Появление современной исторической науки связывают с именем Леопольда фон Ранке, прославленного историка дипломатии, учившего писать историю так, "как это было на самом деле". Однако история дипломатии уже давно сдает свои позиции в историческом цехе другим направлениям и областям исследования¹. Никто больше не заглядывает в пыльные тома "Большой политики европейских кабинетов", а самая историографически "живая" область истории дипломатии - изучение "холодной войны", кажется, заимствует методологию и постановку проблем у политологии.

С одной стороны, демократизация политической жизни в последние полвека, расширение круга участников международных отношений ("акторов", как принято писать у международников), растущее влияние общественного мнения на внешнюю политику государств и на международные процессы заметно размыло значимость классической дипломатии и, соответственно, снизило научный интерес к ее истории.

С другой стороны, вся политическая история как поле исторического исследования оказалась перед вызовом "новой истории". Политическое не исчезло из жизни общества, но фокус исследовательской оптики историков сместился таким образом, что они перестали его замечать. Лингвистический поворот в гуманитарных науках, микроистория, социокультурные методы сделали традиционные приемы анализа политических процессов устаревшими. "Передний край" исторической науки на протяжении нескольких десятилетий проходил через поля тендерной и микроистории. Всё большее влияние (особенно в исследованиях национализма) набирает конструктивизм, оперирующий, в частности, анализом бинарных оппозиций, формирующих групповую идентичность². В этой исследовательской парадигме очень важным оказывается определение внешнего по отношению к группе "Другого", которым, с точки зрения истории международных отношений, оказывается обычно народ и страна-конкурент.

История международных отношений была одной из наиболее разработанных областей отечественной историографии. В большом массиве исследований, начиная с трех томов "Истории дипломатии" (выросших во втором издании до пяти) и кончая множеством монографий, в которых анализируются региональные аспекты международных отношений, историки ввели в научный оборот богатый фактический материал из российских и зарубежных архивов, проанализировали многочисленные

Курилла Иван Иванович - доктор исторических наук, профессор, заведующий кафедрой международных отношений и зарубежного регионоведения Волгоградского государственного университета.

¹ В конце 1990-х годов на одном из семинаров судьба свела автора этой статьи с X. Уайтом, признанным авторитетом постмодернистской историографии. Узнав, что молодой историк из России занимается историей международных отношений, он удивился: "А зачем вы это делаете?". Дипломатическая история казалась ему навсегда ушедшей в прошлое.

² См.: Миллер А. И. Империя Романовых и национализм. М., 2006.

сюжеты дипломатической истории, составившие к концу советского периода целостную картину истории международных отношений³.

Освобождение исторической науки от сковывающих рамок идеологических рамок вкупе с введением во многих университетах России преподавания истории международных отношений привели в 1990-е годы к положительным результатам, таким, в частности, как, подготовка многотомников "История внешней политики России", "История внешней политики и дипломатии США"⁴ и др.

Последние по времени достижения отечественных историков международных отношений связаны с применением системного подхода, рассмотрением истории в качестве последовательности сменявших друг друга систем, в которых роль отдельного государства на международной арене зависела от его положения относительно других, а система обладала свойствами, не сводимыми к свойствам суммы составлявших ее государств⁵. И все же такая методологическая установка, позволяя лучше систематизировать и периодизировать дипломатическую историю, остается, с нашей точки зрения, в основном в рамках традиционных исследовательских задач. Перенеся акцент с внешней политики и дипломатии отдельных государств на закономерности развития мировой политики как целостной системы, авторы этих работ по-прежнему рассматривают в основном международные отношения в отрыве от внутреннего развития взаимодействующих стран, что оставляет все поле исследования в границах традиционной дипломатической истории. В результате из теоретико-методологических споров, которые двигают вперед историческую науку, история международных отношений выпадает.

Вместе с тем, сегодня в исторической науке накоплены практики исследования истории международных отношений с позиций социокультурного подхода. С нашей точки зрения, именно здесь лежит возможность включения дисциплины в процесс модернизации исторической науки.

В самом деле, необходимость распространения предмета истории международных отношений на область научных и культурных связей, личных контактов декларировалась уже достаточно давно⁶, однако до недавнего времени эти темы рассматривались как "дополнения" к дипломатической истории, влияние которых на "государственную политику" (остававшуюся в центре исторических исследований) было незначительным.

