ФИЛОСОФИЯ (последнее)
Идея “конца истории”: социокультурные истоки и смысл.
Актуальные публикации по вопросам философии. Книги, статьи, заметки.
Ю.Л.Ломоносов,
кандидат философских наук
Идея “конца истории”: социокультурные истоки и смысл.
После того, как Демокрит ввел в греческую философию слово “идея”, оно начало жить самостоятельной жизнью. Этим словом Платон обозначил сущность предмета, понимая ее трояко: как причину или источник бытия вещей, их свойств и их отношений; образец для творения вещей; цель, к которой стремится все существующее.
У бессмертных по своему смыслу "глубинных" философских идей есть такое свойство – быть "работающими". Такие идеи способны "обслуживать" даже тех, кто берет их как готовые каноны. Но в принципе, великие достижения философской мысли только тогда реализуют себя как идеи, когда обогащаются приращением, когда новые поколения осваивают их контекстуально: прежде всего в ракурсе проблем, вопросов, загадок, аргументов, дискуссий, страстей, сомнений, в ответе на которые – как кристаллизация грандиозных интеллектуальных усилий эпохи – рождается, а потом преобразуется философская идея. Нечто похожее происходит с развитием идеи "конца истории". На рубеже тысячелетий, перед вхождением в новый "миллениум", новую эпоху, еще "нерасколдованную", философия оказалась перед необходимостью расчищения "площади ума" от сковывающих его "идолов"; "призраков" (по Ф. Бэкону), так как именно "методическое сомнение" в унаследованных знаниях и представлениях, проверка их на содержательность и осмысленность позволяет человеку избавляться от массовых иллюзий ведущих к массовым неврозам. В этом отношении реставрация сути "конца истории", встраивание данного концепта в современную картину мира, определение значимости в системе мировоззрения современного человека и общества видится перспективным, актуальным и теоретически существенным шагом в социально-философском постижении реальности.
Рассуждая в ключе К. Ясперса о смысле и о назначении истории, мы предопределенно приходим к выводу о том, что лишь история человечества в целом (от начала до ее конца) может дать масштаб для осмысления того, что происходит в настоящее время. "Человек издавна создавал для себя картину универсума: сначала в виде мифов (в теогониях и космогониях, где человеку отведено определенное место), затем калейдоскопа божественных деяний, движущих политическими судьбами мира (видение истории пророками), еще позже – данного в откровении целостного понимания истории от сотворения мира и грехопадения человека до конца истории и страшного суда... Каждый, кто обращается к истории, невольно приходит к этим универсальным воззрениям, превращающим историю в некое единство. Эти воззрения могут быть некритичными, более того, неосознанными и поэтому непроверенными. В историческом мышлении они обычно являются само собой разумеющимися предпосылками"[1]. Такой предпосылкой исторического является идея "конца истории" как всеобщий конститутивный элемент мировоззрения человека: человека древнего, мироощущающего, и человека современного, мирообъясняющего. Даже поверхностный взгляд на всемирно-историческое течение жизни человечества позволяет (по различным следам в искусстве, науке, религии, философии и т.д.) отследить регулярное, периодически усиливающееся, внимание к данной проблематике. Идея "конца истории" возвращается. Миф вечного возвращения, как и представления о конце мира, загадочны и дополняют друг друга. В свое время Ф. Ницше[2] поверг мифом возвращения в замешательство философское сообщество. Этот миф per negationem[3] говорит, что жизнь, которая не повторяется, подобна тени, она без веса, она мертва наперед и как бы ни была она страшна, прекрасна или возвышенна, этот ужас и эта возвышенность или красота ровно ничего не значат. Мы должны воспринимать ее не иначе, как скажем, войну между двумя африканскими государствами в четырнадцатом столетии, ничего не изменившую в облике мира, невзирая на то, что в ней погибло в мучениях триста тысяч человек. Изменится ли что-нибудь в войне двух африканских государств в 14 столетии, повторись она бессчетное количество раз в вечном круге возвращения? Несомненно, изменится: война превратится в вознесшийся на века монумент, и ее нелепость станет непоправимой[4]. Идея вечного возращения, как и камень абсурдного Сизифа А. Камю[5], означает определенную перспективу, где вещи предстают в ином свете, без облегчающего обстоятельства своей быстротечности. Подобный же ракурс "возвращения – сопровождения" имеет идея "конца истории", дошедшая до наших времен в отголосках легенд и мифов (гибель Атлантиды, Великий потоп), космогоний (борьба Хаоса и Порядка), эсхатологических учений, которые дополнились научными концепциями (коллапс Вселенной), философскими системами глобального кризиса и т.д. И именно "возвращение" этой идеи, актуализация ее в разных ипостасях делает "ощущение" конца истории довлеющим в сознании современного человека. "Страх и трепет", который испытывает человек 21 века перед самой возможностью факта прекращения человеческого существования по эмоциональной окраске мало чем отличается от чувств, испытываемых нашим варваром-предком перед необъяснимой стихией жизни[6]. Магия идеи "конца истории" в различных ее вариациях, как магия самой смерти, на уровне общественной и индивидуальной психологии осмысливается давно. Человек единственное животное способное на убийство "ради ничего"[7] и самоубийство. Может ли человечество уничтожить само себя, создав для этого предпосылки? Подобные апокалипсические настроения возникли еще на заре цивилизации. Историческая рефлексия по этому поводу отсылает нас к мифологической культуре древности, хранящей первообразы эсхатологического содержания.
Еще Леви-Стросс К.В в "Структурной антропологии" исследовал психофизический и социальный аспект влияния идеи "конца существования" на реальный уход из жизни человека на материале магических обрядов первобытных народов. "Окружающие всем своим поведением и по любому поводу внушают несчастной жертве мысль о смерти, которую она и не пытается избежать, будучи уверенной в неотвратимости своей судьбы. Впрочем, в честь такого человека совершаются обряды, которые должны будут препроводить его в царство теней". Сначала "избранного" для данной миссии лишали семейных и социальных связей, затем отлучали от всякого рода обязанностей и деятельности, позволяющей индивиду осознавать себя как личность. Постепенно глубокий ужас, который он испытывал, внезапное и полное отторжение от привычных систем отношений с миром, создаваемых благодаря участию всей социальной группы, подавляют "околдованного". Из живого человека, наделенного правами и обязанностями, он обращается в мертвеца – объект страхов, обрядов и запретов. Физическая смерть наступает незамедлительно вслед за смертью социальной как реакция на испытанный страх[8]. Кеннон показал, что страх[9], как и ярость, сопровождающаяся исключительно интенсивной деятельностью систематической нервной системы. Подобная деятельность обычно полезна, поскольку возникающие при этом органические изменения позволяют индивиду или сообществу приспосабливаться к новой ситуации, однако если индивид не наделен по отношению к необычной ситуации никакой инстинктивной или выработавшейся ответной реакции, то результатом может быть психологический коллапс, невроз как индивидуального, так и массового характера.
Данные этнографические иллюстрации и наблюдения позволяет зафиксировать весьма важную ситуацию: экспансия идеи "конца" в мировоззренческих установках наступает в результате формирования следующих условий:
- неопределенностью социального состояния в результате смены типов жизнеустройства и жизнедеятельности;
- отторжение от привычных социально-культурных условий существования.
