Герман Садулаев - один из наиболее ярких представителей прозаиков "поколения тридцатилетних". Он родился в 1973 году в селе Шали (Чечено-Ингушская АССР), в семье чеченца и казачки. Окончил юридический факультет Ленинградского университета.

Прогремев в 2006 году книгой "Я - чеченец!", состоящей из повестей и рассказов о чеченских войнах, обратился затем к офисной прозе. Роман Садулаева "Таблетка" вошел в шорт-листы премий "Русский Букер" и "Национальный бестселлер". В 2009 году опубликованы роман "AD", признанный журналом "GQ" книгой месяца, и сборник рассказов "Бич Божий".

- Герман, вы, писатель безусловно серьезный, в последнее время работаете в "несерьезном" жанре офисного романа. Что это: попытка доказать, что низких тем в литературе нет, сатира, "рыночный" прием?

- Прежде всего, мне самому было очень интересно писать и "Таблетку", и "AD". Офисная жизнь - это вовсе не крайний модерн, не знак постиндустриального общества, как думают. Это возрождение самой дикой архаики. Жёсткая иерархия авторитетов, тотальный контроль в повседневности, как в первобытном племени. И неизбежная для каждого тоталитарного сообщества, привязанная к календарному циклу разрядка - настоящие языческие оргии, известные как "корпоративы". Полная иррациональность деятельности. Богатейший материал для современного готического романа!

- Какие авторы, произведения мировой литературы важны для вас как писателя?

- Древние и средневековые мифы, эпос, философия (особенно индийские). Думаю, это заметно по моим текстам. Артур Шопенгауэр. Хорхе Луис Борхес. Это, можно сказать, сознательные ориентиры.

- Следите ли вы за современным литературным процессом? Кто из современных писателей вам интересен?

- Конечно, слежу! Мне интересно всё, что пишут мои друзья: Захар Прилепин, Михаил Елизаров, Андрей Аствацатуров, Дмитрий Орехов, Ирина Мамаева, Валерий Айрапетян, Евгения Доброва. Наши великие современники: Юрий Мамлеев, Владимир Сорокин, Виктор Пелевин, Леонид Юзефович. В современной иностранной литературе тоже очень много интересных авторов: Мишель Уэльбек, Дуглас Коупленд, Ирвин Уэлш, Терри Пратчетт, как ни странно.

- Как вы считаете, важны ли многочисленные литературные премии? Если да, то для чего?

- Пусть будет много премий, хороших и разных! Конечно, в премиальном про-

цессе есть свои условности и свои недостатки. Но это лучше, чем если бы его вообще не было. Или если бы была одна иерархически выстроенная система премий и титулов. Многообразие - признак жизни! Только мёртвое стремится к полной унификации.

Премии помогают продвижению новых авторов и произведений. Повышают общественный статус литературы. Да и деньги, поверьте, нужны! Писатель тоже хочет кушать. И у писателя бывает семья.

- Что, на ваш взгляд, должно быть в современном романе, чтобы он стал, если не успешным, то, по крайней мере, замеченным?

- Знал бы прикуп - жил бы в Сочи! Я не знаю. Я пишу так, чтобы было интересно мне самому. Не знаю, как нужно писать, чтобы было интересно очень многим людям. Очень многие - они совсем не такие, как я.

- Очевидно, что положение библиотек сегодня непростое. Как вы считаете, есть ли у них шанс снова упрочить свои позиции, или роль их как культурных центров меркнет перед Интернетом?

- В библиотеках должны быть книги. Много книг. Пока люди читают книги - они будут ходить в библиотеки. Сейчас библиотеки стараются превратить в ультрасовременные мультимедийные информационные центры. Чаще всего такое преобразование заключается в том, что в библиотеку ставят компьютеры и подключают их к Интернету. Ну и что? Люди будут сидеть в социальных сетях или смотреть видеоклипы. Зачем это нужно? Для фильмов есть кинотеатры, в чатах можно посидеть на работе или дома. Библиотеки должны сохранить свою уникальную атмосферу храма словесности. Тогда они выживут. Иначе растворятся в общем гипер-информационном потоке.

- Следите ли вы за литературной критикой? Есть ли критики, мнению которых вы доверяете?