Лингвисты раньше историков осознали важность социокультурного поворота и уже давно исследуют проблемы "межкультурной коммуникации". Целый ряд плодотворных идей, повлиявших на этот поворот, выдвинули выдающиеся отечественные ученые. М. М. Бахтин, заложивший основы диалогической гуманитаристики, предвосхитил изучение взаимодействия народов как диалога.

Основатель московско-тартуской школы семиотики Ю. М. Лотман анализировал взаимодействие различных культур и сформулировал ряд методологически важных подходов к изучению межкультурного взаимодействия. Так, в его книге "Культура и взрыв" анализируются варианты взаимодействия двух культур, которые лежат между крайностями полной идентичности и полного несоответствия взаимодействующих⁷.

³ История дипломатии, т. 1 - 3. М. - Л., 1941 - 1945; История дипломатии, т. 1 - 5. Изд. 2-е. М., 1959 - 1979; Международные отношения на Дальнем Востоке (1840 - 1949 гг.). М., 1956 и др. Укажем и на многотомные публикации документов: Внешняя политика России XIX и начала XX вв. (М., 1960) и Документы внешней политики СССР (1959).

⁴ История внешней политики России, т. 1 - 5. М., 1997 - 1999; История внешней политики и дипломатии США, т. 1 - 2. М., 1994, 1997.

⁵ См.: Системная история международных отношений. Под ред. А. Д. Богатурова, т. 1 - 4. М., 2002 - 2004; Дегоев В. В. Внешняя политика России и международные системы: 1700 - 1918 гг. М., 2004; Ревякин А. В. История международных отношений в новое время. М., 2004.

⁶ См., например: Болховитинов Н. Н. Становление русско-американских отношений. 1775- 1815. М., 1966.

⁷ Лотман Ю. М. Культура и взрыв. М., 1992.

Если с этой точки зрения оценить внешние контакты отдельных стран, то будет очевидно: чем ближе культура двух народов (скажем, европейского католического ареала), тем проще между ними коммуникация, но, в соответствии с выводами Лотмана, тем меньше она приносит нового и тем менее она ценна для каждой из культур. Встреча же, скажем, европейцев с культурами заморских стран - Индии и Америки - принесла Европе такой заряд новизны, что его хватило на полное переосмысление собственных культурных оснований. Однако понимание Европой этих стран осталось неполным.

Важно с точки зрения изучения международных отношений также небольшое эссе, в котором Лотман проанализировал взгляд иностранца на чужую культуру. Он определил три основных направления искажения действительности внешним по отношению к наблюдаемой культуре рассказчиком: "Наблюдатель собственной культуры замечает происшествия, отклонения от нормы, но не фиксирует саму эту норму как таковую, поскольку она для него не только очевидна, но и порой незаметна... Иностранцу же странной и достойной описания кажется самая норма жизни, обычное "правильное" поведение. Напротив, сталкиваясь с эксцессом, он склонен описывать его как обычай". Другой источник ошибок - невладение сложной многозначностью чужой культуры, что "приводит к буквализму в истолковании явлений, пониманию переносных значений как прямых, снятию иронии и амбивалентных ситуаций". Лотман считал, что историк может "в самих этих ошибках, в характере непонимания находить источник ценных сведений". Тексты иностранца позволяют нам не только узнать что-то новое об описанных им предметах, но и понять его собственные "предположения" о чужой для него стране⁸. Выводы Лотмана во многом предвосхитили подходы, ставшие популярными в рамках социокультурного подхода к изучению международных отношений.

В последние десятилетия можно говорить о формировании целого направления науки, сосредоточенного на изучении образов других стран и получившего название "имагологии" (имаджинологии) международных отношений. Недавняя статья В. И. Журавлёвой, посвященная современному состоянию имагологии международных отношений, избавляет нас от необходимости подробного разбора основных трудов, написанных в рамках этой методологии⁹. Остановимся только на нескольких работах, особенно важных для дальнейшего изложения.

Среди первых работ, легших в основу социокультурного подхода, надо назвать монографию социологов П. Бергера и Т. Лукмана о социальном конструировании реальности¹⁰, работу крупнейшего американского журналиста У. Липпмана об общественном мнении, где он разработал понятие "стереотипа"¹¹. Схожую проблематику развивал и видный представитель философской герменевтики Г. -Г. Гадамер, который вслед за М. Хайдеггером утверждал, что "понять нечто можно лишь благодаря заранее имеющимся относительно него предположениям, а не когда оно предстоит нам как что-то абсолютно загадочное", но предупреждал и о том, что "антиципации могут оказаться источником ошибок в толковании"¹². В общеметодологическом плане заслуживает внимания статья А. О. Чубарьяна "Стереотипы и образы России в европейском мышлении и массовом сознании"¹³.

