ФИЛОСОФИЯ (последнее)
М.В.Олюшина - Интуиция, текст, тело – проблема понимания
Актуальные публикации по вопросам философии. Книги, статьи, заметки.
М.В.Олюшина,
кандидат философских наук
М.В.Олюшина - Интуиция, текст, тело – проблема понимания
Современность уходит от понятия интуиции, поскольку оно ограничивает своей определенностью как вида познания многообразие существования. В философии осуществляется переход от парадигмы вписывания интуиции в схему познания к парадигме описания манифестации места выхода (трансгрессии) в языке (через язык), т.е. к описанию «лакун», «телоса» интуиции, к указанию онтологически-пространственной специфики пограничных механизмов и феноменов. Следствием этого является закономерное сосредоточение философского интереса на трех предельных пространствах или «местах» трансгрессии (интуитивных пространствах в традиционной терминологии): язык – письмо (голос) – тело.
Язык – пространство текста, то «место» где фиксируется «незнание» (трансгрессия). Голос и письмо – пограничное процессуальное пространство между текстом и телом (манифестация трансгрессии). Тело – пространство выхода, то к чему осуществляется прорыв, тишина.[i]
Такое осмысление процесса изменения «интуитивного» в современной философии позволяет совершить особое проникновение в смыслы различных авторских концепций в философии конца ХХ века и, возможно, привнести определенную историческую и логическую сопоставимость в неохотно поддающийся анализу современный философский текст. В данном случае может быть прослежена трансформация «интуиции» в концепциях Ю. Кристевой и Ж.Л. Нанси.
Анализ концепции Кристевой оправдан тем, что именно там можно найти «психологическую» интерпретацию интуитивного и интуиции. «Психологической» данную интерпретацию можно назвать в том смысле, что «место» интуитивного и интуиции определяется через первичные психические отношения, формирующие собой субъекта, который далее осмысливает и означивает их. Выявление первичных (и в этом смысле онтологических отношений) у Кристевой выступает основой для пост-психоаналитического исследования сознательных процессов индивида. Но, также собственно как и классический психоанализ, теория, понятия и их организация выходят за границы практического или даже прагматического психологического исследования и обследования, претендуя (возможно, неосознанно) на порождение особого пространства философского дискурса, обращенного к основам существования, понимаемого как психическое. Т.е. можно сказать, что в основе концепции Кристевой - идея первичности психического, первичности телесно-эмоциональных отношений до субъективного плана.
Безусловно, нельзя прямо говорить о функционировании понятия интуиции в пространстве ее философии. Но, очевидно, здесь можно выделить специфические процессы, явления и пространства, которые отвечают специфике «интуиции» как метода осмысливания и способа отношения к действительности в ее целостном многообразии; и «интуитивного» как особого пространства действительности функционирующего на границе между рациональным и иррациональным, мыслью и телом, пред-ставимого только через интуицию.
В этом смысле можно сделать вывод, что интуитивному пространству (т.е. вещи уже данные интуиции, описываемые через нее или осмысленные) у Кристевой соответствует пространство семиотического (пред-символическая область); интуитивному отношению – воображение, а способу рационализации – семанализ, интерпретируемый ею как практика психоанализа материи языка, которая говорит аналитику о значении, не облаченном в знак, о пространстве «хоры», т.е. о пространстве интуитивных отношений субъекта (его значащего тела) с непосредственной действительностью семьи.[ii]
Особенно значимо по сравнению с иными современными философскими дискурсами то, что дискурс Кристевой структурируется вокруг способов схватывания положительно данных интуитивных отношений.[iii] В этом принципиальное отличие ее концепции по сравнению с констатацией отрицательной данности (пустого знака, места) всякой трансгрессии (или «интуиции»), которая манифестировалась во многих концепциях современной философии (Фуко, Делез, Деррида). Самоорганизация дискурса Кристевой ближе по многим параметрам позитивному пафосу классической рациональности.
