ФИЛОСОФИЯ (последнее)
БОГ И ДЬЯВОЛ В ТРАДИЦИОННОЙ ПАРАДИГМЕ
Актуальные публикации по вопросам философии. Книги, статьи, заметки.
Т.Ю. Скопинцева,
кандидат философских наук
БОГ И ДЬЯВОЛ В ТРАДИЦИОННОЙ ПАРАДИГМЕ
Традиционные воззрения на мир строились в исходной бинарности высокого и низкого, доброго и злого, светлого и темного и через Средневековье поднимали к нашему поколению лик Бога и личину сатаны.
В любой традиционной культуре просматривается след Божественного и дьявольского, эти образы развиты в религиозных культурах, в них выстраивалась и выстраивается иерархия ценностей и смыслов.
Философский подход охватывает действительность, останавливается на мелочах, “играет в бисер”, пытается увидеть скрытое постоянство структуры, следует к истоку народной традиции.
Безальтернативная, жизнеобеспеченная (именно её функционирование обеспечило выживание народу), она оформляла меру наполнения индивидуальностью и социальностью, бренностью и вечностью, включенной в планетарное и космическое начало биологией и высоким полетом духовного, рождала изысканность мифа и гармоничные теории духовного совершенствования. Пространство народной традиции обозначает многоликость компонентов бытования народа в обширном мифологическом поле и жизненной реальности. Мифологический фонд каждой эпохи в глубокой древности, в Средневековье и в наши дни несёт след первоначальной бинарности, характеризуется традиционным наполнителем – исходным противостоянием вечности-бренности, добра-зла, закона-беззакония, правды-лжи. Жизненная программа оформляет правило и его антипод.
Природа народной традиции рождается в соединении абстрагированного общего и чувственного особенного. Абстракция характеризует те универсалии, которые выходят на общество, и соединяют его, оформляя социальные парадигмы - глобальные образы мира. Чувственная природа народной традиции восходит к индивиду.
Макро и микросоциум объединяются образом-универсалией, символом, системой символов и знаков. Индивид создает личный мифологический наполнитель-область образов, обращенных к нему и формирующих его, оберегающих и помогающих, моделирующих его бытие. Приземленность быта, его предметность, как бы поднимается в мифологическом оформлении и ведет дух к высотам бытия, обеспечивая жизнестойкость БЫТОВАНИЯ. Выстраивается скрепляющая социум взаимосвязь быта – бытования – бытия.
Мифологическая универсалия, сформированная народной традицией, “работает” на общество, вбирает предикаты разумного, законосообразного, основополагающего, необходимого. Чувственная природа народной традиции особенна, неуниверсальна, а в пике своего проявления – не управляема, опасна. На ней предикаты случайного, незаконного.
При существенной разнице внешнего проявления общим у различных народов для любой культуры, сформированной на основе народной традиции, будет наличие традиционной технологии функционирования, сформированной в поиске ВЕЧНОСТИ. Вечность можно назвать главной онтологической категорией традиционного общества.
Она проявляется в традиционных воззрениях в статике - в выделенных, описанных и возвеличенных “постоянных” (“константах”) вечности восходящих к космической беспредельности и непостижимости к звездам, планетам, земле и приметам вечности (относительно человеческой бренности) - горам, рекам и морям, вековым деревьям. Кроме статических, выявлены динамические постоянные - темп, ритм, период, цикл - проявляющиеся во всех народных культурах и их позднейших трансформациях (см. “Credo”, №6/12/1998.-С.68-78). Вечность выражается в бытовании традиционных знаний и мировоззренческих систем, раскрывающих смыслы бытия и его глубины. Ее осмысление можно найти у первых философов.
Категория вечности является мировоззренческим ориентиром и ей противостоит человеческая бренность: вечное и бренное - важные понятия древних философских систем: “Вечный мир богов...что меж собой различней и более розно//Если не смертное всё по сравненью с бессмертным и вечным,//При сочетанье в одно...” - как писал Лукреций в своей поэме называя вечность свойством пустоты; у Марка Аврелия: “...смотри на человеческие дела как на нечто однодневное, ничтожное... Будь подобен скале, о которую беспрестанно бьется волна, она же стоит, и рвущийся поток воды успокаивается вокруг нее. Скала, по мнению Марка Аврелия - символ вечности. Вечность включает всё: “Кто видит настоящее - видит все, что возникло из вечности и уйдет в бесконечность...”.
Бренность, в противовес вечности мгновенна, преходяща, случайна. К такому мгновению и случаю все культуры развитые на основе народной традиции относили человеческую жизнь: “Продолжительность человеческой жизни - мгновение, естество - текуче, ощущение - смутно, состав всего тела - непрочен, душа - кружащийся волчок, стечение обстоятельств - неясно; слава - неразборчива...” - таковы характеристики бренности, данные Марком Аврелием. Если бренность, как феноменальное проявление человеческого бытия, всегда имеет форму, то вечность труднопостижима, и осмысляется через проявления в бренности или в соотношении с бренностью - так у Платона образом вечности названо время, которое, в отличие от вечности пребывающей вечно, разделено на отрезки вращением планет, обращением неба, у Ксенофана - вечность - бог (шаровидный и несходный с человеком, весь зрение, весь слух, весь дыхание, весь разум). Смыслы божественности всегда несут на себе предикаты вечности.
Постичь вечность в полноте ее бытия невозможно и смысл дробится на значимые для человека и общества пространственно-временные отрезки - образы бесконечности, проявленные в бренном. Бренность как бы “вливается” в вечность. “Кратковременность существования - общее свойство всего” и Аврелиева связанность бесконечности и конечности уже существует в работах Аристотеля доказывающего бесконечную делимость времени и величины.
Осмысление вечности по сравнению с бренностью у философов, мудро растворялось в относительности традиционных взглядов на мир. Вечность может нести на себе след бренности – так постоянство рождений и смертей лишь фиксирует вечность народа, а у божества такой ритм вписан в постоянное возрождение продолжающее цикл превращений планеты: цветения, плодоношения и новой “смерти”. Аристотелево “теперь” - единое и неделимое, не содержащее в себе ни прошедшего, ни будущего, совпадает с отстранённостью “размытостью” начального и конечного эпизода сказки, коренящегося в бытийной “остановленности”, вневременности: “И стали они жить поживать да добра наживать...” Когда? Теперь? И теперь, и тогда, и всегда – вечно! В народной традиции “теперь” – универсальный фрагмент вечности. Как вечный мир богов пребывает вне времени в бесконечных глубинах мироздания, так и сказочное действие в вечности “теперь”. Вневременность “теперь” подобно зерну содержит побеги прошлой и будущей жизни. При необходимости “теперь” выходит в конечность прошлого и будущего. И прошлое, и будущее оказывается кратковременными и преходящими, привязанным к вечности вневременного теперь. Целостность “теперь” в народной традиции фрагментирована подобно вечности вселенского времени. “Теперь” вбирает предикаты вечности, разделяется на временные фрагменты - так разделено на фрагменты вневременное, вечное сказочное повествование.
