метрополии священный огонь с главного очага. Нам было дано в достаточной степени этого огня, который не перестает нас и поныне согревать.
Моя служебная деятельность прошла в дали от Петрограда. В редкие мои посещения столицы я имел случай видаться с Владимиром Ивановичем и обмениваться с ним мыслями. Как человек живой и весьма отзывчивый на современные события, он не оставался на одной точке, но эволюционировал соответственно ходу политических событий и согласно переменам в русской общественности. Не могу не отметить двух наблюдений. Во время франко-прусской войны и вслед за ней он выражал большие опасения за будущий ход дел в Европе, именно в виду опасного преобладания германизма, которому мы не в силах дать отпора. Очень хорошо помню, как пристрастно он оценивал некоторые проявления борьбы против прусской гегемонии в южногерманских государствах и как преувеличивал опасность для Пруссии в социалдемократическом движении. Его политическое credo состояло в том, что в образованной Бисмарком германской империи неизбежна реакция и что Россия много виновата в том, что попустила ослабление Франции.
Более резко сказывалась политическая эволюция Владимира Ивановича в его воззрениях на отношения России к славянам. Охлаждение его к задачам России в освободительной борьбе славян против притеснителей на западе и юго-востоке выразилось в довольно определенной форме. Интересы русского мужика, утверждал он, его радости и горе, благосостояние или нищета нам гораздо важней, чем интересы наших единоплеменников, – против этого никто не может спорить. Но если принять во внимание им же раньше выражаемые мысли, что мировое значение России заключается в славянстве, в сохранении его от порабощения соседей, то, конечно, судьбы славян не могут быть для нас безразличны.
Мне всегда представлялось любопытной проблемой: видеть Владимира Ивановича во главе политического органа и предоставить ему с всеми его учениками разработать программу и руководить общественным мнением. С его талантом, настойчивостью и политическим образованием он мог бы, казалось мне, с успехом занять вакантное после аксаковых, киреевских и хомяковых место.
В заключение укажу ещё одну черту, меня в свое время глубоко поразившую. -Отношение ученика к учителю и обратно. Посещение своего профессора мы рассматривали с таким же чувством, как любовное свидание. – Образы <патриарха> Фотия и Ф. Студита.
Примечания:
1 Успенский Федор Иванович (1845-1928) – крупнейший русский византинист и славист, один из “отцов” отечественной университетской византиноведческой науки; бессменный директор Русского археологического института в Константинополе (РАИК), профессор Новороссийского университета. Автор первого в России обобщающего труда по истории Византии, охватывающего весь период ее существования. Это сочинение, работу над которым ученый считал "делом всей жизни", желая представить широко доступную панораму культуры Византии, в силу трагических обстоятельств оказалось полностью опубликованным лишь в конце ХХ в.( первый том "Истории Византийской империи" фирма "Брокгауз и Ефрон" издала в 1913 г. Автор отмечал в Предисловии, что "утверждение знаний о Византии и выяснение наших к ней отношений в высшей степени обязательно для русского ученого и не менее полезно как для образования, так и для направления на верный путь русского политического и национального самосознания".) В 1996-1997 г.г. московское издательство "Мысль" опубликовало весь текст этого солидного исследования, однако в более чем скромной, почти аскетической форме по сравнению с задуманной ученым. Вместе с тем третий том этого издания содержит впервые увидевшую свет рукопись "Восточный вопрос".
2 доклад сделан 9 апреля 1915 г. в Историческом обществе при Императорском Петроградском университете
3 В рукописи Ф.И. Успенского карандашом приписана также и фамилия Чернышевского.