⁸ Лотман Ю. М. Избранные статьи, т. 3. Таллинн, 1993, с. 138.

⁹ Журавлёва В. И. Изучение имагологии российско-американских отношений по обе стороны Атлантики: итоги и перспективы. - Американский ежегодник, 2008/2009. М., 2010, с. 142 - 166.

¹⁰ Бергер П., Лукман Т. Социальное конструирование реальности. Трактат по социологии знания. М., 1995 (первое английское издание - 1966).

¹¹ Липпман У. Общественное мнение. М, 2004.

¹² Гадамер Г. -Г. Актуальность прекрасного. М., 1991, с. 18 - 19. В формирование новой парадигмы внесли свой вклад введенная в гуманитарные исследования психоаналитиком Ж. Лака-ном проблематика идентичности, теория культурной гегемонии А. Грамши, а также различные научные направления, объединяемые термином "постмодернизм".

¹³ Чубарьян А. О. Стереотипы и образы России в европейском мышлении и массовом сознании. - Вестник российской нации, т. 6, вып. 14, 2010, с. 53 - 75.

Для истории международных отношений особое значение имеет книга Э. Саида "Ориентализм: Западные концепции Востока" (1978)¹⁴. Саид писал не о дипломатии, но заставил ученых совершенно по-новому посмотреть на взаимодействие народов. С точки зрения Саида, изучение другого общества является прежде всего его описанием в собственной системе понятий и предпочтений исследователя, который таким образом навязывает этому другому обществу (в книге Саида - исламскому Востоку, и прежде всего Палестине) положение вторичного и отсталого. Саид показал, что в работах ориенталистов Восток описывался в терминах Запада, создавая гегемонистский дискурс, являвшийся частью системы колониального господства¹⁵. Несмотря на элементы публицистичности, его книга оказала огромное влияние на изучение взаимодействия между народами.

Важным этапом в становлении социокультурного подхода к международным отношениям стала монография Ц. Тодорова "Завоевание Америки", посвященная взаимодействию испанских завоевателей с жителями Нового света. Тодоров выделяет три "оси" проблемы контакта с Другим: ценностный подход (аксиологическая ось) -определение, хорош или плох Другой; действие сближения или дистанцирования от Другого (праксеологическая ось) - предполагающее несколько вариантов поведения: принятие ценностей Другого и идентификация себя с ним, идентификация Другого с собой и наложение на него своего собственного образа, нейтральность или безразличие; наконец, уровень знания Другого (эпистемологическая ось). Исследователь показал, что эти три оси не зависят друг от друга, и, например, лучшее знание о другом может сочетаться как с более, так и с менее высокой его оценкой и совершенно разными практиками взаимодействия с ним¹⁶. Такой подход помогает снять многие противоречия в объяснении реалий истории международных отношений¹⁷. Однако Тодоров, постулируя отсутствие значимых связей между знанием другой страны и ее оценкой и плодотворно разводя разные составляющие отношения к иному обществу, не объясняет, какие факторы на самом деле влияли на формирование образа Другого.

В последние годы в мировой исторической науке появились примеры удачного использования социокультурной методологии в изучении международных отношений. Так, американский историк Д. Кэмпбелл в своей монографии 1998 г. поставил ряд вопросов, "перевернувших" классический подход к пониманию внешней политики. Внешняя политика США в послевоенные годы в его интерпретации являлась не ответом стабильного общества на анархию внешнего мира, а скорее средством, с помощью которого США воспроизводили сами себя. Вызовы собственному порядку путем их противопоставления таким понятиям, как мировой коммунизм, СССР, Северный Вьетнам, террористы, Ирак, таким идеям, как свобода, демократия, частное предпринимательство, семейные ценности¹⁸.

Другой американский историк, У. Хиксон, проанализировал историю внешней политики США с позиции конструктивистской методологии¹⁹. Он исходит из того, что "национальный интерес, как и сама нация скорее конструируется в культуре, нежели является чем-то реальным". При этом "внешняя политика играет чрезвычайно важную

¹⁴ Саид Э. В. Ориентализм. Западные концепции Востока. СПб., 2006.

