Д.В. Винник - Особенности воздействия рефлексивных техник на сознание

О психотехническом содержании философского знания.

Существует особый эмпирический аспект философской деятельности и роли философии, который сами философы обычно обходят вниманием в силу самых разнообразных причин. Действительно, если мы мыслим философию исключительно как некоторую форму теоретического, абстрактного, рефлексивного мышления, места для практической роли философии не остаётся. Между тем, подобное минималистское представление о философии умаляет саму философию как некоторую сложную форму человеческой деятельности. Искомый аспект можно выразить следующим образом: философия является не только разновидностью теоретического мышления, но и особым видом психической техники, пересекающейся, но не совпадающей со способностью к теоретическому мышлению. Необходимо иметь в виду, что интересуемая нас психическая техника является именно философской по своему содержанию, а не психологической, поскольку её приёмы связаны с переводом содержания сознания на вне- или надиндивидуальный уровень репрезентации, невозможный без упомянутого теоретического, а в ряде случаев даже догматического мышления. Как и всякая техника, овладение ей способно приносить результаты и требует особой дисциплины. Назовём их результативной и методологической (дисциплинарной) составляющими философской психической техники. Они и требуют прояснения и конкретизации, в том числе это позволит продемонстрировать их отличие от техник психологических.

Результатом освоения техники являются различные психические способности. Наиболее фундаментальными для философской техники являются способности культивирования особых состояний психики, как эмоциональных, так и сугубо когнитивных. Основания для этого мы можем найти не только в изощрённых этико-философских учениях, но и на уровне здравого смысла. В быту философия имеет стабильную репутацию «утешительницы», а техника вхождения в состояние безразличного отношения к травмирующим фрагментам действительности именуется «философским отношением к жизни».

Эти состояния сознания можно разделить на негативные и позитивные по способу интенциональной соотнесённости с внешним миром. К негативным следует отнести такие состояния как эпохе, атараксия, интеллектуальная отстранённость и эмоциональная отрешённость. К позитивным относятся: способность стоического восприятия данностей, негативных по своему физическому и эмоциональному содержанию; способность к редукции эмоциональных состояний в экстремальных обстоятельствах; способность к циничным суждениям и поступкам; хладнокровное отношение к феномену смерти; способность к убеждению других в существовании неочевидных объектов и совершению поступков, выходящих за рамки здравого смысла.

Как и всякая дисциплина, философия содержит свои дисциплинарные нормы. Среди них попадаются как интуитивно понятные, например «не плакать и не смеяться, а понимать», так и откровенно абсурдные, вроде пифагорейского запрета есть бобы или размешивать огонь железом. Разумеется, можно возразить, что мы имеем замечательный пример армейской дисциплины, которая с точки зрения навыков, непосредственно необходимых в бою, также может выглядеть абсурдно: строевые занятия, регулярное подшивание воротничков, выполнение бессмысленных с практической точки зрения работ, парады; однако, как показывает практика, такие нормы являются оправданными с социально-психологической точки зрения, поскольку именно они деиндивидуализируют сознание солдата, превращая его из автономного субъекта в полноценную боевую единицу. Однако, подобные нелепые ограничения, вне всякого сомнения, являются «перегибами», особенно по отношению к философам, ценностью для которых является не столько организованное нападение или оборона, а свобода от предрассудков, не имеющих утилитарной значимости. Существуют и пограничные случаи. Непонятные с поверхностной точки зрения нормы и технические приёмы мы можем обнаружить во множестве философий, например в философии скептической. Странным с точки зрения здравого смысла оказывается скептический запрет на суждения, известный как «воздержание от суждения». Если его воспринимать совершенно всерьёз, то он исключает возможность всякой философии вообще. Если же его понимать именно как методологический приём, имеющий свои ограничения как по субъекту суждения, так и по контексту, он обретает свой смысл. Скептики воздерживались от прямых предметных суждений, но, Секст Эмпирик, например, вынес массу суждений для обоснования смысла самого воздержания.

