ФИЛОСОФИЯ (последнее)
Исторический вызов и проблема общенациональной идеи
Актуальные публикации по вопросам философии. Книги, статьи, заметки.
В.С.Стёпин
Исторический вызов и проблема
общенациональной идеи
Проблема формирования общенациональной, интегративной идеи не может быть решена без осмысления исторического вызова, который сегодня стоит перед страной.
Неадекватное понимание сути этого вызова может порождать иллюзорные и утопические проекты, которые хотя в определенный период и могут мобилизовать массы, но затем неизбежно приводят к их разочарованию. Эти проекты, как правило, стимулируют выбор наиболее неблагоприятных и трудных для страны и народа сценариев развития.
Современные российские реформы выпали на особый период истории человечества, когда нарастающие глобальные кризисы поставили вопрос о поиске новых путей цивилизационного развития. Выбор стратегии реформ одновременно выступает как цивилизационный выбор России.
Он предполагает понимание целей развития и связан с кардинальными вопросами: куда идет страна, к какому из вероятных сценариев будущего ведут современные реформы, во имя чего большинство граждан переживают сегодняшние трудности (а цена реформ оказалась чрезвычайно высокой). Ответы, хотя бы предварительные, на эти вопросы очерчивают контуры тех подходов, на которых может сформироваться новая интегративная идеология. По существу в этих вопросах выражена проблема высших целей и ценностей, в соотнесении с которыми обретает общественную значимость деятельность людей.
Мы привыкли мыслить в терминах марксистской формационной модели, и поэтому вопросы, что мы строили и строим, трансформируются в проблему – социализм или капитализм. Но для осмысления сегодняшних процессов нужны новые средства и иной, более широкий масштаб. Придется размышлять о типах цивилизационного развития.
Известна концепция А.Тойнби, который выделил и описал 21 цивилизацию. Но среди них можно обнаружить цивилизации, обладающие общими типологическими признаками, соответственно которым можно говорить о типах цивилизационного развития.
Среди выделенных А.Тойнби цивилизаций большинство принадлежало к традиционным обществам. Этот тип цивилизационного развития был исторически первым. Он возник сразу после того, как человечество вышло из стадии дикости и варварства первобытной эпохи. Древний Китай и Индия, Древний Египет, государства европейского средневековья, общества мусульманского Востока и т.д. – все это образцы традиционных обществ. При всем их своеобразии они имели общие черты и характеризовались воспроизводством, часто на протяжении жизни нескольких поколений, сложившихся видов деятельности и соответствующих им фундаментальных социальных структур, доминированием традиций, мифологических типов мышления, жестким социальным контролем над личностью и ее растворением в корпоративных и клановых отношениях. Традиционные общества можно обнаружить и в ХХ веке. К ним относились некоторые страны третьего мира, только начавшие путь индустриального развития.
Традиционные общества длительное время были единственным типом цивилизационного развития, пока не начали появляться примерно 300-400 лет назад общества, принадлежащие к новому историческому типу цивилизаций. Их можно обозначить как техногенные общества и они существенно отличны от традиционных.
Эти общества возникли вначале в Европе, несколько позднее в Америке (США, Канада) и получили расплывчатое наименование «Запада» по региону их возникновения. Но сегодня оппозиция «Запад-Восток» как обозначение разных типов цивилизаций и культур имеет нечеткий метафорический смысл. В принципе и в западном, евро-атлантическом регионе не все страны одновременно вошли в стадию техногенного развития, что же касается Востока, то, начиная с середины XIX века, в нем появляются техногенные общества (первая из них – Япония), а в XX столетии процесс перехода от традиционного типа развития к техногенному охватывает все большее число стран.
Для техногенного типа цивилизационного развития характерно резкое ускорение темпов общественных изменений, связанных с интенсивным развитием средств и целей деятельности, динамизмом социальных отношений, приоритетом инноваций над традицией, ценностью научной рациональности и технологического прогресса, приоритетной ценностью автономной, суверенной личности, которая не привязана изначально к некоторой определенной социальной корпорации, а развивается благодаря возможности включаться в самые разнообразные связи. Главным фактором в этом типе цивилизации становится технический, а затем научно-технический прогресс, который изменяет тип экономического развития и, вместе с ним, приводит к изменениям системы социальных связей и отношений людей.
Техногенная цивилизация начала свой разбег в XVII столетии. Ее предпосылками были две мутации традиционных культур – культура античного полиса и европейского христианского средневековья. Их синтез в эпоху Ренессанса сформировал своего рода «культурную матрицу», которая затем была развита в эпохи Реформации и Просвещения и на основе которой начался новый этап цивилизационного развития. После того как он реализовался вначале в странах, объединяемых понятием Запада (Англии, Голландии, Франции, США, Германии, Италии и др.), техногенная цивилизация стала осуществлять экспансию на весь остальной мир. Она активно трансплантировала свои ценности, свою культуру и образ жизни на многие страны и регионы, в том числе и на традиционный Восток, Россию, Латинскую Америку, страны Африки.
Технологический прогресс обеспечивал рост потребления и улучшения качества жизни, он открывал новые возможности совершенствования военной техники и делал страны, вставшие на путь техногенного развития, более сильными в военном отношении. Неудивительно, что традиционные общества не выдерживали конкуренции при столкновении с техногенной цивилизацией. Многие из них просто исчезали, поглощенные техногенными обществами, многие превратились в колонии.
Но существовали и такие традиционные общества, которые, чтобы сохранить свою самостоятельность как государства, вставали на путь модернизаций. Это был особый путь перехода в русло техногенного развития, основанный на заимствовании западных технологий, а вместе с ними и определенных пластов чужеродной культуры, которая внедрялась в традиционную культуру.
Так возникли проблемы догоняющих модернизаций и реформ. Страны, сумевшие успешно пройти этот путь, вошли в число развитых техногенных обществ, сохранив многие черты самобытности (например, Япония, осуществлявшая серию реформ с середины XIX в., страны Тихоокеанского региона, сделавшие рывок в современное технологическое развитие во второй половине XX века – Южная Корея и др.).
История России (начиная с реформ Петра I) – это во многом история догоняющих модернизаций. Г.В.Плеханов в свое время очень хорошо написал, что Россия – это кентавр, который возник в результате петровских реформ, когда Петр I пришил европейскую голову к азиатскому туловищу традиционной России.
Россия и после Петра переживала несколько крупных, догоняющих модернизаций, ряд прививок западного опыта на тело традиционного общества, осуществляемых сверху, сильной, деспотичной властью, которая, преодолевая сопротивление традиции, ломала старый и насаждала новый образ жизни. Историческая функция реформ самого Петра свелась к тому, что в России появились заводы, промышленность, иноземные привычки, новая армия, которая выиграла шведскую войну. Появилась наука – знаменитый «десант» западных ученых, которые стали основой Российской Академии. Однако российское тело сопротивлялось западным прививкам, и структуры традиционной жизни сохранялись прежде всего в крестьянской массе населения. Российская самобытность во многом определяется этим симбиозом двух различных культур и соответствующих им образов жизни. Они взаимодействовали между собой и часто порождали великие достижения культуры. Известно высказывание Герцена, что Россия на реформы Петра ответила гением Пушкина. Весь золотой век русской культуры XIX в. был результатом самобытного усвоения западного опыта. Россия заимствовала технологии Запада, фрагменты его культуры, но не его гражданский строй. Это гибридное состояние приводило к тому, что Россия все-таки никак не могла войти в русло того ускоренного, динамичного, прогрессивного развития, которым шел технологически ориентированный Запад. Отсюда – новое отставание и как ответ – вторая крупная модернизация, реформы Александра II. Как они начались? Опять был внешний сигнал: Россия проиграла Крымскую войну. Большевистскую революцию я также воспринимаю как особый тип догоняющей модернизации. Проиграли, по существу, войну мировую, перед этим – японскую. Опять стало ясно: надо догонять Запад. Были незаконченные Столыпинские реформы, затем революция, и был ответ на исторический вызов – ускоренная индустриализация страны. Кровавая, потребовавшая сверхнапряжения общества, приведшая к разорению деревни. Но все-таки благодаря ей была одержана победа в Великой войне, а затем Советский Союз вошел в число супердержав.
Новый цикл отставания обозначился в 70-х годах нашего столетия, когда индустриально развитые капиталистические страны Запада и Востока осуществили научно-техническую революцию, создавшую реальные предпосылки для перехода к информационному обществу, но мы оказались невосприимчивыми к новым информационным технологиям. Мы были обществом закрытого типа, обществом идеологического контроля над мыслями – а это антипод информационному обществу. Перестройка была связана с осознанием, вначале где-то интуитивным, того, что нужна еще одна догоняющая модернизация. Перестройка и в особенности постперестройка, начавшаяся после августа 1991 г., как во всех догоняющих модернизациях, была ориентирована на западные общества, их структуры жизни по принципу: давайте делать как они. Но тут возникает один большой вопрос. Если бы речь шла об обычной догоняющей модернизации, то можно было бы поискать аналоги в своей истории, у других народов и сказать: такие периоды всеобщей смуты бывали, все это переварится, перемелется и со временем будет нормально. Но дело то в том, что сегодня речь идет об особой догоняющей модернизации. Все дело в том, что индустриальный, техногенный тип развития сегодня уже исчерпал свои возможности. Западная цивилизация не просто ушла вперед, а она переходит к постиндустриальному, информационному обществу, что связано с третьим типом цивилизационного развития, который призван разрешить глобальные проблемы современности. Придется отказаться от представлений, что человек – властелин природы и может черпать из нее бесконечные ресурсы. Нужно преодолеть экологический, антропологический кризисы, решить много других, глобальных по своей природе проблем.