¹³ Если вычесть из подхода Э. Саида политическую критику колониализма, то мы увидим в нем сходство с наработками Лотмана.

¹⁶ Todorov Т. The Conquest of America: the Question of the Other. New York, 1982, p. 185 - 186.

¹⁷ И, добавим, избавиться от иллюзии, будто массированная информационная кампания за рубежом способна сама по себе изменить отношение к нашей стране: Тодоров показал, что знание и отношение остаются двумя независимыми переменными.

¹⁸ Campbell D. Writing Security: United States Foreign Policy and the Politics of Identity. Minneapolis, 1998.

¹⁹ Hixson W.L. The Myth of American Diplomacy: National Identity and U.S. Foreign Policy. New Haven, 2008. Мы не будем здесь углубляться в применение теории социального конструктивизма в теории международных отношений, давшей начало таким концепциям, как "секьюритизация" и "регионализация", - это отдельная тема, прямо не связанная с тематикой статьи.

роль в процессе создания, утверждения и укрепления концепций национальной идентичности". Поэтому У. Хиксон ставит своей целью изучение отношений взаимного усиления между внутренним и внешним в рамках общей национальной идентичности. В контексте внешней политики именно "миф об Америке" всегда определял консенсус в отношении мировых дел. В свою очередь, мобилизация для внешнеполитических целей позволяет добиться большей унификации внутри страны. Внешние кампании против враждебных Других служат для подавления движений за реформы в политике, маргинализации прогрессистов и пацифистов, которые могли бы поколебать культурную гегемонию мифа об Америке. "Война как ничто другое выковывает эмоциональное чувство единения, лояльности и патриотизма, укрепляющие идентичность американского мифа"²⁰.

В отличие от ряда авторов, работающих в сходной методологии, У. Хиксон делает упор не на внешне-, а на внутриполитическом свойстве американского мифа. Ему интереснее не то, какие образы Других создавались в США, а то, насколько они были связаны с внутренними задачами гегемонистского дискурса. Образ враждебного Другого был в его трактовке исключительно средством сплочения нации, борьбы с оппозиционными и "подрывными" силами. Именно поэтому У. Хиксон гораздо менее внимательно исследует эволюцию образов Других в американском дискурсе и совсем не интересуется самими этими Другими.

В итоге У. Хиксону не удалось преодолеть известную проблему постмодернистской историографии - определить, есть ли что-то "за" дискурсом, имели ли хоть какой-то смысл сами международные отношения, помимо внутриполитического их использования.

В недавней монографии российского политолога-международника В. Е. Морозова "Россия и Другие" в определенном смысле решается похожая задача на российском материале. С позиции постструктурализма автор вскрывает взаимозависимость между внутренней и внешней политикой России. "Любые попытки (ре)артикуляции российской идентичности фактически состоят в установлении новых границ политического сообщества, - пишет В. Е. Морозов, - и наоборот, изменение границ неизбежно меняет идентичность России, ее положение по отношению к другим идентичностям"²¹.

Наконец, нельзя не упомянуть появившиеся в последнее десятилетие труды, авторы которых, опираясь на социокультурную методологию, изучают отношение Запада к России. Так, в монографии американского историка Л. Вульфа предпринят анализ того, "как западноевропейские интеллектуалы изобретали Восточную Европу"²². Норвежский ученый И. Нойманн, в свою очередь, исследовал, каким образом Россия и Турция использовались европейским дискурсом для достижения собственных целей²³. В монографии американских исследователей Д. Дэвиса и Ю. Трани "Кривые зеркала" содержится попытка ответа на вопрос, почему американское общественное мнение по-разному относится к России и Китаю²⁴, как это различие влияет на двусторонние отношения США с каждой из этих стран.

Наконец, в 2009 г. американский историк Д. Энгерман опубликовал монографию о развитии советологии в США, в которой он показал, каким образом задачи, решавшие-

²⁰ Ibid., р. 5, 8, 10, 11, 14.

²¹ Морозов В. Е. Россия и Другие: Идентичность и границы политического сообщества. М., 2009.

²² Вульф Л. Изобретая Восточную Европу: Карта цивилизации в сознании эпохи Просвещения. М., 2003, с. 538.

²³ Нойманн И. Б. Использование "Другого": Образы Востока в формировании европейских идентичностей. М., 2004.

