ВОСПОМИНАНИЯ ФЕНОМЕНОЛОГА О ПРАЖСКОМ ЛИНГВИСТИЧЕСКОМ КРУЖКЕ

ЛЮДВИГ ЛАНДГРЕБЕ


ВОСПОМИНАНИЯ ФЕНОМЕНОЛОГА О ПРАЖСКОМ ЛИНГВИСТИЧЕСКОМ КРУЖКЕ

Весной 1933 года, когда передо мной закрылась какая бы то ни было перспектива защитить диссертацию в том или ином германском университете, я, по совету Эмиля Утитца, отправился в Прагу, чтобы защититься в Немецком университете у Оскара Крауса. До этого момента я занимался философскими проблемами языка лишь в той мере, в какой они были представлены в “Логических исследованиях” Гуссерля и “Бытии и времени" Хайдеггера. Тему же, где мы с Оскаром Краусом могли бы сойтись, я нашел в деликатных и обстоятельных “Исследованиях к всеобщей грамматике и философии языка” Антона Марта. Так возникла моя диссертация “Функция именования и словесное значение. Исследования к философии языка Мартио (Halle, 1934). Приятной неожиданностью стало для меня то, что этот опыт, чьё несовершенство хорошо осознавалось мною самим, был очень радушно принят пражскими, лингвистами, что позволило моему другу Яну Паточке — одному из последних личных учеников Гуссерля — ввести меня в 1934 году в Пражский лингвистический кружок, в заседаниях которого я участвовал до 1938 года. К сожалению, записи, сделанные мною на этих заседаниях были утеряны, но тем дороже и живее запомнившееся мне общее впечатление от ярких индивидуальностей и научной атмосфере, царившей на кружке в совместной работе — под державным руководством Романа Якобсона — немецких и чешских коллег. Окидывая взглядом прошлое, убеждаешься, это — немного печальное воспоминание о том, что было возможно в тогдашней Чехословакии, и что могло из этого вырасти; ведь очень напряженные, еще с 1918 года, отношения между Германией и Чехией к концу 20-х годов значительно улучшились. В состав правительство вошло два немецких министра, что позволило во многих сферах проводить совместную работу. Но когда, в 1933 году, я прибыл в Прагу, тень Гитлера уже нависла над страной. Профессора Немецкого университета принялись размежевываться на либеральных демократов и “пангерманских” националистов. Так, уже тогда некоторые немецкие коллеги перестали являться на заседания кружка. Верными ему до конца оставались Ф. Слотти и педагог Эрнст Отто, который перенес интерес от своей науки к проблемам языкового развития. Из чешских членов кружка я вспоминаю, в первую очередь, разносторонне образованного эрудита и увлекательного собеседника, Мукаржовского. Здесь, после нашего знакомства в двадцатые годы на гуссерлевском семинаре во Фрайбурге, я снова встретил Чижевского. Во время одного из своих посещений кружка, я смог познакомиться, незадолго до его кончины, с Трубецким — родоначальником фонологии. Часто на заседаниях кружка появлялся также и Утитц. В 1934 году, после его изгнания из университета в Халле, он получил приглашение в Немецкий университет в Праге, где, вместе с чешским философом Яном Б. Козаком, по образцу лингвистического кружка организовал Пражский философский кружок, в котором главным образом, должна была доминировать феноменология. Кульминацией в мероприятиях обоих кружков явилось посещение их в ноябре 1935 года Гуссерлем. После чего мне удалось примирить самого Гуссерля и его ожесточенного критика, Оскара Крауса, а затем Гуссерль принял приглашение прочитать доклады в Немецком и Чешском университетах. Это были “зародыши” его позднейшего труда “Кризис европейских наук и трансцендентальная феноменология". Непосредственно после этого он прочитал большой доклад в Пражском лингвистическом кружке. К моему сожалению оказались потеряны и заметки с этого доклада. В памяти сохранилось лишь некоторые идеи введения. Здесь Гуссерль ссылался на то значение, которое имела для него встреча с Дильтеем. Дильтей помог ему уяснить, что всякая философская теория науки, если она не предпринимает исследование генезиса науки в контексте исторической жизни, необходимо однобока и абстрактна.