Возникает вопрос: а на что нам ориентироваться? На современный Запад? Он сам находится в поисках и вполне вероятно, что в ближайшие десятилетия станет неузнаваемым. Прежде всего в том, что касается культурных, ценностных оснований жизни. Сегодняшняя ситуация в России не имеет аналогов в ее прошлой истории. И потому она требует особой осторожности, ответственности, взвешенности суждений и действий. Сегодня мы находимся на таком этапе, когда старое уже разрушено, а новое еще не сформировалось. Прогнозировать в такие эпохи – дело неблагодарное, есть множество возможных линий развития. Важно обозначить наиболее опасные сценарии, и соответственно сформулировать своеобразные «правила запрета». Об одном из них – распаде России и гражданской войне сказано уже немало. Но не менее неблагоприятен для будущего страны был бы возврат к тоталитарному курсу. В этом случае реформы проводились бы по уже известному рецепту, о котором в свое время писал Салтыков-Щедрин, по рецепту, знакомому нам по недавнему советскому прошлому: «Как сделать страну нищую и убогую страной богатой и изобильной? 1). Впредь именовать страну нищую и убогую страной богатой и изобильной. 2). Увеличить количество частных приставов».
Поиск новых стратегий развития, обеспечивающих переход к постиндустриальному информационному обществу, представляет собой исторический вызов, который был предъявлен России в конце XX века.
В конечном счете именно подавление свобод и стремление к идеологической стерильности в сочетании с факторами экономического характера (негибкость централизованной плановой экономики) привело к обозначившемуся в 80-х годах отставанию страны в области применения информационных технологий, к тому, что НТР 70-80-х годов по существу ее не коснулась.
Перестройка и последующие реформы, если их рассматривать с учетом этого исторического вызова, имели своей стратегической целью (которая чаще всего интуитивно, неосознанно принималась «прорабами перестройки») демонтаж тоталитарных структур и создание условий для перехода к постиндустриальной цивилизации.
Важно еще раз подчеркнуть, что постиндустриальное развитие, о котором сегодня много говорят социологи, философы и футурологи, не является простым продолжением техногенной цивилизации. Его, скорее, следует интерпретировать как начало нового, исторически третьего (по отношению к традиционному и техногенному) этапа цивилизационного развития.
Такой подход заложен уже в описании самых общих характеристик постиндустриального, информационного общества (не только технологических, но и социальных):
– оно призвано создать условия для решения экологической и иных глобальных проблем, которые породило предшествующее техногенное развитие;
– в нем наиболее активно должен использоваться человеческий фактор, информационные, творческие возможности человека (в этом смысле иногда говорят об антропоцентрической цивилизации в противовес техноцентрической);
– оно характеризуется как общество перехода к доминированию нематериалистических ценностей, где происходит сдвиг от безудержного роста вещественно-энергетического потребления к увеличению информационного потребления.
Уже этих признаков достаточно, чтобы увидеть качественный прорыв к новым ценностям, отличным от ценностей техногенной культуры. Преемственность между системами ценностей новой и уходящей цивилизаций осуществляется прежде всего через идеал личности и прав человека. И в этом пункте, как и в заложенных развитием НТР 70-80-х годов тенденций технологического развития, страны «семерки» получили определенное преимущество. Хотя в других аспектах эти общества, ориентированные на растущее потребление, исповедующие прежние идеалы техногенного развития, рано или поздно столкнутся с проблемами своей глубинной реформации.
С перспективами постиндустриального развития следует соотносить стратегии и результаты современных российских реформ. К сожалению, приходится констатировать, что в ходе перестройки и современных реформ постепенно был утрачен главный исторический ориентир.
Сегодня уже стало общим местом фиксировать бедственное положение науки, культуры и образования, то есть как раз тех сфер национальной жизни, вне интенсивного развития которых невозможно никакое продвижение к постиндустриальному типу цивилизации.
Поколения последних десятилетий социализировались в обстановке нарастающей утраты духовных ценностей, замены их ориентирами на материальный успех любой ценой, падения престижа профессий, связанных с интеллектуальной и духовной деятельностью.
Динамический хаос, неизбежно сопровождающий качественные перемены в эпоху радикальных реформ, возрастающая нелинейность социальной среды приводит к формированию в ней различных аттракторов, многие из которых ведут к зонам опасных состояний с необратимыми катастрофическими последствиями.
Целесообразно выделить три возможных сценария развития России в современной ситуации.
Первый связан с крайне нежелательными тенденциями утраты интеллектуального и культурного потенциала страны, превращения ее в сырьевую базу и источник дешевой рабочей силы для развитых стран Запада и Востока. В экономическом плане это может привести к фактическому уничтожению многообразия собственных наукоемких производств, к однобокому гипертрофированному развитию топливно-энергетического и сырьевого комплексов, постоянному оттоку капиталов за рубеж, росту начального долга и финансовой зависимости страны от транснациональных компаний и банков. В политической и социальной сфере – это доминирование компрадорской буржуазии, ее прямая или теневая власть, дальнейшая дифференциация доходов, низкооплачиваемый труд. В духовной – ориентация на приоритет «зарубежных ценностей» и западной массовой культуры, усиления, с одной стороны, экстремистского национализма, а, с другой, утраты чувства национального достоинства и формирования комплекса национальной неполноценности.
Второй сценарий выглядит более привлекательным. Он связан с реализацией идеалов потребительского общества и формированием относительно высокого уровня потребления, (хотя скорее всего, более низкого, чем в сегодняшних странах «семерки»). В наше время этот идеал представляется желательным для подавляющего большинства российского населения. Этот сценарий нельзя считать маловероятным, учитывая ресурсы и потенциальные возможности страны. В его рамках возможны различные варианты: от развития с высокой степенью экономической и политической интеграции страны до развития, сопровождающегося дифференциацией единого пространства на зоны различного уровня жизни, тяготеющего к экономическим связям в меньшей степени друг с другом, а в большей – с зарубежными странами евроатлантического (европейская часть), и тихоокеанского (Сибирь, Дальний Восток) регионов. В последнем случае возможна трансформация России в конфедерацию самостоятельных регионов-республик.
Но во всех вариантах этого сценария страна будет тяготеть к воспроизводству экономического и социального развития Запада второй половины ХХ в., повторяя его в XXI в., тогда как другие страны уже будутреализовывать иные стратегии цивилизационного развития, формируя основыпосттехногенной цивилизации. В таком случае Россия утратит статус страны,которая существенно влияет на мировые процессы, оставаясь во втором илитретьем эшелоне движения к новому циклу цивилизационного развитиячеловечества.
Наконец, третий сценарий связан с поиском устойчивого движения к информационному обществу как началу постиндустриальной цивилизации. Он предполагает выработку новой стратегии российских реформ, смену идеалов потребительского общества на систему ценностей, утверждающую престиж духовной и интеллектуальной сферы, развитие культуры, науки, технологическую революцию, связанную с внедрением наукоемких, энерго- и ресурсосберегающих технологий, развитие информационных технологий и т.д.
Стратегия реформ, если их рассматривать не в сегодняшней наличной ситуации, а с учетом исторической перспективы, должна ориентироваться именно на этот, наиболее благоприятный, но и наиболее трудно реализуемый сценарий.
Эта ориентация задает особый ракурс обсуждения проблемы общенациональной идеи.
В институте философии РАН группой исследователей (руководитель А.В.Рубцов) разрабатывается подход, согласно которому в современных условиях ключевая роль должна принадлежать идеям, которые ориентируют людей не на мобилизационные рывки, а на стратегию каждодневного и устойчивого обустройства окружающего мира. Сходную мысль высказывал Н.П.Шмелев, подчеркивая, что сегодня путь к спасению страны лежит в отказе от традиционной ориентации на миссионерские идеи и экспансию во вне, расширяющую зоны влияния, в сосредоточении на внутренних делах и реальном освоении огромных, еще не обустроенных пространств страны.
Выражением такой ориентации могли бы стать лозунги типа: «мой дом – самый лучший», «моя улица и мой город –самые лучшие» и тогда «моя страна –лучшая».
