ФИЛОСОФИЯ (последнее)
Террор мета-принципиальности
Актуальные публикации по вопросам философии. Книги, статьи, заметки.
Е.Г. Соколов
Мировая культура XVII-XVIII веков как метатекст: дискурсы, жанры, стили. Материалы Международного научного симпозиума «Восьмые Лафонтеновские чтения». Серия “Symposium”, выпуск 26. СПб.: Санкт-Петербургское философское общество, 2002. С.18-21
[18]
Установка на мета-уровень (различные вариации с дано приставкой вроде метатекст, метанаррация, метапозиция, метапринцип и пр.) с середины 20 века стала, своего рода, навязчивой идеей всевозможных исследовательских программ, в особенности, в области гуманитарного знания. И это — не простая дань терминологической моде, «фишка» или «лейбл» современно стилистики. Возникшая необходимость подступиться к тому или иному предмету познания с яруса «мета» (метапозиционности), скорее всего, знаменует попытку наметить некий, принципиально иной по сравнению с классическими познавательным стратегиями, подход, подразумевающий в первую очередь разметку некоторых принципиальных моментов в изучаемом объекте, подойти к нему со стороны его структурного устроения, или, точнее, предустроения. Причем, дело касается не простого и формального постулирования, или формальной онтологизации, но и технологии процессуального разворачивая. Метафорически выражаясь, подобный подход предполагает вторжение «в глубину» без утраты «поверхности». Или, что тоже самое, «вытаскивание» масштабных структурных агрегатов и их редуцирование вплоть до элементарного уровня.
Опыт семиологических изысканий продемонстрировал весьма симптоматическую вещь, которая лишний раз доказала продуктивность подобных «метаусилий». А именно: фактическую невозможность онтологизировать автономность мета-принципов любого разряда, их чуть ли не полную зависимость («спаенность») от процедур, совершаемых на поверхности, в стихии реальности, без которых они лишаются всякого смысла и оборачиваются «пустой структурой». С некоторой натяжкой можно утверждать следующее: навязчивые попытки обратиться к метауровню, подойти к явлениям культуры с метапозиционности выступает одним из вариантов преодоления традиционной для европейской познавательной модели субъективно-объективной оппозиционности, и, шире, принципа бинарного оппозиционирования как такового, что позволяет, в свою очередь, задействовать как имманентные, так и трансцендентные разряды, соорудить из них некий методологический комплекс и разложить давно и вроде бы хорошо известный предмет по другим сечениям.
В этом отношение классическая эпоха — очень показательный пример. Даже не столько сама она, сколько способы ее изучения, расчленения, схватывания и инкорпорирования в другие культурные эпохи, общность с которыми ранее оставалась проблематичной. Закономерно, что и сам «европейский классический век» отнюдь не противится подобной метаинтервенции, ибо уже и сам в общих чертах определил как ракурс, так и характер тех процедур, что спустя примерно три века будут реализованы в развернутых постклассических познавательных моделях.
[19]
То, что в классическую европейскую эпоху культура зиждилась на определенном наборе метапринципов, жестко и четко просматриваемых даже в самых отдаленных или окраинных регионах — не новость. Это можно считать общим моментом конституирования любой культурной наличности как прошлых, до классических периодов, так и постклассических (или внеклассических). Тем ни менее, новация данного культурного периода была весьма существенна, ибо сама установка на метапринцип, или, если точнее, предустановка, декларативно и акцентировано отсылала совсем не в «запредельные горизонты», скрывающиеся под сенью тео-деклараций всякого рода. В том-то и дело: метапринципы устроения любого разряда культурной реальности изымались из юрисдикции неясной трансцендентности и, следовательно, осуществлялись — постулировались и реализовывались — вполне осознанно, намеренно опираясь на разветвленную систему кураторского мелочного водительства.
Соответственно, совокупное культурное операционно-процессуальное поле, или репертуар осуществляемых практик-Событий мог совершать уже как целенаправленная устремленность (во всяком случае — почитаться за таковую). Уточним, направленность принципиальную, или, если точнее — метапринципиальную. Не слепую, не хаотичную, не таинственную, но направляемую и регулируемую. Различие, таким образом, стало пролегать между спонтанным осуществление некоего принципа (пусть даже и улавливаемого, но не контролируемого «по понятию») и в принципиальным воплощение, либо неукоснительным исполнение постулированному не в трансцендентных этажах и не спущенного от туда директивно. Ближайшее последствие такой перегруппировки символического порядка явилось следующее: возможность схватить культуру как текст, или, что равносильно, представить культуру как метатекстуальное полотно, т.е., в более общем смысле, «породить культуру», довести ее до самосознания, назвать, определить, объективировать в разнообразных, в том числе и познавательных дискурсах. Излишне добавлять, что подобная установка на четко артикулированную мета-позиционность позволила не только сохранить терминологически трансцендентность, но и оккупировать ее, принудить обратиться напрямую к имманентности.