На лингвистическом кружке сам я представлял попытку исследовать “Понятийное поле в науке о языке и философии”. Утеряна также и эта рукопись. Там я делал попытку связать с феноменологическим понятийным горизонтом теорию смыслового поля и сферы смысла (Trier etc.), находящуюся тогда в самом центре дискуссий — попытку, которая и сегодня еще остается ведущей и [основывающей], и на основании которой открывается важность поздних гуссерлевских исследований значения “истории как осадочной породы” для структурирования горизонта понимания и языковой артикуляции. Я благодарен кружку за то, что познакомился с фонологией и структурным анализом языка. Для философа было захватывающим видеть, как фонология подрывала аристотелевскую схему hyle и morphe, и какие, совершенно новые, возможности открывал анализ языка. Уже тогда я предчувствовал, что между структуральным — как синхроническим, так и диахроническим — анализом и феноменологией существует родственная связь. Я пытался понять это родство, принимая во внимание то, что метод “феноменологической редукции” на первом же своем шаге требует выключения “естественной установки”. В этом смысле, феноменология обрамляла в понятие то, что пражские лингвисты уже практиковали как метод. Выходит, это родство шло от того импульса, который первоначально был получен Романом Якобсоном после прочтения "Логических исследований” Гуссерля. Недавно Э. Холенштайн в своей замечательной книге проследил, в частности, эту взаимосвязь между феноменологией и якобсоновским структурализмом.


В добавок к этому можно указать на схожее отношение в хронологически параллельном развитии психологической гештальттеории (Кёлер, Вертхаймер, Коффка) и феноменологии. Гештальттеоретики разработали в процессе своих эмпирических исследований метод, философское обоснование которого оказалось возможным, благодаря Арону Гурвичу и Эрвину Штраусу, только на почве феноменологии. Таким образом, отношения между феноменологией и структурализмом имеют убедительное значение, как наглядная демонстрация того факта, что между феноменологической философией и всеми эмпирическими науками о человеке как исторически-общественном существе имеет место неустранимое отношение взаимодействия. И оно является для обеих предпосылкой их продуктивности.


Эти воспоминания о Пражском лингвистическом кружке я закончу словами благодарности за всё то, что я смог вынести с его заседаний.


Перевод с нем. В.Анашвили по изданию: Sound, Sign and Meaning. Ed. by LMatejka.Ann Arbor, 1976. P. 40-42.
Примечания


1 Ландгребе Л. (р. 1902) — немецкий философ— феноменолог, ассистент Э. Гуссерля в 1923-1930 гг., проф. Кельнского у-та, директор архива Гуссерля в Кельне. Один из редакторов многотомной исследовательской серии “Phenomenologica”. Известен прежде всего как редактор и издатель работы Гуссерля “Опыт и суждение” (Husseri E. Erfahrung und Urteil. Hamburg, 1954). Для понимания его собственных феноменологических исследований наиболее важным является сборник статей “Феноменология и метафизика” (Phanome-nologie und Metaphysik. Hamburg, 1949). Наряду с О. Финком считается представителем трансцендентального направления в феноменологии. Важное значение имеет также статья “Феноменология как трансцендентальная теория истории”, в которой Ландгребе стремился интерпретировать феноменологию как специфический метод истолкования историчности сознания и проблемы конституирования жизненного мира.


2 18 ноября 1935 г. на заседании Пражского лингвистического кружка Э. Гуссерлем был прочитан доклад “Феноменология и наука о языке”.


3 18 мая 1936 г. на заседании Пражского лингвистического кружка Л. Ландгребе был прочитан доклад “Понятийное поле в науке о языке и философии”.


Примечания Т.Дмитриева