Сила воздействия идейного фона эпохи на жизнь и поведение людей не вызывает сомнения. Однако, очевидно, что действенность, "завораживающей" характер той или иной идеи (в нашем случае идеи конца истории) требуют веры в нее. Прежде всего, это вера трансляторов идеи в ее истинность, вера реципиентов идеи в ее могущество и реализуемость и, наконец, доверие общества в целом, создающее нечто подобное постоянно действующему гравитационному полю, внутри которого складываются различные интерпретации, формы проявления идеи, создающие вокруг нее часто мистическую, магическую ауру.
Разрываемый между двумя этими системами – системами означающего и системами означаемого, человек с помощью магического мышления обретает третью систему, в которую вписываются противоречивые дотоле данные"[10]. Современный человек как и его предки не "видит" противоречий в идее "конца истории", он его "ожидает" уже несколько тысячелетий.
Социально-философская традиция в одном из своих аспектов рассматривает "конец истории" как мифологему, вобравшую в себя эсхатологические мотивы древности. Противоречия в осмыслении жизни есть выражение противоречивости самой жизни. По словам А. Лосева "жизнь", взятая в своем обнаженном процессе нечеловечна, дочеловечна, бесчеловечна. Жизнь – это "сумерки смысла", это "истерика бытия", это звериная судьба, бессмысленный рок. В тоже время "жизнь заряжена смыслом, она – вечная возможность мудрости"[11]. Жизнь как нерасторжимое единство конечного и бесконечного, дискретности и единства, и есть основа мифа, как неуничтожимой формы принятия самой жизни[12]. Мифологемы жизни; рода, родства, матери-Родины, жертвы, спасения, "вечного созидания" и смерти: Аид, Танатос[13], "вечное пожирание созданного”, апокалипсис, хаос, - одной из своей функцией являют поддержание стабильности через представление о целостности, оказывающихся логическим инструментом разъяснения противоречий. Жизненность мифа, его укорененность в сознании заключается не в системном накоплении знаний о мире, а в установлении непосредственных связей между человеком и миром. Мифологема при этом как догадка о сущности бытия не поддается рационализации[14]. Мифы, так или иначе затрагивающие проблематику "конца истории", есть запечатленное в образах понимания конечности существования во всем великолепии, ужасе и двусмысленности его тайны[15].
Древние представления о начале и конечности существования мира напрямую связаны с развитием представлений о времени (в его историческом и социальном аспектах). Мифы о начале истории мира (теологии и космологии) является более ранними по сравнению с мифами эсхатологического характера. Обращаясь к исследованиям Курта Хюбнера[16] можно заимствовать для дальнейших разъяснений особенностей мифологического времени понятие архе[17]. Архе не является событием во времени и не содержит объектов, которым в данное время приписывается определенное место с помощью законов, правил, к примеру, "раньше – позже". Оно, как целостный гештальт представляет собой историю. Однако, поскольку оно, с другой стороны, рисует ход времени, из которого элемент времени не может быть изолирован, то оно должно быть неким временным гештальтом. Архе является поэтому не только схемой объяснения некоего процесса, коль скоро оно определяет и создает его, но конституирует и его временной ход. Архе является парадигмой последовательности событий в мифе, повторяющихся бесчисленным и идентичным образом. Идентичное повторение священного первособытия, буквально, вновь и вновь привлекаемого в мир, не является всякий раз новым вариантом или серийной имитацией некоего прототипа. Мысль о том, что бог станет делать то же самое бесчисленное количество раз, была бы несовместимой с представлением, которое сложилось о нем у людей, и именно это повторение некоего события, его вечность в настоящем составляет его святость.
Мифическое время является циклическим вследствие этого идентичного повторения событий. Человек мифической эпохи живет не только в таких циклических отношениях времени, но как смертный, он знает также и то время, которое является необратимым и течет из прошлого в будущее так, что прошедшие события уже не существуют, а будущие еще не существуют. Это время той “земной оболочки", в которую проникает мифическая субстанция. Это время, которое не знает ничего вечного, покорено "временностью" и в котором все движется навстречу смерти. Таким образом, человек мифической эпохи жил в двух измерениях времени, а именно в священном (греки называют его zatheos chronos), и в профанном. Как смертный, наш предок неизбежно воспринимал мифические циклы (приход и уход Персефоны – архе времен года; архе гончарного круга Дао - в восточной традиции, который из старого материала лепит новые формы и разбрасывает их по миру и т.д.) в рамках профанного времени, т.е. мифологическое время “впресованно” в сознании человека в необратимое профанное. Образно это можно выразить так: профанное время имеет “прорывы” в бытие ( Хайдеггер), в них вечность архе просвечивает и в нем действуют неизменные прасобытия. Здесь же уместно упомянуть мифы о всеобщей Матери-Земле, Гее, ведающей законом рождения и смерти. Она, с одной стороны, та самая первосила, которая все порождает из своего чрева, но она же является той силой, которая все, что породило ее темное чрево, возвращает назад в него и миф о Хаосе, из которого возникает царство Теней, Ночи, Сна, Смерти, Судьба. Все эти порожденные сущности имеют нечто общее (мрачное и темное) и ведут себя по отношению к хаосу как частное к целому. И это дает основание всему частному стремиться к своему первоначалу, прасобытию. Мифические события оказываются "кирпичиками" мифической модели мира. Мифическое время в отличие от исторического есть строго время "начальное", "ранее", "первое", это "правремя", время во времени, т.е. до начала исторического отчета текущего времени. Это время прапредков, первотворения, "время сновидений", сакральное время в отличие от последующего эмпирического, исторического времени. Мифическое время и заполняющие его события, действия предков и богов является сферой первовремени всего последующего, источником архетипических первообразов, образцов для всех последующих действий.
Реальные достижения культуры, формирование социальных отношений в историческом времени проецируется мифом в мифическое время и сводится к однократным актам творения. Важнейшая функция мифологического времени и мифа – создание модели, примера, образа. Оставляя образцы для подражания и воспроизводства мифическое время и мифические герои и события одновременно источают магические духовные силы, продолжающие поддерживать и устанавливать порядок в природе и обществе. Воспроизводство архетипических моделей через определенные ритуалы ( например, дионисийские праздники древних греков, славянская масленица, с сожжением чучела зимы) гарантирует непрерывность природных, а соответственно, и жизненных циклов.
В идеале мифическое время представлено в самых древних мифах, по разному трансформирующих темы “золотого века” и хаоса, который бесконечно подлежит космизации. Мифы эсхатологические о "последних" вещах, о конце мира возникают относительно поздно и опираются на модели мифов календарных, мифы о смене эпох, мифов космогонических. В противоположность космогоническим мифам, эсхатологические рассказывают не о возникновении мира и его элементах, а об их уничтожении – гибель суши во всемирном потопе[18], хаотизация космоса и др. Трудно отделить мифы о катастрофах, сопровождающих смену эпох (о гибели великанов или старшего поколения богов, живших до появления человека, о периодических катастрофах и обновлении мира), от мифов о конечной гибели мира[19]. Более или менее развитую эсхатологию находим в мифах аборигенов Америки, в мифологии древнескандинавской, индуистской, иранской, христианской (евангельский "Апокалипсис"). Племя южноамериканских индейцев намбиквара передает через отцов к детям традиционные мифы ( о потопе, якобы уничтожившем первоначальный род человеческий), в упрощенном виде звучащие примерно так : “Все умерли! Никого больше не было! Ни одного человека! Никого!”[20] Причем большинству описываемых в мифах эсхатологических катастроф предшествуют нарушения права, морали, распри, преступления людей, требующие возмездия богов[21]. В связи с этим можно заключить, что мифы о конце мира, который погибает в огне, потопе, в результате космических сражений с демоническими силами, от голода, жары, холода и т.п.[22], есть специфическая форма активации совести человечества, в определенные моменты истории, осознающим аморальность и безнравственность своего существования.
