Д. МОСЯКОВ, доктор исторических наук

Сегодня в качестве объяснения фундаментальных причин основных конфликтов и процессов, протекающих на международной арене, чаще всего предлагается концепция глобализации. Указывается, что именно процессы развития в рамках однополярного мира, быстрое распространение западных норм и правил в сферах экономики, политики, культуры и информации, вызовы устоявшимся стереотипам в сфере мировой политики, которые создает глобализация, и являются в определенном смысле первопричиной международных конфликтов.

В то же время эти факторы глобализации, на мой взгляд, совершенно не исчерпывают всего комплекса причин обострения международных отношений, происходящего буквально на наших глазах. Не может не вызывать вопросов и такой очевидный факт, что большинство новых и актуализирующихся старых конфликтов появляются главным образом вдоль границ исламского мира, в то время как и внутри него не стихают старые и рождаются все новые и новые конфликты.

Если взглянуть на карту нашей планеты и попробовать обозначить конфликтогенные зоны, то мы увидим, что на восточных границах исламского мира уже долгое время существует конфликт в Синьцзяне (Китай), где местные мусульмане, в основном уйгуры, выступают против власти Пекина. Если мы обратим наш взор на юго-восток исламского мира, то там уже много лет полыхает конфликт вокруг Кашмира, где местные мусульмане выступают с требованием независимости от Индии и перехода под власть Пакистана. В Африке, на крайнем юге исламского мира - в Судане, тянется бесконечная война, в которой мусульмане, преобладающие на севере страны, стремятся насильно исламизировать и поставить под свой контроль немусульманское население юга. Если посмотреть на Европу, на западные границы исламского мира, то здесь нельзя не сказать о только слегка приглушенных конфликтах вокруг Косово и в целом на Балканах, где местные мусульмане в ходе вооруженной борьбы сумели фактически создать свои собственные независимые государственные образования. Можно добавить ко всему вышесказанному конфликты и на Кавказе - в Чечне и в Дагестане, не говоря уже о клубке ближневосточного конфликта. Проанализировав большинство актуализированных конфликтов на нашей планете, мы увидим, что почти 90% из них так или иначе связаны с миром ислама.

В этой связи не может не возникнуть вопрос, а собственно почему сегодня актуализируются именно те конфликты, в которых исламский фактор, наряду с этническими проблемами, играет определяющую роль, и только ли процессы глобализации виноваты в этом?

Поэтому, как представляется, целесообразно найти другой подход, который мог бы в некотором смысле дать более универсальную картину современного мира и международных отношений. Таким подходом может быть идея, связанная с процессом модернизации социально-политических систем. При этом само понятие социально-политической системы должно быть рассмотрено в самом широком смысле - не только как некая совокупность политических партий, общественных организаций, конституций и действующих законов, но и как вся система отношений индивида по поводу власти, собственности и труда, в общем контексте традиций политического господства и управления в рамках той или иной политической и духовной культуры Востока.

Чтобы окончательно определиться с терминами, необходимо отметить, что определение "модернизация" в нашем конкретном случае выступает в своем прямом и наиболее распространенном смысле как заимствование и, соответственно, инкультурация и аккультурация западных норм и правил, представлений о власти и взаимоотношениях индивида и общества, общества и государства в традиционные восточные культуры.

Таким образом, модернизированная социально-политическая система - это такая система, в которой в определенном синтезе и симбиозе существуют как элементы политической культуры, традиционной для того или иного восточного общества, так и мощный и в некотором смысле господствующий пласт, связанный с принятыми от стран Запада нормами, правилами и политико-культурными смыслами. При этом западные заимствова-

стр. 20

ния - вроде принципов демократического централизма, как, например, в Китае, или верховенства представительной власти, как в Японии и в Индии, в массовом сознании носителей той или иной культуры не выступают уже как нечто чужеродное, а укладываются в распространенное в данном конкретном обществе представление о национальном государстве с легитимной, то есть общественно-признанной властью.

Если, опираясь на такое понимание модернизированной социально-политической системы, провести анализ внутренней и внешней политики наиболее устойчивых и успешных стран Востока, то мы увидим, что настоящего успеха добились только те страны, которые прошли долгий и мучительный путь реальной модернизации социально-политических систем. Именно в них (как результат исторического синтеза) и появляются устойчивые и эффективные социально-политические связи и механизмы, способные гарантировать политическую стабильность и экономический рост.