Идеи «локального обустройства» и «стратегии малых дел», которые независимо друг от друга высказывают разные авторы, имеют определенную опору в умонастроениях большинства россиян. Идеал стабильной и достойной жизни без потрясений и неоправданных жертв занимает приоритетное место в современном массовом сознании. Как свидетельствуют данные Института социологического анализа, в распределении ценностных ориентаций наиболее притягательными являются представления о России как государстве, где каждый человек, приумножающий собственным трудом свой достаток, способствует тем самым процветанию страны. Мониторинг Института социологии РАН, проводимый четыре последних года показал, что социальные идентификации личности в современной России в отличие от прежних эпох реализуются в большинстве случаев не через «масштабные» общности (класс, партия), а через локальные общности (семья, друзья, товарищи по работе), часто характеризуются уходом в частную жизнь и политической отчужденностью.
Но в стратегии «локального обустройства» и «малых дел» есть и проблемные стороны. Недостаточно только определить эту стратегию как некий идеал и ценность. Важно еще, во-первых, выяснить ее отношение к перспективам постиндустриального развития страны, а во-вторых, установить, каковы предпосылки ее реализации.
В первом аспекте идея выглядит достаточно перспективной, если учесть, что движение к постиндустриальной цивилизации предполагает особое внимание к системному технологическому и социальному обустройству, когда совершенствование в малом и локальном становится условием здорового развития общества как целостного организма. Эта стратегия альтернативна привычной для нашей страны практике мобилизации и прорыва, когда в отдельных областях создавались новые передовые для соответствующего времени технологии, но они соседствовали с сохраняющимся длительное время в различных сферах производства устаревшим техническим оборудованием, отсталыми технологиями, широко используемым неквалифицированным ручным трудом. Такой путь был характерен и для эпохи индустриализации, и для послевоенного развития страны.
Эпоха 70-90-х годов, к сожалению, мало изменила эту картину. Экономика напоминала многие сюжеты нашей обыденной жизни, когда парадный фасад здания и отдельные обустроенные квартиры скрывали разруху и неустроенность других квартир, подвалов и лестниц.
Между тем существо технологического развития, обеспечивающее вхождение в постиндустриальную цивилизацию, требует не просто отдельных прорывов к передовым технологиям, а высокого общего уровня технологического развития, когда информационные, материало- и энергосберегающие технологии, применяемые в самых разных областях деятельности, обеспечивают новое системное качество экономики и социального управления. Акцент от чисто количественных показателей роста смещается к качественным показателям как главному индикатору устойчивого развития, создающего предпосылки для решения экологических и других глобальных проблем. Условием достижений, обеспечивающих высокий статус страны, ее достоинство и величие, становится здоровье каждой клеточки общества, системное обустройство на микроуровне, ориентированное на развитие и эффективное использование человеческого потенциала.
Таким образом, можно заключить, что идея «локального обустройства» соответствует общим тенденциям постиндустриального развития. Остается прояснить, каковы предпосылки ее реализации в современных российских условиях.
Эта задача, пожалуй, самая трудная, требующая внимательного и глубокого анализа состояний общественного сознания, стереотипов и архетипов нашей культурной традиции. Не претендуя, разумеется, на ее исчерпывающее решение, я намечу лишь некоторые подходы и контуры ее обсуждения.
Прежде всего, следует уточнить возможные интерпретации идеи «локального обустройства». Вряд ли ее следует сводить только к представлениям об обустройстве дома, садика, улицы, о наведении чистоты и порядка, хотя это – бесспорно важные составляющие культуры быта, которой всегда недоставало в российской жизни. Идею повсеместного обустройства нужно истолковывать шире, как идеал профессионализма, качественного труда и самоутверждения человека в своей профессиональной деятельности. Но тогда она переходит в проблему отношения к труду и стимулов качественного труда.
К сожалению, реформы последних лет создали у нас экономику не цивилизованного, а дикого рынка, в котором доминирует спекулятивный капитал, а прибыль в посреднической деятельности намного превышает прибыль в сфере производства. Преобладание распределительных и перераспределительных тенденций над производительными не создает необходимых условий для укоренения качественного труда в различных сферах деятельности, без чего невозможно продвижение страны к постиндустриальному развитию.
Затянувшийся переход к цивилизованному рынку во многом связан с явно недостаточным профессионализмом управления сложными процессами экономических реформ. Честный, ответственный и профессиональный труд как условие реализации стратегии «локального обустройства» должен распространяться прежде всего на сами властные структуры. У некомпетентной власти всегда есть соблазн трактовать идею локального обустройства как призыв к народу наводить чистоту и порядок в доме и во дворе, заниматься своими будничными житейскими делами и не предъявлять особых претензий к власти. А она, власть, будет жить сама по себе и управлять как придется. Но в таком случае никакого обустройства жизни не предвидится, а будет «получаться как всегда».
Компетентная и сильная власть выступает условием реализации «локального обустройства» еще и потому, что она должна обеспечить порядок и закон, вне которого не имеют никакого смысла усилия по обустройству общества (какой смысл выращивать и строить, если выращенное и построенное могут безнаказанно отнять, сломать и разрушить?). В обстановке нарастающей криминализации общества идея «локального обустройства» будет не более чем благим пожеланием, если не произойдет поворот к созданию сильного государства, обеспечивающего власть закона.
Идеал сильной государственной власти традиционно занимал у нас престижное место в системе ценностных установок.
Он воплощался в идеале державности, который многие сегодня полагают необходимым компонентом общенациональной идеи. Идеал державности, занимавший приоритетное место в системе ценностей и архетипов российского сознания, включает два главных смысловых аспекта. Во-первых, это – представление о государстве как великой державе, которая благодаря своей военной мощи определяет судьбы других стран и народов. Во-вторых, это – представления о сильной централизованной авторитарной власти, которая держит в узде своих подданных и наводит порядок в стране.
Но соответствуют ли эти понимания современному историческому вызову? Сегодня, в отличие от даже недавнего прошлого, сформировались новые критерии сильного государства: здоровая экономика, включенная в мировое разделение труда и обеспечивающая высокий уровень жизни и высокую обороноспособность страны, развитие науки и образования, защита окружающей среды, обеспечение свобод и прав граждан.
Военная мощь в сочетании с необустроенностью жизни и однобоким экономическим развитием уже не могут обеспечить включение страны в ранг великих держав. Да и сама эта мощь в эпоху информационных технологий напрямую определяется здоровьем экономики и перспективами ее устойчивого развития. С другой стороны, идеал сильного государства, как он сложился в российской традиции, требует переосмысления и трансформации с точки зрения эффективности внутреннего управления страной. В демократической системе глава государства не может восприниматься как нечто святое, олицетворяющее целостность страны и стоящее над законом. К нему и к его власти складывается не сакральное, а своего рода инструментальное отношение. Он избран для выполнения определенных обязанностей, и от качества их исполнения зависит уважение к нему сограждан.
В последние годы демократические процессы в России привели к десакрализации власти. Одновременно происходили процессы ее децентрализации, необходимые для демократического управления страной. Однако все эти процессы не были подкреплены должным правовым контролем за властью как в центре, так и на местах. В результате демократизация обернулась ослаблением государства, что привело к усилению местного сепаратизма и общей коррумпированности власти, создавая угрозу распада страны. В этой ситуации идеал державности в его традиционном понимании может оказаться привлекательным как антипод отсутствию порядка и слабости государства.
Но антиподом слабой власти может быть не обязательно авторитарное, но и сильное демократическое государство, утверждающее закон и карающее любые его нарушения. Что же касается державной авторитарности, стоящей над законом, то (как показывает наш исторический опыт) она, подавляя инициативу граждан, не создает стимулов для практики «локального обустройства». В этом отношении идеал сильного демократического государства является предпочтительным для утверждения этой практики.
Порядок и сильное государство не сводятся к традиционным понимания державности. Если же применять идеал державности в новом смысле, то нужно четко осознавать, что здесь происходит переоценка ценностей и формирование новых жизненных стратегий отношения личности и государства.
Несмотря на свою кажущуюся заземленность, стратегия «локального обустройства» предполагает довольно радикальную реформацию традиционных для российской жизни ценностей и архетипов сознания.
В нашей культурной традиции идеал локального обустройства не был укоренен. Тому были исторические причины. Пространство России часто становилось зоной нестабильности вследствие войн, переселения народов, неурожаев в суровом, северном по преимуществу климате (на что обращал внимание еще Ключевский). Традиционно низкая цена труда, произвол чиновничьего аппарата, отсутствие единых и строго выполняемых правовых норм, постоянное изъятие в разных формах у населения накопленного имущества и денежных средств (непомерные налоги, обесценивание денег вследствие инфляции, принудительные займы и реквизиции в советскую эпоху и т.п.) – все это усиливало неустойчивость и неопределенность повседневного бытия. В российском сознании ценность настоящего, «бытия здесь и теперь» традиционно не занимала сколь-нибудь высокого места в системе ценностных приоритетов. Как компенсация всегда существовала мечта о «светлом будущем», которая часто полагалась высшей ценностью и целью. Она служила основанием для различных мессианских идей, в том числе и утопических: от идеи коллективного спасения богоизбранного народа святой Руси, до идей построения коммунизма как своеобразного варианта царства божьего на земле, где каждый будет трудиться по способностям (т.е. как сможет и пожелает), а получать по потребностям. Кстати, мечта о «распределительном обществе» и возрастающем потреблении в эпоху кризиса и разрушения советских ценностей обрела форму альтернативной коммунизму, но в чем-то и близкой ему идеи о западном супермаркете и представлении о капитализме как обществе массового потребления – образ, который противопоставлялся социализму как обществу постоянного дефицита. Народу в то время внушалась мысль, что переход к демократии и рынку позволит быстро построить народный капитализм, где все смогут получать как на Западе и покупать качественные товары.
