ФИЛОСОФИЯ (последнее)
«Трагизм» вместо «катастрофизма»
Актуальные публикации по вопросам философии. Книги, статьи, заметки.
А.В. Ужогов
Социальный кризис и социальная катастрофа. Сборник материалов конференции. СПб.: Санкт-Петербургское философское общество, 2002. С.79-82
[79]
1. Ecce homo. Вот человек! Каждый из нас, будучи то ли врачом, то ли инженером, домохозяйкой, профессиональным спортсменом, словом, тем, чему отдаются главные силы и время, живет также под единым родовым именем. Он «че-ло-век»! Этим провозглашением общего имени мы не только повысили ставку в игре с миром, но выдвинули себя в зону спора и борьбы с выбранной себе судьбой вызывающе ведущих себя особ. «Назвался груздем, полезай в кузов», назвался человеком, соответственно ожидай отзыва на это. Однако откуда?
Два изначальных вызова определяют положение и судьбу человека. Первый брошен природе, отклик от нее идет постоянно и зримо. Тут все ясно, человек ведет себя самоуверенно, нахраписто, почти без оглядки. С диалогом справляется легко, превращая, по сути, его в монолог. Второй брошен времени, которое в отличие от природы не дано в зримой «натуральной» форме. Это вызов вечности, бесконечности, неопределенности. Все странное, пугающее сосредоточенно здесь. Именно здесь, как нигде, важен диалог. Каждый раз делая шаг в Ничто, в Безмолвие, человек выстраивает наперед свои уверенности, но строгую и надежную их подпорку ему получить неоткуда. С этого начинается трагизм его положения.
Это обстоятельство следует применить к пониманию им своей свободы. Она состоит вот в чем: ему выдан (кем, не важно) картбланш следовать куда угодно, с кем и как угодно. Наделенный универсальным разумом, не связанный никакими условиями относительно выбора средств, целей, программ, направлений, и зная как будто бы свой конечный пункт («счастье»), полный самодостаточности, он отправляется в путь. Его свобода абсолютная и изначальная. Она дана ему в дар, как дарованы свет и тепло солнца. Делать самого себя! Нет более великой судьбы в мире! Да светится имя «человек»!
Свободу ждет, однако, испытание в одолении Ничто (коррелята его — Молчания). Дарованная, она утрачивается по ходу «исторических свершений». Все хорошо с ветром, с парусом
[80]
(способность к свободе), но плохо с рулем. Культура, творимая в фарватере, по чисто эмпирическому наблюдению, оказывается одновременно фактором облегчения бега и усложнения. Ее рост не означает прямого сближения с заветными целями (мягко говоря). Трагизм выражен в том, что культура не «пропахивает» «внутреннего человека», говоря иначе, его психэ, его внутренние зовы как к самообособленности, так и к трансценденции, выходу за пределы. Все жестокое и все веселое одинаково не мотивировано действиями «внешнего человека». Достаточно сослаться на поведение совести.
Свобода совести проясняет совесть свободы. С одной стороны, «разрешенная» свобода совести есть лучшее подспорье для продекларированных в обществе прав, с другой — совесть (свободной) совести должна помочь определиться последней в своем собственном порядке. Но как это возможно?
2. От имени к безымянности. Абсолютная свобода, игра паруса с ветром, находиться сразу во всех направлениях, в точке пересечения всевозможных перспектив — все это говорит в пользу «чистого присутствия» человека-в-мире. Этот пафос заключен в Имени человека. В пору спорить имяславцам с имяборцами по поводу тождества Человека с его Именем.