Опять-таки, не новостью является то, что мета-вариант «сквозной красной линии», способной «нанизать» разрозненные элементы. Оригинальность же классической эпохи состояла в том, что по сути дела текстовые программы — принудительность слова и речи по отношению «безбрежности фантазийной мысли» — стали выступать единственным критерием вхождения в реальность культуры, а сама культура стала выступать уникальным метатекстом. Поясним сказанное на очень выпуклом примере из недавнего прошлого: мысль (либо бессознательное) структурируется языком, речью, грамматически-синтаксически-лингвистическими правилами. Слово и речь могут выступать поэтому неким механизмом тотализации, не только захвативший не-свой регион реальности, но и постоянно терроризирующим
[20]
его, ибо даже право находиться в маргинальных отсеках культуры даруется лишь тем, что уже структурирован соответствующим образом, т.е. пусть негативно, отрицая и бунтуя, но продолжает реализовывать метапринципиальные установки.
Террор, разумеется, в данном случае не простая метафора, не только показатель свойственного любой культуре практике «выдавливания» инородного за свои пределы, но и детерминатив ситуации, когда иное, несогласное понуждается к согласию даже и тогда, когда оно находится в собственных пределах, не хочет или не может быть тем, кем ему предписывает метапринципиальность быть. Например — некультурой.
В качестве иллюстрации можно привести хрестоматийный случай «появления эстетики» в культуре с последующим использованием ее в качестве операционного регулятора-трансформатора, перемалывающего трансцендентность любой эпохи в послушную и контролируемую имманентность «художественного процесса». Или еще: расширение сферы дискурсивности, автономизация дискурса как такового, который становится со временем чуть ли ни единственной формой культурного проецирования. При таком развороте дискурс как раз и выступает привилегированным местом порождения метапринципов. Именно из дискурса они в последующем проецируются в текущую культурную наличность, превращая ее, наличность, в Дискурс.
Дело, однако, не ограничивается простым и механическим воплощением метамоделей. Сама реальность, или то, что обладает таким статусом благодаря именованию и указанию, также предварительно «подготавливается», культурно «обрабатывается», терроризируется не в меньшей степени. Поэтому «место встречи» моделей и реальности и не материально, и не идеально. Оно — культурно. Совмещая обе крайности в себе, оно, в тоже время, их и отрицает. Образованное же пространство — культурное пространство, — еще раз обратим внимание, полностью контролируемо и, в свою очередь, выступает контролером по отношению ко всем другим. Правила контролирует речь, а речь — реальность. Мир же превращается в текст, вне которого ничего в принципе существовать не может.
Некая «третья реальность», прокладка между оппозициями, равно присутствующая в них, их сопрягающая и удерживающая в тоже время их различенность. Но и — новый центр, из которого очень удобно осуществлять набеги в любую сторону. Самое же парадоксально состоит в том, что текст, в принципе, и идеологически, и риторически, и метафорически, вполне может обойтись без речи, речевого акта, но при этом — никогда «не обходится», всегда «вложен в речь». И таким образом получается, что сама речь оказывается зависимой от текстуальной метапринципиальности, позволяет бесконечно терроризировать себя, внушая себе мысль, что свобода от диктата покупается лишь тотальной самоутратой. Культура, вроде бы, «сама по себе», а потому, как кажется, вполне существует в виде перечня жанров, стилей, фактов, категорий, понятий, гносеологически статусов и онтологических
[21]
постулатов, фиксированных символов или просто — перечня вещей (если совсем просто — самих вещей). Но в тоже время она не может осуществляться никак иначе, нежели посредством событий, осознаваемых, направляемых, терроризируемых все теми же метапредустановками. В итоге же перед нами «всеобщий террор», «всеобщая круговая порука», одно зависит от другого и всем вместе — от всего же вместе. Как раз именно то, что нам и знакомо как европейская культура Нового времени, печальному закату которой все мы является невольными свидетелями.