Коллективное бессознательное человечества, имея в копилке своего опыта образы “враждебного мира”, несущего катастрофы: природные, социальные, космические, - с упрямым постоянством воспроизводит своеобразный архетип “Тени”[23], в котором сфокусирован весь социокультурный багаж человеческих страхов – реализация инстинкта самосохранения биологического вида Homo Sapiens. “Конец истории” как “тень отца Командора”, заставляет действовать человечество определенным образом.
Кажущаяся нам весьма длительной история цивилизации в сравнении с вечностью космоса с уходящей в глубь многих тысячелетий историей становления биологического рода Homo sapiens – лишь краткий миг. Данный "цивилизационный" эксперимент выглядит весьма уникальным в космических пространствах. При этом человечеству не на что опереться, кроме собственного опыта. Над человечеством тяготеет, часто не пуская его двигаться вперед, цепкое наследие предцивилизационного состояния, так называемого "варварства". Как в уме и делах отдельного индивида склонности варвара – "недочеловека" могут побеждать задатки, формы жизни цивилизационного индивида, так и в истории целых стран народов – даже при наличии каких-то высоких цивилизационных, культурных достижений - возможны массовые рецидивы варварства, возможна отсталость, стоящая на грани одичания, деградации жизни. Даже в опыте высокоцивизационных стран, народов, наций – и как раз в период взлета цивилизации – могут длительное время существовать и даже нарастать варварские, то есть разрушительные, иррациональные тенденции (накопление ядерного оружия, техногенная катастрофа, выливается в экологический кризис и т.д.)[24].
Если человеческая цивилизация столь противоречива, хрупка, столь обременена рецидивами прежнего и чертами нового варварства, то стоит ли она того, чтобы ее сохранять и совершенствовать?
Не в том ли судьба человеческого рода, чтобы из-за всех грехов, созданного им второго, искусственного мира, погибнуть на пепелище последнего "страшного суда" истории вместе с самой историей?
Важнейшей предпосылкой становления историзма вообще и концепций "конца истории" в частности была, конечно, так называемая "библейская революция", и прежде всего в ее новозаветном христианском варианте, где на передний план со всей определенностью выходит не мир вечной природы, а "трепет утробы": человеческий мир страдания и самопознания. В этом мире все не просто "появляется и исчезает", как полагали античные историки, но приобретает вещий, пророческий смысл, с помощью которого можно истолковывать будущее. Так впервые возникает представление об истории как линейно ориентированном временном процессе, расчлененном эпохальными однородовыми событиями: грехопадением, искуплением, вторым пришествием. При этом главное и придающее смысл всему происшедшему до сих пор событие помещалось в будущее. Тем самым последовательность событий впервые раскрывается в качественно другой перспективе: она предстает как преображенное время, избавленное от "порока" и приобретенное культурный и в общем желанный характер. Впервые в истории само слово "новый" обретает позитивный смысл, представленный не чем-то удаляющим нас от мифического "золотого века", а служению к тому абсолютно справедливому состоянию, которое будет установлено Страшным судом. Значение этого события трудно переоценить. По сути дела в религиозно-мифологической форме оно даст все те необходимые ценностно-интеллектуальные предпосылки, с помощью которых в последующем будет осмысливаться всемирно-исторический процесс вплоть до начала XX века. А именно: линейную необратимость истории, ее расчлененность на определенные этапы, ее кумулятивно-желанную направленность, ее вменяемость и разумность, обретаемые через постулирование некой цели в будущем, и даже ее внутреннюю противоречивость, заявленную в идее Страшного суда и борьбе чистых и нечистых сил[25].
Можно было бы сказать, что новоевропейские представления об историческом процессе есть лишь рационализация христианской эсхатологии, а "революционное желание осуществить Царство Божие служит упругой основой всех прогрессивных образов и начал современной истории"[26]. Однако, с нашей точки зрения, христианская эсхатология не была прообразом "философии конца истории". Она не имела намерения объяснять самодвижении времени пусть даже спекулятивно, а лишь устанавливала связь между заранее данными, божественно предопределенными событиями, как раз сжимающими и устраняющими творимую людьми действительную историю, где ее "конец" можно интерпретировать как экстраполяцию конечности человеческой жизни на конечность существования человечества в целом, возможную вследствие катаклизмов, не последнюю роль, в возникновении которых может сыграть сам человек. Поэтому пока эсхатология обладала абсолютной достоверностью не только для сохраняемой сферы, но и для здравого смысла, никакой гуманитарно-теоретической рефлексии проблемы "конца истории" не могло быть.
За понятиями "конец света", “конечность жизни” все же стоит иная реальность, чем за понятием "конца истории", которое питает свое содержание из несколько других источников, прежде всего научного знания, причем как о природе, космосе, человеке, так и об обществе.
Начало размышлений о собственно конце истории в теоретико – методологическом и социально-философском содержании данного понятия ведет свой отсчет с момента вступления человечества в особое уже историческое время. Что изменилось в жизни Человека, какая цепочка причинно-следственных связей заставила этого “прекрасного зверя” из природного существования шагнуть в историю, разорвав круговорот биологического времени? Ответ на этот вопрос искали Тойнби, Шпенглер, Ясперс, Данилевский, Вернадский, Федоров и т.д. Каковы же в общих чертах те реальные события, с которых началась история?
В свое время, в рамках становящегося аграрного способа производства, в долинах Нила, Тигра, Ефрата и Хуанхэ встали задачи создания иррагационной системы и ее регулирования, которые с необходимостью привели к централизации и организованности жизни, со временем породив государственность. Таким образом возникали народы ( под общие цели жизнедеятельности), осознающие свое единство, имеющие общий язык и культуру, связанные общими мифами. Открытие письменности ( к 3300 г. в Шумере, в 3000 г. в Египте, к 2000 г. в Китае) привело в итоге к выделению особой “духовной аристократии”, ответственной за передачу кода культуры в будущее. Устные языковые формы фиксации мира дополнились письменными, более надежными хранителями информации, усилив влияние идей на сознание и мировоззрение человеческих сообществ того времени.
Формирование мировых империй, в задачи которых входило останавливать постоянные вторжения кочевых племен, разрушающих островки цивилизации, на тот момент уже достигших определенного уровня технического развития, позволяет говорить о появлении субъектов истории.
Развитие техники “оторвало” от привычной природной почвы человеческое предсознание, сделав его свободным от цепей природной необходимости. “События, открывающие историческую эру, ведут к более глубокому вопросу: что же произошло с человеком, что заставило его перейти из неисторического существования в историю?...”[27] Мы хотим вслед за К. Ясперсом узнать не о внешних событиях, а о внутреннем преобразовании человека….”
Революционный на первый взгляд скачок из простого существования в историю связан в первую очередь с возможностью “осознавать, вспоминать, передавать”, которая освобождает только от настоящего.
