Онтологизация субъективности и философская герменевтика: М. Хайдеггер и Г.-Г. Гадамер

С.Н. Ставцев
(СПбГУ)

Рабочие тетради по компаративистике. Гуманитарные науки, философия и компаративистика.
СПб. Сайт Web-кафедра философской антропологии, 2003. С.60 — 63

Ганс-Георг Гадамер, разработавший в своем знаменитом труде «Истина и метод» (1960) концепцию философской герменевтики на основе хайдеггеровской идеи о «круговом отношении» между существованием и пониманием, в форме которого только и может быть неметафизически поставлен онтологический вопрос, определяет герменевтику как философское исследование, центральной темой которого является выявление того первоначального понимания, которое выходит за пределы методологического самосознания «наук о духе», и которое связывает гуманитарное знание «с целостностью нашего опыта о мире» [1,c.41]. Эта формулировка, как представляется, достаточно полно и точно характеризует общую идею герменевтической философии.

Все своеобразие философской герменевтики заключается в том, что с ней связано не просто появление очередной, пусть и более эвристичной, стратегии чтения и интерпретации текста, и в этой связи определенный вклад в историю повествовательного искусства, но радикальное изменение самой классической концепции субъективности.

Классическая историко-филологическая герменевтика исследовала феномен понимания в противоположность анализу объективных структур знания. Дохайдеггеровская герменевтика основывалась именно на такой концепции понимания, и исходя из нее различала дисциплины, имеющие дело с объективными структурами знания, как в естественных науках, и дисциплины, которые не могли дать законосообразного объяснения, предлагая вместо этого интерпретации, имеющие дело с субъективностью переживания, как в гуманитарных науках или «науках о духе».

Исходной точкой в самоопределении гуманитарных наук стало требование самостоятельного статуса для них и рассмотрение их как области особого рода познавательной деятельности – понимания. Это требование, определившее методологическую в своей сути направленность классической герменевтики от Ф. Шлейермахера (1768-1834) до В. Дильтея (1833-1911), имело лишь одну, но существенную слабость, заключавшуюся в попытке представить деятельность понимания как производную от более общей познавательной деятельности, с ее главной теоретической проблемой определенности.

В противоположность этому концепция философской герменевтики основана принципиально ином понимании герменевтического и его природы. Хайдеггеровский анализ Dasein как бытия-в-мире изменяет философский взгляд на понимание, превращая его из производной структуры вцентральную характеристику человеческого опыта. Как замечает в этой связи Г.-Г. Гадамер: »…С того момента, когда понимание становится центральной темой для философиигерменевтика не может более восприниматься лишь как техника интерпетации или стратегия чтения. Философская герменевтика начинает с подлинно универсалистской претензии – сама философия должна стать герменевтикой. В любом случае сейчас можно говорить об особом герменевтическом подходе в противоположность классическому трансцендентализму Декарта, Канта и, отчасти, Гуссерля, основывающемуся на концепции субъективности как теоретической непрерывности знания, где «знающий» не вовлечен в практическую деятельность в мире и, более того, противопоставленный «знаемому» объективному миру.

Осуществленный философской герменевтикой онтологический поворот в классической концепции субъективности как-раз и связан с попыткой преодоления субъект-объектной модели. Этот поворот в своей сути направлен на то, чтобы показать, что интеллектуальный словарь субъект-объектной модели, во-первых, не единственная исходная точка для философии, а, во-вторых, что он производен от более фундаментальной структуры бытия-в-мире, где Dasein и мир взаимосвязаны в изначальном самопонимании. Таким образом, традиционный герменевтический круг между текстом и чтением переносится с методологического на онтологический уровень, проявляясь как характерная черта человеческого существования в целом. Более того, гадамеровский вариант философской герменевтики в известном смысле еще более радикален, чем хайдеггеровский, поскольку придав языку более значимую роль, чем даже Хайдеггер в «позднем» творчестве, он онтологизирует те символические формы культурного опыта человека, которые напрямую не связаны с его индивидуальным существованием и не вытекают из его самопонимания, предельно расширяя, тем самым, тематическое поле «онтологии понимания» [2].

Историко-филологическая герменевтика, различая гуманитарное понимание и законосообразное объяснение, ставила себя в изначально слабую позицию относительно возможного метавопроса: Каков статус знания, предполагаемый самой герменевтической философией? Является ли герменевтическая философия сама единственно верным и, более того, единственно возможным истолкованием? Необходимо заметить, что классическая герменевтика, и в особенности Дильтей, напряженно переживала угрозу релятивизма, в частности релятивизма ее собственного философского статуса.