Характерно, что в российском сознании «светлое будущее» воспринималось часто как то, что обязательно должно наступить, что неизбежно, тогда как наличное бытие полагалось чем-то нестабильным, вероятностным и зыбким и понималось как жизнь по принципу «авось повезет». Кстати, если категории Dasein (бытие здесь и теперь), которая имеет, например, приоритетное место в немецкой культурной традиции (да и в целом в новоевропейской культуре), если попытаться отыскать ее речевой эквивалент, пользуясь древнерусским языком, то получится словосочетание «а во есьм» – где «авось» звучит довольно отчетливо.
Ценность будущего как надежды и мечты преодолеть неустроенную жизнь настоящего служила в эпохи мобилизационных прорывов стимулом жертвенности, когда люди переживали многочисленные трудности и лишения во имя светлого будущего. Сегодняшние поиски новой русской идеи, которая могла бы мобилизовать народ, иногда (а может быть и зачастую) понимается традиционно как поиски образа «светлого будущего», во имя которого народ будет переживать неустройство и трудности современных реформ.
Но стратегия повсеместного локального обустройства предполагает нечто иное. Ориентируя на обустройство жизни в малом и локальном, на оздоровление каждой клеточки общества, она предполагает ценность настоящего, ценность «бытия здесь и теперь», и именно это становится условием и предпосылкой для реализации благоприятного для страны сценария будущего.
Новый смысл обретает в этом контексте и понимание патриотизма как одного из необходимых составляющих любой интегративной идеи. Традиционный идеал патриотизма как служения стране, расширяющей свою территорию и сферы влияния за счет военного могущества, сменяется новым идеалом – обустройства жизни как условием устойчивого развития страны, которая за счет достижений в сфере экономики, науки, образования и культуры должна занять одно из лидирующих мест в мировом сообществе. В этом новом понимании патриотизм выражается не в призывах и устремлениях освобождать народы и присоединять новые территории, а в каждодневном качественном и профессиональном труде, обустраивающем жизнь людей и среду обитания.
Все эти новые смыслы и ценности, которые явно или неявно предполагает стратегия «локального обустройства», ставят вопрос о возможностях ее укоренения в сегодняшней нашей жизни. Ведь даже принятая в качестве идеи большинством людей она может и не реализоваться, если люди будут подсознательно руководствоваться старыми мировоззренческими архетипами, с которыми новые жизненные смыслы будут конфликтовать.
Думаю, что изменения, которые в последние годы произошли в сознании россиян, создают неплохие шансы на реализацию новой жизненной стратегии.
В эпохи реформ всегда происходят трансформации ценностей и архетипов сознания. Сегодня в культурном пространстве России сталкиваются старые и новые ценности, и они не только конфликтуют, но и влияют друг на друга. Спектр их модификаций подпитывает многообразие политических идеологий (национал-патриоты, умеренные и радикальные коммунисты, социал-демократы, национал-либералы, либералы-западники). Эти идеологии взаимодействуют между собой и влияют на массовое сознание. Каждая из них ориентирована на свое видение российской идеи, но в их противоборствах и спорах уже прослеживаются определенные инварианты идей, признаваемые почти всеми политическими партиями. Ценность диалога и общественного согласия не принимаются только крайними, радикальными течениями, остальные же осознают опасные последствия силовых решений и революционных взрывов; большинство политических идеологий признают необходимость сохранения целостности страны, укрепления правопорядка, стимулирования производительного труда; существует в большей или меньшей степени согласие в необходимости плюрализма форм собственности и государственной регуляции рыночных отношений, в ценности единого правового пространства и защиты прав человека. Так что даже на уровне политически артикулированных идей прослеживается возможность определенного консенсуса относительно многих важных составляющих возможной интегративной идеологии.
Если сопоставить с этими инвариантными ценностями идею «локального обустройства», то можно констатировать, что если не целиком, то во многих своих аспектах она включает в себя эти инварианты.
Вместе с тем, идея «локального обустройства», хотя она по существу своему и соответствует потребностям и запросам постиндустриального развития страны, в своем первозданном виде вряд ли может быть воспринята массовым сознанием в качестве вдохновляющей «новой русской идеи». Для этого она должна обрести менее прагматичную и заземленную форму и некоторый глобальный масштаб.
Представляется, что такой масштаб можно было бы придать ей путем соединения с чем-то, вроде предложенной А.И.Солженицыным в качестве высшей ценности идеи сбережения народа. Ее можно было бы детализировать, представив как идею сбережения народа, сбережения страны (целостности России), сбережения и развития уникальной российской культуры.
В этой идее есть много достоинств. Она выступает альтернативой традиционному для нашего недавнего прошлого отношению к человеку как материалу, который может расходоваться в соответствии с теми или иными потребностями и целями государства.
В ней фиксируется особая ценность человека и культуры, что соответствует основным тенденциям постиндустриального развития, где акцент переносится от техноцентризма к антропо- и культуроцентризму, когда духовное развитие, воспитание и образование людей, наука и культура становятся главным ресурсом устойчивого цивилизационного развития.
В этой идее фиксируется значимость России и многонациональный российской культуры для всего человечества: подобно тому, как биосфера при исчезновении отдельных крупных биогеоценозов деградирует и распадается, так и мировая культура и цивилизация обрекают себя на вырождение при уменьшении некоторого порогового уровня разнообразия культур, выпадения из потока мирового развития крупных, исторически значимых ее структурных единиц (это общий закон устойчивого развития сложных систем).
Наконец, следует выделить особый пласт смыслов, содержащихся в идее сбережения народа и страны, значимых для решения стоящих перед Россией проблем внутреннего обустройства. Я обращал внимание еще в начале 90-х годов, сразу после распада СССР, что за Россией осталась громадная территория, а население уменьшилось почти вдвое. Для обороны страны, охраны ее границ, для хозяйственной деятельности и освоения огромных пространств за Уралом просто-напросто может оказаться недостаточным имеющихся людских ресурсов. К этому следует добавить, что демографическая ситуация в соседних с Россией странах азиатского региона такова, что ожидается в ближайшие 20 лет прирост населения, выводящих его общую численность за рубеж 5 миллиардов человек, причем вклад в этот рост будет внесен и приграничным с нами Китаем (сегодня его население составляет более 1,2 миллиарда человек, а прирост населения – 1% в год).
Стратегия нашего развития потребует освоения богатств Сибирского региона (это будут и запросы мирового рынка, куда включается наша экономика), а для этого, в свою очередь, потребуются дополнительные людские ресурсы. Идея сбережения народа с этой точки зрения предполагает особую государственную политику и общественную поддержку, направленную на охрану семьи, создание условий, которые смогли бы преодолеть крайне неблагоприятную демографическую тенденцию (катастрофическое уменьшение населения почти на 1,5% ежегодно), обеспечить решение проблемы переселенцев и беженцев (большинство из которых – квалифицированные специалисты) как важного дополнительного человеческого ресурса для устойчивого развития страны.
Особо следует обозначить включаемые в идею сбережения народа, страны и культуры ценности, ориентирующие на охрану природной среды как общего дома всех населяющих страну народов, на заботу о физическом и духовном здоровье людей, воспитание молодого поколения с ориентацией на духовные ценности и созидательный труд.
В этом пункте глобальная идея «сбережения» органично увязывается с идеей «локального обустройства». Они взаимно предполагают и дополняют друг друга; первая выступает в качестве формулировки высших целей и ценностей, а вторая в качестве стратегии их реализации.
Среди конкурирующих в современной России многочисленных проектов новой интегральной идеологии, сочетание двух этих идей выглядит достаточно перспективным, поскольку имея опору в складывающихся сегодня ожиданиях людей и состояниях общественного сознания, они, вместе с тем, могли бы стать одной из предпосылок благоприятного для страны сценария постиндустриального развития.
Исторический вызов и проблема
общенациональной идеи
Проблема формирования общенациональной, интегративной идеи не может быть решена без осмысления исторического вызова, который сегодня стоит перед страной.
Неадекватное понимание сути этого вызова может порождать иллюзорные и утопические проекты, которые хотя в определенный период и могут мобилизовать массы, но затем неизбежно приводят к их разочарованию. Эти проекты, как правило, стимулируют выбор наиболее неблагоприятных и трудных для страны и народа сценариев развития.
