ФИЛОСОФИЯ (последнее)
Евгеника в советской науке 1920-х годов: на стыке биологического и гуманитарного знания
Актуальные публикации по вопросам философии. Книги, статьи, заметки.
Евгений Пчелов
Евгеника в советской науке 1920-х годов:
на стыке биологического и гуманитарного знания
Как известно, своим рождением «евгеника» обязана выдающемуся английскому учёному Фрэнсису Гальтону (1822-1911), двоюродному брату Чарльза Дарвина (это родство сыграло определённую роль в возникновении самуй евгеники)[1]. Разносторонний учёный-энциклопедист, Гальтон оставил яркий след в самых различных областях научного знания. Круг его интересов был чрезвычайно широк: как путешественник, географ и метеоролог он стал членом Лондонского Королевского общества, а затем обратился к изучению человеческой природы в разнообразных её проявлениях, при этом руководствуясь главной методологической установкой: «Пока феномены какой-нибудь отрасли знания не будут подчинены измерению и числу, они не могут приобрести статус и достоинство науки»[2]. С этой точки зрения он занимался целым спектром научных проблем в области психологии (пытался измерить функции психики, т.е. различных органов чувств человека (с помощью определения времени психических реакций) – это направление получило название «психометрия») и антропологии (антропометрия), физионимикой (в частности пытался сконструировать типичные лица представителей различных народов, носителей определённых психических особенностей, болезней и т.д., воссоздать достоверные портреты исторических деятелей – Александра Македонского, Наполеона и др.), явился одним из основателей дактилоскопии, интересовался вопросами цветозвуковых ассоциаций, а также многими другими антропологическими функциями и параметрами. Сами названия работ Гальтона свидетельствуют о его увлечённости точными, математическими данными: «Измерение характера» (1884), «Арифметика с помощью запаха» (1894) и т.д. Причём Гальтон сам сконструировал целый ряд приборов для своих исследований, проявив себя талантливым инженером-изобретателем. Это многообразие интересов не могло оставить в стороне и теорию естественного отбора, выдвинутую Дарвином и вызвавшую бурные научные дискуссии.
Вопросы наследственности человека оказались в поле внимания Гальтона с середины 1860-х годов. Под влиянием дарвиновских идей, он попытался применить эволюционную теорию к проблеме развития человека. В 1869 г. вышла его книга «Наследственный гений: исследование его законов и последствий»[3], основная идея которой была сформулирована уже в первых строках введения: «Природные способности человека являются у него путём унаследования при таких же точно ограничениях, как и внешняя форма и физические признаки во всём органическом мире. Следовательно, подобно тому как, несмотря на эти ограничения, с помощью тщательного подбора нетрудно получить такую породу лошадей или собак, в которой быстрота бега представляла бы качество не случайное, а постоянное, или добиться какого-либо иного результата в том же роде, — точно так же было бы делом вполне осуществимым произвести высокодаровитую расу людей посредством соответственных браков в течение нескольких поколений»[4]. Для обоснования своего тезиса Гальтон привёл широкие статистические и исторические обобщения, пытаясь показать наследуемость различных свойств человека, черт его характера, психических особенностей, таланта и одарённости в семьях известных государственных деятелей, полководцев, учёных, писателей и поэтов, музыкантов, художников и даже спортсменов (гребцов и борцов). Развивая свои идеи, Гальтон в 1883 г. предложил термин «евгеника», определив её как науку об улучшении человеческого рода. Этой проблематикой учёный занимался всю оставшуюся жизнь, опубликовав впоследствии ещё две основополагающие для этой области книги: «Природная наследственность» (1889) и «Очерки по евгенике» (1909).
Будучи убеждённым, что талант и вообще психические свойства человека так же наследственны, как и его физические особенности, Гальтон считал наследственность и естественный отбор главными факторами развития человека и общества. При этом роль наследственности для человека, по его мнению, значительно важнее роли среды. Гальтон в какой-то степени предвосхитил некоторые идеи генетики, ибо в наследование приобретённых признаков он не верил. Однако, по мысли учёного, природа с помощью естественного отбора действует медленно и жестоко. Поэтому, применив законы эволюционного учения к человеку, можно поставить перед ним задачу сознательного направления и ускорения своей эволюции и активно вмешиваться в ход эволюционного процесса, стремясь безболезненно достигнуть наибольшего совершенства человека как биологического вида. Таким образом евгеника мыслилась как бы эволюционной задачей человечества. Улучшение человеческого рода Гальтон полагал возможным путём увеличения численности даровитых людей. «Если бы одна двадцатая доля стоимости и труда, которые тратятся на улучшение пород лошадей и собак, была бы затрачена на улучшение человеческой расы, какую бы галактику гениев мы могли бы создать» — писал он[5]. В евгенике, «науке о благорождении», Гальтон видел своего рода прикладную отрасль знания, которая обязательно должна была стать для человечества руководством к действию. Тем не менее, как истинный учёный, Гальтон полагал необходимым прежде всего создать строго научную, теоретическую базу евгеники, для чего осуществить широкие исследования одарённости, особенностей психики, наследственных болезней и дефектов людей (последнее стало позднее предметом медицинской генетики). Сделать же это возможно, во-первых, путём изучения личных и семейных историй, т.е. применяя генеалогический метод, и во-вторых, с помощью статистических обобщений. Гальтон сам разработал довольно подробную анкету, которую разослал многим английским учёным. Результатом проведённого анализа стала книга «Английские люди науки» (1874), обобщившая большой эмпирический материал.
Разумеется, основоположник евгеники прекрасно осознавал те трудности, перед которыми стояло практическое осуществление евгенических задач. В человеческом обществе невозможна принудительная селекция, и потому Гальтон уповал прежде всего на просвещение в духе евгенических идей – на разум, а не на силу. Обычно евгенику подразделяют на отрицательную и положительную (или позитивную): если первая имеет целью препятствовать бракам, могущим дать дефективное или больное потомство (крайним своим проявлением это направление имело даже жёсткие меры вплоть до стерилизации больных, что впоследствии сыграло существенную роль в дискредитации евгенических идей), то вторая должна способствовать бракам, дающим здоровое и одарённое потомство, поощряя рождение как можно большего числа детей. Гальтон был сторонником именно второго пути. Он считал, что более важно увеличивать продуктивность «лучшей ветви» человечества, нежели подавлять продуктивность «дурной». При этом Гальтон вовсе не был приверженцем высших социальных классов, как его неоднократно впоследствии пытались предсталять: он лишь писал о разных классах вариационного ряда одарённости и в этом смысле выделял «высшие классы» – классы наиболее талантливых людей, представители которых могут принадлежать к самым разным социальным слоям.
Итак, основатель евгеники придавал наибольшее значение пропаганде евгенических идей. Тем самым в обществе должен был возникнуть своеобразный евгенический «энтузиазм», когда без помощи какого-либо евгенического законодательства люди сами смогут сознательно вводить евгенические принципы в свою жизнь. Евгеника представлялась Гальтону как новый моральный долг человечества и даже как своеобразная религия будущего. Подобный романтизм был характерен для многих приверженцев евгеники, особенно в начальный период её истории. Следует отметить, что в своей последней книге Гальтон показал себя и сторонником имперской идеи по отношению к своей родине. Поскольку Британия, по его мнению, выполняет важнейшую культурно-историческую миссию для всего мира, то именно её нации высокая человеческая порода особенно необходима.
Ещё при жизни Гальтона евгенические идеи обрели в Англии немалую популярность. Возникли первые научные структуры и общества: в 1904 г. Национальная евгеническая лаборатория при Лондонском университете (Гальтоновская лаборатория), которую возглавил ученик Гальтона математик, профессор университета Карл Пирсон (1857-1936)[6], в 1907 г. Общество евгенического воспитания в Лондоне, президентами которого были сам Гальтон, а после его смерти сын Чарлза Дарвина – Леонард Дарвин. О распространённости евгенических идей в английском обществе говорит хотя бы тот факт, что членами этого объединения являлись известные писатели Бернард Шоу и Герберт Уэллс. Пирсон осовал и первый журнал по евгенике – «Евгенические анналы» (впоследствии «Анналы генетики человека»). Евгеника шагнула и за пределы Британии: аналогичные организации и общества создавались во многих европейских странах и в США, созывались международные конгрессы по евгенике (в Лондоне в 1912 г., в Нью-Йорке в 1921 и 1932 гг.), а в ряде стран (Скандинавские государства, Великобритания, Германия, отдельные штаты США) нвчалось осуществление евгенических идей на практике[7]. Не осталась в стороне от этого движения и Россия[8].
В дореволюционной России евгеника широкого признания не нашла. Хотя у Гальтона был даже русский предшественник профессор В. М. Флоринский, опубликовавший книгу «Усовершенствование и вырождение человеческого рода» (1866), в которой поднял проблему гигиены брака, с целью предупреждения появления на свет больного потомства, это издание осталось практически незамеченным. Только на рубеже 1910-х – 1920-х гг. вопросы генетики и евгеники стали актуальны для отечественной науки, и во многом этот процесс был связан с личностью великого биолога, основателя российской генетики Николая Константиновича Кольцова (1872-1940). Нет необходимости подробно останавливаться на биографии этого выдающегося человека[9], но некоторые её аспекты заслуживают особого внимания. Кольцов происходил из той мещанско-купеческой среды, которая на рубеже 19-20 вв. дала в России целую плеяду выдающихся деятелей, с некоторыми из них Кольцова связывали отдалённые родственные отношения, в частности он доводился троюродным братом К. С. Станиславскому (Алексееву) и дальним родственником С. С. Четверикову. Это была очень инициативная, деятельная среда, представители которой отличались огромной активностью, большим энтузиазмом не только в коммерческом плане, но и в кульутрной и научной деятельности, и настойчивостью в осуществлении своих целей. Можно сказать, что несмотря на благотворное, положительное влияние своей семьи, Николай Константинович Кольцов всё-таки во многом «создал» себя сам. Он получил блестящее образование (Московский университет, где был одним из лучших учеников выдающегося биолога М. А. Мензбира, золотая медаль за дипломную работу, стажировка в лучших научных центрах за границей, в 1901 г. защита магистерской диссертации), причём его отличала неистребимая тяга к знаниям – настоящая жажда к познанию нового и стремление к той всеохватности, которая отличала лучшие умы российской науки, начиная с М. В. Ломоносова. Кольцов стал подлинным учёным-энциклопедистом, круг его интересов и научных занятий был необычайно широк и охватывал многие области естественнонаучного знания. В то же время Кольцов всегда оставался гуманистом с большой буквы, он верил в человека и разделял те убеждения, которые были характерны для значительной части тогдашней либеральной интеллигенции. Важно подчеркнуть, что Кольцов был человеком очень сильного характера, огромной силы воли и абсолютной честности. По своей природе он всегда оставался ноноконформистом, не желавшим мириться с тяжёлыми обстоятельствами и несправедливостью. Достаточно вспомнить, что во время декабрьских событий 1905 г. в Москве Кольцов отказался от защиты докторской диссертации (он получил докторскую степень только в 1935 г. hc), входил в революционный кружок под руководством П.К. Штернберга, предоставил помещение своей лаборатории для печатания листовок и сам опубликовал книжку «Памяти павших», посвящённую жертвам среди московского студенчества, доход от которой предназначался в помощь заключённым и амнистированным. Тогда произошёл конфликт с учителем М.А. Мензбиром (придерживавшимся скорее консервативных политических взглядов), у Кольцова отняли лабораторию и отказали в чтении лекций. В 1911 г. Кольцов окончательно покинул стены университета в знак протеста по поводу политики Л. А. Кассо (тогда же из университета ушёл и Мензбир). К тому времени учёный уже преподавал на Высших Женских курсах (куда позже пригласил и Мензбира) и в университете им. Шанявского. В 1916 г. Кольцову предложили место академика в Императорской Академии наук с тем условием, что он переедет в Петроград и возглавит там кафедру, но Кольцов отказался. В результате он был избран членом-корреспондентом, будучи только магистром зоологии (кажется, случай уникальный в истории Академии 19-20 вв.). Летом 1917 г. Кольцов организовал в Москве на частные средства небольшой поначалу Институт экспериментальной биологии, впоследствии перешедший в ведение Наркомздрава (в конце 1930-х гг. в период гонений на генетику кольцовский институт под новым названием «Институт цитологии, гистологии и эмбриологии» был переведён в подчинение АН). В первые годы советской власти Кольцов принимал участие в деятельности контрреволюционной подпольной организации «Национальный центр», раскрытой ВЧК в 1920 г., причём собрания организации происходили у него на квартире, а сам он являлся её казначеем – яркое свидетельство доверия к абсолютной честности этого человека. Кольцов был амнистирован, но своего характера и подхода к жизни не изменил. Романтик и подлинный энтузиаст науки он не мог не увлечься евгеникой, открывавшей перед человечеством, как казалось, новые, светлые перспективы. Евгенические идеи оказались созвучны той грандиозной задаче создания человека будущего, которой грезили в послереволюционные годы деятели новой, советской России, и потому евгеника обрела здесь для себя благодатную почву.
