АРХЕОГРАФИЯ НАИВНОСТИ

АРХЕОГРАФИЯ НАИВНОСТИ


Всякая культура агрессивна. Ибо она стремится представить все сущее как феномен культуры. Везде культура. Все носит на себе ее печать. Даже условия существования культура предстают в качестве производного от культуры.

Культура опосредует и нормирует. Воспитывает и образовывает. Она тратит, но не зарабатывает. Расходует, но не накапливает.

Вне культуры - вера, искусство. У веры некультурный источник. Всякая культура противостоит культу, связи с трансцендентным. Культ антикультурен. В культе смешиваются и переплавляются нормы культуры. Онтологически культ предзадан культуре, которая вообще возникает вторым шагом в одностороннем мире. Культура появляется как застывшая лава, то есть на уровне воспроизведения невоспроизводимого. Культура убивает искусство.

Вера мистериальна. Она скрывает и утаивает. Накапливает и творит. Жесту обнаружения и траты она противопоставляет жест собирания и тайны.

Наивность - тело дословности. И поэтому оно внекультурно. В нем нет места опосредованию. Оно мешает описанию события замещать событие. Непосредственность наивности коренится в мистерии культа, а не культуры. Наив существует как архиавангард мистерии. Как пространство рождения реальности. Искусство всегда наивно.

В культуре нет места наивности. Нет причин для того, чтобы она существовала. А наивность существует и разрушает деление сознания на второй и первый планы. Тяжба между телами дословности и формами культуры рождает непрерывно возобновляемый кинический жест культуры. Перформанс и мат - метки этого жеста. На агрессию культуры тела дословности отвечают агрессией.

В перформансе выражена тоска по символам. По тождеству символа и символизируемого. Наивность отказа от понятийных структур, бесхитростное ускользание из плена означивания и выражения оборачиваются ростом и умножением мощи этих планов. Культура паразитирует на содержаниях наивности, представляя дословность наива как форму культуры.

Перформанс - это не искусство. И Перосманишвили - это тоже не искусство. Это слово, представленное дословному. Взгляд из глубины мистерии. Сам этот взгляд, конечно же, не виден. Видно расположение виртуального и повседневного в пространстве полотна, заметно выпадение визуального и звукового ряда за пределы норм культуры.

В современном искусстве важна попытка прорваться к жесту молчания. К энергетике мистерии. Этот прорыв идет со стороны примитива. А еще он идет со стороны интеллегента. Примитив наивен. Интеллигент хитер. Его хитрость состоит в создании симулятивных пустот культуры. Примитив же узнается по немой речи. И дословному письму.

Даже Клод Леви-Стросс утопил свой структурализм в свежести наивного искусства. И отказался от культурного понимания человека. Ибо в таком понимании человек является всего-навсего продуктом предшествующих истолкований и манипуляций. Леви-Стросс с его толкованием наивного искусства зародился в переписке из двух углов В. Иванова и М. Гершензона...

И вот в контексте этой метафоры я постараюсь изложить несколько тезисов, касающихся симуляции и цивилизации. И чтобы это сделать, я возьму две языковые формулы, смысл которых уже проанализирован в литературе. Это два выражения: «на самом деле» и «как бы». Они употребляются в речевой практике довольно часто. В них проявляются определенные интеллектуальные структуры. «На самом деле» - это структура, указывающая на то, что возможно знание истины. Она полагает существование границ и привилегированной точки отсчета. А структура «как бы» - позволяет вести речь вне зависимости от того, есть истина или нет, проведены разграничительные линии или нет. Я - как бы стою. Как бы говорю. Как бы думаю. «Как бы» указывает на подвижность, смешение границ, неопределенность. Я не знаю, я не уверен, что я вижу, допустим, мальчика, а не девочку. Сама повседневность становится двусмысленной. Смешение границ разрушает структуры модерна. Обессмысливает погоню за новым. Ибо новое требует определенности. Постмодерн представлен в феномене «юбка-брюки». В классическом смысле есть брюки. И брюки это брюки, а не юбка. А юбка - это уже другое. Смешение границ - это «юбка-брюки». Какое-то странное мерцающее соединение. Так вот, мы живем в мерцающем мире. В смысле смешения границ. Его неопределенности. Что неопределенно? То, что не отвлечено. А не отвлечено только тело. Все остальное стало абстракцией, отвлечением. И поэтому современная культура стала культурой тела. Интеллектуальная структура «на самом деле» замещается сегодня структурой «как бы».