В этом контексте именно теперь – самое важное в человеческой жизни, именно в “теперь, здесь” свершается всё самое главное для социальности, для закреплённости общества в вечности и в этом контексте четко читается ошибка ориентации общества на будущее, взятая как парадигма развития – та самая ошибка, которую мы все проверили на себе. И прошлое, и будущее для традиционного жизнеобеспеченного начала лишь бренное проявление жизнетворного вневременного “теперь”. Традиционное освоение мира предполагает свободное путешествие и в ту и в другую сторону, освоение временной разверстки и возвращение в “теперь”, которое существует в “своём” социуме, “своём” доме, “своей” семье. “Своё” социальное пространство формируется для постоянства, вводится в вечность распорядком “от века”, “как дедами завещано”. Распорядок манифестирует внутреннюю структуру быстротечного бытия (постоянство его выражения). Мнимое ощущение “теперь” как “застывшего” времени характерно для устоявшейся народной традиции. В традиционном обществе оно выражено в практически полном предусмотрении отклонений, нарушений, случаев.
Вневременность “теперь” и наличие “своего” социума, “своего” мира, комплекса воззрений на него, оказываются жестко связанными. “Свой” жизненный мир обретает завершенность, целостность вечности, предусматривает наличие систем его фрагментирующих и обеспечивающих сохранение целостности – тех основ, при утрате которых не только разрушается общность, но и сходит на нет популяция. “Свой” мир имеет традиционные основы, свою онтологию, внутреннюю структуру, в которой характеристики вечности занимают главные места.
“Свое” социальное пространство многократно повторяет смыслы вечности, фиксирует их выражение в устое, распорядке, бытовом оформлении. “Теперь” обустраивается в социуме и закрепляется вещными привязками – атрибутами бренного проявления вечности. Свой вещный мир, как и мир житейской мифологии полон бренности, неуниверсальности и случайности во всем. Шкатулки, подвальчики и чердачки раскрывают вписанные в своё пространство иные миры, своеобразие выражения включает и орнаментирует свою виртуальность. Вещный мир так же неповторим как и способ выражения, а искусная мысль строит не только художественные фразы, но и изыск вещности... Выстроенное “свое” социальное пространство обязательно реализует целостность “теперь”, оно подобно тяжелой звезде стягивает к себе, выстраивая микросоциум. Налаженное “своё” – универсальный выход на “наше”. “Теперь” не закреплённое в вещности “своего” социального пространства – выстроенность лишь мыслительного его выражения. Несвязанность с вещным проявлением своего разрушает целостность ощущения времени, выводит человека из устойчивого “своего” мира. Только разрушенный устой, утраченная вещность заставляет человека ориентировать все свои силы на день завтрашний или вчерашний, в прошлое или в будущее.
Иерархический ряд смыслов и значений возносящийся в сакральные высоты и укоренившийся в истории, направлялся прежде всего смыслами вечности. Они накладывались и на самое яркое, главное для человека проявление бренности - его телесность. Покой и приобщенность к внешним проявлениям вечного поднимали тело над бренностью. Суетливость, беспокойство – опускали в ее глубины. Красота в любой культуре несёт предикаты вечности – женщина в ее неспешности и покое, мужчина - в фундаментальности, мощи. Мера вечного и бренного – золотая середина, осваивается в развитых жизненных “технологиях”. Лик божества неповторим, но раз в жизни маска вечности обязательно примеряется человеком и он приобщается к сакральности непостижимой вечности. Человек, обретающий “вечный покой”, надевает маску вечности - маску Бога. На земле же он не защищен от бренности, с бренным и человек и общество находятся в постоянном взаимодействии. Маска бренности – “нечистота” - воплощенное беспокойство, вспомним, что в традиционных воззрениях славян, например (как и у многих других народов) умерших не своей смертью не хоронят в земле – не приобщают к вечности – их лицо искажено эмоцией, страстью – они “нечисты” для вечности.
Вечность космоса постигается мудрецами, которые как бы “имеют в себе бога” являются священнослужителями “сведущими в жертвоприношениях, основании храмов, очищениях и прочих заботах, относящихся к богам” (Зенон). Образ мудреца (входящий в историю всех культур) - несгибаемый, беспристрастный, прямолинейный, непогрешимый или растворяющийся в покое вечной гармонии, возносится над обыденной, полной случайностей жизнью любого cущества, сформированного на основе архаичной традиции. “Случай мало имеет отношения к мудрому: все самое большое и главное устроил для него разум, как устраивает и будет устраивать во время его жизни” - процитировал Диоген Лаэртский Эпикура. (Разум, в этом контексте, можно рассматривать как очищенную от чувства структуру, отождествляющуюся с бесконечностью и имеющую ее предикаты).
Но страсти руководят индивидом и социумом, уводя от вечности. В Зеноновой этике именно страсти-суждения руководимые чувством, входят в один из разделов предшествующих описанию характеристик мудрости. Чувства, предшествующие мудрости, А.Ф. Лосев комментирует как проявление разума или неразумения, знания или незнания.
Познание мира осуществляется через чувственный образ. Абстрактно - общие характеристики такого познания наполняются (или соседствуют) с чувствами, наиболее ярко выражающимися в аффекте. Отстранённость от чувства, манифестируемая образом мудреца, для большинства малоприемлема. Человек рождается в крике матери (в аффекте), любит и страдает, переживает боль, голод и смерть близких и все это не минует аффекта. Страсти Зенон определяет вполне традиционно - как тело болеет недугами, так душа болеет страстями и крайние проявления страсти (чувство в аффекте) пагубно отражаются и на человеке, и на социуме: “Вспыхнувший гнев он на первую пору хотя и смиряет,//Но сокрытую злобу, доколь ее не исполнит,//В сердце хранит”.
Опасный для общества аффект власть пытается ограничить – запретить. Гибкость традиционных технологий ставит на пути аффекта встречный аффект – так, встречным огнем гасят лесные пожары. Существует и третий путь – постоянная гармонизация состояния человека- поддержание “золотой середины” между состояниями покоя и возбуждения. Если третий путь гарантирует воспитание, первый – общественные институты, то второй отработан в поколениях и приобретает форму традиционного праздника – в пике проявления - разгула и буйства в котором “снимаются” все аффектные переживания.
В жизни аффекты гармонизируют (приобщают к космическому порядку) в традиционных приемах, накладывающих на них динамические характеристики - ритм, период, цикл, мелодию. Так, плач и крик переходят в причет (мощную художественную форму, гармонизирующую плач); хохот и восторг умиротворяются в пляске, а все вместе “снимается” в ритме праздничного разгула.
Катарсис театрального действа, как первоначально – языческого обряда, это прием гармонизации аффектных состояний, безусловное поддержание социальных основ, введение каждого в общие “рамки” поведения, спасение общества от потрясений. Действие и тексты гармонизируют индивида в драме и комедии, жесты - танцах; изыск гармонии – в музыкальных формах, но все рожденное системами воспитания не побеждает первичной динамической постоянной – ритма.
