ОПЫТ О ВЕРОТЕРПИМОСТИ

Актуальные публикации по вопросам философии. Книги, статьи, заметки.

NEW ФИЛОСОФИЯ


ФИЛОСОФИЯ: новые материалы (2024)

Меню для авторов

ФИЛОСОФИЯ: экспорт материалов
Скачать бесплатно! Научная работа на тему ОПЫТ О ВЕРОТЕРПИМОСТИ. Аудитория: ученые, педагоги, деятели науки, работники образования, студенты (18-50). Minsk, Belarus. Research paper. Agreement.

Полезные ссылки

BIBLIOTEKA.BY Беларусь - аэрофотосъемка HIT.BY! Звёздная жизнь


Публикатор:
Опубликовано в библиотеке: 2005-02-15

Д.Локк

ОПЫТ О ВЕРОТЕРПИМОСТИ



Главная причина, из-за которой вопрос о свободе совести, вот уже несколько лет вызывающий среди нас многочисленные толки, стано­вится все запутанней, из-за которой не стихают споры и усиливается вражда, состоит, как мне кажется, в том, что обе стороны: одна, проповедующая полную покорность, другая, отстаивающая всеобщую свободу в делах совести, – одинаково горячо и ошибочно предъявляют слишком большие требования, но не определяют того, что имеет право на свободу, и не указывают границ произвола и покорности.

Чтобы открыть путь к пониманию этого вопроса, я в качестве ос­нования положу следующий тезис, который, как я думаю, не под­вергнется сомнению или отрицанию.

Правитель облекается всей полнотой доверия, власти и полномочий единственно для того, чтобы употребить их для блага, охранения и спокойствия людей в том обществе, над которым он поставлен, и потому одно это есть и должно быть образцом и мерилом, по которому ему надобно равнять и размерять свои законы, строить и созидать свое правление. Ведь если бы люди могли мирно и тихо жить вместе, не объединяясь под властью определенных законов и не образуя госу­дарства, то не было бы никакой необходимости ни в правителях, ни в политике, которые созданы лишь для того, чтобы в этом мире ох­ранять одних людей от обмана и насилия других; итак, только цель, ради которой возведено правительство, и должна быть мерилом его деятельности.

Некоторые говорят нам, будто монархия – это jure divmo1. Сейчас я не стану спорить с этим мнением, а лишь укажу отстаивающим его:

если под этим они разумеют, а так, надо полагать, и есть, что единая, верховная, произвольная власть и управление всеми делами по бо­жественному праву сосредоточиваются, и должны быть сосредоточены, в одном человеке, то это наводит на подозрение, что они забывают, в какой стране рождены и по каким законам живут, и, конечно, поневоле обязаны объявить Великую хартию2 сущей ересью. Если же под мо­нархией, согласно jure divmo, они разумеют не абсолютную, а ограни­ченную монархию (что, как я думаю, есть нелепость, если не противо­речие), то им следует или показать нам ту небесную хартию, где мы бы прочли, что Бог предоставил правителю власть делать все, что угодно, кроме единственно необходимого для охранения и благополучия Его подданных в этой жизни, или же оставить нас свободными думать как заблагорассудится; ведь никто не связан с властью и не может допустить чужих притязаний на нее в большей мере, чем насколько простираются его права.

Другие утверждают, что власть и полномочия достаются правителю с разрешения и согласия народа; таким я говорю: невозможно пред­положить, чтобы люди могли дать над собой власть одному или не­скольким из своих собратьев для какой-нибудь иной цели, кроме своего охранения, или распространить границы их полномочий за пределы этой жизни.

Приняв за посылку, что правитель должен предпринимать действия или вмешиваться во что-либо только ради обеспечения гражданского мира и охранения собственности своих подданных, давайте в даль­нейшем рассмотрим мнения и поступки (action) людей, которые по от­ношению к терпимости подразделяются на три разновидности.

Во-первых, все такие мнения и поступки, которые сами по себе не касаются государства и общества; а такими являются спекулятивные мнения и вера в Бога.

Во-вторых, такие, которые по своей собственной природе не хороши и не плохи, но касаются общества и отношений людей друг с другом; а таковыми являются все практические мнения и поступки по отношению к безразличным вещам.

В-третьих, такие, которые касаются общества, но в то же время по своей природе хороши или плохи; таковыми являются нравственные добродетели и пороки.

I. Я утверждаю, что только первая разновидность, а именно: спе­кулятивные мнения и вера в Бога, имеет абсолютное и всеобъем­лющее право на терпимость.