Летом 1920 г. Кольцов организовал в своём институте Евгенический отдел, а осенью того же года вместе с другими деятелями биологии и медицины создал Русское Евгеническое общество, которое и возглавил в качестве председателя. Постоянным органом общества стал «Русский евгенический журнал», семь томов (в 25-ти выпусках) которого увидели свет в 1922-1929 гг. Журнал издавался под редакцией Н. К. Кольцова, а позднее также под редакцией П. И. Люблинского и Ю. А. Филипченко. Первый выпуск журнала открывался программной статьёй самого Кольцова «Улучшение человеческой породы», в которой очерчивался круг проблем и задач евгеники как науки и намечались пути евгенических исследований в ближайшей перспективе.
В этой блестящей работе, написанной образным стилем и великолепным художественным языком, но в то же время с позиций строгой науки, Кольцов довольно подробно характеризует особенности евгеники как отрасли теоретического знания и те сложности, которые возникают на пути практического воплощения евгенических идей. Основная теоретическая посылка Кольцова состоит в следующем: «Порода всякого вида животных и растений, а в том числе и человека, может быть изменена сознательно, путём подбора таких производителей, которые дадут наиболее желательную комбинацию признаков у потомства. Для задачи действительно изменить, облагородить человеческий род, это – единственный путь, идя по которому можно добиться результатов»[10]. «Наука об улучшении пород животных, — отмечает учёный далее, — называется зоотехнией; наука об улучшении человеческой породы, обычно называемая евгеникой, может быть названа также антропотехнией, так как она является не более, как отделом зоотехнии»[11]. Не следует, однако, думать, что Кольцов придерживался столь вульгаризированного взгляда на евгенику – он писал об общих теоретических предпосылках: «по убеждению современного биолога, разведение новой породы или пород человека подчиняется тем же законам наследственности, как и у других животных, и что единственным методом этого разведения может служить лишь подбор производителей, а отнюдь не воспитание людей в тех или иных условиях, или те или иные социальные реформы или перевороты»; но прекрасно осознавал те трудности, которые ставят определённый барьер между евгеникой и зоотехнией. «Мы не можем ставить опытов, мы не можем заставить Нежданову выйти замуж за Шаляпина только для того, чтобы посмотреть, каковы у них будут дети», следовательно, возможен лишь путь наблюдения и описания. Но Кольцов, как истинный учёный, конечно, не мог ограничиться только изучением семейных историй, генеалогий или обработкой статистического материала («современная наука всегда стремится к тому, чтобы работать не с качествами, а с количествами»), он выдвинул и конкретную задачу, осуществимую в рамках лабораторной работы, — изучение наследственных химических свойств крови. Этот путь виделся ему одним из наиболее перспективных в данном направлении, открывающим новые возможности научного исследования антропогенетических закономерностей. Как гуманист, Кольцов не мог не задаться вопросом о целях и идеалах евгенического движения, о тех методах, с помощью которых они могут быть достижимы, и о морально-нравственной стороне теоретической и особенно практической (а евгеника мыслилась преимущественно как прикладная наука) евгеники. Он пытается описать тип того Homo sapientissimus, которого человечество должно создать в результате евгенической работы, но самую главную проблему видит в методе осуществления подбора. И здесь учёный выступает противником отрицательной (негативной) евгеники, доказывая, что её меры (прежде всего принудительная стерилизация) не могут дать ощутимых положительных результатов для евгенических задач в целом. «При проведении подобных законов в жизнь всякая государственная власть должна быть в высшей степени осторожной и не забывать, что истребляемый при помощи стерилизации или запрещения браков недостаток есть только отдельный признак, какогенические (отрицательные) свойства которого в некоторых индивидуальных случаях могут с избытком покрываться наличностью других евгенических признаков. Такого рода борьба с дурной наследственностью в руках неосторожной власти может стать страшным орудием борьбы со всем уклоняющимся в сторону от посредственности, и вместо евгении может привести к определённой какогении (ухудшению)»[12]. И далее: «Только в очень небольшом числе случаев полной дегенерации и наследственного идиотизма показание к стерилизации может быть достаточно прочно». Гораздо важнее «положительные меры», которые ведут к увеличению потомства от наиболее одарённых людей: «Лучший и единственный достигающий цели метод расовой евгеники, это – улавливание ценных по своим наследственным свойствам производителей: физически сильных, одарённых выдающимися умственными или нравственными способностями людей и постановка всех этих талантов в такие условия, при которых они не только сами могли бы проявить эти способности в полной мере, но и прокормить и воспитать многочисленную семью…» Здесь отвественность за такую политику должно взять на себя прежде всего само общество и государство: «Культурное государство должно взять на себя важную роль естественного подбора и поставить сильных и особенно ценных людей в наиболее благоприятные условия. Неразумная благотворительность приходит на помощь слабым. Разумное, ставящее определённые цели евгеники, государство должно прежде всего позаботиться о сильных и об обеспечении их семьи, их потомства»[13]. «Та нация, которая больше других умеет ценить свои таланты и научится достаточно рано ставить их в лучшие условия существования, даст человеку наибольшее число представителей наивысшего типа…» Кольцов рассуждает и о евгеническом значении таких явлений истории человеческого общества, как войны и революции. В частности, признавая «величайшее благодетельное последствие революции», открывающей широким слоям народа пути для самореализации в различных областях, он тем не менее отмечает и негативные её последствия в евгеническом смысле: «После революции, в особенности длительной, раса беднеет активными элементами… утратившая свои активные элементы раса вырождается, теряет свою самостоятельность, и сходит с арены прогрессивной эволюции человечества»[14].
Итак, взгляды Кольцова в значительной степени продолжали идеи основателя евгеники Гальтона. Как и Гальтон, он считал необходимым первоначально создать для евгеники серьёзную научную базу, а уже затем переходить к практике, как и Гальтон, отрицательно относился к запретительным и насильственным мерам, отдавая первенство просвещению, пропаганде евгенических идей и «положительной» евгенике, способствовавшей рождению улучшенного потомства. Кольцов осознавал всю грандиозность поставленной задачи, он понимал, что предстоящая огромная работа – на столетия, но цель евгеники виделась ему настолько благородной и величественной, что отношение к этой науке приобретало у Кольцова, как и у Гальтона, отчасти религиозный характер[15]. Цитируемая статья Кольцова заканчивалась словами: «Евгеника – религия будущего, и она ждёт своих пророков».
Одна из несомненных заслуг Кольцова в истории евгенического движения в СССР состоит в том, что ему удалось объединить вокруг этой идеи учёных не только различных «специальностей», но и разных теоретико-методологических взглядов, в том числе и внутри общей биологической парадигмы тогдашнего научного знания. Одним из ярчайших сторонников евгеники в 1920-х гг. был глава ленинградской школы генетиков Юрий Александрович Филипченко (1882-1930)[16]. Его жизненный путь не был столь бурным, как у Кольцова, в нём не было резких падений и взлётов, но это был подлинный пример не менее жертвенного служения науке. Филипченко происходил из семьи учёного-агронома (возможно, это и предопределило его дальнейшие научные интересы), окончил Петербургский университет, и на всю жизнь связал с ним свою судьбу. В 1913 г. молодой приват-доцент начал читать в университете первый в России курс генетики, а в 1917 г. защитил первую по генетике докторскую диссертацию и издал первый учебник (под названием «Наследственность»). В 1918 г. профессор Филипченко возглавил созданную им университетскую Лабораторию генетики и экспериментальной зоологии, которая вскоре была преобразована в первую в России кафедру генетики. Перу Филипченко принадлежит целый ряд классических учебников и монографий («Изменчивость и методы её изучения», «Частная генетика. Растения и животные», «Общедоступная биология», «Экспериментальная зоология» и др.), он был одним из самых талантливых популяризаторов биологической науки.
В сентябре 1920 г. Кольцов обратился к Филипченко с предложением сотрудничества в области евгенических исследований, тогда же было принято решение о самостоятельных действиях обоих учёных в Москве и Ленинграде[17], и в феврале 1921 г. Юрий Александрович организовал первоначально небольшое (всего трое сотрудников) Бюро по евгенике при КЕПС РАН. Комиссия по изучению естественных производительных сил России (КЕПС) при РАН была создана ещё до революции с целью изучения природных богатств России и ставила перед собой большей частью прикладные задачи. Уже то, что евгенические исследования организационно были подчинены именно КЕПС, недвусмысленно указывало на практический характер предполагавшейся работы. Бюро стало издавать свой печатный орган, который первоначально назывался «Известия Бюро по евгенике», с четвёртого номера – «Известия Бюро по генетике и евгенике», и наконец, с шестого номера – «Известия Бюро по генетике». Всего вышло восемь номеров этого издания (с 1922 по 1930 г.). Евгенические работы печатались только в первых трёх номерах. В дальнейшем основное направление исследований было существенным образом скорректировано. В апреле 1930 г. Бюро по генетике было преобразовано в Лабораторию генетики АН СССР, а затем в академический Институт генетики. В феврале 1924 г. Филипченко возглавил Ленинградское отделение Русского Евгенического общества и стал одним из редакторов «Русского евгенического журнала».
По своим взглядам Филипченко был «классическим» учёным-генетиком, в разгоревшейся в те годы научной дискуссии с неоламаркистами он горячо отстаивал приоритет наследственности по отношению к среде и отрицал возможность наследования приобретённых признаков: вместе с известнейшим генетиком Т. Морганом, в те годы работавшим в России, Филипченко написал великолепную книгу «Наследственны ли приобретённые признаки?» (Л., 1925). В области евгеники им были сформулированы следующие три задачи ставшие программой деятельности его Бюро: во-первых, тщательное научное изучение вопросов наследственности путём проведения анкетных опросов, обследований, экспедиций в определённые регионы и т.д.; во-вторых, распространение сведений о евгенике – популяризаторская работа; и в-третьих, консультирование по вопросам евгеники желающих вступить в брак и вообще всех интересующихся собственной наследственностью. Таким образом это был строго научный и очень сдержанный, максимально корректный подход к сложным и неоднозначно интерпретируемым евгеническим проблемам. Спокойная, уравновешенная, вдумчивая натура Филипченко противилась крайностям, вот почему он выступал решительно против каких бы то ни было резких мер, против отрицательной евгеники, а свой долг учёного видел прежде всего в кропотливой, серьёзной исследовательской работе и широкой пропаганде евгенических идей. В плане популяризации евгеники, пожалуй, ни один учёный не сделал так много, как Филипченко. Ему принадлежит целый ряд замечательных книг и брошюр, в которых ярко и доступно для широкого читателя излагаются основы евгенической науки: «Фрэнсис Гальтон и Грегор Мендель», «Что такое евгеника», «Как наследуются различные особенности человека», статья «Евгеника в школе» и в особенности книга «Пути улучшения человеческого рода: Евгеника» (Л., 1924), которая ждёт своего переиздания как замечательный памятник научной мысли. Евгенические исследования самого Филипченко и его сотрудников отличались тщательностью и исключительно научным подходом: он доверял только строго научным фактам, и его труды по генетике выполнены на базе огромного экспериментального материала – достаточно сказать, что одна из его лучших книг (опубликованная уже посмертно) посвящена генетике мягких пшениц, исследование которой потребовало огромного и кропотливого труда. В евгенике, конечно, эксперимент был невозможен, но Филипченко собрал, обобщил и проанализировал внушительный анкетный материал, разработав соответствующий вопросник и распространив его среди различных категорий населения Ленинграда. «Все наши выводы мы рассматриваем, как первое и наиболее грубое приближение к истине, — писал он: Среднее из десяти наблюдений много ценнее одного-единственного наблюдения или полного отсутствия наблюдений, хотя, конечно, ещё лучше сделать тысячу наблюдений. Но если этого сделать нельзя, то всякое число лучше его полного отстутствия»[18]. На основании этих исследований была в частности опубликована блестящая работа Ю.А. Филипченко, подготовленная совместно со своими аспирантами Т.К. Лепиным и Я.Я. Лусом, «Действительные члены Академии наук за последние 80 лет (1846-1924)»[19], и его же статья «Интеллигенция и таланты»[20]. В первой из них были представлены результаты комплексного исследования биографических и генеалогических данных о 150 академиках по различным параметрам, включая возраст избрания в члены РАН, продолжительность жизни, национальный состав, родственное окружение и т.д. Причём здесь же даются и родословные нескольких семей, давших нескольких выдающихся учёных каждая. В работе «Интеллигенция и таланты» Филипченко не только характеризует общее состояние интеллигенции в тот период, но и пишет о необходимости бережного отношения государства к интеллигенции и затрагивает, в частности, демографическую проблему, показывая сложное демографическое положение в СССР. Эти работы, по сути дела, были последними трудами Филипченко, связанными с евгеникой.