Разговор о традиционных технологиях, связанных с аффектами не может обойтись без характеристики актерства. В определенном смысле актер разрабатывает в себе прежде всего умение вызывать нужный в данный момент аффект, т.е. провоцирует в себе бренность. Он носит в себе постоянную опасность - он потенциально вреден для общества и индивида. Но его возможность вызвать в себе аффектное состояние и стать тем “встречным огнем”, что загасит пожар аффекта в душах людей обеспечивает притягательность профессии. Актер сам в себе воплощает праздник, но эффект самостоятельного “очищения” сужает возможности социума и общественных институтов. Это одна из сторон, породившая неприязнь к актерству у институтов власти. Вторая сторона неприятия этой профессии ведет свои корни из исходного сакрального отношения к вечности - актер может надеть на себя эмоцию - предикат бренности и закрепить ее в маске - предикате вечности. Вечная бренность, к которой приобщается человек, ставит ее носителя за пределы обычной организации жизни. Как и покойник, не надевший на себя маску покоя, актер не может быть принят в “этот” мир. Всегда маргинал, всегда за пределами общества, большей частью – в презрении, в то же время владея мощным оружием против любой власти – аффектом – актер пронес свою профессию до нашего времени, доказав и состоятельность ее и важность для любого общества.
А вечная бренность маски, носящей эмоцию – воплощается и сегодня в личине “нечистого” божества (обретшего все же вечность) – дьявола.
Итак, формальный этикет всех культур направлен в одну сторону – в сторону вечности. В этом случае выведение на первый план чувства и чувственности, а также попытки найти в нем основание культуры (в сексе, например) можно признать не отражающими глубинного содержания традиционных культов. В этом контексте легко читается и получает простое объяснение, противостоящее вечности и беспристрастности телесное, низовое, аффектное, например “смеховая” культура народного празднества.
Освоение “вечности” как парадигма развития социальности (общества и человека) не обходится без традиционных технологий снятия или ограничения аффектов. Такие технологии - необходимая характеристика организации общества и воспитания индивида. Не только традиционная, но каждая развитая социальная структура наполнена образной мифологией, закрепленной в структурировании жизни, оформлении смерти и т.д. Состоявшееся общество - налаженная сфера овладения индивидуальным и общественным аффектом.
Вот и настало время глянуть на традиционное чистилище аффекта – народный праздник. Если обыденное “теперь” фрагментируется и само являет фрагмент вечности принимая ее атрибуты (время, социальное пространство), то праздник – это подлинное безвременье- отсчет времени невозможен, а начало и конец отсутствуют. Вспомним, что праздник в наших деревнях начинается с канунов (для которых в старину специально варили пиво, и которые праздновались не менее пышно, чем сами праздники), – в современном календаре и народном и церковном, мы видим заговенье (как бы отголосок кануна), или, например “встретенье” – в с. Красногорском Саракташского р-на “встретенье” празднуется перед масленицей не менее широко, чем само масленичное гулянье, хотя обычай этот прежде характерный для казачьих сел и станиц все более утрачивается.
Заканчивался же праздник мелкими гулянками, “растекаясь” по округе, перекатываясь “по родне”, постепенно сходя на нет. Жесткие рамки поставленные церковью практически никогда в полной мере не соблюдались, чему есть многочисленные свидетельства. В чистилище праздника человек входил не только для отработки аффекта (эмоциональный подтекст этого велик – идешь в другой мир, в действенно реализованное иное). Но и для иного общения, отработки в социальной преемственности, той внебиологической связи, что, собственно, и есть народная традиция
Там с индивидом встречаются все умершие представители его рода. Человек традиционный никогда не одинок – умершие с ним, он постоянно поддерживает с ними связь. Безвременье праздничного пира чередуется с буйством аффектных форм и замиранием медитаций. Человек – активный деятель иного, противостоящего “своему” и соприкасающегося с ним.
В праздник “вписаны” многочисленные виртуальные миры, в нем разворачиваются сказочные пространства – в них под хохот и крики ужаса человек “отрабатывает” все аффектные проявления. Полный спектр “волений” и моделирование разных “жизней” героев и чудовищ, с каковыми в праздничном “ином” – не обыденном пространстве человек тут же вступает во взаимодействие. Свобода действия, разнонаправленность его, отсутствие норм и правил – праздник – антивечность и его не нужно “привязывать” к ней какими-то установлениями!
Праздник, как пик проявления социальности, не бесконтролен, есть свои вдруг вписывающиеся в действие “распорядители” – старики, вероятно отрабатывающие то, что прежде делали жрецы. Традиционный праздник – проявление стихийно действующей социальной организации (разумеется, речь не идет о городской среде – в ней действуют иные законы).
Праздничное пространство это не организованное пространство современной художественной культуры, где человек не отрабатывает аффект всей своей телесностью, но лишь разрешает его интеллигибельно. Катарсис художественной культуры – определенный этап социальности, требующий налаженного общества в определённой стадии развития. Можно сказать, художественная культура не заменяет активной социальной игры праздничного “иного” пространства. Но интеллигенция, как свобода, реализованного аффекта - условие управляемости.
Разумно ведомое чувство формирует все неустойчивое, относительное, личное. В мере управляемости оно и воспитуемо. “Окультуренное” требует выхода наружу, ибо “осадки” аффектных переживаний при отсутствии нормального их выхода приводят к ненормальному применению” (З.Фрейд).
“Карнавальная культура”, включающая традиционную область отработки и снятия аффектов – в крике, шуме, пляске, плаче, хохоте входит и в структуру многих обрядов, и в традиционное моделирование индивидуального поведения (проигрывание бесчисленных вариантов традиционных образов “житейской метафизики” – сценариев и программ действия в своем и ином социальном пространстве).
Художественная культура, рожденная народной традицией, лишь дополняла действенный, активный способ моделирования, “воления”, которое предполагало “игру” с текстом (рассказывание и слушание), развернутое действие – моделирование мифологической образной сферы, бытийный выход к “иному” (маскарады, карнавалы, ряжения), в попытке выявить скрытые от внешнего взгляда тексты, проявляющиеся в таком общении (в гадании, например).
Обязательностью традиционного выражения является реализованная исходная потребность эстетизации действительности в крайнем проявлении – в “слащавости” народного “кича”: вспомним лебедей, популярных когда-то и красавиц на коврах, тягу к “красивым” фильмам, популярность творчества некоторых художников. Эстетическое начало традиции делает возможным все предметы традиционного быта (полотенца, костюмы, утварь, орудия труда и т.д.) рассматривать на уровне высокой эстетики. Уход от традиции уводит из этой ниши все, связанное с организацией быта, можно сказать, лишает индивида естественного “приподнятого” мифологией бытования.