Во-первых, чисто спекулятивные мнения суть такие, как вера в Троицу, чистилище, перевоплощение, антиподы, царствие Христово на земле и т.д.; а что всякий человек располагает в этом случае неог­раниченной свободой вытекает из того, что чистые спекуляции не затрагивают моих отношений с другими людьми и не имеют влияния на мои действия как члена какого-либо общества, но, оставаясь неиз­менными со всеми своими последствиями, – даже если на свете нет никого другого, кроме меня, – они никоим образом не могут нарушить мир государства или доставить неудобство моему ближнему и потому не входят в введение правителя. Кроме того, ни один человек не в состоянии дать власть другому человеку (и было бы бессмысленно, если бы ее дал Бог) над тем, над чем сам он никакой власти не имеет. А что человек не в состоянии повелевать своим собственным разумением или положительно определить сегодня, какого мнения он будет завтра, с очевидностью явствует из опыта и природы разумения, которое не может постигнуть вещи иначе, чем они ему представляются, как глаз видит в радуге только те цвета, какие видит, независимо от того, там ли они на самом деле или нет.

Во-вторых, справедливое притязание на неограниченную терпимость имеют место, время и способ моего поклонения Богу, потому что сие происходит всецело между Господом и мной и, принадлежа попечению вечности, выходит за пределы досягаемости и воздействия политики и правительства, которые существуют только ради моего благополучия в этом мире: ибо правитель – это лишь посредник между человеком и человеком; он может отстоять меня от ближнего, но не может защитить от Бога. Сколько бы зла я ни терпел, повинуясь правителю в других делах, он может возместить причиненное мне зло на этом свете; но, приневолив меня следовать чужой вере, он не способен восполнить мне ущерба в мире ином. К этому позвольте добавить, что даже в делах этого мира, на которые распространяется власть правителя, он никогда не предписывает людям – и было бы несправедливо, если бы он поступал иначе, – посвящать себя частным гражданским заботам и не заставляет их отдаваться своим частным интересам больше, чем это необходимо для блага общества, и лишь предохраняет их от того, чтобы они не терпели в этих делах препон и вреда от других; а это и есть самая совершенная терпимость. Поэтому мы вполне можем по­лагать, что он не имеет никакого отношения к моему частному инте­ресу в ином мире и не должен ни предписывать, каким способом мне преследовать благо, которое заботит меня куда больше, нежели все, что находится в его власти, ни требовать в этом усердия, поскольку он не наделен более точным или более безошибочным знанием того, как его достичь, чем я сам, и в этом мы оба одинаково искатели, оба оди­наково подданные, и он не в состоянии ни поручиться, что я не по­терплю неудачу, ни возместить мне ущерба, коли это случится. Разум­но ли, чтобы тот, кто не может принудить меня купить дом, заставлял меня на свой лад стараться о приобретении царства небесного; чтобы тот, кто по праву не может предписать мне правил сохранения здо­ровья, навязывал мне способы спасения души; чтобы тот, кто не может . выбрать для меня жены, выбирал веру. Но случись Богу (что сомни­тельно) захотеть, чтобы людей силком приваживали к небесам, прави­телю должно осуществлять это не внешним насилием над телами лю­дей, а внутренним натиском своего духа на их умы, на которые не следует воздействовать ни одним из видов принуждения, известных че­ловеку: ведь путь к спасению – это не какая-то внешняя вынужденная деятельность, но добровольный и тайный выбор ума. Впрочем, нельзя и поверить, что Бог скорее не отказался бы от цели, чем стал бы поль­зоваться средствами, которыми ее нельзя достигнуть. Кроме того, не надо думать, что люди должны предоставлять правителю власть выби­рать за них путь к спасению, – власть слишком большую, чтобы ее от­давали, а то и вовсе не подлежащую передаче; ибо, какое бы пра­витель ни насаждал богопочитание, люди непременно должны следо­вать тому, что сами считают за лучшее, поскольку ничто не может быть достаточной причиной, чтобы принуждать человека к тому или отвращать от того, что, по его полному убеждению, есть путь к бес­конечному блаженству или бесконечному страданию. Богослужение, будучи данью почтения Богу, которому я, по моему мнению, покло­няюсь угодным ему образом, и таким образом будучи действием или общением, происходящим только между Богом и мною, по собственной природе вовсе не касается ни моего правителя, ни моего ближнего и по­сему поневоле не производит действий, возмущающих покой общества. Ибо, стою ли я на коленях или сижу, принимая причастие, само по себе возмущает правительство или вредит моему ближнему не больше, чем стою ли я или сижу за своим столом; обычай носить в церкви ризу или стихарь способен создать опасность и угрозу миру государства не боль­ше, чем обыкновение надевать накидку или плащ, отправляясь на ры­нок; перекрещение производит в государстве не большую бурю, чем в реке или чем в них произвело бы простое купание. Соблюдаю ли я пят­ницу с магометанином, субботу с иудеем, воскресенье с христианином, молюсь ли я по форме или нет, поклоняюсь ли я Богу, участвуя в разнообразных и пышных церемониях католиков или соблюдая более скромные обряды кальвинистов, – во всех этих поступках, когда они совершаются искренне и по совести, я не усматриваю ничего, что само по себе может сделать меня худшим подданным моего государя или худшим ближним моему собрату-подданному, если только из гордыни или тщеславного упоения собственным мнением и тайной убежденности в собственной непогрешимости, я, присвоив себе нечто сродни божест­венной власти, не стану приневоливать других думать заодно со мной или же порицать либо злословить их, если они не подчинятся. Такое в самом деле случается часто; но это вина не веры, а людей, не след­ствие той или иной формы вероисповедания, а результат развра­щенной, честолюбивой человеческой природы, которая последова­тельно употребляет в корысть себе всевозможные проявления набож­ности, подобно тому как для Ахава соблюдение поста было не само­целью, а средством и уловкой, чтобы отобрать виноградник в Навуфея3. Такие поступки некоторых верующих подрывают уважение в какой-либо религии (или подобное случается в каждой из них) не больше, чем Ахавов грабеж – уважение к посту.

