В статье рассматривается один из путей формирования научного и научно-педагогического потенциала гуманитариев в Белоруссии в 1920-е годы, а именно - приглашение на работу в республику ученых из РСФСР. Данная проблема раскрывается через освещение одного из этапов деятельности известного ученого Н. Н. Дурново. Выявление новых документальных материалов позволяет не только дополнить его биографию, но и более полно характеризовать научно-организационную ситуацию того времени.

The article considers one of the forms of raising the number of scholars and pedagogues in Belorussia in the 1920s, namely the employment of scholars from the Russian Federation in this republic. The problem is considered through a reconstruction of the biography of the prominent scholar Nikolai N. Durnovo. New documentary materials recently discovered let not only make his biography more complete, but also reconstruct a more diversified picture of the academic life of that period.

Ключевые слова: академик, академия наук, белоруссизация, вуз, история, славяноведение, языковедение.

В белорусской историко-научной литературе определенное внимание уделялось освещению деятельности ученых, оставивших заметный след в становлении и развитии науки в 1920-х годах. Специальные публикации посвящались и тем, кто приехал в то время на работу в республику из РСФСР, например В. И. Пичете, Н. М. Никольскому, В. Н. Перцеву [1; 2; 3]. К сожалению, Н. Н. Дурново в этом смысле "не повезло". Возможно, по причине довольно короткого времени его пребывания в БССР. В отличие от Белоруссии, российские ученые интересовались историей его жизни и деятельности (см. [4; 5]). Выявленные в последнее время архивные материалы, думается, позволяют в некоторой степени дополнить и уточнить определенные позиции, изложенные в указанных трудах.

Как известно, всякие формы организованной научной и высшей учебной работы в Белоруссии были фактически ликвидированы российским правительством после подавления восстаний 1830 - 1831 гг. (Виленский университет) и 1863 - 1864 гг. (Горы-Горецкий земледельческий институт - первый в Российской империи сельскохозяйственный вуз). Попытки восстановления центра образования и науки в форме университета во второй половине XIX - начале XX в., а также и правительством Белорусской Народной Республики, завершились открытием

Шевчук Игорь Иванович - д-р ист. наук, профессор Брестского государственного университета.

советской властью в 1921 г. Белорусского государственного университета (БГУ). Тогда же состоялась организация Института белорусской культуры (ИБК)¹.

Отсутствие достаточного количества высококвалифицированных специалистов, конечно же, сказывалось на возможности развития научной работы в республике. На этом этапе их приглашение, в первую очередь из России, стало основным источником формирования кадрового потенциала науки. БГУ начал свою деятельность в 1921 г. имея в штате 14 профессоров, из которых практически все были приезжими. Через четыре года в университете стали работать 44 профессора, 12 из которых занимались гуманитарными исследованиями: В. И. Пичета, В. М. Игнатовский, В. Дьяков, Д. А. Жаринов, Н. М. Никольский, А. Н. Ясинский, В. Н. Перцев, С. З. Каценбогин, А. Евлахов, И. И. Замотин, И. Вайнберг и И. Маркой [6. Ф. 205. Оп. 1. Д. 143. Л. 2 - 5]. Однако профессоров, специализировавшихся по славянскому языковедению, университет не имел.

Не совсем понятны причины, которые вынуждали Н. Н. Дурново в 1924 г. бедствовать на 20 рублей, получаемых от КУБУ "и больше ни копейки", в связи с потерей оплачиваемой работы [5. С. 118]. Очевидно, что такого бедствования он вполне мог избежать. Об этом можно судить, знакомясь с его заявлением в правление БГУ, написанным 19 ноября 1921 г. По всей видимости, оно было ответом на предложение о профессорской должности в университете. Ученый предлагал провести семь теоретических курсов и практических занятий: история и диалектология русского языка, белорусский язык (история и диалектология), русский литературный язык, введение в языковедение, сравнительная грамматика славянских языков (с практическими занятиями по отдельным славянским языкам), старославянский язык, сравнительная грамматика индоевропейских языков. Условием их прочтения автор заявления выдвинул возможность приезжать в Минск не чаще одного раза в месяц на несколько дней [6. Ф. 205. Оп. 1. Д. 359. Л. 1].

