Мне не пришлось быть в аспирантуре. Я не имела научного руководителя. Никто не давал мне темы диссертации. Я не думала о ее защите. Тема наметилась в процессе моей практической работы в Государственном историческом музее (ГИМ). Перед музеем в конце 30-х годов стояла актуальная задача сбора материалов по истории народов СССР и ее пропаганды. Я занялась историей Северо-Восточного Кавказа, включая народное движение под руководством Шамиля и, в частности, деятельность его соратника Ташева Хаджи, возглавившего Чеченское восстание 1840 года. К 1941 г. материал для диссертации был собран. А в годы Великой Отечественной войны, спускаясь в бомбоубежище, я всегда брала с собой драгоценные выписки из архивов, затем, примостившись в каком-нибудь тихом уголке, вынимала свои тетради и погружалась в перипетии Кавказской войны. К концу 1944 г. текст диссертации "Ташев Хаджи - сподвижник Шамиля и Чеченское восстание 1840 года" был мною закончен.

В начале 1945 г. я передала диссертацию в Городской педагогический институт им. В. П. Потемкина, в котором начала преподавать еще до войны. К диссертации были приложены два отзыва: крупнейшего специалиста по истории XIX в. проф. Н. М. Дружинина, который несколько лет работал в том же институте, и специалиста по истории Северного Кавказа этнографа В. К. Гарданова. В газете "Вечерняя Москва" появилось соответствующее объявление о намеченной защите диссертации.

Через несколько дней - звонок в ГИМ. Ректор МГПИ проф. П. С. Бенюх просит меня срочно зайти. "Не понимаю, что происходит, - сказал он, - с утра сегодня непрестанные звонки: запросы из ЦК ВКП(б), из обкома, райкома партии... Что за защита диссертации объявлена у вас? Немедленно снять ее с повестки дня. Не можете ли вы вообще объяснить, в чем дело?". Но я и сама ничего не понимала. Только позднее мы узнали о том, что несколько ранее в Чечено-Ингушетии было совершено одно из самых ужасных преступлений сталинской эпохи: все чеченцы и ингуши, в том числе ветераны революции и старые члены партии, семьи Героев Советского Союза и сами они, отозванные с фронта, были без предупреждения срочно выселены из своих домов, аулов и высланы. Сколько человек погибло в дороге, сколько не вынесло тягот жизни на новых местах, подсчитано ли это? Чечено-Ингушетия исчезла и со страниц литературных работ, и с географических карт. Понятно, что защита диссертации на тему "Чеченское восстание" прозвучала бы как гром среди ясного неба, хотя ни Чечня, ни движение Шамиля в целом отнюдь не идеализировались в моей работе. Но всех испугало название.

"Ну, что же, - сказал Бенюх, - придется отложить защиту. Не огорчайтесь, все утрясется. Ведь оппоненты солидные, отзывы специалистов хорошие. Наметим новый срок защиты". В заново назначенное время собрались оппоненты и "болельщики". Председательствует медиевист проф. А. А. Фортунатов. Моя защита идет второй. Каково же было всеобщее удивление, когда после окончания первой защиты председатель вдруг сказал: "Наше время истекло. Диссертацию Закс отложим на следующий раз". Обиженных оппонентов Фортунатов пригласил к себе в кабинет, где и сказал им: "Вы можете обвинить меня в трусости. Не могу возражать. Но предпочитаю обвинение в трусости, чем в отсутствии политической бдительности". "Придется, - сказал мне Бенюх, - отложить защиту опять. Теперь уже на конец года. Пусть только оппоненты подтвердят свои отзывы".