Накопленный к этому времени предметный мир, искусственно созданный человеком, разорвал жизненно необходимую в прошлом связь с обусловленной случайностью природной стихии, позволив ему рационализировать процесс жизни. В этой новой жизни просто наблюдение за текущими событиями сменилось обращением к образцам, примерам, демонстрирующим людей, чьи героические дела с судьбы становились катализаторами деяний потомков. Исторический процесс – это беспрерывное преобразование условий, знания, содержания уже собственно человеческой жизни в ее непосредственном явлении, но такое преобразование, при котором возможно и необходимо отношение ко всему, связь традиций, всеобщая коммуникация, видение перспективы. Человек открытое миру существо, незавершенность которого явилась “зародышем” историчности и позволила ему “уйти” из природы
Развитие человека, следствием которого стала история, может быть воспринято как несчастье, постигшее человека. Согласно этой точке зрения - произошло нечто непостижимо греховное, вторжение враждебного основания, противоречащего главным законам жизни на земле. Все, что создает историю, в конечном итоге, как демонстрирую современные глобальные проблемы, уничтожает человека. История может сравниться с процессом разрушения в образе некоего фейерверка; этот процесс следует повернуть вспять, вернуть к тому, что было вначале (библейский рай, “Эмиль” Ж.-Ж. Руссо и т.д.). История – наказание, человека “испытывают” историей, а в этом смысле ее конец – это грандиозная задача, прорыв в позитивное инобытие, которую человечеству придется решить. Тогда, на завершающей стадии исторического процесса, человек вернется к блаженному состоянию своего доисторическогр бытия.
Но, с другой стороны, этот скачок можно воспринимать и кaк дар. Человек совершил его, и этом можно видеть высокое предназначение человека, его путь к небывалому постижению и неслыханным высотам, доступным ему в силу его свободы. История превратила человека в существо, стремящееся выйти за свои пределы. Только в истории он ставит перед собой свою высокие задачи, в том числе и избежать ее конца. Никто не знает, куда она его приведет – несчастье, беды и катастрофы также могут служить ему стимулом к возвышению. Лишь в истории формируется, то, что мы называем Человек по определению.[28]
Из первичных истоков течет поток заложенных в человеке субстанциальных возможностей. Однако сами они становятся очевидными, преисполненными богатого содержания, лишь войдя в эру истории, по мере того как они освещаются, утверждаются, усиливаются, теряются, вспоминаются, вновь возвышаются. Им необходима рационализация, которая сама по себе совсем не есть нечто первичное, а есть лишь средство восстановления истоков и конечных целей.
Вместе со скачком в историю осознается преходящий характер всего. Всему в мире отведено определенное время, и все обречено на гибель. Но только человек знает, что он может уйти с исторической арены. Наталкиваясь на эту пограничную ситуацию, он познает вечность во времени, историчносгь как явление бытия, уничтожение времени во времени. Его осознание истории становится тождественным осознанию вечности.
История — это постоянное и настойчивое продвижение вперед . Но некая огромная сила инерции как будто постоянно парализует все порывы. История и ее конец — это проблема , еще не получившая решения, которая будет решена не мыслью, а только самой действительностью; проблема эта сводится к тому, “является ли история в своем порыве лишь мгновением, промежуточным звеном между неисторическими существованиями, или это прорыв глубинных возможностей, которые даже в образе безграничных несчастий, подвергаясь опасностям и постоянным крушениям, в целом ведут к тому, что бытие будет открыто человеком, а он сам в непредвидимом взлете обретет свои неведомые дотоле возможности.”[29] Однако история философской мысли дает блестящие образцы попыток четко и однозначно решить эту проблему, предлагая различные, часто взаимоисключающие модели “истории и ее конца ” и продвигая рефлексию человечества в данном направлении в глубь – к сущности.
--------------------------------------------------------------------------------
[1] К. Ясперс. Смысл и назначение истории. М: Республика, 1994, с. 30.
[2] Ф. Ницше. Собрание сочинений в 2-х томах. М., 1999
[3] в отрицании (лат.)
[4] М. Кундера. Невыносимая легкость бытия. – СПб, 2001.
[5] А. Камю. Бунтующий человек. -М. 1991
[6] Леви-Стросс К. Первобытное мышление.
[7] Сартр Ж.-П. Экзистенциализм –это гуманизм. // Сумерки богов. – М. 1992
[8] Леви-Стросс К. Структурная антропология, с. 147.
[9] Андрусенко В. Социальный страх. – Екат., 1995.
[10] Там же. Леви-Стросс К. С. 181.
[11] А.Лосев Диалектика мифа. - М. 1999
[12] А. Лосев. Жизнь . - М. 1964
[13] В индийской и буддийской традиции и мифологии -Нарака; в китайской - Диюй и Тай –Суй ( великое божество времени), противодейсвие которому или желание обрести его расположение приводит к несчастью; в мусульманской –Джаханнам; в иудаистской – Аваддон (погибель), олицетворение поглощающей, скрывающей и бесследно уничтожающей ямы, могилы, пропасти; ангел смерти, который ведет против человечества в конце времен карающую рать чудовищной саранчи.
[14] Кириленко Г.Г. Мифологическое сознание: истоки и современность.//РЖ "Философия", сер 3, М. 1995, №1
[15] Голосовкер Я. Логика мифа. М., 1987, с. 218.
[16] К. Хюбнер. Истина мифа. М., Республика, 1996, с. 448.
[17] Архе – это история происхождения. Когда-то некое нуминорное существо впервые совершило определенное действие, и с тех пор это событие идентично повторяется. Это событие единственное в своем роде. С. 122.
[18] Ф. Фрезер. Фольклор в ветхом завете. – М. 1990
[19] Фоном “Страшного суда” и прихода миссии служит космическая катастрофа, знаменующая конец мира: солнце и луна меркнут, звезды падают на землю, само небо свертывается как свиток ( Матф. 24, 29 и Апок. 6, 12-14), от престола судьи льется огненная река ( Дан. 7, 10).
[20] Леви-Стросс К. Печальные тропики. - М. 2000
[21] Уже в Египетской мифологии ( по аналогии со Страшным судом, предстоящем “концу времен”) известен мотив взвешивания на весах во время загробного суда добрых и злых дел каждого человека перед лицом Осириса (ежегодно умирающего и воскресающего бога).
[22] Мифологический словарь. М.: Сов.энциклопедия. 1990, с. 635.
[23] К Юнг Архетипы коллективного бессознательного. // Психология бессознательного.
[24] Мотрошилова Н.В. Рождение и развитие философских идей: Истор.-философ. очерки и портреты. – М., Политиздат, 1931. С. 464 (с. 19).
[25] Очерки социальной философии. Под. Ред. К.С. Бигрова. – СПб.: СПб университет, 1998, с. 94.
[26] Lowith K. Zun kritik des deschichtsphitosophic. – Stuttgart, 1983, s. 383.
[27] К. Ясперс Смысл и назначение истории. С.72.
[28] Человек – биопсихосоциокультурный феномен.
[29] Карл Ясперс. Там же
кандидат философских наук
Идея “конца истории”: социокультурные истоки и смысл.
После того, как Демокрит ввел в греческую философию слово “идея”, оно начало жить самостоятельной жизнью. Этим словом Платон обозначил сущность предмета, понимая ее трояко: как причину или источник бытия вещей, их свойств и их отношений; образец для творения вещей; цель, к которой стремится все существующее.