В евгеническом движении присутствовало и другое направление – требовавшее проведения довольно радикальных евгенических мер непосредственно на практике. Причём, надо заметить, что его сторонниками были люди зачастую прямо противоположных научных взглядов, такие как генетик А. С. Серебровский и ламаркист М. В. Волоцкой. Но в этом-то и проявился замечательный организационный талант Кольцова, сумевшего объединить вокруг евгеники представителей самых разных научных направлений, в том числе стоящих зачастую на противоположных теоретических платформах.
Александр Сергеевич Серебровский (1892-1948)[21] происходил из провинциальной интеллигентной семьи. Выпускник Московского университета, ученик Кольцова, он работал в различных научных и педагогических учреждениях Москвы (Институт экспериментальной биологии, научно-исследовательский институт зоологии МГУ, Московский зоотехнический институт, Биологический институт им. Тимирязева при Комакадемии). Круг его интересов был довольно широк, он много занимался вопросами селекции животных и в частности немало сил отдал изучению геногеографии кур. В то же время он был не чужд поэтического творчества и написал примечательную книгу «Биологические прогулки», в которой выразил своё глубоко одухотворённое отношение к природе. Академик ВАСХНИЛ (1935 г.), Серебровский был одним из учёных, восторженно приветствовавшим грандиозные социалистические преобразования новой власти, тем более, что ещё в 1917 г., служа в действующей армии на Кавказском фронте, он был одним из руководителей Совета солдатских депутатов в г. Трапезунд, а в 1930 г. стал кандидатом в члены ВКП(б). Столь бурная биография, большой исследовательский энтузиазм, сопряжённый с романтикой строительства «нового мира», конечно, отразился и на его научных взглядах. В евгенику Серебровский пришёл, вероятно, под влиянием Кольцова. Уже в 1922 г. в Русском евгеническом журнале появилась его статья «О задачах и путях антропогенетики»[22]. Сам термин, удачно предложенный Серебровским, впоследствии успешно прижился в науке (Серебровский вообще ввёл в научный обиход целый ряд терминов, в том числе «генофонд»). В ней учёный обозначил ближайшие задачи евгенических исследований, как детальное описание больших семей, причём не обязательно только талантливых, но и «рядовых» (и сам осуществил такое исследование на примере собственного рода), тщательное изучение тех областей, где «соприкосновение рас и племён сопровождается частой гибридизацией», стационарное изучение определённых местностей, рассчитанное на длинный ряд лет, так, чтобы каждый житель «подвергся самому детальному физическому и психическому описанию» — только такая организованная, коллективная работа и сможет создать для евгеники необходимую фактологическую базу. В отношении же взглядов Серебровского на проблему практического применения евгенических идей наибольший интерес представляет его статья «Антропогенетика и евгеника в социалистическом обществе», опубликованная уже на излёте евгенического движения[23]. Признавая евгенику прикладной частью антропогенетики, он отмечает, что мутационный процесс обуславливает непрерывное изменение генофонда человечества, причём груз вредных мутаций накапливается. В результате человечеству грозит вырождение, и предотвратить это возможно путём решительных и действенных мер. Общество должно быть организовано на научной основе, благо социалистическая революция открыла для этого неограниченные возможности. Любовь следует отделить от деторождения, а для улучшения человеческой породы нужно создать банк сперматозоидов от одарённых и лишённых наследственных болезней людей для широкомасштабного искусственного осеменения. Таким образом Серебровский по сути предложил организовать селекцию человека. По его мысли, евгеника могла бы стать действенным способом повышения производительных сил страны. «Если подсчитать, какое количество сил, времени, средств освободилось бы, если бы нам удалось очистить население нашего Союза от различного рода наследственных страданий, то, наверное, пятилетку можно было бы выполнить в 2 Ѕ года»[24] — за это образное, в какой-то мере поэтическое выражение Серебровский подвергся серьёзной критике. Революционный романтизм Серебровского был, впрочем, направлен на решение задач позитивной евгеники. Приверженцем же отрицательной евгеники в нашей стране стал оппонент Филипченко и Серебровского Михаил Васильевич Волоцкой, сотрудник Евгенического отдела кольцовского института[25]. Ламаркист по своим научным взглядам, он был убеждён в возможность наследования приобретённых признаков, а значит, в возможность создания нового человека, благодаря новым условиям жизни в советском обществе. Волоцкой развивал идею создания «пролетарской», биосоциальной евгеники, в которой важное место отводилось роли среды, однако, в ряду евгенистов он оказался в меньшинстве (о чём свидетельствуют дискуссии, проводившиеся тогда в печати и на публичных собраниях, как например, в Комакадемии в декабре 1926 г.)[26]. Волоцкой также был приверженцем отрицательной евгеники, вплоть до применения насильственной стерилизации, как метода предотвращения размножения наследственно дефективных, но и по этому вопросу он не нашёл широкой поддержке среди коллег по евгеническому «фронту»[27].
Приведённые примеры показывают разнообразие теоретико-методологических воззрений учёных, обратившихся к евгенике в 1920-х гг., и это, конечно, свидетельствует о большой популярности данного направления в тогдашнем научном мире, но важно подчеркнуть, что вокруг евгеники объединились не только биологи (прежде всего биологи-генетики), но и учёные других специальностей. Русское Евгеническое общество только в первый год своего существования объединило свыше 80-ти членов, и его состав в дальнейшем расширялся. Так, в 1924-1925 гг. было образовано отделение общества в Саратове, а в 1924 г., как уже говорилось, в Ленинграде. Организаторы общества считали необходимым привлечь к его работе психиатров, антропологов, медиков, демографов, историков, юристов (поскольку обсуждалась и проблема евгенического законодательства) и т.д. – тем самым евгеническое направление сразу приобрело полидисциплинарный характер, а возникавшее интеллектуальное «поле» становилось органичным для междисциплинарного синтеза. И действительно, если хотя бы кратко перечислить наиболее активных деятелей общества, авторов научных докладов и статей, очертить круг обсуждавшихся вопросов и проблем – мы увидим замечательное содружество учёных-«естественников» и гуманитариев, ставивших перед евгеникой самые широкие не только биологические, но и социально-культурные задачи. Среди руководителей общества, членов его Бюро – и видный психиатр, основатель отечественной генетики психических болезней, профессор Тихон Иванович Юдин (1879-1949)[28], и крупный антрополог, основоположник отечественной антропометрии, профессор Виктор Валерианович Бунак (1891-1979)[29]. В деятельности общества принимали участие такие известные учёные, как А. И. Абрикосов, В. М. Бехтерев, Г. И. Россолимо, Д. Д. Плетнёв, на его заседаниях можно было увидеть наркома Н. А. Семашко, большой интерес проявляли также А. В. Луначарский и М. Горький. На первых порах общество имело определённую поддержку властей, в лице того же Наркомздрава – евгенические задачи казались актуальными новому режиму. К сожалению, не все доклады, прозвучавшие на заседаниях общества, были опубликованы. Но даже перечень некоторых из них производит внушительное впечатление и разнообразием проблем и широтой научных подходов. Вот только несколько тем из отчёта первого года работы общества: Н. К. Кольцов «О наследственных свойствах крови», Т. И. Юдин «О близнецах и их значении в теории наследственности», В. В. Бунак «Война как биологический фактор в жизни современного общества», Г. В. Соболева «Критический реферат статьи проф. Васильева о причинах падения античной культуры», М. Н. Гернет «Плодоизгнание с социальной и юридической точки зрения», Т. И. Юдин «О движении народонаселения в период мировой войны», С. Я. Рабинович «О монголизме», Т. И. Юдин «Программа курса евгеники» и др. Среди статей, опубликованных в Русском Евгеническом журнале можно видеть, например, такие работы: Т. И. Юдин «Учение о конституциях в патологии и его значение для евгеники», М. В. Волоцкой «Антропотехнические проекты Петра I (историческая справка)», А. Г. Галачьян и Т. И. Юдин «Опыт наследственно-биологического анализа одной маньякально-депрессивной семьи», Б. Н. Маньковский «К наследственности параксизмального паралича», В. В. Бунак «К антропометрической характеристике потомства сифилитиков», Т. Морган «Наследственность у человека» и мн. др. На страницах журнала печатали рефераты наиболее интересных зарубежных изданий по генетике и евгенике (чему в немалой степени способствовали личные связи самого Кольцова и его поистине всемирная известность), программы зарубежных евгенических обществ, обзоры евгенического движения в мире.
Особенно хотелось бы остановиться на участии в обществе историков, причём специалистов в области генеалогии, оказавшейся как научное направление после 1917 г. в весьма тяжёлом положении. Генеалогия вполне оформилась как самостоятельная наука в старой России уже к началу XX в., но революционные события прервали её дальнейшее развитие. Объективно русская генеалогия начиналась как генеалогия дворянства, поскольку история именно этого сословия сохранила наибольшее число генеалогических источников и именно для этого сословия генеалогия была особенно значима, и хотя уже в начале XX в. русская генеалогия далеко «шагнула» за рамки дворянской корпорации, решая важнейшие исторические, источниковедческие и культурологические задачи, она продолжала восприниматься как наука «реакционная», особенно с началом советской власти. Часть специалистов покинула страну, иные скончались в годину лишений, и те немногие, кто остался в СССР, вынужден был перейти в другие сферы исторического знания. Евгеника стала одним из тех немногих спасительных уголков, где генеалогические знания были востребованы самой наукой, а возможность вести генеалогические исследования оказалась актуальной. Поэтому среди авторов Русского Евгенического журнала мы находим нескольких специалистов – генеалогов ещё с «дореволюционным стажем». В их числе непревзойдённый знаток дворянских родословных, москвовед и архивист Николай Петрович Чулков (1870-1940), преподаваший, кстати, генеалогию, наряду с другими «вспомогательными историческими дисциплинами», в начале 1930-х гг. в Историко-архивном институте; бывший статский советник Сергей Васильевич Любимов (1872-1935), бывший камер-юнкер Юрий Александрович Нелидов (1874-1934?) и др. В журнале было опубликовано более десятка интереснейших генеалогических работ, разумеется, существенных и для евгенических исследований[30]. Они во многом предвосхитили то, к чему русская генеалогия пришла только в конце XX века. В частности был введён учёт потомков и предков не только по мужской линии, но и по всем женским, появились «смешанные» родословные росписи и таблицы, изучалась общая генеалогическая картина того или иного рода, выявлялись характерные его антропологические, психологические и генетические особенности и т.д. Отдельные статьи посвящались наиболее интересным и талантливым родам, давшим сразу нескольких выдающихся представителей в тех или иных областях: Толстым (Н. П. Чулков), Аксаковым (А. С. Серебровский), Муравьёвым (Н. П. Чулков), семьям декабристов (В. Золотарёв), предкам и потомкам академика К.-Э. Бэра (Ю. А. Нелидов, Н. К. Эссен), предкам С. Ю. Витте (С. В. Любимов), Ч. Дарвина и Ф. Гальтона (Н. К. Кольцов) и др. Ярким примером такого интереснейшего исследования служит небольшая статья Ю. А. Нелидова «О потомстве барона Петра Павловича Шафирова», к которой приложена уникальная генеалогическая таблица. Среди потомков выдающегося петровского сподвижника в ней указаны братья Виельгорские, С. Ю. Витте, Е. П. Блаватская, братья С. Н. и Е. Н. Трубецкие, кн. П. А. Вяземский, даже один из убийц Распутина утончённый аристократ кн. Ф. Ф. Юсупов и целый ряд других, не менее интересных личностей. В. Золотарёв построил восходящие родословные (по всем линиям) Пушкина, Льва Толстого, Чаадаева, Самарина, Герцена, Кропоткина и кн. С. Н. Трубецкого, на материале которых изучил возможные наследственные черты тех или иных родов, проявившиеся в их замечательных предках. Однако не следует думать, что только дворянские семьи, генеалогия которых была наиболее хорошо изучена, становились объектом исследований членов Русского Евгенического общества. Глава общества Н. К. Кольцов опубликовал интереснейшую работу «Родословные наших выдвиженцев», где собрал и проанализировал свидетельства о предках М. Горького, Ф. И. Шаляпина, Л. М. Леонова и некоторых других деятелей, проиллюстрировав тем самым генетическое богатство всех российских сословий.