Воспоминания о Владимире Ивановиче Ламанском 2
С именем Владимира Ивановича Ламанского для меня неразрывно соединяются самые первые впечатления о Петроградском университете. И спешу сейчас же прибавить с чувством благодарности: это впечатления теплые, и теперь еще – на расстоянии 45 лет – продолжающие согревать. В 1867 г. нас поступило на первый курс не больше 10 человек и легко понять, что даже при соединении двух курсов в одной аудитории, мы не были столь многочисленны, чтобы нас скоро не узнали те профессора, которые не желали ограничиваться чтением лекций, но входили в сношения со своими слушателями. Молодой доцент Ламанский был из числа этих последних. Правда, он не обладал лекторскими качествами, от него не слышали мы захватывающих фраз и слов, но он сообщал мысли, дававшие материал для размышления. Те из нас, у кого была способность вдумываться в исторические факты и отдавать себе отчет в современных общественных вопросах, не могли относиться безразлично к его чтениям по славянской истории, вынося из них обильную пищу для выработки самосознания. Он первый побуждал нас останавливаться на словах и терминах, хотя и часто употребительных, но недостаточно каждым продуманных, и наводил мысль на новые понятия, из которых создается мировоззрение. В этом отношении лекции доцента Ламанского подготовляли нас к сознательному отношению к окружающей действительности и делали нас способными отличать реальное от кажущегося, ценное от мишурного и поддельного.
На филологическом факультете складывались весьма благоприятные для нас условия в смысле бодрого соревнования между нами и благожелательного содействия и поощрения со стороны профессоров. Моими однокурсниками были, между прочим, Д.Ф. Беляев, профессор в Казанском университете, И.Н. Жданов и старший на один курс П.И. Аландский. Не ограничивались формальными отношениями и старались входить в наши интересы профессора: К.Я. Люгебиль, О.Ф. Миллер, К.Н. Бестужев-Рюмин.
Большой ученый авторитет и тогдашний декан факультета И.И. Срезневский имел связующее звено со студентами в лице своих сыновей, которые были на один курс старше нас, Владимира и Вячеслава Измаиловичей. После я имел неоднократный случай убедиться, что отношения на филологическом факультете постепенно изменились к худшему, что некоторые авторитеты нашего времени развенчивались. Не беру на себя смелости судить, где кроется тому причина...
Не помню в точности тот случай, по которому мне в первый раз пришлось посетить Владимира Ивановича. Но это было в связи с конкурсом на стипендию, объявленным по факультету, в котором принимал участие и я, один из первокурсников со студентами старших курсов. Хотя по конкурсу я оказался ниже других, и стипендия не была мне присуждена, но мое выступление обратило на меня внимание факультета. По этому случаю у меня и был первый раз разговор с Владимиром Ивановичем, окончившийся предложением его ознакомиться с одним вопросом. На этой почве образовались личные сношения. С тех пор квартира сенатора Ламанского на площади Мариинского театра, где на антресолях в двух или трех комнатах помещался Владимир Иванович, сделалась для меня весьма знакомой, так что я бывал в ней по крайней мере каждые 15 дней. Здесь мне удалось оценить нежный и общительный характер профессора, его добрый нрав, вызывающий на откровенность и его умение затронуть в душе человека тонкие и благородные порывы. Очевидно, и профессор свыкся с моими посещениями и не тяготился , что всякий раз и во всякое время поднимаясь по узкой лестнице к нему на антресоли, я находил его за письменным столом, заваленным книгами и бумагами, с пером или с книгой руках. "Я узнал вас по походке", – говаривал он, подавая руку и указывая мне место. По-видимому он намеренно, с целью распознать психику собеседника, нередко переходил от предмета, вызвавшего мое посещение, к общим темам: что мне больше нравиться в нашей литературе, на каких писателях я больше останавливался. Живо помню, как однажды я вызвал в нем горячий протест по поводу преклонения моего перед тогдашними кумирами молодежи Добролюбовым, Писаревым и Белинским 3 . После слышал от других, что этот разговор он часто вспоминал при моем имени. То, что может называться моим духовным усыновлением Владимиром Ивановичем, произошло в 1869 г., когда он посоветовал мне заняться объявленной слав.<янским> благотворительным обществом темой на Кирилло-Мефодиевскую премию "О трех первых попытках к государственному объединению северозападных славян". Нужно признать, что тема была несколько неопределенна и для студента 2-3 курса довольно трудна. Само собой разумеется, я далеко не мог предвидеть всех соединенных с этой работой трудностей, каковы литература на чешском, польском и сербском языках, не говоря уже о немецком и французском, таковы источники на латинском и греческом. Должен признаться, что я ныне не мог бы подобную тему дать для студентов. Незнание материалов для разработки этой темы, с одной стороны, заставили меня полной рукой брать книги из библиотеки Владимира Ивановича, и через это войти в более близкие к нему отношения, с другой же, ознакомиться с техникой подготовительной работы на заданную тему. Самым важным здесь вопросом было достигнуть уразумения различий в процессе работы и в результатах изучения, выражающихся в беловой работе. Нужно сказать, что Владимир Иванович внимательно следил за ходом моей работы, спрашивал о прочитанных книгах, делал разъяснения по поводу моих затруднений, рекомендовал в той или другой области дополнить сведения новыми изучениями. Но с ходом работы возникли новые трудности. Осенью 1870 г. нужно было представить сочинение, а наступающей весной я еще не был у конца. Владимир Иванович настоял, чтобы я оставался лето в городе и чтобы принял все меры к ускорению работы. В этот период, когда я чувствовал упадок сил и говорил ему, что не могу больше и что должен отказаться от конкурса, мой руководитель употребил наиболее энергичный прием, который успел возбудить мою энергию: "Ну вот, сказал он, такова наша молодежь; коль скоро требуется от них усилие на благо общее, она оказывается неспособной к тому: как же нам надеяться на успехи и умственный прогресс!" – Это было один раз и больше не повторялось подобных поощрений.