Дружинин лично дал мне в руки отзыв, а за вторым отзывом я отправилась к Гарданову. Но он отказался вторично подписать его: "Ситуация изменилась, я боюсь и подписывать не буду". "Почему же Вы не сказали мне раньше? Я бы нашла другого, более храброго оппонента". "Это потому, что я к Вам хорошо отношусь и не хочу, чтобы у Вас были неприятности. Не советую Вам добиваться сейчас защиты". "Но ведь я работала над диссертацией столько лет!" Тогда он подошел к шкафу, отдернул занавеску и показал ряд аккуратно переплетенных томов: "Вот это мои незащищенные док-

стр. 164

торские диссертации. Вот труд по истории народов Западного Кавказа. Но их представители после Кавказской войны эмигрировали в Турцию, а об этом не следует говорить; вот работа "Обычное право кабардинцев". Но мои уважаемые коллеги из Кабарды считают, что кабардинцы в своем развитии давно уже перешли границы феодальных отношений, так что разговор о дофеодальном обычном праве их принижает. Не буду продолжать". Я промолчала и ушла. Защита так и не состоялась.

Терпение Бенюха истощилось, и он предложил мне отдать диссертацию в "более престижное учреждение" - на Исторический факультет Московского университета. Я отнесла злополучную диссертацию в деканат Истфака, к проф. С. П. Толстову. Он был удивлен: МГПИ, высшее учебное заведение, и вдруг некомпетентно для защиты кандидатской диссертации? Пусть дадут письменную справку... Опять пошла к Бенюху. Тот дал требуемое. "Хорошо, - сказал Толстов, - поставим работу на обсуждение кафедры истории СССР. Вам о результате сообщим". Однако и не пригласили, и не сообщили. На обсуждении присутствовал один из моих "болельщиков", который был настроен оптимистически и считал, что отступать мне не следует. Но после заседания кафедры он пришел не то чтобы взволнованный, а скорее потрясенный, и сказал: "Очевидно, придется взяться за новую тему".

Что же произошло на заседании кафедры? Председательствовал проф. А. Л. Сидоров. Человек он был умный и знающий, но в разные периоды жизни способный на многое. На Истфаке МГУ он возглавил в 1949 г. кампанию "борьбы с космополитизмом", изгоняя с Истфака преподавателей, а порою и студентов отнюдь не по деловым признакам. Среди присутствовавших на заседании был, в частности, С. К. Бушуев, автор книги "Борьба горцев за независимость под руководством Шамиля" (М. - Л. 1939). В книге был опубликован большой материал, собранный силами студентов, причем имела место некоторая идеализация этого движения. Бушуев был одиозной фигурой. Такой сверхвежливый и тактичный интеллигент, как Н. М. Дружинин, в узком кругу лиц называл его "бандитом от науки". Но на заседании присутствовали и весьма достойные люди.

Первым выступил Бушуев. Он сказал, что обсуждение и защита диссертации не имеют смысла, поскольку все, что известно о движении Шамиля, уже сказано в его книге, и ничего нового в работе просто быть не может, хотя он работу и не читал. Другие тоже говорили, что по политическим соображениям, учитывая поведение чеченцев во время Великой Отечественной войны, вредность ислама как религии и пр., ставить диссертацию на защиту нельзя. Сидоров одобрительно кивал головой. Но вот взяла слово проф. Э. Б. Генкина. "Что мы обсуждаем, - сказала она, - публицистическую статью для сегодняшнего номера газеты или научный труд? Мы должны сказать, проявил ли автор достаточную эрудицию в избранной им теме, способен ли он к исследовательской работе, сказал ли он что-либо новое в науке, а не то, как вели себя чеченцы сегодня. Речь идет о том, что было 100 лет тому назад". Послышались одобрительные возгласы. Сидоров принял решение: "Вопрос сложный, но разве можно обсуждать работу и делать выводы без автора? Кто за то, чтобы перенести заседание кафедры и пригласить на него автора?" Все проголосовали "за", причем было ясно, что такое заседание никогда не состоится. И вскоре мне предложили "на время" забрать с Истфака свою работу.