Мировая культура XVII-XVIII веков как метатекст: дискурсы, жанры, стили. Материалы Международного научного симпозиума «Восьмые Лафонтеновские чтения». Серия “Symposium”, выпуск 26. СПб.: Санкт-Петербургское философское общество, 2002. С.18-21
[18]
Установка на мета-уровень (различные вариации с дано приставкой вроде метатекст, метанаррация, метапозиция, метапринцип и пр.) с середины 20 века стала, своего рода, навязчивой идеей всевозможных исследовательских программ, в особенности, в области гуманитарного знания. И это — не простая дань терминологической моде, «фишка» или «лейбл» современно стилистики. Возникшая необходимость подступиться к тому или иному предмету познания с яруса «мета» (метапозиционности), скорее всего, знаменует попытку наметить некий, принципиально иной по сравнению с классическими познавательным стратегиями, подход, подразумевающий в первую очередь разметку некоторых принципиальных моментов в изучаемом объекте, подойти к нему со стороны его структурного устроения, или, точнее, предустроения. Причем, дело касается не простого и формального постулирования, или формальной онтологизации, но и технологии процессуального разворачивая. Метафорически выражаясь, подобный подход предполагает вторжение «в глубину» без утраты «поверхности». Или, что тоже самое, «вытаскивание» масштабных структурных агрегатов и их редуцирование вплоть до элементарного уровня.
Опыт семиологических изысканий продемонстрировал весьма симптоматическую вещь, которая лишний раз доказала продуктивность подобных «метаусилий». А именно: фактическую невозможность онтологизировать автономность мета-принципов любого разряда, их чуть ли не полную зависимость («спаенность») от процедур, совершаемых на поверхности, в стихии реальности, без которых они лишаются всякого смысла и оборачиваются «пустой структурой». С некоторой натяжкой можно утверждать следующее: навязчивые попытки обратиться к метауровню, подойти к явлениям культуры с метапозиционности выступает одним из вариантов преодоления традиционной для европейской познавательной модели субъективно-объективной оппозиционности, и, шире, принципа бинарного оппозиционирования как такового, что позволяет, в свою очередь, задействовать как имманентные, так и трансцендентные разряды, соорудить из них некий методологический комплекс и разложить давно и вроде бы хорошо известный предмет по другим сечениям.
В этом отношение классическая эпоха — очень показательный пример. Даже не столько сама она, сколько способы ее изучения, расчленения, схватывания и инкорпорирования в другие культурные эпохи, общность с которыми ранее оставалась проблематичной. Закономерно, что и сам «европейский классический век» отнюдь не противится подобной метаинтервенции, ибо уже и сам в общих чертах определил как ракурс, так и характер тех процедур, что спустя примерно три века будут реализованы в развернутых постклассических познавательных моделях.
[19]
То, что в классическую европейскую эпоху культура зиждилась на определенном наборе метапринципов, жестко и четко просматриваемых даже в самых отдаленных или окраинных регионах — не новость. Это можно считать общим моментом конституирования любой культурной наличности как прошлых, до классических периодов, так и постклассических (или внеклассических). Тем ни менее, новация данного культурного периода была весьма существенна, ибо сама установка на метапринцип, или, если точнее, предустановка, декларативно и акцентировано отсылала совсем не в «запредельные горизонты», скрывающиеся под сенью тео-деклараций всякого рода. В том-то и дело: метапринципы устроения любого разряда культурной реальности изымались из юрисдикции неясной трансцендентности и, следовательно, осуществлялись — постулировались и реализовывались — вполне осознанно, намеренно опираясь на разветвленную систему кураторского мелочного водительства.
Соответственно, совокупное культурное операционно-процессуальное поле, или репертуар осуществляемых практик-Событий мог совершать уже как целенаправленная устремленность (во всяком случае — почитаться за таковую). Уточним, направленность принципиальную, или, если точнее — метапринципиальную. Не слепую, не хаотичную, не таинственную, но направляемую и регулируемую. Различие, таким образом, стало пролегать между спонтанным осуществление некоего принципа (пусть даже и улавливаемого, но не контролируемого «по понятию») и в принципиальным воплощение, либо неукоснительным исполнение постулированному не в трансцендентных этажах и не спущенного от туда директивно. Ближайшее последствие такой перегруппировки символического порядка явилось следующее: возможность схватить культуру как текст, или, что равносильно, представить культуру как метатекстуальное полотно, т.е., в более общем смысле, «породить культуру», довести ее до самосознания, назвать, определить, объективировать в разнообразных, в том числе и познавательных дискурсах. Излишне добавлять, что подобная установка на четко артикулированную мета-позиционность позволила не только сохранить терминологически трансцендентность, но и оккупировать ее, принудить обратиться напрямую к имманентности.
Опять-таки, не новостью является то, что мета-вариант «сквозной красной линии», способной «нанизать» разрозненные элементы. Оригинальность же классической эпохи состояла в том, что по сути дела текстовые программы — принудительность слова и речи по отношению «безбрежности фантазийной мысли» — стали выступать единственным критерием вхождения в реальность культуры, а сама культура стала выступать уникальным метатекстом. Поясним сказанное на очень выпуклом примере из недавнего прошлого: мысль (либо бессознательное) структурируется языком, речью, грамматически-синтаксически-лингвистическими правилами. Слово и речь могут выступать поэтому неким механизмом тотализации, не только захвативший не-свой регион реальности, но и постоянно терроризирующим
[20]
его, ибо даже право находиться в маргинальных отсеках культуры даруется лишь тем, что уже структурирован соответствующим образом, т.е. пусть негативно, отрицая и бунтуя, но продолжает реализовывать метапринципиальные установки.