В этом смысле философская герменевтика стремится занять более принципиальную позицию, отказавшись приписывать пониманию познавательную задачу, то есть рассматривать понимание как альтернативный способ познания. Эта герменевтическая стратегия, начатая Хайдеггером, отсылает, во-многом, к кантовской идее «трансцендентальной дедукции» в «Критике чистого разума», предполагающей и требующей определенности суждения. В хорошо известном §31 «Бытия и времени» Хайдеггер предпринимает попытку идти «глубже», чем Кант, пытаясь объяснить то, что сам Кант оставил необъясненнным. Первая метапроблема, которая возникает здесь в связи с кантовской попыткой объяснить возможность научного познания мира природы это статус синтетических априорных суждений, требуемых самой логикой трансцендентальной процедуры. Суть проблемы состоит втом, что Кант воспроизводит на языке философской рефлексии научный познавательный опыт без достаточной рефлексии относительно того, имеет ли провозглашенное в первой «Критике» философское знание те же самые условия и предпосылки, что и научное.

Хайдеггеру удается избежать этой проблемы, постоянно подчеркивая, что «Бытие и время» это именно интерпретация. Эта интерпетация отнюдь не устраняет те интеллектуальные, рефлективные процедуры, которые связаны с определенностью (например, объяснение), но локализует их в пределах более общего тематического горизонта, связанного с предпониманием или пониманием, лишенным теоретической определенности, присущей всякой познавательной деятельности, но представляющи собой практическое взаимодействие с миром и в мире с другими субъектами, то есть интерсубъективным по своей сути.

Таким образом, в противоположность и кантовскому трансцендентальному аргументу и классической историко-филологической герменевтике философская герменевтика стремится перевернуть отношение между знанием и пониманием. Однако здесь возникает и вторая метапроблема. Измененная концепция герменевтического на первый взгляд позволяет гуманитарным наукам успешно противостоять релятивизму. Но все дело в том, что суть хайдеггеровского проекта состояла отнюдь не в выработке новой методологии исторического знания. Хайдеггеру был чужд этот методологический пафос академической философии. С его точки зрения классическая философия столкнулась с неразрешимыми антиномиями и несоединимыми дихотомиями. Следовательно, степень успешности нового герменевтического проекта – онтологии понимания – будет, как полагает Хайдеггер, напрямую зависеть от того, насколько он сумеет избежать этих затруднений. Но одновременно это означает и необходимость радикального пересмотра всей философской традиции. Такая постановка вопроса не покажется столь претенциозной, если иметь в виду, что идея предпонимания действительно позволяет методологически дистанцироваться от трансцендентального вопроса об условиях возможности познания. Это обстоятельство, как представляется, дает Хайдеггеру некоторые, хотя и небольшие, основания для той свободы, с которой он обращается с традицией классического трансцендентализма.

Картезианская стратегия начинает с утверждения фундаментальной онтологической разъединенности двух субстанций и затем ищет их эпистемологическую взаимосвязь (в форме знания о существовании мыслящего субъекта), которая не может быть уже затем подвергнута методологическому сомнению.

Предложенная Хайдеггером новая герменевтическая стратегия заключается в том, чтобы рассмотреть Dasein как уже вставленное в мир, образуя исходную синтетическую структуру бытия-в-мире. Следовательно, целью является не обоснование в общезначимой форме суждения единства субъекта и объекта, как в классическом трансцендентальном рассуждении при исходном их различии, но наоборот, обоснование различия между разными родами сущего, исходя из уже названной первоначальной синтетической структуры. В этом смысле картезианская стратегия оказывается в существенном затруднении когда ей не удается объяснить, например скептику, найденное ею эпистемологическое единство. Преимущество стратегии философской герменевтики как-раз и заключается в том, что она имеет дело не с некоторой интеллектуальной проблемой, но с ситуацией практической, то есть непосредственно очевидной в ситуации деятельности, как непосредственно очевидно различие «подручного» (Zuhandenheit) и »наличного» (Vorhandenheit) в ситуации «обращения» с вещью, выявляющего практическую природу вещи как «пригодности» (Um-zu).

Литература
1. См.: Гадамер Х.-Г. Истина и метод. Основы философской герменевтики. М., 1988, с.41.

2. Хотя сам Гадамер указывает, что это движение было начато еще Хайдеггером в работе «Исток художественного творения». См.: Гадамер Г.-Г. Введение к «Истоку художественного творения» // Хайдеггер М. Работы и размышления разных лет. М., 1993, с.120.