ФИЛОСОФИЯ (последнее)
Сновидения как фрагмент человеческой субъективности
Актуальные публикации по вопросам философии. Книги, статьи, заметки.
В.И.Красиков,
доктор философских наук
Сновидения как фрагмент человеческой субъективности
В объятиях Морфея мы проводим треть жизни. Из 8 примерно часов примерно в течении 2 часов, рассредоточенных по пяти девяностоминутным циклам, мы видим сны. В основном в фазах так называемого "парадоксального сна" – недавнем эволюционном приобретении млекопитающих, как полагают психофизиологи. В эти периоды включается ретикулярная формация, органическая структура, пронизывающая собой весь мозг как некое "внутреннее дерево", чьи многочисленные "стебли" и "листья" проникают в основные области мозга. Именно ретикулярная формация активизирует мозг, заставляя его тем самым управлять нашим поведением. Это происходит и в бодрствовании и в периоды пародоксального сна. Главная функция ретикулярной формации состоит в том, чтобы избирательно возбуждать высшие центры влечений и эмоций. Также она активизирует сенсорные, моторные области, память и вместе с уже упомянутыми центрами влечений порождают картины иного, чем явь мира.
Подобные объяснения весьма интересны, т.к. указывают на естественно-физиологические причины сновидений, но оставляют открытым вопрос о смысле часто интенсивных и, что самое главное, запомненных переживаний, иных, чем явь, значений реальности. Став частью нашей памяти, они становятся материалами нашего существования и соучаствуют в создании нашего присутствия. Здесь мы и хотим разобраться в философском смысле наиболее серьезного и фундаментального после яви фрагмента человеческой субъективности.
Сон долгое время интерпретировался как антипод жизненному напряжению бодрствования, пауза в активности. Но, похоже, сон – тоже специфическая форма активности, напряжения. Для того, чтобы убедиться в этом, совершим небольшой экскурс в смыслы, вкладываемые нами в понятие "активности".
Активность - самоподдерживаемое, самообуславливаемое и самоорганизующееся напряжение, составляет суть жизни, в том числе и человеческой. У человека сюда добавляется еще и осознанность - новый способ организации напряжения, где ее центр не фиксирован в жесткой определенности-устойчивости и, вследствие этого, обречен на самоизменение и вариабельность. Что такое "центр самоорганизации"? От амебы до высших животных это то, что выполняет организующе-распорядительные функции и, в зависимости от уровня развития, называется "нервной системой", "психикой". Жизненное напряжение живого отдельного направлено на организацию самосохранения, размножения, внутреннего согласия и представляет собой надорганизменную идеально-информационную систему.
У человека жизненное напряжение имеет направленный характер (воля), оно избирательно (потребности, интенциональность), фиксируемо (память), организуемо специфическим центром. Это сохраняющееся, стабилизирующееся начало проявляет себя как удерживающее внимание. Все сказанное, похоже, есть уже у высших животных. У человека это удерживающее внимание может приобретать большую степень произвольности и отстранения в отношении обслуживания организма – разумеется, в тех случаях, когда окружающая ситуация не является угрожающей и нет непосредственной жизненной озабоченности. Человек – это рассеянное и фантазирующее животное. Его внимание часто рассеянно, часто не привязано к главному для организма, блуждает и уходит в совершенно непрактичные, бесцельные для выживания идеальные области. Человеческое ego постоянно идеально самодублирует себя, отправляясь в фантазии "если"-путешествия, равно как и имеет обыкновение, часто манкируя сиюминутным, бродить по коридорам памяти.
Так или иначе, но наше самосознание можно назвать особым родом внимания – способного к самоопределяемой последовательности с высокой степенью спонтанной произвольности, сохраняющее при этом большинство из обретаемого.Это качество, которое и образует наше человеческое существование. Наша жизнь и есть напряжение, организуемое удерживающим вниманием подобного типа. Последнее маркируется в историко-философской традиции как чувство "я", хотя, как мы сможем убедиться в дальнейшем, это обозначение лишь очень приблизительно выражает обстояние дел в данной сфере. Смутная интуиция об этом и лежит в основании ирреализации нашей яви. Удерживающее внимание и есть начало, сплавляющее воедино разнородные материалы нашего существования, формы жизненного напряжения. Последние различимы по своей интенсивности.
Профилирующая, средняя форма жизненного напряжения – явь, что и делает ее образцовой, базовой. Сама же способность к напряжению имеет органический характер, т.е. зависит от особенностей материала, носителя. Экзистенциальное качество сна – восстановление способности к напряжению и его самоорганизации – удерживающего внимания. Путь – снижение жизненной интенсивности: обездвижение тела, замирание большинства процессов в организме и существенное ослабление внимания. Однако, хотя и жизненная интенсивность снижается, но наше присутствие сохраняется, правда в отличных от яви формах.
Сохраняется преемственность – сознание, ego просто работают в другом режиме, который в отличие от яви, не имеет четкости и определенности фиксации. Главная причина – рассредоточение внимания. Из узкого, направленного луча, который фокусируется на каких-либо определенных фрагментах ощущений, чувствах, мыслях, он превращается в нечто иное. А именно – в некоторую ментальную нейтральность, где наличествуют и мысли, и чувства, и ego, но они не организованы активностью нашего внимания в устойчивую и самофиксируемую последовательность. Внимание остается, но оно вне волевой самоорганизации.
Основная функция сна для нашего существования (=существования сознания) в том, что он сохраняет его экзистенциальную преемственность, непрерывность – через сновидческий поток сознания: мыслей, чувств. Более того современные исследования сна показывают, что в его структуре есть фазы, весьма напоминающие "стендовые испытания". В "парадоксальном" или "быстром" сне происходит как бы общий тренаж, активизация ретикулярной формацией многих зон мозга, выделение гормонов и пр.
Трудно, конечно, исследовать сам сон – в силу обозначенного имманентного рассредоточения внимания или дезактивации ego. Однако есть некоторая промежуточная форма, пограничная между бодрствованием и сном, отчасти доступная схватывающему вниманию самосознания. Мы имеем в виду дремоту, неглубокий сон, схожий с парадоксальным сном именно своим качеством "полуактивации". В дремоте мы знаем, что мы хотим заснуть, но она как может заканчиваться действительным сном, так, когда из-за перевозбуждения мы оказываемся не способны в этот раз уснуть, и новым бодрствованием. В последнем случае, как и отчасти в первом, мы имеем возможность совершать некие осмысляющие наблюдения и фиксации, находясь почти внутри сновидческого потока сознания. Это позволяет экстраполировать материал самонаблюдения над дремотой и на сон. Дополнительно к тем, к сожалению довольно редким запоминающимся снам, особенно с сохраненной функцией ego, которые и могут стать для нас относительно доступным объектом исследования сна как измененного состояния сознания, а значит и ощущений присутствия в действительности.
Похоже, что главное отличие сна как состояния сознания от бодрствования – в разных качествах удерживающего внимания, о чем мы уже упомянули выше. Для активизирующегося во время парадоксального сна мозга часто малосущественно, что тело обездвиженно и за редкими исключениями почти не участвует в снодействе. Ретикулярная формация запуская на время определенные участки мозга, ответственные за разные, в том числе и высшие познавательные функции, эмоции, вполне сносно моделирует в сновидении реальность. Кто из нас лишен снов, в ходе которых мы лихорадочно решаем проблему: сон это или явь? Нам лекго отличить сон от яви в самой яви и очень сложно в самом сне, хотя изредка и бывает. Иногда мы способны, находясь во сне, констатировать, что находимся именно во сне, а потому происходящее не может иметь для нас неких последствий. Однако также ведь случаются и ошибки, когда мы вдруг почему-то решаем, что переживаемое нами есть явь. Многие могут вспомнить, что действительно имеют место некие серьезные идентфицирующие усилия: мы начинаем импортировать в сон из памяти сведения разного свойства, дабы вынести определительное суждение. Ошибочное установление явственности заставляет нас воспринмать случающееся с нами на полном серьезе. Это обеспечивает сильнейшие эмоциональные потрясения, часто не имеющие аналогов собственно в яви. Здесь могут быть, именно вследствие принятия нами во сне сна за явь, интенсивнейшие наслаждения и глубочайшие потрясения, которых часто лишена в подобном качестве резкости пресная наша явь. Хотя, вероятно, и благодетельно для нашей нервной системы.
Итак, само наличие серьезной, озабоченной проблематичности в определении признаков действительности случающегося нами во сне, говорит о глубоком родстве сна и яви. Переход сознания в режим снодействительности состоит в ослаблении внимания. Известно, что для того, чтобы заставить себя заснуть, многие применяют обманные процедуры, цель которых состоит в изматывании нашего внимания повторяемостью однообразия счета. Мы тем самым как бы расстраиваем стройную последовательность внимания, функционирующего в неком заданном ритме удерживания.
В состоянии дремоты, сознании того, что ты "спишь-не спишь", только и возможно схватить суть качества отличия удерживающего внимания сознания бодрствования от не фиксирующего внимания сознания сновидений. В последнем случае имеет место поток, а не дискурсивно-рефлексивная цепочка. В потоке мысли "движутся" или "всплывают" или "проявляются" без фиксаций (зарубок) их "перескоков" от одной к другой. В бодрствовании мы можем сколь-угодно вольно, спонтанно и молниеносно двигаться в массиве памяти чувств и мыслей. Однако сами ментальные процедуры, "щелчки" переключений, их ступенчатость для нас отчетливы, хотя сами по себе, отдельно, не фиксируемы. Удерживается последовательность, смена определенностей мыслей, ассоциаций. Их своеобразие, отличность друг от друга сохраняется при нанизывании их на стержень произвольности воли нашего блуждающего внимания.
Иное дело в дреме и, экстраполятивно, во сне: обездвижение здорового тела и волевое усилие по разжижению внимания приводят к тому, что содержание сознания сохраняется, но временно без удерживающих скреп памяти.
Таким образом, сон – форма актуального переживания сиюминутности, этого-вот мгновения, как и явь, хотя со специфическими особенностями. Телесное обездвижение и измененная форма сознания не должны вводить в нас в заблуждение. Да, в социальном поведении мы действуем как бы без учета материалов сновидческого существования. Однако еще Фрейд показал всю несостоятельность их неучета для бодрствующего, имеющего статус "нормы" сознания. Правда в сугубо одном аспекте, хотя и немаловажном. У Фрейда сон – сфера неявной легализации либидо, человеческой психосексуальности вне контроля сознания. И действительно, это можно предположить: во-первых "вышли мы все из животных"; во-вторых, кроме сознания есть еще и тело со своей собственной отдельной жизнью. Сознание оказалось лишь поверхностной корочкой психической жизни, образовавшейся на границе непосредственного контакта ее со своим окружением.