Из этих посылок, как я полагаю, следует, что каждый человек имеет полную и неограниченную свободу мнений и вероисповедания, которой он может невозбранно пользоваться без приказа – или вопреки приказу – правителя, не зная за собой вины или греха, но всегда при условии, что делает это чистосердечно и по совести перед Богом, сколько дозволяют его знания и убеждения. Однако если к тому, что он называет совестью, примешивается сколько-нибудь честолюбия, гор­дыни, мстительности, партийных интересов или чего-либо подобного, то соразмерно сему будет и его вина, и в такой мере он ответит в Судный день.

II. Я утверждаю, что все практические начала, или мнения, с по­мощью которых люди считают себя обязанными упорядочивать от­ношения друг с другом, такие, как, например, что они могут рожать детей или распоряжаться имуществом по своему усмотрению, что они могут работать или отдыхать, когда найдут нужным, что полигамия и развод законны или незаконны и т.д., что такие мнения и вытекающие из них действия (action), равно как и прочие безразличные вещи, также имеют право на терпимость, однако лишь в той степени, в какой они не ведут к беспорядкам в государстве и не приносят обществу больше вреда, чем пользы. Ибо, за исключением тех из них, которые явно нап­равлены на разрушение человеческого общества, все эти мнения являются либо безразличными, либо неясно какими, и притом прави­тель и подданный, каждый по-своему, грешат ими, а потому первый должен вникать в них лишь настолько, насколько его законы и вме­шательство в такие мнения могут способствовать благополучию и бе­зопасности народа. Однако ни одно из таких мнений не имеет права на терпимость на том основании, что оно якобы есть дело совести, и кто-то убежден, будто придерживаться его либо грех, либо долг; ведь со­весть или убежденность подданного едва ли может быть мерилом, по которому правитель может или должен отмерять законы, каковые должны соответствовать благу всех его подданных, а не убеждениям их части, ибо, зачастую находясь в противоречии одно с другим, они не­обходимо порождали бы противоречивые законы; а поскольку ничего безразличного, на что не посовестился бы посягнуть тот или иной, прос­то нет, терпимость к людям во всем, чему они, как они утверждают, по совести не могут покориться, приведет к исчезновению всех граждан­ских законов и всякой власти правителя, так что если будете отрицать полномочия правителя по отношению к безразличным вещам, над кото­рыми он, как признано всеми сторонами, обладает юрисдикцией, то ос­танетесь без закона и правительства. А поэтому заблуждения, угрызе­ния совести, побуждающие человека совершить некое деяние или, наоборот, в силу которых он не решается на него, не разрушают влас­ти правителя и не изменяют природы вещи, которая по-прежнему ос­тается безразличной; ибо здесь я не поколеблюсь назвать все эти прак­тические мнения безразличными по отношению к законодателю, хотя, возможно, они и не таковы сами по себе. Ведь, сколько бы ни был пра­витель внутренне убежден в разумности или нелепости, необходимости или незаконности любого из них, в чем он, возможно, и прав, он, не признавая себя непогрешимым, при создании законов должен смотреть на них не иначе как на безразличные вещи, с той лишь разницей, что насаждаемы ли, терпимы ли или запрещаемы, они всегда затрагивают благо и благосостояние народа, хотя бы одновременно он был обязан строго подчинять свои действия велениям собственной совести и убеждениям в тех же самых мнениях. Ибо, сделавшись правителем над другими, но не став от этого по отношению к ним непогрешимым, он отныне и впредь как человек будет ответствен за свои действия перед Богом по тому, как они согласуются с его собственными совестью и убеждениями; однако как правитель он будет ответствен за свои законы и управление по тому, служат ли они сколько возможно благу, охранению и спокойствию всех его подданных в этом мире; это сос­тавляет правило столь верное и столь ясное, что он едва ли способен в нем ошибиться, если только не делает это намеренно.