Деятельность Русского Евгенического общества вместе со всем евгеническим направлением в СССР стала постепенно затухать к концу 1920-х гг. Количество статей в журнальных номерах уменьшилось, почти исчезла хроника работы общества, и изменился даже внешний вид обложки – на смену выполненной в художественном стиле начала 20-х гг. и украшенной даже генеалогической таблицей родства Дарвина и Гальтона пришла сухая казёнщина, абсолютно невыразительная и выхолощенная. Несмотря на то, что в 1928 г. под руководством Кольцова в Москве было организовано Общество по изучению расовой патологии и географического распространения болезней, тематика работы которого в какой-то степени была созвучна евгеническим исследованиям, научный «евгенический энтузиазм» стал пропадать. Причин тому было несколько. Эволюционировали взгляды самих руководителей евгенического движения. Так, Николай Константинович Кольцов, быть может под воздействием внешних обстоятельств, всё больше склонялся к признанию важности для становления человека роли среды. Он даже ввёл специальный термин «евфеника», которым обозначил улучшение фенотипических свойств человека с помощью среды, и к которой относил вопросы гигиены, физкультуры, профилактики, охраны материнства и младенчества, воспитания, обучения. Статья Кольцова о евфенике была даже в 1929 г. помещена в один из томов «Большой медицинской энциклопедии» (из последующих изданий этот термин исчез). «Евфеника требует, — писал Кольцов — чтобы каждый ребёнок был поставлен в такие условия воспитания и обучения, при которых его специальные наследственные способности нашли бы наиболее полное и наиболее ценное выражение в его фенотипе»[31]. Евгенические идеи вызывали бурные дискуссии в научном и околонаучном сообществе, неоламаркисты критиковали генетиков за недооценку новых социальных условий в процессе формирования личности, в то же время жёсткой критике подверглись мысли о возможности принудительной селекции в человеческом обществе. Такого накала страстей, да ещё особенно тогда, когда в научные споры вмешивались посторонние для науки политизированные и идеологизированные факторы, могли выдержать немногие. После критики своей работы «Интеллигенция и таланты» свернул евгенические исследования Филипченко и вскоре ленинградское Бюро полностью перепрофилировало свою деятельность. Кроме того, следует учитывать, что в те годы евгенические задачи ставились некоторыми зарубежными обществами, как например, немецким обществом расовой гигиены, в плоскость в основном негативной евгенической политики с чётко выраженным националистическим оттенком. В Русском Евгеническом журнале издавались программы таких обществ, и это также могло вызвать негативную реакцию. Подобным образом объяснял закрытие общества и сам Н. К. Кольцов: «Когда в Германии проявились первые признаки фашизма, я резко оборвал евгенику сам, без каких бы то ни было внешних давлений, закрыл Евгеническое общество, прекратив издание журнала, закрыл евгенический отдел в институте»[32]. Но нужно учитывать и общую ситуацию в СССР в конце 1920-х гг. – в преддверии года «великого перелома» государство повело наступление на относительно свободную научную мысль и большинство научных обществ в те годы было закрыто. Исследования по антропогенетике проводились ещё некоторое время в Медико-биологическом (с 1935 г. Медико-генетический) институте, которым руководил С.Г. Левит (1894-1938), впоследствии репрессированный.
В 1930-х гг. евгеника ставилась в вину в своё время «отдавшим ей дань» учёным. Это обвинение, как страшный жупел, использовалось в развернувшейся борьбе с генетиками. А. С. Серебровскому пришлось несколько раз каяться в «содеянном»: «Наиболее ясны для всех, даже не для биологов мои ошибки в области евгеники, когда я упустил из виду обстановку, в которой она родилась в качестве науки в Западной Европе…» — говорил он на общем собрании Комакадемии ещё в 1931 г.[33] Замечательного учёного можно понять: в обстановке травли сложно отстаивать прежние взгляды, а в конце 1930-х гг. Серебровского постигли новые беды: были арестованы двое его братьев, его самого исключили из кандидатов в члены ВКП(б), а наборы двух его фундаментальных книг были рассыпаны. Тем более удивительной в тех невообразимо тяжёлых условиях выглядит позиция Н. К. Кольцова. В 1937 г. на собрании актива президиума ВАСХНИЛ от него потребовали публично отречься от своих «заблуждений». Ответ Кольцова прозвучал ошеломляюще: «Я не отрекаюсь от того, что говорил и писал, и не отрекусь, и никакими угрозами вы меня не запугаете. Вы можете лишить меня звания академика, но я не боюсь, я не из робких»[34]. А в 1939 г. на общем собрании коллектива своего института перед лицом комиссии президиума АН СССР повторил: «Я ошибался в жизни два раза. Один раз по молодости лет и неопытности неверно определил одного паука. В другой раз такая же история вышла с ещё одним представителем беспозвоночных. До 14 лет я верил в Бога, а потом понял, что Бога нет, и стал относиться к религиозным предрассудкам, как каждый грамотный биолог. Но могу ли я утверждать, что до 14 лет ошибался? Это была моя жизнь, моя дорога, и я не стану отрекаться от самого себя»[35].
С евгеникой, как и с генетикой, в Советском Союзе было покончено. Извращение евгенических идей в Германии и других странах дискредитировало это научное направление. Работы по медицинской генетике возобновились только после Второй мировой войны. В нашей стране единственным продолжателем Кольцова в послевоенные годы оказался выдающийся генетик Владимир Павлович Эфроимсон (1908-1989), чьи капитальные труды по этим проблемам были изданы уже после его смерти[36].
--------------------------------------------------------------------------------
[1] Единственная на русском языке научная биография Гальтона принадлежит перу И. И. Канаева (Канаев И. И. Фрэнсис Гальтон. Л., 1972). Книга того же автора, посвящённая истории евгеники, как самостоятельного направления научной мысли, к сожалению, так и не была опубликована.
[2] Канаев И. И. Указ. соч., с. 70.
[3] Единственная из книг Гальтона, переведённая на русский язык и изданная в России в 1875 г. под названием «Наследственность таланта. Законы и последствия». Следующее её издание появилось только в 1996 г.
[4] Гальтон Ф. Наследственность таланта. М., 1996. С. 6.
[5] Канаев И. И. Указ. соч., с. 25.
[6] Пирсону принадлежит фундаментальная трёхтомная биография Гальтона «The Life, letters and labours of Francis Galton» (Cambridge, Vol. 1, 1914, Vol. 2, 1924, Vol. 3a,b, 1930), до сих пор остающаяся самым подробным жизнеописанием этого учёного.
[7] Истории евгеники в европейских странах и США посвящено значительное число исследований иностранных авторов, основную библиографию см.: Колчинский Э. И. В поисках советского «союза» философии и биологии (дискуссии и репрессии в 20-х – начале 30-х гг.). СПб., 1999. С. 146-147.
[8] Об истории евгеники в СССР см.: Graham L. Science and Values. The Eugenics Movement in Germany and Russia in the 1920’s // The American Historical Review. Vol. 82, 1977. P. 1133-1164; Adams M. Eugenics in Russia. 1900-1940 // The Wellborn Science. Eugenics in Germany, France, Brazil and Russia. N-Y, Oxford, 1990. P. 153-216; Конашев М. Б. Бюро по евгенике (1922-1930) // Исследования по генетике: К 75-летию кафедры генетики и селекции СпбГУ. Вып. 10. СПб., 1994. С. 22-28; Александров Д. А. Особенности Петрограда-Ленинграда как центра развития евгеники // Наука и техника: вопросы истории и теории. № 10, 1996; Колчинский Э. И. Указ. соч., с. 113-119; и работы, указанные в след. прим.
[9] См. о нём: Астауров Б. Л., Рокицкий П. Ф. Николай Константинович Кольцов. М., 1975; Астауров Б. Л. Николай Константинович Кольцов: Биобиблиографический указатель. М., 1976; Полынин В. М. Пророк в своём Отечестве. М., 1969; Бабков В. В. Московская школа эволюционной генетики. М., 1985; Гайсинович А. Е., Россиянов К. О. «Я глубоко убеждён, что я прав…» Н.К. Кольцов и лысенковщина // Природа. № 5, 1989. С. 86-95; Бабков В. В. Н. К. Кольцов и его институт в 1938-1939 гг. // Онтогенез. Т. 23, № 4, 1992. С. 443-459; великолепная биография в кн.: Сойфер В. Н. Власть и наука: Разгром коммунистами генетики в СССР. М., 2002. С. 402-437; и очерк в кн.: Шноль С. Э. Герои, злодеи, конформисты российской науки. М., 2001. С. 143-169.
[10] Кольцов Н. К. Улучшение человеческой породы // Русский евгенический журнал (далее - РЕЖ). Т. 1. Вып. 1. 1922. С. 4.
[11] Там же, с. 8.
[12] Там же, с. 19.
[13] Там же, с. 20.
[14] Там же, с. 25.
[15] При этом Кольцов понимал религию в данном случае очень широко, как некий общий идеал человечества, и в этом смысле считал религиозной идеей также и идеи социализма.
[16] О нём см.: Медведев Н. Н. Юрий Александрович Филипченко. М., 1978. Список трудов учёного см. в кн.: Филипченко Ю. А. Эволюционная идея в биологии: Исторический обзор эволюционных учений XIX в. М., 1977.
[17] Медведев Н. Н. Указ. соч., с. 44.
[18] Цит. по: Медведев Н. Н. Указ. соч., с. 46.
[19] Лепин Т. К., Лус Я. Я., Филипченко Ю. А. Действительные члены Академии наук за последние 80 лет (1846-1924) // Известия Бюро по евгенике. № 3. Л., 1925. С. 3-82.
[20] Филипченко Ю. А. Интеллигенция и таланты // Там же. № 3, 1925. С. 83-101.
[21] Его биографию см.: Асланян М. М., Варшавер Н. Б., Глотов Н. В., Маневич Э. Д., Орлов А. С., Серебровский Л. А. Александр Сергеевич Серебровский. М., 1993.
[22] Серебровский А. С. О задачах и путях антропогенетики // РЕЖ. Т. 1. Вып. 2. С. 107-116.
[23] Серебровский А. С. Антропогенетика и евгеника в социалистическом обществе // Медико-биологический журнал. Вып. 5. 1929. С. 3-19.
[24] Цит. по: Асланян М. М. и др. Указ. соч., с. 147.
[25] М. В. Волоцкой опубликовал целый ряд евгенических работ, в том числе: «Поднятие жизненных сил расы: Новый путь» (М., 1923); «Классовые интересы и современная евгеника» (М., 1925); «Система евгеники как биосоциальной дисциплины» (М., 1928) и др. Наиболее ценным с исторической точки зрения его исследованием стала книга «Хроника рода Достоевского. 1506-1933» (М., 1933).
[26] Подробнее см.: Колчинский Э. И. Указ. соч., с. 118.
[27] См., в частности, материалы дискуссии в заседании общества по поводу доклада Волоцкого на эту тему: РЕЖ. Т. 1. Вып. 2. С. 220-222.
[28] Среди его работ диссертация «Наследственность душевных болезней» (1922), «Евгеника: Учение об улучшении природных свойств человека» (М., 1925, 1928), «Психопатические конституции» (М., 1926) и др.
[29] Ему, в частности, принадлежит ставшая классической в этой области монография «Антропометрия» (М., 1941).
[30] Получивших, как ни странно, весьма прохладную оценку в генеалогической историографии (Красюков Р.Г. Обзор русской советской литературы по генеалогии за 70 лет (1917-1987) // Известия Русского Генеалогического Общества. Вып. 1. СПб., 1994. С. 56-58.
[31] Цит. по: Астауров Б. Л., Рокицкий П. Ф. Указ. соч., с. 103.
[32] Цит. по: Астауров Б. Л. Николай Константинович Кольцов: Биобиблиографический указатель. М., 1976. С. 25.
[33] Цит. по: Асланян М. М. и др. Указ. соч., с. 149.
[34] Цит. по: Сойфер В. Н. Указ. соч., с. 422.
[35] Там же, с. 429.
[36] Эфроимсон В. П. Гениальность и генетика. М., 1998.
