Ю.А.Добролюбская - Становление культурно-антропологической парадигмы в современной археологии

Философские концепции первой половины ХХ в. (от Шпенглера и ранее) были во многом обусловлены археологическим «бумом» предшествующего столетия. Без него они были бы просто невозможны. Равным образом, эти идеи были во многом определены окончательным осознанием обществом тех масштабных археологических открытий древних цивилизаций, которые произошли в предшествующие полтора столетия. Ведь в начале XIX в. датский ученый Расмар Ниеруп следующим образом характеризовал современное ему знание о прошлом человечества: «Все, что дошло до нас с языческих времен, окутано густым туманом, ибо принадлежит к временной протяженности, которую мы не можем измерить. Мы знаем, что эта эпоха старше христианства, но то ли на несколько лет, то ли на целое тысячелетие – об этом мы можем только догадываться» [1: 36].

Разумеется, «антикварный» интерес к прошлому существовал задолго до «великих» археологических открытий XIX в. Еще в 1679 г. французская Академия надписей и изящной словесности призвала к проведению научных археологических раскопок. Первые раскопки, пожалуй, точнее всего можно определить как полевые работы по извлечению из земли предметов более или менее глубокой древности. Хорошо известно, что предпринятые, например, Эммануэлем де Лорреном в 1709 г. раскопки Геркуланума и Карлом III Бурбоном в 1738 г. раскопки Помпей были мотивированы исключительно «антикварным» интересом к собиранию древностей, а отнюдь не желанием понять цивилизации и общества прошлого.

Очевидно, то открытие, с которого по существу начинается научное и целенаправленное воскрешение и изучение древних цивилизаций – это раскопки с 1870 г. Г. Шлимана и обнаружение им гомеровской Трои. Это были первые раскопки, в результате которых литературные традиции нашли подтверждение в археологических фактах. В данном случае, не так важно, ошибался ли Шлиман во многих деталях (как это сейчас выяснено). Важно то, что во времена Шлимана считалось, что греческая история начиналась с первой олимпиады в 776 г. до н. э. Раскопки Шлимана заставили углубить эту дату еще на полтысячелетия.

Можно видеть, что начало наших знаний о древних цивилизациях относится к сравнительно недавнему прошлому – собственно, ко времени возникновения археологии как науки. Оно началось с открытий «египетской» экспедиции Наполеона (1798-1801 гг.) и далее шло по нарастающей. Здесь не место описывать историю археологических открытий. Напомним лишь, что все древние цивилизации – египетская, месопотамские, мезо-американские, индийские, китайские и пр. – были открыты в XIX – первой половине ХХ в. Эти открытия и сейчас продолжаются. Однако, нельзя не отметить, что проведенные к началу ХХ в. раскопки древних цивилизаций оказали принципиальное влияние на построение антропологических теорий и философских концепций. Равным образом, они дали огромный материал о роли «прогресса» в развитии культуры. Кроме того, они представили эмпирические доказательства существования былых цивилизаций, многие из которых на тысячелетия «исчезли» из человеческой истории. Получив такие доказательства, ученые более остро ощутили необходимость не только осмыслить природу цивилизаций, но и разобраться в причинах их расцвета и гибели. Археологические свидетельства существования цивилизаций прошлого сделали недостаточным интуитивное, философски ориентированное понимание культурной эволюции. Идеи больше не могли существовать в вакууме и требовали для своего утверждения или, наоборот, отрицания, существенного подспорья в виде конкретных археологических данных.

Среди ученых, пытавшихся в первой половине ХХ в. обобщить все эти данные, выделяется фигура Вира Гордона Чайлда (1892-1957). Его объемистые труды, выходившие с 1915 по 1950-е гг. продолжают оказывать влияние и на нынешнее поколение археологов и антропологов. Чайлд является тем ученым, который для своего времени наиболее полно обобщил данные археологии Старого Света. Он весьма критически относился к прежним интуитивным подходам к изучению и толкованию исторических фактов. В частности, он выступал против концепций «великих личностей», а также против теорий расового детерминизма и психической общности, считая их не имеющими никакой ценности для историко-культурного анализа. В заметках об известном сочинении Шпенглера он так выразил свое отношение к идее «цикличности» в истории: «Совершенно очевидно, что – особенно в сфере науки и техники – история не описывает круги, а представляет собой кумулятивный процесс» [1: 40]. Чайлд отвергал также сравнительно-исторический метод и лишь в самых редких случаях использовал для истолкования археологических материалов этнографические аналогии (т.е. сравнение этносов, живущих в условиях племенного строя, а также их материальной культуры и поведения с материалами и информацией, добытыми в процессе археологических раскопок). В этом смысле он был противником культурно-антропологического подхода.