Это «как бы» я встретил у Канта, которого я не люблю за придание симуляции статуса нормы. В его антропологии есть заключительные параграфы, где он говорит следующее. Конечно, мы, европейцы, странные люди. Мы полагаем, что видимость добра гораздо лучше отсутствия добра. А видимость человека гораздо лучше его отсутствия. Почему? Потому что от видимости добра может родиться добро. А видимость человека может породить человека. Такие предпосылки оправдывают симулятивный разум. А если это не так? Если видимостью может быть рождена только видимость? Тогда все проваливается в симулятивную пустоту. И добро неотличимо от симуляции добра. Так вот археографию наивности нужно понимать как критику чистого разума. А чистоту разума как симуляцию.

Одновременно я хотел бы обратить внимание на то, что в эпоху модерна конкурировали два взгляда: рефлексивный и натуральный. Соответственно было два ума. Две категории умных людей. Могут быть люди с натуральным умом и люди с рефлективным умом. Когда человек умен и не знает о том, что он умен. Это один вариант. Это натуральный ум. А еще могут быть люди, которые умны и знают о том, что они умны. Это другой вариант. Это рефлективный ум, то есть ум, утративший наивность. Предполагалось, что люди самосознания находятся на вершине культурной эволюции. А вот те, которые умны, но не знают этого, они слишком наивны и непосредственны. Это как бы манифестация идиотизма деревенской жизни. Материал эволюции.

Реализация указанной посылки привела к тому, что рефлективный ум потеснил натуральный. В культуре не осталось места для наивных и непосредственных. А это значит, что стали невозможны состояния созерцания, апатии, атараксии, в которых соединялись мысли и чувства, и которые поддерживались мистериями. В современной культуре разрушены состояния атараксии и, следовательно, эстетические созерцания стали невозможны. Рассудок обескровил мистерии. Интеллигент придавил наивные чувства. Так возникли симулятивные пространства. Сегодня все симулируют. Все симулякры.

Доминирование структуры «как бы» привело к антропологической катастрофе. Человек перестал звучать гордо. Скорее человек пуст и ничтожен. Современный человек это не то, что когда-то раньше называлось человеком. У него нет бессмертной души. Человек - это тело человека. Следовательно, это то, что требует дизайна. Работы с поверхностью. Человек обращен, как существо поверхностное, к дизайнеру, к тому, кто умеет работать с поверхностями. Я напомню одно замечание Тейяра де Шардена, человека искреннего. Он говорил примерно так: Боже, Ты же знаешь, Ты же ведаешь, что я могу вынести встречу с какой-нибудь там былинкой, травой, животным, но не вынесу встречу с другим человеком. Ты же знаешь, общаться с ним непросто в силу того, что он пуст.

Я могу напомнить о книге С. Франка «Крушение кумиров», в которой анализируются понятия прогресса, гуманизма и так далее.

Во-первых, если человек пуст, то история никуда не идет. И не надо беспокоиться, туда она идет или не туда. Во-вторых, классы по тротуарам как не ходили, так и не ходят. Более того, в ХХ веке наконец поняли, что в конце истории не конец. История - это пат. Бесконечный тупик пустого человека. Следовательно, всякие обоснования прогресса теряют смысл.

Наконец-то понятно, что наука - это не истина, а сила. Наука довольно странное сооружение. Это один из способов производства знания. У этого производства свои посылки. Во-первых, мир всегда нов. Во-вторых, он пуст. В нет того, что внутри. Изнанки. И нужно длить эту пустоту, всякий раз заново выворачивая мир. В вывороченном состоянии он прозрачен. Обозрим. Прозрачность мира стала темой антиутопии.

Среди того немного, что было принято в ХХ веке, также и механизм работы цивилизации. Цивилизация - это не то, ради чего можно было бы класть жизнь. Условием того, чтобы она была, является распад души. То есть распад души человека условие того, чтобы возникла цивилизация. А история это не что иное, как история распада. Жест обращения внутреннего во внешнее. Здесь смысл вот какой. Существует разное отношение к тому, что называется внутренним. Например, Гегель описывает внутреннее как что-то наивное и недоразвитое. Детское и неоформленное. Отсюда желательно все, что внутри, выдавить во вне. Оформить. Сделать культурным. И вот цивилизация (или история) узнается по тому, что ей удалось выдавить и организовать. Например, Европа в ХХ веке неимоверно состарилась. Она уже выдавила из себя все, что могла. Больше выдавливать нечего.

