("NUOVA RIVISTA STORICA" 1928, ff I, II, III, IV, V - VI).

Как приходилось уже говорить, несмотря на ничтожное количество полу чаемых у нас итальянских исторических журналов, достаточно русскому читателю внимательно присмотреться к содержанию "Нового исторического обозрения", издаваемого проф. Доррадо Барбагалло, чтобы перед ним ярко обрисовалась характерная продукция итальянской исторической науки под пятой фашистской диктатуры.

Первое место среди вопросов, изучаемых историками, занимает, конечно, эпоха развития "итальянского духа", "итальянизма" ("italianita), история объединения Италии. И тут характерны дебаты, поднятые около вопроса, кто более всего способствовал рождению этого "итальянского духа", кто был наилучшим итальянским патриотом. Уже с 1926 г. тянется горячий спор между Антонио Монти и Боллеа. Последний упрекает ломбардцев в том, что они виновны в провале итальянской революции 1848 г., ибо вяло и слабо отозвались на призыв Kapia Альберта. Теперь Этторе Рота в статье "Об участии ломбардцев в войне 1848 г.: проблема добровольчества" (Ettore Rota. Del contributo dei Lombardi alla guerra del 1848: il problema del volontarisme, "N. R. S.", f. I) на основании документов и солидной литературы пытается ликвидировать эту распрю, доказывая, что вина лежит на самом пьемонтском правительстве, которое боялось республиканских тенденций ломбардских волонтеров, боялось и вообще народного движения; вскрываются попутно и другие причины подавления итальянской революции - ошибочные и неумелые тактика и стратегия пьемонтского дворянства, захватившего гегемонию в борьбе с Австрией.

Витторио Адами в своей статье "О французской интервенции в Италии в 1848 г." (Vittorio Adami, Dell'intervento francese in Italia nel 1848;f. 2) по новым документам освещает темные страницы истории отношений между временным правительством второй французской республики, с одной стороны, Карлом Альбертом Сардинским и временным правительством Милана, с другой стороны. Попытка французской буржуазии (Ламартин) вмешаться в австро- итальянскую войну и выступить на защиту итальянской революции сперва была отклонена и сардинским дворянством и ломбардской буржуазией, которые боялись получить вместо старого австрийского ига новое французское, впоследствии же, когда итальянцы домогались сами интервенции французской буржуазии, вожди ее (Э. Кавеньяк, Бастид и др.) заняли осторожную и выжидательную позицию, опасаясь и внешних осложнений и внутренних, ввиду резко определившегося враждебного отношения к французскому временному правительству французского пролетариата. Если факты, излагаемые Рота и Адами, дают нам, таким образом, полную возможность интерпретировать их с точки зрения истории классовой борьбы, то вовсе никчемной представляется громоздкая и растянутая статья Доменико Петрини (Domenico Petrini. Tra ilegitimisti, dell'800 - negli ultimi anni del Principe Canosa, "N. R. S.", f. V - VI). Тягуче и словоохотливо описывает он малоинтересные личные переживания и дружеские отношения итальянских реакционеров 20-х и 30-х годов XIX века.

Много интересного материала мог бы дать Феррари в своей статье "Факты и образы третьей Италии: трансформизм - 1881 - 92". (Aldo Ferrari. Fatti e figure della terza Italia. II Transformismo - 1881 - 92; f. IV), но он ограничивается лишь внешней стороной политической истории эпохи буржуазных министерств Депретиса, Франческо Криспи и маркиза ди Рудини; экономическому развитию Италии уделено в буквальном смысле 12 строчек, рабочему вопросу - 2 беглых странички из 27, зато столько же католическому социализму!

Приличную сводку обширного материала по истории реформы школьного и университетского образования в Италии после ликвидации ордена иезуитов дает Бальдо Перони (Baldo Peroni. La politica scolasticadei principi riformatori in Italia, f. III). Автор ограничивается, правда, одной идеологической стороной, но зато дает весьма ценную библиографию этого мало исследованного вопроса политики просвещенною абсолютизма в Италии -6 страниц мелкого, убористою текста.