Но прежде чем я перейду к показу пределов ограничения и свободы в этих вещах, необходимо определить несколько степеней принуж­дения, которые применяются или могут быть применены в том, что касается мнений:

(1) запрещение опубликовать или огласить мнение;

(2) принудительный отказ или отречение от мнения;

(3) вынужденное заявление согласия с противоположным мнением.

Им соответствуют одинаковые степени терпимости, из чего я за­ключаю:

1. Правитель может запретить опубликование любого из тех мне­ний, которые направлены на подрыв власти правительства, ибо тогда они подпадают под его ведение и юрисдикцию.

2. Никого не следует заставлять отказаться от своего мнения или сменить его на противоположное, потому что на деле такое насилие не достигает цели, ради которой его применили. Оно не может изменить образа мыслей людей и способно лишь сделать их лицемерами. На этом пути правитель весьма далек от того, чтобы люди прониклись правотой его мнения, и лишь вынуждает их лгать ради их собственного. Мало того, такое принуждение вовсе не способствует спокойствию или безопасности правительства; скорее наоборот, потому что тот, кто ему подвергся, ни на йоту не приближается к образу мыслей правителя, но становится еще большим его врагом.

3. Любые действия, вытекающие из любого такого мнения, как и по отношению ко всем другим безразличным вещам, правитель властен утвердить или запретить законом в зависимости от того, насколько они направлены на поддержание спокойствия, целостности или безопасности народа, и, хотя судить об этом только ему, он должен с величайшей заботой следить, чтобы единственной причиной принятия таких законов и наложения ограничений были соображения государственной необхо­димости и благополучия народа, и, пожалуй, для правителя недо­статочно просто считать, что принуждения и суровость необходимы или удобны, если его уверенность не подкрепляется серьезным и беспри­страстным исследованием, так ли оно на самом деле. Но случись прави­телю издать неверные законы, а подданному им не подчиниться, то убежденность первого послужит ему оправданием не в большей степе­ни, чем для второго будут извинением его совесть или убежденность, раз уж, рассмотрев и исследовав предмет, и тот и другой могли составить о нем лучшее суждение. И я думаю, все легко согласятся, что создание законов в иных целях, кроме обеспечения безопасности правительства и защиты жизни, имущества и свобод народа, т.е. сохра­нения целостности, заслужит наисуровейший приговор на великом суди­лище не только потому, что злоупотребление властью и доверием, ко­торыми обладает законодатель, наносит человечеству, для чьего блага единственно и учреждены правительства, более сильный и непоправи­мый вред, чем что-либо еще, но также потому, что здесь он не подответствен никакому суду; да и не способен правитель разгневать выш­него охранителя человечества сильнее, чем тогда, когда власть, дан­ную ему только для защиты, насколько это осуществимо, всех его под­данных и каждого из них в отдельности, он употребляет на потворство своим удовольствиям, тщеславию или страсти и использует ее, чтобы беспокоить и угнетать таких же людей, как он сам, хотя перед лицом царя царей между ними и им существует лишь малая и несущественная разница.