Вот это выдавливание, этот акт приводит к созданию так называемых пустот культуры. Эти пустоты были замечены Розановым и Ницше. У Ницше есть такое выражение «философствовать с молоточком». Результатом философствования является выяснение того, что за душой ничего нет. Что у людей есть только культурная пленка. А того, чем держится эта пленка, нет. Нет чувств, эмоций, воли. Нет страсти и веры. Поэтому-то Розанов и говорит, что вообще культурная пленка человека легко протыкается. Что в симулятивные пустоты проваливается все: цивилизации, государства, нации и прочее.

Теперь я возьму другой тезис, связанный с интеллигенцией. Интеллигенция - это самое нелепое чудовищное изобретение истории. Я оставляю в стороне вопрос о различных теориях интеллигенции: Мангейма, Маркса, Федотова с Бердяевым, Михайловского. В любом случае интеллигенция может быть представлена как речевой способ заполнения симулятивных пустот культуры. Мы знаем две интеллигенции - русскую и советскую. Русская интеллигенция закончила терроризмом. Советская интеллигенция пошла на рынок и обменяла свою наивность на симулятивный разум. Она продалась, закончив свое существование полным ничтожеством. Я думаю, что отныне интеллигенция прекратила существование. Русская интеллигенция просуществовала лет шестьдесят, советская - чуть больше 80 лет.

Теперь я резюмирую сказанное мною, чуть изменив язык и тональность.

Симулятивность предполагает существование другого. То, что он есть, и действует самим фактом своего существования. И тебе нельзя уклониться от встречи с ним без взаимодействия. Я утверждаю, что в этом взаимодействии рождается симуляция и затем она кладет себя в основание нового ряда явлений. И поэтому копии теперь всегда будут предшествовать оригиналу. А видимость - пониманию.

Присмотримся к другому. Во-первых, другой - это граница индивидуализма. Во-вторых, это способ проблематизации существования единственного. Нужно, чтобы кто-то поместил себя в центр и стал выстраивать мир с отсчетом от этого центра, чтобы в мире появился другой. Тот, кто не принимает никакого участия в самоконституировании «я». Другой невыводим из «я». Ведь если бы он был выводим, то «я» стало бы фикцией. Тогда откуда он? Пока «я» в центре - другой необъясним. Любая встреча другого и «я» рождает симуляции. Например, диалог - это культурная симуляция монолога. Чтобы «другой» растворился, исчез необходимо смещение «я», его сдвиг в сторону от центра. Но этому сдвигу препятствует фантомный диалог между «я» другим.

Фантомный диалог расширяет сознание, и в этом расширении оно не зависит от чувств. В сознании появляется то, чего нет в чувствах. Что не обеспечено энергетикой чувственности. Разрыв между сознанием и чувствами, расширение сознания, результатом которого является пустота, манифестируется существованием культурного человека. То есть всякий культурный человек является пустым человеком. Эта пустота маскируется непрерывно возобновляемой речью. Словом. Противостоит слову-речи не кто иной, как варвар. Примитив. Я думаю, что третье тысячелетие начинается с осознания возможных последствий столкновения между культурным человеком и наивностью примитива, словом и дословностью, симуляцией и непосредственностью.

Вот пример столкновение с симуляцией. Однажды А. Белый захотел стать марксистом. Он пошел в библиотеку. Взял «Капитал» К. Маркса. А в нем три тома и в каждом томе по 1000 страниц текста. Белый стал делить, умножать и складывать. Хорошо, рассуждал он, мне осталось жить лет восемь. Я должен написать 2 тома по истории символизма. Один том - поэзии. А для того, чтобы стать марксистом, нужно 2-3 года. ТО есть для чтения Маркса не было времени. А из вторых рук принимать творчество Маркса Белому не хотелось.

То есть Белому надо было знак подать, чтобы быть включенным в культурное движение. А он стал выяснять, что там у марксизма «за душой». А для этого нужна непосредственность. Нужно самому добывать знания из живого опыта. А это трудно. Вот в трудные для человека дни и возникает симуляция. Умение знать, не думая.


Федор Гиренок