Таким образом, здесь обнаруживается новая динамическая направленность дискурса: он выстраивается вокруг идеи описания механизмов анализа трансгрессии, данной не через «пустоту» (или слом, разрыв), а через материю языка (непосредственное присутствие).[iv]
Итак, семанализ проникает за границы символического, выходит в интуитивное пространство семиотического, которое оказывается представленным в языке.[v] Таким образом, снимается проблема «выраженности» интуиции (здесь, трансгрессии) в символическом пространстве культуры. Если до этого в истории философии (например, в неклассической философии: Шопенгауэр, Ницше, Бергсон, Хайдеггер, Шестов, Франк и т.д.) язык воспринимался как одномерное пространство рациональных понятий, структура логических отношений, т.е. как рациональное образование (или символическое), то Кристева приходит к констатации многомерности языка. Снимается рассматриваемая так долго проблема специфических интуитивных понятий (Бергсон, Башляр), которая свидетельствовала о невозможности выявить собственное место интуиции в мышлении, речи, письме. Природа интуиции не допускает понятийности, не может быть внесена в символ (знак), поэтому все практики создания специфических понятий, схватывающих результат интуитивного познавательного (относительного) акта, свидетельствовали только о приближении или переводе, а любой перевод – это потеря специфической организации информации и части объема информации. В результате интуитивное схватывалось опосредованно. Итак, концепция Ю. Кристевой представляет во-первых, схему построения рациональной практики схватывания интуиции и, во-вторых, утверждает непосредственную представленность ее в языке.
В целом, «интуиция» представлена у Кристевой, по крайней мере, в двух своих аспектах: как интуитивный пласт языка (семиотическое, данное через материю языка и гено-текст), как особая сфера действительности («хора») и способы ее «проявления».
Оба эти аспекта выражают исторически эволюционировавшую общность с понятиями жизни как длительности («творческой изменчивости») и «текучими понятиями» Бергсона. Это новое преломление транслируемой идеи интуиции как рационально осмысляемом результате особого метода отношения с действительностью (здесь важен момент динамической, процессуальной целостности, соединенности «я» и бытия). Данная интерпретация, зародившаяся в интуитивистской философии, очевидно, укоренилась в философском дискурсе, изменяя свое выражение и меру своей субъективности (т.е. изменяется степень принадлежности ее к разным общностям: миру, «я», культуре, языку, бытию и т.д.), теряя и приобретая различные дополнительные смыслы, и определяется снова в отдельных философиях современности.[vi]
Текст Кристева представляет в виде многомерного образования, которому присущ «интуитивный» пласт (до-лингвистический, до-символический, т.е. семиотический). Текст согласно мысли Кристевой имеет одновременно два воплощения: гено-текст и фено-текст[vii]. Отношение гено- и фено- текстов в едином динамическом пространстве текста отражают отношение семиотического и символического в действительности языка. Гено-текст – доязыковой процесс, основа формирования структур выражения. Соответственно, гено-текст – это включение семиотических отношений в процессе их перехода в символические (т.е. переход от ядер смысла, «инфраречевых репрезентантов эмоций» к значениям). Именно, через гено-текст возможен анализ, т.е. рациональное осмысление семиотического (интуитивных объектов).
Так оказывается, что интуиция как пространство интуитивных феноменов не прорывается (выходит), а непосредственно существует в своей динамике в пространстве текста (означения) и языка. Поэтому, можно сделать вывод, что в концепции Кристевой «позитивная» доминанта ее дискурса выражается в снятии проблемы рационального перевода интуиции, которая была актуальна и для классики («схема» Канта), и для неклассики («текучие понятия» Бергсона), и, отчасти, для современной философии («пустой знак» Фуко).
В концепции Ю. Кристевой отношения «хоры», определяемые образом матери формирующегося субъекта (в отличие от структуры символического, определяемой символом Отца), могут быть интерпретированы как первичная интуиция. Сами по себе отношения «хоры» лежат за пределами всякого познания, во-первых, поскольку там еще нет субъекта познания, а во-вторых, поскольку это отношения в основе своей психо-телесные, т.е. относящиеся к телу, которое лежит за всяким возможным знанием.
Но, одновременно, поскольку эти отношения понимаются как процессуальные, т.е. развертывающиеся в направлении субъективации, и как открытые для простейших взаимодействий с «Матерью», то подразумевается, что постепенно они восходят на уровень эмоций и приобретают смысл для родившегося субъекта. И момент перехода от эмоций (не оцененных, безличных, т.е. еще до-субъективных) к смыслу их для субъекта – есть непосредственное познание первичного мира себя (как «я») и Другого (Матери) или интуиция «Я» и «Другого».
Из анализа статьи Ю. Кристевой «Ребенок с невысказанным смыслом», в которой представлены методы лечения детей с отсутствующей речью, можно заключить, что функцию интуитивного познания (или придания смыла) здесь замещает «воображение» (буквально: термин воображение заменяет собой термин интуиция). Как интуитивная практика может быть расценено и первичное понимание матерью ребенка, лежащее в основе возможности анализа и коррекции (или перевода на символический уровень) психоаналитиком личности ребенка, т.е. «материнский слух» - это своеобразная первичная интуиция смысла, который заключен в ребенке.