Но не будем спорить с Фрейдом, у нас другой аспект исследования – жизнь нашего сознания в мироощущениях и самоощущениях, наше осознанное существование, которое кажется нам условным. Именно стремясь уловить истоки чувств кажимости и условности, мы обращаемся к анализу характера действенности разных наших физических и ментальных состояний на формирование комплекса опыта осознавания своего присутствия. С этой точки зрения сон, как состояние сознания, столь же органичный компонент этого опыта, как и явь, хотя и маргинальный для массовой естетственной установки. Но органичен он не только потому, что это источник отдохновения либо вдохновения, блаженство паузы отдыха среди каждодневных трудов. Сон, в его так называемой "парадоксальной" фазе, есть во многом схожий с явью, опыт сознания, правда с резко ослабленной функцией удержания. Также присутствует здесь и ego, последовательность самоидентифицирующего внимания, активный персонаж наших снов. Однако актуальные связи памяти и сознания во сне похоже серьезно заблокированы. Потому хотя и сюжеты снов могут быть сплетены из материалов памяти, но актуальное прочное запоминание снодейства возможно лишь как волевая фиксация "по горячим следам" – свежих, непосредственных впечатлений сразу после пробуждения. И известно, что особо жадно и цепко схватываются памятью впечатления того пробуждения, которое случайно попадает на быстрый, или парадоксальный, сон.
Почему мы полагаем явь за полноценное существование, а сон за некое полу-существование? Причина, думается, здесь двояка: отчасти из-за обездвижения, беспомощности тела во сне; отчасти - из-за нарушения естественной для яви сопряжения сознания и запоминания. Каждый человек интуитивно ведет себя как истинный философ, предполагая, что "быть" и "осознавать" для нас синонимичные понятия. "Осознавать" же означает "запоминать", иначе бессмысленно само сознание - вне сопутствующего устойчивого запоминания. Из-за лишенности этого качества наших осознаваемых сновидческих действий, мы отказываем им в полноте существования. Ведь мы запоминаем их в устойчивой форме бодрствования, и то частично, только после пробуждения, не в самом сне – надо проснуться, сделать серьезное припоминающее и, одновременно фиксирующее, усилие.
Я думаю, что все же неправомерно полагать сон каким-то неполноценным существованием – для индивидуального сознания, опыта самостоятельного составления собственной жизненной лоции. В сне есть все необходимое: осознавание, ego, активные события и переживания, их смутные, но припоминания - значит есть и наша индивидуальная действительность. Тем более, что иногда сны оказываются гораздо привлекательнее яви. Современные люди, понимая всю сомнительность аппеляции к опыту снов в мотивации поступков, сознательно ограничивают собственную внутреннюю практику использования материалов сновидческих переживаний для творческой комбинаторики значений собственной яви. Иное дело в культурах неевропейских, равно как и в древних, где сон полагался равностатусным яви, был очень важным ингредиентом человеческой действительности, т.к. связывал сознание с невидимой, изнаночной стороной мира.
Итак, что же дают нам переживания в сновидческой действительности для описания индивидуального "сознания-бытия"? Каковы они, и не здесь ли исток ирреализации ощущений яви?
Эпицентр нашего внимания и шкала ценностей находимы все же в яви. Нам не придет в голову серьезно обдумывать свои действия или события осознанных сновидений, комплексовать по этим поводам, испытывать радость или вину. Хотя некоторые и задаются вопросом: симптомами чего происходящего с нами являются сны? В большинстве своем мы предпочитаем все же явь, не беря в голову приключения или злоключения, происходящие в нашем сонном мозгу. Однако чем пресыщеннее явь, изношенее тело и психика, тем более становится привлекательным сон. Мы с удивлением обнаруживаем, если, конечно, к этому способны, рядом с собой – иную, неизведанную действительность. Вместе с тем наше отношение к сну опасливо, как к неконтролируемой силе природы – ведь мы не можем задать хотя бы тему сна. Тем более сон всегда был для нас одной из самых наглядных и доступных метафор смерти: вечный сон, почить в бозе. Сердце неприятно замирает при известиях о смерти во сне, случаях многолетнего сна, коме, анабиозе и прочих событиях аналогичного ряда - как следствие пренеприятнейшего наития: "А кто. собственно, гарантирует, что мы нормально проснемся завтра, как и сегодня?"
Но сновидческая действительность может поворачиваться к нашему сознанию и благосклонной своей стороной. Сон не только страшит, но и издавна привлекаетлюдей. Как символ отдохновения либо альтернативы.
Когда явь доставляет человеку только хлопоты и разочарования, когда жизненное утомление становится хроническим, некоторые люди обращают свое внимание к сну. Тогда сон становится жизненным оазисом и прибежищем (подожди немного, отдохнешь и ты). Настолько иногда обременительно существование либо остра реакция на его заурядность и нудность, что тема покоя, переходящего в упокоенность, становится навязчивой идеей. Наряду с индивидуалистическим ужасом перед смертью и сном, ее предварением, существует и традиционалистское, спокойное отношение к смерти (все умрем) и сну, его общепонятной метафоре. В пасторальных видениях этой традиции пассивность сна (и смерти) воспринимается как высшая мудрость и дополняется умилительностью подробностей обстановки вечного упокоения - природное спокойствие, умиротворенность и красота: птички поют, травка шелестит и я лежу, такой благостный-благостный. Здесь нет кошмаров гниения и червей, как не признаются сами сны с активными событиями и страстями. Потому восприятие сна как отдохновения означает радикальную метафизическую стерилизацию реальной сновидческой действительности, что свойственно наивному сознанию. Сон здесь лишь абстрактный символ голого отрицания всего качества напряжения яви, означающий именно "чистое отдохновение".
Иное дело, если сознание обладает необходимой толикой воображения и не столь неустранимо захваченно влиянием яви, бодрствования. Эти люди, романтического либо мистического настроя, начинают относится к сновидческому опыту как к опыту возможных альтернатив существования.
Перемещение жизненных акцентов от яви к сну, к приоритету воображения также и в бодрствовании, людей, имеющих интровертную ориентацию, идеалистический, непрактичный склад характера, обусловлено их радикальной неудовлетворенностью самим устройством окружающего мира. Причем сон имеет несомненное преимущество перед даже самым богатым воображением бодрствования – мозг (ретикулярная формация) обеспечивает снодейству яркость и убедительность яви. Здесь взаимная подпитка воображения бодрствования и избирательного внимания к сновидческим опытам создает альтернативу идеала, в котором серьезно живут параллельно с явью, некоторые, замкнутые в себе люди. Фантазийно-сновидческая действительность их сознания так же, как и в случае с отдохновением, лишена дурного и обременительного. Если, однако, для традиционно трезвомыслящего большинства дурнота и обременительность яви более всего доказывает ее объективность и принудительность для нас, то для глубоко интровертированных людей, напротив, - доказательство ее неподлинности. Для большинства метафоры отдохновения – метафизические транквилизаторы, обезболивающее, не устраняющее однако самих источников боли. Для романтико-мистического типа сознания явь в большистве своих проявлений – майя, досадное сопутствие и оттенение подлинной действительности идеала, имеющей иные каналы общения с нашими душами: идеальную действительность отвлечения от злобы дня и идеальную действительность сна. Эти люди избирательно вычерпывают из яви, воображения и снов – посредством своего идеалистического настроя – потребные им компоненты и спонтанно-интуитивно конструируют действительность идеала. Это иное мироустройство, "практика" которого – сон, из-за уже упоминавшихся достоинств чувственной удостоверяемости. Его основное свойство есть настроенность "под героя", каковым является сам его автор, а основная тема – демонстрация значительности, высокой значимости "парадигмальной личности". Здесь нет серьезности ответственности и риска как в яви, ибо само "сноустройство" ориентировано на обретение в конечном счете удачи. Риск и испытания условны, с заранее, по умолчанию, определенным благоприятным исходом. Здесь некие анонимные "отцы-основатели" решают за тебя, гарантируя безопасность и пробуждение. Могут спросить, но ведь сон нельзя самонавести, выбрать тему импровизации. Да, но какова явь человека – таково по общему качеству и его сновидческое существование. Явь, в которой жизненный интерес смещается на глубокие фантазии коррелирует с соответствующей сновидческой практикой. Скажи мне, каковы и о чем твои сны и я скажу как ты живешь и о чем думаешь: "что наяву деется, то и во сне грезится".
Альтернатива идеала бытийствует в фильмах, книгах, сладких мечтаниях, но ее чувственное удостоверение и эмоциональное переживание, сообщающей ей признаки реальности и конкурентноспоспособность в сознании со значениями яви – в снодействительности, ухватываемой памятью. Память бежит от тяжести кошмарности усугубления негативного в снах так же, как и стремится избегать неприятного в яви, но ловит, холит и лелеет возвышенное. Потому-то и возникает, во сне и наяву, волшебная страна грез, в которой есть только возвышенное: гнев и печаль, любовь и милость, благородство и рок, но нет пошлости, низости, мелких расчетов и житейской грязи. Такого, конечно же, быть не может – где мы, там, увы, пошлость и зауряднейшее: от дурно пахнущего рта или подмышек до прагматических калькуляций поведения. Но ведь хочется иного. Сон – архетип иного, очищенного от тягот повседневности, существования, представленного в искусстве, литературе и философии.
Симбиоз сна и фантазий бодрствования, сплавленный в альтернативную реальность удел все же немногих людей, выбирающих отступление, укрывание в себе, как стиль жизни. Большинство людей живут иначе и сон играет здесь другую роль. Сон – не только калька с данной индивидуальной яви и не ее "объедки". Это другой опыт сознания действительности, чьи особенности зависимы от: а обездвижения тела, но возможностей посредством активизации соответствующих участков мозга моделирования переживаний перемещений, "физических" приключений; б рассредоточения удерживающего внимания, но сохранения ego-персонажа; в общей блокировки памяти, но возможностей следового удержания некоторых переживаний, мыслей при пробуждении.
Думаю все же главным аргументом в пользу высказанного здесь мнения о самостоятельной роли сновидческих материалов существовнаия в бюджете нашей жизненности (=осознаваемости), будет их явственная дифференцированность. "Явственная" – в смыслах "отчетливая" и "как явь". Другими словами, сновидения артикулируются по степени участия в них нашего ego, критериям: присутствия целеполагания и целедостижения; малоосмысленности, преобладания сильнейших эмоциональных переживаний и физических удовольствий; пассивной осознаваемости.