Если этими мнениями или законами и принуждением правитель попытается ограничить свободу людей или приневолить к тому, что противно искренним убеждениям их совести, они должны делать то, что требует от них совесть, насколько могут без насилия, но притом одновременно обязаны спокойно подчиниться наказанию, какое закон налагает за подобное неповиновение, так как посредством этого они обеспечивают себе благодать на том свете и не нарушают спокойствия этого мира, не согрешают против верности Богу и королю, но обоим отдают должное, ибо и правитель, и они сами одинаково заин­тересованы в своей собственной безопасности. И воистину лицемер тот, – а лишь прикидывается совестливым, тогда как метит в этом мире во что-либо иное, – кто по велению совести, но также покоряясь закону не купит рая для себя и мира для своей страны, пусть даже ценой имущества, свободы или самой жизни. Здесь частное лицо, равно как правитель в первом случае, также должно весьма поостеречься, дабы совесть или мнение не подвели его, побудив к упрямому пресле­дованию того, что он считает необходимым, или к бегству от того, что он считает незаконным, тогда как по правде это таковым не является, а то как бы в силу подобной ошибки или каприза им за равное неповиновение не понести наказания и в этом и в ином мире; ведь если свобода совести есть великая привилегия подданного, а право принуждения – великая прерогатива правителя, за ними нужен тем более пристальный надзор, чтобы они не сбили с толку ни правителя, ни подданного присущими им претензиями на общее благо, ибо особо опас­ны, требуют, чтобы их избегали с особым тщанием, и будут особо сурово наказаны Богом те несправедливости, которые совершаются в благовидных целях и с видимостью правды.

III. Я утверждаю, что помимо двух первых есть третья разно­видность действий, которые сами по себе считаются хорошими или плохими, а именно – обязанности второй таблицы или их нарушения. т.е. нравственные добродетели философов. Хотя они образуют живую. действенную часть религии, имеющую к тому же весьма сильное влияние на совесть людей, я нахожу, что они лишь в малой степени являются предметом споров о свободе совести. Не знаю, может быть. если бы люди больше стремились к оным добродетелям, то они бы меньше препирались о свободе совести. Достоверно лишь, что сочув­ствие добродетели есть столь необходимая опора государству, а попу­стительство некоторым порокам приводит общество к столь верным потрясениям и гибели, что свет еще не знал, и сомнительно, узнает ли, правителя, который законом утвердил бы порок или запретил бы отправление добродетели, которая достаточно прочно утверждает себя повсюду своей собственной властью в силу пользы, приносимой ею всем правительствам. Однако, какими бы странными ни показались мои слова, да позволено мне будет сказать, что(законодатель не имеет никакого дела с нравственными добродетелями и пороками и не должен настаивать на выполнении обязанностей второй таблицы, за исклю­чением случаев, когда они подчинены благу и охранению человечества под властью правительства. Ибо будь общества способны прожить, а люди – наслаждаться миром и безопасностью без того, чтобы эти обязанности вменялись велениями и карами закона, то законодателю безусловно не пришлось бы предписывать их какими-либо правилами, так как он мог бы оставить исполнение этих обязанностей целиком на волю и совесть своего народа. Ведь если бы можно было устранить связи, которыми даже этих нравственные добродетели и пороки сое­динены с общественным благом, и сделать так, чтобы они перестали быть средством устроения или расстройства мира и имущества людей, они превратились бы только в частное и надполитическое взаимо­отношение между Богом и душой человека, в которое правитель не полномочен вторгаться. Бог назначил правителя своим наместником в этом мире и предоставил ему распорядительную власть; но, подобно прочим заместителям, он может распоряжаться лишь делами своего наместничества. Всякий, кто вмешивается в заботы того света, не имеет иных полномочий, кроме как просить и убеждать.