Итак, можно сделать вывод, что у Кристевой идет речь не только об интуиции, лежащей в основе формирования нашей субъективности и первичных смысловых отношений, но и об интуиции как универсальной основе всякого психоанализа, т.е. материнской интуиции, материнской практике особого вслушивания в ребенка и считывания инфраречи, без которой невозможно преодолеть сопротивление несимволического доличностного пространства психики.
Обращение к философскому дискурсу Нанси невозможно без выявления той линии истории философии, которая определила специфику его стиля, проблематики и структуры дискурса. Нанси обращается в своем творчестве к проблеме трансгрессии существования философии: главная тема, возникающая здесь – «философия на пределе», т.е. философия, поставившая под сомнение свою возможность.
Тема трансгрессивности представляется в философии Нанси через понятия со-бытия, т.е. изначальной открытости, неисполненности бытия всякого сообщества, не сводимого к тотальности системы.
А именно: всякое событие определяется не тем, что есть, а тем, что в нем не исполнилось, плюралистичностью смысла, которая присуща всякому «со-бытию». Утверждение роли события в дискурсе Нанси – создание пространства процессуального, незаконченного бытия-существования, которое не может быть определено или означено, т.е. утверждение необходимости иного способа восприятия (непосредственного) или интерпретации данного существования так, как оно есть.
В постмодернизме со-бытие приобретает различный смысл, иногда выражаясь в иных терминах. Так со-бытие – как открытость, направленность к Другому и неисполненность совпадает по смыслу с понятием различия у Ж.Делеза (т.е. различие – это со-бытие в его отношении к Другому и иному «со-бытию»). Можно понять со-бытие в концепции Делеза как смысл в его открытости, принципиальной незавершенности.
Со-бытия в концепции Нанси - точки поворота, слома: моменты интенсивности, которые определяют динамику процессов существования, явления, не уловимы в языке.
Таким образом, можно сделать вывод, что со-бытие – область интуиции, так как по общему определению, интуиция – то, что открыто, процессуально, динамично, не может быть определено, т.е. существует не в границах, а на них. Следовательно, в дискурсе Делеза (различие) и Нанси (со-бытие) интуитивные феномены существуют как плюрализм смысла, рождаемого в со-бытии, в отношении; смысла не фиксируемого, не означаемого, не знакового, т.е. в виде смысла как непосредственного существования.
Исходя из этого, можно заключить, что в данных философиях прослеживается историческая близость с «мистикой» (интуиция как откровение – от крови – от тела – от жизни – от подлинного существования) и сверх-рациональным дискурсом неклассической философии (интуиция как обращение к длительности, многообразной целостности). Итак, везде интуиция – различие или рождение со-бытия (смысла жизни).
Также Нанси обращается к проблеме телесности или, что более точно, не-данности тела как существования в мысли и языке. Тело в дискурсе Нанси – то, что за выходом, за границей, за смыслом (в отличие от Кристевой, начинающей рассмотрение с уже «относительного тела», т.е. существующего в пространстве отношений «хоры», далее осмысливающегося и означиваемого[viii]). Поэтому оно не уловимо, его нельзя «схватить» мыслью. Тело в своей инаковости у Нанси словно сверх-со-бытийно, оно всегда по ту сторону, не просто выходит за границы смысла и языка, но вообще в них не пребывает.[ix] Если у Кристевой тело «осмыслено», то у Нанси «бессмысленно».
В таком понимании тела Нанси присутствует прямая аллюзия с вещью в себе И. Канта, не смотря на то, что в работе Corpus он чаще обращается к проблеме поиска основания «Я» Декарта. Для Нанси логика мысли (или, что тоже самое, пространство языка) враждебна и разрушительна для тела, в ней оно превращается в набор или собрание частей, анатомию. Только так язык может побороть Инаковость тела, его простую процессуальность существования, которая вне всякого означивания и даже со-бытия (т.е. отношения или о-смысления).
В итоге тело оказывается выброшенным из философского и культурного дискурса, из языка, из речи, так формируется Corpus.
Таким образом, важно то, что Нанси интерпретирует тело – вне интуитивного, оно представляет собой пространство за смыслом.[x] Но здесь опять же, как и у Кристевой, именно интуиция (в более узком понимании, не как схватывание, а как отношение, со-существоание или практика простого касания, слушания) способна перевести (или, скорее, трансформировать) тело в нечто доступное мысли или языку. Отношение означает то, что этот процесс существует только как со-бытие.
Поэтому место интуиции (и термина, и понятия) у Нанси замещает практика касания или со-бытия тела (или с телом). Здесь со-бытие осуществляется как двойное – касаясь Другого, касаюсь Себя, чувствую границу Другого – чувствую границу Себя. Поэтому в концепции Нанси результатом «интуиции» (касания) является не образ Другого или образ Себя, а процессуальное и динамическое со-бытие «Я» и Другого.