Упомянутое условие не могло стать преградой для преподавания в Минске. Такое положение в начале 1920-х годов было в порядке вещей. Например, в 1922 г. А. Н. Ясинскому и М. К. Любавскому предлагались кафедры соответственно истории Средних веков и исторической географии Белоруссии с приездом в Минск два раза в год на один месяц [6. Ф. 205. Оп. 1. Д. 1115. Л. 51]. Более того, в научной литературе отмечались случаи выделения специальных вагонов для перевозки профессоров в места чтения лекций по совместительству. В частности, они курсировали между Москвой и Астраханью, Москвой и Смоленском [3. С. 21; 7. С. 149 - 150]. В качестве вероятных причин нежелания постоянно проживать в Минске можно привести отсутствие жилья, архивов и богатых библиотек, положение "при границе", более низкие, чем в других республиках, ставки высококвалифицированным специалистам. Очевидно, по этим же причинам не приехали в Минск Б. М. Ляпунов и А. И. Томсон [5. С. 48].

Представляется, что критическое материальное положение Н. Н. Дурново должно было вынудить его к переезду в Минск. Но этого в первой половине 1920-х годов не произошло. Хотя подобного рода опыт у него был: работа с 1918 г. по весну 1921 г. в качестве профессора Саратовского университета по кафедре русского языка. В автобиографии, составленной 18 мая 1928 г., Н. Н. Дурново писал: "С 1921 г. до 1924 г. жил в Москве, не занимая никакого платного места и зарабатывая средства к существованию исключительно литературным трудом" [6. Ф. 205. Оп. 1. Д. 359. Л. 123об.]. Однако в письме Б. М. Ляпунову в начале ноября 1927 г., за полгода до составления процитированного документа, профессор информировал адресата: "Я с октября 1923 г. штатного места и постоянного зара-

¹ ИБК организован осенью 1921 г. Некоторую деятельность, главным образом в области разработки белорусской научной терминологии, осуществлял с 1922 г. В 1924 - 1925 гг. реорганизован (повторно создан) в высшее государственное научное учреждение. 13 октября 1928 г. реорганизован в Белорусскую академию наук, открытие которой состоялось в день десятилетнего юбилея образования БССР 1 января 1929 г.

ботка не имел (выехал я в августе 1924 г.)" (цит. по [4. С. 69]). Возможно, положение Н. Н. Дурново и не было таким катастрофическим, как это принято считать. Вместе с тем, необходимо иметь в виду, что вопросы кадрового обеспечения белорусского университета в первые годы его существования зависели главным образом от Наркомпроса РСФСР². В качестве примера можно привести случай с историком А. А. Савичем. Научно-политическая секция ГУСа НКП РСФСР 9 сентября 1921 г. отказала ему в праве чтения лекций в БГУ. Только через полтора месяца Наркомат просвещения пересмотрел решение и допустил его к преподаванию в Белгосуниверситете [6. Ф. 205. Оп. 1. Д. 4. Л. 15, 20].

Ученому, видно, все же предназначено было на непродолжительное время связать свою судьбу с Белоруссией и ее столицей. Как следует из журнальной публикации, инициатором его приезда стал П. А. Бузук [4. С. 70]. Опубликованная в 1992 г. переписка свидетельствует о непонимании Н. Н. Дурново, какая организация приглашает его на работу. Потребовалось объяснение Бузука. Дело в том, что в соответствии с академическим уставом 1927 г. [9] в ИБК организовывался отдел гуманитарных наук, поделенный на два класса: истории и филологии, состоявшие, в свою очередь, из научно-исследовательских кафедр. В классе филологии функционировали кафедры истории белорусского языка, истории белорусской литературы, живого белорусского языка, кафедра составления биографического словаря писателей и Институт научного языка [10. С. 21, 58, 61]. Занять должность заведующего научно-исследовательской кафедрой истории белорусского языка и предлагалось Н. Н. Дурново. Возможно, в пользу Минска выбор ученого был определен и поддержкой Р. О. Якобсона: "О Минске заботятся. Это как-никак все-таки столица" (цит. по [5. С. 212]).