Современные российские реформы выпали на особый период истории человечества, когда нарастающие глобальные кризисы поставили вопрос о поиске новых путей цивилизационного развития. Выбор стратегии реформ одновременно выступает как цивилизационный выбор России.
Он предполагает понимание целей развития и связан с кардинальными вопросами: куда идет страна, к какому из вероятных сценариев будущего ведут современные реформы, во имя чего большинство граждан переживают сегодняшние трудности (а цена реформ оказалась чрезвычайно высокой). Ответы, хотя бы предварительные, на эти вопросы очерчивают контуры тех подходов, на которых может сформироваться новая интегративная идеология. По существу в этих вопросах выражена проблема высших целей и ценностей, в соотнесении с которыми обретает общественную значимость деятельность людей.
Мы привыкли мыслить в терминах марксистской формационной модели, и поэтому вопросы, что мы строили и строим, трансформируются в проблему – социализм или капитализм. Но для осмысления сегодняшних процессов нужны новые средства и иной, более широкий масштаб. Придется размышлять о типах цивилизационного развития.
Известна концепция А.Тойнби, который выделил и описал 21 цивилизацию. Но среди них можно обнаружить цивилизации, обладающие общими типологическими признаками, соответственно которым можно говорить о типах цивилизационного развития.
Среди выделенных А.Тойнби цивилизаций большинство принадлежало к традиционным обществам. Этот тип цивилизационного развития был исторически первым. Он возник сразу после того, как человечество вышло из стадии дикости и варварства первобытной эпохи. Древний Китай и Индия, Древний Египет, государства европейского средневековья, общества мусульманского Востока и т.д. – все это образцы традиционных обществ. При всем их своеобразии они имели общие черты и характеризовались воспроизводством, часто на протяжении жизни нескольких поколений, сложившихся видов деятельности и соответствующих им фундаментальных социальных структур, доминированием традиций, мифологических типов мышления, жестким социальным контролем над личностью и ее растворением в корпоративных и клановых отношениях. Традиционные общества можно обнаружить и в ХХ веке. К ним относились некоторые страны третьего мира, только начавшие путь индустриального развития.
Традиционные общества длительное время были единственным типом цивилизационного развития, пока не начали появляться примерно 300-400 лет назад общества, принадлежащие к новому историческому типу цивилизаций. Их можно обозначить как техногенные общества и они существенно отличны от традиционных.
Эти общества возникли вначале в Европе, несколько позднее в Америке (США, Канада) и получили расплывчатое наименование «Запада» по региону их возникновения. Но сегодня оппозиция «Запад-Восток» как обозначение разных типов цивилизаций и культур имеет нечеткий метафорический смысл. В принципе и в западном, евро-атлантическом регионе не все страны одновременно вошли в стадию техногенного развития, что же касается Востока, то, начиная с середины XIX века, в нем появляются техногенные общества (первая из них – Япония), а в XX столетии процесс перехода от традиционного типа развития к техногенному охватывает все большее число стран.
Для техногенного типа цивилизационного развития характерно резкое ускорение темпов общественных изменений, связанных с интенсивным развитием средств и целей деятельности, динамизмом социальных отношений, приоритетом инноваций над традицией, ценностью научной рациональности и технологического прогресса, приоритетной ценностью автономной, суверенной личности, которая не привязана изначально к некоторой определенной социальной корпорации, а развивается благодаря возможности включаться в самые разнообразные связи. Главным фактором в этом типе цивилизации становится технический, а затем научно-технический прогресс, который изменяет тип экономического развития и, вместе с ним, приводит к изменениям системы социальных связей и отношений людей.
Техногенная цивилизация начала свой разбег в XVII столетии. Ее предпосылками были две мутации традиционных культур – культура античного полиса и европейского христианского средневековья. Их синтез в эпоху Ренессанса сформировал своего рода «культурную матрицу», которая затем была развита в эпохи Реформации и Просвещения и на основе которой начался новый этап цивилизационного развития. После того как он реализовался вначале в странах, объединяемых понятием Запада (Англии, Голландии, Франции, США, Германии, Италии и др.), техногенная цивилизация стала осуществлять экспансию на весь остальной мир. Она активно трансплантировала свои ценности, свою культуру и образ жизни на многие страны и регионы, в том числе и на традиционный Восток, Россию, Латинскую Америку, страны Африки.
Технологический прогресс обеспечивал рост потребления и улучшения качества жизни, он открывал новые возможности совершенствования военной техники и делал страны, вставшие на путь техногенного развития, более сильными в военном отношении. Неудивительно, что традиционные общества не выдерживали конкуренции при столкновении с техногенной цивилизацией. Многие из них просто исчезали, поглощенные техногенными обществами, многие превратились в колонии.
Но существовали и такие традиционные общества, которые, чтобы сохранить свою самостоятельность как государства, вставали на путь модернизаций. Это был особый путь перехода в русло техногенного развития, основанный на заимствовании западных технологий, а вместе с ними и определенных пластов чужеродной культуры, которая внедрялась в традиционную культуру.
Так возникли проблемы догоняющих модернизаций и реформ. Страны, сумевшие успешно пройти этот путь, вошли в число развитых техногенных обществ, сохранив многие черты самобытности (например, Япония, осуществлявшая серию реформ с середины XIX в., страны Тихоокеанского региона, сделавшие рывок в современное технологическое развитие во второй половине XX века – Южная Корея и др.).
История России (начиная с реформ Петра I) – это во многом история догоняющих модернизаций. Г.В.Плеханов в свое время очень хорошо написал, что Россия – это кентавр, который возник в результате петровских реформ, когда Петр I пришил европейскую голову к азиатскому туловищу традиционной России.
Россия и после Петра переживала несколько крупных, догоняющих модернизаций, ряд прививок западного опыта на тело традиционного общества, осуществляемых сверху, сильной, деспотичной властью, которая, преодолевая сопротивление традиции, ломала старый и насаждала новый образ жизни. Историческая функция реформ самого Петра свелась к тому, что в России появились заводы, промышленность, иноземные привычки, новая армия, которая выиграла шведскую войну. Появилась наука – знаменитый «десант» западных ученых, которые стали основой Российской Академии. Однако российское тело сопротивлялось западным прививкам, и структуры традиционной жизни сохранялись прежде всего в крестьянской массе населения. Российская самобытность во многом определяется этим симбиозом двух различных культур и соответствующих им образов жизни. Они взаимодействовали между собой и часто порождали великие достижения культуры. Известно высказывание Герцена, что Россия на реформы Петра ответила гением Пушкина. Весь золотой век русской культуры XIX в. был результатом самобытного усвоения западного опыта. Россия заимствовала технологии Запада, фрагменты его культуры, но не его гражданский строй. Это гибридное состояние приводило к тому, что Россия все-таки никак не могла войти в русло того ускоренного, динамичного, прогрессивного развития, которым шел технологически ориентированный Запад. Отсюда – новое отставание и как ответ – вторая крупная модернизация, реформы Александра II. Как они начались? Опять был внешний сигнал: Россия проиграла Крымскую войну. Большевистскую революцию я также воспринимаю как особый тип догоняющей модернизации. Проиграли, по существу, войну мировую, перед этим – японскую. Опять стало ясно: надо догонять Запад. Были незаконченные Столыпинские реформы, затем революция, и был ответ на исторический вызов – ускоренная индустриализация страны. Кровавая, потребовавшая сверхнапряжения общества, приведшая к разорению деревни. Но все-таки благодаря ей была одержана победа в Великой войне, а затем Советский Союз вошел в число супердержав.
Новый цикл отставания обозначился в 70-х годах нашего столетия, когда индустриально развитые капиталистические страны Запада и Востока осуществили научно-техническую революцию, создавшую реальные предпосылки для перехода к информационному обществу, но мы оказались невосприимчивыми к новым информационным технологиям. Мы были обществом закрытого типа, обществом идеологического контроля над мыслями – а это антипод информационному обществу. Перестройка была связана с осознанием, вначале где-то интуитивным, того, что нужна еще одна догоняющая модернизация. Перестройка и в особенности постперестройка, начавшаяся после августа 1991 г., как во всех догоняющих модернизациях, была ориентирована на западные общества, их структуры жизни по принципу: давайте делать как они. Но тут возникает один большой вопрос. Если бы речь шла об обычной догоняющей модернизации, то можно было бы поискать аналоги в своей истории, у других народов и сказать: такие периоды всеобщей смуты бывали, все это переварится, перемелется и со временем будет нормально. Но дело то в том, что сегодня речь идет об особой догоняющей модернизации. Все дело в том, что индустриальный, техногенный тип развития сегодня уже исчерпал свои возможности. Западная цивилизация не просто ушла вперед, а она переходит к постиндустриальному, информационному обществу, что связано с третьим типом цивилизационного развития, который призван разрешить глобальные проблемы современности. Придется отказаться от представлений, что человек – властелин природы и может черпать из нее бесконечные ресурсы. Нужно преодолеть экологический, антропологический кризисы, решить много других, глобальных по своей природе проблем.