Таким образом, исторический путь традиции, ее генезис, предполагает развернутое путешествие в одну сторону, в сторону рацио. Чувство сперва пестуют и лелеют, уважая и побаиваясь, затем как ребенка “ставят в угол”, наказывают, и, наконец, просто запирают, разрешая лишь “пассивное”, в рамках художественной культуры, проигрывание: театральные спектакли, художественные произведения, литература массовая и элитная. Утрата же мифологической сферы, целостности, гарантированной каждому в ранних традиционных обществах, это лишение опоры в собственном становлении, разлад и разрушение индивидуальности, прежде всего: вспомним “просвещенных”, лишенных традиционного начала чеховских героев и героинь.
Народное традиционное начало, прежде всего, можно признать началом личностной целостности в сфере “своего” парадигмального мифа и “житейской метафизики”, освоенной, проигранной и взятой на “тиражирование” профессионалами художественной культуры.
Мифологическое моделирование, как реализация в традиции всей чувственной сферы индивида, снятие пагубных для общества “аффектов” утратилось в долгом историческом пути в сторону рационализации быта, в оскудении области реального бытования, низведения бытия до прагматических схем, а художественной культуры – до “элитной”, изысканной, выходящей за пределы житейской обыденности, чувственности.
Пустота бытового мифологического пространства с восторгом приняла компьютерное мифотворчество. Мифологическое моделирование и виртуальная реальность на поверхностный взгляд родственны и это действительно так. Следует учесть и существенное различие – традиционная мифология - это не реальность в том виде, в котором всегда воспринимается компьютерный миф. Традиционные мифы – это “иное” социальное пространство, соотнесённо с которым воспринимается и строится “свой” социальный мир. Поведение в этом случае чётко определено и в нём опробуется весь спектр “ценностных приоритетов” своего и иного.
Ценности “своего” социального мира обращены на индивида и всех, кто вместе с ним входит в него – индивид не одинок и связан с обществом системой социальных и индивидуальных связей, которые могут ослабеть в игре и общении с иным, могут на время обряда или праздника уступить свое место той или иной праздничной маске, но в итоге все же возвращаются в вечность “своего” ТЕПЕРЬ. Компьютерный миф это не иное, это тоже реальность и в ней индивид центр мира, отрабатывающий свое богоподобие, подчиняющий себе мир им самим созданный. Можно назвать компьютерное богоподобие асоциальным, но ведь все, что входит в компьютерную реальность создано самим оператором – возможно тут и лежит “лекарство”? Индивидуальная игра в вирту, которая в эпоху Возрождения доминировала в искусстве виртуозности развивающей телесное и духовное уменье человека – это индивидуальная игра в социальность, свой вход в вечность и своё проигрывание бренности - при этом ущербно забвение наработанного во времени всем человечеством. Вечность – как ведущая парадигма, всегда сопровождает современника - хотя бы в прагме научной формулы – хуже пришлось бренности.
Останавливался во времени и приближался к вечности образ, фиксирующий смерть, освобожденный от тела дух; быстротечность и преходящесть осваивалась прежде всего в превращениях человеческого тела в мимике и жестах реализующих скоротечность и преходящесть. Телесность и ее проявление - глобальная база познавательной деятельности и процесс этот не закончен. “Наработки” осмысления действительности ложатся в основу теорий и мировоззрений, или отбрасываются, чтобы стать забытыми, или во времени обрести второе рождение...
Дуальность вечности и бренности детально осмыслена всеми религиями мира. Чтобы постигнуть достаточный объем внетелесной ипостаси человечества потребовалась эпоха – таковой стало Средневековье, когда оно “проиграло” лики бестелесности, породив различные формы социальной организации, выверив структуры и функции её вернулось к своему естеству, отыграло праздник тела, развив карнавальные городские традиции, затем обернулось к тому, что не базируется только в духе, или только в теле, зафиксировав векторы связывающие дух и тело деятельностью, трудом, волей. Мысль, рожденная Новым временем не могла “войти в ту же реку” архаичной синкретности тела и духа и развивала парадигмы такой связи, иррациональные и рациональные.
Если та сторона парадигмы, которая устремляется в вечность, фиксировалась обществом обязательно (привязывая общество к вечному, обустраивая его постоянство), то основы бренности часто не заслуживали внимания. Уважение, оказанное духу зачастую уравновешивалось презрением, направленным в сторону тела в своих проявлениях обретавшего черты, характеризующиеся только негативным отношением.
Сатана это нечистота, рвущаяся в вечность, эмоция, застывшая в порыве к вечности – слепок с бренности, застывший навеки. Такова маска обряда и карнавала, которую надевают во время действа, примеряя “нечистоту” и отрешение от вечности, - что может быть страшнее? Таково и действо театра, от розыгрыша, соединенного с миром “иного”, перешедшее к розыгрышу того, что аналогично нашему миру, представлению о нём.
Актёрство презренно в своей попытке примерить отрешенность от вечности (эмоцию) на себя и в то же время пугает приближенностью к вечности; возможностью “носить” на себе маску вечности. В приближенности к вечности актерство соединено со жречеством.
Смыкаясь с архаичным действом, очищающим от аффекта, игра и розыгрыши, ролевое представление и маска сохраняются в неофициальной сфере любого общества, используются в социализации и в социальной адаптации человека и общества. Общественная ипостась такого катарсиса используется государственными институтами – когда нет карнавалов, таковым станут и социальные волнения и военные действия (только в них примут участие не все, а наиболее социально тревожные индивиды и слои общества). Дьявол, обретший свой лик в истории, укоренен и в плоти человечества. Опускаясь в глубины чувства аффектное состояние может выйти на высоты медитации в вечном приближении к глобальности вселенной. Ввести чувство в вечность можно лишь отрешив его от тела, но для этого нужны тысячелетия культуры воспринятые народом и человеком.
Нам, привязанным к телесности надо не забывать истории нашей культуры, традицию, хранящую корни и технологии, возносящие на высоты духа и определяющие наш путь.
ЛИТЕРАТУРА
1. Марк Аврелий. К самому себе. -М.: Алетейя - Новый Акрополь, 1998.-С.38
2. Там же, С.85
3. Там же, С.38
4. Аристотель. Физика. - М.:Гос. социально-экономическое изд., 1937.С.126-130
5. Диоген Лаэртский. О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов. -М.: Мысль, 1979.-С.269-308
6. Гомер. Илиада. -М.:Худож.литература,1960.-С.303
кандидат философских наук
БОГ И ДЬЯВОЛ В ТРАДИЦИОННОЙ ПАРАДИГМЕ
Традиционные воззрения на мир строились в исходной бинарности высокого и низкого, доброго и злого, светлого и темного и через Средневековье поднимали к нашему поколению лик Бога и личину сатаны.
В любой традиционной культуре просматривается след Божественного и дьявольского, эти образы развиты в религиозных культурах, в них выстраивалась и выстраивается иерархия ценностей и смыслов.