- Слежу не так внимательно, как за самой литературой. Критика по отношению к литературе вторична по определению. По-настоящему меня интересует мнение очень немногих людей: моих друзей, издателей, старших товарищей. Моего отца. И жены. Мнение прочих критиков, даже самых профессиональных, на самом деле гораздо менее важно, чем они сами думают. Но бывает забавно поспорить.

- Вы были в российской делегации на книжной выставке в Финляндии. Что там происходило? Есть ли интерес к русской литературе?

- В Финляндии всё хорошо. Среднестатистический финн только в библиотеках берёт за год 23 книги! А ведь ещё покупает. Ярмарка была полна народу, не протолкнуться. На русскую литературу спрос есть, и на классику, и на современных авторов. Не сказать, что спрос сумасшедший, но интерес присутствует. Многое будет зависеть от системы переводов.

- Вы написали для учебника по литературе очерк о Есенине. Почему именно о нем?

- Это такой "альтернативный" учебник по русской литературе для школьников. Современные писатели составляли статьи об авторах, входящих в школьную программу. Мне предложили написать про Есенина, и я согласился. В юности Сергей Есенин был одним из моих любимых поэтов. Работая над статьёй, я открывал для себя Есенина заново: его биографию, поэмы, прозу.

- Что пишете сейчас? Это снова будет жанровый эксперимент?

- В журнале "Знамя" готовится к публикации мой новый роман. В нём нет ничего от офисной прозы. Он ближе к первой моей книге, "Я - чеченец!". И то, что я сейчас пишу, оно в этом же, социальном и реалистическом ключе. Но это не значит, что с городскими фантасмагориями покончено. Я чувствую,

что Павлик Катаев жив. И он появится на страницах новой книги. Возможно, в качестве второстепенного персонажа - точно так, как Максимус Семипятницкий, главный герой "Таблетки", прижился на вторых ролях в романе "AD". Такие одновременно развитие и преемственность, сериальность.

По поводу жанра пока ничего не могу сказать. Я уже экспериментировал с конспирологическим сюжетом, с детективом, с готикой. Так что новая книга может быть тихим психологическим хоррором. Или экшн-триллером. А всего лучше - сентиментальным лиричным произведением. И, конечно, это будет не чистый жанр, а некая условная конструкция, которая наполнится чем Бог пошлёт. Писать строго в жанре я не умею. Я вообще не умею писать и каждый раз, заканчивая книгу, удивляюсь: как у меня хоть что-то и хоть как-то получилось?

Беседовала Татьяна Соловьева

Виктор Калкин понимал, что все это должно случиться. Скоро.

Проезжая на автомобиле по улицам города, особенно ночью, когда все вокруг выглядит празднично - светящиеся рекламы, витрины магазинов, гирлянды на домах и деревьях, - Калкин испытывал странное ощущение. Зыбкости, марева. Как в знойный полдень, когда воздух струится и колеблет образы. Однажды с ним уже было такое.

Много лет назад. Проходя мимо деревянного дома в пригороде, он рассеянно посмотрел. И дом вдруг дрогнул, закачался, потерял четкость, расплылся по горизонталям. Калкин сморгнул, и наваждение исчезло.

Утром на месте строения, в грудах обгорелых бревен и золы, залитых пеной, суетились запоздалые пожарные. Калкин тогда сказал себе, что у обреченных вещей прежде их физической гибели разрушается образ, матрица, по которой налеплены молекулы вещества. Иногда можно случайно подсмотреть, как колышется образ: так проявляются предвестники скорого распада. И еще так можно понять о близкой смерти человека. Или самого себя. Если начинаешь замечать дыры в своей собственной тени или встаешь перед зеркалом, а отражение появляется не сразу. И подрагивает, как если бы амальгама была водой, потревоженной слабым ветром.

Этот город уже не отбрасывал вовсе никакой тени и не отражался ни в одном из зеркал. Все зашло слишком далеко. Непоправимо.

И, чем быстрее вырастали комплексы новых торговых центров. Перестраивались целые кварталы, чем активнее и суетливее были все эти люди, зарабатывавшие и тратившие с каждым днем все больше и больше денег, чем увереннее звучали по радио, телевидению и с первых полос газет провозглашения новых успехов и новых достижений, заклинания о стабильности, тем сильнее Калкин утверждался в своем предчувствии. Иногда он шептал: "Господи, даже я не думал, что все будет так плохо и так быстро".

"Survivor"