Евгеника в советской науке 1920-х годов:
на стыке биологического и гуманитарного знания
Как известно, своим рождением «евгеника» обязана выдающемуся английскому учёному Фрэнсису Гальтону (1822-1911), двоюродному брату Чарльза Дарвина (это родство сыграло определённую роль в возникновении самуй евгеники)[1]. Разносторонний учёный-энциклопедист, Гальтон оставил яркий след в самых различных областях научного знания. Круг его интересов был чрезвычайно широк: как путешественник, географ и метеоролог он стал членом Лондонского Королевского общества, а затем обратился к изучению человеческой природы в разнообразных её проявлениях, при этом руководствуясь главной методологической установкой: «Пока феномены какой-нибудь отрасли знания не будут подчинены измерению и числу, они не могут приобрести статус и достоинство науки»[2]. С этой точки зрения он занимался целым спектром научных проблем в области психологии (пытался измерить функции психики, т.е. различных органов чувств человека (с помощью определения времени психических реакций) – это направление получило название «психометрия») и антропологии (антропометрия), физионимикой (в частности пытался сконструировать типичные лица представителей различных народов, носителей определённых психических особенностей, болезней и т.д., воссоздать достоверные портреты исторических деятелей – Александра Македонского, Наполеона и др.), явился одним из основателей дактилоскопии, интересовался вопросами цветозвуковых ассоциаций, а также многими другими антропологическими функциями и параметрами. Сами названия работ Гальтона свидетельствуют о его увлечённости точными, математическими данными: «Измерение характера» (1884), «Арифметика с помощью запаха» (1894) и т.д. Причём Гальтон сам сконструировал целый ряд приборов для своих исследований, проявив себя талантливым инженером-изобретателем. Это многообразие интересов не могло оставить в стороне и теорию естественного отбора, выдвинутую Дарвином и вызвавшую бурные научные дискуссии.
Вопросы наследственности человека оказались в поле внимания Гальтона с середины 1860-х годов. Под влиянием дарвиновских идей, он попытался применить эволюционную теорию к проблеме развития человека. В 1869 г. вышла его книга «Наследственный гений: исследование его законов и последствий»[3], основная идея которой была сформулирована уже в первых строках введения: «Природные способности человека являются у него путём унаследования при таких же точно ограничениях, как и внешняя форма и физические признаки во всём органическом мире. Следовательно, подобно тому как, несмотря на эти ограничения, с помощью тщательного подбора нетрудно получить такую породу лошадей или собак, в которой быстрота бега представляла бы качество не случайное, а постоянное, или добиться какого-либо иного результата в том же роде, — точно так же было бы делом вполне осуществимым произвести высокодаровитую расу людей посредством соответственных браков в течение нескольких поколений»[4]. Для обоснования своего тезиса Гальтон привёл широкие статистические и исторические обобщения, пытаясь показать наследуемость различных свойств человека, черт его характера, психических особенностей, таланта и одарённости в семьях известных государственных деятелей, полководцев, учёных, писателей и поэтов, музыкантов, художников и даже спортсменов (гребцов и борцов). Развивая свои идеи, Гальтон в 1883 г. предложил термин «евгеника», определив её как науку об улучшении человеческого рода. Этой проблематикой учёный занимался всю оставшуюся жизнь, опубликовав впоследствии ещё две основополагающие для этой области книги: «Природная наследственность» (1889) и «Очерки по евгенике» (1909).
Будучи убеждённым, что талант и вообще психические свойства человека так же наследственны, как и его физические особенности, Гальтон считал наследственность и естественный отбор главными факторами развития человека и общества. При этом роль наследственности для человека, по его мнению, значительно важнее роли среды. Гальтон в какой-то степени предвосхитил некоторые идеи генетики, ибо в наследование приобретённых признаков он не верил. Однако, по мысли учёного, природа с помощью естественного отбора действует медленно и жестоко. Поэтому, применив законы эволюционного учения к человеку, можно поставить перед ним задачу сознательного направления и ускорения своей эволюции и активно вмешиваться в ход эволюционного процесса, стремясь безболезненно достигнуть наибольшего совершенства человека как биологического вида. Таким образом евгеника мыслилась как бы эволюционной задачей человечества. Улучшение человеческого рода Гальтон полагал возможным путём увеличения численности даровитых людей. «Если бы одна двадцатая доля стоимости и труда, которые тратятся на улучшение пород лошадей и собак, была бы затрачена на улучшение человеческой расы, какую бы галактику гениев мы могли бы создать» — писал он[5]. В евгенике, «науке о благорождении», Гальтон видел своего рода прикладную отрасль знания, которая обязательно должна была стать для человечества руководством к действию. Тем не менее, как истинный учёный, Гальтон полагал необходимым прежде всего создать строго научную, теоретическую базу евгеники, для чего осуществить широкие исследования одарённости, особенностей психики, наследственных болезней и дефектов людей (последнее стало позднее предметом медицинской генетики). Сделать же это возможно, во-первых, путём изучения личных и семейных историй, т.е. применяя генеалогический метод, и во-вторых, с помощью статистических обобщений. Гальтон сам разработал довольно подробную анкету, которую разослал многим английским учёным. Результатом проведённого анализа стала книга «Английские люди науки» (1874), обобщившая большой эмпирический материал.
Разумеется, основоположник евгеники прекрасно осознавал те трудности, перед которыми стояло практическое осуществление евгенических задач. В человеческом обществе невозможна принудительная селекция, и потому Гальтон уповал прежде всего на просвещение в духе евгенических идей – на разум, а не на силу. Обычно евгенику подразделяют на отрицательную и положительную (или позитивную): если первая имеет целью препятствовать бракам, могущим дать дефективное или больное потомство (крайним своим проявлением это направление имело даже жёсткие меры вплоть до стерилизации больных, что впоследствии сыграло существенную роль в дискредитации евгенических идей), то вторая должна способствовать бракам, дающим здоровое и одарённое потомство, поощряя рождение как можно большего числа детей. Гальтон был сторонником именно второго пути. Он считал, что более важно увеличивать продуктивность «лучшей ветви» человечества, нежели подавлять продуктивность «дурной». При этом Гальтон вовсе не был приверженцем высших социальных классов, как его неоднократно впоследствии пытались предсталять: он лишь писал о разных классах вариационного ряда одарённости и в этом смысле выделял «высшие классы» – классы наиболее талантливых людей, представители которых могут принадлежать к самым разным социальным слоям.
Итак, основатель евгеники придавал наибольшее значение пропаганде евгенических идей. Тем самым в обществе должен был возникнуть своеобразный евгенический «энтузиазм», когда без помощи какого-либо евгенического законодательства люди сами смогут сознательно вводить евгенические принципы в свою жизнь. Евгеника представлялась Гальтону как новый моральный долг человечества и даже как своеобразная религия будущего. Подобный романтизм был характерен для многих приверженцев евгеники, особенно в начальный период её истории. Следует отметить, что в своей последней книге Гальтон показал себя и сторонником имперской идеи по отношению к своей родине. Поскольку Британия, по его мнению, выполняет важнейшую культурно-историческую миссию для всего мира, то именно её нации высокая человеческая порода особенно необходима.
Ещё при жизни Гальтона евгенические идеи обрели в Англии немалую популярность. Возникли первые научные структуры и общества: в 1904 г. Национальная евгеническая лаборатория при Лондонском университете (Гальтоновская лаборатория), которую возглавил ученик Гальтона математик, профессор университета Карл Пирсон (1857-1936)[6], в 1907 г. Общество евгенического воспитания в Лондоне, президентами которого были сам Гальтон, а после его смерти сын Чарлза Дарвина – Леонард Дарвин. О распространённости евгенических идей в английском обществе говорит хотя бы тот факт, что членами этого объединения являлись известные писатели Бернард Шоу и Герберт Уэллс. Пирсон осовал и первый журнал по евгенике – «Евгенические анналы» (впоследствии «Анналы генетики человека»). Евгеника шагнула и за пределы Британии: аналогичные организации и общества создавались во многих европейских странах и в США, созывались международные конгрессы по евгенике (в Лондоне в 1912 г., в Нью-Йорке в 1921 и 1932 гг.), а в ряде стран (Скандинавские государства, Великобритания, Германия, отдельные штаты США) нвчалось осуществление евгенических идей на практике[7]. Не осталась в стороне от этого движения и Россия[8].
В дореволюционной России евгеника широкого признания не нашла. Хотя у Гальтона был даже русский предшественник профессор В. М. Флоринский, опубликовавший книгу «Усовершенствование и вырождение человеческого рода» (1866), в которой поднял проблему гигиены брака, с целью предупреждения появления на свет больного потомства, это издание осталось практически незамеченным. Только на рубеже 1910-х – 1920-х гг. вопросы генетики и евгеники стали актуальны для отечественной науки, и во многом этот процесс был связан с личностью великого биолога, основателя российской генетики Николая Константиновича Кольцова (1872-1940). Нет необходимости подробно останавливаться на биографии этого выдающегося человека[9], но некоторые её аспекты заслуживают особого внимания. Кольцов происходил из той мещанско-купеческой среды, которая на рубеже 19-20 вв. дала в России целую плеяду выдающихся деятелей, с некоторыми из них Кольцова связывали отдалённые родственные отношения, в частности он доводился троюродным братом К. С. Станиславскому (Алексееву) и дальним родственником С. С. Четверикову. Это была очень инициативная, деятельная среда, представители которой отличались огромной активностью, большим энтузиазмом не только в коммерческом плане, но и в кульутрной и научной деятельности, и настойчивостью в осуществлении своих целей. Можно сказать, что несмотря на благотворное, положительное влияние своей семьи, Николай Константинович Кольцов всё-таки во многом «создал» себя сам. Он получил блестящее образование (Московский университет, где был одним из лучших учеников выдающегося биолога М. А. Мензбира, золотая медаль за дипломную работу, стажировка в лучших научных центрах за границей, в 1901 г. защита магистерской диссертации), причём его отличала неистребимая тяга к знаниям – настоящая жажда к познанию нового и стремление к той всеохватности, которая отличала лучшие умы российской науки, начиная с М. В. Ломоносова. Кольцов стал подлинным учёным-энциклопедистом, круг его интересов и научных занятий был необычайно широк и охватывал многие области естественнонаучного знания. В то же время Кольцов всегда оставался гуманистом с большой буквы, он верил в человека и разделял те убеждения, которые были характерны для значительной части тогдашней либеральной интеллигенции. Важно подчеркнуть, что Кольцов был человеком очень сильного характера, огромной силы воли и абсолютной честности. По своей природе он всегда оставался ноноконформистом, не желавшим мириться с тяжёлыми обстоятельствами и несправедливостью. Достаточно вспомнить, что во время декабрьских событий 1905 г. в Москве Кольцов отказался от защиты докторской диссертации (он получил докторскую степень только в 1935 г. hc), входил в революционный кружок под руководством П.К. Штернберга, предоставил помещение своей лаборатории для печатания листовок и сам опубликовал книжку «Памяти павших», посвящённую жертвам среди московского студенчества, доход от которой предназначался в помощь заключённым и амнистированным. Тогда произошёл конфликт с учителем М.А. Мензбиром (придерживавшимся скорее консервативных политических взглядов), у Кольцова отняли лабораторию и отказали в чтении лекций. В 1911 г. Кольцов окончательно покинул стены университета в знак протеста по поводу политики Л. А. Кассо (тогда же из университета ушёл и Мензбир). К тому времени учёный уже преподавал на Высших Женских курсах (куда позже пригласил и Мензбира) и в университете им. Шанявского. В 1916 г. Кольцову предложили место академика в Императорской Академии наук с тем условием, что он переедет в Петроград и возглавит там кафедру, но Кольцов отказался. В результате он был избран членом-корреспондентом, будучи только магистром зоологии (кажется, случай уникальный в истории Академии 19-20 вв.). Летом 1917 г. Кольцов организовал в Москве на частные средства небольшой поначалу Институт экспериментальной биологии, впоследствии перешедший в ведение Наркомздрава (в конце 1930-х гг. в период гонений на генетику кольцовский институт под новым названием «Институт цитологии, гистологии и эмбриологии» был переведён в подчинение АН). В первые годы советской власти Кольцов принимал участие в деятельности контрреволюционной подпольной организации «Национальный центр», раскрытой ВЧК в 1920 г., причём собрания организации происходили у него на квартире, а сам он являлся её казначеем – яркое свидетельство доверия к абсолютной честности этого человека. Кольцов был амнистирован, но своего характера и подхода к жизни не изменил. Романтик и подлинный энтузиаст науки он не мог не увлечься евгеникой, открывавшей перед человечеством, как казалось, новые, светлые перспективы. Евгенические идеи оказались созвучны той грандиозной задаче создания человека будущего, которой грезили в послереволюционные годы деятели новой, советской России, и потому евгеника обрела здесь для себя благодатную почву.
Летом 1920 г. Кольцов организовал в своём институте Евгенический отдел, а осенью того же года вместе с другими деятелями биологии и медицины создал Русское Евгеническое общество, которое и возглавил в качестве председателя. Постоянным органом общества стал «Русский евгенический журнал», семь томов (в 25-ти выпусках) которого увидели свет в 1922-1929 гг. Журнал издавался под редакцией Н. К. Кольцова, а позднее также под редакцией П. И. Люблинского и Ю. А. Филипченко. Первый выпуск журнала открывался программной статьёй самого Кольцова «Улучшение человеческой породы», в которой очерчивался круг проблем и задач евгеники как науки и намечались пути евгенических исследований в ближайшей перспективе.