Вообще итальянский историк чувствует себя тем более свободным, чем больше удаляется вглубь от современности.

Так, Джузеппина Сасси со вкусом подробно рассказывает о шантажисте-гуманисте Пьетро Аретино, ловко вымогавшем денежки у знатных современников, держа их под

страхом гнусной инвективы (Giuseppina Sassi, Figure e figuri del Cinquecento: Pietro Aretino, Vittoria Colonna e il marchese del Vasto, f. V - VI).

Франческо Ландонья повествует о том, как в XIV веке при поддержке лукканской буржуазии король-авантюрист Иоанн Чешский с сыном едва не успели достигнуть объединения ряда городских республик Северной Италии в единое сильное государство (Francesco Landogna. Giovanni di Boemia e Carlo IV di Lussembtirgo,f. I). Но ни экономика эпохи, ни международная конъюнктура нимало не вскрыты. Автор довольствуется пересказом фактов, хотя в его распоряжении имеется богатая литература и новооткрытые документы (они приложены к статье и дают солидный материал для исторического анализа). Тем же повествовательным характером отличается и статья Карло Ростан "Христианство четвертого века: первое обращение к светской власти") (Carlo Rostan. II Cristianesimo nel IV secolo: il primo appelo al braccio secolare, f. IV). На основании работ немецких историков церкви автор дает общую картину религиозных течений в римском обществе IV века, не вносящую ничего нового, и затем излагает подробно содержание сочинений христианского апологета Фирмика Матерна, его своеобразную критику римского политеизма и призыв к выступ пению государственной власти против политеистических культов.

Сам редактор Коррадо Барбагалло, естественно, является деятельнейшим сотрудником журнала. Его перу принадлежит начало статьи "Античное и современное хозяйство" (Corrado Barbagallo. Economia antica e moderna, f. V - VI). Он подвергает ревизии и критике взгляды Карла Бюхера на экономическое развитие древнего мира, попутно делая враждебные выпады против авторов Коммунистического манифеста. Несмотря на эрудицию Барбагалло и большой полемический задор, он мало вносит нового сравнительно с Эдуардом Мейером. Для окончательной критики его суждений подождем окончания статьи.

Особое место занимает статья по исторической методологии. Марио Гови пытается раскрыть "объект и задачу истории" (Mario Govi, L'oggetto e il compito della storia, f. III). Шаблонно- академическая точка зрения автора, представителя старой буржуазной теории прогресса, не представляет ничего нового. Даже литература предмета недостаточно использована. К марксистской интерпретации истории, вполне понятно, отношение враждебное.

Столь же избитые положения об интуиции при историческом анализе, о значении гипотезы при реконструкции исторических фактов повторяет Джовашш Патрони в фельетонной статейке "Наблюдение и фантазия в естественных и моральных науках" (Giovanni Patroni, Osservazione e fantasia nelle scienze naturali e morali, f. III). Автор не ушел далее книги Бернгейма и работы Тэна "О Тите Ливии".

Как ни пусты эти статьи, они все же произвели некоторое движение в итальянском академическом мирке. Так, проф. А. Киапелли возражает против безграничной веры в прогресс и естественную эволюцию (A. Chiappelli, N progresse nella storia; f. V - VI); Ф. д'Антонио утверждает, что история есть искусство (Ferdinande d'Antonio, La storia e scienza, f. V - V).