Поскольку приглашал на работу Институт белорусской культуры, постольку хлопоты организационного оформления приезда взял на себя руководитель ИБК В. М. Игнатовский³. Он обратился в секретариат ЦК КП(б)Б с запиской: "Бюро фракции ИБК считает необходимым пригласить в качестве действительного члена ИБК члена-корреспондента АН СССР историка языка Дурново. Прошу согласия секретариата ЦК. С т. Голодедом⁴ согласовано: он согласен". Ответа из ЦК пришлось ждать целую неделю, с 23 по 29 декабря, потому что решение проводилось опросом. Результат был положительным [6. Ф. 4-п. Оп. 1. Д. 3131. Л. 39, 15].

Таким образом, несмотря на все старания Бузука и ожидания Дурново, приезд последнего явно затягивался. Но причиной видится не столько болезнь руководителя отдела гуманитарных наук ИБК СМ. Некрашевича⁵, на которую ссылался Бузук как причину задержки выборов, и затянувшееся согласование с СНК, поскольку характер взаимоотношений и взгляды на национально-государственное строительство Игнатовского и Голодеда позволяли решать подобные вопросы оперативно, а проверка кандидатуры в разных инстанциях. Сегодня это очевидно, если иметь в виду события близкого будущего в АН СССР и БелАН.

В данном случае, правда, есть основания предполагать, что болезнь СМ. Некрашевича могла иметь основания не вполне медицинского характера. Дело в

² БГУ на протяжении первых двух с половиной лет своего существования находился в подчинении Главпрофобра НКП РСФСР [8. С. 16].

³ Игнатовский Всеволод Макарович (1881 - 1931). Окончил Юрьевский университет в 1911 г. Преподаватель и директор Минского учительского института (1914 - 1920 гг.). В 1920 - 1926 гг. нарком просвещения, с 1925 г. председатель Инбелкульта, в 1929 - 1931 гг. - президент БелАН и директор Института исторических наук (с 1931 г. - Институт истории). В 1921 - 1930 гг. член правления и профессор БГУ. В 1930 г. освобожден от должности президента Академии, исключен из партии. Покончил жизнь самоубийством.

⁴ Голодед Николай Матвеевич (1894 - 1937), в 1927 - 1937 гг. председатель СНК БССР, кандидат в члены ЦК ВКП(б), член ЦК и бюро ЦК КП(б)Б, ЦИК СССР и Президиума ЦИК БССР. В тюрьме покончил жизнь самоубийством.

⁵ Некрашевич Степан Михайлович (1883 - 1937), окончил Виленский учительский институт в 1913 г. С 1920 г. председатель научно-терминологической комиссии, зам. пред. Академцентра, Главпрофобра, председатель Инбелкульта, руководитель Главнауки, вице-президент БелАН и директор Института языковедения. Арестовывался в 1930 и 1937 гг. Расстрелян в 1937 г.

том, что Инбелкульт владел более широкими полномочиями, которые не фиксировались нормативными документами. Тут имеется в виду право подбора и утверждения им преподавателей вузов и научных работников. Свидетельствуют об этом и слова влиятельного белорусского деятеля Д. Ф. Жылуновича⁶: "Инбелкульту представлялся для рассмотрения и обработки ряд отраслей наркомпросовской работы, обработка и критический анализ программ школ, рекомендация кандидатов в лекторы вузов" [11. С. 95]. Через три года о том же писали И. Ф. Шпилевский и Л. А. Бобрович: "Без просмотра работниками ИБК не утверждалась ни одна школьная программа [...] они рекомендовали кандидатов в преподаватели вузов, разрабатывали научные планы и т.д." [12. С. 4]. Вообще, имеется немало свидетельств, в том числе "компетентных" органов, об этой стороне деятельности ИБК. Как бы то ни было, в феврале 1928 г. Н. Н. Дурново получил назначение на должность заведующего кафедрой истории белорусского языка со званием действительного члена Инбелкульта [6. Ф. 205. Оп. 1. Д. 359. Л. 123об. -124].