Случайно я встретила акад. И. И. Минца, трудившегося тогда на Истфаке МГУ. Он остановил меня и сказал: "Давайте побеседуем". Мы долго ходили по переулкам вокруг здания Института истории, помещавшегося тогда на Волхонке. Он говорил: "При обсуждении я подметил настроение многих членов кафедры. Они проголосуют против, хотя бы из страха перед Бушуевым, который способен на все. Лучше иметь незащищенную диссертацию, чем провалившуюся". Была я и у Е. Н. Городецкого, который работал в Отделе науки ЦК ВКП(б). Он прочел мою работу, одобрительно отозвался о ней, но все же сказал, что по ряду причин не советует мне ставить ее сейчас на защиту. Третья беседа состоялась по инициативе проф. М. Н. Тихомирова, который являлся заведующим Отделом рукописей ГИМ. "И зачем Вы придумали такую тему? - сказал он укоризненно. - Разве Вы не знаете, что спокойно можно заниматься теперь только XVI, XVII, в крайнем случае XVIII веком? А тут еще припутывается национальный вопрос! Не советую пытаться защищать эту работу. Возьмите другую тему. Обещаю Вам: Вашу новую работу поставлю на защиту в Институте истории АН СССР вне всякой очереди и сам буду оппонентом!". Я искренне поблагодарила ученого, но подумала так: все равно буду пытаться защитить свою работу, ведь никто не возразил против моей концепции, против содержания диссертации.

Диссертация долго лежала без движения. Но вот звонит Н. М. Дружинин, заботившийся обо мне, и сообщает, что проф. А. М. Панкратова, заведующая кафедрой в Государственном педагогическом институте им. В. И. Ленина, согласна поставить мою диссертацию на защиту. Анна Михайловна была поистине светлой личностью, честность и принципиальность проявлялись во всей ее деятельности. Она очень много помогала молодым историкам, всегда была готова бороться за справедливость. Я передала ей свою работу, и вскоре она сообщила, что согласна быть вторым оппонентом.

Вот опять дано объявление в "Вечернюю Москву". Опять назначен день за-

стр. 165

щиты. Тем не менее сердце мое неспокойно... Прихожу за полчаса до начала заседания Ученого совета. Секретарь смотрит на меня удивленно и сочувственно: "Разве Вы не знаете, что защита не состоится, так как заболел Дружинин?" Тут я действительно испугалась. Если Дружинин заболел и не дал мне знать, значит, болезнь очень серьезная. Как узнать о его здоровье (телефона у него тогда не было)? Ведь на другой день после защиты он должен был уехать в Сочи... И вдруг появляется Дружинин. Все, кто там был, остолбенели. "Мы позвонили в Институт истории, - пролепетал секретарь, - и нам сказали, что Вы сегодня не вышли на работу, так что мы решили, что Вы больны". Никогда прежде я не видела спокойного и выдержанного Николая Михайловича в таком состоянии. Кровь бросилась ему в лицо, он стукнул кулаком по столу и отпустил несколько нелестных слов в адрес руководства пединститута. Но где же Панкратова? "Мы ей сообщили, что защита не состоится. Но вы не беспокойтесь. Поезжайте в Сочи, мы зачитаем ваш отзыв, это разрешается". "Почему же вы не могли это сделать сегодня?" - возразил Дружинин. И твердо заявил: "До защиты этой диссертации я никуда не поеду. Назначьте сейчас же новый срок!"

Вечером мне позвонила Панкратова и сказала, что она лично будет следить за ходом подготовки диссертации к защите. Через пару дней - звонок: "Представьте себе, мне сообщили, что "Вечерняя Москва" в течение месяца не будет принимать объявлений о защите диссертаций. Но я пошла в Высшую аттестационную комиссию и узнала, что при переносе защиты второго объявления уже не требуется". Был назначен новый срок защиты. Членов Ученого совета пригласили на определенный час. Это было в конце 1946 года. Однако накануне дня защиты звонит мне знакомая преподавательница пединститута и сообщает, что на объявлении о защите указано начало заседания Ученого совета в 13 час, а не в 14, как было ранее предусмотрено. Как бы не случилось недоразумения!