В отличие от Кристевой Нанси рассматривает данную ситуацию не через призму психического (психики), а через понятия независимого существования, т.е. это «субъективная онтология» постмодернизма, где место условного субъекта занимает «интуитивное» пространство со-бытия.
Таким образом, чистое существование (тело) оказывается пред-ставленным в постмодернистском дискурсе (т.е. показанным, но не данным) языку и через язык, так как касание по Нанси разворачивается именно в письме (писании).
Итак, можно представить сравнительную терминологию «интуитивного» процесса в дискурсах Нанси и Кристевой: тело – телесность, психика; кожа – «хора»; со-бытие – семиотическое; касание – воображение; язык – символическое.
Итак, пространство, к которому обращена интуиция, – это «кожа», т.е. граница. Соприкосновение границ – рождение со-бытия (переход от вещи в себе или абсолютного тела к вещи для нас или относительному телу). Тело как таковое вынесено в дискурсе Нанси не только за пределы познания, но и за пределы отношения.
В итоге можно сделать выводы, что интуиция в современной философии: не познание, результатом интуитивной практики является не знание, а со-бытие или смысл; в рациональном языке она представлена отрицательно; интерпретируется как пограничное явление: как пограничное пространство существования и как непосредственный (не означенный и не означаемый) способ его представления или отношения к нему.
Интуиция рассматривается скорее не как схватывание (т.е. обладание, присвоение чего-либо), а как отношение к сфере действительности, описываемой через понятия тело, телесность, психика, органика, существование (близкая действительность, не знаковая, но архетипическая). Поэтому интуиция в современном философском дискурсе утрачена как единое понятие, термин употребляется исключительно в отношении предыдущей философской традиции. По своему содержанию она наоборот крайне многообразна, определена во множестве своих видов, каждый из которых выражен при помощи независимого понятия.
--------------------------------------------------------------------------------
[i] Например, у Ю. Кристевой это основание можно представить следующим образом: смысл – значение – хора; символическое – семиотическое – телесное; текст – воображение – эмоции.
[ii] «Только семанализ может адекватно анализировать текст, потому что он проникает за знак, чтобы анализировать “то, что не может быть помыслено всей понятийной системой, которая есть постоянное основание рассудка, поскольку она есть именно текст, который полагает его пределы”. Без сомнения семанализ прокладывает путь для “la semiotique” (семиотики знака), чтобы дать путь “le semiotique” (семиотики до-символического)»//Leche J. Julia Kristeva. London&NY,1990.PP.98-99.
[iii] Следует отметить, что положительно даны только отношения, но субъект в тексте, языке, дискурсе дан негативно, как «параграмматическое пространство» (“paragrammatical space”). См.: Leche J. Julia Kristeva.London &NY, 1990.P.114.
[iv] См. о материи языка в отношении к означиванию (la signifiance):Leche J. Julia Kristeva. London & NY, 1990.P.101.
[v] Семиотическое можно понимать как «до-Эдиповый» уровень конституирования субъекта, проявляется в нарушении закона символического (выходе за его пределы). См.: Guerlac S. Transgression in theory: Genius and Subject// Ethics, politics, and difference in Julia Kristeva writings. NY, London,1993.P.339.
[vi] «За пределами языка проявляется его [субъекта] не-систематизируемый, динамический и даже не-формализируемый аспект – аспект «игры, наслаждения или желания». Этот аспект есть в отпечатках тела в языке, тела тесно связанного с потенциально трансгрессивной (поскольку анти-научной) практикой [деятельностью, проживанием]»//Leche J. Julia Kristeva. London&NY, 1990.P.99.
[vii] Фено-текст – языковая структура (в отличие от процессуальности гено-текста), служащая коммуникации и предполагающая наличие адресанта и адресата.
[viii] Здесь важно подчеркнуть момент активности тела – «осмысление» тела у Кристевой идет через присущую ему самому активность, и момент пассивности – означивает его уже субъект (он не тело, а мысль, психика, язык).
[ix] См. Нанси Ж.-Л. Corpus.М.,1999.С.40.
[x] См. Там же. С.37.
кандидат философских наук
М.В.Олюшина - Интуиция, текст, тело – проблема понимания
Современность уходит от понятия интуиции, поскольку оно ограничивает своей определенностью как вида познания многообразие существования. В философии осуществляется переход от парадигмы вписывания интуиции в схему познания к парадигме описания манифестации места выхода (трансгрессии) в языке (через язык), т.е. к описанию «лакун», «телоса» интуиции, к указанию онтологически-пространственной специфики пограничных механизмов и феноменов. Следствием этого является закономерное сосредоточение философского интереса на трех предельных пространствах или «местах» трансгрессии (интуитивных пространствах в традиционной терминологии): язык – письмо (голос) – тело.