У бессмертных по своему смыслу "глубинных" философских идей есть такое свойство – быть "работающими". Такие идеи способны "обслуживать" даже тех, кто берет их как готовые каноны. Но в принципе, великие достижения философской мысли только тогда реализуют себя как идеи, когда обогащаются приращением, когда новые поколения осваивают их контекстуально: прежде всего в ракурсе проблем, вопросов, загадок, аргументов, дискуссий, страстей, сомнений, в ответе на которые – как кристаллизация грандиозных интеллектуальных усилий эпохи – рождается, а потом преобразуется философская идея. Нечто похожее происходит с развитием идеи "конца истории". На рубеже тысячелетий, перед вхождением в новый "миллениум", новую эпоху, еще "нерасколдованную", философия оказалась перед необходимостью расчищения "площади ума" от сковывающих его "идолов"; "призраков" (по Ф. Бэкону), так как именно "методическое сомнение" в унаследованных знаниях и представлениях, проверка их на содержательность и осмысленность позволяет человеку избавляться от массовых иллюзий ведущих к массовым неврозам. В этом отношении реставрация сути "конца истории", встраивание данного концепта в современную картину мира, определение значимости в системе мировоззрения современного человека и общества видится перспективным, актуальным и теоретически существенным шагом в социально-философском постижении реальности.
Рассуждая в ключе К. Ясперса о смысле и о назначении истории, мы предопределенно приходим к выводу о том, что лишь история человечества в целом (от начала до ее конца) может дать масштаб для осмысления того, что происходит в настоящее время. "Человек издавна создавал для себя картину универсума: сначала в виде мифов (в теогониях и космогониях, где человеку отведено определенное место), затем калейдоскопа божественных деяний, движущих политическими судьбами мира (видение истории пророками), еще позже – данного в откровении целостного понимания истории от сотворения мира и грехопадения человека до конца истории и страшного суда... Каждый, кто обращается к истории, невольно приходит к этим универсальным воззрениям, превращающим историю в некое единство. Эти воззрения могут быть некритичными, более того, неосознанными и поэтому непроверенными. В историческом мышлении они обычно являются само собой разумеющимися предпосылками"[1]. Такой предпосылкой исторического является идея "конца истории" как всеобщий конститутивный элемент мировоззрения человека: человека древнего, мироощущающего, и человека современного, мирообъясняющего. Даже поверхностный взгляд на всемирно-историческое течение жизни человечества позволяет (по различным следам в искусстве, науке, религии, философии и т.д.) отследить регулярное, периодически усиливающееся, внимание к данной проблематике. Идея "конца истории" возвращается. Миф вечного возвращения, как и представления о конце мира, загадочны и дополняют друг друга. В свое время Ф. Ницше[2] поверг мифом возвращения в замешательство философское сообщество. Этот миф per negationem[3] говорит, что жизнь, которая не повторяется, подобна тени, она без веса, она мертва наперед и как бы ни была она страшна, прекрасна или возвышенна, этот ужас и эта возвышенность или красота ровно ничего не значат. Мы должны воспринимать ее не иначе, как скажем, войну между двумя африканскими государствами в четырнадцатом столетии, ничего не изменившую в облике мира, невзирая на то, что в ней погибло в мучениях триста тысяч человек. Изменится ли что-нибудь в войне двух африканских государств в 14 столетии, повторись она бессчетное количество раз в вечном круге возвращения? Несомненно, изменится: война превратится в вознесшийся на века монумент, и ее нелепость станет непоправимой[4]. Идея вечного возращения, как и камень абсурдного Сизифа А. Камю[5], означает определенную перспективу, где вещи предстают в ином свете, без облегчающего обстоятельства своей быстротечности. Подобный же ракурс "возвращения – сопровождения" имеет идея "конца истории", дошедшая до наших времен в отголосках легенд и мифов (гибель Атлантиды, Великий потоп), космогоний (борьба Хаоса и Порядка), эсхатологических учений, которые дополнились научными концепциями (коллапс Вселенной), философскими системами глобального кризиса и т.д. И именно "возвращение" этой идеи, актуализация ее в разных ипостасях делает "ощущение" конца истории довлеющим в сознании современного человека. "Страх и трепет", который испытывает человек 21 века перед самой возможностью факта прекращения человеческого существования по эмоциональной окраске мало чем отличается от чувств, испытываемых нашим варваром-предком перед необъяснимой стихией жизни[6]. Магия идеи "конца истории" в различных ее вариациях, как магия самой смерти, на уровне общественной и индивидуальной психологии осмысливается давно. Человек единственное животное способное на убийство "ради ничего"[7] и самоубийство. Может ли человечество уничтожить само себя, создав для этого предпосылки? Подобные апокалипсические настроения возникли еще на заре цивилизации. Историческая рефлексия по этому поводу отсылает нас к мифологической культуре древности, хранящей первообразы эсхатологического содержания.
Еще Леви-Стросс К.В в "Структурной антропологии" исследовал психофизический и социальный аспект влияния идеи "конца существования" на реальный уход из жизни человека на материале магических обрядов первобытных народов. "Окружающие всем своим поведением и по любому поводу внушают несчастной жертве мысль о смерти, которую она и не пытается избежать, будучи уверенной в неотвратимости своей судьбы. Впрочем, в честь такого человека совершаются обряды, которые должны будут препроводить его в царство теней". Сначала "избранного" для данной миссии лишали семейных и социальных связей, затем отлучали от всякого рода обязанностей и деятельности, позволяющей индивиду осознавать себя как личность. Постепенно глубокий ужас, который он испытывал, внезапное и полное отторжение от привычных систем отношений с миром, создаваемых благодаря участию всей социальной группы, подавляют "околдованного". Из живого человека, наделенного правами и обязанностями, он обращается в мертвеца – объект страхов, обрядов и запретов. Физическая смерть наступает незамедлительно вслед за смертью социальной как реакция на испытанный страх[8]. Кеннон показал, что страх[9], как и ярость, сопровождающаяся исключительно интенсивной деятельностью систематической нервной системы. Подобная деятельность обычно полезна, поскольку возникающие при этом органические изменения позволяют индивиду или сообществу приспосабливаться к новой ситуации, однако если индивид не наделен по отношению к необычной ситуации никакой инстинктивной или выработавшейся ответной реакции, то результатом может быть психологический коллапс, невроз как индивидуального, так и массового характера.
Данные этнографические иллюстрации и наблюдения позволяет зафиксировать весьма важную ситуацию: экспансия идеи "конца" в мировоззренческих установках наступает в результате формирования следующих условий:
- неопределенностью социального состояния в результате смены типов жизнеустройства и жизнедеятельности;
- отторжение от привычных социально-культурных условий существования.
Сила воздействия идейного фона эпохи на жизнь и поведение людей не вызывает сомнения. Однако, очевидно, что действенность, "завораживающей" характер той или иной идеи (в нашем случае идеи конца истории) требуют веры в нее. Прежде всего, это вера трансляторов идеи в ее истинность, вера реципиентов идеи в ее могущество и реализуемость и, наконец, доверие общества в целом, создающее нечто подобное постоянно действующему гравитационному полю, внутри которого складываются различные интерпретации, формы проявления идеи, создающие вокруг нее часто мистическую, магическую ауру.
Разрываемый между двумя этими системами – системами означающего и системами означаемого, человек с помощью магического мышления обретает третью систему, в которую вписываются противоречивые дотоле данные"[10]. Современный человек как и его предки не "видит" противоречий в идее "конца истории", он его "ожидает" уже несколько тысячелетий.