Я срочно звоню Панкратовой, разыскиваю Дружинина, оповещаю гимовцев. И вот в 13 час. все в сборе. Председатель пытается поставить в начале заседания доклад о международном положении, но встречает отпор оппонентов и "болельщиков". Защита прошла благополучно. Единственный "каверзный" вопрос, заданный мне: почему мало в тексте ссылок и указаний на иностранную литературу? Здесь следует заметить, что в 1946- 1947 гг. обязательно еще требовались такие ссылки, хотя через три года подобные ссылки в работе по истории СССР считались уже чуть ли не криминалом - "преклонение перед Западом!". Члены Ученого совета, за исключением одного, проголосовали "за". Теперь надо было опубликовать диссертацию.

Между тем в 1947 г. состоялась большая открытая дискуссия по вопросу о Шамиле¹ . Столкнулись разные точки зрения, преобладала же та, которая характеризовала не мнимую борьбу кавказских горцев против русского народа, а их борьбу с национальным гнетом, свойственным царизму. Мне пришлось выступить на этой дискуссии и подтвердить свою концепцию. Стенограмма дискуссии была подготовлена к печати.

Н. М. Дружинин тогда же предложил мне написать статью для "Вопросов истории", что я и сделала. Увы, спустя несколько месяцев, уже в 1948 г., я получила статью назад с извещением об отказе в ее публикации. Это был экземпляр, на котором рецензенты оставили свои резолюции. Приведу их по порядку: "Работа интересная, следует печатать"; "Работа интересная, но затрагивает частную проблему. Печатать следует, но в разделе "Сообщения"; "Работа интересная, но в связи с партийным постановлением об опере В. Мурадели "Великая дружба" печатать не следует". Имелось в виду постановление 1948 г., в котором осуждалась опера В. И. Мурадели, поскольку в ней не были, в частности, заклеймены чеченцы и ингуши как "помеха дружбе народов" (28 мая 1958 г. это постановление было признано неправильным). Так завершилась первая попытка публикации основных результатов моей работы.

Защита же состоялась вовремя: она проскочила через ту щелочку месяцев, когда еще можно было написать о Шамиле. Однако вскоре ситуация резко изменилась. В мае 1950 г. вышло печально известное постановление о лишении Сталинской премии азербайджанского историка Г. Гусейнова за "извращение характера движения Шамиля, идеализацию мюридизма, буржуазно- идеалистические колебания" и т. п. Известны и трагические последствия этого постановления: автор серьезного научного труда, не только лишенный премии, но и подвергнутый официальному остракизму, не выдержал этих испытаний и покончил с собой. А в развитие постановления в срочном порядке была издана осенью 1950 г. брошюра бериевского прислужника М. Д. Багирова, характеризовавшего Шамиля как ставленника английского империализма. К его "концепции" тут же присоединился развернувшийся на 180° Бушуев. Была поставлена преграда каким бы то ни было иным публикациям на эту тему. Публикацию стенограммы дискуссии запретили, мою работу временно изъяли из картотеки диссертаций в Государственной библиотеке им. В. И. Ленина.

В брошюре Багирова, в частности, говорилось: "Как в свете всего сказанного понять позиции ответственных работников Института истории Академии наук

¹ См.: Закс А. Дискуссия о движении Шамиля. - Вопросы истории, 1947, N 11.

стр. 166

СССР - тт. Дружинина, Панкратовой, Нечкиной, Заходера, Закс и других, идеализирующих мюридизм, извращающих историческую истину?" (Лестно же мне было попасть в такую компанию!) Одновременно я получила выписку из протокола заседания Президиума АН СССР примерно такого же содержания. Друзья говорили, шутя: "А не пойти ли тебе за зарплатой в Академию наук, поскольку ты причислена к ее руководящим сотрудникам?" Шутки шутками, но ГИМ должен был как-то реагировать на случившееся: ведь я была членом его Ученого совета. И вот на специальном заседании (кажется, это было открытое партийное собрание, на которое был приглашен проф. П. А. Зайончковский) был поставлен мой доклад, в котором я должна была "каяться" в своих грехах. Я же была настолько уверена в правильности своей концепции, весьма далекой от идеализации Шамиля, что спокойно изложила ее. Секретарь парторганизации ГИМ Е. К. Касимовцева одобрительно кивала головой.