Правитель не имеет ничего общего с благом человеческих душ или с заботами людей в иной жизни, но возведен в сан и облечен властью только для того, чтобы люди спокойно и удобно жили друг с другом в обществе, чему уже приведено достаточно доказательств. Кроме того, очевидно, что правитель распоряжается отправлением добродетелей не потому, что они добродетели и обязывают совесть или составляют долг человека перед Богом и путь к Его милости и благоволению, но пото­му, что они придают достоинство человеческому общению, а большин­ство из них – суть прочные узы и скрепы общества, которые нельзя ос­лабить, не поколебав всего строения. Правитель никогда не обнажает меча против некоторых пороков, которые не особенно вредят государ­ству и все же являются пороками и должны быть признаны таковыми наравне с прочими, как, например, алчность, непослушание родителям, неблагодарность, злоба, мстительность и некоторые другие; хотя нель­зя сказать и того, чтобы их оставляли без внимания из-за невозмож­ности распознать, уж коли самые потаенные из них, мстительность и злой умысел, различаются в юриспруденции как непредумышленное и умышленное убийство. Более того, даже на благотворительность, ко­торая безусловно является великим долгом всякого человека и христиа­нина, общепризнанное право на терпимость распространяется пока еще не во всю свою ширь, так как существуют некоторые ее разновид­ности и проявления, каковые правитель безоговорочно воспрещает, не нанося этим, насколько мне доводилось слышать, ни малейшей обиды людям с самой чувствительной совестью. Ибо кто сомневается, что облегчить милостыней участь бедных, хотя бы и нищенствующих (если видишь, что они нуждаются), есть, если оценивать это безотноситель­но к чему-либо иному, добродетель и долг каждого отдельного челове­ка. Однако среди нас это запрещено законом под страхом сурового наказания, и в данном случае никто не жалуется на насилие над со­вестью или на утрату свободы, что, конечно, будь сие незаконным стеснением совести, не прошло бы незамеченным столькими чувстви­тельными и щепетильными людьми. Порою Бог (столь велико его попечение о сохранении правительства) допускает до того, чтобы Его законы в некоей степени подчинялись и соответствовали человеческим: Его закон воспрещает порок, а человеческий закон часто определяет для него допустимую меру. Существовали государства, где воровство почиталось законным для тех, кого не хватали с поличным. Так, в Спарте покража лошади была, пожалуй, таким же безвинным пос­тупком, как в Англии победа на скачках. Ибо правитель, обладая властью передавать собственность одного человека другому, может устанавливать любые законы всеобщие, одинаковые для всех, и ненасильственные, и приспособленные к интересам и благополучию данного общества, как то было у спартанцев, которые, будучи воин­ственным народом, полагали, что совсем не дурно таким образом при­вивать гражданам бдительность, отвагу и предприимчивость. Это я отмечаю лишь между прочим, чтобы показать, насколько благо госу­дарства является мерилом всех человеческих законов, коль скоро оно, по-видимому, ограничивает и переиначивает обязательность даже не­которых Божьих законов и изменяет природу порока и добродетели. Посему правитель, который мог сделать простительным воровство, все же не мог бы сделать законными клятвопреступление или измену, поскольку они разрушительны для человеческого общества.

Поэтому из того, что правитель имеет власть над добрыми и дурными действиями, как я думаю, вытекает:

(1) что он не обязан наказывать все пороки, т.е. может терпеть не­которые из них (и хотел бы я знать, какое правительство в мире не поступает так же?);

(2) что он не должен внедрять в общество какой-либо порок, потому что такое деяние не может способствовать благу народа или сохра­нению правительства;

(3) что если все-таки допустить, что он отдал распоряжение следо­вать какому-либо пороку, то совестливый и уязвленный подданный обязан не подчиниться его предписаниям и покориться наказанию, как в предыдущем случае.

Таковы, как я полагаю, границы принуждения и свободы, и таковы три разновидности положений, в какие вовлечена совесть людей, -положений, имеющих право ровно на такую степень терпимости, как я установил, и не больше, если рассматривать их по отдельности и абстрактно. Тем не менее существуют два случая, или обстоятельства, которые при тех же условиях могут изменить обращение правителя с людьми, которые требуют для себя права на терпимость.

1. Поскольку обычно люди принимают свое вероисповедание в це­лом и усваивают мнения своей партии все сразу, оптом, часто бывает, что к их религиозным воззрениям и спекулятивным мнениям примеши­ваются другие учения, совершенно разрушительные для общества, в котором они живут, как о том свидетельствует пример католиков, кои являются подданными любого государя, кроме папы. Поэтому, коль скоро они объединяют со своим вероучением такие мнения, почитают их за основополагающие истины и повинуются им как догматам своей веры, правитель не должен быть терпимым к их религии, если он не может быть уверен, что в состоянии разрешить одно, не допуская рас­пространения другого, и что насаждение этих мнений можно отделить от их богослужения, а этого, как я полагаю, достигнуть весьма трудно.

