Гедонистическая функция исторического сознания

Сейчас уже никем не оспаривается наличие в обществе исторического сознания. Более того, активно изучаются формы его существования, структура и причины трансформаций, проблема его происхождения и функций, выполняемых в общественной жизни, и т.д.

Среди множества вскрытых функций в научной литературе, по крайней мере отечественной, не упоминается или очень редко обсуждается так называемая гедонистическая функция, хотя она занимает и не последнее место среди социальных ролей истории, а точнее, исторического сознания.

Однако прежде чем говорить о содержании гедонистической функции, по-видимому, необходимо определиться с тем, что мы называем гедонизмом. В философском энциклопедическом словаре, изданном в Москве в 1998 г., говорится, что это "этическое направление, рассматривающее чувственную радость, удовольствие, наслаждение как мотив, цель или доказательство всего нравственного поведения" [1, с. 92]. Происходит оно от греческого "hedone", что означает удовольствие.

В истории человечества гедонизм проявлялся в разных формах, которые различались своими положениями, например, у киренаиков и эпикурейцев в античности или у Гельвеция и Ламетри в эпоху Просвещения. Но несмотря на их различия, общим для них было возведение удовольствия, наслаждения в высшую жизненную ценность.

Именно с этих позиций и посмотрим на значение исторических знаний для человечества, для всех людей. В общественной истории были разноречивые мнения на этот счет. Одни, к примеру, позитивистски настроенные ученые отрицали в истории как системе знаний функцию утилитарной и духовной ценности. Другие, как например, У. Дрей, Б. Рассел, А.Дж.П. Тейлор, склонны сводить все богатство социальных функций исторического сознания всего лишь к одной-единственной, именно к гедонистической, функции [2, с. 71].

Так, известный канадский философ, разрабатывающий теоретические проблемы исторической науки, Уильям Дрей весь набор исторической рефлексии сводит к простому человеческому любопытству. Единственная ценность истории, согласно У. Дрею, заключается в том, что она "позволяет нам пережить чужую жизнь" и тем самым в какой-то мере удовлетворить прирожденное человеческое любопытство [2, с. 71]. Его высказывания перекликаются с более ранними заявлениями Б. Рассела, который сравнивал приверженность людей к истории с необъяснимой привязанностью любителя собак именно к своей собаке. Пользу истории для человечества он видит лишь "в увеличении нашего кругозора, развитии фантазии", в ее способности вырвать нас из каждодневной занятости и сделать "в мыслях и чувствах жителями огромного мира" [3].

Примерно в этом же ключе высказывается известный современный нам английский историк А.Дж.П. Тейлор. По его мнению, обращение к прошлому дает интеллектуальное и художественное наслаждение, способствует упражнению ума. Других функций исторического сознания и исторической науки как его рационально-теоретического ядра он не видит.

Однако наши исследования, связанные со взаимодействием истории как науки с искусством и моралью, позволяют сделать вывод не только о полифункциональности исторического сознания, но и несомненной его гедонистической характеристике. Это утверждение в какой-то мере подкрепляется доказательством известного отечественного эстетика М.С. Кагана, который говорил, что искусство, самые различные его формы выполняют наряду с другими функциями, например, познавательной, коммуникативной, и специфическую, гедонистическую функцию [4, с. 290-293]. По-нашему мнению, подобно эстетическому сознанию, историческое сознание содержит в себе гедонистическое начало. Выдающийся историк XIX в. Т.Н. Грановский в одном из ранних своих писем к другу писал в связи с прочтением в подлиннике исторических работ античного классика Тацита: "Какая душа была у этого человека! После Шекспира мне никто не давал такого наслаждения (выделено мной. – В.Е.). Я хотел было делать из него выписки, изучить как историка и не сделал ничего – потому, что читал его как поэта"… И далее: "Из новых историков ни один не ставите ним вровень" [5, с. 395].

Однако, на наш взгляд, было бы неправильным сводить гедонизм к одному чувственному наслаждению. Это лишь один из уровней переживания состояния удовольствия, наслаждения. Ученые достаточно давно обнаружили и стали обсуждать наличие так называемого умственного, интеллектуального уровня наслаждения, который интерпретировали иногда односторонне вплоть до абсолютизации.

Эти два уровня, несомненно, взаимосвязаны и взаимообусловлены. Но эта связь внутренне противоречива. Чувственные и чисто умственные моменты могут не совпадать и в то же время могут взаимно побуждать, обогащать и инициировать друг друга.