Философский подход охватывает действительность, останавливается на мелочах, “играет в бисер”, пытается увидеть скрытое постоянство структуры, следует к истоку народной традиции.
Безальтернативная, жизнеобеспеченная (именно её функционирование обеспечило выживание народу), она оформляла меру наполнения индивидуальностью и социальностью, бренностью и вечностью, включенной в планетарное и космическое начало биологией и высоким полетом духовного, рождала изысканность мифа и гармоничные теории духовного совершенствования. Пространство народной традиции обозначает многоликость компонентов бытования народа в обширном мифологическом поле и жизненной реальности. Мифологический фонд каждой эпохи в глубокой древности, в Средневековье и в наши дни несёт след первоначальной бинарности, характеризуется традиционным наполнителем – исходным противостоянием вечности-бренности, добра-зла, закона-беззакония, правды-лжи. Жизненная программа оформляет правило и его антипод.
Природа народной традиции рождается в соединении абстрагированного общего и чувственного особенного. Абстракция характеризует те универсалии, которые выходят на общество, и соединяют его, оформляя социальные парадигмы - глобальные образы мира. Чувственная природа народной традиции восходит к индивиду.
Макро и микросоциум объединяются образом-универсалией, символом, системой символов и знаков. Индивид создает личный мифологический наполнитель-область образов, обращенных к нему и формирующих его, оберегающих и помогающих, моделирующих его бытие. Приземленность быта, его предметность, как бы поднимается в мифологическом оформлении и ведет дух к высотам бытия, обеспечивая жизнестойкость БЫТОВАНИЯ. Выстраивается скрепляющая социум взаимосвязь быта – бытования – бытия.
Мифологическая универсалия, сформированная народной традицией, “работает” на общество, вбирает предикаты разумного, законосообразного, основополагающего, необходимого. Чувственная природа народной традиции особенна, неуниверсальна, а в пике своего проявления – не управляема, опасна. На ней предикаты случайного, незаконного.
При существенной разнице внешнего проявления общим у различных народов для любой культуры, сформированной на основе народной традиции, будет наличие традиционной технологии функционирования, сформированной в поиске ВЕЧНОСТИ. Вечность можно назвать главной онтологической категорией традиционного общества.
Она проявляется в традиционных воззрениях в статике - в выделенных, описанных и возвеличенных “постоянных” (“константах”) вечности восходящих к космической беспредельности и непостижимости к звездам, планетам, земле и приметам вечности (относительно человеческой бренности) - горам, рекам и морям, вековым деревьям. Кроме статических, выявлены динамические постоянные - темп, ритм, период, цикл - проявляющиеся во всех народных культурах и их позднейших трансформациях (см. “Credo”, №6/12/1998.-С.68-78). Вечность выражается в бытовании традиционных знаний и мировоззренческих систем, раскрывающих смыслы бытия и его глубины. Ее осмысление можно найти у первых философов.
Категория вечности является мировоззренческим ориентиром и ей противостоит человеческая бренность: вечное и бренное - важные понятия древних философских систем: “Вечный мир богов...что меж собой различней и более розно//Если не смертное всё по сравненью с бессмертным и вечным,//При сочетанье в одно...” - как писал Лукреций в своей поэме называя вечность свойством пустоты; у Марка Аврелия: “...смотри на человеческие дела как на нечто однодневное, ничтожное... Будь подобен скале, о которую беспрестанно бьется волна, она же стоит, и рвущийся поток воды успокаивается вокруг нее. Скала, по мнению Марка Аврелия - символ вечности. Вечность включает всё: “Кто видит настоящее - видит все, что возникло из вечности и уйдет в бесконечность...”.
Бренность, в противовес вечности мгновенна, преходяща, случайна. К такому мгновению и случаю все культуры развитые на основе народной традиции относили человеческую жизнь: “Продолжительность человеческой жизни - мгновение, естество - текуче, ощущение - смутно, состав всего тела - непрочен, душа - кружащийся волчок, стечение обстоятельств - неясно; слава - неразборчива...” - таковы характеристики бренности, данные Марком Аврелием. Если бренность, как феноменальное проявление человеческого бытия, всегда имеет форму, то вечность труднопостижима, и осмысляется через проявления в бренности или в соотношении с бренностью - так у Платона образом вечности названо время, которое, в отличие от вечности пребывающей вечно, разделено на отрезки вращением планет, обращением неба, у Ксенофана - вечность - бог (шаровидный и несходный с человеком, весь зрение, весь слух, весь дыхание, весь разум). Смыслы божественности всегда несут на себе предикаты вечности.
Постичь вечность в полноте ее бытия невозможно и смысл дробится на значимые для человека и общества пространственно-временные отрезки - образы бесконечности, проявленные в бренном. Бренность как бы “вливается” в вечность. “Кратковременность существования - общее свойство всего” и Аврелиева связанность бесконечности и конечности уже существует в работах Аристотеля доказывающего бесконечную делимость времени и величины.
Осмысление вечности по сравнению с бренностью у философов, мудро растворялось в относительности традиционных взглядов на мир. Вечность может нести на себе след бренности – так постоянство рождений и смертей лишь фиксирует вечность народа, а у божества такой ритм вписан в постоянное возрождение продолжающее цикл превращений планеты: цветения, плодоношения и новой “смерти”. Аристотелево “теперь” - единое и неделимое, не содержащее в себе ни прошедшего, ни будущего, совпадает с отстранённостью “размытостью” начального и конечного эпизода сказки, коренящегося в бытийной “остановленности”, вневременности: “И стали они жить поживать да добра наживать...” Когда? Теперь? И теперь, и тогда, и всегда – вечно! В народной традиции “теперь” – универсальный фрагмент вечности. Как вечный мир богов пребывает вне времени в бесконечных глубинах мироздания, так и сказочное действие в вечности “теперь”. Вневременность “теперь” подобно зерну содержит побеги прошлой и будущей жизни. При необходимости “теперь” выходит в конечность прошлого и будущего. И прошлое, и будущее оказывается кратковременными и преходящими, привязанным к вечности вневременного теперь. Целостность “теперь” в народной традиции фрагментирована подобно вечности вселенского времени. “Теперь” вбирает предикаты вечности, разделяется на временные фрагменты - так разделено на фрагменты вневременное, вечное сказочное повествование.
В этом контексте именно теперь – самое важное в человеческой жизни, именно в “теперь, здесь” свершается всё самое главное для социальности, для закреплённости общества в вечности и в этом контексте четко читается ошибка ориентации общества на будущее, взятая как парадигма развития – та самая ошибка, которую мы все проверили на себе. И прошлое, и будущее для традиционного жизнеобеспеченного начала лишь бренное проявление жизнетворного вневременного “теперь”. Традиционное освоение мира предполагает свободное путешествие и в ту и в другую сторону, освоение временной разверстки и возвращение в “теперь”, которое существует в “своём” социуме, “своём” доме, “своей” семье. “Своё” социальное пространство формируется для постоянства, вводится в вечность распорядком “от века”, “как дедами завещано”. Распорядок манифестирует внутреннюю структуру быстротечного бытия (постоянство его выражения). Мнимое ощущение “теперь” как “застывшего” времени характерно для устоявшейся народной традиции. В традиционном обществе оно выражено в практически полном предусмотрении отклонений, нарушений, случаев.