Возникает вопрос: а на что нам ориентироваться? На современный Запад? Он сам находится в поисках и вполне вероятно, что в ближайшие десятилетия станет неузнаваемым. Прежде всего в том, что касается культурных, ценностных оснований жизни. Сегодняшняя ситуация в России не имеет аналогов в ее прошлой истории. И потому она требует особой осторожности, ответственности, взвешенности суждений и действий. Сегодня мы находимся на таком этапе, когда старое уже разрушено, а новое еще не сформировалось. Прогнозировать в такие эпохи – дело неблагодарное, есть множество возможных линий развития. Важно обозначить наиболее опасные сценарии, и соответственно сформулировать своеобразные «правила запрета». Об одном из них – распаде России и гражданской войне сказано уже немало. Но не менее неблагоприятен для будущего страны был бы возврат к тоталитарному курсу. В этом случае реформы проводились бы по уже известному рецепту, о котором в свое время писал Салтыков-Щедрин, по рецепту, знакомому нам по недавнему советскому прошлому: «Как сделать страну нищую и убогую страной богатой и изобильной? 1). Впредь именовать страну нищую и убогую страной богатой и изобильной. 2). Увеличить количество частных приставов».
Поиск новых стратегий развития, обеспечивающих переход к постиндустриальному информационному обществу, представляет собой исторический вызов, который был предъявлен России в конце XX века.
В конечном счете именно подавление свобод и стремление к идеологической стерильности в сочетании с факторами экономического характера (негибкость централизованной плановой экономики) привело к обозначившемуся в 80-х годах отставанию страны в области применения информационных технологий, к тому, что НТР 70-80-х годов по существу ее не коснулась.
Перестройка и последующие реформы, если их рассматривать с учетом этого исторического вызова, имели своей стратегической целью (которая чаще всего интуитивно, неосознанно принималась «прорабами перестройки») демонтаж тоталитарных структур и создание условий для перехода к постиндустриальной цивилизации.
Важно еще раз подчеркнуть, что постиндустриальное развитие, о котором сегодня много говорят социологи, философы и футурологи, не является простым продолжением техногенной цивилизации. Его, скорее, следует интерпретировать как начало нового, исторически третьего (по отношению к традиционному и техногенному) этапа цивилизационного развития.
Такой подход заложен уже в описании самых общих характеристик постиндустриального, информационного общества (не только технологических, но и социальных):
– оно призвано создать условия для решения экологической и иных глобальных проблем, которые породило предшествующее техногенное развитие;
– в нем наиболее активно должен использоваться человеческий фактор, информационные, творческие возможности человека (в этом смысле иногда говорят об антропоцентрической цивилизации в противовес техноцентрической);
– оно характеризуется как общество перехода к доминированию нематериалистических ценностей, где происходит сдвиг от безудержного роста вещественно-энергетического потребления к увеличению информационного потребления.
Уже этих признаков достаточно, чтобы увидеть качественный прорыв к новым ценностям, отличным от ценностей техногенной культуры. Преемственность между системами ценностей новой и уходящей цивилизаций осуществляется прежде всего через идеал личности и прав человека. И в этом пункте, как и в заложенных развитием НТР 70-80-х годов тенденций технологического развития, страны «семерки» получили определенное преимущество. Хотя в других аспектах эти общества, ориентированные на растущее потребление, исповедующие прежние идеалы техногенного развития, рано или поздно столкнутся с проблемами своей глубинной реформации.
С перспективами постиндустриального развития следует соотносить стратегии и результаты современных российских реформ. К сожалению, приходится констатировать, что в ходе перестройки и современных реформ постепенно был утрачен главный исторический ориентир.
Сегодня уже стало общим местом фиксировать бедственное положение науки, культуры и образования, то есть как раз тех сфер национальной жизни, вне интенсивного развития которых невозможно никакое продвижение к постиндустриальному типу цивилизации.
Поколения последних десятилетий социализировались в обстановке нарастающей утраты духовных ценностей, замены их ориентирами на материальный успех любой ценой, падения престижа профессий, связанных с интеллектуальной и духовной деятельностью.
Динамический хаос, неизбежно сопровождающий качественные перемены в эпоху радикальных реформ, возрастающая нелинейность социальной среды приводит к формированию в ней различных аттракторов, многие из которых ведут к зонам опасных состояний с необратимыми катастрофическими последствиями.
Целесообразно выделить три возможных сценария развития России в современной ситуации.
Первый связан с крайне нежелательными тенденциями утраты интеллектуального и культурного потенциала страны, превращения ее в сырьевую базу и источник дешевой рабочей силы для развитых стран Запада и Востока. В экономическом плане это может привести к фактическому уничтожению многообразия собственных наукоемких производств, к однобокому гипертрофированному развитию топливно-энергетического и сырьевого комплексов, постоянному оттоку капиталов за рубеж, росту начального долга и финансовой зависимости страны от транснациональных компаний и банков. В политической и социальной сфере – это доминирование компрадорской буржуазии, ее прямая или теневая власть, дальнейшая дифференциация доходов, низкооплачиваемый труд. В духовной – ориентация на приоритет «зарубежных ценностей» и западной массовой культуры, усиления, с одной стороны, экстремистского национализма, а, с другой, утраты чувства национального достоинства и формирования комплекса национальной неполноценности.
Второй сценарий выглядит более привлекательным. Он связан с реализацией идеалов потребительского общества и формированием относительно высокого уровня потребления, (хотя скорее всего, более низкого, чем в сегодняшних странах «семерки»). В наше время этот идеал представляется желательным для подавляющего большинства российского населения. Этот сценарий нельзя считать маловероятным, учитывая ресурсы и потенциальные возможности страны. В его рамках возможны различные варианты: от развития с высокой степенью экономической и политической интеграции страны до развития, сопровождающегося дифференциацией единого пространства на зоны различного уровня жизни, тяготеющего к экономическим связям в меньшей степени друг с другом, а в большей – с зарубежными странами евроатлантического (европейская часть), и тихоокеанского (Сибирь, Дальний Восток) регионов. В последнем случае возможна трансформация России в конфедерацию самостоятельных регионов-республик.
Но во всех вариантах этого сценария страна будет тяготеть к воспроизводству экономического и социального развития Запада второй половины ХХ в., повторяя его в XXI в., тогда как другие страны уже будутреализовывать иные стратегии цивилизационного развития, формируя основыпосттехногенной цивилизации. В таком случае Россия утратит статус страны,которая существенно влияет на мировые процессы, оставаясь во втором илитретьем эшелоне движения к новому циклу цивилизационного развитиячеловечества.
Наконец, третий сценарий связан с поиском устойчивого движения к информационному обществу как началу постиндустриальной цивилизации. Он предполагает выработку новой стратегии российских реформ, смену идеалов потребительского общества на систему ценностей, утверждающую престиж духовной и интеллектуальной сферы, развитие культуры, науки, технологическую революцию, связанную с внедрением наукоемких, энерго- и ресурсосберегающих технологий, развитие информационных технологий и т.д.
Стратегия реформ, если их рассматривать не в сегодняшней наличной ситуации, а с учетом исторической перспективы, должна ориентироваться именно на этот, наиболее благоприятный, но и наиболее трудно реализуемый сценарий.
Эта ориентация задает особый ракурс обсуждения проблемы общенациональной идеи.
В институте философии РАН группой исследователей (руководитель А.В.Рубцов) разрабатывается подход, согласно которому в современных условиях ключевая роль должна принадлежать идеям, которые ориентируют людей не на мобилизационные рывки, а на стратегию каждодневного и устойчивого обустройства окружающего мира. Сходную мысль высказывал Н.П.Шмелев, подчеркивая, что сегодня путь к спасению страны лежит в отказе от традиционной ориентации на миссионерские идеи и экспансию во вне, расширяющую зоны влияния, в сосредоточении на внутренних делах и реальном освоении огромных, еще не обустроенных пространств страны.
Выражением такой ориентации могли бы стать лозунги типа: «мой дом – самый лучший», «моя улица и мой город –самые лучшие» и тогда «моя страна –лучшая».
Идеи «локального обустройства» и «стратегии малых дел», которые независимо друг от друга высказывают разные авторы, имеют определенную опору в умонастроениях большинства россиян. Идеал стабильной и достойной жизни без потрясений и неоправданных жертв занимает приоритетное место в современном массовом сознании. Как свидетельствуют данные Института социологического анализа, в распределении ценностных ориентаций наиболее притягательными являются представления о России как государстве, где каждый человек, приумножающий собственным трудом свой достаток, способствует тем самым процветанию страны. Мониторинг Института социологии РАН, проводимый четыре последних года показал, что социальные идентификации личности в современной России в отличие от прежних эпох реализуются в большинстве случаев не через «масштабные» общности (класс, партия), а через локальные общности (семья, друзья, товарищи по работе), часто характеризуются уходом в частную жизнь и политической отчужденностью.
