ФИЛОСОФИЯ (последнее)
Культурная политика/программа в области гуманитарного знания
Актуальные публикации по вопросам философии. Книги, статьи, заметки.
Е.Г. Соколов
Методология гуманитарного знания в перспективе XXI века. К 80-летию профессора Моисея Самойловича Кагана. Материалы международной научной конференции. 18 мая 2001 г. Санкт-Петербург. Серия «Symposium». Выпуск №12. СПб.: Санкт-Петербургское философское общество, 2001. C. 139 — 149.
[139]
Говорить и рассуждать о современном гуманитарном знании, равно как и об его ведущей методологической стратегии, тем более в перспективе грядущего, даже уже грядшего так неожиданно 21 века, без предварительного, хотя бы поверхностного и «в общих чертах» уяснения себе, что собой это самое гуманитарное знания представляет в далеком-недалеком прошлом и в настоящем, невозможно. Поэтому, в немногих словах остановимся на данном вопросе.
Гуманитарное знание в горизонте эволюции познания
Если мы хотя бы бегло взглянем на сегодняшнее состояние исследуемой нами познавательной композиции, то открывшаяся картина будет безрадостна и уныла, не сказав — ужасающа, способная ввергнуть практически любого в нигилистский трепет отчаяния. В самом деле, система гуманитарного знания, развивающаяся в фарватере центральной для всей новоевропейской мета-познавательной установки на научно-позитивное моделирование, так же как и вся программа (не только познавательная, кстати сказать, но и более широкая социально-культурная, заявленная в каждом разделе и ярусе реальности) терпит, уже почти потерпела, полный крах, теснимая со всех сторон другими, альтернативными и более эффективными практиками. Когда-то, еще совсем недавно, тотально и безраздельно властвующая система организации познания по принципу «науки», узурпировавшая с помощью силовых властно-политических рычагов себе абсолютное (даже не приоритетное) право вещать от лица Истины-Добра-Красоты и устранившая всех конкурентов, ныне уже едва ли может считаться фаворитом общественной ориентации в данной сфере. Она разъедается как снаружи, так и изнутри, вытесняется с командных высот другими познавательными опытами, привыкает жить в цивилизованном состоянии демократического соперничества. Причем, тот отсек новоевропейской научной программы, что именуется гуманитарным знанием, находится еще в более жалком положении. Общие со всей гносеологической установкой беды усугуб-
[140]
ляются еще и рядом других неблагоприятных обстоятельств, так сказать, лично-исторического свойства.
А именно. Гуманитарно-познавательная система — это достаточно поздний подраздел научного знания, ставший активно разрабатываться в его, научного знания, легальных пределах и обретать там легитимные права с середины (в крайнем случае — со второй трети) 19 века и никак не раньше. С этого времени в рассматриваемой области стали целенаправленно применяться научно-познавательные техники, а сама она трансформировалась в механизм по беспрерывному производству благонадежных и социально востребованных инструментов. Вспомним, что как раз в данный исторический период появились и первые сомнения в безоговорочной приоритетности, по сравнению с другими моделями, научного способа артикуляции истины. Естественно, непродолжительность темпорального отрезка, а также постоянное и все время ускоряющееся «расслаивание» всего новоевропейского познавательного комплекса, параллельно происходившие его колебание и расшатывание, не позволили в полной мере сотворить безусловность и очевидность (хотя бы только в пределах данной, научной, стратегии) гуманитарного ансамбля, равно как и сочинить убедительную безапелляционность его «жизненно-необходимости». Хоть это и может прозвучать достаточно резко, но все же не будет особенным преувеличением нижеследующее утверждение. Не смотря на то, что как вся совокупность гуманитарного знания, так и его многочисленные, беспрерывно дробящиеся, разветвления-подразделения, обретая юридическое покровительство со стороны науки, получили, вроде бы, соответствующий статус, закрепленный в официальном номенклатурном списке-реестре, что означало, прежде всего, необходимость-возможность использование соответствующего инвентаря, а также возможность-необходимость функционировать по принятым здесь правилам (соответствующие репрезентативные и циркуляционные регламенты, определявшие стилистику ритуалов, жестов, поз, декламаций и дискурсивных цепочек), оно, гуманитарное знание, так и не состоялась как развернутая и начисто избавленная от привкуса двусмысленности научно-исследовательская практика. Как «технология жизни» — да, безусловно и в полном объеме. Но как безусловно приоритетная познавательная зона — ни в коем случае.
Лишним доказательством тому может служить предпринятые М. Фуко в середине и второй половине 60-х гг. ХХ века археологические изыскания в данной области («Слова и вещи. Археология гуманитарного знания», 1966 г.; «Археология знания», 1969 г.), итогом которых стала, в общем-то, неутешительная, хотя и прозвучавшая в устах автора достаточно оптимистически, констатация того, что данный род знания еще только самоопределяется, ищет свое законное место в ряду других наук, приглядывается к нему, приноравливается поудобнее устроиться на скользком «стыке», только
[141]
готовясь заявить о себе как о законном научном проекте (и как о достойной внимания области познания, кстати, тоже). Однако, умудренные четверть вековым отрезком времени, прошедшим с тех пор, мы уже можем заявить с более или менее уверенным пессимизмом: научно-гуманитарное знание, по от него независящим причинам (связанным с «общей расстановкой композиционных сил», о чем речь ниже), так и не состоялось, не сумело счастливо обрестись ни в том месте, на которое указал М. Фуко, ни в каком ином. Но самое ужасное и, одновременно, комическое состоит в том, что так и не появившись «в полном объеме», оно стало разлагаться-расслаиваться.
Толком не оформившись, не выработав своей суверенной мета-стратегии, не сумев организоваться вокруг единого безусловного каркаса, вся гуманитарная область так и повисла в неясной очерченности. Другими словами: не взирая на отчетливую, ясную и успешную социальную институализацию, собственно научной, столь же убедительной, институализации так и не случилось, что вполне закономерно. Списанное-слизанное в своем операционно-идеологическом модусе с других, более древних и социально утвержденных собратьев по научному лагерю («наук о природе»), даже некоторое время успешно работавшая в этом, «научно-природном», направлении, в собственной предметной области, в своих суверенных пределах, научно-гуманитарное знание оказалось совершенно бессильным в плане «добывания безусловной истины». Если же приглядеться «по существу» к его конститутивно иерархическому устроению и технологической оснастки, именно «с научно-позитивной точки зрения», так и вовсе — конфуз: полная неразбериха по всем позициям. Неясность и зыбкость предметного поля, рыхлость его подразделения (подполя бесконечно «наплывают» друг на друга, дробятся по разным основаниям и выкраиваются под различным углами), нечеткость иерархических каркасов, смешение тактик освоения, использования чужого инвентаря, отсутствие «едино»-сквозной предустановки — все это и многое другое едва ли позволяет с уверенностью утверждать, что перед нами четко организованный механизм, функционирующий по научной программе. Причем, именно эксплуатация чужих, выработанных и доказавших свою эффективность в негуманитарных отсеках, операционных моделей оказалась наиболее результативной. Что, в общем то, вполне объяснимо: система научного знания придумывалась не для сих, гуманитарных, областей, не их собиралась захватывать и осваивать в первую очередь, а потому имманентный системе стратегически-тактический, равно как и риторически-идеологический инструментарий — аппарат по инвестициям — подогнан под соответствующий, позитивно-эмпирический, субстрат. Разработка иного, суверенно-гуманитарного, инвентаря, пригодного для освоение собственных полей, неминуемо изменила бы окрас познавательной ориентации, сделала бы невозможным пребывание в научных широтах, или
[142]
взорвало бы всю установку изнутри. Говоря по простому: «если здесь — то только так», «если по другому — то в другом месте».