Научное познание вообще, особенно теоретического характера, является несомненно деятельностью умственного порядка, и оно неоднократно выделялось учеными в плане содействия, инициирования особого переживания, называемого умственным наслаждением. В этом отношении весьма показательны высказывания видного знатока проблемы взаимодействия науки и искусства А.К. Сухотина, который в свое время писал: "Наука накладывает глубокий отпечаток на весь строй мышления и поступков человека, на его духовный склад, идеи, чувства… Речь идет не только о философии, психологии, этике, но и о естественных науках" [6, с. 14]. Он ссылается на М.В. Ломоносова, который утверждал, что обучение математике полезно тем, что она помогает человеку навести порядок в его мыслях. А это невольно дисциплинирует волю и поведение и сдерживает аффекты" [6, с. 14]. Научное познание помогает не только упорядочению человеческих чувств и переживаний, но и способствует обогащению содержания мировоззрения в целом.

Давно доказано, что научное познание – это творческий по своему характеру процесс, а любой творческий труд эмоционально окрашен, тем более труд ученого. Здесь надежды сменяются разочарованиями, которые вытесняются новыми поисками и новыми надеждами. Зато как велика радость открытия! Самое прекрасное, что есть в жизни, писал А. Эйнштейн, это раскрывать для всеобщего обозрения взаимосвязи природы. Понятно, что подобное чувство не может не охватывать тех, кто вступает на путь науки. Как говорил Д.И. Менделеев, узнать, понять и охватить гармонию научного здания с его недостроенными частями – значит получить такое наслаждение, какое дают только высшая красота и правда.

Нам представляется уместным подчеркнуть, что в исторической науке характер умственного наслаждения выражен даже более полно, чем в других областях знания.

Возьмем для примера специальную историческую работу Р.Г. Скрынникова "Россия накануне "смутного времени"", исследование весьма оригинального характера с последовательным изложением событий последних лет XVI в. и начала XVII в. Автор достаточно подробно анализирует результаты наследия Ивана Грозного внутрироссийского и внешнеполитического порядка. И в заключение обращается к противоречиво обсуждаемой в литературе теме закрепощения крестьянства. Фактически этому посвящена последняя, двенадцатая, глава монографического исследования Р.Г. Скрынникова. Именно о ней и пойдет, в основном, дальнейший разговор.

Р.Г. Скрынников детально рассматривает доводы так называемых указников, т.е. сторонников "указной" теории, настаивавших на наличии специального указа о закрепощении крестьян, но который якобы со временем был утерян (В.Н. Татищев, Н.М. Карамзин, С.М. Соловьев, Н.И. Костомаров, В.И. Сергеевич). И сторонников противоположной "безуказной" точки зрения (М.П. Погодин, В.О. Ключевский, М.А. Дьяконов, П.М. Милюков), которые отрицали значение правительственных распоряжений в деле установления крепостного права на Руси.

Приводя самые разнообразные данные в пользу тех и других ученых-историков, которые читаются с захватывающим интересом (хотя порой они приводятся в виде цифровых, статистических показателей), Р.Г. Скрынников приходит, в конце концов, к доказательным выводам о том, что к концу 80-х гг. XVI в. уже фактически сложилась система практических мер по возвращению крестьян и посадских людей в тягло. А первый правительственный закон от 24 ноября 1597 г. фактически завершил закрепощение крестьян с помощью государства. "24 ноября 1597 г. правительство подало первый развернутый закон о закрепощении крестьян. По времени закон был приурочен к Юрьеву дню: он был издан за два дня до его наступления. Но пункт о формальном упразднении Юрьева дня в указе отсутствует" [6, с. 180].

Так заканчивается любопытный и многолетний спор между "указниками" и "безуказниками" в исторической науке.

Эти показательные рассуждения о проявлениях гедонизма на интеллектуальном уровне можно завершить высказыванием видного историка XIX в. П.Н. Кудрявцева: "сумма умственного удовольствия значительно возрастает, когда, проверив свои понятия чужой опытной мыслью, возбуждаешься ею к дальнейшим соображениям и выводам" [7, с. 177].

При рассмотрении гедонизма как переживания наслаждения нельзя пройти мимо такого естественного чувства, присущего, пожалуй, всему животному миру, как любопытство. Ясно, что любопытство у человека обусловлено множеством обстоятельств: абстрактно-логическим уровнем существования сознания, его социокультурными детерминантами и т.п., но любопытство человека, приобретя качественно новые характеристики, остается тесно связанным с психическим удовлетворением, с состоянием удовольствия и наслаждения.