В этой блестящей работе, написанной образным стилем и великолепным художественным языком, но в то же время с позиций строгой науки, Кольцов довольно подробно характеризует особенности евгеники как отрасли теоретического знания и те сложности, которые возникают на пути практического воплощения евгенических идей. Основная теоретическая посылка Кольцова состоит в следующем: «Порода всякого вида животных и растений, а в том числе и человека, может быть изменена сознательно, путём подбора таких производителей, которые дадут наиболее желательную комбинацию признаков у потомства. Для задачи действительно изменить, облагородить человеческий род, это – единственный путь, идя по которому можно добиться результатов»[10]. «Наука об улучшении пород животных, — отмечает учёный далее, — называется зоотехнией; наука об улучшении человеческой породы, обычно называемая евгеникой, может быть названа также антропотехнией, так как она является не более, как отделом зоотехнии»[11]. Не следует, однако, думать, что Кольцов придерживался столь вульгаризированного взгляда на евгенику – он писал об общих теоретических предпосылках: «по убеждению современного биолога, разведение новой породы или пород человека подчиняется тем же законам наследственности, как и у других животных, и что единственным методом этого разведения может служить лишь подбор производителей, а отнюдь не воспитание людей в тех или иных условиях, или те или иные социальные реформы или перевороты»; но прекрасно осознавал те трудности, которые ставят определённый барьер между евгеникой и зоотехнией. «Мы не можем ставить опытов, мы не можем заставить Нежданову выйти замуж за Шаляпина только для того, чтобы посмотреть, каковы у них будут дети», следовательно, возможен лишь путь наблюдения и описания. Но Кольцов, как истинный учёный, конечно, не мог ограничиться только изучением семейных историй, генеалогий или обработкой статистического материала («современная наука всегда стремится к тому, чтобы работать не с качествами, а с количествами»), он выдвинул и конкретную задачу, осуществимую в рамках лабораторной работы, — изучение наследственных химических свойств крови. Этот путь виделся ему одним из наиболее перспективных в данном направлении, открывающим новые возможности научного исследования антропогенетических закономерностей. Как гуманист, Кольцов не мог не задаться вопросом о целях и идеалах евгенического движения, о тех методах, с помощью которых они могут быть достижимы, и о морально-нравственной стороне теоретической и особенно практической (а евгеника мыслилась преимущественно как прикладная наука) евгеники. Он пытается описать тип того Homo sapientissimus, которого человечество должно создать в результате евгенической работы, но самую главную проблему видит в методе осуществления подбора. И здесь учёный выступает противником отрицательной (негативной) евгеники, доказывая, что её меры (прежде всего принудительная стерилизация) не могут дать ощутимых положительных результатов для евгенических задач в целом. «При проведении подобных законов в жизнь всякая государственная власть должна быть в высшей степени осторожной и не забывать, что истребляемый при помощи стерилизации или запрещения браков недостаток есть только отдельный признак, какогенические (отрицательные) свойства которого в некоторых индивидуальных случаях могут с избытком покрываться наличностью других евгенических признаков. Такого рода борьба с дурной наследственностью в руках неосторожной власти может стать страшным орудием борьбы со всем уклоняющимся в сторону от посредственности, и вместо евгении может привести к определённой какогении (ухудшению)»[12]. И далее: «Только в очень небольшом числе случаев полной дегенерации и наследственного идиотизма показание к стерилизации может быть достаточно прочно». Гораздо важнее «положительные меры», которые ведут к увеличению потомства от наиболее одарённых людей: «Лучший и единственный достигающий цели метод расовой евгеники, это – улавливание ценных по своим наследственным свойствам производителей: физически сильных, одарённых выдающимися умственными или нравственными способностями людей и постановка всех этих талантов в такие условия, при которых они не только сами могли бы проявить эти способности в полной мере, но и прокормить и воспитать многочисленную семью…» Здесь отвественность за такую политику должно взять на себя прежде всего само общество и государство: «Культурное государство должно взять на себя важную роль естественного подбора и поставить сильных и особенно ценных людей в наиболее благоприятные условия. Неразумная благотворительность приходит на помощь слабым. Разумное, ставящее определённые цели евгеники, государство должно прежде всего позаботиться о сильных и об обеспечении их семьи, их потомства»[13]. «Та нация, которая больше других умеет ценить свои таланты и научится достаточно рано ставить их в лучшие условия существования, даст человеку наибольшее число представителей наивысшего типа…» Кольцов рассуждает и о евгеническом значении таких явлений истории человеческого общества, как войны и революции. В частности, признавая «величайшее благодетельное последствие революции», открывающей широким слоям народа пути для самореализации в различных областях, он тем не менее отмечает и негативные её последствия в евгеническом смысле: «После революции, в особенности длительной, раса беднеет активными элементами… утратившая свои активные элементы раса вырождается, теряет свою самостоятельность, и сходит с арены прогрессивной эволюции человечества»[14].
Итак, взгляды Кольцова в значительной степени продолжали идеи основателя евгеники Гальтона. Как и Гальтон, он считал необходимым первоначально создать для евгеники серьёзную научную базу, а уже затем переходить к практике, как и Гальтон, отрицательно относился к запретительным и насильственным мерам, отдавая первенство просвещению, пропаганде евгенических идей и «положительной» евгенике, способствовавшей рождению улучшенного потомства. Кольцов осознавал всю грандиозность поставленной задачи, он понимал, что предстоящая огромная работа – на столетия, но цель евгеники виделась ему настолько благородной и величественной, что отношение к этой науке приобретало у Кольцова, как и у Гальтона, отчасти религиозный характер[15]. Цитируемая статья Кольцова заканчивалась словами: «Евгеника – религия будущего, и она ждёт своих пророков».
Одна из несомненных заслуг Кольцова в истории евгенического движения в СССР состоит в том, что ему удалось объединить вокруг этой идеи учёных не только различных «специальностей», но и разных теоретико-методологических взглядов, в том числе и внутри общей биологической парадигмы тогдашнего научного знания. Одним из ярчайших сторонников евгеники в 1920-х гг. был глава ленинградской школы генетиков Юрий Александрович Филипченко (1882-1930)[16]. Его жизненный путь не был столь бурным, как у Кольцова, в нём не было резких падений и взлётов, но это был подлинный пример не менее жертвенного служения науке. Филипченко происходил из семьи учёного-агронома (возможно, это и предопределило его дальнейшие научные интересы), окончил Петербургский университет, и на всю жизнь связал с ним свою судьбу. В 1913 г. молодой приват-доцент начал читать в университете первый в России курс генетики, а в 1917 г. защитил первую по генетике докторскую диссертацию и издал первый учебник (под названием «Наследственность»). В 1918 г. профессор Филипченко возглавил созданную им университетскую Лабораторию генетики и экспериментальной зоологии, которая вскоре была преобразована в первую в России кафедру генетики. Перу Филипченко принадлежит целый ряд классических учебников и монографий («Изменчивость и методы её изучения», «Частная генетика. Растения и животные», «Общедоступная биология», «Экспериментальная зоология» и др.), он был одним из самых талантливых популяризаторов биологической науки.
В сентябре 1920 г. Кольцов обратился к Филипченко с предложением сотрудничества в области евгенических исследований, тогда же было принято решение о самостоятельных действиях обоих учёных в Москве и Ленинграде[17], и в феврале 1921 г. Юрий Александрович организовал первоначально небольшое (всего трое сотрудников) Бюро по евгенике при КЕПС РАН. Комиссия по изучению естественных производительных сил России (КЕПС) при РАН была создана ещё до революции с целью изучения природных богатств России и ставила перед собой большей частью прикладные задачи. Уже то, что евгенические исследования организационно были подчинены именно КЕПС, недвусмысленно указывало на практический характер предполагавшейся работы. Бюро стало издавать свой печатный орган, который первоначально назывался «Известия Бюро по евгенике», с четвёртого номера – «Известия Бюро по генетике и евгенике», и наконец, с шестого номера – «Известия Бюро по генетике». Всего вышло восемь номеров этого издания (с 1922 по 1930 г.). Евгенические работы печатались только в первых трёх номерах. В дальнейшем основное направление исследований было существенным образом скорректировано. В апреле 1930 г. Бюро по генетике было преобразовано в Лабораторию генетики АН СССР, а затем в академический Институт генетики. В феврале 1924 г. Филипченко возглавил Ленинградское отделение Русского Евгенического общества и стал одним из редакторов «Русского евгенического журнала».
По своим взглядам Филипченко был «классическим» учёным-генетиком, в разгоревшейся в те годы научной дискуссии с неоламаркистами он горячо отстаивал приоритет наследственности по отношению к среде и отрицал возможность наследования приобретённых признаков: вместе с известнейшим генетиком Т. Морганом, в те годы работавшим в России, Филипченко написал великолепную книгу «Наследственны ли приобретённые признаки?» (Л., 1925). В области евгеники им были сформулированы следующие три задачи ставшие программой деятельности его Бюро: во-первых, тщательное научное изучение вопросов наследственности путём проведения анкетных опросов, обследований, экспедиций в определённые регионы и т.д.; во-вторых, распространение сведений о евгенике – популяризаторская работа; и в-третьих, консультирование по вопросам евгеники желающих вступить в брак и вообще всех интересующихся собственной наследственностью. Таким образом это был строго научный и очень сдержанный, максимально корректный подход к сложным и неоднозначно интерпретируемым евгеническим проблемам. Спокойная, уравновешенная, вдумчивая натура Филипченко противилась крайностям, вот почему он выступал решительно против каких бы то ни было резких мер, против отрицательной евгеники, а свой долг учёного видел прежде всего в кропотливой, серьёзной исследовательской работе и широкой пропаганде евгенических идей. В плане популяризации евгеники, пожалуй, ни один учёный не сделал так много, как Филипченко. Ему принадлежит целый ряд замечательных книг и брошюр, в которых ярко и доступно для широкого читателя излагаются основы евгенической науки: «Фрэнсис Гальтон и Грегор Мендель», «Что такое евгеника», «Как наследуются различные особенности человека», статья «Евгеника в школе» и в особенности книга «Пути улучшения человеческого рода: Евгеника» (Л., 1924), которая ждёт своего переиздания как замечательный памятник научной мысли. Евгенические исследования самого Филипченко и его сотрудников отличались тщательностью и исключительно научным подходом: он доверял только строго научным фактам, и его труды по генетике выполнены на базе огромного экспериментального материала – достаточно сказать, что одна из его лучших книг (опубликованная уже посмертно) посвящена генетике мягких пшениц, исследование которой потребовало огромного и кропотливого труда. В евгенике, конечно, эксперимент был невозможен, но Филипченко собрал, обобщил и проанализировал внушительный анкетный материал, разработав соответствующий вопросник и распространив его среди различных категорий населения Ленинграда. «Все наши выводы мы рассматриваем, как первое и наиболее грубое приближение к истине, — писал он: Среднее из десяти наблюдений много ценнее одного-единственного наблюдения или полного отсутствия наблюдений, хотя, конечно, ещё лучше сделать тысячу наблюдений. Но если этого сделать нельзя, то всякое число лучше его полного отстутствия»[18]. На основании этих исследований была в частности опубликована блестящая работа Ю.А. Филипченко, подготовленная совместно со своими аспирантами Т.К. Лепиным и Я.Я. Лусом, «Действительные члены Академии наук за последние 80 лет (1846-1924)»[19], и его же статья «Интеллигенция и таланты»[20]. В первой из них были представлены результаты комплексного исследования биографических и генеалогических данных о 150 академиках по различным параметрам, включая возраст избрания в члены РАН, продолжительность жизни, национальный состав, родственное окружение и т.д. Причём здесь же даются и родословные нескольких семей, давших нескольких выдающихся учёных каждая. В работе «Интеллигенция и таланты» Филипченко не только характеризует общее состояние интеллигенции в тот период, но и пишет о необходимости бережного отношения государства к интеллигенции и затрагивает, в частности, демографическую проблему, показывая сложное демографическое положение в СССР. Эти работы, по сути дела, были последними трудами Филипченко, связанными с евгеникой.
В евгеническом движении присутствовало и другое направление – требовавшее проведения довольно радикальных евгенических мер непосредственно на практике. Причём, надо заметить, что его сторонниками были люди зачастую прямо противоположных научных взглядов, такие как генетик А. С. Серебровский и ламаркист М. В. Волоцкой. Но в этом-то и проявился замечательный организационный талант Кольцова, сумевшего объединить вокруг евгеники представителей самых разных научных направлений, в том числе стоящих зачастую на противоположных теоретических платформах.