Если обратится к истории, то не составит труда обнаружить философские учения, содержащие психические техники в явном виде, более того, некоторые из них практически ничего, кроме них и не содержат — именно они известны как излишне психологизированные доктрины. Античный скептицизм, кинизм, эпикуреизм, стоицизм, неоплатонизм, апофатическая теология, картезианство и трансцендентальная феноменология — все они подпадают под эту категорию. Легко заметить, что в большинстве приведённых учений доминирует этическая составляющая, что препятствует рассмотрению техники в чистом виде в силу богатства и разнообразия этического содержания. Между тем, в этом списке присутствует несколько учений, практически не имеющих этого недостатка и, что немаловажно, связанных одной традицией. Это скептицизм, картезианство и феноменология. Именно они содержат техники приведения психики в особые состояния сознания, состояния сугубо интеллектуальные по своему содержанию и даже по своей ценности. По этой причине особое внимание представляется целесообразным уделить именно им.

Наиболее поздним и виртуозным с психотехнической точки зрения учением является трансцендентальная феноменология. Наиболее откровенно этот аспект феноменологии выразили М.Мамардашвили и А.Пятигорский, следующим образом разоблачивших технику феноменологическую редукции Э.Гуссерля: «Техника редукции была для него своеобразной «йогой», которая давала бы свободу проявиться этому чистому сознанию»[1]. Существует много оснований, позволяющих причислить феноменологию к такой интеллектуальной «йоге» — экзотической разновидности спорта для философов. Следует отметить, что ряд исследователей не без оснований сравнивают классическую индуистскую йогу с философией стоицизма. Наиболее же значительных оснований, всего два — методологическое и результативное.

Во-первых, феноменология является рефлексивной дисциплиной, отчасти даже интроспективной в прямом, психологическом смысле. Вот как описывает это сам Гуссерль: «Среди всеобщих сущностных особенностей сферы чистого переживания мы займемся, прежде всего рефлексией. Мы поступим так ввиду её универсальной методологической функции: феноменологический метод безусловно и исключительно вращается среди актов рефлексии»[2]. Рефлексия Гуссерлем понимается как «имманентное восприятие», которое предполагает «поворот взгляда — от чего либо сознаваемого к сознанию такового»[3]. Дисциплинарная норма, которую задаёт Гуссерль, заключается в том, что если мы хотим достичь успеха в познании собственного сознания, то мы должны концентрировать внимание не на самих изначально данных объектах, но на актах осознания этих объектов (интенциональных, синтетических и конститутивных). Гуссерль признаёт, что эту норму можно применять тотально, но задаёт и ограничения по отношению к эмоциональным состояниям. Например, можно переключить внимание с объекта гнева на само эмоциональное состояние гневности, однако: «Так, гнев испаряется благодаря рефлексии и по содержанию своему быстро модифицируется. Рефлексивно исследовать гнев в его доподлинности значит изучать гнев, который тает и испаряется; правда, и это не лишено значения, но, возможно, не то, что следовало бы изучать. Внешнее же восприятие, несравненно более доступное, напротив того, не «тает» и не «испаряется» вследствие рефлексии; его общую сущность, как и сущность общих относящихся к нему компонентов и сущностных коррелятов, мы можем изучать в рамках доподлинности, не особенно беспокоясь о достижениях ясности»[4].

Во-вторых, феноменологические упражнения обладают собственным результатом. Этот результат можно выразить как в терминах состояний, так и в терминах структуры, что является несомненной заслугой феноменологии.