Здесь необходимо отметить, что сам процесс модернизации и формирования устойчивых модернизированных систем может продолжаться многие десятилетия и разделяться на целый ряд определенных этапов. Китай, например, начал внутреннюю модернизацию чуть ли не с эпохи завершения "опиумных войн", которая, однако, долгое время развивалась как исключительно поверхностный процесс в рамках политики "самоусиления", провозглашенной Ли Хунчжаном*. Но жестокие поражения в войне с Японией в 1894 - 1895 гг. и неспособность сохранить полную независимость Китая от диктата западных держав показали политически активным и образованным слоям китайского общества недостаточность поверхностной модернизации, которая была направлена исключительно на модернизацию вооруженных сил и не предусматривала каких-либо серьезных изменении социально-политической системы.

В результате понесенного поражения в Китае резко изменились общественные требования относительно глубины и размаха процесса модернизации. Выдвигались требования полного разрыва и отказа от традиционной социально-политической системы вплоть до отмены таких ее неизменных атрибутов, как обязательные экзамены на должность для чиновников и единоличная и сакральная власть императора. Эти идеи получили широкое признание в начале XX в. в ходе Синхайской революции 1911 г., в политической агитации Сунь Ятсена и особенно после смерти первого президента страны Юань Шикая в 1917 г. Этот политик был, пожалуй, последним приверженцем развития страны на основе традиционной социально-политической системы, стремившийся "переоформить" свою власть президента во власть императора.

С 1920-х гг. в стране развернулась борьба за пути модернизации социально-политической системы между носителями двух совершенно некитайских подходов - западно-автократического (Чан Кайши) и марксистского (Мао Цзэдун). Эта борьба, вылившаяся в гражданскую войну, протекавшую в сложных условиях японской агрессии, завершилась в материковом Китае в 1949 г. победой коммунистов. Но после этого прошли еще десятилетия постепенной аккультурации новой социально-политической системы к китайским реалиям, и только в конце 70-х - начале 80-х гг. на основе политики национализма, прагматизма и целесообразности, проводимой Дэн Сяопином и Чэнь Юнем**, и возникла по-настоящему модернизированная социально-политическая система, которая явилась очевидным синтезом западных и традиционных воззрений.

С одной стороны, политическая система осталась однопартийной диктатурой КПК, но с другой - внутри самой партии сложилась ситуация, когда принципы внутрипартийной демократии, демократического централизма и следования уставу партии стали реально действующими и относящимися к партийным деятелям всех ступеней. Такая система, как показала практика, позволяет и сохранять внутреннее единство такой огромной страны, как Китай, и адекватно реагировать на меняющуюся социально-экономическую ситуацию в стране, свободно расширять социальную базу власти за счет растущего национального капитала. При этом важно отметить, что главным оппонентом этой системы в общественном сознании являются не атрибуты традиционных китайских социально-политических воззрений, а система социально-политических взглядов, основанная на западных либеральных ценностях.

Если проанализировать процесс модернизации Японии, то начало его приходится на период реформ Мейдзи (1868 г.), когда было сделано очень много для реальной модернизации социально-политической системы страны. Однако западные заимствования не коснулись наиболее традиционного для японцев элемента социально-политической системы - власти императора. Завершение модернизации социально-политической системы произошло только после окончания Второй мировой войны в рамках реформ, проведенных американской администрацией. Только тогда, по конституции 1947 г., Япония окончательно рассталась с официальной сакрализацией власти императора и было провозглашено, что отныне верховная власть в стране принадлежит народу в лице демократически избранного парламента. Тем самым было покончено с многовековой традицией двойной легитимации (сегун-император, премьер-министр-император), которая являлась основой для политической нестабильности и непредсказуемости власти. Все это привело к формированию модернизированной политической системы, в которой в неразрывном симбиозе существуют западные либеральные

* Ли Хунчжан (1823 - 1901) - крупный китайский сановник. Многие годы руководил политикой китайского правительства.

** Многолетний член политбюро ЦК КПСС, ответственный за экономику.

стр. 21

ценности и традиционные представления японцев о роли феодально-клановых отношений и во власти, и в бизнесе.