Так вот, так и не состоявшись, гуманитарная познавательная стратегия, как и любая система новоевропейского типа, начинает осыпаться, рассеиваться, расслаивается, дробиться, делая ставку на повсеместно внедряемый междисциплинаризм, будто бы способный уберечь от полного краха. Однако, само именование (меж-дисциплинарность) — уже уловка, лицемерный жест, позволяющий и еще раз выразить свою приверженность «незыблемой архаике», и скрыть весьма существенные, совсем иные, радикальные трансформации. Междициплинарность как принцип, как установка-ориентация, наконец как позиция — это устаревшее и бессмысленное именование, ничего не способное объяснить в повсеместно происходящих сегодня метаморфозах, тем паче — описать создавшуюся ситуацию. Ибо уже только полулегально узаконивается, пролонгируется и удерживается правомочность более или менее твердых дисциплинарных членений, будто бы первичность (даже если это только первичность дискурса или ментальной ориентации) и безусловность такого рода разделения-разнесения-иерархизации. Еще раз уточним: первичность, в данном случае, даже и чисто формальная (вербально-титульная), вроде бы изжитая и доказавшая в современных условиях свою принципиальную неэффективность, протаскивается здесь как своеобразная, пусть и чисто декламационно-номинальная, «точка отсчета», а значит — по сути дела сохраняется в полном объеме и участвует в распределении и упорядочивании отнюдь не фиктивного, а эффективного характера, ибо «задействована в процессе». Вероятно, на каком то этапе — когда существовал хотя бы нетвердый, в реальности всегда относительный и крайне абстрактный, декламационный суверенитет отдельных дисциплинариев — междисциплинаризм мог быть и актуальным, и позитивным. Но по отношению к сегодняшнему дню он, думается, неприемлем даже и как условная «историческая печка», от которой нам предстоит «на современном этапе отплясывать»: исток предопределяет и направление, и характер движения.
В том-то и дело, что сегодняшние и гуманитарная, и естественнонаучная познавательная практики ориентируются совсем на иные способы артикуляции, используют иные стратегически-тактические проектные модели, в рамках которых подобные масштабные, разделенные и разнесенные, более или менее устойчивые (или имеющие ясные контуры) дисциплинарные автономности «не предусмотрены», лишены смысла, принципиально отсутствуют, ибо трактуются как очень устаревшие и весьма затрудняющие движения стилистики. Локальные и адаптированные к конкретной контекстуальности ансамбли, нестабильные и переменчивые, без четких константных правил, вынесенных за их пределы но в них инкорпорированные в качестве им имманентных структурообразующих принципов, очень мобильные и
[143]
всякий раз составляемые из разнообразных, плавающих (т. е. не включенных в какие-либо монолитные образования), элементов, составленные и отформатированные «по данному случаю», структурированные под конкретный познавательные проект — все это совсем другое. Подобная стратегия — это не междисциплинаризм будь то старого, будь то нового типа. Это — принципиально иная, не научная и не позитивная, программная гносеологической организаци.
Такова ведущая, на сегодня, политика в области производства знания вообще. В том же самом направлении происходит развитие и более частного, гуманитарного, отсека. Следовательно, если говорить о перспективах на будущее (опираясь на опыт прошлого и контуры настоящего), то они в гуманитарной области таковы же, как и в любой другой: акцент и ставка делается на манифестированном безграничьи, мигрирующей ситуационности, очень зыбкой и уязвимой с точки зрения любых константных вопрошаний «о сути и истине как таковых». Если и междисциплинаризм, то — лишь в этом смысле, а не как первичная, хотя и чисто условная, монологичность-разграниченность, с последующем, реальным, операционным смешением. Точнее было использовать другую метафорическю формулировку: «принципиальная и тотальная маргинальность», где даже сама возможность артикулировать какую-либо устойчивую и разветвленную оппозиционность, что может выступить своеобразным «эпитемологическим априори», находится под полным запретом. Причем, маргинальность — самого разного разряда. И маргинальность исполнителей, тех, кто непосредственно задействован в процессе, и маргинальность используемого ими технологического инвентаря, и маргинальность осваиваемых полей. Иначе: маргинал — как конституционный принцип.
Надо сказать, что в случае с гуманитарным знанием ставка на маргинальность не выступает чем-то принципиально новым. Подобная благосклонность ко всякого рода «окраинности»/«пограничью» здесь всегда присутствовала, с самого начала и была, вероятно, детерминативом всей области в целом. Разумеется, неустойчивость и непроясненность пределов трактовалась в период «устойчивых дисциплинарных границ» как болезнь роста, как показатель того, что период «первоначального дележа территорий» еще не миновал. Отсюда — неразбериха, недоумение и нередкие укоризны: «Не в свой огород залетели!». Однако, предшествование, в нашем случае, плавно перешло в посшествование, а тенденция усилилась, став в последние десятилетия доминантной: философы исследуют искусство, искусствоведы философствуют, социология вторгаются в исторические пласты, лингвисты оккупируют социологические пространства, а историки пытается разрешить проблемы социально-прагматического плана.
Создавшаяся ситуация, конечно же, вызывает нарекания сторонников стерильной дисциплинарной разнесенности. Нередко поднимается вопрос о
[144]
правомочности, результативности да и самой возможности подобного вавилонского смешения, об легитимности (допустимости-позитивности) познавательного движения только в пределах одного (либо немногих, но все же автономных), четного обозначенного, дисциплинарного дискурса. Снисходительным улыбкам, высокомерным пожиманиям плеч, обвинениям в непрофессионализме и дилетантизме, в «ненаучности», адресованным братьям-гуманитариям, забежавших либо «по случаю», либо «на всегда» не в свой огород — несть числа. Возражать тут что-либо совершенно бессмысленно, обвинения абсолютно справедливо: и непрофессионально, и ненаучно.. Только — как первое, так и второе уже почти полностью ликвидировано как принцип. Ориентация же на подобные операционные механизмы — «не актуально» ( в плане «реального познавательного опыта», в плане же мумифицированной музейно-ориентированной «культурной резервации», декорирующий идеологический канон — все остается и останется неизменным). Кроме того, нельзя ведь с самого начала, загодя, отвергать возможность «приращения знания» и «добывания истины» иными, не собственно научными, способами — это исторически неверно, недемократично. Время безраздельного научно-позитивного террора, слава Богу, миновало. Да и в самой новоевропейской культурной модели не только наука участвовала в познании: даже в самые оголтелые позитивистско-рационалистические времена искусству, например, также приписывали весьма существенную гносеологическую функцию, не лишали ее голоса на собрании ученых мужей, хотя в тайном пристрастии к научной строгости-обоснованности художников никто никогда даже не подозревал.