Социально-философская традиция в одном из своих аспектов рассматривает "конец истории" как мифологему, вобравшую в себя эсхатологические мотивы древности. Противоречия в осмыслении жизни есть выражение противоречивости самой жизни. По словам А. Лосева "жизнь", взятая в своем обнаженном процессе нечеловечна, дочеловечна, бесчеловечна. Жизнь – это "сумерки смысла", это "истерика бытия", это звериная судьба, бессмысленный рок. В тоже время "жизнь заряжена смыслом, она – вечная возможность мудрости"[11]. Жизнь как нерасторжимое единство конечного и бесконечного, дискретности и единства, и есть основа мифа, как неуничтожимой формы принятия самой жизни[12]. Мифологемы жизни; рода, родства, матери-Родины, жертвы, спасения, "вечного созидания" и смерти: Аид, Танатос[13], "вечное пожирание созданного”, апокалипсис, хаос, - одной из своей функцией являют поддержание стабильности через представление о целостности, оказывающихся логическим инструментом разъяснения противоречий. Жизненность мифа, его укорененность в сознании заключается не в системном накоплении знаний о мире, а в установлении непосредственных связей между человеком и миром. Мифологема при этом как догадка о сущности бытия не поддается рационализации[14]. Мифы, так или иначе затрагивающие проблематику "конца истории", есть запечатленное в образах понимания конечности существования во всем великолепии, ужасе и двусмысленности его тайны[15].
Древние представления о начале и конечности существования мира напрямую связаны с развитием представлений о времени (в его историческом и социальном аспектах). Мифы о начале истории мира (теологии и космологии) является более ранними по сравнению с мифами эсхатологического характера. Обращаясь к исследованиям Курта Хюбнера[16] можно заимствовать для дальнейших разъяснений особенностей мифологического времени понятие архе[17]. Архе не является событием во времени и не содержит объектов, которым в данное время приписывается определенное место с помощью законов, правил, к примеру, "раньше – позже". Оно, как целостный гештальт представляет собой историю. Однако, поскольку оно, с другой стороны, рисует ход времени, из которого элемент времени не может быть изолирован, то оно должно быть неким временным гештальтом. Архе является поэтому не только схемой объяснения некоего процесса, коль скоро оно определяет и создает его, но конституирует и его временной ход. Архе является парадигмой последовательности событий в мифе, повторяющихся бесчисленным и идентичным образом. Идентичное повторение священного первособытия, буквально, вновь и вновь привлекаемого в мир, не является всякий раз новым вариантом или серийной имитацией некоего прототипа. Мысль о том, что бог станет делать то же самое бесчисленное количество раз, была бы несовместимой с представлением, которое сложилось о нем у людей, и именно это повторение некоего события, его вечность в настоящем составляет его святость.
Мифическое время является циклическим вследствие этого идентичного повторения событий. Человек мифической эпохи живет не только в таких циклических отношениях времени, но как смертный, он знает также и то время, которое является необратимым и течет из прошлого в будущее так, что прошедшие события уже не существуют, а будущие еще не существуют. Это время той “земной оболочки", в которую проникает мифическая субстанция. Это время, которое не знает ничего вечного, покорено "временностью" и в котором все движется навстречу смерти. Таким образом, человек мифической эпохи жил в двух измерениях времени, а именно в священном (греки называют его zatheos chronos), и в профанном. Как смертный, наш предок неизбежно воспринимал мифические циклы (приход и уход Персефоны – архе времен года; архе гончарного круга Дао - в восточной традиции, который из старого материала лепит новые формы и разбрасывает их по миру и т.д.) в рамках профанного времени, т.е. мифологическое время “впресованно” в сознании человека в необратимое профанное. Образно это можно выразить так: профанное время имеет “прорывы” в бытие ( Хайдеггер), в них вечность архе просвечивает и в нем действуют неизменные прасобытия. Здесь же уместно упомянуть мифы о всеобщей Матери-Земле, Гее, ведающей законом рождения и смерти. Она, с одной стороны, та самая первосила, которая все порождает из своего чрева, но она же является той силой, которая все, что породило ее темное чрево, возвращает назад в него и миф о Хаосе, из которого возникает царство Теней, Ночи, Сна, Смерти, Судьба. Все эти порожденные сущности имеют нечто общее (мрачное и темное) и ведут себя по отношению к хаосу как частное к целому. И это дает основание всему частному стремиться к своему первоначалу, прасобытию. Мифические события оказываются "кирпичиками" мифической модели мира. Мифическое время в отличие от исторического есть строго время "начальное", "ранее", "первое", это "правремя", время во времени, т.е. до начала исторического отчета текущего времени. Это время прапредков, первотворения, "время сновидений", сакральное время в отличие от последующего эмпирического, исторического времени. Мифическое время и заполняющие его события, действия предков и богов является сферой первовремени всего последующего, источником архетипических первообразов, образцов для всех последующих действий.
Реальные достижения культуры, формирование социальных отношений в историческом времени проецируется мифом в мифическое время и сводится к однократным актам творения. Важнейшая функция мифологического времени и мифа – создание модели, примера, образа. Оставляя образцы для подражания и воспроизводства мифическое время и мифические герои и события одновременно источают магические духовные силы, продолжающие поддерживать и устанавливать порядок в природе и обществе. Воспроизводство архетипических моделей через определенные ритуалы ( например, дионисийские праздники древних греков, славянская масленица, с сожжением чучела зимы) гарантирует непрерывность природных, а соответственно, и жизненных циклов.
В идеале мифическое время представлено в самых древних мифах, по разному трансформирующих темы “золотого века” и хаоса, который бесконечно подлежит космизации. Мифы эсхатологические о "последних" вещах, о конце мира возникают относительно поздно и опираются на модели мифов календарных, мифы о смене эпох, мифов космогонических. В противоположность космогоническим мифам, эсхатологические рассказывают не о возникновении мира и его элементах, а об их уничтожении – гибель суши во всемирном потопе[18], хаотизация космоса и др. Трудно отделить мифы о катастрофах, сопровождающих смену эпох (о гибели великанов или старшего поколения богов, живших до появления человека, о периодических катастрофах и обновлении мира), от мифов о конечной гибели мира[19]. Более или менее развитую эсхатологию находим в мифах аборигенов Америки, в мифологии древнескандинавской, индуистской, иранской, христианской (евангельский "Апокалипсис"). Племя южноамериканских индейцев намбиквара передает через отцов к детям традиционные мифы ( о потопе, якобы уничтожившем первоначальный род человеческий), в упрощенном виде звучащие примерно так : “Все умерли! Никого больше не было! Ни одного человека! Никого!”[20] Причем большинству описываемых в мифах эсхатологических катастроф предшествуют нарушения права, морали, распри, преступления людей, требующие возмездия богов[21]. В связи с этим можно заключить, что мифы о конце мира, который погибает в огне, потопе, в результате космических сражений с демоническими силами, от голода, жары, холода и т.п.[22], есть специфическая форма активации совести человечества, в определенные моменты истории, осознающим аморальность и безнравственность своего существования.
Коллективное бессознательное человечества, имея в копилке своего опыта образы “враждебного мира”, несущего катастрофы: природные, социальные, космические, - с упрямым постоянством воспроизводит своеобразный архетип “Тени”[23], в котором сфокусирован весь социокультурный багаж человеческих страхов – реализация инстинкта самосохранения биологического вида Homo Sapiens. “Конец истории” как “тень отца Командора”, заставляет действовать человечество определенным образом.