Очень редки сны, в которых мы обладаем сверхъестественными возможностями и знаем об этом, знаем даже "как это делается". Мы что-то хотим - делаем это, легко и изящно. Полет, парения во сне, прохождения сквозь стены, изменение действительности словом и мыслью – именно этот опыт, память эйфорической радости о нем, подкрепляют наши демиургические притязания к миру, есть основа того наития чувства вселенской значимости, которые есть у людей. Другие "высшие" сны – озарения, прозрения, решения проблем и задач, в которых перед нами вырисовываются гениальнейшие идеи и открытия, удивительные в своей простоте. Вот если бы можно было их удержать...
Характерная особенность "высших" снов – память о ясности мышления, безграничности возможностей, чувстве свободы. Похоже, что все же в мозгу присутствуют некоторые дремлющие пока области сверхвозможностей, активизация которых – дело дальнейшей человческой эволюции. Ведь установлено же, что за сновидения так сказать атавистического плана (ночные ужасы, сомнанбулизм) отвечает фаза "медленного" сна, в которой активизированы наиболее архаичные, «примитивные» участки мозга, а за норму собственно сновидческой реальности отвечает так называемый "парадоксальный" сон, где задействованы другие фрагменты нашего серого вещества. К сожалению практически невозможно локализовать участки мозга, ответственные за "высшие" сны. В естественном исполнении они крайне редки и, что самое главное, абсолютно непредсказуемы.
Более часты, чем эйфорические "высшие", другие сны, относимые к группе малоосмысленных: с интенсивными сексуальными приключениями и атавистические. Здесь, напротив, преобладают сильнейшие переживания, физиологические и эмоциональные. На первом плане стоят чувства, наслаждения. Мы помним либо слепой ужас, либо слепое вожделение. Логика, социальные чувства, представления о нравственности и ценностях отсутствуют как таковые.
Однако обычно мы видим сны не "высшие" или животные, а нормальные, т.е. одновременно зауряднейшие и замысловатейшие. Как есть норма, средние значения нашего бодрствования - явь, так есть и норма, средние значения сновидческого проживания. Обе формы – взаимосвязанные стороны одного, нашего присутствия здесь и теперь. Какова специфика душевных ощущений осознания своего присутствия в сновидческой действительности? Каковы темпорально-топологические особенности реальности сна?
Как известно, существование во сне характеризуемо существенным снижением интенсивности жизнедеятельности организма. Вместе с тем, основная функция сна для сознания состоит в поддержании непрерывности существования именно сознания, физиологически – соответствующих участков мозга. Даже если мы не можем вспомнить, что нам снилось: мозг работал в нормальном сновидческом режиме, сознание не прерывалось. И крайне дискомфортны для сознания обмороки, сомнанбулизм, алкогольные и наркотические отравления, в которых происходят глубокие неестественные торможения мозговой активности и, вследствие этого, разрыв непрерывности существования. Сон и обеспечивает нормальное, хотя и измененное продолжение осознаваемого существования. Это есть приспособление сознания к особенностям своего носителя-господина тела.
Задача сновидения в человеческом, так называемом "быстром", неглубоком сне – установление мостика осознавания между состояниями бодрствования. И в норме это достигается у большиства людей. Осознавание, как мы уже отмечали, происходит при обязательном условии хотя бы некоторого запоминания. Но последнее напрямую связано с вниманием, сообщая ему непрерывно длящуюся в бодрствовании фиксацию. Ego и есть удерживающее внимание. Переход ко сну означает общее обездвижение тела и практически полное отключение от внешнего мира при существенном ослаблении внимания. Чтобы остатки внимания могли удержать до пробуждения и при пробуждении впечатления сна, они должны быть сильными и необычными. Вероятно это и объясняет специфику душевных переживаний, особенности самоосознаваня во сне и причудливость пространственно-временных параметров сновидческих событий.
Для сновидений характерны психическая напряженность, не свойственная постоянно яви, серьезная захваченность переживаниями событий. Здесь не может быть позиции отстраненности или скептицизма, даже если события пошлейшие либо глупейшие. Это обеспечивается тем, что в фазе парадоксального сна, как известно, активность мозга приобретает такой же характер, что и при бодрствовании, ритм сердца убыстряется, кровь приливает к мозгу, начинается выделение гормонов как при стрессе. Психическая напряженность может быть как позитивного, так и негативного свойства. Чаще все же последнее.
Во-первых, потому, что страдания все же лучше запоминаются, во-вторых, сон есть, как правило, прямое продолжение яви, органичный, соответственный ей компонент. Явь же большинства людей окрашена более в цвета неудовольствия и страданий, нежели наслаждения и радости. Психическое напряжение сновидческого существования сканирует экзистенциальную гамму яви, интенсифицируя ее основные тона. Из-за того доминирующие душевные переживания здесь имеют стрессовую форму. Некоторые события, положения – сущие пустяки для яви – приобретают во сне какой-то параноидальный, зацикленный вид. Мы жутко переживаем из-за какой-нибудь мелочи, которая начинает приобретать грандиозно-надрывный, драматический вид. Проснувшись, если запомним, то удивляемся этому, относя это на счет несерьезности сна. В развитии сюжета сна все идет именно к тому, что непременно, фатально что-нибудь случается: от ужасающей неловкости до прямо неприятного инцидента. И что бы не случилось, переживать это мы будем сильно: обиду, отчаяние, унижение, зависть, ревность, неудачу, оскорбление и пр.
Особенности самоосознавания во сне зависят от базовых условий сна: нашей непременной сильной возбужденности и сильной захваченности необычностью событий. Утеряв при засыпании существенную толику способностей волевого удержания, самоконцентрации, мы во сне резко возбудимы и увлечены событиями. Мы иррационализируемся, живем более чувствами, нежели разумом, тем паче, что во сне всегда нас что-то серьезно задевает. Мы во многом теряем наше высшее качество – рефлексию, способность к отстраненному анализу себя через уединение в себе и временному выключению из среды.
В снах, как правило, нет возможности отвлечения – из-за постоянного нагнетания психического напряжения и нет времени для "выключения" из событий, настолько они "спрессованны" во сне, необычны, увлекают, затягивают нас. Динамичный сюжет, который держит нас в постоянном сильном напряжении, исключает в большинстве случаев рефлексию. Бывают правда, прозрения и чудесные остановки наших блужданий в причудливых закоулках снодействительности, когда мы облегченно говорим себе: "Ба, да это же сон!" Но в остальном снодействительность метафизически серьезно отличается от условий нашего бодрствования. Отчасти это из-за определенных ранее психических особенностей нас-во-сне и изменения качества самосознания, но отчасти из-за собственно специфики "онтологии сна". Особенности "устройства" сновидческой действительности мы называем "онтологическим" за их объективность в отношении нашего самосознания. Они антропологически объективны. Их усредненные условия не зависят от нас: по отдельности и от всех. Это внутренняя необходимость, внутреннее расписание, онтология внутреннего мира.
Мир сновидений всегда парцеллярен, но един единым исполнением парцелл. Мы говорим имманентно парцеллярен, а не фрагментарен. Фрагменты всегда есть части некоего единого. Парцелла же есть мелкое отдельное и, вместе с тем, самодостаточное. Из снов вряд ли можно сложить мозаику некоего цельного образования, где бы были скомпонованы воедино все части. Конечно, нельзя это проверить, но все же представляется, что каждая "парцелла-сон" представлякт собой актуализацию пластичной снодействительности, существующей каждый раз только в штучном варианте. Нет страны грез, в которой мы бываем в разных ее местах. Как неповторимы события, случающиеся с нами в яви, так неповторимы и сны. Хотя и они, по видимости, могут быть нам знакомы. Знакомость, узнаваемость им придает, как и событиям яви, некоторый их внутренний порядок. Правда порядок непривычный и чуждый нам.
Сны – это дубли "видов" реальности, составляющих явь, но данные так сказать в россыпи. В яви "я" редуцирует, нивелирует, сплавляет в одно качество, в нечто среднее разные свои состояния, которые при должном внимании и артикуляции показали бы свою непохожесть друг на друга. Но они машинализируются, затираются в одно непрерывное, лишь с некоторыми внутренними различиями фаз. Если же прислушаться, вглядеться, остановиться, то мир действительно, как учат многие мистики и восточные мудрецы, преобразится для нас, т.к. мы смогли бы пережить каждое из своих разнообразящихся состояний соответственно его неповторимым особенностям.
Находящееся рядом "я" и спрямляет наши разнообразные жизненные состояния в монотонность яви, в которой теряют свою самостоятельность и самодостаточность наши разные образы-переживания мира: в депрессии или подъеме, тревоге или отчаянной надежде, эйфории или заботе. Остановитесь и присмотритесь к себе: наша явь есть объединение разнообразнейших состояний. То мы готовы проклясть мир, он "достал" нас, то мы верим, что все хорошо в этом лучшем из миров, то мы в мертвом штиле безразличия и апатии. Причем было бы большим упрощением сказать, что мы просто находимся в разных эмоциональных состояниях одного и того же – нет, мы переживаем, верим, в нас преобладают в то время разные смыслы, разные значащие образы действительности и себя, которые лишь в конечном счете нивелируются в нечто однокачественное среднеразмерным упорядочиванием нашей рациональности.
Многоцветье реальностей жизненных переживаний в снах не сплавлено генерализацией "я"- там оно не верховодит. Оно, конечно же, главное действующее лицо, как и в яви, но у него там нет привилегированной позиции просмотра-просчета будущего. Значения сновидческих переживаний не выстраиваются в серию потому что не способны целиком и в большинстве своем становится материалами существования, запоминаться. Запоминаются некоторые из них, наиболее яркие и эмоциональные, в которых "я" активизируется настолько, что иногда даже "просыпается во сне", да и память здесь в основном эмоционально-образная, не смысло-логическая.
Высока событийная плотность, эмоциональная насыщенность снов-парцелл. Все здесь ускорено в несколько раз и несоразмерно физическому времени проживанию в сновидении. Сновидения есть миры переживания. Переживания, чувственные и эмоциональные, - первосубстанция мира снов. Эти переживания могут быть пассивно-страдательными – как в случае снов-дублей прежних страхов, комплексов вины, неполноценности. Они могут быть активными: мы хотим и все получаем, что хотим – от полюционных снов до полетов во сне. Однако редки сознавания того, что делается, хочется, переживается.