Но есть личное имя и непростые реальные отношения имярека с ним. Из этих отношений складывается его жизненная судьба. Делающий ее делает напрямую свое имя, а не абстрактное общее. Это последнее «расчленяется», «расходуется», как бесконечность и непрерывность, на множественность и конечное число поименных репутаций. За каждым именем стоят конкретное и ревнивое частное присутствие, индивидуализированные социальные реакции, вызывы-отзывы, кои по-своему распоряжаются культурными ценностями. Принять их (ценности) именно «по-человечески» предлагается в соответствующих социальных программах, политических проектах, конституциях, уставах, правовых системах, в мире с общественным вкусом, следуя заветам Бога в сотрудничестве с церковью и т.д. Это благонамеренное желание вымерить бесконечность конечным шагом, конечной мерой понятно, но действия в этом направлении не снимают неопределенность положения человека в целом. Тут выход (?) в том и состоит, чтобы оставить бесконечность целого царствовать в виде бесконечности личности, давая ей свободу собирать себя в личном имени, быть в нем. Совесть свободы к этой милости Человека
[81]
к человеку и сводится. Невозможно личное предприятие, коим является индивидуальное отправление совести, относить по ведомству общественных институтов. Однако, что значит быть в имени? П.А. Флоренский, много думавший на этот счет, мыслил личные имена как «фокусы энергии», «выражение типов бытия», мыслил их «субстанциальными». Знакомясь с его опытами разбора конкретных имен (Павел, Николай, Анна,…), удивляешься его отваге представлять их в виде магических древних сосудов. Тот факт, что магия имени воспринимается с большим, непреодолимым недоверием, подтверждает нашу отдаленность от родового имени человека. Соответственно, и отделенность совести от свободы.
Совесть, в которой положено находиться один на один, оказывается тем местом-именем, в коем хочется действительно разрешиться полно и счастливо для себя. Только в имени дано в возможности (формальной) одновременно быть совестливыми и свободными. Свободными в изначальном значении слова «свобода». Но процесс этот безнадежно нерационализируем изнутри и неорганизуем извне. Выход вроде бы дан и его в то же время нет.
3. Трагизм без альтернативы. Разбирать судьбу человечества с помощью категорий «катастрофа», «кризис», «коллапс» можно и нужно. И пусть это делают социальные психологи, социологи, демографы и т.д. Для философии это, между тем, означает мельчить проблему. Определять, предвидеть, предостерегать, отводить в реальности то, другое и третье — хорошо, очень практично для живущих трудами и днями людей. Но данные категории имеют дело с состояниями, т.е. с реальностями, считаемыми и измеряемыми. Общество, история, цивилизация, человек как род, человек как личность — все это воспринимается не в менее определенной форме, что и материальные объекты. Таким образом, это категории из сферы науки. Так мы попадаем в распоряжение дилеммы. Хотите по-прежнему работать на практического человека — не ставьте метафизических проблем, вроде вопроса: «может ли цивилизация развиваться без катастроф», или вопрошать об утопии. Если же согласитесь с трансцендентностью человека, то примите сурово и строго трагичность его за факт. И также сурово встаньте в теоретическую оппозицию всем универсально-спасительным идеям и понятиям современного гуманитарного мышления, в частности таким, как «демократия», «правовое общество», «рыночная экономика». Не
[82]
о враждебном отношении к ним, конечно, должна идти речь, но о изначальной настороженности и трезвости.
Можно, естественно, придать «катастрофе» знаковое значение, а не предметное. Она как символ будет указывать на мораль, на сами трактовки Блага, Истины, Справедливости, Любви, и тогда уже неуместно будут выглядеть все футурологические изыски с порога нашего времени. Ницшеанское «как превзойти человека» и «переоценка ценностей» укладываются именно в это русло мышления.
Социальный кризис и социальная катастрофа. Сборник материалов конференции. СПб.: Санкт-Петербургское философское общество, 2002. С.79-82
[79]
1. Ecce homo. Вот человек! Каждый из нас, будучи то ли врачом, то ли инженером, домохозяйкой, профессиональным спортсменом, словом, тем, чему отдаются главные силы и время, живет также под единым родовым именем. Он «че-ло-век»! Этим провозглашением общего имени мы не только повысили ставку в игре с миром, но выдвинули себя в зону спора и борьбы с выбранной себе судьбой вызывающе ведущих себя особ. «Назвался груздем, полезай в кузов», назвался человеком, соответственно ожидай отзыва на это. Однако откуда?