Результатом является переустройство сознания, то что Гуссерль называет модификацией сознания: «любая — какой бы она ни была — «рефлексия» обладает характером модификации сознания, причём такой, какую в принципе может испытать любое сознание»[5]. Тонкость и специфика модификации заключается в том, что под воздействием рефлексии сознание изменяется естественным образом, в том смысле, что мы не вольны выбирать разновидность изменения, но когда это изменение произошло, мы способны ясно уловить характер и структуру этого изменения. Пусть структура нам дана лишь ретроспективно, но с точки зрения результата важно, что она нам дана: «Кто опытен в рефлексиях сознания (а прежде того вообще научился видеть данности интенциональности), тот без труда разглядит и ступени сознания, каковые наличествуют в фантазиях внутри фантазий, в воспоминаниях внутри воспоминаний или внутри фантазий»[6]. Таким образом, навык фиксирования внимания на метарефлексивных актах отражает, по крайней мере, какой-то фрагмент структуры нашего сознания. Чем выше иерархический уровень рефлексивного акта, тем сильнее модифицируется сознание. Если воспользоваться инженерной метафорой, это можно назвать своеобразным апгрейдом сознания. Судя по всему, в этом «апгрейде» и заключается фундаментальная ценность феноменологических упражнений. Справедливости ради следует отметить, что достичь, по крайней мере, сопоставимого результата, можно решая математические задачи. Что, зная биографию Гуссерля, немудрено — он получил степень по математике, будучи учеником Вейрштрасса. Как справедливо пишет Б.Рассел: «Я полагаю, что математика является главным источником веры в вечную и точную истину, а также в сверхчувственный интеллегибельный мир (курсив мой. – Д.В.)»[7].

Одним из результатов феноменологической техники являются специфические состояния сознания, то, что не ухватывается понятием структуры. Особенно впечатляющий результат даёт такая разновидность рефлексии, как трансцендентально-феноменологическая редукция (ТФР). Согласно Гуссерлю, метод ТФР заключается в приостановке неочевидных полаганий обыденного сознания, направленных на исключение всех тех содержаний сознания, которые являются обусловленными. Осуществляя ТФР, следует усомниться в существовании как объектов внешнего мира, так и идеальных, абстрактных сущностей. В результате редукции сами эти объекты могут и не исчезнуть, но будут представлены сознанию уже качественно иным — очищенным образом, в качестве интенциональных предметов.

Состояние, которого достиг сам Гуссерль в результате редукции, оказалось очень странным. С его слов, он пережил состояние «исключительной уединённости», а результаты редукции столь значительны, что «сродни религиозному обращению». Состояние глубокого метафизического одиночества, пережитое создателем феноменологии, является неизбежным эмоциональным коррелятом солипсического сознания, увлечение которым претерпевают многие философы[8].

С точки зрения психологии можно допустить, что опыт Гуссерля граничит с психическим расстройством, известным в советской психиатрии как «метафизическая или философская интоксикация»[9]. В самом деле, целую главу своих «Идей…» он именует: «Абсолютное сознание как остающееся после уничтожения мира»[10]. Относительно самого «абсолютного сознания» некоторые его высказывания способны испугать своей откровенностью неподготовленного читателя: «безусловно мыслимо и бесплотное, а также, сколь бы парадоксально это ни звучало, и бездушное, не одушевляющее человеческую телесность сознание, т.е такой поток переживания, в котором не конституировались бы интенциональные единства опытного постижения — тело, душа, эмпирический «я»-субъект…психические свойства, переживания и состояния — суть просто единства интенциональной «конституированности»…Полагать же их сущими в абсолютном смысле противосмысленно»[11]. Создаётся впечатление, что это «бездушное сознание», фактически сознание трансцендентальное, и является самой глубокой целью редукции. В каком то смысле редукцию можно интерпретировать как глубокую содержательную разгрузку и даже содержательную «разборку» сознания. В результате этой разборки сначала расщепляется тело и психика, а затем от психики отщепляется чистое, трансцендентальное, «бездушное» сознание, по отношении к которому, например, не применимы никакие этические категории. Оно в буквальном смысле находится «по ту сторону добра и зла», поскольку является объективным. По сути, большинство текстов Гуссерля посвящено описаниям именно этой потусторонней, завораживающей реальности трансцендентальной субъективности. Эту реальность Гуссерль именовал даже «бытийным регионом» — пафос его описаний таков, как будто он открыл не иначе, как настоящий параллельный мир, пробить брешь в который можно с помощью рефлексии — этакого шестого чувства. В этом смысле Гуссерля вполне можно назвать своеобразным «психонавтом».