Язык – пространство текста, то «место» где фиксируется «незнание» (трансгрессия). Голос и письмо – пограничное процессуальное пространство между текстом и телом (манифестация трансгрессии). Тело – пространство выхода, то к чему осуществляется прорыв, тишина.[i]
Такое осмысление процесса изменения «интуитивного» в современной философии позволяет совершить особое проникновение в смыслы различных авторских концепций в философии конца ХХ века и, возможно, привнести определенную историческую и логическую сопоставимость в неохотно поддающийся анализу современный философский текст. В данном случае может быть прослежена трансформация «интуиции» в концепциях Ю. Кристевой и Ж.Л. Нанси.
Анализ концепции Кристевой оправдан тем, что именно там можно найти «психологическую» интерпретацию интуитивного и интуиции. «Психологической» данную интерпретацию можно назвать в том смысле, что «место» интуитивного и интуиции определяется через первичные психические отношения, формирующие собой субъекта, который далее осмысливает и означивает их. Выявление первичных (и в этом смысле онтологических отношений) у Кристевой выступает основой для пост-психоаналитического исследования сознательных процессов индивида. Но, также собственно как и классический психоанализ, теория, понятия и их организация выходят за границы практического или даже прагматического психологического исследования и обследования, претендуя (возможно, неосознанно) на порождение особого пространства философского дискурса, обращенного к основам существования, понимаемого как психическое. Т.е. можно сказать, что в основе концепции Кристевой - идея первичности психического, первичности телесно-эмоциональных отношений до субъективного плана.
Безусловно, нельзя прямо говорить о функционировании понятия интуиции в пространстве ее философии. Но, очевидно, здесь можно выделить специфические процессы, явления и пространства, которые отвечают специфике «интуиции» как метода осмысливания и способа отношения к действительности в ее целостном многообразии; и «интуитивного» как особого пространства действительности функционирующего на границе между рациональным и иррациональным, мыслью и телом, пред-ставимого только через интуицию.
В этом смысле можно сделать вывод, что интуитивному пространству (т.е. вещи уже данные интуиции, описываемые через нее или осмысленные) у Кристевой соответствует пространство семиотического (пред-символическая область); интуитивному отношению – воображение, а способу рационализации – семанализ, интерпретируемый ею как практика психоанализа материи языка, которая говорит аналитику о значении, не облаченном в знак, о пространстве «хоры», т.е. о пространстве интуитивных отношений субъекта (его значащего тела) с непосредственной действительностью семьи.[ii]
Особенно значимо по сравнению с иными современными философскими дискурсами то, что дискурс Кристевой структурируется вокруг способов схватывания положительно данных интуитивных отношений.[iii] В этом принципиальное отличие ее концепции по сравнению с констатацией отрицательной данности (пустого знака, места) всякой трансгрессии (или «интуиции»), которая манифестировалась во многих концепциях современной философии (Фуко, Делез, Деррида). Самоорганизация дискурса Кристевой ближе по многим параметрам позитивному пафосу классической рациональности.
Таким образом, здесь обнаруживается новая динамическая направленность дискурса: он выстраивается вокруг идеи описания механизмов анализа трансгрессии, данной не через «пустоту» (или слом, разрыв), а через материю языка (непосредственное присутствие).[iv]
Итак, семанализ проникает за границы символического, выходит в интуитивное пространство семиотического, которое оказывается представленным в языке.[v] Таким образом, снимается проблема «выраженности» интуиции (здесь, трансгрессии) в символическом пространстве культуры. Если до этого в истории философии (например, в неклассической философии: Шопенгауэр, Ницше, Бергсон, Хайдеггер, Шестов, Франк и т.д.) язык воспринимался как одномерное пространство рациональных понятий, структура логических отношений, т.е. как рациональное образование (или символическое), то Кристева приходит к констатации многомерности языка. Снимается рассматриваемая так долго проблема специфических интуитивных понятий (Бергсон, Башляр), которая свидетельствовала о невозможности выявить собственное место интуиции в мышлении, речи, письме. Природа интуиции не допускает понятийности, не может быть внесена в символ (знак), поэтому все практики создания специфических понятий, схватывающих результат интуитивного познавательного (относительного) акта, свидетельствовали только о приближении или переводе, а любой перевод – это потеря специфической организации информации и части объема информации. В результате интуитивное схватывалось опосредованно. Итак, концепция Ю. Кристевой представляет во-первых, схему построения рациональной практики схватывания интуиции и, во-вторых, утверждает непосредственную представленность ее в языке.