Другая важная характеристика: в снах много неожиданного, но нет случайного. Многие повороты неожидаемы, однако в целом для снов характерен настрой обреченности – мы чувствуем, что нам не избежать чего-то совсем для нас неприятного. Нас ведут постоянно, мы не можем остаться одни, события происходят не случайно. По сути дела, среда манипулирует нами, а правила игры нам неизвестны.
В снах прямо-таки явственны ощущения предопределенности, которые в яви нам знакомы более в форме понятий, убеждений. В снах мы захвачены событиями и у нас нет времени дистанцироваться от них. Что будет в следующий миг сна, куда мы перенесемся – мы не знаем, ибо не знаем текстуру и устройство этого мира. Отсюда постоянные неожиданности. В отличие от яви, где место для неожиданности резко сужено именно вследствие нашего знания порядка яви. Порядок нами знаем, освоен и мы уже привыкли ему подчиняться. Добровольность (привычность) подчинения снимает у большинства в их яви чувства возмущения, чувства неволи. В снах же все происходит не по правилам яви, которые включают в себя некоторые призрачные, но шансы ускользнуть от судьбы, избежать неизбежности благодаря знанию, счастливому случаю, смекалке. Здесь же неотвратимо случается нечто, что вас взвинтит и сама среда начинает себя вести черт знает как: вы убегаете во сне от врага, а воздух вязнет и вы никак не можете именно бежать, беспомощно суча ногами. Или знаете, что чего-то не следует делать, но не можете остановить свое тело или событие, что также вовсе не правилам яви.
Темпорально-топологические особенности сновидческой действительности также зависимы, по-видимому, от физиологической специфики нашего пребывания во сне. Мы остаемся, т.е. наше самосознание, без активно функционирующего тела. В снах у нас так сказать "виртуальные" тела, принимаемые нами вообщем за "всамаделишные". Это хорошие тела, которые доставляют нам в основном наслаждения и практически не донимают нас страданиями и болезнями. Если, конечно, реальное физическое тела также находится в здоровье. Виртуальное тело есть комбинация активности соответствующих участков мозга, которые, будучи отключенными на время сна от реальных своих "производственных участков", создают нам впечатления телесности, перемещений и удовольствий. Следует только сказать о их приблизительности, это грубоватая имитация, театральные подмостки для главного - действа душевного. Мы, собственно и не замечаем этого, захваченные своим главным. Телесные ощущения возникают сразу в мозгу, не проходя извилистый физиологический путь, ослабляющий изначальный импульс. Они не зависят потому и от состояния реальных органов и реальной среды, предстают перед нами в пронзительности и ясности своих чистых форм. Отсюда наслаждаться "чистой скоростью" можно лишь во сне, как и яркостью, остротой плотских удовольствий.
Собственно пространства в нашем, явственном смысле в снах нет. Оно резко сужено, строго функционально и декоративно для переживаемого нами сюжета. Это местность действия, окрестлежащее, "вырастающее" как только его касается наше внимание, подчиненное абсурдной логике Fata Morgana. Оно, таким образом, даже не некая автономная декорация, в которую мы входим и выходим, а она существует сама по себе. Пространство, местность, условия, как и тело, есть кокон нашего душевного снодейства. Мы можем видеть себя где-то: в лесу, городе, горах, небе – но не их самих по себе. Да чаще всего даже ситуация "где" сугубо условна и доступна нам лишь в контексте переживаемого нами сюжета. Пространство пластично и комбинаторно. Пластично, поскольку порождаемо Fata Morgana и нашим падающим во сне взором. Комбинаторно, поскольку следует за поворотами развития сюжета, в котором хотя и предопределенно сильное психическое возбуждение, но неопределенно, какая этому может быть причина и когда это случится.
Время уплотняется, но сохраняет свои основные черты. Что не мудрено, ибо душевная длимость и есть наше время. Время проживания событий сна можно себе представить и в яви: наши переживания на увлекательной охоте, в погоне и т.п. Раз есть самосознание – оно длит себя последовательно: "сначала" и "после" в самом конкретном сне почти не меняются местами, как и их некие "причины" и "следствия". Есть также ожидание, томление, сами наши действия идут по привычной схеме: "стимул – реакция". Таким образом, время хотя и ускоряется под воздействием психического напряжения, увлеченности и устранения реального сопротивления многих физических сред и самого тела в них, но течет нормально, по логике яви. Мы можем оказаться в условном прошлом, но и в этом случае мы будем проживать там целом линейно-последовательно, хотя небольшие отклонения все же возможны. Да и само прошлое условно: это скорее либо люди и ситуации, перенесенные из прошлого и скомбинированные в настоящем, либо воспроизведение особо тягостных эпизодов бывшего. В последнем случае в чистоту воспроизведения прошлого вторгаются элементы, приметы настоящего. Действительно серьезные мысленные простирания в прошлое и будущее возможны лишь при отстраненности ego от злободневного, тревожащего содержания актуально живущего сознания, желательно при эмоциональном равновесии, нейтрализме. Сие попросту невозможно в снах, которые сотканы из сильных эмоциональных увлеченностей и резко амплитудны по психическим колебаниям. Даже если мы переживаем "высшие" сны, то и здесь мы наслаждаемся скорее именно самими ощущениями: парения, своими сверхъестественными способностями. Если решаем абстрактно-интеллектуальные задачи, то увлечены скорее радостью легкости и изящности решения. Если норма сна – калька с повседневности яви, то "высшие" сны – калька творческого напряжения. Но, как и в случае с сном-нормой, здесь важней оказывается внешняя форма, а не содержание, требующее волевого удержания и самонасилия. Поэтому в снах есть только настоящее.
Итак, сновидческое осознавание – прямое и недвусмысленное указание на присутствие ирреальности, иллюзии, как органичного компонента нашего существования, наряду с явью. Многоформенное, пластичное сновидчество и снодейство – не просто функциональные осколки яви, скомпонованные автоматизмом расслабленного сознания в некие жалкие подобия настоящей действительности. Это особый сектор нашего существования, чья устойчивость и четкие образующие факторы задают его место и функцию. Эволюционно сон в его человеческом виде появился как сопутствие сознания, обеспечение его метафизической непрерывности. По мере развития самоисследовательских начал в сознании люди постепенно начали догадываться о самостоятельном значении сна как сновидческой формы осознавания собственного присутствия в мире: от древних наитий о сне как окне в иную реальность, форме связности сознания с сверхъестественном миром до современных концепций юнгианской группы о коллективном бессознательном и психоэнергийной сути вселенной.
Сон есть понятие-антоним яви. Сам естественный язык спонтанно верно расставил все нужные акценты, определив сну равноположенное яви место в человеческом существовании. Бодрствование как базовая форма последнего внешне-онтологически, посредством прежде всего телесных ощущений удостоверяет наше присутствие и отношения с окружающим. Сон же есть внутренне-онтологическое самоудостоверение самостоятельности сознания без тела.
Онтологией мы называем учение о бытии. Бодрствующее сознание определяет себя в контексте своего окружения, значения которого оно полагает "социоматериальным и объективным". Сновидческий опыт показывает сознанию что оно способно создавать мир внутри себя. Причем это создание неконтролируемо ego в той же мере, в какой оно не контролирует символизацию в бодрствующем состоянии. Сновидческий мир столь же независим от самосознания, как и социоматериальный мир. Оба мира равнообъективны, несмотря на то, что в некоторых снах мы можем чувствовать себя повелителями снов. Но такие же эйфорические моменты случаются с нами и в яви.
Измененные состояния сознания в бодрствовании говорят нам о возможности разных образов одного для нас мира, где нормой является среднее, здравое, спокойное взаимоотношение с ним. Сон же есть чувственно переживаемое подтверждение возможности иных, нежели явь, существований-миров. Во сне мы переживаем подобное удостоверение зачастую ярче и впечатлительнее, чем наяву окружающий наше тело мир. Мы становимся способными изменять материальный мир, нарушать его законы, жить в мирах с другими пространственными конфигурациями. И сами испытываем формопревращения: от похотливых животных до альтруистических героев.
Это более всего внутренне настраивает нас на приятие метафизических идей о возможности радикального преобразования яви в наших интересах. Это и сообщает нам, людям, наше метафизическое качество – неуемных существ, желающих встать вровень с Богом. Как бы ни вытравляли из нас это качество. Главная функция сна – бытийная легитимация иллюзивности как позитивного компонента материалов нашего существования. Снодейство, как ни какое другое измененное состояние сознания убеждает нас в возможности того, чего никогда не может быть в яви, но то, что мы все же переживаем. Внутренняя онтология всегда может оказаться столь же достоверной для индивидуального сознания, как и внешняя - при соответствующем экзистенциально-волевом повороте внимания. Существование ego в Fata Morgana с точки зрения бодрствующего сознания – явная иллюзия. Но эта иллюзия неотъемлема от нас, составляя важнейшее постоянное качество нас, наряду с явью. Она же заставляет сомневаться в подлинности яви, которая во многом проигрывает сновидению в яркости и выразительности. Наряду с верой в естественность, единственность, самозаконность мира бодрствования должно присутствовать и альтернативные чувства сомнения, осознания условности и эфемерности яви, вера в иные онтологические возможности. Почему "должно"? Потому что эти зыбкость и неопределенность – качества рефлексивной части людей. Часто даже самые закоренелые материалисты и твердолобые прагматики глубоко и тщательно скрывают эти качества, не одобряемые недалеким, смотрящим лишь под свои ноги, большинством. Но если они люди думающие о чем-то другом, сверх того, нежели ждут от них условия и окружающие, то для них иллюзия, мечта, сильное воображение столь же близки, сколь и явь. Лишь это понимание, интуитивное или рефлексивное, только и дает тот кругозор сознания, отличающий «экстремалов сознания», независимо от степени их образованности. За то, правда, приходится платить душевными кризисами, внутренней разорванностью, неуверенностью, приступами малодушия, потерями на путях социально-конкурентной борьбы.
доктор философских наук
Сновидения как фрагмент человеческой субъективности
В объятиях Морфея мы проводим треть жизни. Из 8 примерно часов примерно в течении 2 часов, рассредоточенных по пяти девяностоминутным циклам, мы видим сны. В основном в фазах так называемого "парадоксального сна" – недавнем эволюционном приобретении млекопитающих, как полагают психофизиологи. В эти периоды включается ретикулярная формация, органическая структура, пронизывающая собой весь мозг как некое "внутреннее дерево", чьи многочисленные "стебли" и "листья" проникают в основные области мозга. Именно ретикулярная формация активизирует мозг, заставляя его тем самым управлять нашим поведением. Это происходит и в бодрствовании и в периоды пародоксального сна. Главная функция ретикулярной формации состоит в том, чтобы избирательно возбуждать высшие центры влечений и эмоций. Также она активизирует сенсорные, моторные области, память и вместе с уже упомянутыми центрами влечений порождают картины иного, чем явь мира.