Вневременность “теперь” и наличие “своего” социума, “своего” мира, комплекса воззрений на него, оказываются жестко связанными. “Свой” жизненный мир обретает завершенность, целостность вечности, предусматривает наличие систем его фрагментирующих и обеспечивающих сохранение целостности – тех основ, при утрате которых не только разрушается общность, но и сходит на нет популяция. “Свой” мир имеет традиционные основы, свою онтологию, внутреннюю структуру, в которой характеристики вечности занимают главные места.
“Свое” социальное пространство многократно повторяет смыслы вечности, фиксирует их выражение в устое, распорядке, бытовом оформлении. “Теперь” обустраивается в социуме и закрепляется вещными привязками – атрибутами бренного проявления вечности. Свой вещный мир, как и мир житейской мифологии полон бренности, неуниверсальности и случайности во всем. Шкатулки, подвальчики и чердачки раскрывают вписанные в своё пространство иные миры, своеобразие выражения включает и орнаментирует свою виртуальность. Вещный мир так же неповторим как и способ выражения, а искусная мысль строит не только художественные фразы, но и изыск вещности... Выстроенное “свое” социальное пространство обязательно реализует целостность “теперь”, оно подобно тяжелой звезде стягивает к себе, выстраивая микросоциум. Налаженное “своё” – универсальный выход на “наше”. “Теперь” не закреплённое в вещности “своего” социального пространства – выстроенность лишь мыслительного его выражения. Несвязанность с вещным проявлением своего разрушает целостность ощущения времени, выводит человека из устойчивого “своего” мира. Только разрушенный устой, утраченная вещность заставляет человека ориентировать все свои силы на день завтрашний или вчерашний, в прошлое или в будущее.
Иерархический ряд смыслов и значений возносящийся в сакральные высоты и укоренившийся в истории, направлялся прежде всего смыслами вечности. Они накладывались и на самое яркое, главное для человека проявление бренности - его телесность. Покой и приобщенность к внешним проявлениям вечного поднимали тело над бренностью. Суетливость, беспокойство – опускали в ее глубины. Красота в любой культуре несёт предикаты вечности – женщина в ее неспешности и покое, мужчина - в фундаментальности, мощи. Мера вечного и бренного – золотая середина, осваивается в развитых жизненных “технологиях”. Лик божества неповторим, но раз в жизни маска вечности обязательно примеряется человеком и он приобщается к сакральности непостижимой вечности. Человек, обретающий “вечный покой”, надевает маску вечности - маску Бога. На земле же он не защищен от бренности, с бренным и человек и общество находятся в постоянном взаимодействии. Маска бренности – “нечистота” - воплощенное беспокойство, вспомним, что в традиционных воззрениях славян, например (как и у многих других народов) умерших не своей смертью не хоронят в земле – не приобщают к вечности – их лицо искажено эмоцией, страстью – они “нечисты” для вечности.
Вечность космоса постигается мудрецами, которые как бы “имеют в себе бога” являются священнослужителями “сведущими в жертвоприношениях, основании храмов, очищениях и прочих заботах, относящихся к богам” (Зенон). Образ мудреца (входящий в историю всех культур) - несгибаемый, беспристрастный, прямолинейный, непогрешимый или растворяющийся в покое вечной гармонии, возносится над обыденной, полной случайностей жизнью любого cущества, сформированного на основе архаичной традиции. “Случай мало имеет отношения к мудрому: все самое большое и главное устроил для него разум, как устраивает и будет устраивать во время его жизни” - процитировал Диоген Лаэртский Эпикура. (Разум, в этом контексте, можно рассматривать как очищенную от чувства структуру, отождествляющуюся с бесконечностью и имеющую ее предикаты).
Но страсти руководят индивидом и социумом, уводя от вечности. В Зеноновой этике именно страсти-суждения руководимые чувством, входят в один из разделов предшествующих описанию характеристик мудрости. Чувства, предшествующие мудрости, А.Ф. Лосев комментирует как проявление разума или неразумения, знания или незнания.
Познание мира осуществляется через чувственный образ. Абстрактно - общие характеристики такого познания наполняются (или соседствуют) с чувствами, наиболее ярко выражающимися в аффекте. Отстранённость от чувства, манифестируемая образом мудреца, для большинства малоприемлема. Человек рождается в крике матери (в аффекте), любит и страдает, переживает боль, голод и смерть близких и все это не минует аффекта. Страсти Зенон определяет вполне традиционно - как тело болеет недугами, так душа болеет страстями и крайние проявления страсти (чувство в аффекте) пагубно отражаются и на человеке, и на социуме: “Вспыхнувший гнев он на первую пору хотя и смиряет,//Но сокрытую злобу, доколь ее не исполнит,//В сердце хранит”.
Опасный для общества аффект власть пытается ограничить – запретить. Гибкость традиционных технологий ставит на пути аффекта встречный аффект – так, встречным огнем гасят лесные пожары. Существует и третий путь – постоянная гармонизация состояния человека- поддержание “золотой середины” между состояниями покоя и возбуждения. Если третий путь гарантирует воспитание, первый – общественные институты, то второй отработан в поколениях и приобретает форму традиционного праздника – в пике проявления - разгула и буйства в котором “снимаются” все аффектные переживания.
В жизни аффекты гармонизируют (приобщают к космическому порядку) в традиционных приемах, накладывающих на них динамические характеристики - ритм, период, цикл, мелодию. Так, плач и крик переходят в причет (мощную художественную форму, гармонизирующую плач); хохот и восторг умиротворяются в пляске, а все вместе “снимается” в ритме праздничного разгула.
Катарсис театрального действа, как первоначально – языческого обряда, это прием гармонизации аффектных состояний, безусловное поддержание социальных основ, введение каждого в общие “рамки” поведения, спасение общества от потрясений. Действие и тексты гармонизируют индивида в драме и комедии, жесты - танцах; изыск гармонии – в музыкальных формах, но все рожденное системами воспитания не побеждает первичной динамической постоянной – ритма.