Но в стратегии «локального обустройства» и «малых дел» есть и проблемные стороны. Недостаточно только определить эту стратегию как некий идеал и ценность. Важно еще, во-первых, выяснить ее отношение к перспективам постиндустриального развития страны, а во-вторых, установить, каковы предпосылки ее реализации.
В первом аспекте идея выглядит достаточно перспективной, если учесть, что движение к постиндустриальной цивилизации предполагает особое внимание к системному технологическому и социальному обустройству, когда совершенствование в малом и локальном становится условием здорового развития общества как целостного организма. Эта стратегия альтернативна привычной для нашей страны практике мобилизации и прорыва, когда в отдельных областях создавались новые передовые для соответствующего времени технологии, но они соседствовали с сохраняющимся длительное время в различных сферах производства устаревшим техническим оборудованием, отсталыми технологиями, широко используемым неквалифицированным ручным трудом. Такой путь был характерен и для эпохи индустриализации, и для послевоенного развития страны.
Эпоха 70-90-х годов, к сожалению, мало изменила эту картину. Экономика напоминала многие сюжеты нашей обыденной жизни, когда парадный фасад здания и отдельные обустроенные квартиры скрывали разруху и неустроенность других квартир, подвалов и лестниц.
Между тем существо технологического развития, обеспечивающее вхождение в постиндустриальную цивилизацию, требует не просто отдельных прорывов к передовым технологиям, а высокого общего уровня технологического развития, когда информационные, материало- и энергосберегающие технологии, применяемые в самых разных областях деятельности, обеспечивают новое системное качество экономики и социального управления. Акцент от чисто количественных показателей роста смещается к качественным показателям как главному индикатору устойчивого развития, создающего предпосылки для решения экологических и других глобальных проблем. Условием достижений, обеспечивающих высокий статус страны, ее достоинство и величие, становится здоровье каждой клеточки общества, системное обустройство на микроуровне, ориентированное на развитие и эффективное использование человеческого потенциала.
Таким образом, можно заключить, что идея «локального обустройства» соответствует общим тенденциям постиндустриального развития. Остается прояснить, каковы предпосылки ее реализации в современных российских условиях.
Эта задача, пожалуй, самая трудная, требующая внимательного и глубокого анализа состояний общественного сознания, стереотипов и архетипов нашей культурной традиции. Не претендуя, разумеется, на ее исчерпывающее решение, я намечу лишь некоторые подходы и контуры ее обсуждения.
Прежде всего, следует уточнить возможные интерпретации идеи «локального обустройства». Вряд ли ее следует сводить только к представлениям об обустройстве дома, садика, улицы, о наведении чистоты и порядка, хотя это – бесспорно важные составляющие культуры быта, которой всегда недоставало в российской жизни. Идею повсеместного обустройства нужно истолковывать шире, как идеал профессионализма, качественного труда и самоутверждения человека в своей профессиональной деятельности. Но тогда она переходит в проблему отношения к труду и стимулов качественного труда.
К сожалению, реформы последних лет создали у нас экономику не цивилизованного, а дикого рынка, в котором доминирует спекулятивный капитал, а прибыль в посреднической деятельности намного превышает прибыль в сфере производства. Преобладание распределительных и перераспределительных тенденций над производительными не создает необходимых условий для укоренения качественного труда в различных сферах деятельности, без чего невозможно продвижение страны к постиндустриальному развитию.
Затянувшийся переход к цивилизованному рынку во многом связан с явно недостаточным профессионализмом управления сложными процессами экономических реформ. Честный, ответственный и профессиональный труд как условие реализации стратегии «локального обустройства» должен распространяться прежде всего на сами властные структуры. У некомпетентной власти всегда есть соблазн трактовать идею локального обустройства как призыв к народу наводить чистоту и порядок в доме и во дворе, заниматься своими будничными житейскими делами и не предъявлять особых претензий к власти. А она, власть, будет жить сама по себе и управлять как придется. Но в таком случае никакого обустройства жизни не предвидится, а будет «получаться как всегда».
Компетентная и сильная власть выступает условием реализации «локального обустройства» еще и потому, что она должна обеспечить порядок и закон, вне которого не имеют никакого смысла усилия по обустройству общества (какой смысл выращивать и строить, если выращенное и построенное могут безнаказанно отнять, сломать и разрушить?). В обстановке нарастающей криминализации общества идея «локального обустройства» будет не более чем благим пожеланием, если не произойдет поворот к созданию сильного государства, обеспечивающего власть закона.
Идеал сильной государственной власти традиционно занимал у нас престижное место в системе ценностных установок.
Он воплощался в идеале державности, который многие сегодня полагают необходимым компонентом общенациональной идеи. Идеал державности, занимавший приоритетное место в системе ценностей и архетипов российского сознания, включает два главных смысловых аспекта. Во-первых, это – представление о государстве как великой державе, которая благодаря своей военной мощи определяет судьбы других стран и народов. Во-вторых, это – представления о сильной централизованной авторитарной власти, которая держит в узде своих подданных и наводит порядок в стране.
Но соответствуют ли эти понимания современному историческому вызову? Сегодня, в отличие от даже недавнего прошлого, сформировались новые критерии сильного государства: здоровая экономика, включенная в мировое разделение труда и обеспечивающая высокий уровень жизни и высокую обороноспособность страны, развитие науки и образования, защита окружающей среды, обеспечение свобод и прав граждан.
Военная мощь в сочетании с необустроенностью жизни и однобоким экономическим развитием уже не могут обеспечить включение страны в ранг великих держав. Да и сама эта мощь в эпоху информационных технологий напрямую определяется здоровьем экономики и перспективами ее устойчивого развития. С другой стороны, идеал сильного государства, как он сложился в российской традиции, требует переосмысления и трансформации с точки зрения эффективности внутреннего управления страной. В демократической системе глава государства не может восприниматься как нечто святое, олицетворяющее целостность страны и стоящее над законом. К нему и к его власти складывается не сакральное, а своего рода инструментальное отношение. Он избран для выполнения определенных обязанностей, и от качества их исполнения зависит уважение к нему сограждан.
В последние годы демократические процессы в России привели к десакрализации власти. Одновременно происходили процессы ее децентрализации, необходимые для демократического управления страной. Однако все эти процессы не были подкреплены должным правовым контролем за властью как в центре, так и на местах. В результате демократизация обернулась ослаблением государства, что привело к усилению местного сепаратизма и общей коррумпированности власти, создавая угрозу распада страны. В этой ситуации идеал державности в его традиционном понимании может оказаться привлекательным как антипод отсутствию порядка и слабости государства.
Но антиподом слабой власти может быть не обязательно авторитарное, но и сильное демократическое государство, утверждающее закон и карающее любые его нарушения. Что же касается державной авторитарности, стоящей над законом, то (как показывает наш исторический опыт) она, подавляя инициативу граждан, не создает стимулов для практики «локального обустройства». В этом отношении идеал сильного демократического государства является предпочтительным для утверждения этой практики.
Порядок и сильное государство не сводятся к традиционным понимания державности. Если же применять идеал державности в новом смысле, то нужно четко осознавать, что здесь происходит переоценка ценностей и формирование новых жизненных стратегий отношения личности и государства.
Несмотря на свою кажущуюся заземленность, стратегия «локального обустройства» предполагает довольно радикальную реформацию традиционных для российской жизни ценностей и архетипов сознания.
В нашей культурной традиции идеал локального обустройства не был укоренен. Тому были исторические причины. Пространство России часто становилось зоной нестабильности вследствие войн, переселения народов, неурожаев в суровом, северном по преимуществу климате (на что обращал внимание еще Ключевский). Традиционно низкая цена труда, произвол чиновничьего аппарата, отсутствие единых и строго выполняемых правовых норм, постоянное изъятие в разных формах у населения накопленного имущества и денежных средств (непомерные налоги, обесценивание денег вследствие инфляции, принудительные займы и реквизиции в советскую эпоху и т.п.) – все это усиливало неустойчивость и неопределенность повседневного бытия. В российском сознании ценность настоящего, «бытия здесь и теперь» традиционно не занимала сколь-нибудь высокого места в системе ценностных приоритетов. Как компенсация всегда существовала мечта о «светлом будущем», которая часто полагалась высшей ценностью и целью. Она служила основанием для различных мессианских идей, в том числе и утопических: от идеи коллективного спасения богоизбранного народа святой Руси, до идей построения коммунизма как своеобразного варианта царства божьего на земле, где каждый будет трудиться по способностям (т.е. как сможет и пожелает), а получать по потребностям. Кстати, мечта о «распределительном обществе» и возрастающем потреблении в эпоху кризиса и разрушения советских ценностей обрела форму альтернативной коммунизму, но в чем-то и близкой ему идеи о западном супермаркете и представлении о капитализме как обществе массового потребления – образ, который противопоставлялся социализму как обществу постоянного дефицита. Народу в то время внушалась мысль, что переход к демократии и рынку позволит быстро построить народный капитализм, где все смогут получать как на Западе и покупать качественные товары.