Но самой показательной для диагноза состояния итальянской исторической мысли является, конечно, статья покойного генерала Филарети "Идеалы и интересы во время французской революции" (Generale Filareti, Idealita e interressi nella Rivoluzione Francese, f. V - VI). Заклятый реакционер генерал-историк доказывает, что французская революция уклонилась от нормального развития и пошла по ложной дороге после 1791 г. Идеология революции, по его мнению, складывается из негативных и позитивных сил; представителями первых были Вольтер и энциклопедисты, вторых - Руссо и пионеры его направления, Ламеттри, Гельвеции, Гольбах, Мабли. Статья преисполнена и фактических ошибок, и диких противоречий. Критикуя идеи Руссо, автор в то же

время полагает, что симпатичный ему первый период революции осуществил программу-Руссо (!!) и в то же время идеи и общественный порядок, намеченные уже мыслителями итальянского возрождения. Филарети смутно представляет себе существование какой-то связи между идеологией и интересами, но последние он мыслит лишь как погоню за властью для достижения личных целей. Народ, по его мнению, способен лишь разрушать и непреложно или склоняется к анархии, или подчиняется своекорыстным "вожакам". Вообще нация управляется кучкой высших людей, создающих ценности. Громадное же большинство, хотя и ученых и образованных людей, - стадо. Но теории - лишь пустая видимость, основа-борьба партий за власть.

Дальше в этой злобной фашистской белиберде, невидимому, итти некуда. Но безграмотный фашист продолжает поучать своих слушателей (статья представляет вступительную лекцию генерала-фашиста в одном римском высшем учебном заведении), что последний период революции -"бестиальный", а термидор порожден смелостью низости и отчаяния и представляет ((Восстание инстинкта социального самосохранения". Закон гражданского общества - солидарность существ ("la solidarita tra gli esserb). Робеспьер погиб, потому что покусился на этот закон.

Таков образчик работ фашистских историков, выдвигаемых Бенито Муссолини на кафедры истории, - смесь невежества, тупоумия и развязности.

Думается, что редактор поместил эту образцовую ерунду "по причинам дипломатическими, испугавшись сам последствий своей статьи о кризисе исторической науки в Италии (см. дальше), но, по прочтении этой образцовой фашистской галиматьи, ему стало конфузно, и он снабдил статью некоим послесловием, в котором робко выражает свое методологическое несогласие с некоторыми взглядами "почтенного" автора.

Естественно, что внимание итальянских историков, страха ради властей предержащих, переносится в область обзоров и рецензий. Но здесь благодарную тему представляют рассуждения о происхождении наименования гор. Милана (A. Colombo, A proposito delie origine del nome di Milano, ff. V - VI) или рьяная защита исконности "итальянского духа" на Адидже (Aldo Ferrari. La penetrazione tedesca nell'alto Adige, f. IV), или скрупулезные филологические разыскания в области легенды о святом Иосифе Аримафейском и святом Граале (Gn. Revel. Una folia di leggenda medievale. Giuseppe del Arimateo: San Oral, f. IV). Сравнительно большей содержательностью отличаются обзоры литературы по мировой войне: хотя авторы их и не высказывают оригинальных взглядов, но, по крайней мере, знакомят с содержанием выходящих трудов. Так, A. Toppe (A. Torre) излагает содержание XI тома британского издания документов о происхождении войны (f. 1). Он же ("Le origini delia guerra mondiale", f. IV) сжато, но толково излагает основные тезисы книги американского историка Барнеса о происхождении войны ("если Германия сделала войну возможной, Россия и Франция сделали ее неизбежной", - H. Barnes. The genesis of the World War); содержание книги А. Лумброзо об экономических и дипломатических причинах мировой войны ("если Извольский направлял, Пуанкаре следовал, то и тот и другой подчинялись верховному указанию Грея из Лондона", - Alberto Lumbroso. Le origine economichee diplomatiche delia guerra mondiale); книгу Штиве, освещающую тайные ходы русской дипломатии в турецком вопросе (F. Stieve. Das russische Orangenbuch über den Kriegsausbruch mit der Türkei), наконец, здесь же мы найдем скандальные и нуждающиеся в тщательной проверке разоблачения Богичевича о салоникском процессе, имевшем место в июне 1917 г. Богичевич пытается поднять завесу, покрывающую сараевское убийство. Под предлогом покушения на Александра Карагеоргиевича с целью установления военной диктатуры был, уверяет Богичевич, инсценирован в Салониках процесс нескольких членов сербской военной организации "Единение или смерть"- иначе "Черная рука", организовавшей с ведома сербского правительства, русского военного атташе Артамонова, русского

посла в Сербии Гартвига и русского правительства сараевское убийство. Таким образом, всесильный диктатор Сербии Никола Пашич одним ударом избавился от неудобных свидетелей тайных переговоров с Германией в 1915 г. о свержении династии Кара, Георгиевичей и возведении на сербский трон Мекленбургского принца (Bogitchevitch. Le proces de Salonique, juin 1917). Вопрос этот имеет весьма важное значение в связи с проблемой ответственности за начало мировой войны.