Подобные объяснения весьма интересны, т.к. указывают на естественно-физиологические причины сновидений, но оставляют открытым вопрос о смысле часто интенсивных и, что самое главное, запомненных переживаний, иных, чем явь, значений реальности. Став частью нашей памяти, они становятся материалами нашего существования и соучаствуют в создании нашего присутствия. Здесь мы и хотим разобраться в философском смысле наиболее серьезного и фундаментального после яви фрагмента человеческой субъективности.
Сон долгое время интерпретировался как антипод жизненному напряжению бодрствования, пауза в активности. Но, похоже, сон – тоже специфическая форма активности, напряжения. Для того, чтобы убедиться в этом, совершим небольшой экскурс в смыслы, вкладываемые нами в понятие "активности".
Активность - самоподдерживаемое, самообуславливаемое и самоорганизующееся напряжение, составляет суть жизни, в том числе и человеческой. У человека сюда добавляется еще и осознанность - новый способ организации напряжения, где ее центр не фиксирован в жесткой определенности-устойчивости и, вследствие этого, обречен на самоизменение и вариабельность. Что такое "центр самоорганизации"? От амебы до высших животных это то, что выполняет организующе-распорядительные функции и, в зависимости от уровня развития, называется "нервной системой", "психикой". Жизненное напряжение живого отдельного направлено на организацию самосохранения, размножения, внутреннего согласия и представляет собой надорганизменную идеально-информационную систему.
У человека жизненное напряжение имеет направленный характер (воля), оно избирательно (потребности, интенциональность), фиксируемо (память), организуемо специфическим центром. Это сохраняющееся, стабилизирующееся начало проявляет себя как удерживающее внимание. Все сказанное, похоже, есть уже у высших животных. У человека это удерживающее внимание может приобретать большую степень произвольности и отстранения в отношении обслуживания организма – разумеется, в тех случаях, когда окружающая ситуация не является угрожающей и нет непосредственной жизненной озабоченности. Человек – это рассеянное и фантазирующее животное. Его внимание часто рассеянно, часто не привязано к главному для организма, блуждает и уходит в совершенно непрактичные, бесцельные для выживания идеальные области. Человеческое ego постоянно идеально самодублирует себя, отправляясь в фантазии "если"-путешествия, равно как и имеет обыкновение, часто манкируя сиюминутным, бродить по коридорам памяти.
Так или иначе, но наше самосознание можно назвать особым родом внимания – способного к самоопределяемой последовательности с высокой степенью спонтанной произвольности, сохраняющее при этом большинство из обретаемого.Это качество, которое и образует наше человеческое существование. Наша жизнь и есть напряжение, организуемое удерживающим вниманием подобного типа. Последнее маркируется в историко-философской традиции как чувство "я", хотя, как мы сможем убедиться в дальнейшем, это обозначение лишь очень приблизительно выражает обстояние дел в данной сфере. Смутная интуиция об этом и лежит в основании ирреализации нашей яви. Удерживающее внимание и есть начало, сплавляющее воедино разнородные материалы нашего существования, формы жизненного напряжения. Последние различимы по своей интенсивности.
Профилирующая, средняя форма жизненного напряжения – явь, что и делает ее образцовой, базовой. Сама же способность к напряжению имеет органический характер, т.е. зависит от особенностей материала, носителя. Экзистенциальное качество сна – восстановление способности к напряжению и его самоорганизации – удерживающего внимания. Путь – снижение жизненной интенсивности: обездвижение тела, замирание большинства процессов в организме и существенное ослабление внимания. Однако, хотя и жизненная интенсивность снижается, но наше присутствие сохраняется, правда в отличных от яви формах.
Сохраняется преемственность – сознание, ego просто работают в другом режиме, который в отличие от яви, не имеет четкости и определенности фиксации. Главная причина – рассредоточение внимания. Из узкого, направленного луча, который фокусируется на каких-либо определенных фрагментах ощущений, чувствах, мыслях, он превращается в нечто иное. А именно – в некоторую ментальную нейтральность, где наличествуют и мысли, и чувства, и ego, но они не организованы активностью нашего внимания в устойчивую и самофиксируемую последовательность. Внимание остается, но оно вне волевой самоорганизации.
Основная функция сна для нашего существования (=существования сознания) в том, что он сохраняет его экзистенциальную преемственность, непрерывность – через сновидческий поток сознания: мыслей, чувств. Более того современные исследования сна показывают, что в его структуре есть фазы, весьма напоминающие "стендовые испытания". В "парадоксальном" или "быстром" сне происходит как бы общий тренаж, активизация ретикулярной формацией многих зон мозга, выделение гормонов и пр.
Трудно, конечно, исследовать сам сон – в силу обозначенного имманентного рассредоточения внимания или дезактивации ego. Однако есть некоторая промежуточная форма, пограничная между бодрствованием и сном, отчасти доступная схватывающему вниманию самосознания. Мы имеем в виду дремоту, неглубокий сон, схожий с парадоксальным сном именно своим качеством "полуактивации". В дремоте мы знаем, что мы хотим заснуть, но она как может заканчиваться действительным сном, так, когда из-за перевозбуждения мы оказываемся не способны в этот раз уснуть, и новым бодрствованием. В последнем случае, как и отчасти в первом, мы имеем возможность совершать некие осмысляющие наблюдения и фиксации, находясь почти внутри сновидческого потока сознания. Это позволяет экстраполировать материал самонаблюдения над дремотой и на сон. Дополнительно к тем, к сожалению довольно редким запоминающимся снам, особенно с сохраненной функцией ego, которые и могут стать для нас относительно доступным объектом исследования сна как измененного состояния сознания, а значит и ощущений присутствия в действительности.
Похоже, что главное отличие сна как состояния сознания от бодрствования – в разных качествах удерживающего внимания, о чем мы уже упомянули выше. Для активизирующегося во время парадоксального сна мозга часто малосущественно, что тело обездвиженно и за редкими исключениями почти не участвует в снодействе. Ретикулярная формация запуская на время определенные участки мозга, ответственные за разные, в том числе и высшие познавательные функции, эмоции, вполне сносно моделирует в сновидении реальность. Кто из нас лишен снов, в ходе которых мы лихорадочно решаем проблему: сон это или явь? Нам лекго отличить сон от яви в самой яви и очень сложно в самом сне, хотя изредка и бывает. Иногда мы способны, находясь во сне, констатировать, что находимся именно во сне, а потому происходящее не может иметь для нас неких последствий. Однако также ведь случаются и ошибки, когда мы вдруг почему-то решаем, что переживаемое нами есть явь. Многие могут вспомнить, что действительно имеют место некие серьезные идентфицирующие усилия: мы начинаем импортировать в сон из памяти сведения разного свойства, дабы вынести определительное суждение. Ошибочное установление явственности заставляет нас воспринмать случающееся с нами на полном серьезе. Это обеспечивает сильнейшие эмоциональные потрясения, часто не имеющие аналогов собственно в яви. Здесь могут быть, именно вследствие принятия нами во сне сна за явь, интенсивнейшие наслаждения и глубочайшие потрясения, которых часто лишена в подобном качестве резкости пресная наша явь. Хотя, вероятно, и благодетельно для нашей нервной системы.
Итак, само наличие серьезной, озабоченной проблематичности в определении признаков действительности случающегося нами во сне, говорит о глубоком родстве сна и яви. Переход сознания в режим снодействительности состоит в ослаблении внимания. Известно, что для того, чтобы заставить себя заснуть, многие применяют обманные процедуры, цель которых состоит в изматывании нашего внимания повторяемостью однообразия счета. Мы тем самым как бы расстраиваем стройную последовательность внимания, функционирующего в неком заданном ритме удерживания.
В состоянии дремоты, сознании того, что ты "спишь-не спишь", только и возможно схватить суть качества отличия удерживающего внимания сознания бодрствования от не фиксирующего внимания сознания сновидений. В последнем случае имеет место поток, а не дискурсивно-рефлексивная цепочка. В потоке мысли "движутся" или "всплывают" или "проявляются" без фиксаций (зарубок) их "перескоков" от одной к другой. В бодрствовании мы можем сколь-угодно вольно, спонтанно и молниеносно двигаться в массиве памяти чувств и мыслей. Однако сами ментальные процедуры, "щелчки" переключений, их ступенчатость для нас отчетливы, хотя сами по себе, отдельно, не фиксируемы. Удерживается последовательность, смена определенностей мыслей, ассоциаций. Их своеобразие, отличность друг от друга сохраняется при нанизывании их на стержень произвольности воли нашего блуждающего внимания.
Иное дело в дреме и, экстраполятивно, во сне: обездвижение здорового тела и волевое усилие по разжижению внимания приводят к тому, что содержание сознания сохраняется, но временно без удерживающих скреп памяти.
Таким образом, сон – форма актуального переживания сиюминутности, этого-вот мгновения, как и явь, хотя со специфическими особенностями. Телесное обездвижение и измененная форма сознания не должны вводить в нас в заблуждение. Да, в социальном поведении мы действуем как бы без учета материалов сновидческого существования. Однако еще Фрейд показал всю несостоятельность их неучета для бодрствующего, имеющего статус "нормы" сознания. Правда в сугубо одном аспекте, хотя и немаловажном. У Фрейда сон – сфера неявной легализации либидо, человеческой психосексуальности вне контроля сознания. И действительно, это можно предположить: во-первых "вышли мы все из животных"; во-вторых, кроме сознания есть еще и тело со своей собственной отдельной жизнью. Сознание оказалось лишь поверхностной корочкой психической жизни, образовавшейся на границе непосредственного контакта ее со своим окружением.