Два изначальных вызова определяют положение и судьбу человека. Первый брошен природе, отклик от нее идет постоянно и зримо. Тут все ясно, человек ведет себя самоуверенно, нахраписто, почти без оглядки. С диалогом справляется легко, превращая, по сути, его в монолог. Второй брошен времени, которое в отличие от природы не дано в зримой «натуральной» форме. Это вызов вечности, бесконечности, неопределенности. Все странное, пугающее сосредоточенно здесь. Именно здесь, как нигде, важен диалог. Каждый раз делая шаг в Ничто, в Безмолвие, человек выстраивает наперед свои уверенности, но строгую и надежную их подпорку ему получить неоткуда. С этого начинается трагизм его положения.
Это обстоятельство следует применить к пониманию им своей свободы. Она состоит вот в чем: ему выдан (кем, не важно) картбланш следовать куда угодно, с кем и как угодно. Наделенный универсальным разумом, не связанный никакими условиями относительно выбора средств, целей, программ, направлений, и зная как будто бы свой конечный пункт («счастье»), полный самодостаточности, он отправляется в путь. Его свобода абсолютная и изначальная. Она дана ему в дар, как дарованы свет и тепло солнца. Делать самого себя! Нет более великой судьбы в мире! Да светится имя «человек»!
Свободу ждет, однако, испытание в одолении Ничто (коррелята его — Молчания). Дарованная, она утрачивается по ходу «исторических свершений». Все хорошо с ветром, с парусом
[80]
(способность к свободе), но плохо с рулем. Культура, творимая в фарватере, по чисто эмпирическому наблюдению, оказывается одновременно фактором облегчения бега и усложнения. Ее рост не означает прямого сближения с заветными целями (мягко говоря). Трагизм выражен в том, что культура не «пропахивает» «внутреннего человека», говоря иначе, его психэ, его внутренние зовы как к самообособленности, так и к трансценденции, выходу за пределы. Все жестокое и все веселое одинаково не мотивировано действиями «внешнего человека». Достаточно сослаться на поведение совести.
Свобода совести проясняет совесть свободы. С одной стороны, «разрешенная» свобода совести есть лучшее подспорье для продекларированных в обществе прав, с другой — совесть (свободной) совести должна помочь определиться последней в своем собственном порядке. Но как это возможно?
2. От имени к безымянности. Абсолютная свобода, игра паруса с ветром, находиться сразу во всех направлениях, в точке пересечения всевозможных перспектив — все это говорит в пользу «чистого присутствия» человека-в-мире. Этот пафос заключен в Имени человека. В пору спорить имяславцам с имяборцами по поводу тождества Человека с его Именем.
Но есть личное имя и непростые реальные отношения имярека с ним. Из этих отношений складывается его жизненная судьба. Делающий ее делает напрямую свое имя, а не абстрактное общее. Это последнее «расчленяется», «расходуется», как бесконечность и непрерывность, на множественность и конечное число поименных репутаций. За каждым именем стоят конкретное и ревнивое частное присутствие, индивидуализированные социальные реакции, вызывы-отзывы, кои по-своему распоряжаются культурными ценностями. Принять их (ценности) именно «по-человечески» предлагается в соответствующих социальных программах, политических проектах, конституциях, уставах, правовых системах, в мире с общественным вкусом, следуя заветам Бога в сотрудничестве с церковью и т.д. Это благонамеренное желание вымерить бесконечность конечным шагом, конечной мерой понятно, но действия в этом направлении не снимают неопределенность положения человека в целом. Тут выход (?) в том и состоит, чтобы оставить бесконечность целого царствовать в виде бесконечности личности, давая ей свободу собирать себя в личном имени, быть в нем. Совесть свободы к этой милости Человека
[81]
к человеку и сводится. Невозможно личное предприятие, коим является индивидуальное отправление совести, относить по ведомству общественных институтов. Однако, что значит быть в имени? П.А. Флоренский, много думавший на этот счет, мыслил личные имена как «фокусы энергии», «выражение типов бытия», мыслил их «субстанциальными». Знакомясь с его опытами разбора конкретных имен (Павел, Николай, Анна,…), удивляешься его отваге представлять их в виде магических древних сосудов. Тот факт, что магия имени воспринимается с большим, непреодолимым недоверием, подтверждает нашу отдаленность от родового имени человека. Соответственно, и отделенность совести от свободы.