Смело могу сказать, что когда на 4 курсе моей работе была присуждена слав<янским> благотворит<ельным> обществом первая Кирилловская премия, радость Владимира Ивановича была не менее искренна, чем и моя. Он разыскал меня во время лекции в аудитории, сообщил о присуждении и просил явиться в Славянское общество в зал заседаний.
Моя работа должна была печататься по постановлению славянского общества. Тут снова сказалась любовная заботливость профессора об учениках. Он перечитал рукопись и пожелал держать последнюю корректуру, причем сгладил шероховатости и сделал некоторые исправления. Тут же я имел случай наглядно убедиться, что значит в истории свидетельство очевидца и современника. Всякий свидетель о событии, случившемся на его глазах, или хотя бы не на глазах, а в его время, передает об нем с субъективной точки зрения, т.е. сообщает об нем столько, сколько сам его понял. С этой точки зрения, в особенности по случаю характеристики Войтюка, мне пришлось услышать от моего руководителя большой упрек: "Вы смотрите на Войтюка, как австриец". Само собой разумеется, не жалея своего времени и позволяя ходить к нему во всякое время, Владимир Иванович имел достаточно случаев выразить свой взгляд на те положения в моей работе, которые он считал не вполне продуманными и справедливыми и побуждал меня вновь приниматься за пересмотр некоторых глав.
Несмотря на то, что к концу курса я стал духовным сыном Владимира Ивановича и оставлен был стипендиатом по славянской кафедре, в дальнейшем я выступил из тесных пределов славистики и, частию, по указаниям того же Владимира Ивановича.
В 1870-1871 гг. на филологическом факультет привнес много оживления В.Г. Васильевский своими занятиями и лекциями по Византийской истории. Ламанский и Бестужев-Рюмин более других приняли эту новую струю, которая вливалась на филологический факультет с византийскими занятиями. Чтобы поддержать новое направление, Владимир Иванович посоветовал мне выбрать для диссертации историю Никиты Акомината, и таким образом привел меня на ту дорогу, которой я держался в течение всего длинного периода моей деятельности.
Мне весьма приятно, с выражением благодарности Владимиру Ивановичу, как своему дорогому учителю, заботы которого вели меня по правому пути, соединить вместе и теплую искреннюю признательность к Университету, в стенах которого мне пришлось ныне говорить. Мы вынесли отсюда добрые традиции, которые не только оставили во мне благодарную память к университету, но и создавали для нас добрый пример для подражания. Древность засвидетельствовала в прекрасном обычае..... символического характера интимную связь колонии с митрополией. Основатель колонии увозил из метрополии священный огонь с главного очага. Нам было дано в достаточной степени этого огня, который не перестает нас и поныне согревать.
Моя служебная деятельность прошла в дали от Петрограда. В редкие мои посещения столицы я имел случай видаться с Владимиром Ивановичем и обмениваться с ним мыслями. Как человек живой и весьма отзывчивый на современные события, он не оставался на одной точке, но эволюционировал соответственно ходу политических событий и согласно переменам в русской общественности. Не могу не отметить двух наблюдений. Во время франко-прусской войны и вслед за ней он выражал большие опасения за будущий ход дел в Европе, именно в виду опасного преобладания германизма, которому мы не в силах дать отпора. Очень хорошо помню, как пристрастно он оценивал некоторые проявления борьбы против прусской гегемонии в южногерманских государствах и как преувеличивал опасность для Пруссии в социалдемократическом движении. Его политическое credo состояло в том, что в образованной Бисмарком германской империи неизбежна реакция и что Россия много виновата в том, что попустила ослабление Франции.