Характерно, что в российском сознании «светлое будущее» воспринималось часто как то, что обязательно должно наступить, что неизбежно, тогда как наличное бытие полагалось чем-то нестабильным, вероятностным и зыбким и понималось как жизнь по принципу «авось повезет». Кстати, если категории Dasein (бытие здесь и теперь), которая имеет, например, приоритетное место в немецкой культурной традиции (да и в целом в новоевропейской культуре), если попытаться отыскать ее речевой эквивалент, пользуясь древнерусским языком, то получится словосочетание «а во есьм» – где «авось» звучит довольно отчетливо.
Ценность будущего как надежды и мечты преодолеть неустроенную жизнь настоящего служила в эпохи мобилизационных прорывов стимулом жертвенности, когда люди переживали многочисленные трудности и лишения во имя светлого будущего. Сегодняшние поиски новой русской идеи, которая могла бы мобилизовать народ, иногда (а может быть и зачастую) понимается традиционно как поиски образа «светлого будущего», во имя которого народ будет переживать неустройство и трудности современных реформ.
Но стратегия повсеместного локального обустройства предполагает нечто иное. Ориентируя на обустройство жизни в малом и локальном, на оздоровление каждой клеточки общества, она предполагает ценность настоящего, ценность «бытия здесь и теперь», и именно это становится условием и предпосылкой для реализации благоприятного для страны сценария будущего.
Новый смысл обретает в этом контексте и понимание патриотизма как одного из необходимых составляющих любой интегративной идеи. Традиционный идеал патриотизма как служения стране, расширяющей свою территорию и сферы влияния за счет военного могущества, сменяется новым идеалом – обустройства жизни как условием устойчивого развития страны, которая за счет достижений в сфере экономики, науки, образования и культуры должна занять одно из лидирующих мест в мировом сообществе. В этом новом понимании патриотизм выражается не в призывах и устремлениях освобождать народы и присоединять новые территории, а в каждодневном качественном и профессиональном труде, обустраивающем жизнь людей и среду обитания.
Все эти новые смыслы и ценности, которые явно или неявно предполагает стратегия «локального обустройства», ставят вопрос о возможностях ее укоренения в сегодняшней нашей жизни. Ведь даже принятая в качестве идеи большинством людей она может и не реализоваться, если люди будут подсознательно руководствоваться старыми мировоззренческими архетипами, с которыми новые жизненные смыслы будут конфликтовать.
Думаю, что изменения, которые в последние годы произошли в сознании россиян, создают неплохие шансы на реализацию новой жизненной стратегии.
В эпохи реформ всегда происходят трансформации ценностей и архетипов сознания. Сегодня в культурном пространстве России сталкиваются старые и новые ценности, и они не только конфликтуют, но и влияют друг на друга. Спектр их модификаций подпитывает многообразие политических идеологий (национал-патриоты, умеренные и радикальные коммунисты, социал-демократы, национал-либералы, либералы-западники). Эти идеологии взаимодействуют между собой и влияют на массовое сознание. Каждая из них ориентирована на свое видение российской идеи, но в их противоборствах и спорах уже прослеживаются определенные инварианты идей, признаваемые почти всеми политическими партиями. Ценность диалога и общественного согласия не принимаются только крайними, радикальными течениями, остальные же осознают опасные последствия силовых решений и революционных взрывов; большинство политических идеологий признают необходимость сохранения целостности страны, укрепления правопорядка, стимулирования производительного труда; существует в большей или меньшей степени согласие в необходимости плюрализма форм собственности и государственной регуляции рыночных отношений, в ценности единого правового пространства и защиты прав человека. Так что даже на уровне политически артикулированных идей прослеживается возможность определенного консенсуса относительно многих важных составляющих возможной интегративной идеологии.
Если сопоставить с этими инвариантными ценностями идею «локального обустройства», то можно констатировать, что если не целиком, то во многих своих аспектах она включает в себя эти инварианты.
Вместе с тем, идея «локального обустройства», хотя она по существу своему и соответствует потребностям и запросам постиндустриального развития страны, в своем первозданном виде вряд ли может быть воспринята массовым сознанием в качестве вдохновляющей «новой русской идеи». Для этого она должна обрести менее прагматичную и заземленную форму и некоторый глобальный масштаб.
Представляется, что такой масштаб можно было бы придать ей путем соединения с чем-то, вроде предложенной А.И.Солженицыным в качестве высшей ценности идеи сбережения народа. Ее можно было бы детализировать, представив как идею сбережения народа, сбережения страны (целостности России), сбережения и развития уникальной российской культуры.
В этой идее есть много достоинств. Она выступает альтернативой традиционному для нашего недавнего прошлого отношению к человеку как материалу, который может расходоваться в соответствии с теми или иными потребностями и целями государства.
В ней фиксируется особая ценность человека и культуры, что соответствует основным тенденциям постиндустриального развития, где акцент переносится от техноцентризма к антропо- и культуроцентризму, когда духовное развитие, воспитание и образование людей, наука и культура становятся главным ресурсом устойчивого цивилизационного развития.
В этой идее фиксируется значимость России и многонациональный российской культуры для всего человечества: подобно тому, как биосфера при исчезновении отдельных крупных биогеоценозов деградирует и распадается, так и мировая культура и цивилизация обрекают себя на вырождение при уменьшении некоторого порогового уровня разнообразия культур, выпадения из потока мирового развития крупных, исторически значимых ее структурных единиц (это общий закон устойчивого развития сложных систем).
Наконец, следует выделить особый пласт смыслов, содержащихся в идее сбережения народа и страны, значимых для решения стоящих перед Россией проблем внутреннего обустройства. Я обращал внимание еще в начале 90-х годов, сразу после распада СССР, что за Россией осталась громадная территория, а население уменьшилось почти вдвое. Для обороны страны, охраны ее границ, для хозяйственной деятельности и освоения огромных пространств за Уралом просто-напросто может оказаться недостаточным имеющихся людских ресурсов. К этому следует добавить, что демографическая ситуация в соседних с Россией странах азиатского региона такова, что ожидается в ближайшие 20 лет прирост населения, выводящих его общую численность за рубеж 5 миллиардов человек, причем вклад в этот рост будет внесен и приграничным с нами Китаем (сегодня его население составляет более 1,2 миллиарда человек, а прирост населения – 1% в год).
Стратегия нашего развития потребует освоения богатств Сибирского региона (это будут и запросы мирового рынка, куда включается наша экономика), а для этого, в свою очередь, потребуются дополнительные людские ресурсы. Идея сбережения народа с этой точки зрения предполагает особую государственную политику и общественную поддержку, направленную на охрану семьи, создание условий, которые смогли бы преодолеть крайне неблагоприятную демографическую тенденцию (катастрофическое уменьшение населения почти на 1,5% ежегодно), обеспечить решение проблемы переселенцев и беженцев (большинство из которых – квалифицированные специалисты) как важного дополнительного человеческого ресурса для устойчивого развития страны.
Особо следует обозначить включаемые в идею сбережения народа, страны и культуры ценности, ориентирующие на охрану природной среды как общего дома всех населяющих страну народов, на заботу о физическом и духовном здоровье людей, воспитание молодого поколения с ориентацией на духовные ценности и созидательный труд.
В этом пункте глобальная идея «сбережения» органично увязывается с идеей «локального обустройства». Они взаимно предполагают и дополняют друг друга; первая выступает в качестве формулировки высших целей и ценностей, а вторая в качестве стратегии их реализации.
Среди конкурирующих в современной России многочисленных проектов новой интегральной идеологии, сочетание двух этих идей выглядит достаточно перспективным, поскольку имея опору в складывающихся сегодня ожиданиях людей и состояниях общественного сознания, они, вместе с тем, могли бы стать одной из предпосылок благоприятного для страны сценария постиндустриального развития.
Опубликовано 22 февраля 2005 года
Новые статьи на library.by:
ФИЛОСОФИЯ:
Комментируем публикацию: Исторический вызов и проблема общенациональной идеи
подняться наверх ↑
ССЫЛКИ ДЛЯ СПИСКА ЛИТЕРАТУРЫ
По стандарту ВАК Республики Беларусь
Стандарт используется в белорусских учебных заведениях различного типа.
По ГОСТу Российской Федерации
Для образовательных и научно-исследовательских учреждений РФ
Прямой URL на данную страницу для блога или сайта
Полностью готовые для научного цитирования ссылки. Вставьте их в статью, исследование, реферат, курсой или дипломный проект, чтобы сослаться на данную публикацию №1109081708 в базе LIBRARY.BY.
подняться наверх ↑
ПАРТНЁРЫ БИБЛИОТЕКИ рекомендуем!
подняться наверх ↑
ОБРАТНО В РУБРИКУ?
Уважаемый читатель! Подписывайтесь на LIBRARY.BY в VKновости, VKтрансляция и Одноклассниках, чтобы быстро узнавать о событиях онлайн библиотеки.
Добавить статью
Обнародовать свои произведения
Редактировать работы
Для действующих авторов
Зарегистрироваться
Доступ к модулю публикаций