²⁴ Дэвис Д., Трани Ю. Кривые зеркала: США и их отношения с Россией и Китаем в XX веке. М., 2009. Главный тезис этой книги был сформулирован одним из ее авторов Ю. Трани еще в 1984 г. в газетной статье под заголовком "Друг Китай против врага России. Различия в восприятии не могут не влиять на внешнюю политику".

ся американским обществом, проецировались на экспертное знание об СССР в эпоху "холодной войны"²⁵.

Социокультурный подход к изучению истории международных отношений, безусловно, может многое дать исследователю эпохи национальных государств, с их зрелой институциональной структурой, вырабатывающей основу для политических решений. Можно ли так же изучать историю международных отношений раннего нового времени, когда абсолютизм оставлял мало пространства общественному мнению, - вопрос открытый. Однако любопытно мнение американского историка-русиста М. По, который показал, что "истоки предрасположенности средневековых этнографов к преувеличению власти московского монарха следует искать в их приверженности к резким бинарным оппозициям, в основе которой было глубокое душевное желание обнаружить самоутверждающий (self-affirming) концепт, противоположный идеализированной европейской свободе. Три таких бинарных оппозиции присутствовали в большей или меньшей степени во всех рассказах иностранцев: ограниченная власть против неограниченной, частная собственность против общественной и свобода против рабства"²⁶. Легко увидеть, что и в этом случае объяснить политику западных стран по отношению к России помогает социокультурный подход.

Возражения международников против распространения конструктивистских идей суммированы в статье И. Н. Тимофеева, в которой тот сводит их появление к ответу на распад СССР и считает, что конструктивизм не смог стать заменой господствовавшим ранее в международной науке реализму, либерализму и другим концепциям²⁷. Его возражения в большей степени относятся к тому варианту конструктивизма, который претендует на функционирование в качестве теории международных отношений, а не их истории. Отсутствие выводов нормативного характера в работах конструктивистов не может быть препятствием к применению этого подхода в качестве исторического²⁸, а неразработанность количественных методов вполне сопрягается с принятыми в исторической науке ограничениями сферы их применения. Ссылаясь на работы американского социолога А. Вендта, И. Н. Тимофеев утверждает, что "отношение индивид-общество с определенными оговорками переносится конструктивистами на международную арену, где индивидами выступают государства, а обществом - международная система (и/или международное сообщество)"²⁹. Нам представляется, что такое возражение несостоятельно. Прежде всего, точка зрения А. Вендта не исчерпывает конструктивистский подход, и многие сторонники критиковали его работы именно за сохранение государства в центре анализа. Кроме того, достаточно рассмотреть государственную идентичность не как некую сформированную и неизменную сущность, а как поле постоянной борьбы за "идентификацию", процесс переопределения содержания политики, национальных интересов и картины мира. Государства вовсе не выступают "индивидами" на международной арене, но их образы и политика по отношению к ним конструируются в процессе решения элитами государств-партнеров проблем собственной идентичности. Задачей государства по отношению к международному окружению в этом контексте не может быть "социализация" в принятых этим окружением нормах, как предполагает И. Н. Тимофеев, а конструирование собствен-

²⁵ Engerman D.C. Know Your Enemy: The Rise and Fall of America's Soviet Experts. Oxford, 2009.

²⁶ Рое М. "A people born to slavery": Russia in early modern European ethnography, 1476 - 1748. Ithaca, 2000, p. 202.

²⁷ Тимофеев И. Н. Вызовы конструктивистской теории международных отношений: политическая философия, эмпирические методы и новые реалии мировой политики. - Материалы V конвента РАМИ "Мировая политика: взгляд из будущего", т. 24. Теоретические проблемы анализа международных отношений и внешней политики. М., 2009, с. 77 - 88.

²⁸ Отметим, что наш подход может предложить основания для "нормативной части" международных отношений, но эта проблематика выходит за рамки данной статьи.

²⁹ Тимофеев И. Н. Указ. соч., с. 80.

ного образа с учетом происходящей в странах-партнерах борьбы за идентификацию. Страна может проецировать за рубеж (в ограниченных пределах, разумеется) разные образы себя, и понимание того, какие образы могут оказаться востребованными в позитивном, а какие в негативном контексте, важно для установления прочных отношений с партнерами.