М.Мамардашвили открыто обвинял Гуссерля в интеллектуальном волюнтаризме, переоценка своих наблюдательных и мыслительных способностей. Гуссерль признавал, что редукция есть процесс чрезвычайно трудный, требующий огромных волевых усилий. С психологической точки зрения это есть процесс ломки собственной личности и психики, её фундаментальных основ волевым сознательным образом. Мы так никогда и не узнаем, чем первоначально являлся сам метод редукции для его автора — результатом заранее поставленной задачи или некоторой реконструкцией психического процесса, который случился с ним спонтанно — своеобразной "цепной реакцией" в психике. Второй ответ выглядит более правдоподобным, однако является фактом, что Гуссерль изначально преследовал вполне конкретные познавательные цели.

По ходу рассуждений напрашивается одно возражение. Если редукция является разновидностью рефлексии, сопряжённой с актами радикального сомнения, а рефлексия неизбежно усложняет сознание, то как редукция может его упрощать? На самом деле противоречие только кажущееся. Редукция действительно упрощает сознание, но в содержательном смысле, разгружая его содержание, но при этом усложняет его формальную организацию.

Между тем, не стоит преувеличивать деконструктивные возможности редукции. Несмотря на расщепление тела, души и разума, психика продолжает сохранять единство.

Эту поистине удивительное свойство психики отмечал ещё Д.Юм, анализ которого в итоге завел его в тупик. Существуют принципиально нередуцируемые конститутивные акты сознания, синтетические акты, непрозрачные для рефлексии. Для описания ограничений Гуссерль вводит понятия активного и пассивного синтезов. Рассмотрим их более подробно.

Вот как пописывает создатель феноменологии природу активных синтезов: «Сюда относятся все достижения практического разума, понимаемого в самом широком смысле. В этом смысле практическим оказывается даже логический разум. Характерная особенность состоит в том, что акты Я, обобщённые и связанные в социальности (трансцендентальны смысл которой ещё только предстоит выявить), связываются в разнообразных, специфически активных синтезах и на основе уже данных предметов (курсив мой. — Д.В.) — данных в способах осознания, обеспечивающих предварительную данность, — изначально конституируют новые предметы»[12]. Таким образом активные синтезы являются в своём роде искусственными результатами деятельности сознания. Активные синтетические акты сознания конституируют концепции, теории, убеждения, привычки, предпочтения, приобретённые рефлексы, динамические стереотипы. Активные синтезы можно выявить с помощью актов редукции, аналитических по своей природе. О свойстве их активности при этом говорит то, что эти синтезы как бы разрушаются под воздействием редукции, хотя существует возможность их реконституирования на более поздних этапах. Например, осознав условность аксиомы евклидовой геометрии, гласящей о непересекаемости двух параллельных прямых, мы разрушаем тот активный синтез, который лежит в основании сознания очевидности и непогрешимости этой аксиомы. Возможен и более «практичный» пример — встретившись с обычаями некоторых аборигенов отдавать свою жену на ночь гостю, антрополог способен осознать обусловленность института моногамии, который нередко выдавался в Европе качестве института естественного и даже божественного права и в этом смысле трактовался как данность, каковой он на самом деле не является. Дело в том, что активные синтезы могут быть продуктами сознательной деятельности предыдущих поколений, воспринимаются как данность, но при этом они не перестают быть активными синтезами по своей сути.