В Минске перед ним раскрывались широкие служебные перспективы, поскольку ученых такого масштаба в Белоруссии имелось совсем немного. Был он востребован и в БГУ. Уже 1 июня его кандидатура на должность профессора кафедры славянского языковедения одобрена, по-видимому, соответствующей предметной комиссией и деканатом педагогического факультета. Через две недели она была утверждена правлением БГУ во главе с ректором В. И. Пичетой. С 1928/29 уч. г. Н. Н. Дурново имел двухчасовую недельную нагрузку в одном семестре [6. Ф. 205. Оп. 1. Д. 359. Л. 121, 249]. Довольно плодотворно он начинает работать на новом месте. Через полгода после университетского утверждения Н. Н. Дурново в числе 22-х исследователей стал академиком открытой 1 января 1929 г. Белорусской академии наук. Однако в начале 1930-х годов его, чистейшего русского, как писал западнобелорусский языковед Я. Станкевич, обвинят в том, "что обвинил Бузука, что тот недостаточно взял во внимание расширение диалектов белорусского языка за границы Советской Беларуси. Дурново писал: "Такое ограничение пространства [...] неоправданно [...] пространство, через которое проходят эти границы, на карте Бузука не введено [...] Атлас Бузука не полный: он не охватывает всей белорусской территории в границах СССР"" [13. С. 205]. Уже после ареста по "делу славистов", ученому в Белоруссии инкриминируют "белорусский шовинизм". Так же, например, как еще одному языковеду профессору А. Н. Вознесенскому, - "стык великодержавного шовинизма с белорусским". В данном случае представляет интерес, каким образом этот ученый пытался уйти от обвинения в публикации своих работ за границей: печатал по-английски и по-немецки, потому что маленький спрос на белорусскоязычные издания, а не по-русски, чтобы националисты не записали его в шовинисты [6. Ф. 701. Оп. 1. Д. 104. Л. 59].

Весной 1929 г. Н. Н. Дурново в целом правильно, хотя, думается, излишне категорично, охарактеризовал сложившуюся в БелАН ситуацию: "Они безграмотны, не понимают настоящей науки и только роняют имя белорусской "Академии Наук" [...] Их белорусский патриотизм часто выливается в форму нелепого и вредного шовинизма. Но они или большинство из них не шарлатаны" (цит. по [4. С. 71]). Говоря о "белорусском шовинизме", надо помнить о двух моментах. Во-первых, именно весной 1929 г. проявились некоторые трения между Н. Н. Дурново и Президиумом БелАН, связанные с его частыми отлучками в Москву "без разрешения и задания" [14. Ф. 1. Д. 2. Л. 170], что даже стало предметом повестки дня не одного заседания Президиума. Во-вторых, этот "белорусский шовинизм" во многих случаях был ответом на неприятие приезжими научными работниками и преподавателями, не обязательно русскими по происхожде-

⁶ Жылунович Дмитрий Федорович (1887 - 1937), литературный псевдоним - Тишка Гартны, автор манифеста о создании БССР, первый председатель Временного рабоче-крестьянского правительства БССР в 1919 г., в разное время возглавлял бюро Истпарта ЦБ КП(б)Б, Центрархив, Госиздат, Главискусство БССР, академик БелАН. Умер в тюрьме.

нию, проводившейся в 1920-х годах национальной политики. Правда, сказанное в меньшей степени касалось гуманитариев. В выводах комиссии ЦК ВКП(б) для обследования практики проведения национальной политики в БССР во главе с В. П. Затонским (1929 г.) говорилось: "Случаи открытого сопротивления академическому росту партийцев и выдвижению белорусов уже редкие в вузах. Нередко сами процессоры их выдвигают. Некоторые стали выступать за белоруссизацию: проф[ессоры] Замотин, Вознесенский, Пичета из прямых противников белоруссизации превратились в отдельных случаях в непосредственных инициаторов и выразителей националистических настроений части белорусской интеллигенции". Комиссия Затонского одновременно отмечала враждебность ко всему белорусскому со стороны еврейских научных работников - к коренизации ученых, неудовлетворенность "недостаточным комплектованием Академии наук евреями" и т.п. [6. Ф. 4-п. Оп. 1. Д. 4182. Л. 13 - 14]. Еще ранее, в октябре 1926 г., коммунистическая фракция правления БГУ фиксировала, что "преобладали русификаторские настроения, опирающиеся на преобладающий русский состав научных работников среди профессуры" [6. Ф. 4-п. Оп. 1. Д. 5085. Л. 348]. В этом же документе обращалось внимание на организованный совместный отпор русских и еврейских научных работников попыткам более активного проведения белоруссизации. Очевидно, что это в определенной степени порождало отношения, которые отрицательно воспринимались Н. Н. Дурново.