В другом же смысле он был явным его сторонником. В ранних своих работах Чайлд, развивая идеи Э. Хантингтона, разработал энвайронментально-детерминистскую модель, которая вытеснила господствовавшую в XIX в. теорию непрерывной культурной эволюции. В модели Чайлда вводится понятия о постоянных изменениях окружающей среды как причины возникновения и развития цивилизаций. В этом смысле он оказался близок Тойнби. Впоследствии Чайлд расширил эту модель, добавив к ней еще один фактор, более важный, по его мнению, чем природная среда – это производительные силы, имеющиеся в распоряжении данного общества.

На этом пути Чайлд, продолжая рассматривать географические и природные условия в качестве важнейших факторов, обусловливающих исторические процессы, обратился к материалистической концепции Карла Маркса, увидев в ней наиболее жизнеспособное и действенное средство для внятного объяснения этих процессов. Согласно Чайлду, наибольшим потенциалом для управления и развития исторического процесса обладает технический прогресс. Материальные производительные силы, утверждал он, самым непосредственным образом воздействуют на правовую, политическую и религиозную надстройку общества.

Чайлд включил материалистическую концепцию Маркса в свою переоценку теории социальной эволюции Моргана. В результате появился шедевр археологического синтеза для культур Европы и Ближнего Востока. Отказавшись от использования традиционных объяснений культурной эволюции по периодам и стадиям, Чайлд стал рассматривать развитие культур как гомотаксиальный процесс. Это значит, что культуры, находившиеся на близких или сопоставимых уровнях развития в различные периоды времени в европейской и ближневосточной предыстории, имели сходные экономические, политические и социальные институты. Такой подход подвел Чайлда к определению стадий цивилизации в соответствии с социально-экономическими моделями. Например, стадия «варварства» характеризовалась «неолитической революцией» – началом производства пищи, приручения диких животных и возделывания дикорастущих растений. Стадия, которую он называл цивилизацией, началась с «городской революции» – появления первых обществ, имеющих письменность и живущих в густонаселенных поселениях (городах) со сложными бюрократиями – признаком государственно-политической организации.

Чайлд называл эти вехи «революциями», потому что они символизировали, по его мнению, драматические по своему характеру кардинальные трансформации в развитии общества. По мнению Чайлда наибольшее значение имела «неолитическая революция». Впрочем, эту мысль высказывали в минувшие века (в иной терминологии) многие мыслители (начиная едва ли не с Лукреция Кара). Известно, что переход охотников и собирателей от жизни в первобытном, «природном» состоянии к производству пищи на базе одомашнивания диких животных и растений с незапамятных времен занимал умы поэтов, философов и моралистов. Но, как ни удивительно, эта тема стала предметом систематических научных исследований лишь после второй мировой войны.

По мнению Чайлда, анализ археологических культур должен проводиться на двух уровнях, разделяемых только для удобства объяснения. На одном уровне находятся научные принципы, изучающие интеграцию общественных институтов, их структуру и функционирование. Другой уровень включает в себя принципы, обусловливающие и направляющие эволюцию и трансформацию этих институтов.

Периодизация всемирной истории по ключевым факторам – «неолитическая» и «городская» революции, предложенная Чайлдом, и сегодня считается в основных своих чертах общепризнанной в западной культурной антропологии. Разумеется, многие крупные археологи и антропологи подвергали теории Чайлда критике, – прежде всего за то, что два уровня анализа не объединены у него в единую генеральную схему, которая одновременно описывала бы прошлые общественные и цивилизационные трансформации и объясняла, почему они происходили. Между тем, в то время, когда археологи – современники Чайлда – составляли описи материальных остатков и писали историю отдельных археологических памятников и объектов, сам Чайлд впервые попытался объяснить процессы доисторической культурной эволюции, инкорпорируя идеи Маркса, Тойнби, Дюркгейма, Малиновского и других в свою комплексную антропологическую концепцию. Чайлд, в конечном счете, был не производителем, а потребителем теорий. Между тем, осуществленный им синтез идей позволил создать подлинно новаторскую концепцию изучения древней истории человечества. Этот синтез позволял строить модели для определения социальных и экономических и политических структур древних обществ и цивилизаций. Реализованный им синтез европейской и ближневосточной археологии, по сути, лег в основу существенной переработки историко-археологической теории и определил ее дальнейшее развитие, что в корне изменило современные представления о древнейших цивилизациях.