Разговор о традиционных технологиях, связанных с аффектами не может обойтись без характеристики актерства. В определенном смысле актер разрабатывает в себе прежде всего умение вызывать нужный в данный момент аффект, т.е. провоцирует в себе бренность. Он носит в себе постоянную опасность - он потенциально вреден для общества и индивида. Но его возможность вызвать в себе аффектное состояние и стать тем “встречным огнем”, что загасит пожар аффекта в душах людей обеспечивает притягательность профессии. Актер сам в себе воплощает праздник, но эффект самостоятельного “очищения” сужает возможности социума и общественных институтов. Это одна из сторон, породившая неприязнь к актерству у институтов власти. Вторая сторона неприятия этой профессии ведет свои корни из исходного сакрального отношения к вечности - актер может надеть на себя эмоцию - предикат бренности и закрепить ее в маске - предикате вечности. Вечная бренность, к которой приобщается человек, ставит ее носителя за пределы обычной организации жизни. Как и покойник, не надевший на себя маску покоя, актер не может быть принят в “этот” мир. Всегда маргинал, всегда за пределами общества, большей частью – в презрении, в то же время владея мощным оружием против любой власти – аффектом – актер пронес свою профессию до нашего времени, доказав и состоятельность ее и важность для любого общества.
А вечная бренность маски, носящей эмоцию – воплощается и сегодня в личине “нечистого” божества (обретшего все же вечность) – дьявола.
Итак, формальный этикет всех культур направлен в одну сторону – в сторону вечности. В этом случае выведение на первый план чувства и чувственности, а также попытки найти в нем основание культуры (в сексе, например) можно признать не отражающими глубинного содержания традиционных культов. В этом контексте легко читается и получает простое объяснение, противостоящее вечности и беспристрастности телесное, низовое, аффектное, например “смеховая” культура народного празднества.
Освоение “вечности” как парадигма развития социальности (общества и человека) не обходится без традиционных технологий снятия или ограничения аффектов. Такие технологии - необходимая характеристика организации общества и воспитания индивида. Не только традиционная, но каждая развитая социальная структура наполнена образной мифологией, закрепленной в структурировании жизни, оформлении смерти и т.д. Состоявшееся общество - налаженная сфера овладения индивидуальным и общественным аффектом.
Вот и настало время глянуть на традиционное чистилище аффекта – народный праздник. Если обыденное “теперь” фрагментируется и само являет фрагмент вечности принимая ее атрибуты (время, социальное пространство), то праздник – это подлинное безвременье- отсчет времени невозможен, а начало и конец отсутствуют. Вспомним, что праздник в наших деревнях начинается с канунов (для которых в старину специально варили пиво, и которые праздновались не менее пышно, чем сами праздники), – в современном календаре и народном и церковном, мы видим заговенье (как бы отголосок кануна), или, например “встретенье” – в с. Красногорском Саракташского р-на “встретенье” празднуется перед масленицей не менее широко, чем само масленичное гулянье, хотя обычай этот прежде характерный для казачьих сел и станиц все более утрачивается.
Заканчивался же праздник мелкими гулянками, “растекаясь” по округе, перекатываясь “по родне”, постепенно сходя на нет. Жесткие рамки поставленные церковью практически никогда в полной мере не соблюдались, чему есть многочисленные свидетельства. В чистилище праздника человек входил не только для отработки аффекта (эмоциональный подтекст этого велик – идешь в другой мир, в действенно реализованное иное). Но и для иного общения, отработки в социальной преемственности, той внебиологической связи, что, собственно, и есть народная традиция
Там с индивидом встречаются все умершие представители его рода. Человек традиционный никогда не одинок – умершие с ним, он постоянно поддерживает с ними связь. Безвременье праздничного пира чередуется с буйством аффектных форм и замиранием медитаций. Человек – активный деятель иного, противостоящего “своему” и соприкасающегося с ним.
В праздник “вписаны” многочисленные виртуальные миры, в нем разворачиваются сказочные пространства – в них под хохот и крики ужаса человек “отрабатывает” все аффектные проявления. Полный спектр “волений” и моделирование разных “жизней” героев и чудовищ, с каковыми в праздничном “ином” – не обыденном пространстве человек тут же вступает во взаимодействие. Свобода действия, разнонаправленность его, отсутствие норм и правил – праздник – антивечность и его не нужно “привязывать” к ней какими-то установлениями!
Праздник, как пик проявления социальности, не бесконтролен, есть свои вдруг вписывающиеся в действие “распорядители” – старики, вероятно отрабатывающие то, что прежде делали жрецы. Традиционный праздник – проявление стихийно действующей социальной организации (разумеется, речь не идет о городской среде – в ней действуют иные законы).
Праздничное пространство это не организованное пространство современной художественной культуры, где человек не отрабатывает аффект всей своей телесностью, но лишь разрешает его интеллигибельно. Катарсис художественной культуры – определенный этап социальности, требующий налаженного общества в определённой стадии развития. Можно сказать, художественная культура не заменяет активной социальной игры праздничного “иного” пространства. Но интеллигенция, как свобода, реализованного аффекта - условие управляемости.
Разумно ведомое чувство формирует все неустойчивое, относительное, личное. В мере управляемости оно и воспитуемо. “Окультуренное” требует выхода наружу, ибо “осадки” аффектных переживаний при отсутствии нормального их выхода приводят к ненормальному применению” (З.Фрейд).
“Карнавальная культура”, включающая традиционную область отработки и снятия аффектов – в крике, шуме, пляске, плаче, хохоте входит и в структуру многих обрядов, и в традиционное моделирование индивидуального поведения (проигрывание бесчисленных вариантов традиционных образов “житейской метафизики” – сценариев и программ действия в своем и ином социальном пространстве).
Художественная культура, рожденная народной традицией, лишь дополняла действенный, активный способ моделирования, “воления”, которое предполагало “игру” с текстом (рассказывание и слушание), развернутое действие – моделирование мифологической образной сферы, бытийный выход к “иному” (маскарады, карнавалы, ряжения), в попытке выявить скрытые от внешнего взгляда тексты, проявляющиеся в таком общении (в гадании, например).
Обязательностью традиционного выражения является реализованная исходная потребность эстетизации действительности в крайнем проявлении – в “слащавости” народного “кича”: вспомним лебедей, популярных когда-то и красавиц на коврах, тягу к “красивым” фильмам, популярность творчества некоторых художников. Эстетическое начало традиции делает возможным все предметы традиционного быта (полотенца, костюмы, утварь, орудия труда и т.д.) рассматривать на уровне высокой эстетики. Уход от традиции уводит из этой ниши все, связанное с организацией быта, можно сказать, лишает индивида естественного “приподнятого” мифологией бытования.
Таким образом, исторический путь традиции, ее генезис, предполагает развернутое путешествие в одну сторону, в сторону рацио. Чувство сперва пестуют и лелеют, уважая и побаиваясь, затем как ребенка “ставят в угол”, наказывают, и, наконец, просто запирают, разрешая лишь “пассивное”, в рамках художественной культуры, проигрывание: театральные спектакли, художественные произведения, литература массовая и элитная. Утрата же мифологической сферы, целостности, гарантированной каждому в ранних традиционных обществах, это лишение опоры в собственном становлении, разлад и разрушение индивидуальности, прежде всего: вспомним “просвещенных”, лишенных традиционного начала чеховских героев и героинь.
Народное традиционное начало, прежде всего, можно признать началом личностной целостности в сфере “своего” парадигмального мифа и “житейской метафизики”, освоенной, проигранной и взятой на “тиражирование” профессионалами художественной культуры.