Природа пассивных синтезов кардинально иная: «В любом случае всё, что создано активностью, с необходимостью предполагает в качестве своего низшего уровня пассивность, в которой нечто дано нам заранее, и на этом пути мы сталкиваемся с проблемой конституции посредством пассивного генезиса. Всё то, что встречается нам в жизни, так сказать, в готовом виде, просто как некая существующая вещь (лишённая какого бы то ни было духовного или культурного характера, который делает её узнаваемой в качестве, например, молотка, стола, произведения искусства), в своей изначальности, как «оно само», дано в синтезе пассивного опыта и дано как таковое прежде, чем с началом активного постижения вступят в игру духовные активности[13] (с. 166). Допустимо сказать, что пассивные синтезы являются результатами естественных процессов. Они лежат в основе нашего восприятия сырых чувственных данных — феноменов в чистом виде. Пассивные синтетические акты сознания конституируют наше чувственное восприятие. Результаты их деятельности мы получаем в готовом виде. Судя по всему, основа у этих синтезов чисто физическая, они обусловлены структурой наших органов восприятия и мозга в отличие от синтезов активных, основа которых сугубо функциональна. Врождённые рефлексы, вне всякого сомнения, являются пассивными синтезами.

Можно сделать вывод, что психическая техника трансцендентальной феноменологии имеет свои ограничения в плане деконструктивных, а следовательно, и конструктивных возможностей. Редукция вовсе не является тем «рентгеном», который способен просветить сознание насквозь и выявить все его структуры — она неизбежно наталкивается на своеобразный экран. Трудность заключается в том, что мы не можем знать глубину и содержание этого экрана заранее совершенно точно. Какие-то активные синтезы неизбежно ускользнуть от рефлексии. Поэтому то, что мы считаем данностями, философы следующих поколений вскроют как искусственные синтетические структуры.

Разумеется, для решения проблемы чёткого разделения двух видов синтезов существуют возможности взаимной эпистемической редукции одной категории синтезов к другой, однако в этом случае мы получим классические метафизические онтологии, что я явно не удовлетворительно. Если мы признаем, что все синтезы в конечном счёте активные, из этого будет следовать, что субъект синтетического разума обладает поистине божественными способностями. Если же мы будем полагать, что все синтезы пассивные, то это будет означать, что субъект есть просто зомби, биоробот с детерминированным интеллектом.

Однако, если мы признаём, что философская психическая техника в известном смысле ущербна, возникает соблазн найти те средства и те методы, тот «рентген», который способны разрушить пассивные синтезы, просветить экран. Эти средства действительно существуют. Они существуют по той простой причине, что экран является физическим по своей природе. Это методы психофармакологического воздействия, электрического раздражения мозга, депривация сна, лишение фазы быстрого сна, голодание. Эффективность этих средств настолько велика, что преуменьшить их значение, особенно после синтеза Альфредом Хофманном диэтиламида лизергиновой кислоты, очень тяжело. Эти средства способны изменить наше столь привычное восприятие вплоть до катастрофических масштабов практически мгновенно: «Возникает чувство, будто всё окружающее представляет собой что-то вроде картонной модели или декорации. В момент попадания лекарства в вену кажется, что эти декорации рушаться и ты вылетаешь куда-то в абсолютно пустое и жуткое пространство…»[14].