Итак. Если еще раз и более кратко о перспективах гуманитарного знания можно сказать следующее. Смешение и перераспределение полей-стратегий, постепенная ликвидация дисциплинарно-профессионального членения. Либо сохранение плюро-именований только в качестве «таксономических этикеток». И только. Именно на этой стезе будут осуществляться самые впечатляющие проекты в гуманитарно-познавательной области. Но это еще не все. Кроме общенаучного аспекта есть и другой, предопределяемый не столько собственно системой знания, сколько более широкими культурно-историческими движениями.
Гуманитарное знание в горизонте социально-культурной эволюции
Напомним. Новоевропейский проект конституирования гуманитарного знания с самого начала ориентировался на захват иных, нежели позитивное научное знание, полей-сфер, он адресовался прежде всего эйдетической области. Потому то и было так сложно определиться как с собственной «физиогномикой», так и с собственной «мимикой». Именно в сторону данных горизонтов он и был мобилизован, их то и должен был атаковать. Как уже говорилось, ассортимент познавательных гуманитарных программ был по-
[145]
добран на манер легального на тот момент научно-позитивного механизма. Задача же все кампании состояла в том, чтобы совершать процедуры захвата эйдетических территорий, их перерабатывать и упорядочивать, перераспределять поля-зоны, вносить в них соответствующие структурообразующие инвестиция и, конечно же, в качестве итога, их подчиненить доминирующему, новоевропейскому, культурному регламенту. Т. е. речь шла о перекодировке (расщеплении, иерархизации, установлении связей-цепочек) данного разряда реальности [1].Потому то и любые потуги на реальность феноменологического свойства, притязания на них со стороны гуманитарных наук — неправомерны, беспочвенны и изначально были обречены на провал. Попытки же редуцировать до уровня реально-эмпирической контекстуальности, равно как и с ней соотнестись, либо под нее подладиться, вносили только сумятицу, неразбериху, портили все дело, умножая недоумения и обвинения коллег по познавательному цеху.
Итак, первичный импульс был направлен в сторону эйдетических зон и преследовал цель наладить в ней производство структурированных и просвеченных фикций. Это касалось как масштабных дисциплинарных гуманитарных проектов, обнимающих все научно-позитивное знание, вроде «науки наук» — философии, так и более локальных практик, сконструированных по отдельным, более частным разрядам-подразрядам, удерживаемым в позитивном модусе реальности, что в том или ином случае привлекали пристальное социальное внимание. Т. е. по тем эйдетическими подполями, что соответствовали уже разграниченным, закрепленным в тех или иных научно-позитивных поддисциплинариях, познавательным опытам, легально соотносимых с соответствующим полем-ярусом реальности. Если кратко: разработка эйдетики и позитивного знания-опыта вообще, и каждого его подразделения — в частности. Причем, эйдетика «всех позиций» комплексной диспозиции. И как она артикулируется в привилегированном на данный момент научно-познавательном регламенте. И как она формируется-репродуцируется-инсталируется-инвестируется на его, опыта, основе. И, что является едва ли не самым важным и ответственным, как она воздействует «в контексте антропологической реальности», формуя и формулируя ментальность, регулируя-направляя в нужном направлении зрение-слух.
Мета-позиция, весьма неудобная в реально-онтологическом плане, обрекающая гуманитариев на упреки коллег — непрекращающиеся ни на минуту обвинения в размытости, зыбкости, смутности и, как итоговый вер-
[146]
дикт, в ненаучности как всего гуманитарного здания, так и отдельных его подразделений, — оказалась в современной ситуации очень выигрышной. При соотнесении «всех недостатков» рассматриваемого комплекса с ведущими тенденциями широкого социально-культурного плана, нельзя не признать, что гуманитарная область, в общем и целом, оказалось чрезвычайно созвучна эпохе и общекультурной эволюции.
Поясним. Ставка на ликвидацию реальности (во всяком случае, в ее новоевропейской рационально-эмпирической трактовки) как онтологической, доминирующей и чуть ли не единственно легальной социальной константы, как организационного принципа; активизация деятельности по конституированию самодостаточных автономных фикций, их узаконивание и даже наделение статусом приоритетности; вытеснение и постепенная замена реальности хорошо технологически оснащенной (налаженной-обеспеченной) процессуальностью, обретшей уже четкие очертания отнологической доминации — все это уже хорошо известно и числится в качестве детерминативов современности. Подчеркнем лишь один, чрезвычайно важный для нашего разговора, момент. Речь идет, по существу, о процессуальности регулируемой, контролируемой, предсказуемой, уже просвеченной и подчиненной эйдетической сфере (которая, кстати сказать, может и не артикулироваться в форме громогласного лозунга, а только «подразумеваться», «светиться в делах»), что «накладывается» на первичную (с точки зрения новоевропейского культурного канона) реальность рационально-эмпирического свойства, никак с ней не пересекается (либо — через технологию организации), от нее независима и почти полностью от нее очищена, а значит — не боится конкурентных атак.
И в этом отношении гуманитарное знание оказалось, надо признаться, совершенно неожиданно, как раз в компании фаворитных познавательных практик. По сравнению же с другими собратьями по научно-позитивному познавательному бараку, позиция гуманитариев более удобная. Никакой особой перемены или существенной структурной переориентации не требуется вовсе. Дело касается только смены идеологической вывески и корректного, более соответствующего современной дазайнерской тенденции, именования» уже существующего здесь «положения вещей»[2]. Речь идет, по су-
[147]
ти дела, о легализации «имеющегося в наличии». Не «подтягиваться» вновь и вновь под научный шаблон, подправляя вылезающие «несураздности», — наука сама терпит крах — не подгонять «предметно-методологические режимы» под номенклатурно-позитивное устроение, а просто назвать «вещи своими именами» и со спокойной совестью, не мучаясь раскаянием за позорное пристрастие к «трансцендентности», окунуться в область фикций, чистых и абсолютных абстракций, коль скоро сама эта сфере оказалась вполне социально лояльной, уже не вызывает подозрений, но, напротив, активно «проталкивается».
Если же вдруг припадет охота или надобность редуцировать к феноменальной реальности (любой, и прошлой, и современно), то можно заняться разработкой технологических циркуляров, вполне схожих с теми, что сочиняются в любом другом разряде познавательно-практических оккупационных практик. Следовательно, мы с неизбежностью должны констатировать, что коль скоро речь заходит о Методологии, то она должна быть ликвидирована. Ликвидирована как константный детерменатив-признак, маркер соответствующего рода деятельности, в том числе, конечно же, и деятельности гуманитарно познавательной. И заменена конкретной технологией, соразмерной с реальным эйдетическим заданием.