Но не будем спорить с Фрейдом, у нас другой аспект исследования – жизнь нашего сознания в мироощущениях и самоощущениях, наше осознанное существование, которое кажется нам условным. Именно стремясь уловить истоки чувств кажимости и условности, мы обращаемся к анализу характера действенности разных наших физических и ментальных состояний на формирование комплекса опыта осознавания своего присутствия. С этой точки зрения сон, как состояние сознания, столь же органичный компонент этого опыта, как и явь, хотя и маргинальный для массовой естетственной установки. Но органичен он не только потому, что это источник отдохновения либо вдохновения, блаженство паузы отдыха среди каждодневных трудов. Сон, в его так называемой "парадоксальной" фазе, есть во многом схожий с явью, опыт сознания, правда с резко ослабленной функцией удержания. Также присутствует здесь и ego, последовательность самоидентифицирующего внимания, активный персонаж наших снов. Однако актуальные связи памяти и сознания во сне похоже серьезно заблокированы. Потому хотя и сюжеты снов могут быть сплетены из материалов памяти, но актуальное прочное запоминание снодейства возможно лишь как волевая фиксация "по горячим следам" – свежих, непосредственных впечатлений сразу после пробуждения. И известно, что особо жадно и цепко схватываются памятью впечатления того пробуждения, которое случайно попадает на быстрый, или парадоксальный, сон.
Почему мы полагаем явь за полноценное существование, а сон за некое полу-существование? Причина, думается, здесь двояка: отчасти из-за обездвижения, беспомощности тела во сне; отчасти - из-за нарушения естественной для яви сопряжения сознания и запоминания. Каждый человек интуитивно ведет себя как истинный философ, предполагая, что "быть" и "осознавать" для нас синонимичные понятия. "Осознавать" же означает "запоминать", иначе бессмысленно само сознание - вне сопутствующего устойчивого запоминания. Из-за лишенности этого качества наших осознаваемых сновидческих действий, мы отказываем им в полноте существования. Ведь мы запоминаем их в устойчивой форме бодрствования, и то частично, только после пробуждения, не в самом сне – надо проснуться, сделать серьезное припоминающее и, одновременно фиксирующее, усилие.
Я думаю, что все же неправомерно полагать сон каким-то неполноценным существованием – для индивидуального сознания, опыта самостоятельного составления собственной жизненной лоции. В сне есть все необходимое: осознавание, ego, активные события и переживания, их смутные, но припоминания - значит есть и наша индивидуальная действительность. Тем более, что иногда сны оказываются гораздо привлекательнее яви. Современные люди, понимая всю сомнительность аппеляции к опыту снов в мотивации поступков, сознательно ограничивают собственную внутреннюю практику использования материалов сновидческих переживаний для творческой комбинаторики значений собственной яви. Иное дело в культурах неевропейских, равно как и в древних, где сон полагался равностатусным яви, был очень важным ингредиентом человеческой действительности, т.к. связывал сознание с невидимой, изнаночной стороной мира.
Итак, что же дают нам переживания в сновидческой действительности для описания индивидуального "сознания-бытия"? Каковы они, и не здесь ли исток ирреализации ощущений яви?
Эпицентр нашего внимания и шкала ценностей находимы все же в яви. Нам не придет в голову серьезно обдумывать свои действия или события осознанных сновидений, комплексовать по этим поводам, испытывать радость или вину. Хотя некоторые и задаются вопросом: симптомами чего происходящего с нами являются сны? В большинстве своем мы предпочитаем все же явь, не беря в голову приключения или злоключения, происходящие в нашем сонном мозгу. Однако чем пресыщеннее явь, изношенее тело и психика, тем более становится привлекательным сон. Мы с удивлением обнаруживаем, если, конечно, к этому способны, рядом с собой – иную, неизведанную действительность. Вместе с тем наше отношение к сну опасливо, как к неконтролируемой силе природы – ведь мы не можем задать хотя бы тему сна. Тем более сон всегда был для нас одной из самых наглядных и доступных метафор смерти: вечный сон, почить в бозе. Сердце неприятно замирает при известиях о смерти во сне, случаях многолетнего сна, коме, анабиозе и прочих событиях аналогичного ряда - как следствие пренеприятнейшего наития: "А кто. собственно, гарантирует, что мы нормально проснемся завтра, как и сегодня?"
Но сновидческая действительность может поворачиваться к нашему сознанию и благосклонной своей стороной. Сон не только страшит, но и издавна привлекаетлюдей. Как символ отдохновения либо альтернативы.
Когда явь доставляет человеку только хлопоты и разочарования, когда жизненное утомление становится хроническим, некоторые люди обращают свое внимание к сну. Тогда сон становится жизненным оазисом и прибежищем (подожди немного, отдохнешь и ты). Настолько иногда обременительно существование либо остра реакция на его заурядность и нудность, что тема покоя, переходящего в упокоенность, становится навязчивой идеей. Наряду с индивидуалистическим ужасом перед смертью и сном, ее предварением, существует и традиционалистское, спокойное отношение к смерти (все умрем) и сну, его общепонятной метафоре. В пасторальных видениях этой традиции пассивность сна (и смерти) воспринимается как высшая мудрость и дополняется умилительностью подробностей обстановки вечного упокоения - природное спокойствие, умиротворенность и красота: птички поют, травка шелестит и я лежу, такой благостный-благостный. Здесь нет кошмаров гниения и червей, как не признаются сами сны с активными событиями и страстями. Потому восприятие сна как отдохновения означает радикальную метафизическую стерилизацию реальной сновидческой действительности, что свойственно наивному сознанию. Сон здесь лишь абстрактный символ голого отрицания всего качества напряжения яви, означающий именно "чистое отдохновение".
Иное дело, если сознание обладает необходимой толикой воображения и не столь неустранимо захваченно влиянием яви, бодрствования. Эти люди, романтического либо мистического настроя, начинают относится к сновидческому опыту как к опыту возможных альтернатив существования.
Перемещение жизненных акцентов от яви к сну, к приоритету воображения также и в бодрствовании, людей, имеющих интровертную ориентацию, идеалистический, непрактичный склад характера, обусловлено их радикальной неудовлетворенностью самим устройством окружающего мира. Причем сон имеет несомненное преимущество перед даже самым богатым воображением бодрствования – мозг (ретикулярная формация) обеспечивает снодейству яркость и убедительность яви. Здесь взаимная подпитка воображения бодрствования и избирательного внимания к сновидческим опытам создает альтернативу идеала, в котором серьезно живут параллельно с явью, некоторые, замкнутые в себе люди. Фантазийно-сновидческая действительность их сознания так же, как и в случае с отдохновением, лишена дурного и обременительного. Если, однако, для традиционно трезвомыслящего большинства дурнота и обременительность яви более всего доказывает ее объективность и принудительность для нас, то для глубоко интровертированных людей, напротив, - доказательство ее неподлинности. Для большинства метафоры отдохновения – метафизические транквилизаторы, обезболивающее, не устраняющее однако самих источников боли. Для романтико-мистического типа сознания явь в большистве своих проявлений – майя, досадное сопутствие и оттенение подлинной действительности идеала, имеющей иные каналы общения с нашими душами: идеальную действительность отвлечения от злобы дня и идеальную действительность сна. Эти люди избирательно вычерпывают из яви, воображения и снов – посредством своего идеалистического настроя – потребные им компоненты и спонтанно-интуитивно конструируют действительность идеала. Это иное мироустройство, "практика" которого – сон, из-за уже упоминавшихся достоинств чувственной удостоверяемости. Его основное свойство есть настроенность "под героя", каковым является сам его автор, а основная тема – демонстрация значительности, высокой значимости "парадигмальной личности". Здесь нет серьезности ответственности и риска как в яви, ибо само "сноустройство" ориентировано на обретение в конечном счете удачи. Риск и испытания условны, с заранее, по умолчанию, определенным благоприятным исходом. Здесь некие анонимные "отцы-основатели" решают за тебя, гарантируя безопасность и пробуждение. Могут спросить, но ведь сон нельзя самонавести, выбрать тему импровизации. Да, но какова явь человека – таково по общему качеству и его сновидческое существование. Явь, в которой жизненный интерес смещается на глубокие фантазии коррелирует с соответствующей сновидческой практикой. Скажи мне, каковы и о чем твои сны и я скажу как ты живешь и о чем думаешь: "что наяву деется, то и во сне грезится".
Альтернатива идеала бытийствует в фильмах, книгах, сладких мечтаниях, но ее чувственное удостоверение и эмоциональное переживание, сообщающей ей признаки реальности и конкурентноспоспособность в сознании со значениями яви – в снодействительности, ухватываемой памятью. Память бежит от тяжести кошмарности усугубления негативного в снах так же, как и стремится избегать неприятного в яви, но ловит, холит и лелеет возвышенное. Потому-то и возникает, во сне и наяву, волшебная страна грез, в которой есть только возвышенное: гнев и печаль, любовь и милость, благородство и рок, но нет пошлости, низости, мелких расчетов и житейской грязи. Такого, конечно же, быть не может – где мы, там, увы, пошлость и зауряднейшее: от дурно пахнущего рта или подмышек до прагматических калькуляций поведения. Но ведь хочется иного. Сон – архетип иного, очищенного от тягот повседневности, существования, представленного в искусстве, литературе и философии.
Симбиоз сна и фантазий бодрствования, сплавленный в альтернативную реальность удел все же немногих людей, выбирающих отступление, укрывание в себе, как стиль жизни. Большинство людей живут иначе и сон играет здесь другую роль. Сон – не только калька с данной индивидуальной яви и не ее "объедки". Это другой опыт сознания действительности, чьи особенности зависимы от: а обездвижения тела, но возможностей посредством активизации соответствующих участков мозга моделирования переживаний перемещений, "физических" приключений; б рассредоточения удерживающего внимания, но сохранения ego-персонажа; в общей блокировки памяти, но возможностей следового удержания некоторых переживаний, мыслей при пробуждении.
Думаю все же главным аргументом в пользу высказанного здесь мнения о самостоятельной роли сновидческих материалов существовнаия в бюджете нашей жизненности (=осознаваемости), будет их явственная дифференцированность. "Явственная" – в смыслах "отчетливая" и "как явь". Другими словами, сновидения артикулируются по степени участия в них нашего ego, критериям: присутствия целеполагания и целедостижения; малоосмысленности, преобладания сильнейших эмоциональных переживаний и физических удовольствий; пассивной осознаваемости.
Очень редки сны, в которых мы обладаем сверхъестественными возможностями и знаем об этом, знаем даже "как это делается". Мы что-то хотим - делаем это, легко и изящно. Полет, парения во сне, прохождения сквозь стены, изменение действительности словом и мыслью – именно этот опыт, память эйфорической радости о нем, подкрепляют наши демиургические притязания к миру, есть основа того наития чувства вселенской значимости, которые есть у людей. Другие "высшие" сны – озарения, прозрения, решения проблем и задач, в которых перед нами вырисовываются гениальнейшие идеи и открытия, удивительные в своей простоте. Вот если бы можно было их удержать...