Совесть, в которой положено находиться один на один, оказывается тем местом-именем, в коем хочется действительно разрешиться полно и счастливо для себя. Только в имени дано в возможности (формальной) одновременно быть совестливыми и свободными. Свободными в изначальном значении слова «свобода». Но процесс этот безнадежно нерационализируем изнутри и неорганизуем извне. Выход вроде бы дан и его в то же время нет.
3. Трагизм без альтернативы. Разбирать судьбу человечества с помощью категорий «катастрофа», «кризис», «коллапс» можно и нужно. И пусть это делают социальные психологи, социологи, демографы и т.д. Для философии это, между тем, означает мельчить проблему. Определять, предвидеть, предостерегать, отводить в реальности то, другое и третье — хорошо, очень практично для живущих трудами и днями людей. Но данные категории имеют дело с состояниями, т.е. с реальностями, считаемыми и измеряемыми. Общество, история, цивилизация, человек как род, человек как личность — все это воспринимается не в менее определенной форме, что и материальные объекты. Таким образом, это категории из сферы науки. Так мы попадаем в распоряжение дилеммы. Хотите по-прежнему работать на практического человека — не ставьте метафизических проблем, вроде вопроса: «может ли цивилизация развиваться без катастроф», или вопрошать об утопии. Если же согласитесь с трансцендентностью человека, то примите сурово и строго трагичность его за факт. И также сурово встаньте в теоретическую оппозицию всем универсально-спасительным идеям и понятиям современного гуманитарного мышления, в частности таким, как «демократия», «правовое общество», «рыночная экономика». Не
[82]
о враждебном отношении к ним, конечно, должна идти речь, но о изначальной настороженности и трезвости.
Можно, естественно, придать «катастрофе» знаковое значение, а не предметное. Она как символ будет указывать на мораль, на сами трактовки Блага, Истины, Справедливости, Любви, и тогда уже неуместно будут выглядеть все футурологические изыски с порога нашего времени. Ницшеанское «как превзойти человека» и «переоценка ценностей» укладываются именно в это русло мышления.
Опубликовано 25 февраля 2005 года
Новые статьи на library.by:
ФИЛОСОФИЯ:
Комментируем публикацию: «Трагизм» вместо «катастрофизма»
подняться наверх ↑
ССЫЛКИ ДЛЯ СПИСКА ЛИТЕРАТУРЫ
По стандарту ВАК Республики Беларусь
Стандарт используется в белорусских учебных заведениях различного типа.
По ГОСТу Российской Федерации
Для образовательных и научно-исследовательских учреждений РФ
Прямой URL на данную страницу для блога или сайта
Полностью готовые для научного цитирования ссылки. Вставьте их в статью, исследование, реферат, курсой или дипломный проект, чтобы сослаться на данную публикацию №1109310341 в базе LIBRARY.BY.
подняться наверх ↑
ПАРТНЁРЫ БИБЛИОТЕКИ рекомендуем!
подняться наверх ↑
ОБРАТНО В РУБРИКУ?
Уважаемый читатель! Подписывайтесь на LIBRARY.BY в VKновости, VKтрансляция и Одноклассниках, чтобы быстро узнавать о событиях онлайн библиотеки.
Добавить статью
Обнародовать свои произведения
Редактировать работы
Для действующих авторов
Зарегистрироваться
Доступ к модулю публикаций