Как у современной физики или современной химии, так и у современных истории и социологии и пр. не может быть своего, только ей присущего и полностью ею определяемого методологического устава, удерживаемого при любых операциях, совершаемых в ее пределах. При этом, данная установка совершенно не означает, что делать допустимо все, «что душе
[148]
угодно», «петь любую песню», повинуясь прихоти «левой ноги». Отнюдь. Оппозиция методологической строгости — не хаос или «пагуба безначалья». Но — внимании к «имманентности субстрата», которое включает и непредвзятость подходов, и мобильное реагировании за конкретный запрос, и в умение (терпение-желание) начинать «каждый раз заново». Иначе говоря, речь идет о разработке и освоении разнообразных техник организации конкретного эйдетического предприятия. Всегда фиктивных и факультативных, неуловимых и «не верифицируемых», но — просвеченных и контролируемых. И здесь у гуманитариев накоплен огромный опыт.
Если в более широком, «фундаментальном», плане, то относительно методологии гуманитарного знания можно сказать примерно следующее. Сегодня почти всегда допустимо вести разговор лишь о формулировании, артикуляции, констатировании и инвестировании в конкретный реестр реальности определенной эйдетической позиции. Или — конституировании эйдетической позиционности как технологии удержания того или иного отсека реальности (локальной процессуальности), как способа организации определенной, всегда условной, нефундаментальной, а потому принципиально и неистинной (при сем, не забудем, обязательно контролируемой), точки отсчета, необходимой при отслеживании происходящих при разворачивании субстрата девиальных отклонений. Своеобразная ситуационная калькуляция прерывов-сбоев, отрезков длительности, траекторий скольжения, полей пересечения, ансамблевых сочленений и пр. Причем, вся завязываемая в подобном случае эйдетическая интрига с неизбежностью — это также является «предусловием» культурной программы — будет реализацией не столько эффективности как таковой, сколько эффективно-обслуживающей процедурой чистой циркуляции (перемещения, расслоения- подвешивания, собирания-разбегания и пр.). В плане же сугубо дискурсивной, ее можно трактовать как обеспечение и эйдетики, и эстетики, с полностью отсутствующими как аксиологическими, так и гносеологическими признаками. Что-то наподобие знаменитой «игры в бисер».
Напоследок же можно высказать еще одно предположение. Совершенно очевидно, что возможность размежевания и автономизации внутри гуманитарного познавательного комплекса (по предмету ли, по методу ли, по какому либо еще признаку) упущена. Это — уже не актуально. Поэтому подразделение-дробление внутри комплекса едва ли произойдет. Скорее всего, будет существовать некий единый — более чем проблемный и двусмысленный, неясно мерцающий — блок «просто гуманитариев», которые время от времени, по тому или иному поводу будут собираться, дабы предоставить убедительно-прекрасную эйдетику конкретного разряда конкретной реакции-реальности.
Прообразом же такой мета-дисциплинарии, «просто гуманитарии», может служить, конечно же, культурология, занимающая во всем комплек-
[149]
се (если рассматривать его с позиции опытно-научного знания) абсолютную мета-фиктивную мета-позицию. Как совершенно номинальный идеологически-риторический жест-проект, культурология никогда не имела и не имеет какого-либо отношения к непосредственной реальности. Все недостатки и изъяны гуманитарного знания в культурологии усилены, утрированы, доведены до почти гротескного состояния, что, с одной стороны, ее вроде бы полностью дискредитирует, с другой же — оправдывает, предоставляя роскошный шанс встроиться в любую познавательную конструкцию, использовать ее в качестве агента любого, даже с очень не проясненной профессиональной ориентацией, комплекса практически в любой (научной/ненаучной, гуманитарной/негуманитарной) системе знания.
Примечания
[1] Следует напомнить, что столетием ранее аналогичная попытка уже предпринималась, был запущен соответствующий проект, который по сути дела захлебнулся, мутировав в совершенно иной дискурсивно-операционный порядок. Имеется в виду эстетическая баумгартнеровская программа по перековки и расчистки на манер рационально-эмпирического модуса «аффективно-чувственной» сферы.
Назад
[2] Опытно-позитивному знанию еще предстоит нелегка работа по переориентации своего «профессионального зрения» на иные горизонты. Процесс будет происходить, он уже начался, достаточно болезненно. В особенности это касается нашего отечества, где «научная общественность» все никак не может смириться с тем, что в силу «неблагоприятных обстоятельств» приходится отвлекаться от знакомых фундаментальных «высших» сфер, а то и вовсе о них забыть, и заниматься «низменной» «прикладнухой», поверхностной и ничтожной. Иначе говоря, вместо того, чтобы погрузиться благородную возвышенную онтологию, трагическая — сермяжная — необходимость вынуждает тратиться на «плебейскую» технологию. Хотя, если оставаться честными, то как раз здесь то и возникает шанс реально соприкоснуться с возлюбленной реальностью рационально-эмпирического свойства, прекратив, наконец, ей бравировать, и тем самым творя о ней «легенды и мифы». Создавшуюся ситуацию можно уподобить хорошо известному клише-аргументу: Дайте мне точку опоры и я переверну земной шар. Беда, ведь, конечно не в том, что данное утверждение неверно с тех или иных позиций, может быть оспорено, или опытно доказано/опровергнуто. Беда в том, что оно — бессмысленно, ибо такую точку никто никому никогда не предоставит, а потому перевернуть земной шар все равно не удастся. Следовательно, к чему «огород городить» и «множить глупости», от них — не тепло, ни холодно. Намного полезнее заняться поливкой-расчисткой того же самого огорода. Переориентация внимания с «отнологических статичных концептов» на те, что можно использовать при транспортировки-переворачивании реальных грузов, можно считать более перспективной познавательной задачей, в том числе, конечно же, и в фундаментально-научном отношении. А на этом пути у науки множество конкурентов: технологией организации жизненного пространства занимались раньше и занимаются сейчас самые разнообразные операторы-менеджеры, всякие «разношерстые» команды, далеко не всегда безоговорочно доверяющие академическим методикам и признающие их приоритет. Здесь кустари-одиночки, «научные дилетанты», так же весьма преуспели. С ними, увы, теперь пришло время считаться.
Методология гуманитарного знания в перспективе XXI века. К 80-летию профессора Моисея Самойловича Кагана. Материалы международной научной конференции. 18 мая 2001 г. Санкт-Петербург. Серия «Symposium». Выпуск №12. СПб.: Санкт-Петербургское философское общество, 2001. C. 139 — 149.
[139]
Говорить и рассуждать о современном гуманитарном знании, равно как и об его ведущей методологической стратегии, тем более в перспективе грядущего, даже уже грядшего так неожиданно 21 века, без предварительного, хотя бы поверхностного и «в общих чертах» уяснения себе, что собой это самое гуманитарное знания представляет в далеком-недалеком прошлом и в настоящем, невозможно. Поэтому, в немногих словах остановимся на данном вопросе.