В области дальнейшего развития археолого-антропологической теории и методологии в 1960-80-х гг. приоритет принадлежит Соединенным Штатам Америки. Предшествующие археологические теории, выработанные в Старом Свете, включались чаще всего в сферу истории и культуры. Однако со времени второй мировой войны новые достижения в области археологии рассматриваются, как правило, в контексте антропологии – науки о культурной и биологической эволюции человека. В результате этого акцент археологических исследований начинает все более смещаться в область изучения проблем культурной эволюции.

Перемены в области археологической теории и методологии в эти десятилетия были связаны с большой разницей между археологическими традициями Старого и Нового Света. Археология Старого Света в процессе своего развития уже к началу ХХ в. стала совершенно самостоятельной научной дисциплиной, соприкасавшейся с другими науками, такими, как история и геология. Основным ее методом стала эволюционная типология, возникшая под прямым воздействием дарвинизма. Речь идет о том, что при археолого-типологических исследованиях предусматривалось, что формы предметов материальной культуры эволюционно изменяются в соответствии с изменениями их функций путем целесообразного отбора в процессе общественно-производственной жизни тех или иных социальных организмов прошлого.

В то же время археология Нового Света стала развиваться в антропологическом направлении. Отчасти это было связано с тем, что европейская цивилизация, распространившаяся на американский континент, не могла иметь археологии «собственной» культуры, как это было в Европе. Если европейские археологи имели дело исключительно с «мертвыми» культурами своих предков и предшественников, то их основной задачей становилась реконструкция древних культурных и социальных представлений, которая могла быть только лишь умозрительной и не слишком надежной. В этом смысле американские археологи оказались в более выгодном положении. Они получили возможность изучать культуры индейцев, многие из которых оставались «живыми» достаточно долго – вплоть до современности. Наблюдения за действующими «живыми» поселками индейцев (да и само общение с индейцами, и их этнографическое изучение) давали широкие возможности для построения этнологических и антропологических моделей, которые, при археологическом изучении остатков подобных памятников, как бы «опрокидывались» в прошлое. Поэтому такая антропологическая методика оказалась оправданной – культурная интерпретация получаемых археологических сведений становилась верифицируемой и достоверной. Такой подход получил наименование «новой археологии».

Забегая вперед, отметим, что «новая археология» оказала существенное влияние и на европейские научные школы – вплоть до того, что в настоящее время археология Старого и Нового света справедливо рассматривается как раздел антропологии, занимающейся изучением культур прошлого. Это же касалось и исследований древних цивилизаций, – как в Евразии, так и на американском континенте.

Условно можно различить две волны перемен, затронувших исследования по истории цивилизаций. Надо заметить, что в начале ХХ в. антропологические исследования носили, в целом, антиэволюционный и антиматериалистический характер. В то же время в археологии возобладал дескриптивный или описательный метод, довольствующийся классификацией древних поселений и остатков материальной культуры по времени и месту. В то время (первая половина ХХ в.) как культурная антропология и, отчасти, этнология, разрабатывала теоретические положения на материалах современных обществ, археология, – по крайней мере, на эксплицитном уровне – все более утрачивала характер теоретической дисциплины, и многие ученые даже стали считать ее интеллектуально бесплодной.

Хотя труды Гордона Чайлда оказали сильное влияние на археологов Старого Света, на американском континенте их популярность была сравнительно невелика. Однако в 1930-40-е гг. материалистическая, эволюционная мысль вновь проникла в американскую культурную антропологию и антропологические теории. Археология как наука начала отказываться от описательности как основного методологического принципа, постепенно обретая характерную для нее сегодня теоретическую жизнеспособность. Заметим, что к концу ХХ в. это теоретическое и методологическое возрождение преобразило исследование древних цивилизаций не только Нового, но и Старого Света.