Мифологическое моделирование, как реализация в традиции всей чувственной сферы индивида, снятие пагубных для общества “аффектов” утратилось в долгом историческом пути в сторону рационализации быта, в оскудении области реального бытования, низведения бытия до прагматических схем, а художественной культуры – до “элитной”, изысканной, выходящей за пределы житейской обыденности, чувственности.
Пустота бытового мифологического пространства с восторгом приняла компьютерное мифотворчество. Мифологическое моделирование и виртуальная реальность на поверхностный взгляд родственны и это действительно так. Следует учесть и существенное различие – традиционная мифология - это не реальность в том виде, в котором всегда воспринимается компьютерный миф. Традиционные мифы – это “иное” социальное пространство, соотнесённо с которым воспринимается и строится “свой” социальный мир. Поведение в этом случае чётко определено и в нём опробуется весь спектр “ценностных приоритетов” своего и иного.
Ценности “своего” социального мира обращены на индивида и всех, кто вместе с ним входит в него – индивид не одинок и связан с обществом системой социальных и индивидуальных связей, которые могут ослабеть в игре и общении с иным, могут на время обряда или праздника уступить свое место той или иной праздничной маске, но в итоге все же возвращаются в вечность “своего” ТЕПЕРЬ. Компьютерный миф это не иное, это тоже реальность и в ней индивид центр мира, отрабатывающий свое богоподобие, подчиняющий себе мир им самим созданный. Можно назвать компьютерное богоподобие асоциальным, но ведь все, что входит в компьютерную реальность создано самим оператором – возможно тут и лежит “лекарство”? Индивидуальная игра в вирту, которая в эпоху Возрождения доминировала в искусстве виртуозности развивающей телесное и духовное уменье человека – это индивидуальная игра в социальность, свой вход в вечность и своё проигрывание бренности - при этом ущербно забвение наработанного во времени всем человечеством. Вечность – как ведущая парадигма, всегда сопровождает современника - хотя бы в прагме научной формулы – хуже пришлось бренности.
Останавливался во времени и приближался к вечности образ, фиксирующий смерть, освобожденный от тела дух; быстротечность и преходящесть осваивалась прежде всего в превращениях человеческого тела в мимике и жестах реализующих скоротечность и преходящесть. Телесность и ее проявление - глобальная база познавательной деятельности и процесс этот не закончен. “Наработки” осмысления действительности ложатся в основу теорий и мировоззрений, или отбрасываются, чтобы стать забытыми, или во времени обрести второе рождение...
Дуальность вечности и бренности детально осмыслена всеми религиями мира. Чтобы постигнуть достаточный объем внетелесной ипостаси человечества потребовалась эпоха – таковой стало Средневековье, когда оно “проиграло” лики бестелесности, породив различные формы социальной организации, выверив структуры и функции её вернулось к своему естеству, отыграло праздник тела, развив карнавальные городские традиции, затем обернулось к тому, что не базируется только в духе, или только в теле, зафиксировав векторы связывающие дух и тело деятельностью, трудом, волей. Мысль, рожденная Новым временем не могла “войти в ту же реку” архаичной синкретности тела и духа и развивала парадигмы такой связи, иррациональные и рациональные.
Если та сторона парадигмы, которая устремляется в вечность, фиксировалась обществом обязательно (привязывая общество к вечному, обустраивая его постоянство), то основы бренности часто не заслуживали внимания. Уважение, оказанное духу зачастую уравновешивалось презрением, направленным в сторону тела в своих проявлениях обретавшего черты, характеризующиеся только негативным отношением.
Сатана это нечистота, рвущаяся в вечность, эмоция, застывшая в порыве к вечности – слепок с бренности, застывший навеки. Такова маска обряда и карнавала, которую надевают во время действа, примеряя “нечистоту” и отрешение от вечности, - что может быть страшнее? Таково и действо театра, от розыгрыша, соединенного с миром “иного”, перешедшее к розыгрышу того, что аналогично нашему миру, представлению о нём.
Актёрство презренно в своей попытке примерить отрешенность от вечности (эмоцию) на себя и в то же время пугает приближенностью к вечности; возможностью “носить” на себе маску вечности. В приближенности к вечности актерство соединено со жречеством.
Смыкаясь с архаичным действом, очищающим от аффекта, игра и розыгрыши, ролевое представление и маска сохраняются в неофициальной сфере любого общества, используются в социализации и в социальной адаптации человека и общества. Общественная ипостась такого катарсиса используется государственными институтами – когда нет карнавалов, таковым станут и социальные волнения и военные действия (только в них примут участие не все, а наиболее социально тревожные индивиды и слои общества). Дьявол, обретший свой лик в истории, укоренен и в плоти человечества. Опускаясь в глубины чувства аффектное состояние может выйти на высоты медитации в вечном приближении к глобальности вселенной. Ввести чувство в вечность можно лишь отрешив его от тела, но для этого нужны тысячелетия культуры воспринятые народом и человеком.
Нам, привязанным к телесности надо не забывать истории нашей культуры, традицию, хранящую корни и технологии, возносящие на высоты духа и определяющие наш путь.
ЛИТЕРАТУРА
1. Марк Аврелий. К самому себе. -М.: Алетейя - Новый Акрополь, 1998.-С.38
2. Там же, С.85
3. Там же, С.38
4. Аристотель. Физика. - М.:Гос. социально-экономическое изд., 1937.С.126-130
5. Диоген Лаэртский. О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов. -М.: Мысль, 1979.-С.269-308
6. Гомер. Илиада. -М.:Худож.литература,1960.-С.303
Опубликовано 23 февраля 2005 года
Новые статьи на library.by:
ФИЛОСОФИЯ:
Комментируем публикацию: БОГ И ДЬЯВОЛ В ТРАДИЦИОННОЙ ПАРАДИГМЕ
подняться наверх ↑
ССЫЛКИ ДЛЯ СПИСКА ЛИТЕРАТУРЫ
По стандарту ВАК Республики Беларусь
Стандарт используется в белорусских учебных заведениях различного типа.
По ГОСТу Российской Федерации
Для образовательных и научно-исследовательских учреждений РФ
Прямой URL на данную страницу для блога или сайта
Полностью готовые для научного цитирования ссылки. Вставьте их в статью, исследование, реферат, курсой или дипломный проект, чтобы сослаться на данную публикацию №1109163713 в базе LIBRARY.BY.
подняться наверх ↑
ПАРТНЁРЫ БИБЛИОТЕКИ рекомендуем!
подняться наверх ↑
ОБРАТНО В РУБРИКУ?
Уважаемый читатель! Подписывайтесь на LIBRARY.BY в VKновости, VKтрансляция и Одноклассниках, чтобы быстро узнавать о событиях онлайн библиотеки.
Добавить статью
Обнародовать свои произведения
Редактировать работы
Для действующих авторов
Зарегистрироваться
Доступ к модулю публикаций