Гуманитарное знание в горизонте эволюции познания
Если мы хотя бы бегло взглянем на сегодняшнее состояние исследуемой нами познавательной композиции, то открывшаяся картина будет безрадостна и уныла, не сказав — ужасающа, способная ввергнуть практически любого в нигилистский трепет отчаяния. В самом деле, система гуманитарного знания, развивающаяся в фарватере центральной для всей новоевропейской мета-познавательной установки на научно-позитивное моделирование, так же как и вся программа (не только познавательная, кстати сказать, но и более широкая социально-культурная, заявленная в каждом разделе и ярусе реальности) терпит, уже почти потерпела, полный крах, теснимая со всех сторон другими, альтернативными и более эффективными практиками. Когда-то, еще совсем недавно, тотально и безраздельно властвующая система организации познания по принципу «науки», узурпировавшая с помощью силовых властно-политических рычагов себе абсолютное (даже не приоритетное) право вещать от лица Истины-Добра-Красоты и устранившая всех конкурентов, ныне уже едва ли может считаться фаворитом общественной ориентации в данной сфере. Она разъедается как снаружи, так и изнутри, вытесняется с командных высот другими познавательными опытами, привыкает жить в цивилизованном состоянии демократического соперничества. Причем, тот отсек новоевропейской научной программы, что именуется гуманитарным знанием, находится еще в более жалком положении. Общие со всей гносеологической установкой беды усугуб-
[140]
ляются еще и рядом других неблагоприятных обстоятельств, так сказать, лично-исторического свойства.
А именно. Гуманитарно-познавательная система — это достаточно поздний подраздел научного знания, ставший активно разрабатываться в его, научного знания, легальных пределах и обретать там легитимные права с середины (в крайнем случае — со второй трети) 19 века и никак не раньше. С этого времени в рассматриваемой области стали целенаправленно применяться научно-познавательные техники, а сама она трансформировалась в механизм по беспрерывному производству благонадежных и социально востребованных инструментов. Вспомним, что как раз в данный исторический период появились и первые сомнения в безоговорочной приоритетности, по сравнению с другими моделями, научного способа артикуляции истины. Естественно, непродолжительность темпорального отрезка, а также постоянное и все время ускоряющееся «расслаивание» всего новоевропейского познавательного комплекса, параллельно происходившие его колебание и расшатывание, не позволили в полной мере сотворить безусловность и очевидность (хотя бы только в пределах данной, научной, стратегии) гуманитарного ансамбля, равно как и сочинить убедительную безапелляционность его «жизненно-необходимости». Хоть это и может прозвучать достаточно резко, но все же не будет особенным преувеличением нижеследующее утверждение. Не смотря на то, что как вся совокупность гуманитарного знания, так и его многочисленные, беспрерывно дробящиеся, разветвления-подразделения, обретая юридическое покровительство со стороны науки, получили, вроде бы, соответствующий статус, закрепленный в официальном номенклатурном списке-реестре, что означало, прежде всего, необходимость-возможность использование соответствующего инвентаря, а также возможность-необходимость функционировать по принятым здесь правилам (соответствующие репрезентативные и циркуляционные регламенты, определявшие стилистику ритуалов, жестов, поз, декламаций и дискурсивных цепочек), оно, гуманитарное знание, так и не состоялась как развернутая и начисто избавленная от привкуса двусмысленности научно-исследовательская практика. Как «технология жизни» — да, безусловно и в полном объеме. Но как безусловно приоритетная познавательная зона — ни в коем случае.
Лишним доказательством тому может служить предпринятые М. Фуко в середине и второй половине 60-х гг. ХХ века археологические изыскания в данной области («Слова и вещи. Археология гуманитарного знания», 1966 г.; «Археология знания», 1969 г.), итогом которых стала, в общем-то, неутешительная, хотя и прозвучавшая в устах автора достаточно оптимистически, констатация того, что данный род знания еще только самоопределяется, ищет свое законное место в ряду других наук, приглядывается к нему, приноравливается поудобнее устроиться на скользком «стыке», только
[141]
готовясь заявить о себе как о законном научном проекте (и как о достойной внимания области познания, кстати, тоже). Однако, умудренные четверть вековым отрезком времени, прошедшим с тех пор, мы уже можем заявить с более или менее уверенным пессимизмом: научно-гуманитарное знание, по от него независящим причинам (связанным с «общей расстановкой композиционных сил», о чем речь ниже), так и не состоялось, не сумело счастливо обрестись ни в том месте, на которое указал М. Фуко, ни в каком ином. Но самое ужасное и, одновременно, комическое состоит в том, что так и не появившись «в полном объеме», оно стало разлагаться-расслаиваться.
Толком не оформившись, не выработав своей суверенной мета-стратегии, не сумев организоваться вокруг единого безусловного каркаса, вся гуманитарная область так и повисла в неясной очерченности. Другими словами: не взирая на отчетливую, ясную и успешную социальную институализацию, собственно научной, столь же убедительной, институализации так и не случилось, что вполне закономерно. Списанное-слизанное в своем операционно-идеологическом модусе с других, более древних и социально утвержденных собратьев по научному лагерю («наук о природе»), даже некоторое время успешно работавшая в этом, «научно-природном», направлении, в собственной предметной области, в своих суверенных пределах, научно-гуманитарное знание оказалось совершенно бессильным в плане «добывания безусловной истины». Если же приглядеться «по существу» к его конститутивно иерархическому устроению и технологической оснастки, именно «с научно-позитивной точки зрения», так и вовсе — конфуз: полная неразбериха по всем позициям. Неясность и зыбкость предметного поля, рыхлость его подразделения (подполя бесконечно «наплывают» друг на друга, дробятся по разным основаниям и выкраиваются под различным углами), нечеткость иерархических каркасов, смешение тактик освоения, использования чужого инвентаря, отсутствие «едино»-сквозной предустановки — все это и многое другое едва ли позволяет с уверенностью утверждать, что перед нами четко организованный механизм, функционирующий по научной программе. Причем, именно эксплуатация чужих, выработанных и доказавших свою эффективность в негуманитарных отсеках, операционных моделей оказалась наиболее результативной. Что, в общем то, вполне объяснимо: система научного знания придумывалась не для сих, гуманитарных, областей, не их собиралась захватывать и осваивать в первую очередь, а потому имманентный системе стратегически-тактический, равно как и риторически-идеологический инструментарий — аппарат по инвестициям — подогнан под соответствующий, позитивно-эмпирический, субстрат. Разработка иного, суверенно-гуманитарного, инвентаря, пригодного для освоение собственных полей, неминуемо изменила бы окрас познавательной ориентации, сделала бы невозможным пребывание в научных широтах, или
[142]
взорвало бы всю установку изнутри. Говоря по простому: «если здесь — то только так», «если по другому — то в другом месте».