Характерная особенность "высших" снов – память о ясности мышления, безграничности возможностей, чувстве свободы. Похоже, что все же в мозгу присутствуют некоторые дремлющие пока области сверхвозможностей, активизация которых – дело дальнейшей человческой эволюции. Ведь установлено же, что за сновидения так сказать атавистического плана (ночные ужасы, сомнанбулизм) отвечает фаза "медленного" сна, в которой активизированы наиболее архаичные, «примитивные» участки мозга, а за норму собственно сновидческой реальности отвечает так называемый "парадоксальный" сон, где задействованы другие фрагменты нашего серого вещества. К сожалению практически невозможно локализовать участки мозга, ответственные за "высшие" сны. В естественном исполнении они крайне редки и, что самое главное, абсолютно непредсказуемы.
Более часты, чем эйфорические "высшие", другие сны, относимые к группе малоосмысленных: с интенсивными сексуальными приключениями и атавистические. Здесь, напротив, преобладают сильнейшие переживания, физиологические и эмоциональные. На первом плане стоят чувства, наслаждения. Мы помним либо слепой ужас, либо слепое вожделение. Логика, социальные чувства, представления о нравственности и ценностях отсутствуют как таковые.
Однако обычно мы видим сны не "высшие" или животные, а нормальные, т.е. одновременно зауряднейшие и замысловатейшие. Как есть норма, средние значения нашего бодрствования - явь, так есть и норма, средние значения сновидческого проживания. Обе формы – взаимосвязанные стороны одного, нашего присутствия здесь и теперь. Какова специфика душевных ощущений осознания своего присутствия в сновидческой действительности? Каковы темпорально-топологические особенности реальности сна?
Как известно, существование во сне характеризуемо существенным снижением интенсивности жизнедеятельности организма. Вместе с тем, основная функция сна для сознания состоит в поддержании непрерывности существования именно сознания, физиологически – соответствующих участков мозга. Даже если мы не можем вспомнить, что нам снилось: мозг работал в нормальном сновидческом режиме, сознание не прерывалось. И крайне дискомфортны для сознания обмороки, сомнанбулизм, алкогольные и наркотические отравления, в которых происходят глубокие неестественные торможения мозговой активности и, вследствие этого, разрыв непрерывности существования. Сон и обеспечивает нормальное, хотя и измененное продолжение осознаваемого существования. Это есть приспособление сознания к особенностям своего носителя-господина тела.
Задача сновидения в человеческом, так называемом "быстром", неглубоком сне – установление мостика осознавания между состояниями бодрствования. И в норме это достигается у большиства людей. Осознавание, как мы уже отмечали, происходит при обязательном условии хотя бы некоторого запоминания. Но последнее напрямую связано с вниманием, сообщая ему непрерывно длящуюся в бодрствовании фиксацию. Ego и есть удерживающее внимание. Переход ко сну означает общее обездвижение тела и практически полное отключение от внешнего мира при существенном ослаблении внимания. Чтобы остатки внимания могли удержать до пробуждения и при пробуждении впечатления сна, они должны быть сильными и необычными. Вероятно это и объясняет специфику душевных переживаний, особенности самоосознаваня во сне и причудливость пространственно-временных параметров сновидческих событий.
Для сновидений характерны психическая напряженность, не свойственная постоянно яви, серьезная захваченность переживаниями событий. Здесь не может быть позиции отстраненности или скептицизма, даже если события пошлейшие либо глупейшие. Это обеспечивается тем, что в фазе парадоксального сна, как известно, активность мозга приобретает такой же характер, что и при бодрствовании, ритм сердца убыстряется, кровь приливает к мозгу, начинается выделение гормонов как при стрессе. Психическая напряженность может быть как позитивного, так и негативного свойства. Чаще все же последнее.
Во-первых, потому, что страдания все же лучше запоминаются, во-вторых, сон есть, как правило, прямое продолжение яви, органичный, соответственный ей компонент. Явь же большинства людей окрашена более в цвета неудовольствия и страданий, нежели наслаждения и радости. Психическое напряжение сновидческого существования сканирует экзистенциальную гамму яви, интенсифицируя ее основные тона. Из-за того доминирующие душевные переживания здесь имеют стрессовую форму. Некоторые события, положения – сущие пустяки для яви – приобретают во сне какой-то параноидальный, зацикленный вид. Мы жутко переживаем из-за какой-нибудь мелочи, которая начинает приобретать грандиозно-надрывный, драматический вид. Проснувшись, если запомним, то удивляемся этому, относя это на счет несерьезности сна. В развитии сюжета сна все идет именно к тому, что непременно, фатально что-нибудь случается: от ужасающей неловкости до прямо неприятного инцидента. И что бы не случилось, переживать это мы будем сильно: обиду, отчаяние, унижение, зависть, ревность, неудачу, оскорбление и пр.
Особенности самоосознавания во сне зависят от базовых условий сна: нашей непременной сильной возбужденности и сильной захваченности необычностью событий. Утеряв при засыпании существенную толику способностей волевого удержания, самоконцентрации, мы во сне резко возбудимы и увлечены событиями. Мы иррационализируемся, живем более чувствами, нежели разумом, тем паче, что во сне всегда нас что-то серьезно задевает. Мы во многом теряем наше высшее качество – рефлексию, способность к отстраненному анализу себя через уединение в себе и временному выключению из среды.
В снах, как правило, нет возможности отвлечения – из-за постоянного нагнетания психического напряжения и нет времени для "выключения" из событий, настолько они "спрессованны" во сне, необычны, увлекают, затягивают нас. Динамичный сюжет, который держит нас в постоянном сильном напряжении, исключает в большинстве случаев рефлексию. Бывают правда, прозрения и чудесные остановки наших блужданий в причудливых закоулках снодействительности, когда мы облегченно говорим себе: "Ба, да это же сон!" Но в остальном снодействительность метафизически серьезно отличается от условий нашего бодрствования. Отчасти это из-за определенных ранее психических особенностей нас-во-сне и изменения качества самосознания, но отчасти из-за собственно специфики "онтологии сна". Особенности "устройства" сновидческой действительности мы называем "онтологическим" за их объективность в отношении нашего самосознания. Они антропологически объективны. Их усредненные условия не зависят от нас: по отдельности и от всех. Это внутренняя необходимость, внутреннее расписание, онтология внутреннего мира.
Мир сновидений всегда парцеллярен, но един единым исполнением парцелл. Мы говорим имманентно парцеллярен, а не фрагментарен. Фрагменты всегда есть части некоего единого. Парцелла же есть мелкое отдельное и, вместе с тем, самодостаточное. Из снов вряд ли можно сложить мозаику некоего цельного образования, где бы были скомпонованы воедино все части. Конечно, нельзя это проверить, но все же представляется, что каждая "парцелла-сон" представлякт собой актуализацию пластичной снодействительности, существующей каждый раз только в штучном варианте. Нет страны грез, в которой мы бываем в разных ее местах. Как неповторимы события, случающиеся с нами в яви, так неповторимы и сны. Хотя и они, по видимости, могут быть нам знакомы. Знакомость, узнаваемость им придает, как и событиям яви, некоторый их внутренний порядок. Правда порядок непривычный и чуждый нам.
Сны – это дубли "видов" реальности, составляющих явь, но данные так сказать в россыпи. В яви "я" редуцирует, нивелирует, сплавляет в одно качество, в нечто среднее разные свои состояния, которые при должном внимании и артикуляции показали бы свою непохожесть друг на друга. Но они машинализируются, затираются в одно непрерывное, лишь с некоторыми внутренними различиями фаз. Если же прислушаться, вглядеться, остановиться, то мир действительно, как учат многие мистики и восточные мудрецы, преобразится для нас, т.к. мы смогли бы пережить каждое из своих разнообразящихся состояний соответственно его неповторимым особенностям.
Находящееся рядом "я" и спрямляет наши разнообразные жизненные состояния в монотонность яви, в которой теряют свою самостоятельность и самодостаточность наши разные образы-переживания мира: в депрессии или подъеме, тревоге или отчаянной надежде, эйфории или заботе. Остановитесь и присмотритесь к себе: наша явь есть объединение разнообразнейших состояний. То мы готовы проклясть мир, он "достал" нас, то мы верим, что все хорошо в этом лучшем из миров, то мы в мертвом штиле безразличия и апатии. Причем было бы большим упрощением сказать, что мы просто находимся в разных эмоциональных состояниях одного и того же – нет, мы переживаем, верим, в нас преобладают в то время разные смыслы, разные значащие образы действительности и себя, которые лишь в конечном счете нивелируются в нечто однокачественное среднеразмерным упорядочиванием нашей рациональности.
Многоцветье реальностей жизненных переживаний в снах не сплавлено генерализацией "я"- там оно не верховодит. Оно, конечно же, главное действующее лицо, как и в яви, но у него там нет привилегированной позиции просмотра-просчета будущего. Значения сновидческих переживаний не выстраиваются в серию потому что не способны целиком и в большинстве своем становится материалами существования, запоминаться. Запоминаются некоторые из них, наиболее яркие и эмоциональные, в которых "я" активизируется настолько, что иногда даже "просыпается во сне", да и память здесь в основном эмоционально-образная, не смысло-логическая.
Высока событийная плотность, эмоциональная насыщенность снов-парцелл. Все здесь ускорено в несколько раз и несоразмерно физическому времени проживанию в сновидении. Сновидения есть миры переживания. Переживания, чувственные и эмоциональные, - первосубстанция мира снов. Эти переживания могут быть пассивно-страдательными – как в случае снов-дублей прежних страхов, комплексов вины, неполноценности. Они могут быть активными: мы хотим и все получаем, что хотим – от полюционных снов до полетов во сне. Однако редки сознавания того, что делается, хочется, переживается.
Другая важная характеристика: в снах много неожиданного, но нет случайного. Многие повороты неожидаемы, однако в целом для снов характерен настрой обреченности – мы чувствуем, что нам не избежать чего-то совсем для нас неприятного. Нас ведут постоянно, мы не можем остаться одни, события происходят не случайно. По сути дела, среда манипулирует нами, а правила игры нам неизвестны.