Александр Сергеевич Серебровский (1892-1948)[21] происходил из провинциальной интеллигентной семьи. Выпускник Московского университета, ученик Кольцова, он работал в различных научных и педагогических учреждениях Москвы (Институт экспериментальной биологии, научно-исследовательский институт зоологии МГУ, Московский зоотехнический институт, Биологический институт им. Тимирязева при Комакадемии). Круг его интересов был довольно широк, он много занимался вопросами селекции животных и в частности немало сил отдал изучению геногеографии кур. В то же время он был не чужд поэтического творчества и написал примечательную книгу «Биологические прогулки», в которой выразил своё глубоко одухотворённое отношение к природе. Академик ВАСХНИЛ (1935 г.), Серебровский был одним из учёных, восторженно приветствовавшим грандиозные социалистические преобразования новой власти, тем более, что ещё в 1917 г., служа в действующей армии на Кавказском фронте, он был одним из руководителей Совета солдатских депутатов в г. Трапезунд, а в 1930 г. стал кандидатом в члены ВКП(б). Столь бурная биография, большой исследовательский энтузиазм, сопряжённый с романтикой строительства «нового мира», конечно, отразился и на его научных взглядах. В евгенику Серебровский пришёл, вероятно, под влиянием Кольцова. Уже в 1922 г. в Русском евгеническом журнале появилась его статья «О задачах и путях антропогенетики»[22]. Сам термин, удачно предложенный Серебровским, впоследствии успешно прижился в науке (Серебровский вообще ввёл в научный обиход целый ряд терминов, в том числе «генофонд»). В ней учёный обозначил ближайшие задачи евгенических исследований, как детальное описание больших семей, причём не обязательно только талантливых, но и «рядовых» (и сам осуществил такое исследование на примере собственного рода), тщательное изучение тех областей, где «соприкосновение рас и племён сопровождается частой гибридизацией», стационарное изучение определённых местностей, рассчитанное на длинный ряд лет, так, чтобы каждый житель «подвергся самому детальному физическому и психическому описанию» — только такая организованная, коллективная работа и сможет создать для евгеники необходимую фактологическую базу. В отношении же взглядов Серебровского на проблему практического применения евгенических идей наибольший интерес представляет его статья «Антропогенетика и евгеника в социалистическом обществе», опубликованная уже на излёте евгенического движения[23]. Признавая евгенику прикладной частью антропогенетики, он отмечает, что мутационный процесс обуславливает непрерывное изменение генофонда человечества, причём груз вредных мутаций накапливается. В результате человечеству грозит вырождение, и предотвратить это возможно путём решительных и действенных мер. Общество должно быть организовано на научной основе, благо социалистическая революция открыла для этого неограниченные возможности. Любовь следует отделить от деторождения, а для улучшения человеческой породы нужно создать банк сперматозоидов от одарённых и лишённых наследственных болезней людей для широкомасштабного искусственного осеменения. Таким образом Серебровский по сути предложил организовать селекцию человека. По его мысли, евгеника могла бы стать действенным способом повышения производительных сил страны. «Если подсчитать, какое количество сил, времени, средств освободилось бы, если бы нам удалось очистить население нашего Союза от различного рода наследственных страданий, то, наверное, пятилетку можно было бы выполнить в 2 Ѕ года»[24] — за это образное, в какой-то мере поэтическое выражение Серебровский подвергся серьёзной критике. Революционный романтизм Серебровского был, впрочем, направлен на решение задач позитивной евгеники. Приверженцем же отрицательной евгеники в нашей стране стал оппонент Филипченко и Серебровского Михаил Васильевич Волоцкой, сотрудник Евгенического отдела кольцовского института[25]. Ламаркист по своим научным взглядам, он был убеждён в возможность наследования приобретённых признаков, а значит, в возможность создания нового человека, благодаря новым условиям жизни в советском обществе. Волоцкой развивал идею создания «пролетарской», биосоциальной евгеники, в которой важное место отводилось роли среды, однако, в ряду евгенистов он оказался в меньшинстве (о чём свидетельствуют дискуссии, проводившиеся тогда в печати и на публичных собраниях, как например, в Комакадемии в декабре 1926 г.)[26]. Волоцкой также был приверженцем отрицательной евгеники, вплоть до применения насильственной стерилизации, как метода предотвращения размножения наследственно дефективных, но и по этому вопросу он не нашёл широкой поддержке среди коллег по евгеническому «фронту»[27].
Приведённые примеры показывают разнообразие теоретико-методологических воззрений учёных, обратившихся к евгенике в 1920-х гг., и это, конечно, свидетельствует о большой популярности данного направления в тогдашнем научном мире, но важно подчеркнуть, что вокруг евгеники объединились не только биологи (прежде всего биологи-генетики), но и учёные других специальностей. Русское Евгеническое общество только в первый год своего существования объединило свыше 80-ти членов, и его состав в дальнейшем расширялся. Так, в 1924-1925 гг. было образовано отделение общества в Саратове, а в 1924 г., как уже говорилось, в Ленинграде. Организаторы общества считали необходимым привлечь к его работе психиатров, антропологов, медиков, демографов, историков, юристов (поскольку обсуждалась и проблема евгенического законодательства) и т.д. – тем самым евгеническое направление сразу приобрело полидисциплинарный характер, а возникавшее интеллектуальное «поле» становилось органичным для междисциплинарного синтеза. И действительно, если хотя бы кратко перечислить наиболее активных деятелей общества, авторов научных докладов и статей, очертить круг обсуждавшихся вопросов и проблем – мы увидим замечательное содружество учёных-«естественников» и гуманитариев, ставивших перед евгеникой самые широкие не только биологические, но и социально-культурные задачи. Среди руководителей общества, членов его Бюро – и видный психиатр, основатель отечественной генетики психических болезней, профессор Тихон Иванович Юдин (1879-1949)[28], и крупный антрополог, основоположник отечественной антропометрии, профессор Виктор Валерианович Бунак (1891-1979)[29]. В деятельности общества принимали участие такие известные учёные, как А. И. Абрикосов, В. М. Бехтерев, Г. И. Россолимо, Д. Д. Плетнёв, на его заседаниях можно было увидеть наркома Н. А. Семашко, большой интерес проявляли также А. В. Луначарский и М. Горький. На первых порах общество имело определённую поддержку властей, в лице того же Наркомздрава – евгенические задачи казались актуальными новому режиму. К сожалению, не все доклады, прозвучавшие на заседаниях общества, были опубликованы. Но даже перечень некоторых из них производит внушительное впечатление и разнообразием проблем и широтой научных подходов. Вот только несколько тем из отчёта первого года работы общества: Н. К. Кольцов «О наследственных свойствах крови», Т. И. Юдин «О близнецах и их значении в теории наследственности», В. В. Бунак «Война как биологический фактор в жизни современного общества», Г. В. Соболева «Критический реферат статьи проф. Васильева о причинах падения античной культуры», М. Н. Гернет «Плодоизгнание с социальной и юридической точки зрения», Т. И. Юдин «О движении народонаселения в период мировой войны», С. Я. Рабинович «О монголизме», Т. И. Юдин «Программа курса евгеники» и др. Среди статей, опубликованных в Русском Евгеническом журнале можно видеть, например, такие работы: Т. И. Юдин «Учение о конституциях в патологии и его значение для евгеники», М. В. Волоцкой «Антропотехнические проекты Петра I (историческая справка)», А. Г. Галачьян и Т. И. Юдин «Опыт наследственно-биологического анализа одной маньякально-депрессивной семьи», Б. Н. Маньковский «К наследственности параксизмального паралича», В. В. Бунак «К антропометрической характеристике потомства сифилитиков», Т. Морган «Наследственность у человека» и мн. др. На страницах журнала печатали рефераты наиболее интересных зарубежных изданий по генетике и евгенике (чему в немалой степени способствовали личные связи самого Кольцова и его поистине всемирная известность), программы зарубежных евгенических обществ, обзоры евгенического движения в мире.
Особенно хотелось бы остановиться на участии в обществе историков, причём специалистов в области генеалогии, оказавшейся как научное направление после 1917 г. в весьма тяжёлом положении. Генеалогия вполне оформилась как самостоятельная наука в старой России уже к началу XX в., но революционные события прервали её дальнейшее развитие. Объективно русская генеалогия начиналась как генеалогия дворянства, поскольку история именно этого сословия сохранила наибольшее число генеалогических источников и именно для этого сословия генеалогия была особенно значима, и хотя уже в начале XX в. русская генеалогия далеко «шагнула» за рамки дворянской корпорации, решая важнейшие исторические, источниковедческие и культурологические задачи, она продолжала восприниматься как наука «реакционная», особенно с началом советской власти. Часть специалистов покинула страну, иные скончались в годину лишений, и те немногие, кто остался в СССР, вынужден был перейти в другие сферы исторического знания. Евгеника стала одним из тех немногих спасительных уголков, где генеалогические знания были востребованы самой наукой, а возможность вести генеалогические исследования оказалась актуальной. Поэтому среди авторов Русского Евгенического журнала мы находим нескольких специалистов – генеалогов ещё с «дореволюционным стажем». В их числе непревзойдённый знаток дворянских родословных, москвовед и архивист Николай Петрович Чулков (1870-1940), преподаваший, кстати, генеалогию, наряду с другими «вспомогательными историческими дисциплинами», в начале 1930-х гг. в Историко-архивном институте; бывший статский советник Сергей Васильевич Любимов (1872-1935), бывший камер-юнкер Юрий Александрович Нелидов (1874-1934?) и др. В журнале было опубликовано более десятка интереснейших генеалогических работ, разумеется, существенных и для евгенических исследований[30]. Они во многом предвосхитили то, к чему русская генеалогия пришла только в конце XX века. В частности был введён учёт потомков и предков не только по мужской линии, но и по всем женским, появились «смешанные» родословные росписи и таблицы, изучалась общая генеалогическая картина того или иного рода, выявлялись характерные его антропологические, психологические и генетические особенности и т.д. Отдельные статьи посвящались наиболее интересным и талантливым родам, давшим сразу нескольких выдающихся представителей в тех или иных областях: Толстым (Н. П. Чулков), Аксаковым (А. С. Серебровский), Муравьёвым (Н. П. Чулков), семьям декабристов (В. Золотарёв), предкам и потомкам академика К.-Э. Бэра (Ю. А. Нелидов, Н. К. Эссен), предкам С. Ю. Витте (С. В. Любимов), Ч. Дарвина и Ф. Гальтона (Н. К. Кольцов) и др. Ярким примером такого интереснейшего исследования служит небольшая статья Ю. А. Нелидова «О потомстве барона Петра Павловича Шафирова», к которой приложена уникальная генеалогическая таблица. Среди потомков выдающегося петровского сподвижника в ней указаны братья Виельгорские, С. Ю. Витте, Е. П. Блаватская, братья С. Н. и Е. Н. Трубецкие, кн. П. А. Вяземский, даже один из убийц Распутина утончённый аристократ кн. Ф. Ф. Юсупов и целый ряд других, не менее интересных личностей. В. Золотарёв построил восходящие родословные (по всем линиям) Пушкина, Льва Толстого, Чаадаева, Самарина, Герцена, Кропоткина и кн. С. Н. Трубецкого, на материале которых изучил возможные наследственные черты тех или иных родов, проявившиеся в их замечательных предках. Однако не следует думать, что только дворянские семьи, генеалогия которых была наиболее хорошо изучена, становились объектом исследований членов Русского Евгенического общества. Глава общества Н. К. Кольцов опубликовал интереснейшую работу «Родословные наших выдвиженцев», где собрал и проанализировал свидетельства о предках М. Горького, Ф. И. Шаляпина, Л. М. Леонова и некоторых других деятелей, проиллюстрировав тем самым генетическое богатство всех российских сословий.