Так вот, так и не состоявшись, гуманитарная познавательная стратегия, как и любая система новоевропейского типа, начинает осыпаться, рассеиваться, расслаивается, дробиться, делая ставку на повсеместно внедряемый междисциплинаризм, будто бы способный уберечь от полного краха. Однако, само именование (меж-дисциплинарность) — уже уловка, лицемерный жест, позволяющий и еще раз выразить свою приверженность «незыблемой архаике», и скрыть весьма существенные, совсем иные, радикальные трансформации. Междициплинарность как принцип, как установка-ориентация, наконец как позиция — это устаревшее и бессмысленное именование, ничего не способное объяснить в повсеместно происходящих сегодня метаморфозах, тем паче — описать создавшуюся ситуацию. Ибо уже только полулегально узаконивается, пролонгируется и удерживается правомочность более или менее твердых дисциплинарных членений, будто бы первичность (даже если это только первичность дискурса или ментальной ориентации) и безусловность такого рода разделения-разнесения-иерархизации. Еще раз уточним: первичность, в данном случае, даже и чисто формальная (вербально-титульная), вроде бы изжитая и доказавшая в современных условиях свою принципиальную неэффективность, протаскивается здесь как своеобразная, пусть и чисто декламационно-номинальная, «точка отсчета», а значит — по сути дела сохраняется в полном объеме и участвует в распределении и упорядочивании отнюдь не фиктивного, а эффективного характера, ибо «задействована в процессе». Вероятно, на каком то этапе — когда существовал хотя бы нетвердый, в реальности всегда относительный и крайне абстрактный, декламационный суверенитет отдельных дисциплинариев — междисциплинаризм мог быть и актуальным, и позитивным. Но по отношению к сегодняшнему дню он, думается, неприемлем даже и как условная «историческая печка», от которой нам предстоит «на современном этапе отплясывать»: исток предопределяет и направление, и характер движения.
В том-то и дело, что сегодняшние и гуманитарная, и естественнонаучная познавательная практики ориентируются совсем на иные способы артикуляции, используют иные стратегически-тактические проектные модели, в рамках которых подобные масштабные, разделенные и разнесенные, более или менее устойчивые (или имеющие ясные контуры) дисциплинарные автономности «не предусмотрены», лишены смысла, принципиально отсутствуют, ибо трактуются как очень устаревшие и весьма затрудняющие движения стилистики. Локальные и адаптированные к конкретной контекстуальности ансамбли, нестабильные и переменчивые, без четких константных правил, вынесенных за их пределы но в них инкорпорированные в качестве им имманентных структурообразующих принципов, очень мобильные и
[143]
всякий раз составляемые из разнообразных, плавающих (т. е. не включенных в какие-либо монолитные образования), элементов, составленные и отформатированные «по данному случаю», структурированные под конкретный познавательные проект — все это совсем другое. Подобная стратегия — это не междисциплинаризм будь то старого, будь то нового типа. Это — принципиально иная, не научная и не позитивная, программная гносеологической организаци.
Такова ведущая, на сегодня, политика в области производства знания вообще. В том же самом направлении происходит развитие и более частного, гуманитарного, отсека. Следовательно, если говорить о перспективах на будущее (опираясь на опыт прошлого и контуры настоящего), то они в гуманитарной области таковы же, как и в любой другой: акцент и ставка делается на манифестированном безграничьи, мигрирующей ситуационности, очень зыбкой и уязвимой с точки зрения любых константных вопрошаний «о сути и истине как таковых». Если и междисциплинаризм, то — лишь в этом смысле, а не как первичная, хотя и чисто условная, монологичность-разграниченность, с последующем, реальным, операционным смешением. Точнее было использовать другую метафорическю формулировку: «принципиальная и тотальная маргинальность», где даже сама возможность артикулировать какую-либо устойчивую и разветвленную оппозиционность, что может выступить своеобразным «эпитемологическим априори», находится под полным запретом. Причем, маргинальность — самого разного разряда. И маргинальность исполнителей, тех, кто непосредственно задействован в процессе, и маргинальность используемого ими технологического инвентаря, и маргинальность осваиваемых полей. Иначе: маргинал — как конституционный принцип.
Надо сказать, что в случае с гуманитарным знанием ставка на маргинальность не выступает чем-то принципиально новым. Подобная благосклонность ко всякого рода «окраинности»/«пограничью» здесь всегда присутствовала, с самого начала и была, вероятно, детерминативом всей области в целом. Разумеется, неустойчивость и непроясненность пределов трактовалась в период «устойчивых дисциплинарных границ» как болезнь роста, как показатель того, что период «первоначального дележа территорий» еще не миновал. Отсюда — неразбериха, недоумение и нередкие укоризны: «Не в свой огород залетели!». Однако, предшествование, в нашем случае, плавно перешло в посшествование, а тенденция усилилась, став в последние десятилетия доминантной: философы исследуют искусство, искусствоведы философствуют, социология вторгаются в исторические пласты, лингвисты оккупируют социологические пространства, а историки пытается разрешить проблемы социально-прагматического плана.
Создавшаяся ситуация, конечно же, вызывает нарекания сторонников стерильной дисциплинарной разнесенности. Нередко поднимается вопрос о
[144]
правомочности, результативности да и самой возможности подобного вавилонского смешения, об легитимности (допустимости-позитивности) познавательного движения только в пределах одного (либо немногих, но все же автономных), четного обозначенного, дисциплинарного дискурса. Снисходительным улыбкам, высокомерным пожиманиям плеч, обвинениям в непрофессионализме и дилетантизме, в «ненаучности», адресованным братьям-гуманитариям, забежавших либо «по случаю», либо «на всегда» не в свой огород — несть числа. Возражать тут что-либо совершенно бессмысленно, обвинения абсолютно справедливо: и непрофессионально, и ненаучно.. Только — как первое, так и второе уже почти полностью ликвидировано как принцип. Ориентация же на подобные операционные механизмы — «не актуально» ( в плане «реального познавательного опыта», в плане же мумифицированной музейно-ориентированной «культурной резервации», декорирующий идеологический канон — все остается и останется неизменным). Кроме того, нельзя ведь с самого начала, загодя, отвергать возможность «приращения знания» и «добывания истины» иными, не собственно научными, способами — это исторически неверно, недемократично. Время безраздельного научно-позитивного террора, слава Богу, миновало. Да и в самой новоевропейской культурной модели не только наука участвовала в познании: даже в самые оголтелые позитивистско-рационалистические времена искусству, например, также приписывали весьма существенную гносеологическую функцию, не лишали ее голоса на собрании ученых мужей, хотя в тайном пристрастии к научной строгости-обоснованности художников никто никогда даже не подозревал.