Сам редактор поместил отчет о VI международном историческом конгрессе. Рассыпаясь в похвалах представителям английской, немецкой, французской исторической науки, почтительно критикуя доклад бельгийского проф. Пирена, он спешит излить враждебную иронию по поводу марксистских выступлений русской делегации (Corrado Barbagallo. II VI Congresso Storico Internazionale. f. V - VI).

Для внимательного читателя ясно теперь положение итальянской исторической пауки. Стиснутый фашистской диктату рой, либеральный буржуазный историк принужден следовать правительственным указаниям или уходить в область античной истории, эпохи Возрождения, объединения Италии, да и там он не чувствует себя в безопасности. Поэтому историк экономики Сегрэ спешит написать монографию о Викторе-Эммануиле I, - проф. Вольпе печатает обширный курс по истории средних веков (Volpe. II medio Evo.). Зато пышно процветают работы по археологии, истории искусства, филологические изыскания в области литературы. Клерикальные историки чувствуют себя привольно и вольготно. Так проф. Джемоло дарит публику томом по истории итальянского янсенизма перед революцией (Jemolo. II Giansenismo in Italia prima delia Rivoluzione). Два толстенных тома выпускает проф. Гамбаро о религиозной реформе по переписке монсиньора Рафаэля Ламбрускини (A. Gambaro. Riforma religiosa nel carteggio di Raffaello Lambruschini. 2 vv.); описывает средневековые религиозные братства Верхней и Средней Италии Монти (G. M. Monti. Le confranita medievali dell 'alta e media Italia); без конца тянет огромную (уже около 2.000 с.) нудную, архиклерикальную и реакционную историю латинской христианской литературы У. Морикка (U. Moricca. Storia de На ietteratura latina cristiana, 2 vv.).

Как ни старается редактор Барбагалло изворачиваться под Дамокловым мечом фашистских репрессий, но и у него лопается терпение. Крайне любопытна поэтому его статья "Кризис исторических исследований" (La crisi degli studi storici, f. IV). Это, буквально, вопль человека, уставшего от своих дипломатических ухищрений и задыхающегося под гнетом фашистской цензуры. Ни о чем нельзя писать свободно, - горько жалуется автор. Попробуй уклониться от официальных взглядов, - тебе достанется так, как Альберто Лумброзо. Нельзя писать историю русской революции, не осыпая ругательствами "людей отверженных, без веры и без отечества". "Недреманное око" зорко следит за несчастным историком. Всюду раздаются окрики: "Смотрите за историками!" ("Occhio agli storici!"). А католическая пресса еще подзуживает и улюлюкает.

Таково положение итальянской историографии, описываемое пером самого же итальянского историка. Правда, он сейчас же пугается своей смелости и в следующем номере журнала (V - VI) стремится загладить свое "дерзкое" выступление: здесь помещены и уже известная читателю статья генерала Филарети, и статья Д. Петрини о легитимистах, статейки об итальянском янсенизме, о католической истории христианской литературы, об Иосифе Аримафейском и святом Граале; тут же выругана русская делегация на VI международном историческом конгрессе, тут же помещено славословие кардинала Пио-Ченци умершему клерикальному историку папства барону Лудвигу Пастору (Олару было уделено ранее всего несколько строк). Не поздно ли? Не попал ли проф. Барбагалло уже под действие того закона "о подозрительных", о котором он с содроганием говорит в своей статье о кризисе итальянской исторической науки?