В целом, «интуиция» представлена у Кристевой, по крайней мере, в двух своих аспектах: как интуитивный пласт языка (семиотическое, данное через материю языка и гено-текст), как особая сфера действительности («хора») и способы ее «проявления».
Оба эти аспекта выражают исторически эволюционировавшую общность с понятиями жизни как длительности («творческой изменчивости») и «текучими понятиями» Бергсона. Это новое преломление транслируемой идеи интуиции как рационально осмысляемом результате особого метода отношения с действительностью (здесь важен момент динамической, процессуальной целостности, соединенности «я» и бытия). Данная интерпретация, зародившаяся в интуитивистской философии, очевидно, укоренилась в философском дискурсе, изменяя свое выражение и меру своей субъективности (т.е. изменяется степень принадлежности ее к разным общностям: миру, «я», культуре, языку, бытию и т.д.), теряя и приобретая различные дополнительные смыслы, и определяется снова в отдельных философиях современности.[vi]
Текст Кристева представляет в виде многомерного образования, которому присущ «интуитивный» пласт (до-лингвистический, до-символический, т.е. семиотический). Текст согласно мысли Кристевой имеет одновременно два воплощения: гено-текст и фено-текст[vii]. Отношение гено- и фено- текстов в едином динамическом пространстве текста отражают отношение семиотического и символического в действительности языка. Гено-текст – доязыковой процесс, основа формирования структур выражения. Соответственно, гено-текст – это включение семиотических отношений в процессе их перехода в символические (т.е. переход от ядер смысла, «инфраречевых репрезентантов эмоций» к значениям). Именно, через гено-текст возможен анализ, т.е. рациональное осмысление семиотического (интуитивных объектов).
Так оказывается, что интуиция как пространство интуитивных феноменов не прорывается (выходит), а непосредственно существует в своей динамике в пространстве текста (означения) и языка. Поэтому, можно сделать вывод, что в концепции Кристевой «позитивная» доминанта ее дискурса выражается в снятии проблемы рационального перевода интуиции, которая была актуальна и для классики («схема» Канта), и для неклассики («текучие понятия» Бергсона), и, отчасти, для современной философии («пустой знак» Фуко).
В концепции Ю. Кристевой отношения «хоры», определяемые образом матери формирующегося субъекта (в отличие от структуры символического, определяемой символом Отца), могут быть интерпретированы как первичная интуиция. Сами по себе отношения «хоры» лежат за пределами всякого познания, во-первых, поскольку там еще нет субъекта познания, а во-вторых, поскольку это отношения в основе своей психо-телесные, т.е. относящиеся к телу, которое лежит за всяким возможным знанием.
Но, одновременно, поскольку эти отношения понимаются как процессуальные, т.е. развертывающиеся в направлении субъективации, и как открытые для простейших взаимодействий с «Матерью», то подразумевается, что постепенно они восходят на уровень эмоций и приобретают смысл для родившегося субъекта. И момент перехода от эмоций (не оцененных, безличных, т.е. еще до-субъективных) к смыслу их для субъекта – есть непосредственное познание первичного мира себя (как «я») и Другого (Матери) или интуиция «Я» и «Другого».
Из анализа статьи Ю. Кристевой «Ребенок с невысказанным смыслом», в которой представлены методы лечения детей с отсутствующей речью, можно заключить, что функцию интуитивного познания (или придания смыла) здесь замещает «воображение» (буквально: термин воображение заменяет собой термин интуиция). Как интуитивная практика может быть расценено и первичное понимание матерью ребенка, лежащее в основе возможности анализа и коррекции (или перевода на символический уровень) психоаналитиком личности ребенка, т.е. «материнский слух» - это своеобразная первичная интуиция смысла, который заключен в ребенке.
Итак, можно сделать вывод, что у Кристевой идет речь не только об интуиции, лежащей в основе формирования нашей субъективности и первичных смысловых отношений, но и об интуиции как универсальной основе всякого психоанализа, т.е. материнской интуиции, материнской практике особого вслушивания в ребенка и считывания инфраречи, без которой невозможно преодолеть сопротивление несимволического доличностного пространства психики.
Обращение к философскому дискурсу Нанси невозможно без выявления той линии истории философии, которая определила специфику его стиля, проблематики и структуры дискурса. Нанси обращается в своем творчестве к проблеме трансгрессии существования философии: главная тема, возникающая здесь – «философия на пределе», т.е. философия, поставившая под сомнение свою возможность.
Тема трансгрессивности представляется в философии Нанси через понятия со-бытия, т.е. изначальной открытости, неисполненности бытия всякого сообщества, не сводимого к тотальности системы.