Деятельность Русского Евгенического общества вместе со всем евгеническим направлением в СССР стала постепенно затухать к концу 1920-х гг. Количество статей в журнальных номерах уменьшилось, почти исчезла хроника работы общества, и изменился даже внешний вид обложки – на смену выполненной в художественном стиле начала 20-х гг. и украшенной даже генеалогической таблицей родства Дарвина и Гальтона пришла сухая казёнщина, абсолютно невыразительная и выхолощенная. Несмотря на то, что в 1928 г. под руководством Кольцова в Москве было организовано Общество по изучению расовой патологии и географического распространения болезней, тематика работы которого в какой-то степени была созвучна евгеническим исследованиям, научный «евгенический энтузиазм» стал пропадать. Причин тому было несколько. Эволюционировали взгляды самих руководителей евгенического движения. Так, Николай Константинович Кольцов, быть может под воздействием внешних обстоятельств, всё больше склонялся к признанию важности для становления человека роли среды. Он даже ввёл специальный термин «евфеника», которым обозначил улучшение фенотипических свойств человека с помощью среды, и к которой относил вопросы гигиены, физкультуры, профилактики, охраны материнства и младенчества, воспитания, обучения. Статья Кольцова о евфенике была даже в 1929 г. помещена в один из томов «Большой медицинской энциклопедии» (из последующих изданий этот термин исчез). «Евфеника требует, — писал Кольцов — чтобы каждый ребёнок был поставлен в такие условия воспитания и обучения, при которых его специальные наследственные способности нашли бы наиболее полное и наиболее ценное выражение в его фенотипе»[31]. Евгенические идеи вызывали бурные дискуссии в научном и околонаучном сообществе, неоламаркисты критиковали генетиков за недооценку новых социальных условий в процессе формирования личности, в то же время жёсткой критике подверглись мысли о возможности принудительной селекции в человеческом обществе. Такого накала страстей, да ещё особенно тогда, когда в научные споры вмешивались посторонние для науки политизированные и идеологизированные факторы, могли выдержать немногие. После критики своей работы «Интеллигенция и таланты» свернул евгенические исследования Филипченко и вскоре ленинградское Бюро полностью перепрофилировало свою деятельность. Кроме того, следует учитывать, что в те годы евгенические задачи ставились некоторыми зарубежными обществами, как например, немецким обществом расовой гигиены, в плоскость в основном негативной евгенической политики с чётко выраженным националистическим оттенком. В Русском Евгеническом журнале издавались программы таких обществ, и это также могло вызвать негативную реакцию. Подобным образом объяснял закрытие общества и сам Н. К. Кольцов: «Когда в Германии проявились первые признаки фашизма, я резко оборвал евгенику сам, без каких бы то ни было внешних давлений, закрыл Евгеническое общество, прекратив издание журнала, закрыл евгенический отдел в институте»[32]. Но нужно учитывать и общую ситуацию в СССР в конце 1920-х гг. – в преддверии года «великого перелома» государство повело наступление на относительно свободную научную мысль и большинство научных обществ в те годы было закрыто. Исследования по антропогенетике проводились ещё некоторое время в Медико-биологическом (с 1935 г. Медико-генетический) институте, которым руководил С.Г. Левит (1894-1938), впоследствии репрессированный.
В 1930-х гг. евгеника ставилась в вину в своё время «отдавшим ей дань» учёным. Это обвинение, как страшный жупел, использовалось в развернувшейся борьбе с генетиками. А. С. Серебровскому пришлось несколько раз каяться в «содеянном»: «Наиболее ясны для всех, даже не для биологов мои ошибки в области евгеники, когда я упустил из виду обстановку, в которой она родилась в качестве науки в Западной Европе…» — говорил он на общем собрании Комакадемии ещё в 1931 г.[33] Замечательного учёного можно понять: в обстановке травли сложно отстаивать прежние взгляды, а в конце 1930-х гг. Серебровского постигли новые беды: были арестованы двое его братьев, его самого исключили из кандидатов в члены ВКП(б), а наборы двух его фундаментальных книг были рассыпаны. Тем более удивительной в тех невообразимо тяжёлых условиях выглядит позиция Н. К. Кольцова. В 1937 г. на собрании актива президиума ВАСХНИЛ от него потребовали публично отречься от своих «заблуждений». Ответ Кольцова прозвучал ошеломляюще: «Я не отрекаюсь от того, что говорил и писал, и не отрекусь, и никакими угрозами вы меня не запугаете. Вы можете лишить меня звания академика, но я не боюсь, я не из робких»[34]. А в 1939 г. на общем собрании коллектива своего института перед лицом комиссии президиума АН СССР повторил: «Я ошибался в жизни два раза. Один раз по молодости лет и неопытности неверно определил одного паука. В другой раз такая же история вышла с ещё одним представителем беспозвоночных. До 14 лет я верил в Бога, а потом понял, что Бога нет, и стал относиться к религиозным предрассудкам, как каждый грамотный биолог. Но могу ли я утверждать, что до 14 лет ошибался? Это была моя жизнь, моя дорога, и я не стану отрекаться от самого себя»[35].
С евгеникой, как и с генетикой, в Советском Союзе было покончено. Извращение евгенических идей в Германии и других странах дискредитировало это научное направление. Работы по медицинской генетике возобновились только после Второй мировой войны. В нашей стране единственным продолжателем Кольцова в послевоенные годы оказался выдающийся генетик Владимир Павлович Эфроимсон (1908-1989), чьи капитальные труды по этим проблемам были изданы уже после его смерти[36].
--------------------------------------------------------------------------------
[1] Единственная на русском языке научная биография Гальтона принадлежит перу И. И. Канаева (Канаев И. И. Фрэнсис Гальтон. Л., 1972). Книга того же автора, посвящённая истории евгеники, как самостоятельного направления научной мысли, к сожалению, так и не была опубликована.
[2] Канаев И. И. Указ. соч., с. 70.
[3] Единственная из книг Гальтона, переведённая на русский язык и изданная в России в 1875 г. под названием «Наследственность таланта. Законы и последствия». Следующее её издание появилось только в 1996 г.
[4] Гальтон Ф. Наследственность таланта. М., 1996. С. 6.
[5] Канаев И. И. Указ. соч., с. 25.
[6] Пирсону принадлежит фундаментальная трёхтомная биография Гальтона «The Life, letters and labours of Francis Galton» (Cambridge, Vol. 1, 1914, Vol. 2, 1924, Vol. 3a,b, 1930), до сих пор остающаяся самым подробным жизнеописанием этого учёного.
[7] Истории евгеники в европейских странах и США посвящено значительное число исследований иностранных авторов, основную библиографию см.: Колчинский Э. И. В поисках советского «союза» философии и биологии (дискуссии и репрессии в 20-х – начале 30-х гг.). СПб., 1999. С. 146-147.
[8] Об истории евгеники в СССР см.: Graham L. Science and Values. The Eugenics Movement in Germany and Russia in the 1920’s // The American Historical Review. Vol. 82, 1977. P. 1133-1164; Adams M. Eugenics in Russia. 1900-1940 // The Wellborn Science. Eugenics in Germany, France, Brazil and Russia. N-Y, Oxford, 1990. P. 153-216; Конашев М. Б. Бюро по евгенике (1922-1930) // Исследования по генетике: К 75-летию кафедры генетики и селекции СпбГУ. Вып. 10. СПб., 1994. С. 22-28; Александров Д. А. Особенности Петрограда-Ленинграда как центра развития евгеники // Наука и техника: вопросы истории и теории. № 10, 1996; Колчинский Э. И. Указ. соч., с. 113-119; и работы, указанные в след. прим.
[9] См. о нём: Астауров Б. Л., Рокицкий П. Ф. Николай Константинович Кольцов. М., 1975; Астауров Б. Л. Николай Константинович Кольцов: Биобиблиографический указатель. М., 1976; Полынин В. М. Пророк в своём Отечестве. М., 1969; Бабков В. В. Московская школа эволюционной генетики. М., 1985; Гайсинович А. Е., Россиянов К. О. «Я глубоко убеждён, что я прав…» Н.К. Кольцов и лысенковщина // Природа. № 5, 1989. С. 86-95; Бабков В. В. Н. К. Кольцов и его институт в 1938-1939 гг. // Онтогенез. Т. 23, № 4, 1992. С. 443-459; великолепная биография в кн.: Сойфер В. Н. Власть и наука: Разгром коммунистами генетики в СССР. М., 2002. С. 402-437; и очерк в кн.: Шноль С. Э. Герои, злодеи, конформисты российской науки. М., 2001. С. 143-169.
[10] Кольцов Н. К. Улучшение человеческой породы // Русский евгенический журнал (далее - РЕЖ). Т. 1. Вып. 1. 1922. С. 4.
[11] Там же, с. 8.
[12] Там же, с. 19.
[13] Там же, с. 20.
[14] Там же, с. 25.
[15] При этом Кольцов понимал религию в данном случае очень широко, как некий общий идеал человечества, и в этом смысле считал религиозной идеей также и идеи социализма.
[16] О нём см.: Медведев Н. Н. Юрий Александрович Филипченко. М., 1978. Список трудов учёного см. в кн.: Филипченко Ю. А. Эволюционная идея в биологии: Исторический обзор эволюционных учений XIX в. М., 1977.
[17] Медведев Н. Н. Указ. соч., с. 44.
[18] Цит. по: Медведев Н. Н. Указ. соч., с. 46.
[19] Лепин Т. К., Лус Я. Я., Филипченко Ю. А. Действительные члены Академии наук за последние 80 лет (1846-1924) // Известия Бюро по евгенике. № 3. Л., 1925. С. 3-82.
[20] Филипченко Ю. А. Интеллигенция и таланты // Там же. № 3, 1925. С. 83-101.
[21] Его биографию см.: Асланян М. М., Варшавер Н. Б., Глотов Н. В., Маневич Э. Д., Орлов А. С., Серебровский Л. А. Александр Сергеевич Серебровский. М., 1993.
[22] Серебровский А. С. О задачах и путях антропогенетики // РЕЖ. Т. 1. Вып. 2. С. 107-116.
[23] Серебровский А. С. Антропогенетика и евгеника в социалистическом обществе // Медико-биологический журнал. Вып. 5. 1929. С. 3-19.
[24] Цит. по: Асланян М. М. и др. Указ. соч., с. 147.
[25] М. В. Волоцкой опубликовал целый ряд евгенических работ, в том числе: «Поднятие жизненных сил расы: Новый путь» (М., 1923); «Классовые интересы и современная евгеника» (М., 1925); «Система евгеники как биосоциальной дисциплины» (М., 1928) и др. Наиболее ценным с исторической точки зрения его исследованием стала книга «Хроника рода Достоевского. 1506-1933» (М., 1933).
[26] Подробнее см.: Колчинский Э. И. Указ. соч., с. 118.
[27] См., в частности, материалы дискуссии в заседании общества по поводу доклада Волоцкого на эту тему: РЕЖ. Т. 1. Вып. 2. С. 220-222.
[28] Среди его работ диссертация «Наследственность душевных болезней» (1922), «Евгеника: Учение об улучшении природных свойств человека» (М., 1925, 1928), «Психопатические конституции» (М., 1926) и др.
[29] Ему, в частности, принадлежит ставшая классической в этой области монография «Антропометрия» (М., 1941).
[30] Получивших, как ни странно, весьма прохладную оценку в генеалогической историографии (Красюков Р.Г. Обзор русской советской литературы по генеалогии за 70 лет (1917-1987) // Известия Русского Генеалогического Общества. Вып. 1. СПб., 1994. С. 56-58.
[31] Цит. по: Астауров Б. Л., Рокицкий П. Ф. Указ. соч., с. 103.
[32] Цит. по: Астауров Б. Л. Николай Константинович Кольцов: Биобиблиографический указатель. М., 1976. С. 25.
[33] Цит. по: Асланян М. М. и др. Указ. соч., с. 149.
[34] Цит. по: Сойфер В. Н. Указ. соч., с. 422.
[35] Там же, с. 429.
[36] Эфроимсон В. П. Гениальность и генетика. М., 1998.
Опубликовано 21 февраля 2005 года
Новые статьи на library.by:
ФИЛОСОФИЯ:
Комментируем публикацию: Евгеника в советской науке 1920-х годов: на стыке биологического и гуманитарного знания
подняться наверх ↑
ССЫЛКИ ДЛЯ СПИСКА ЛИТЕРАТУРЫ
По стандарту ВАК Республики Беларусь
Стандарт используется в белорусских учебных заведениях различного типа.
По ГОСТу Российской Федерации
Для образовательных и научно-исследовательских учреждений РФ
Прямой URL на данную страницу для блога или сайта
Полностью готовые для научного цитирования ссылки. Вставьте их в статью, исследование, реферат, курсой или дипломный проект, чтобы сослаться на данную публикацию №1109009370 в базе LIBRARY.BY.
подняться наверх ↑
ПАРТНЁРЫ БИБЛИОТЕКИ рекомендуем!
подняться наверх ↑
ОБРАТНО В РУБРИКУ?
Уважаемый читатель! Подписывайтесь на LIBRARY.BY в VKновости, VKтрансляция и Одноклассниках, чтобы быстро узнавать о событиях онлайн библиотеки.
Добавить статью
Обнародовать свои произведения
Редактировать работы
Для действующих авторов
Зарегистрироваться
Доступ к модулю публикаций