Итак. Если еще раз и более кратко о перспективах гуманитарного знания можно сказать следующее. Смешение и перераспределение полей-стратегий, постепенная ликвидация дисциплинарно-профессионального членения. Либо сохранение плюро-именований только в качестве «таксономических этикеток». И только. Именно на этой стезе будут осуществляться самые впечатляющие проекты в гуманитарно-познавательной области. Но это еще не все. Кроме общенаучного аспекта есть и другой, предопределяемый не столько собственно системой знания, сколько более широкими культурно-историческими движениями.
Гуманитарное знание в горизонте социально-культурной эволюции
Напомним. Новоевропейский проект конституирования гуманитарного знания с самого начала ориентировался на захват иных, нежели позитивное научное знание, полей-сфер, он адресовался прежде всего эйдетической области. Потому то и было так сложно определиться как с собственной «физиогномикой», так и с собственной «мимикой». Именно в сторону данных горизонтов он и был мобилизован, их то и должен был атаковать. Как уже говорилось, ассортимент познавательных гуманитарных программ был по-
[145]
добран на манер легального на тот момент научно-позитивного механизма. Задача же все кампании состояла в том, чтобы совершать процедуры захвата эйдетических территорий, их перерабатывать и упорядочивать, перераспределять поля-зоны, вносить в них соответствующие структурообразующие инвестиция и, конечно же, в качестве итога, их подчиненить доминирующему, новоевропейскому, культурному регламенту. Т. е. речь шла о перекодировке (расщеплении, иерархизации, установлении связей-цепочек) данного разряда реальности [1].Потому то и любые потуги на реальность феноменологического свойства, притязания на них со стороны гуманитарных наук — неправомерны, беспочвенны и изначально были обречены на провал. Попытки же редуцировать до уровня реально-эмпирической контекстуальности, равно как и с ней соотнестись, либо под нее подладиться, вносили только сумятицу, неразбериху, портили все дело, умножая недоумения и обвинения коллег по познавательному цеху.
Итак, первичный импульс был направлен в сторону эйдетических зон и преследовал цель наладить в ней производство структурированных и просвеченных фикций. Это касалось как масштабных дисциплинарных гуманитарных проектов, обнимающих все научно-позитивное знание, вроде «науки наук» — философии, так и более локальных практик, сконструированных по отдельным, более частным разрядам-подразрядам, удерживаемым в позитивном модусе реальности, что в том или ином случае привлекали пристальное социальное внимание. Т. е. по тем эйдетическими подполями, что соответствовали уже разграниченным, закрепленным в тех или иных научно-позитивных поддисциплинариях, познавательным опытам, легально соотносимых с соответствующим полем-ярусом реальности. Если кратко: разработка эйдетики и позитивного знания-опыта вообще, и каждого его подразделения — в частности. Причем, эйдетика «всех позиций» комплексной диспозиции. И как она артикулируется в привилегированном на данный момент научно-познавательном регламенте. И как она формируется-репродуцируется-инсталируется-инвестируется на его, опыта, основе. И, что является едва ли не самым важным и ответственным, как она воздействует «в контексте антропологической реальности», формуя и формулируя ментальность, регулируя-направляя в нужном направлении зрение-слух.
Мета-позиция, весьма неудобная в реально-онтологическом плане, обрекающая гуманитариев на упреки коллег — непрекращающиеся ни на минуту обвинения в размытости, зыбкости, смутности и, как итоговый вер-
[146]
дикт, в ненаучности как всего гуманитарного здания, так и отдельных его подразделений, — оказалась в современной ситуации очень выигрышной. При соотнесении «всех недостатков» рассматриваемого комплекса с ведущими тенденциями широкого социально-культурного плана, нельзя не признать, что гуманитарная область, в общем и целом, оказалось чрезвычайно созвучна эпохе и общекультурной эволюции.
Поясним. Ставка на ликвидацию реальности (во всяком случае, в ее новоевропейской рационально-эмпирической трактовки) как онтологической, доминирующей и чуть ли не единственно легальной социальной константы, как организационного принципа; активизация деятельности по конституированию самодостаточных автономных фикций, их узаконивание и даже наделение статусом приоритетности; вытеснение и постепенная замена реальности хорошо технологически оснащенной (налаженной-обеспеченной) процессуальностью, обретшей уже четкие очертания отнологической доминации — все это уже хорошо известно и числится в качестве детерминативов современности. Подчеркнем лишь один, чрезвычайно важный для нашего разговора, момент. Речь идет, по существу, о процессуальности регулируемой, контролируемой, предсказуемой, уже просвеченной и подчиненной эйдетической сфере (которая, кстати сказать, может и не артикулироваться в форме громогласного лозунга, а только «подразумеваться», «светиться в делах»), что «накладывается» на первичную (с точки зрения новоевропейского культурного канона) реальность рационально-эмпирического свойства, никак с ней не пересекается (либо — через технологию организации), от нее независима и почти полностью от нее очищена, а значит — не боится конкурентных атак.
И в этом отношении гуманитарное знание оказалось, надо признаться, совершенно неожиданно, как раз в компании фаворитных познавательных практик. По сравнению же с другими собратьями по научно-позитивному познавательному бараку, позиция гуманитариев более удобная. Никакой особой перемены или существенной структурной переориентации не требуется вовсе. Дело касается только смены идеологической вывески и корректного, более соответствующего современной дазайнерской тенденции, именования» уже существующего здесь «положения вещей»[2]. Речь идет, по су-
[147]
ти дела, о легализации «имеющегося в наличии». Не «подтягиваться» вновь и вновь под научный шаблон, подправляя вылезающие «несураздности», — наука сама терпит крах — не подгонять «предметно-методологические режимы» под номенклатурно-позитивное устроение, а просто назвать «вещи своими именами» и со спокойной совестью, не мучаясь раскаянием за позорное пристрастие к «трансцендентности», окунуться в область фикций, чистых и абсолютных абстракций, коль скоро сама эта сфере оказалась вполне социально лояльной, уже не вызывает подозрений, но, напротив, активно «проталкивается».
Если же вдруг припадет охота или надобность редуцировать к феноменальной реальности (любой, и прошлой, и современно), то можно заняться разработкой технологических циркуляров, вполне схожих с теми, что сочиняются в любом другом разряде познавательно-практических оккупационных практик. Следовательно, мы с неизбежностью должны констатировать, что коль скоро речь заходит о Методологии, то она должна быть ликвидирована. Ликвидирована как константный детерменатив-признак, маркер соответствующего рода деятельности, в том числе, конечно же, и деятельности гуманитарно познавательной. И заменена конкретной технологией, соразмерной с реальным эйдетическим заданием.
Как у современной физики или современной химии, так и у современных истории и социологии и пр. не может быть своего, только ей присущего и полностью ею определяемого методологического устава, удерживаемого при любых операциях, совершаемых в ее пределах. При этом, данная установка совершенно не означает, что делать допустимо все, «что душе
[148]
угодно», «петь любую песню», повинуясь прихоти «левой ноги». Отнюдь. Оппозиция методологической строгости — не хаос или «пагуба безначалья». Но — внимании к «имманентности субстрата», которое включает и непредвзятость подходов, и мобильное реагировании за конкретный запрос, и в умение (терпение-желание) начинать «каждый раз заново». Иначе говоря, речь идет о разработке и освоении разнообразных техник организации конкретного эйдетического предприятия. Всегда фиктивных и факультативных, неуловимых и «не верифицируемых», но — просвеченных и контролируемых. И здесь у гуманитариев накоплен огромный опыт.