А именно: всякое событие определяется не тем, что есть, а тем, что в нем не исполнилось, плюралистичностью смысла, которая присуща всякому «со-бытию». Утверждение роли события в дискурсе Нанси – создание пространства процессуального, незаконченного бытия-существования, которое не может быть определено или означено, т.е. утверждение необходимости иного способа восприятия (непосредственного) или интерпретации данного существования так, как оно есть.
В постмодернизме со-бытие приобретает различный смысл, иногда выражаясь в иных терминах. Так со-бытие – как открытость, направленность к Другому и неисполненность совпадает по смыслу с понятием различия у Ж.Делеза (т.е. различие – это со-бытие в его отношении к Другому и иному «со-бытию»). Можно понять со-бытие в концепции Делеза как смысл в его открытости, принципиальной незавершенности.
Со-бытия в концепции Нанси - точки поворота, слома: моменты интенсивности, которые определяют динамику процессов существования, явления, не уловимы в языке.
Таким образом, можно сделать вывод, что со-бытие – область интуиции, так как по общему определению, интуиция – то, что открыто, процессуально, динамично, не может быть определено, т.е. существует не в границах, а на них. Следовательно, в дискурсе Делеза (различие) и Нанси (со-бытие) интуитивные феномены существуют как плюрализм смысла, рождаемого в со-бытии, в отношении; смысла не фиксируемого, не означаемого, не знакового, т.е. в виде смысла как непосредственного существования.
Исходя из этого, можно заключить, что в данных философиях прослеживается историческая близость с «мистикой» (интуиция как откровение – от крови – от тела – от жизни – от подлинного существования) и сверх-рациональным дискурсом неклассической философии (интуиция как обращение к длительности, многообразной целостности). Итак, везде интуиция – различие или рождение со-бытия (смысла жизни).
Также Нанси обращается к проблеме телесности или, что более точно, не-данности тела как существования в мысли и языке. Тело в дискурсе Нанси – то, что за выходом, за границей, за смыслом (в отличие от Кристевой, начинающей рассмотрение с уже «относительного тела», т.е. существующего в пространстве отношений «хоры», далее осмысливающегося и означиваемого[viii]). Поэтому оно не уловимо, его нельзя «схватить» мыслью. Тело в своей инаковости у Нанси словно сверх-со-бытийно, оно всегда по ту сторону, не просто выходит за границы смысла и языка, но вообще в них не пребывает.[ix] Если у Кристевой тело «осмыслено», то у Нанси «бессмысленно».
В таком понимании тела Нанси присутствует прямая аллюзия с вещью в себе И. Канта, не смотря на то, что в работе Corpus он чаще обращается к проблеме поиска основания «Я» Декарта. Для Нанси логика мысли (или, что тоже самое, пространство языка) враждебна и разрушительна для тела, в ней оно превращается в набор или собрание частей, анатомию. Только так язык может побороть Инаковость тела, его простую процессуальность существования, которая вне всякого означивания и даже со-бытия (т.е. отношения или о-смысления).
В итоге тело оказывается выброшенным из философского и культурного дискурса, из языка, из речи, так формируется Corpus.
Таким образом, важно то, что Нанси интерпретирует тело – вне интуитивного, оно представляет собой пространство за смыслом.[x] Но здесь опять же, как и у Кристевой, именно интуиция (в более узком понимании, не как схватывание, а как отношение, со-существоание или практика простого касания, слушания) способна перевести (или, скорее, трансформировать) тело в нечто доступное мысли или языку. Отношение означает то, что этот процесс существует только как со-бытие.
Поэтому место интуиции (и термина, и понятия) у Нанси замещает практика касания или со-бытия тела (или с телом). Здесь со-бытие осуществляется как двойное – касаясь Другого, касаюсь Себя, чувствую границу Другого – чувствую границу Себя. Поэтому в концепции Нанси результатом «интуиции» (касания) является не образ Другого или образ Себя, а процессуальное и динамическое со-бытие «Я» и Другого.
В отличие от Кристевой Нанси рассматривает данную ситуацию не через призму психического (психики), а через понятия независимого существования, т.е. это «субъективная онтология» постмодернизма, где место условного субъекта занимает «интуитивное» пространство со-бытия.
Таким образом, чистое существование (тело) оказывается пред-ставленным в постмодернистском дискурсе (т.е. показанным, но не данным) языку и через язык, так как касание по Нанси разворачивается именно в письме (писании).
Итак, можно представить сравнительную терминологию «интуитивного» процесса в дискурсах Нанси и Кристевой: тело – телесность, психика; кожа – «хора»; со-бытие – семиотическое; касание – воображение; язык – символическое.