Как пишет отечественный психиатр Александр Данилин, для романтиков психоделической революции, так называемых «психонавтов» главной задачей являлось именно изменение восприятия, изменение любой ценой, поскольку они, адепты применения галлюциногенов и иных средств входа в изменённые состояния сознания, почему-то были убеждены, что их восприятие «неправильно». Вот как описывает мотивации своих пациентов — советских духовных искателей (т.н. «духарей») сам Данилин: «Если в неизвестной самиздатовской книжке, добытой подвижником через десятые руки и не имеющей ни начала, ни конца, написано, что нужно сутки стоять на голове без перерыва на еду и сон и при этом непрерывно медитировать на собственный пупок, искатель именно так и делал. А это одно из упражнений, которое считалось безвредным. Многосуточное лишение себя сна и еды, выполнение неподготовленным человеком самых сложных обетов воздержания (без правил входа в голодание и выхода из него) и самых невообразимых асан (поз для медитации) должно было приводить и приводило к изменениям сознания и взаимоотношений с реальностью. А многосуточное лежание на гвоздях с лишением себя еды! Необходимо учесть, что все эти танталовы муки возлагал на себя человек, не имевший чаще всего даже отдалённого теоретического представления о том, для чего он это делает. Была только одна внутренняя задача — любой ценой изменить собственное восприятие»[15] (с. 420-421).

Таким образом, существуют средства, как современные так и традиционные, использующиеся в различных религиозных культах, которые способны достичь результатов сопоставимых с результатами философских психологических техник и даже превзойти их по ряду характеристик, например, по искажению восприятия путём разрушения пассивных синтезов. Так, отечественный исследователь феноменологии Владимир Калиниченко рассуждает на эту тему вполне открыто: «Можно ли считать опыт изменённых состояний сознания (ИСС) аналогом трансцендентального опыта? Согласно Гуссерлю, нужно определёно ответить: нет, поскольку первый не ведёт к смыслоконституирующей основе (курсив мой. — Д.В.). Этот опыт — как бы неудавшаяся редукция, вместо растяжки интенциональных нитей ведущая к их свёртыванию в распавшемся менталитете. И всё же характеристики ИСС содержат слишком прозрачные аналогии с собственно редуктивным опытом, чтобы можно было ограничится здесь отрицательной ригористической констатацией»[16]. К словам Калиниченко стоит добавить, что «отрицательная констатация» в данном случае более чем уместна. Дело в том, что у чистых философских методов есть явное преимущество перед средствами «психонавтики», причём преимущество, имеющее решающее значение. Психотропные вещества, как наиболее эффективные методы изменения восприятия, в отличие от техники редукции, не «разбирают» синтезы с возможностью их дальнейшего восстановления – конституирования, но разрушают их. Построить из ментальных состояний, являющихся беспорядочными обломками некогда цельного восприятия и интеллекта нечто осмысленное не представляется возможным. Преобразовать пассивные синтезы в активные не удаётся, а ведь именно это и является единственной осмысленной целью для подобного рода действий. Разумеется, из фрагментов разрушенных синтезов обычно воссоздаётся нечто, но спонтанным, естественным образом, характерный пример — галлюцинации. Существует однако, одно исключение из этой закономерности. Из фрагментов распавшейся психики существует возможность создать нечто осмысленное, но…в результате внешнего воздействия. Психика пребывает как бы в расплавленном состоянии и человек становится особенно внушаем. Вот как описывает действие фенциклидина – «ангельской пыли» известный писатель Кен Кизи: «Единственное, к чему она может привести, так это к тому, что у человека остаётся только одна возможность поведения — это подчинятся…Всё путается у него в голове настолько, что единственное, на что он способен, — это подчинение, подчинение и ещё раз подчинение»[17]. Таким «замечательным» действием обладают все диссоциативные анестетики, в той или иной степени — все психоделики. Известно немало доказанных случаев использования этих средств лидерами тоталитарных сект для пропаганды и «зомбирования». В своё время немало шума наделал проект ЦРУ «МК-Ультра»[18], направленный на разработку эффективных средств «промывки мозгов» — контроля над индивидуальным и массовым сознанием. Таким образом, никакого иного конструктивного эффекта, кроме как подавление и подчинение чужой психики, даже в социальных масштабах, большинство из этих средств принести не могут. Возможно, эта конструктивная особенность востребована некоторыми политическими и государственными силами, но явно не совместима c основными стремлениями философов, ценностью для которых является свободное мышление. Более того, психологические техники, имеющиеся в арсенале философии, являются как раз теми средствами, которые способны выработать иммунитет и повысить устойчивость к подобному внешнему воздействию.