Кажущаяся нам весьма длительной история цивилизации в сравнении с вечностью космоса с уходящей в глубь многих тысячелетий историей становления биологического рода Homo sapiens – лишь краткий миг. Данный "цивилизационный" эксперимент выглядит весьма уникальным в космических пространствах. При этом человечеству не на что опереться, кроме собственного опыта. Над человечеством тяготеет, часто не пуская его двигаться вперед, цепкое наследие предцивилизационного состояния, так называемого "варварства". Как в уме и делах отдельного индивида склонности варвара – "недочеловека" могут побеждать задатки, формы жизни цивилизационного индивида, так и в истории целых стран народов – даже при наличии каких-то высоких цивилизационных, культурных достижений - возможны массовые рецидивы варварства, возможна отсталость, стоящая на грани одичания, деградации жизни. Даже в опыте высокоцивизационных стран, народов, наций – и как раз в период взлета цивилизации – могут длительное время существовать и даже нарастать варварские, то есть разрушительные, иррациональные тенденции (накопление ядерного оружия, техногенная катастрофа, выливается в экологический кризис и т.д.)[24].
Если человеческая цивилизация столь противоречива, хрупка, столь обременена рецидивами прежнего и чертами нового варварства, то стоит ли она того, чтобы ее сохранять и совершенствовать?
Не в том ли судьба человеческого рода, чтобы из-за всех грехов, созданного им второго, искусственного мира, погибнуть на пепелище последнего "страшного суда" истории вместе с самой историей?
Важнейшей предпосылкой становления историзма вообще и концепций "конца истории" в частности была, конечно, так называемая "библейская революция", и прежде всего в ее новозаветном христианском варианте, где на передний план со всей определенностью выходит не мир вечной природы, а "трепет утробы": человеческий мир страдания и самопознания. В этом мире все не просто "появляется и исчезает", как полагали античные историки, но приобретает вещий, пророческий смысл, с помощью которого можно истолковывать будущее. Так впервые возникает представление об истории как линейно ориентированном временном процессе, расчлененном эпохальными однородовыми событиями: грехопадением, искуплением, вторым пришествием. При этом главное и придающее смысл всему происшедшему до сих пор событие помещалось в будущее. Тем самым последовательность событий впервые раскрывается в качественно другой перспективе: она предстает как преображенное время, избавленное от "порока" и приобретенное культурный и в общем желанный характер. Впервые в истории само слово "новый" обретает позитивный смысл, представленный не чем-то удаляющим нас от мифического "золотого века", а служению к тому абсолютно справедливому состоянию, которое будет установлено Страшным судом. Значение этого события трудно переоценить. По сути дела в религиозно-мифологической форме оно даст все те необходимые ценностно-интеллектуальные предпосылки, с помощью которых в последующем будет осмысливаться всемирно-исторический процесс вплоть до начала XX века. А именно: линейную необратимость истории, ее расчлененность на определенные этапы, ее кумулятивно-желанную направленность, ее вменяемость и разумность, обретаемые через постулирование некой цели в будущем, и даже ее внутреннюю противоречивость, заявленную в идее Страшного суда и борьбе чистых и нечистых сил[25].
Можно было бы сказать, что новоевропейские представления об историческом процессе есть лишь рационализация христианской эсхатологии, а "революционное желание осуществить Царство Божие служит упругой основой всех прогрессивных образов и начал современной истории"[26]. Однако, с нашей точки зрения, христианская эсхатология не была прообразом "философии конца истории". Она не имела намерения объяснять самодвижении времени пусть даже спекулятивно, а лишь устанавливала связь между заранее данными, божественно предопределенными событиями, как раз сжимающими и устраняющими творимую людьми действительную историю, где ее "конец" можно интерпретировать как экстраполяцию конечности человеческой жизни на конечность существования человечества в целом, возможную вследствие катаклизмов, не последнюю роль, в возникновении которых может сыграть сам человек. Поэтому пока эсхатология обладала абсолютной достоверностью не только для сохраняемой сферы, но и для здравого смысла, никакой гуманитарно-теоретической рефлексии проблемы "конца истории" не могло быть.
За понятиями "конец света", “конечность жизни” все же стоит иная реальность, чем за понятием "конца истории", которое питает свое содержание из несколько других источников, прежде всего научного знания, причем как о природе, космосе, человеке, так и об обществе.
Начало размышлений о собственно конце истории в теоретико – методологическом и социально-философском содержании данного понятия ведет свой отсчет с момента вступления человечества в особое уже историческое время. Что изменилось в жизни Человека, какая цепочка причинно-следственных связей заставила этого “прекрасного зверя” из природного существования шагнуть в историю, разорвав круговорот биологического времени? Ответ на этот вопрос искали Тойнби, Шпенглер, Ясперс, Данилевский, Вернадский, Федоров и т.д. Каковы же в общих чертах те реальные события, с которых началась история?
В свое время, в рамках становящегося аграрного способа производства, в долинах Нила, Тигра, Ефрата и Хуанхэ встали задачи создания иррагационной системы и ее регулирования, которые с необходимостью привели к централизации и организованности жизни, со временем породив государственность. Таким образом возникали народы ( под общие цели жизнедеятельности), осознающие свое единство, имеющие общий язык и культуру, связанные общими мифами. Открытие письменности ( к 3300 г. в Шумере, в 3000 г. в Египте, к 2000 г. в Китае) привело в итоге к выделению особой “духовной аристократии”, ответственной за передачу кода культуры в будущее. Устные языковые формы фиксации мира дополнились письменными, более надежными хранителями информации, усилив влияние идей на сознание и мировоззрение человеческих сообществ того времени.
Формирование мировых империй, в задачи которых входило останавливать постоянные вторжения кочевых племен, разрушающих островки цивилизации, на тот момент уже достигших определенного уровня технического развития, позволяет говорить о появлении субъектов истории.
Развитие техники “оторвало” от привычной природной почвы человеческое предсознание, сделав его свободным от цепей природной необходимости. “События, открывающие историческую эру, ведут к более глубокому вопросу: что же произошло с человеком, что заставило его перейти из неисторического существования в историю?...”[27] Мы хотим вслед за К. Ясперсом узнать не о внешних событиях, а о внутреннем преобразовании человека….”
Революционный на первый взгляд скачок из простого существования в историю связан в первую очередь с возможностью “осознавать, вспоминать, передавать”, которая освобождает только от настоящего.
Накопленный к этому времени предметный мир, искусственно созданный человеком, разорвал жизненно необходимую в прошлом связь с обусловленной случайностью природной стихии, позволив ему рационализировать процесс жизни. В этой новой жизни просто наблюдение за текущими событиями сменилось обращением к образцам, примерам, демонстрирующим людей, чьи героические дела с судьбы становились катализаторами деяний потомков. Исторический процесс – это беспрерывное преобразование условий, знания, содержания уже собственно человеческой жизни в ее непосредственном явлении, но такое преобразование, при котором возможно и необходимо отношение ко всему, связь традиций, всеобщая коммуникация, видение перспективы. Человек открытое миру существо, незавершенность которого явилась “зародышем” историчности и позволила ему “уйти” из природы
Развитие человека, следствием которого стала история, может быть воспринято как несчастье, постигшее человека. Согласно этой точке зрения - произошло нечто непостижимо греховное, вторжение враждебного основания, противоречащего главным законам жизни на земле. Все, что создает историю, в конечном итоге, как демонстрирую современные глобальные проблемы, уничтожает человека. История может сравниться с процессом разрушения в образе некоего фейерверка; этот процесс следует повернуть вспять, вернуть к тому, что было вначале (библейский рай, “Эмиль” Ж.-Ж. Руссо и т.д.). История – наказание, человека “испытывают” историей, а в этом смысле ее конец – это грандиозная задача, прорыв в позитивное инобытие, которую человечеству придется решить. Тогда, на завершающей стадии исторического процесса, человек вернется к блаженному состоянию своего доисторическогр бытия.