2. Поскольку дело поверяется опытом и не все люди – святые, живущие по совести, думаю, что не задену ни одну сторону, сказав, что большинство людей или по крайности партий, когда они достаточно сильны, худо ли, добро ли, употребляют свою силу для того, чтобы нажиться и встать у власти, и мало кто из имеющих возможность присвоить и удерживать верховенство, пропускает случай за него ухва­титься. Поэтому, когда люди сбиваются в группы, отмеченные черта­ми отличия от остального общества и объединяющие их в более тесный союз с теми, кто принадлежит к их собственному вероиспове­данию и партии, нежели с другими их собратьями-подданными, – будет ли это отличие, безразлично, религиозное это отличие или вздорное, разве что узы религии крепче, а притязания справедливее и она лучше способна привлекать приверженцев, а потому тем более следует ее остерегаться и тем более необходимо за ней надзирать, – когда, го­ворю я, такая обособленная партия столь выросла или вырастает чис­лом, что начинает казаться правителю опасной и уже зримо угрожает миру государства, правитель может и должен использовать все сред­ства, будь то политика или власть, чтобы сократить, раздобрить и подавить партию и так предотвратить неурядицу. Ибо, даже если эти люди обособятся ни для чего иного, кроме поклонения Богу, а пра­витель в качестве крайней меры вынужден будет применить силу и жестокость против тех, чей проступок состоял лишь в том, что они поклонялись Богу на свой собственный лад, разве и тогда он под­вергнет их веру гонениям, а их самих наказаниям большим, нежели за­воеватель, который в сражении убивает людей не за то, что они носят белую ленту на шляпе или иной знак на одежде, а потому, что оные изобличают в них врагов и опасных лиц. Религия, т.е. то или иное вероисповедание, составляет причину их объединения и сговора, а не раскольничества и бесчинства. Ведь само по себе то, что люди творят молитву в той или иной позе, побуждает их к обособлению или к вражде друг с другом не более, чем ношение шляп или тюрбанов, и вряд ли заслуживает к себе иного отношения. Тем не менее и то и другое способны толкнуть их на это, ибо, будучи чертой отличия, дают им возможность счесть свои силы, осознать мощь, почувствовать уве­ренность друг в друге и объединиться при первом же удобном случае. Поэтому их обуздывают не за то, что они держатся того или иного мнения или верования, но потому, что было бы опасно иметь такое число инакомыслящих, какому бы мнению они ни следовали. Нечто подобное случилось бы и тогда, когда мода на одежду, отличную от той, какую носят правитель и его приверженцы, распространилась бы среди весьма значительной части народа и стала бы ее отличительной чертой, вследствие чего люди, ее составляющие, вступили бы друг с другом в тесные и дружеские отношения. Разве не дало бы это пра­вителю повод для подозрений и не заставило бы его карами запретить моду не потому, что она противозаконна, но по причине опасности, какую она может представлять? Так, мирской плащ может произвести такое же действие, что и церковная сутана или любая другая рели­гиозная одежда.

Возможно, будь квакеры достаточно многочисленны, чтобы пред­ставлять опасность для государства, они заслуживали бы попечения и надзора со стороны правителя, которому следовало бы подавить их общину, даже отличайся они от прочих подданных только тем, что остаются с покрытой головой, а тем более если б имели сложившееся вероисповедание, отличное от государственного. В этом случае никто бы и не подумал, что правитель обрушил свою суровость против обы­чая стоять в шляпе, тогда как она направлена против того, что он объединяет большое число людей, которые, хотя они и расходятся с ним в весьма безразличной и пустяковой подробности, все же могли бы тем самым подвергнуть опасности правительство; а в таком случае он может попытаться подавить, ослабить или распустить любую партию, объединенную вероисповеданием или чем угодно еще и явно опасную для его правительства, используя при этом все те средства, каковые окажутся наиболее удобными для сей цели, чему он сам есть судья, и не будет отвечать в ином мире за то, что открыто в меру своего разумения делает для охранения и спокойствия своего народа.

Здесь я не стану обсуждать, будут ли сила и принуждение верным средством к достижению этой цели, но смею утверждать, что оно есть наихудшее и употреблять его следует в последнюю очередь и с величайшей осторожностью, и вот по каким причинам:

1. Потому что оно навлекает на человека то, от чего он ищет освобождения и того ради только и состоит членом государства, а именно насилие. Ибо, не будь страха перед насилием, на свете не было бы ни правительств, ни нужды в них.

2. Потому что, применяя силу, правитель частично перечеркивает то, ради чего он призван трудиться, а именно всеобщую безопасность. Поскольку его долгом является сколь можно прилежное охранение собственности, спокойствия и жизни каждого индивидуума, он обязан не тревожить или уничтожать некоторых ради спокойствия и безопасности остальных, пока не дознано, есть ли способы спасти всех. Ибо, сколько-нибудь подрывая или нарушая безопасность любого из своих подданных ради защиты остальных, он ровно настолько же вступает в противо­речие со своим же объявленным наперед намерением, в каковое долж­на входить только охрана людей, на что имеют право даже самые нич­тожные. Ведь отнять даже такую малость, как нарвавший, пусть и угрожающий гангреной, палец ноги, будет немилосердным, равно как и неумелым, способом лечения, которым никто не стал бы, да и не сог­ласился бы, пользоваться, пока не выяснится непригодность более ща­дящих средств, хотя этот член находится у самой земли и весьма далек от головы. Как мне видится, на это могут сделать лишь одно возраже­ние, а именно, что применяя более щадящие, т.е. медленные, средства, вы, может статься, упускаете возможность добиться цели, каковую вам доставило бы своевременное использование сильных средств, тогда как при вашем медлительном лечении болезнь разрастается, секта уси­ливается, поднимает голову и становится господином положения. На это я отвечу, что партии и секты растут медленно и постепенно, пере­живают пору младенчества и слабости, равно как пору полного расцвета и силы, и становятся грозными не вдруг, но оставляют достаточно времени для опытов с лекарствами иного рода, а такая отсрочка не соз­дает опасности. Впрочем, случись правителю, паче чаяния, обнару­жить, что инакомыслящие столь многочисленны, что в состоянии совла­дать с ним, то я не вижу, чего он может добиться силой и суровостью, когда тем самым он дает им благовидный повод стакнуться, взяться за оружие и тем крепче объединиться против него. Но этот предмет, от­части граничащий с той частью вопроса, которая касается скорее инте­ресов правителя, нежели его долга, я рассмотрю в более подходящем месте.