А итоги заседания подвел Зайончковский. Он сказал: "Все-таки от своей концепции А. Б. Закс не отказалась, не разоблачила своих ошибок. Очень жаль". Легкое "ох" пронеслось по аудитории, потом наступило молчание. Зайончковский попрощался с директором музея А. С. Карповой и ушел. Все молча разошлись. Кто-то мне шепнул: "Не беспокойтесь. Эта резолюция у него заготовлена заранее, на все случаи жизни". Действительно, никакого хода этому "делу" Зайончковский не дал, и я осталась кандидатом исторических наук. Однако продолжать работу по избранной мною тематике оказалось уже невозможно.

Прошло несколько лет. После XX съезда КПСС ситуация на историческом фронте изменилась. Ликвидировались последствия культа личности. Восстанавливались в правах изгнанные со своей земли народы Северо- Восточного Кавказа. В 1958 г. состоялись большие открытые дискуссии о борьбе горцев под руководством Шамиля (в октябре - в Махачкале, в ноябре - в Москве). "Багировские" измышления были разоблачены. Акад. А. М. Панкратова, являвшаяся тогда редактором журнала "Вопросы истории", предложила мне поместить статью по теме диссертации, но с более широким освещением всего хода Кавказской войны, что я и сделала. Статья прошла все стадии подготовки, и я подписала ее верстку. Но времена опять менялись. Начавшаяся после XX съезда КПСС "оттепель" отступала; платформа журнала "Вопросы истории", пытавшегося с позиций XX съезда партии правдиво освещать ход истории, была подвергнута резкой критике. В редакцию журнала была направлена комиссия ЦК КПСС. Итоги ее работы публиковались в передовой статье мартовского номера журнала за 1957 год. Там редакция журнала и отдельные авторы обвинялись в "буржуазном объективизме", "гнилом либерализме", идеализации мелкобуржуазных партий, отступлении от партийности и классового подхода в оценке исторических событий. Важнейшей же ошибкой редакции, как говорилось в передовой статье, является искажение роли И. В. Сталина, который был "выдающимся марксистом-ленинцем", несмотря на отдельные свои ошибки.

Редколлегия журнала была распущена. Панкратова - член ЦК КПСС - осталась на своем посту, но направление журналу давала теперь новая редколлегия, взгляды которой не совпадали со взглядами главного редактора. Судьба Панкратовой оказалась трагической. В феврале 1957 г. торжественно был отпразднован ее 60-летний юбилей, а в мае, несмотря на ее болезнь, ее вызвали из санатория в ЦК КПСС, очень резко с ней разговаривал": инкриминируя даже отход от партийной точки зрения. Анна Михайловна почувствовала себя плохо, а через несколько дней скончалась.

Вскоре мне позвонили из журнала "Вопросы истории) и сказали, что подготовленный ранее номер рассыпан и моя статья изъята, поскольку ее "концепция теперь нас не устраивает", а вместо моей работы пойдет статья Бушуева. Так окончилась для меня очередная попытка публикации на тему моей диссертации. Таких попыток было еще две. В 1964 г. по предложению Н. М. Дружинина я вновь подготовила на эту тему статью, теперь уже для журнала "История СССР". Получила вежливым отказ: "Ваша статья касается вопроса, в принципе разрешенного советской историографией последних лет". Наконец, уже в 70-е годы из Чечено-Ингушского филиала АН СССР и республиканского краеведческого музея я получила предложение прислать статью на тему моей диссертации. И эта статья прошла все стадии обсуждения, получив хорошие отзывы, но на последнем этапе была изъята из сборника, равно как и статья литературоведа А. М. Пикмана об отношении русских писателей к Кавказской войне, к освободительной борьбе горцев.

Добавлю, что ценные фонды ГИМ, в том числе его Отдела письменных источников, касающиеся этой тематики, все еще лежат без движения.

А. Б. Закс, кандидат исторических наук, консультант Государственного Исторического музея