Следует оговорить, что мы здесь не рассматриваем сугубо теоретические и методологические разработки в советской археологии за весь период ее существования, которые кардинально отличались от западных. Соответствующие труды советских археологов были далеки от антропологии, – они были подчинены исключительно марксистской теории общественно-экономических формаций. Археологический материал распределялся механистически, по формационному принципу, его разновидностям и категориям часто придавался классовый характер. Такой подход задним числом получил наименование “стадиального схематизма”. Он был чрезвычайно распространен в 1920-50-е гг. В 1960-80-е гг. в теории советской археологии доминировали работы философского характера, обсуждавшие особенности предмета и объекта своей науки исключительно с позиций марксизма-ленинизма. Напомним, что с этих позиций само понятие “цивилизация” считалось “буржуазным”. Множество таких теоретических трудов было посвящено, в частности, критике буржуазной археологии, т.е. по существу социальной и культурной антропологии. Поскольку такие труды не имели никакого отношения к конкретному археологическому материалу и в реконструктивном отношении были совершенно бессмысленными или беспомощными, то большинство советских археологов-практиков их просто игнорировало. Впрочем, их игнорировала и, как выяснилось, просто не заметила вся западная археологическая наука.

Содателем «новой археологии» в 1960-е гг. стал американский археолог Льюис Р. Бинфорд. Пафос этого течения в том, чтобы археологи, не ограничиваясь простым описанием и интуитивными попытками реконструировать прошлое, должны направить свои усилия в основном на построение и испытание теорий и верификацию конкретных гипотез, объясняющих процессы развития культуры. Цель археологического исследования – это объяснение того, как и почему культуры со временем изменялись. А метод – создание системы «социальных измерений», выделение социально-иерархических признаков, а также так называемое «этноархеологическое моделирование». Суть этого метода – в комплексном исследовании поселков, недавно оставленных жителями, получение социокультурной информации, а затем - ретроспективное перенесение полученных сведений в прошлое – на памятники, где такая информация оказывается ограниченной и усеченной. Это же – и путь к расшифровке «культурного кода древности».

П од влиянием идей Л. Бинфорда с середины 1970-х гг. в мировой археологии произошел сдвиг интересов – от исторического процесса к процессу формирования археологических источников. Это было маркировано книгой Майкла Шиффера «Поведенческая археология» [2]. Шиффер доказывал, что непосредственно по археологическим источникам невозможно изучать культурно-исторические процессы – сначала необходимо разработать методику увязки археологических фактов с событиями древности, а для этого нужно понять, как формировался археологический источник.

Теоретики «новой археологии» убеждены, что археологические сведения, несмотря на свою «истертость» от времени, достаточны для реконструкции важнейших особенностей прошлого. Они содержат всю необходимую информацию: из каких-то фактов прошлого они сами состоят, а остальные факты в них так или иначе отражены. Нужно лишь уметь извлечь эту информацию, а для этого необходимо изучить природу археологических объектов как источников информации. Так или иначе, они вполне подвержены системному анализу в духе идей Л. Уайта. Поэтому в современной западной науке археология фактически «порвала связи» с историей и вошла в состав антропологии – в американском понимании, комплекса наук о человеке, выявляющих закономерности поведения и развития. В этот комплекс входит английская «социальная антропология», американская «культурная антропология» (близкая к этнографии в советском смысле), «физическая антропология», лингвистика, французская «структурная антропология» и преисторическая археология (античную или «классическую» археологию сюда не принято включать). Такая группировка наук продолжает давнюю традицию в английской и американской науке, связанную с биологизацией и «дегуманитаризацией» изучения социальных и культурных явлений. Как мы стремились показать, эти установки, сложившиеся в английской и американской науке, наиболее радикально проводит именно «новая археология», которая считается в США частью антропологии.

Исключая из этой системы наук историю, американский подход стимулирует непосредственные сопоставления первобытности и современной цивилизации, что приводит к модернизации первой и упрощению второй. История, по существу, при таком подходе лишается помощи археологии в изучении первобытности и древних обществ или вовсе отрывается от изучения древнейших эпох, а археология «распредмечивается» (лишается собственного логически целостного предмета). Археологов призывают с равным тщанием изучать поведение животных, керамику индейцев или боевые топоры и недавно функционировавшие мануфактуры. В этом смысле «новая археология» («процессуальная») исходит из позитивистской философской установки, которая сближает археологию с естественными и точными науками. Она приравнивает археологический источник к ископаемому – объекту палеонтологии, т.е. к физическому телу. «Новые археологи-процессуалисты» видят в нем отражение адаптации системы к среде и проявление законов эволюции [3].




Литература:

1. Ламберг-Карловски К., Саблов Дж. Древние цивилизации. - М., 1992.

2. Shiffer M.B. Behevioral Archaeology. – N.Y., 1976.

3. Renfrew C., Bahn P. Archaeology: theories, methods and practice. - London, 1991.