Но, с другой стороны, этот скачок можно воспринимать и кaк дар. Человек совершил его, и этом можно видеть высокое предназначение человека, его путь к небывалому постижению и неслыханным высотам, доступным ему в силу его свободы. История превратила человека в существо, стремящееся выйти за свои пределы. Только в истории он ставит перед собой свою высокие задачи, в том числе и избежать ее конца. Никто не знает, куда она его приведет – несчастье, беды и катастрофы также могут служить ему стимулом к возвышению. Лишь в истории формируется, то, что мы называем Человек по определению.[28]
Из первичных истоков течет поток заложенных в человеке субстанциальных возможностей. Однако сами они становятся очевидными, преисполненными богатого содержания, лишь войдя в эру истории, по мере того как они освещаются, утверждаются, усиливаются, теряются, вспоминаются, вновь возвышаются. Им необходима рационализация, которая сама по себе совсем не есть нечто первичное, а есть лишь средство восстановления истоков и конечных целей.
Вместе со скачком в историю осознается преходящий характер всего. Всему в мире отведено определенное время, и все обречено на гибель. Но только человек знает, что он может уйти с исторической арены. Наталкиваясь на эту пограничную ситуацию, он познает вечность во времени, историчносгь как явление бытия, уничтожение времени во времени. Его осознание истории становится тождественным осознанию вечности.
История — это постоянное и настойчивое продвижение вперед . Но некая огромная сила инерции как будто постоянно парализует все порывы. История и ее конец — это проблема , еще не получившая решения, которая будет решена не мыслью, а только самой действительностью; проблема эта сводится к тому, “является ли история в своем порыве лишь мгновением, промежуточным звеном между неисторическими существованиями, или это прорыв глубинных возможностей, которые даже в образе безграничных несчастий, подвергаясь опасностям и постоянным крушениям, в целом ведут к тому, что бытие будет открыто человеком, а он сам в непредвидимом взлете обретет свои неведомые дотоле возможности.”[29] Однако история философской мысли дает блестящие образцы попыток четко и однозначно решить эту проблему, предлагая различные, часто взаимоисключающие модели “истории и ее конца ” и продвигая рефлексию человечества в данном направлении в глубь – к сущности.
--------------------------------------------------------------------------------
[1] К. Ясперс. Смысл и назначение истории. М: Республика, 1994, с. 30.
[2] Ф. Ницше. Собрание сочинений в 2-х томах. М., 1999
[3] в отрицании (лат.)
[4] М. Кундера. Невыносимая легкость бытия. – СПб, 2001.
[5] А. Камю. Бунтующий человек. -М. 1991
[6] Леви-Стросс К. Первобытное мышление.
[7] Сартр Ж.-П. Экзистенциализм –это гуманизм. // Сумерки богов. – М. 1992
[8] Леви-Стросс К. Структурная антропология, с. 147.
[9] Андрусенко В. Социальный страх. – Екат., 1995.
[10] Там же. Леви-Стросс К. С. 181.
[11] А.Лосев Диалектика мифа. - М. 1999
[12] А. Лосев. Жизнь . - М. 1964
[13] В индийской и буддийской традиции и мифологии -Нарака; в китайской - Диюй и Тай –Суй ( великое божество времени), противодейсвие которому или желание обрести его расположение приводит к несчастью; в мусульманской –Джаханнам; в иудаистской – Аваддон (погибель), олицетворение поглощающей, скрывающей и бесследно уничтожающей ямы, могилы, пропасти; ангел смерти, который ведет против человечества в конце времен карающую рать чудовищной саранчи.
[14] Кириленко Г.Г. Мифологическое сознание: истоки и современность.//РЖ "Философия", сер 3, М. 1995, №1
[15] Голосовкер Я. Логика мифа. М., 1987, с. 218.
[16] К. Хюбнер. Истина мифа. М., Республика, 1996, с. 448.
[17] Архе – это история происхождения. Когда-то некое нуминорное существо впервые совершило определенное действие, и с тех пор это событие идентично повторяется. Это событие единственное в своем роде. С. 122.
[18] Ф. Фрезер. Фольклор в ветхом завете. – М. 1990
[19] Фоном “Страшного суда” и прихода миссии служит космическая катастрофа, знаменующая конец мира: солнце и луна меркнут, звезды падают на землю, само небо свертывается как свиток ( Матф. 24, 29 и Апок. 6, 12-14), от престола судьи льется огненная река ( Дан. 7, 10).
[20] Леви-Стросс К. Печальные тропики. - М. 2000
[21] Уже в Египетской мифологии ( по аналогии со Страшным судом, предстоящем “концу времен”) известен мотив взвешивания на весах во время загробного суда добрых и злых дел каждого человека перед лицом Осириса (ежегодно умирающего и воскресающего бога).
[22] Мифологический словарь. М.: Сов.энциклопедия. 1990, с. 635.
[23] К Юнг Архетипы коллективного бессознательного. // Психология бессознательного.
[24] Мотрошилова Н.В. Рождение и развитие философских идей: Истор.-философ. очерки и портреты. – М., Политиздат, 1931. С. 464 (с. 19).
[25] Очерки социальной философии. Под. Ред. К.С. Бигрова. – СПб.: СПб университет, 1998, с. 94.
[26] Lowith K. Zun kritik des deschichtsphitosophic. – Stuttgart, 1983, s. 383.
[27] К. Ясперс Смысл и назначение истории. С.72.
[28] Человек – биопсихосоциокультурный феномен.
[29] Карл Ясперс. Там же
Опубликовано 16 февраля 2005 года
Новые статьи на library.by:
ФИЛОСОФИЯ:
Комментируем публикацию: Идея “конца истории”: социокультурные истоки и смысл.
подняться наверх ↑
ССЫЛКИ ДЛЯ СПИСКА ЛИТЕРАТУРЫ
Стандарт используется в белорусских учебных заведениях различного типа.
Для образовательных и научно-исследовательских учреждений РФ
Прямой URL на данную страницу для блога или сайта
Полностью готовые для научного цитирования ссылки. Вставьте их в статью, исследование, реферат, курсой или дипломный проект, чтобы сослаться на данную публикацию №1108502841 в базе LIBRARY.BY.
подняться наверх ↑
ПАРТНЁРЫ БИБЛИОТЕКИ рекомендуем!
подняться наверх ↑
ОБРАТНО В РУБРИКУ?
Уважаемый читатель! Подписывайтесь на LIBRARY.BY в VKновости, VKтрансляция и Одноклассниках, чтобы быстро узнавать о событиях онлайн библиотеки.
Добавить статью
Обнародовать свои произведения
Редактировать работы
Для действующих авторов
Зарегистрироваться
Доступ к модулю публикаций