Итак, пространство, к которому обращена интуиция, – это «кожа», т.е. граница. Соприкосновение границ – рождение со-бытия (переход от вещи в себе или абсолютного тела к вещи для нас или относительному телу). Тело как таковое вынесено в дискурсе Нанси не только за пределы познания, но и за пределы отношения.
В итоге можно сделать выводы, что интуиция в современной философии: не познание, результатом интуитивной практики является не знание, а со-бытие или смысл; в рациональном языке она представлена отрицательно; интерпретируется как пограничное явление: как пограничное пространство существования и как непосредственный (не означенный и не означаемый) способ его представления или отношения к нему.
Интуиция рассматривается скорее не как схватывание (т.е. обладание, присвоение чего-либо), а как отношение к сфере действительности, описываемой через понятия тело, телесность, психика, органика, существование (близкая действительность, не знаковая, но архетипическая). Поэтому интуиция в современном философском дискурсе утрачена как единое понятие, термин употребляется исключительно в отношении предыдущей философской традиции. По своему содержанию она наоборот крайне многообразна, определена во множестве своих видов, каждый из которых выражен при помощи независимого понятия.
--------------------------------------------------------------------------------
[i] Например, у Ю. Кристевой это основание можно представить следующим образом: смысл – значение – хора; символическое – семиотическое – телесное; текст – воображение – эмоции.
[ii] «Только семанализ может адекватно анализировать текст, потому что он проникает за знак, чтобы анализировать “то, что не может быть помыслено всей понятийной системой, которая есть постоянное основание рассудка, поскольку она есть именно текст, который полагает его пределы”. Без сомнения семанализ прокладывает путь для “la semiotique” (семиотики знака), чтобы дать путь “le semiotique” (семиотики до-символического)»//Leche J. Julia Kristeva. London&NY,1990.PP.98-99.
[iii] Следует отметить, что положительно даны только отношения, но субъект в тексте, языке, дискурсе дан негативно, как «параграмматическое пространство» (“paragrammatical space”). См.: Leche J. Julia Kristeva.London &NY, 1990.P.114.
[iv] См. о материи языка в отношении к означиванию (la signifiance):Leche J. Julia Kristeva. London & NY, 1990.P.101.
[v] Семиотическое можно понимать как «до-Эдиповый» уровень конституирования субъекта, проявляется в нарушении закона символического (выходе за его пределы). См.: Guerlac S. Transgression in theory: Genius and Subject// Ethics, politics, and difference in Julia Kristeva writings. NY, London,1993.P.339.
[vi] «За пределами языка проявляется его [субъекта] не-систематизируемый, динамический и даже не-формализируемый аспект – аспект «игры, наслаждения или желания». Этот аспект есть в отпечатках тела в языке, тела тесно связанного с потенциально трансгрессивной (поскольку анти-научной) практикой [деятельностью, проживанием]»//Leche J. Julia Kristeva. London&NY, 1990.P.99.
[vii] Фено-текст – языковая структура (в отличие от процессуальности гено-текста), служащая коммуникации и предполагающая наличие адресанта и адресата.
[viii] Здесь важно подчеркнуть момент активности тела – «осмысление» тела у Кристевой идет через присущую ему самому активность, и момент пассивности – означивает его уже субъект (он не тело, а мысль, психика, язык).
[ix] См. Нанси Ж.-Л. Corpus.М.,1999.С.40.
[x] См. Там же. С.37.
Опубликовано 15 февраля 2005 года
Новые статьи на library.by:
ФИЛОСОФИЯ:
Комментируем публикацию: М.В.Олюшина - Интуиция, текст, тело – проблема понимания
подняться наверх ↑
ССЫЛКИ ДЛЯ СПИСКА ЛИТЕРАТУРЫ
По стандарту ВАК Республики Беларусь
Стандарт используется в белорусских учебных заведениях различного типа.
По ГОСТу Российской Федерации
Для образовательных и научно-исследовательских учреждений РФ
Прямой URL на данную страницу для блога или сайта
Полностью готовые для научного цитирования ссылки. Вставьте их в статью, исследование, реферат, курсой или дипломный проект, чтобы сослаться на данную публикацию №1108465999 в базе LIBRARY.BY.
подняться наверх ↑
ПАРТНЁРЫ БИБЛИОТЕКИ рекомендуем!
подняться наверх ↑
ОБРАТНО В РУБРИКУ?
Уважаемый читатель! Подписывайтесь на LIBRARY.BY в VKновости, VKтрансляция и Одноклассниках, чтобы быстро узнавать о событиях онлайн библиотеки.
Добавить статью
Обнародовать свои произведения
Редактировать работы
Для действующих авторов
Зарегистрироваться
Доступ к модулю публикаций