Если вернуться к терминологии трансцендентальной феноменологии, то можно сказать, что трансцендентальное сознание находится как бы по ту сторону и бодрствующего, и спящего, и галлюцинирующего, и всех других возможных форм природного сознания. С этой точки зрения профессиональным долгом и даже моральным императивом для философа должно являться положение, согласно которому он должен сохранять ясность трансцендентального сознания в любых обстоятельствах. В современной ситуации роста числа средств, способных разрушать пассивные синтезы сознания это становится особенно актуальным.

Можно сделать некоторые выводы. К сожалению, оказалось, что средств «разборки» сознания в арсенале человечества гораздо больше, чем его конституирования. Тем не менее, среди философов живо убеждение в возможность реконфигурирования собственного сознания самим субъектом, своеобразного самопрограммирования. Это убеждение проистекает из понимания самих себя как разумных и свободных существ. С тех пор, как философы «открыли»[19] сознание, будет сохраняться стремление изменения этого сознания средствами самого сознания. Это чисто философская и вполне достойная цель. Основным инструментом исследования и модификации сознания должна быть рефлексия. Чистые рефлексивные техники являются во многом разновидностью игры ума, своеобразным спортом, но именно они развивают сознание и повышают его устойчивость к внешним воздействиям. Роль философии можно интерпретировать как деятельность по разоблачению активного характера тех синтезов, которые обычно считаются пассивными, т.е данностями. Следует добавить, что всякая уважающая себя философия на месте разрушенных в рефлексии синтезов в рамках некоторой концептуальной структуры должна создавать новые.



--------------------------------------------------------------------------------

[1] Мамардашвили М.К. Пятигорский А.М. Символ и Сознание. — М.: 1997. — С. 110.

[2] Гуссерль Э. Идеи к чистой феноменологии и феноменологической философии. М., Дом интеллектуальной книги, 1999. — С. 161.

[3] Там же. — С. 64-165.

[4] Гуссерль Э. Идеи к чистой феноменологии и феноменологической философии. М., Дом интеллектуальной книги, 1999. — С. 77.

[5] Там же. — С. 164.

[6] Там же. — С. 241

[7] Рассел Б. История западной философии. М. Миф, 1993. — С. 56. (курсив мой – Д.В.)

[8] Цит по: Бабушкин В.У. Феноменологическая философия науки. — М.: Наука, 1985.

[9] Данилин А. LSD — галлюциногены, психоделия и феномен зависимости. М., Центрполиграф, 2001. — С. 414.

[10] Гуссерль Э. Идеи к чистой феноменологии и феноменологической философии. М., Дом интеллектуальной книги, 1999. — С.106.

[11] Там же. — С.123.

[12] Гуссерль Э. Картезианские размышления. — Спб.: Наука, Ювента, 1998. — С. 164.

[13] Там же. — С. 166.

[14] Данилин А. LSD — галлюциногены ,психоделия и феномен зависимости. М., Центрполиграф, 2001. — С. 190.

[15] Там же. — С. 420-421.

[16] Калиниченко В. Феноменологическая редукция как путь: куда? (заметки на темы Эд.Гуссерля и М.К. Мамардашвили) // «Мысль изречённая…»./ Сборник научных статей. М. Изд. Российского открытого университета, 1991. — С. 59.

[17] Цит. по: Данилин А. LSD — галлюциногены ,психоделия и феномен зависимости. М., Центрполиграф, 2001. — С. 188.

[18] См. Andrews G. MKULTRA : The CIA's Top Secret Program in Human Experimentation and Behavior Modification. Winston-Salem, NC. Helthnet-Press, 2001.

[19] См. Дж Сёрля «Открывая сознание заново» М. Гнозис, 2001.