© Карты и картежники. СПб.: "Пушкинский фонд", 1998

ОПЛЫВАЮЩИЕ СВЕЧИ. ЗЕЛЕНОЕ сукно. Карты, драгоценности, жетоны. Безумные взгляды игроков, дрожащие руки, бесстрастные голоса крупье - вот оно, пристанище страстей и порока. Во всяком случае именно так рисовалось это место миллионам советских граждан, к которым карты, это наследие буржуазного мира, как и все предметы культа, перешли в виде несколько убогом: преферансик на пляже или в номере, очко или дурак в школьном туалете. Теперь и у нас есть казино: посетители с бритыми затылками, стриптизы a la carte и "обмен валюты по самому лучшему курсу". Как это было на самом деле, здесь не узнаешь. Лучший подарок, как известно, книга. Лучший справочник по истории игры в России - тоже она: "Карты и картежники" Георгия Парчевского, вышедшая в серии "Былой Петербург - Панорама столичной жизни".

Поразив нас блестящими и заманчивыми "Пирами" и "Дуэлянтами", издательство занялось предметом не менее увлекательным - картами. В России карточные игры были запрещены практически с момента их появления в XVII веке. Уложение царя Алексея Михайловича 1649 года ставило карты в один ряд с грабежом и убийствами: "А которые воры ... карты и зернью играют... ходя по улицам людей режут и грабят... то тем ворам чинить указ тот же, как писано выше о татех". Между прочим, выше о татех было писано: "тюрьма с отписанием на государя" имущества, а перед оной процедурой другие, не менее прискорбные - кнут, "урезание" ушей, пальцев, рук, - вплоть до смертной казни. Каждый следующий царь почитал за долг внести свою лепту в дело "урезания" желающих перекинуться в картишки. Анна Иоанновна запретила играть на деньги и деревни. Елизавета же в конце своего правления издала следующий занятный указец: "Во всякие азартные в карты, то есть в фаро, в квинтич и тем подобные... игры на деньги и вещи никому и нигде (исключая во дворцах Ея Императорского Величества апартаменты) ни под каким видом и предлогом не играть; а только позволяется употреблять игры в знатных дворянских домах, только ж не на большие, но на самые малые суммы денег, не для выигрышу, но единственно для препровождения времени..." Тому, кто ослушается и изобличен будет, ноздри уже не рвали, но имущество отбирали. Хотя та же Елизавета в карты играть любила. Даже ненавистной Катьке (в смысле Екатерине Великой), которую держала в строгости, назначала отдельные немалые суммы для игры в карты. А при Екатерине Потемкин ответы на письма поручал мелким чиновникам с припиской: "Писать некогда - играю в карты". Спрос на карты рос: за 1777 - 1778 годы мастерская при Петербургском Воспитательном доме выпустила двадцать пять тысяч дюжин (300 тыс.) колод. И к началу XIX века в России уже не было ни одного дворянского дома, где бы не играли в карты.

Однако "Карты и картежники" - не просто история развития карточной игры в России с сухим подсчетом того, сколько, когда, кто и где. Все это подается лишь как закуска к главному блюду. А главное - объяснение того, почему русские дворяне, а вслед за ними и разночинцы, играли в карты с такой страстью и размахом, похожими более на истерию, чем на развлечение. Истерию, длившуюся сто лет. Причину автор видит в психоэмоциональном состоянии нации. В период сильных государственных зажимов, как, например, после восстания декабристов, карты оставались единственной отдушиной, которую могло себе позволить свободное российское дворянство. И именно поэтому правители видели в карточной игре недорогой способ выпустить пар - лучше пара-тройка милионных проигрышей и разоренных семейств, чем повторение двадцать пятого декабря.

В "Картежниках" четыре части, из которых последняя - отрывки из карточной прозы, а три остальные - история игры и классификация игроков, письма и мемуары, занимательные истории о проигрышах (некоторые ухитрялись проигрывать даже дочерей) и игроках, шулерах и шандалах, которыми их били, даже хроника карточных игр Александра Сергеевича.

Пестрые рассказы Парчевского содержат массу ценной информации и для начинающих картежников, и для давних любителей распечатать колоду. И хотя изложена она порой суховато, содержание с лихвой компенсирует некоторую недостаточность формы.