В Индии процесс модернизации социально-политической системы начался во второй половине XIX в. с появлением на политической арене партии Индийский национальный конгресс, которая выступала за достижение Индией независимости на идеологической платформе светского и демократического государства, на полном разрыве с традиционными атрибутами социально-политической системы, вроде кастового деления, власти раджей или религиозно-общинного противостояния. Конституция Индии 1947 г., вобравшая в себя основной пласт принципов и процедур из британской парламентской системы (двухпалатный парламент, баланс властных полномочий между президентом и премьер-министром, механизм формирования правительства), стала основой нового этапа модернизации уже независимой Индии. Но опять-таки прошли десятилетия, прежде чем сформировалась реально действующая двухпартийная система и объединенный общими правилами и целями правящий политический класс. Результатом этого стало заметное ускорение экономического развития, когда уже в 90-е гг. XX в. Индия, на основе перехода к модели открытой экономики, стала играть все большую роль в мировом разделении труда.

Если обратиться к странам Юго-Восточной Азии, то и там мы увидим, что происходившие в первой половине XX в. сильнейшие движения были направлены на разрыв с традиционной социально-политической системой и ее ценностями и на решительный переход к западным процедурам и принципам организации власти. Во Вьетнаме, например, именно националистическая интеллигенция выступала наиболее резко против сохранения системы назначения на должность по результатам экзаменов, употребления китайского шрифта и всего комплекса властных отношений, основанного на традиционном праве. В противовес французской колониальной администрации, которая стремилась сохранить традиционную систему и в организации власти, и в сфере образования, в созданных на добровольные пожертвования состоятельных вьетнамцев так называемых общественных школах (самая авторитетная из них - Тонкинская - просуществовала всего лишь два года на Севере Вьетнама и была закрыта французской администрацией) люди самостоятельно переходили к изучению алгебры, химии и социальных наук, вместо конфуцианских книг, писали исключительно на латинице (куок нгы), которая до этого использовалась традиционно гонимыми во Вьетнаме католиками. Преподаватели в этих школах требовали введения в стране конституции, западных законов, а развитие страны видели как построение демократического и сильного Вьетнама.

Объективность процессов модернизации, связанных с заимствованием больших пластов западной политической культуры, подчеркивают и события в независимом Таиланде, где в 1934 г. произошла подлинная революция, и к власти пришел подозревавшийся чуть ли не в сочувствии коммунистам Приди Панамионг, окончательно отстранивший королевскую семью от реальной власти. Разрыв с традиционной социально-политической системой произошел и в Индонезии в эпоху освободительной войны против голландцев и выработки принципов строительства нового государства как государства демократического и светского.

Как мы видим, практически повсюду в Восточной Азии и в Индии модернизированные социально-политические системы в определенный, обычно начальный, момент своего развития формировались на полном отрицании, либо на глубокой критике традиционных для данного общества политических идей и взглядов, провозглашали разрыв с предыдущими не только политическими, но, подчас, и общественными идеями. Они провозглашали жесткую необходимость перехода на новые модели национального строительства и развития, которые по большей части копировали политические институты стран Запада. При этом указывалось, что внедрение западных норм и процедур необходимо и для защиты национальной независимости и суверенитета, и для превращения той или иной страны в великую державу, которая будет не слабее самых сильных стран Европы. При заимствовании всего комплекса политических механизмов, глубоко западных по своему содержанию, сохранялся сам дух их здравого прагматизма и целесообразности.

В новой системе координат на первом месте стояли вопросы формирования наилучших условий для национального развития и могущества, и только на втором - сохранение традиционных принципов и морали. В связи с этим новые модернизированные социально-политические системы оказались в меньшей степени идеологичны и в большей степени прагматичны. Это можно сказать о Японии, о странах АСЕАН, о Южной Корее и особенно о Китае и Вьетнаме, для которых марксистская идеология превратилась в некий неиссякаемый источник самых разнообразных идей, которые успешно используются при объяснении очередных поворотов жестко прагматичного политического и экономического курса.

И, наоборот, наименее успешные системы оказались более идеологичны, чем прагматичны. Это определение касается, в первую очередь, современного исламского мира, но также было вполне справедливо применительно к социально-политической системе Советского Союза.

В широком философском плане ни в коем случае нельзя говорить об абсолютном примате прагматизма над идеологичностью. В определенных исторических условиях принципиально идеологическая политика давала неплохие результаты, но в современных условиях, по всей видимости, именно прагматизм, концентрация всех национальных сил на тех направлениях, где го-

стр. 22

сударство может добиться наилучших результатов, в полной мере отвечают задачам его борьбы за мировые ресурсы, мировые рынки, за возможность в наибольшей степени осуществлять независимую политику.