До сих пор я лишь очертил пределы, поставленные Богом власти правителя и покорности подданного, которые сами являются подданны­ми великого царя царей и одинаково должны Ему повиноваться, а Он ожидает от них выполнения обязанностей, возлагаемых на обоих их местом и положением в обществе, совокупность же таковых следую­щая:

(1) существуют некоторые мнения и действия, кои полностью отде­лены от попечении государства и не оказывают прямого воздействия на жизнь людей в обществе, – ими являются все спекулятивные мнения и богопочитание; они явно имеют право на всеобщую терпимость, на которое не должен покушаться правитель;

(2) существуют некоторые мнения и действия, которые при естест­венном ходе вещей грозят человеческому обществу полным разруше­нием, как то мнение, что можно нарушить обещание, данное еретикам, что если правитель не реформирует веру, то это могут сделать под­данные, что всякий обязан излагать и распространять любое мнение, в какое верит сам, и т.п., а среди действий всевозможные надува­тельства, несправедливости и т.д.; и все это правитель не должен тер­петь ни под каким видом;

(3) существует третий род мнений и действий, которые сами по себе не приносят человеческому обществу ни вреда, ни пользы, и лишь характер государства и положение дел могут изменять их воздействие в добрую или дурную сторону – таковы, например, мнения о том, что полигамия законна или незаконна, что в определенное время года следует есть мясо или рыбу или, наоборот, воздерживаться от них, и другие подобные практические мнения и все действия, касающиеся без­различных вещей, все они имеют право на терпимость только до тех пор, пока не посягают на пользу общественности или каким-либо обра­зом не досаждают правительству.

Пока довольно о терпимости в ее отношении к долгу правителя. По­казав, что он обязан делать по совести, будет нелишним вкратце рас­смотреть, что ему следует делать из благоразумия.

Однако, поскольку обязанности людей содержатся в общеустанов­ленных правилах, когда как их благоразумие отлаживается обстоя­тельствами, касающимися их, в частности, при рассмотрении того, на­сколько терпимость входит в интересы правителя, будет необходимо перейти к частностям.

Поэтому, чтобы обозреть нынешнее состояние Англии, выделим только один вопрос, а именно: терпимость или принуждение представ­ляют собой наиболее подходящее средство для обеспечения безопас­ности и мира и для роста благосостояния королевства?

Что касается обеспечения вашей безопасности и мира, то сущест­вует только одно средство, а именно, чтобы ваши сторонники внутри страны были многочисленны и деятельны, а враги малочисленны и презренны или, по крайней мере, чтобы из-за различия в их численности нападки на вас были для недовольных делом весьма опасным и трудным.

Что касается роста благосостояния королевства, каковое слагается из богатства и власти, то к нему самым непосредственным образом приводят многочисленность и трудолюбие ваших подданных.

Нельзя хорошо понять, какое влияние оказывает на все это тер­пимость, если не рассмотреть те различные группировки, которые су­ществуют ныне у нас, – они же вполне охватываются двумя, а именно папистами и фанатиками.


Новые статьи на library.by:
ФИЛОСОФИЯ:
Комментируем публикацию: ОПЫТ О ВЕРОТЕРПИМОСТИ


Искать похожие?

LIBRARY.BY+ЛибмонстрЯндексGoogle
подняться наверх ↑

ПАРТНЁРЫ БИБЛИОТЕКИ рекомендуем!

подняться наверх ↑

ОБРАТНО В РУБРИКУ?

ФИЛОСОФИЯ НА LIBRARY.BY

Уважаемый читатель! Подписывайтесь на LIBRARY.BY в VKновости, VKтрансляция и Одноклассниках, чтобы быстро узнавать о событиях онлайн библиотеки.