Если в более широком, «фундаментальном», плане, то относительно методологии гуманитарного знания можно сказать примерно следующее. Сегодня почти всегда допустимо вести разговор лишь о формулировании, артикуляции, констатировании и инвестировании в конкретный реестр реальности определенной эйдетической позиции. Или — конституировании эйдетической позиционности как технологии удержания того или иного отсека реальности (локальной процессуальности), как способа организации определенной, всегда условной, нефундаментальной, а потому принципиально и неистинной (при сем, не забудем, обязательно контролируемой), точки отсчета, необходимой при отслеживании происходящих при разворачивании субстрата девиальных отклонений. Своеобразная ситуационная калькуляция прерывов-сбоев, отрезков длительности, траекторий скольжения, полей пересечения, ансамблевых сочленений и пр. Причем, вся завязываемая в подобном случае эйдетическая интрига с неизбежностью — это также является «предусловием» культурной программы — будет реализацией не столько эффективности как таковой, сколько эффективно-обслуживающей процедурой чистой циркуляции (перемещения, расслоения- подвешивания, собирания-разбегания и пр.). В плане же сугубо дискурсивной, ее можно трактовать как обеспечение и эйдетики, и эстетики, с полностью отсутствующими как аксиологическими, так и гносеологическими признаками. Что-то наподобие знаменитой «игры в бисер».
Напоследок же можно высказать еще одно предположение. Совершенно очевидно, что возможность размежевания и автономизации внутри гуманитарного познавательного комплекса (по предмету ли, по методу ли, по какому либо еще признаку) упущена. Это — уже не актуально. Поэтому подразделение-дробление внутри комплекса едва ли произойдет. Скорее всего, будет существовать некий единый — более чем проблемный и двусмысленный, неясно мерцающий — блок «просто гуманитариев», которые время от времени, по тому или иному поводу будут собираться, дабы предоставить убедительно-прекрасную эйдетику конкретного разряда конкретной реакции-реальности.
Прообразом же такой мета-дисциплинарии, «просто гуманитарии», может служить, конечно же, культурология, занимающая во всем комплек-
[149]
се (если рассматривать его с позиции опытно-научного знания) абсолютную мета-фиктивную мета-позицию. Как совершенно номинальный идеологически-риторический жест-проект, культурология никогда не имела и не имеет какого-либо отношения к непосредственной реальности. Все недостатки и изъяны гуманитарного знания в культурологии усилены, утрированы, доведены до почти гротескного состояния, что, с одной стороны, ее вроде бы полностью дискредитирует, с другой же — оправдывает, предоставляя роскошный шанс встроиться в любую познавательную конструкцию, использовать ее в качестве агента любого, даже с очень не проясненной профессиональной ориентацией, комплекса практически в любой (научной/ненаучной, гуманитарной/негуманитарной) системе знания.
Примечания
[1] Следует напомнить, что столетием ранее аналогичная попытка уже предпринималась, был запущен соответствующий проект, который по сути дела захлебнулся, мутировав в совершенно иной дискурсивно-операционный порядок. Имеется в виду эстетическая баумгартнеровская программа по перековки и расчистки на манер рационально-эмпирического модуса «аффективно-чувственной» сферы.
Назад
[2] Опытно-позитивному знанию еще предстоит нелегка работа по переориентации своего «профессионального зрения» на иные горизонты. Процесс будет происходить, он уже начался, достаточно болезненно. В особенности это касается нашего отечества, где «научная общественность» все никак не может смириться с тем, что в силу «неблагоприятных обстоятельств» приходится отвлекаться от знакомых фундаментальных «высших» сфер, а то и вовсе о них забыть, и заниматься «низменной» «прикладнухой», поверхностной и ничтожной. Иначе говоря, вместо того, чтобы погрузиться благородную возвышенную онтологию, трагическая — сермяжная — необходимость вынуждает тратиться на «плебейскую» технологию. Хотя, если оставаться честными, то как раз здесь то и возникает шанс реально соприкоснуться с возлюбленной реальностью рационально-эмпирического свойства, прекратив, наконец, ей бравировать, и тем самым творя о ней «легенды и мифы». Создавшуюся ситуацию можно уподобить хорошо известному клише-аргументу: Дайте мне точку опоры и я переверну земной шар. Беда, ведь, конечно не в том, что данное утверждение неверно с тех или иных позиций, может быть оспорено, или опытно доказано/опровергнуто. Беда в том, что оно — бессмысленно, ибо такую точку никто никому никогда не предоставит, а потому перевернуть земной шар все равно не удастся. Следовательно, к чему «огород городить» и «множить глупости», от них — не тепло, ни холодно. Намного полезнее заняться поливкой-расчисткой того же самого огорода. Переориентация внимания с «отнологических статичных концептов» на те, что можно использовать при транспортировки-переворачивании реальных грузов, можно считать более перспективной познавательной задачей, в том числе, конечно же, и в фундаментально-научном отношении. А на этом пути у науки множество конкурентов: технологией организации жизненного пространства занимались раньше и занимаются сейчас самые разнообразные операторы-менеджеры, всякие «разношерстые» команды, далеко не всегда безоговорочно доверяющие академическим методикам и признающие их приоритет. Здесь кустари-одиночки, «научные дилетанты», так же весьма преуспели. С ними, увы, теперь пришло время считаться.
Опубликовано 22 февраля 2005 года
Новые статьи на library.by:
ФИЛОСОФИЯ:
Комментируем публикацию: Культурная политика/программа в области гуманитарного знания
подняться наверх ↑
ССЫЛКИ ДЛЯ СПИСКА ЛИТЕРАТУРЫ
По стандарту ВАК Республики Беларусь
Стандарт используется в белорусских учебных заведениях различного типа.
По ГОСТу Российской Федерации
Для образовательных и научно-исследовательских учреждений РФ
Прямой URL на данную страницу для блога или сайта
Полностью готовые для научного цитирования ссылки. Вставьте их в статью, исследование, реферат, курсой или дипломный проект, чтобы сослаться на данную публикацию №1109053338 в базе LIBRARY.BY.
подняться наверх ↑
ПАРТНЁРЫ БИБЛИОТЕКИ рекомендуем!
подняться наверх ↑
ОБРАТНО В РУБРИКУ?
Уважаемый читатель! Подписывайтесь на LIBRARY.BY в VKновости, VKтрансляция и Одноклассниках, чтобы быстро узнавать о событиях онлайн библиотеки.
Добавить статью
Обнародовать свои произведения
Редактировать работы
Для действующих авторов
Зарегистрироваться
Доступ к модулю публикаций