В связи с этим встает вопрос о судьбе существующих идеологичных социально-политических систем и возможности их модернизации. Речь, в первую очередь, может идти о цивилизации ислама, где единство власти политической и власти духовной было зафиксировано еще в так называемой Мединской конституции 627 г., которая была разработана пророком Мухаммедом после своего прибытия в Медину. В шариате достаточно полно определяется общий тип и характер власти, которой должны подчиняться мусульмане. В связи с тем, что сакральное, духовное и властное находятся в исламе в тесном переплетении и взаимосвязи, любые попытки серьезной модернизации отношений по поводу власти в мусульманских государствах, особенно арабских, оказываются сразу же сопряжены с серьезными противоречиями в сфере сакральной и духовной.

Эти перемены не могут быть приняты большинством населения, тем более, что отказ от традиционных принципов и смыслов власти неизбежно сопряжен с отказом от важнейших религиозно-духовных ценностей, записанных в Коране. Вряд ли в нынешних условиях очевидного подъема исламского фундаментализма и традиционализма найдется кто-то из либеральных исламских философов, кто рискнет предложить вновь открыть "ворота иджтихада" призвать к пересмотру давно устоявшихся религиозных положений. Также весьма проблематичным представляется и появление в исламском мире политического деятеля уровня Мустафы Кемаля, который, опираясь на турецкий национализм, мощный репрессивный аппарат и жестокие репрессии против исламского духовенства, сумел провести глубокую модернизацию независимой Турции, появившейся на обломках Османской империи. Но сегодня многие его реформы подвергаются давлению со стороны мусульманских кругов, которые требуют восстановления исламских принципов правления в стране, где живут мусульмане.

Оптимизма не придает и опыт Малайзии и Индонезии, где процесс модернизации во многом был связан с тем, что ислам в них выступает как вторичная или даже третичная религиозная ориентация, а в основе сакральных смыслов лежат традиционные верования, вроде культа предков и анимистических представлений. Кроме этого, в многоконфессиональном и полиэтничном обществе этих стран сохранение баланса интересов разных общин и политико-культурный компромисс на основе светской и демократической власти являются одними из важнейших факторов их выживания.

Поэтому в настоящее время для социально-политических систем исламских, и особенно арабских, стран более реален не путь модернизации, а путь, связанный с укреплением в них традиционалистских и фундаменталистских представлений. Важно отметить, что по мере все большего отставания от модернизированных политических систем будет увеличиваться разрыв между амбициями арабской политической элиты и ее реальным влиянием в мире. Нежелание играть по сложившимся в мире правилам игры, которые были установлены странами Запада и в которые все более активно и с очевидной выгодой для своего национального развития вписываются страны с модернизированными социально-политическими системами (одним из проявлений этого феномена может служить активное противодействие исламских меньшинств в Европе жить по неисламским законам и гармонично ассимилироваться в господствующие культуры), отбрасывают исламский мир на периферию международного развития.

Страны Запада, Китай, Индия, страны АСЕАН все более формируют контуры нового мира - высокотехнологичного, гибкого, мобильного и, в целом, компромиссного. Для того, чтобы встроиться в этот мир и занять в нем достойное место от стран с идеологичной и традиционной социально-политической системой, требуются глубокие и очень серьезные реформы, которые не могут не вызвать в них самого ожесточенного противодействия.

В этих условиях возрастает угроза того, что в исламском и арабском мире все большую популярность может получить идея вообще не участвовать в мировой игре, которая проходит по чужим правилам и в которой реализовать амбиции правящих элит крайне сложно. Отсюда и реально существующая негласная поддержка тех деструктивных сил, которые видят единственный шанс самоутверждения исламского мира в том, чтобы разрушить существующий мировой порядок и навязать миру принципиально иной, в котором исламский мир мог бы диктовать всем остальным субъектам международных отношений свои условия.

Таким образом, на наш взгляд, получается, что причины конфликтов, полыхающих в разных регионах мира, и даже причины глобального террористического вызова, который брошен цивилизованному миру со стороны наиболее радикальных исламистских организаций, имеют под собой фундаментальные основания, коренятся в растущем противостоянии модернизированных и немодернизированных социально-политических систем.

Отсюда следует, что борьба с глобальным терроризмом и его причинами должна концентрироваться в том числе и на содействии реальной модернизации социально-политических систем исламского мира, на создании таких условий, когда сами мусульмане, особенно наиболее образованные и влиятельные слои, были бы заинтересованы в проведении этого процесса, что и станет залогом стабильного развития нашей цивилизации на долгие годы вперед.