Вместе с тем, представляются не совсем адекватными слова Г. А. Ильинского, высказанные им в переписке в январе 1928 г.: "Мне очень обидно за Вас, что вы меняете Brno на Минск, осиное гнездо б[ело]р[усских] шовинистов⁷. Человек с самостоятельным характером едва ли там уживется - оттуда бегут все, кто только может" (цит. по [5. С. 212]). Тут мы имеем явное преувеличение негативных моментов в проведении национальной политики, в том числе в научно-организационной сфере. Естественно, коллизии подобного характера возникали. Имеющиеся архивные материалы позволяют понять, например, почему оставил Белоруссию академик Е. Ф. Карский. Помогают в освещении вопроса и проблемы, связанные с трудоустройством этнографа И. А. Сербова, который просил оставить за ним штатную должность ученого секретаря этнографической секции ИБК. Очевидно, возникли определенные недоразумения, в связи с чем исследователь в октябре 1927 г. пишет объяснение руководству института: "Некоторые белорусские круги выдвигают против меня враждебные сплетни, будто бы я имел близкое знакомство с академиком Е. Ф. Карским и сейчас поддерживаю с ним связь [...] не имел и не имею никаких отношений [...] Заявляю, что из академиков старой школы у меня существовали хорошие отношения с А. А. Шахматовым, С. Ф. Ольденбургом, Котляревским и Лаппо-Данилевским" [14. Ф. 67. Д. 35. Л. 177, 179]. Выходит, знакомство или дружба с Е. Ф. Карским, белорусом по происхождению, представляли больший порок, чем дружба с русскими по происхождению академиками. Причины недружелюбного отношения к нему со стороны "белорусской общественности" по прошествии восьми лет после смерти академика засвидетельствовал В. И. Пичета. В записке в ЦК ВКП(б) (ноябрь 1939 г.) по поводу разграничения БССР и УССР он оценивает научное значение карты Карского, давая характеристику его научного и политического кредо: "Для Карского Беларусь- это только Западная Россия [...] такой точки зрения придерживался муравовед Говорский, редактор "Вестника Западной России", с 1864 г. - Коялович, друг Победоносцева". И далее: "В карте Карского нашла яркое отражение его полонофильская и украинофильская физиономия. Он сочувст-

⁷ Показательно, что ровно через два года, во время разгрома так называемого Союза освобождения Белоруссии (Саюз вызвалення Беларусі, СВБ), первый секретарь ЦК КП(б)Б К. В. Гей, выступая на заседании комфракции ЦИК БССР 13 января 1930 г., фактически повторил слова Ильинского: "Именно в Академии было главное гнездо СВБ" [6. Ф. 4-п. Оп. 1. Д. 5085. Л. 25].

вовал украинским националистам по причинам определенного политического характера" [6. Ф. 4-п. Оп. 1. Д. 14635. Л. 5, 7]⁸.