Историческая информация несет в себе не только прагматические знания, но и в значительной мере удовлетворяет человеческое любопытство, принося вместе с ним и гедонистическое начало.

Особенно показательны в этом смысле так называемые исторические портреты, созданные Е.В. Тарле или А. Манфредом. Возьмем для примера историческую работу Е.В. Тарле "Талейран" [8], в которой этот видный историк излагает все перипетии деятельности знаменитого министра Наполеона Бонапарта, его хитрую и ловкую политику при Бурбонах и при императоре. Невольно испытываешь чувство глубокого любопытства, желания узнать историю его восхождения на политическую арену Европы, обстоятельства его гибкой дипломатической карьеры, краха и т.п.

Фактически все эти стороны раскрывает Е.В. Тарле в своей вышеупомянутой исторической работе [8].

В заключение вполне уместно задаться вопросом: разве можно отрицать, что сколько-нибудь образованный человек находит удовольствие в общении с прошлым, в какой бы это форме ни происходило и тем более тогда, когда оно приятно ему? Он может тепло вспоминать о своих далеких и близких предках, выдающихся событиях семейного или национального масштаба, достижениях технического творчества или научной мысли, восхищаться историческими памятниками, удивляться неожиданным поворотам прошлых событий, как, например, отречение президента Б.Н. Ельцина от власти как раз накануне 2000 г. и т.п. Человечество настойчиво стремится разгадать давние и необычные загадки истории: существовала ли в действительности таинственная Атлантида, имелись ли когда-то раньше непосредственные связи между культурами Средиземноморья и Южной Америки и т.д.

Поэтому недаром известный французский историк 30-х гг. XX в. Марк Блок писал, что "если даже не считать, что история ни на что иное непригодна, следовало все же сказать в ее защиту, что она увлекательна" [9, с. 7].

Удивление и любопытство, любознательность и интерес – неразрывно связанные друг с другом психологические переживания. Порожденное историческим прошлым любопытство ведет человека к стремлению расширить и углубить свои знания о прошлом. В этом стремлении к самоудовлетворению с помощью исторического поиска совершается обогащение исторических знаний, а стало быть, и всей области исторического сознания общества.

В той же работе М. Блока по этому поводу говорится, "что маленькие радости коллекционирования древностей оказались занятием, которое постепенно перешло в нечто гораздо более серьезное. Таково происхождение археологии и, ближе к нашему времени, фольклористики. Читатели Александра Дюма (а я бы добавил сейчас и В. Пикуля. – В.Е.) – это, быть может, будущие историки, которым не хватает только тренировки, приучающей получать удовольствие более чистое и, на мой взгляд, более острое: удовольствие от подлинности" [9, с. 7].

А сколько радостей и приятных переживаний нам доставляет знакомство с вещами знаменитых исторических деятелей, с местами свершения великих событий, с шедеврами прошлого, художественного творчества, архитектурными сооружениями, скульптурными и живописными изображениями величайших мастеров прошлого, в особенности именно тогда, когда имеешь дело с подлинниками. Таким образом, чувство огромного удовлетворения и даже наслаждения, несомненно, приносят нам памятники старины, так называемые раритеты.

Признание гедонистической функции исторического знания не противоречит научному истолкованию роли его в жизни общества, не принижает его социальный статус, а наоборот, как нам кажется, значительно дополняет и обогащает наши представления о реальных функциях исторического сознания. Это признание гедонистической функции истории начинает приносить ущерб лишь тогда, когда оно излишне гипертрофируется и абсолютизируется и тем самым извращает действительное значение исторического сознания в жизни общества.

Литература
Философский энциклопедический словарь. М., 1998.
Дрей У. Еще раз к вопросу об объяснении действий людей в исторической науке // Философия и методология истории. М., 1977.
The philosophy of Bertrand Rassel. Evaneton and Chicago, 1944.
Каган M.C. Лекции по марксистско-ленинской эстетике. Л., 1971.
Т.Н. Грановский и его переписка. Т. 2. М., 1897.
Сухотин А.К. Наука и информация. М., 1971.
Кудрявцев П.Н. Лекции. Сочинения. Избранное. М., 1991.
Тарле Е.В. Талейран. М., 1957.
Блок М. Апология истории, или ремесло историка. М., 1986.