Террор, разумеется, в данном случае не простая метафора, не только показатель свойственного любой культуре практике «выдавливания» инородного за свои пределы, но и детерминатив ситуации, когда иное, несогласное понуждается к согласию даже и тогда, когда оно находится в собственных пределах, не хочет или не может быть тем, кем ему предписывает метапринципиальность быть. Например — некультурой.
В качестве иллюстрации можно привести хрестоматийный случай «появления эстетики» в культуре с последующим использованием ее в качестве операционного регулятора-трансформатора, перемалывающего трансцендентность любой эпохи в послушную и контролируемую имманентность «художественного процесса». Или еще: расширение сферы дискурсивности, автономизация дискурса как такового, который становится со временем чуть ли ни единственной формой культурного проецирования. При таком развороте дискурс как раз и выступает привилегированным местом порождения метапринципов. Именно из дискурса они в последующем проецируются в текущую культурную наличность, превращая ее, наличность, в Дискурс.
Дело, однако, не ограничивается простым и механическим воплощением метамоделей. Сама реальность, или то, что обладает таким статусом благодаря именованию и указанию, также предварительно «подготавливается», культурно «обрабатывается», терроризируется не в меньшей степени. Поэтому «место встречи» моделей и реальности и не материально, и не идеально. Оно — культурно. Совмещая обе крайности в себе, оно, в тоже время, их и отрицает. Образованное же пространство — культурное пространство, — еще раз обратим внимание, полностью контролируемо и, в свою очередь, выступает контролером по отношению ко всем другим. Правила контролирует речь, а речь — реальность. Мир же превращается в текст, вне которого ничего в принципе существовать не может.
Некая «третья реальность», прокладка между оппозициями, равно присутствующая в них, их сопрягающая и удерживающая в тоже время их различенность. Но и — новый центр, из которого очень удобно осуществлять набеги в любую сторону. Самое же парадоксально состоит в том, что текст, в принципе, и идеологически, и риторически, и метафорически, вполне может обойтись без речи, речевого акта, но при этом — никогда «не обходится», всегда «вложен в речь». И таким образом получается, что сама речь оказывается зависимой от текстуальной метапринципиальности, позволяет бесконечно терроризировать себя, внушая себе мысль, что свобода от диктата покупается лишь тотальной самоутратой. Культура, вроде бы, «сама по себе», а потому, как кажется, вполне существует в виде перечня жанров, стилей, фактов, категорий, понятий, гносеологически статусов и онтологических
[21]
постулатов, фиксированных символов или просто — перечня вещей (если совсем просто — самих вещей). Но в тоже время она не может осуществляться никак иначе, нежели посредством событий, осознаваемых, направляемых, терроризируемых все теми же метапредустановками. В итоге же перед нами «всеобщий террор», «всеобщая круговая порука», одно зависит от другого и всем вместе — от всего же вместе. Как раз именно то, что нам и знакомо как европейская культура Нового времени, печальному закату которой все мы является невольными свидетелями.
Опубликовано 22 февраля 2005 года
Новые статьи на library.by:
ФИЛОСОФИЯ:
Комментируем публикацию: Террор мета-принципиальности
подняться наверх ↑
ССЫЛКИ ДЛЯ СПИСКА ЛИТЕРАТУРЫ
По стандарту ВАК Республики Беларусь
Стандарт используется в белорусских учебных заведениях различного типа.
По ГОСТу Российской Федерации
Для образовательных и научно-исследовательских учреждений РФ
Прямой URL на данную страницу для блога или сайта
Полностью готовые для научного цитирования ссылки. Вставьте их в статью, исследование, реферат, курсой или дипломный проект, чтобы сослаться на данную публикацию №1109053650 в базе LIBRARY.BY.
подняться наверх ↑
ПАРТНЁРЫ БИБЛИОТЕКИ рекомендуем!
подняться наверх ↑
ОБРАТНО В РУБРИКУ?
Уважаемый читатель! Подписывайтесь на LIBRARY.BY в VKновости, VKтрансляция и Одноклассниках, чтобы быстро узнавать о событиях онлайн библиотеки.
Добавить статью
Обнародовать свои произведения
Редактировать работы
Для действующих авторов
Зарегистрироваться
Доступ к модулю публикаций