Объясняют довольно жесткое отношение к Е. Ф. Карскому, и не только, материалы протокола заседания Совета этнолого-лингвистического и социально-исторического отделений педагогического факультета БГУ, которое состоялось 1 февраля 1924 г. На нем обсуждался доклад соискателя на должность ассистента О. В. Волк-Леоновича (Волк-Левановича) "Историческое изучение белорусского языка в славянской филологии". В данном случае обращает на себя внимание одно из выступлений Я. Ю. Лёсика⁹: "Раз есть кафедра истории белорусского языка и есть постановление, по которому этот курс должен читаться на белорусском языке, то значит он и должен на нем читаться, между тем Волк-Леванович этого языка не знает. Если бы приехал из Москвы Расторгуев и стал бы читать этот курс на русском языке, то это ничего, но раз приглашается белорус, то он должен знать этот язык и читать только на нем" [6. Ф. 205. Оп. 1. Д. 781. Л. 24]. Таким образом, неприятие белорусской общественности вызывали не русские ученые, а те из белорусов, кто не хотел вести преподавательскую и научную работу в русле политики белоруссизации. Или те, кто относился к ней негативно. Как констатировал на том же заседании Я. Ю. Лёсик, "Карский, при всей его учености, к белорусскому движению относится враждебно" [6. Ф. 205. Оп. 1. Д. 781. Л. 23].

Очевидно, такого рода коллизий с Н. Н. Дурново не было, да исходя из приведенных выше высказываний и не могло быть. Кстати, его переписка с руководством ИБК и БГУ велась на двух языках. Если в первое учреждение он обращался по-белорусски, причем, насколько можно судить по небольшим объемам заявлений, весьма грамотно, то во второе - по-русски. Думается, что условия для профессиональной деятельности ученого создавались приемлемые. Была, правда, бытовая неустроенность, описанная им в заявлении в правление БГУ 6 октября 1928 г. Просьба касалась решения проблемы с жильем. "В настоящее время я снимаю крошечную комнатку, не более 8 квадр. метров, в которой трудно бы было поставить письменный стол и полку для книг. Книги приходится держать в саквояже, а заниматься за маленьким столиком, на котором нельзя разложить все книги, нужные для занятий [...] В комнатке нет штепселя для настольной лампы, и есть только лампочка на потолке; поэтому я лишен возможности заниматься по вечерам, а в зимние дни и утром, когда учреждения, куда я мог бы уходить заниматься, закрыты, не могу даже читать [...] У меня в Москве осталась семья, но никто из членов моей семьи не может ко мне приехать хотя бы погостить на несколько дней, потому что в моей комнатке негде поместиться второму человеку. Вдобавок моя комнатка настолько сырая, что бумага становится влажной, а книги от сырости портятся. Для моего здоровья эта сырость очень вредна, потому что я еще в 1921 году в Саратове схватил малярию, и весной этого года у меня в Минске приступы малярии возобновились". Написав это, Н. Н. Дурново еще не знал, что правление университета 2 октября постановило предоставить ему одну комнату в квартире доцента Друсковского [6. Ф. 205. Оп. 1. Д. 359. Л. 126]. Кроме того, под номером 9 находим его фамилию в составленном в БелАН списке из 91 человека, имевшего право на одну дополнительную комнату [6. Ф. 44. Оп. 1. Д. 1239. Л. 240].

Тем не менее, "черная полоса" в минской жизни ученого была уже близка. Президиум БАН 30 апреля 1929 г. принимает следующее решение: "По причи-

⁸ В данном случае В. И. Пичета имеет в виду приглашение в Вильно генерал-губернатором Н. Н. Муравьёвым в 1864 г. известного "западнорусса" Ксенофонта Антоновича Говорского для редактирования "Вестника Западной России".

⁹ Лёсик Язэп (Иосиф) Юрьевич (1883 - 1940), учился в Молодеченской учительской семинарии, окончил Новгород-Северское городское училище. Один из инициаторов объявления Белорусской Народной Республики в 1918 г., входил в состав Рады министров БНР. Председатель Высшей рады БНР. С 1922 г. преподавал в БГУ, действительный член Инбелкульта. Академик БелАН с 1928 г. Арестовывался дважды в 1930 и 1938 гг.