Более резко сказывалась политическая эволюция Владимира Ивановича в его воззрениях на отношения России к славянам. Охлаждение его к задачам России в освободительной борьбе славян против притеснителей на западе и юго-востоке выразилось в довольно определенной форме. Интересы русского мужика, утверждал он, его радости и горе, благосостояние или нищета нам гораздо важней, чем интересы наших единоплеменников, – против этого никто не может спорить. Но если принять во внимание им же раньше выражаемые мысли, что мировое значение России заключается в славянстве, в сохранении его от порабощения соседей, то, конечно, судьбы славян не могут быть для нас безразличны.
Мне всегда представлялось любопытной проблемой: видеть Владимира Ивановича во главе политического органа и предоставить ему с всеми его учениками разработать программу и руководить общественным мнением. С его талантом, настойчивостью и политическим образованием он мог бы, казалось мне, с успехом занять вакантное после аксаковых, киреевских и хомяковых место.
В заключение укажу ещё одну черту, меня в свое время глубоко поразившую. -Отношение ученика к учителю и обратно. Посещение своего профессора мы рассматривали с таким же чувством, как любовное свидание. – Образы <патриарха> Фотия и Ф. Студита.
Примечания:
1 Успенский Федор Иванович (1845-1928) – крупнейший русский византинист и славист, один из “отцов” отечественной университетской византиноведческой науки; бессменный директор Русского археологического института в Константинополе (РАИК), профессор Новороссийского университета. Автор первого в России обобщающего труда по истории Византии, охватывающего весь период ее существования. Это сочинение, работу над которым ученый считал "делом всей жизни", желая представить широко доступную панораму культуры Византии, в силу трагических обстоятельств оказалось полностью опубликованным лишь в конце ХХ в.( первый том "Истории Византийской империи" фирма "Брокгауз и Ефрон" издала в 1913 г. Автор отмечал в Предисловии, что "утверждение знаний о Византии и выяснение наших к ней отношений в высшей степени обязательно для русского ученого и не менее полезно как для образования, так и для направления на верный путь русского политического и национального самосознания".) В 1996-1997 г.г. московское издательство "Мысль" опубликовало весь текст этого солидного исследования, однако в более чем скромной, почти аскетической форме по сравнению с задуманной ученым. Вместе с тем третий том этого издания содержит впервые увидевшую свет рукопись "Восточный вопрос".
2 доклад сделан 9 апреля 1915 г. в Историческом обществе при Императорском Петроградском университете
3 В рукописи Ф.И. Успенского карандашом приписана также и фамилия Чернышевского.
Опубликовано 25 февраля 2005 года
Новые статьи на library.by:
ФИЛОСОФИЯ:
Комментируем публикацию: Воспоминания о Владимире Ивановиче Ламанском
подняться наверх ↑
ССЫЛКИ ДЛЯ СПИСКА ЛИТЕРАТУРЫ
По стандарту ВАК Республики Беларусь
Стандарт используется в белорусских учебных заведениях различного типа.
По ГОСТу Российской Федерации
Для образовательных и научно-исследовательских учреждений РФ
Прямой URL на данную страницу для блога или сайта
Полностью готовые для научного цитирования ссылки. Вставьте их в статью, исследование, реферат, курсой или дипломный проект, чтобы сослаться на данную публикацию №1109312778 в базе LIBRARY.BY.
подняться наверх ↑
ПАРТНЁРЫ БИБЛИОТЕКИ рекомендуем!
подняться наверх ↑
ОБРАТНО В РУБРИКУ?
Уважаемый читатель! Подписывайтесь на LIBRARY.BY в VKновости, VKтрансляция и Одноклассниках, чтобы быстро узнавать о событиях онлайн библиотеки.
Добавить статью
Обнародовать свои произведения
Редактировать работы
Для действующих авторов
Зарегистрироваться
Доступ к модулю публикаций