В снах прямо-таки явственны ощущения предопределенности, которые в яви нам знакомы более в форме понятий, убеждений. В снах мы захвачены событиями и у нас нет времени дистанцироваться от них. Что будет в следующий миг сна, куда мы перенесемся – мы не знаем, ибо не знаем текстуру и устройство этого мира. Отсюда постоянные неожиданности. В отличие от яви, где место для неожиданности резко сужено именно вследствие нашего знания порядка яви. Порядок нами знаем, освоен и мы уже привыкли ему подчиняться. Добровольность (привычность) подчинения снимает у большинства в их яви чувства возмущения, чувства неволи. В снах же все происходит не по правилам яви, которые включают в себя некоторые призрачные, но шансы ускользнуть от судьбы, избежать неизбежности благодаря знанию, счастливому случаю, смекалке. Здесь же неотвратимо случается нечто, что вас взвинтит и сама среда начинает себя вести черт знает как: вы убегаете во сне от врага, а воздух вязнет и вы никак не можете именно бежать, беспомощно суча ногами. Или знаете, что чего-то не следует делать, но не можете остановить свое тело или событие, что также вовсе не правилам яви.
Темпорально-топологические особенности сновидческой действительности также зависимы, по-видимому, от физиологической специфики нашего пребывания во сне. Мы остаемся, т.е. наше самосознание, без активно функционирующего тела. В снах у нас так сказать "виртуальные" тела, принимаемые нами вообщем за "всамаделишные". Это хорошие тела, которые доставляют нам в основном наслаждения и практически не донимают нас страданиями и болезнями. Если, конечно, реальное физическое тела также находится в здоровье. Виртуальное тело есть комбинация активности соответствующих участков мозга, которые, будучи отключенными на время сна от реальных своих "производственных участков", создают нам впечатления телесности, перемещений и удовольствий. Следует только сказать о их приблизительности, это грубоватая имитация, театральные подмостки для главного - действа душевного. Мы, собственно и не замечаем этого, захваченные своим главным. Телесные ощущения возникают сразу в мозгу, не проходя извилистый физиологический путь, ослабляющий изначальный импульс. Они не зависят потому и от состояния реальных органов и реальной среды, предстают перед нами в пронзительности и ясности своих чистых форм. Отсюда наслаждаться "чистой скоростью" можно лишь во сне, как и яркостью, остротой плотских удовольствий.
Собственно пространства в нашем, явственном смысле в снах нет. Оно резко сужено, строго функционально и декоративно для переживаемого нами сюжета. Это местность действия, окрестлежащее, "вырастающее" как только его касается наше внимание, подчиненное абсурдной логике Fata Morgana. Оно, таким образом, даже не некая автономная декорация, в которую мы входим и выходим, а она существует сама по себе. Пространство, местность, условия, как и тело, есть кокон нашего душевного снодейства. Мы можем видеть себя где-то: в лесу, городе, горах, небе – но не их самих по себе. Да чаще всего даже ситуация "где" сугубо условна и доступна нам лишь в контексте переживаемого нами сюжета. Пространство пластично и комбинаторно. Пластично, поскольку порождаемо Fata Morgana и нашим падающим во сне взором. Комбинаторно, поскольку следует за поворотами развития сюжета, в котором хотя и предопределенно сильное психическое возбуждение, но неопределенно, какая этому может быть причина и когда это случится.
Время уплотняется, но сохраняет свои основные черты. Что не мудрено, ибо душевная длимость и есть наше время. Время проживания событий сна можно себе представить и в яви: наши переживания на увлекательной охоте, в погоне и т.п. Раз есть самосознание – оно длит себя последовательно: "сначала" и "после" в самом конкретном сне почти не меняются местами, как и их некие "причины" и "следствия". Есть также ожидание, томление, сами наши действия идут по привычной схеме: "стимул – реакция". Таким образом, время хотя и ускоряется под воздействием психического напряжения, увлеченности и устранения реального сопротивления многих физических сред и самого тела в них, но течет нормально, по логике яви. Мы можем оказаться в условном прошлом, но и в этом случае мы будем проживать там целом линейно-последовательно, хотя небольшие отклонения все же возможны. Да и само прошлое условно: это скорее либо люди и ситуации, перенесенные из прошлого и скомбинированные в настоящем, либо воспроизведение особо тягостных эпизодов бывшего. В последнем случае в чистоту воспроизведения прошлого вторгаются элементы, приметы настоящего. Действительно серьезные мысленные простирания в прошлое и будущее возможны лишь при отстраненности ego от злободневного, тревожащего содержания актуально живущего сознания, желательно при эмоциональном равновесии, нейтрализме. Сие попросту невозможно в снах, которые сотканы из сильных эмоциональных увлеченностей и резко амплитудны по психическим колебаниям. Даже если мы переживаем "высшие" сны, то и здесь мы наслаждаемся скорее именно самими ощущениями: парения, своими сверхъестественными способностями. Если решаем абстрактно-интеллектуальные задачи, то увлечены скорее радостью легкости и изящности решения. Если норма сна – калька с повседневности яви, то "высшие" сны – калька творческого напряжения. Но, как и в случае с сном-нормой, здесь важней оказывается внешняя форма, а не содержание, требующее волевого удержания и самонасилия. Поэтому в снах есть только настоящее.
Итак, сновидческое осознавание – прямое и недвусмысленное указание на присутствие ирреальности, иллюзии, как органичного компонента нашего существования, наряду с явью. Многоформенное, пластичное сновидчество и снодейство – не просто функциональные осколки яви, скомпонованные автоматизмом расслабленного сознания в некие жалкие подобия настоящей действительности. Это особый сектор нашего существования, чья устойчивость и четкие образующие факторы задают его место и функцию. Эволюционно сон в его человеческом виде появился как сопутствие сознания, обеспечение его метафизической непрерывности. По мере развития самоисследовательских начал в сознании люди постепенно начали догадываться о самостоятельном значении сна как сновидческой формы осознавания собственного присутствия в мире: от древних наитий о сне как окне в иную реальность, форме связности сознания с сверхъестественном миром до современных концепций юнгианской группы о коллективном бессознательном и психоэнергийной сути вселенной.
Сон есть понятие-антоним яви. Сам естественный язык спонтанно верно расставил все нужные акценты, определив сну равноположенное яви место в человеческом существовании. Бодрствование как базовая форма последнего внешне-онтологически, посредством прежде всего телесных ощущений удостоверяет наше присутствие и отношения с окружающим. Сон же есть внутренне-онтологическое самоудостоверение самостоятельности сознания без тела.
Онтологией мы называем учение о бытии. Бодрствующее сознание определяет себя в контексте своего окружения, значения которого оно полагает "социоматериальным и объективным". Сновидческий опыт показывает сознанию что оно способно создавать мир внутри себя. Причем это создание неконтролируемо ego в той же мере, в какой оно не контролирует символизацию в бодрствующем состоянии. Сновидческий мир столь же независим от самосознания, как и социоматериальный мир. Оба мира равнообъективны, несмотря на то, что в некоторых снах мы можем чувствовать себя повелителями снов. Но такие же эйфорические моменты случаются с нами и в яви.
Измененные состояния сознания в бодрствовании говорят нам о возможности разных образов одного для нас мира, где нормой является среднее, здравое, спокойное взаимоотношение с ним. Сон же есть чувственно переживаемое подтверждение возможности иных, нежели явь, существований-миров. Во сне мы переживаем подобное удостоверение зачастую ярче и впечатлительнее, чем наяву окружающий наше тело мир. Мы становимся способными изменять материальный мир, нарушать его законы, жить в мирах с другими пространственными конфигурациями. И сами испытываем формопревращения: от похотливых животных до альтруистических героев.
Это более всего внутренне настраивает нас на приятие метафизических идей о возможности радикального преобразования яви в наших интересах. Это и сообщает нам, людям, наше метафизическое качество – неуемных существ, желающих встать вровень с Богом. Как бы ни вытравляли из нас это качество. Главная функция сна – бытийная легитимация иллюзивности как позитивного компонента материалов нашего существования. Снодейство, как ни какое другое измененное состояние сознания убеждает нас в возможности того, чего никогда не может быть в яви, но то, что мы все же переживаем. Внутренняя онтология всегда может оказаться столь же достоверной для индивидуального сознания, как и внешняя - при соответствующем экзистенциально-волевом повороте внимания. Существование ego в Fata Morgana с точки зрения бодрствующего сознания – явная иллюзия. Но эта иллюзия неотъемлема от нас, составляя важнейшее постоянное качество нас, наряду с явью. Она же заставляет сомневаться в подлинности яви, которая во многом проигрывает сновидению в яркости и выразительности. Наряду с верой в естественность, единственность, самозаконность мира бодрствования должно присутствовать и альтернативные чувства сомнения, осознания условности и эфемерности яви, вера в иные онтологические возможности. Почему "должно"? Потому что эти зыбкость и неопределенность – качества рефлексивной части людей. Часто даже самые закоренелые материалисты и твердолобые прагматики глубоко и тщательно скрывают эти качества, не одобряемые недалеким, смотрящим лишь под свои ноги, большинством. Но если они люди думающие о чем-то другом, сверх того, нежели ждут от них условия и окружающие, то для них иллюзия, мечта, сильное воображение столь же близки, сколь и явь. Лишь это понимание, интуитивное или рефлексивное, только и дает тот кругозор сознания, отличающий «экстремалов сознания», независимо от степени их образованности. За то, правда, приходится платить душевными кризисами, внутренней разорванностью, неуверенностью, приступами малодушия, потерями на путях социально-конкурентной борьбы.
Опубликовано 16 февраля 2005 года
Новые статьи на library.by:
ФИЛОСОФИЯ:
Комментируем публикацию: Сновидения как фрагмент человеческой субъективности
подняться наверх ↑
ССЫЛКИ ДЛЯ СПИСКА ЛИТЕРАТУРЫ
По стандарту ВАК Республики Беларусь
Стандарт используется в белорусских учебных заведениях различного типа.
По ГОСТу Российской Федерации
Для образовательных и научно-исследовательских учреждений РФ
Прямой URL на данную страницу для блога или сайта
Полностью готовые для научного цитирования ссылки. Вставьте их в статью, исследование, реферат, курсой или дипломный проект, чтобы сослаться на данную публикацию №1108502083 в базе LIBRARY.BY.
подняться наверх ↑
ПАРТНЁРЫ БИБЛИОТЕКИ рекомендуем!
подняться наверх ↑
ОБРАТНО В РУБРИКУ?
Уважаемый читатель! Подписывайтесь на LIBRARY.BY в VKновости, VKтрансляция и Одноклассниках, чтобы быстро узнавать о событиях онлайн библиотеки.
Добавить статью
Обнародовать свои произведения
Редактировать работы
Для действующих авторов
Зарегистрироваться
Доступ к модулю публикаций