не того, что т. Дурново выехал в Москву без разрешения и задания Академии, поставить ему это на вид и на основании существующих законов за дни неявки на работу без уважительных причин не выплатить зарплату, как за прогул" [14. Ф. 1. Д. 2. Л. 170]. 14 мая Президиум несколько смягчает свою формулировку, выглядевшую в новой редакции следующим образом: "Считать Дурново в самовольной отлучке с 26.04 по 08.05, с 8.05 до 20.05 считать в отлучке по исполнению плана кафедры" [14. Ф. 1. Д. 2. Л. 177об.]. Как представляется, причины "смягчения" становятся понятными из того же протокола: академик подал заявление с просьбой разрешить жить в Москве и одновременно руководить кафедрой. Какой был конкретный ответ отделения гуманитарных наук, сказать пока невозможно, но, судя по последующим событиям, удовлетворительного решения просьба не получила.

7 июня Н. Н. Дурново просит, а 11 июня Президиум утверждает ему отпуск на два месяца - с 12 июня по 12 августа 1929 г. [14. Ф. 1. Д. 2. Л. 199об.-200]. Но уже 2 сентября из Москвы действительный член БАН обращается в Президиум: "Я думаю пробыть в Москве до 15 сентября, чтобы продолжить свои занятия по изучению старых славянских, в том числе и белорусских письменных памятников, которые хранятся в Московских рукописных сборах и архивах. Подробный отчет о своих занятиях я подам по возвращении в Минск" [14. Ф. 1. Д. 2. Л. 241]. К зиме желание побольше времени провести в Москве у Н. Н. Дурново не исчезло. 6 декабря он снова обращается в Президиум с просьбой об отпуске, но теперь коренным образом меняется мотивация причин, изложенных в заявлении: "Семейные обстоятельства и плохое состояние здоровья вынуждают меня немедленно ехать в Москву. Уже месяц, а может и больше, как я получаю из Москвы каждую неделю очень неспокойные известия о здоровье моей жены и детей, которые болеют и зовут меня домой. В то же время и мне необходима как можно скорее операция. Для меня ее совсем невозможно делать тут, потому что операция займет самое малое три недели, и я в таком случае не буду иметь возможности видеться с семьей еще почти целый месяц и все время буду тревожиться и не спать ночами. Поэтому прошу считать меня в отпуске с 9-го декабря на месяц" [14. Ф. 1. Д. 2. Л. 80]. Семья, некоторая бытовая необустроенность, близкие по духу, культуре, профессиональному уровню коллеги и друзья, желание заниматься наукой по первоисточникам, как писал он сам, очень сильно тянут его назад в Москву. Читая документы, просто физически чувствуется его стремление вырваться из Минска, не теряя, правда, работы в Белоруссии.

Что произошло за следующие почти две недели, достоверно сказать трудно, но на заседании 18 - 19 декабря Президиум решил "подать через Академический совет БАН докладную в СНК о лишении академика Дурново звания академика и увольнении его с работы в БАН" [14. Ф. 1. Д. 2. Л. 91об.]. Вновь представляются необоснованными слова Г. А. Ильинского, обращенные к Б. М. Ляпунову: "Здесь мы глубоко возмущены травлей почтенного Н. Н. Дурново белорусскими учеными кругами". Более правильным выглядит понимание белорусской ситуации самим Н. Н. Дурново: "Белорусская Академия наук в моем увольнении почти неповинна. Это было постановление комячейки БАН, где распоряжались больше технические служащие, аспиранты и т.п. Президент БАН, хотя и коммунист, заседаний ячейки не посещает. Раз ячейка требовала, Президиум БАН не мог идти против" (цит. по [4. С. 71]).

Действительно, 1929 год был переломным не только в социально-экономической жизни СССР. Ознаменовался он, как известно, "академическим делом". В Белоруссии на конец года приходится развертывание широкомасштабной кампании по "раскрытию" СВБ, направленной против национально ориентированной интеллигенции и, в первую очередь, против БелАН. Показательно, что создание и функционирование антисоветского подполья государственные органы целиком связали с научно-организационным строительством. В качестве первой

национал-демократической организации после прихода Красной армии назывался Белорусский клуб (БК). Он прекратил существование в середине 1921 г., консолидировав национал-демократов. Целью БК была подготовка условий для возникновения Союза возрождения Белоруссии (Саюза адраджэння Беларусі САБ), работа которого проходила в Научно-терминологической комиссии и Инбелкульте. После возвращения из эмиграции В. Ю. Ластовский¹⁰ ставит вопрос о преобразовании САБ в Союз освобождения Беларуси для того, чтобы перейти к тактике непосредственного освобождения от СССР (см. [6. Ф. 60. Оп. 3. Д. 838. Л. 5 - 7]).

Очевидно, что Н. Н. Дурново находился под пристальным наблюдением органов госбезопасности. В свете вышесказанного представляется очевидным, что Белорусская академия наук не только не хотела, но и не могла стать инициатором травли ученого, как, может быть, кое-кому казалось из Москвы. Это подчеркивал и сам академик. Он ошибся, видимо, только в определении действительных инициаторов. Архивные документы позволяют уточнить его констатацию. 25 марта 1930 г. фракция КП(б)Б Центрального бюро секции научных работников (СНР), в очередной раз рассматривая заявление Н. Н. Дурново, постановила подтвердить прежнее постановление той же фракции от 15 декабря 1929 г. [6. Ф. 4. Оп. 14. Д. 7. Л. 325об.]. Значит, ее решение предшествовало публичному решению Президиума БелАН на 3 - 4 дня. Что коммунисты СНР под предводительством С. Я. Вольфсона инкриминировали Н. Н. Дурново, рассматривая его первое заявление, становится понятным из протокола заседания той же фракции 20 января 1929 г. [6. Ф. 4. Оп. 14. Д. 7. Л. 280об.], где присутствует только одно обвинение - статья, посланная им в чехословацкий журнал, где писалось о плохом материальном, физическом и моральном состоянии А. И. Соболевского после 1914 г. Содержание статьи в основном касалось советского времени. К протоколу даже были приложены в качестве доказательного материала вырезки из публикации [6. Ф. 4-п. Оп. 1. Д. 4600. Л. 280об., 282]. Таким образом, исключением из числа действительных членов БелАН в конце декабря 1929 г. фактически была перевернута минская страница в жизни известного ученого.

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

1. Академик В. И. Пичета. Страницы жизни. Минск, 1981.

2. Ботвинник М. Н. М. Никольский. Минск, 1964.

3. Ботвинник М. Б. В. Н. Перцев. Минск, 1978.

4. Робинсон М. А., Петровский Д. П. Н. Н. Дурново и Н. С. Трубецкой: проблема евразийства в контексте "дела славистов" (по материалам ОГПУ-НКВД) // Славяноведение. 1992. N 4.

5. Робинсон М. А. Судьбы академической элиты: отечественное славяноведение (1917- начало 1930-х годов). М., 2004.

6. Национальный архив Республики Беларусь (НАРБ).

7. Чанбарисов Ш. Х. Формирование советской университетской системы (1917 - 1938 гг.). Уфа, 1973.

8. Беларусі  Універсітэт да 10-й гадавіны Кастрычнікавай рэвалюцьыі. Менск, 1927.

9. Статут Інстытуту Беларускай Культуры: паст. СНК БССР, 29 чэрвеня 1927 г. // Збор  БССР. Аддз. I. 1927. N 31. Арт. 158.

10. Інстытут беларускай культуры. Мінск, 1993.

11. Жылуновіч З. Нацыянал-дэмократы за "працай" (1920 - 1928 гг.) // Спадчына. 1991. N 4.

12. Шпилевский И. Ф., Бобрович Л. А. Белорусская Академия наук на пороге второй пятилетки (Исторический очерк). Минск, 1933.

13. Станкевич Я.  палітыка  у Беларускай ССР // Збор  у двух тамах. Мінск, 2002. Т. 2.

14. Центральный научный архив НАН Белоруссии (ЦНА НАНБ).

¹⁰ Ластовский Вацлав Юстынович (1883 - 1938), с 1919 г. работал в редакциях газет и журналов "Наша ніва", "Саха", "Беларускі сцяг", "Гоман", "Крывічанін", "Крывіч". Возглавлял Кабинет министров Рады БНР (1919 - 1923). С 1927 г. директор Белгосмузея, с 1929 г. непременный серетарь БелАН. Арестовывался в 1930 и 1937 гг. Расстрелян в 1938 г.