Новое междисциплинарное направление - изучение исторической памяти (memory studies) привнесло в словарь современной гуманитарной науки понятие "травмы" и связало исторические исследования с историческими практиками, от политизации науки до строительства мемориалов и борьбы с фальсификациями. Очевидным образом в этом направлении исследований можно увидеть международную проблематику³⁰. В самом деле, к какой еще области относятся дебаты о Холокосте или Катыни, голодоморе или роли Центральной Европы во Второй мировой войне? Однако эти дебаты связаны и с непрекращающейся борьбой за идентификацию, происходящей в каждом из обществ, и в то же время с международными отношениями в регионе.

Современный подход к изучению истории международных отношений, опирающийся на социокультурную методологию способен предложить новый синтез, восстановив значение политической истории.

Мы полагаем, что в каждом обществе в конкретный период времени существует система представлений о "правильном" государственном и общественном устройстве, культурных институтах и обычаях. Эта система представлений основана как на собственной практике, так и на идеалах, сформированных в данной культуре. Реалии другой страны накладываются на собственную "систему координат", оси которой заданы своей традицией, поэтому прежде всего с иностранцами описываются значимые для собственной культуры структуры (или отмечается их отсутствие). Поскольку представления об общественном устройстве меняются медленно, этот уровень суждений наиболее стабилен. В то же время способность наблюдателя понять ограниченность собственных представлений носит индивидуальный характер, и оценка отличий может разниться до противоположности.

Кроме системы долговременных представлений, в каждый определенный момент времени в обществе существует "повестка дня", - темы, находящиеся в центре политики и внимания со стороны общественного мнения, отражающиеся в текстах государственных деятелей, журналистов, писателей. Этот набор проблем, сформированный конкретной конфигурацией интересов внутри страны, также проецируется на другое общество. Все институты, все события политической и общественной жизни изучаемой страны рассматриваются сквозь призму "домашних" аналогий. Именно на этом уровне осуществляется "использование Другого", происходит "изобретение" ментального образа другой страны.

Надо отметить, что литературоведы давно заметили подобную закономерность. А. Н. Николюкин в монографии о литературных связях России и США развивал мысль "о влияниях как активном отборе, когда представители одной национальной литературы обращаются к опыту и сокровищнице другой национальной традиции в результате назревшей необходимости собственного художественного развития. При этом более активной стороной оказывается та литература, которая творчески обращается к художественному наследию другой страны". Поясняя свою мысль, А. Н. Николюкин приводит пример "влияния индейского фольклора" на творчество американских писателей первой половины XIX в.: "Внутренние процессы развития самой американской литературы, наступление эпохи романтизма с его интересом к народному, фольклорному началу определили в конечном счете и интерес, активное обращение к наследию устного творчества индейцев, что лишь условно можно назвать термином "влияние""³¹.

³⁰ См., например, сборник статей: The Politics of Memory in Postwar Europe. Durham, 2006.

³¹ Николюкин А. Н. Литературные связи России и США: Становление литературных контактов. М., 1981, с. 6.

С нашей точки зрения, аналогичные процессы характерны и для внешнеполитического дискурса. Существующие особенности внутренней и внешней политики страны начинают активно использоваться в риторике и политике другого государства лишь в тот момент, когда к выбору именно этой особенности подталкивает его собственное развитие.

Таким образом, "система координат" и повестка дня определяют как направленность наблюдения³² за другим обществом, так и характер восприятия текстов о Другом общественным мнением собственной страны. Именно этот "двойной фильтр" оказывает решающее влияние как на отбор информации, так и на ее оценку, и, таким образом, на формирование образа другой страны. В свою очередь, сложившийся образ Другого стереотипизируется, становится частью картины мира, "системы координат", меняется чрезвычайно медленно и влияет на направленность наблюдения последующих путешественников.

"Повестка дня" коррелирует с использованным Ц. Тодоровым понятием "праксиса". В самом деле, именно она формирует практические задачи по отношению к другому обществу. Болгарский исследователь исходил из независимости трех "осей" отношения к Другому. Нам представляется, что праксеологическая ось, сформированная задачами внутреннего развития ("повесткой дня") оказывается первичной.

Представляется, что потенциал социокультурного подхода к международным отношениям выходит за рамки собственно имагологии, понимаемой как исследование причин и форм эволюции взаимных образов стран. Сама внешняя политика страны оказывается под этим углом зрения частью процесса борьбы за идентификацию, представленной, в частности, политическим дискурсом внутри страны. Таким образом, исследование внешней политики и международных отношений возвращает нас в этой методологической парадигме к изучению собственно политического, но на новом уровне осмысления этого феномена.

Важно понимать, что формирование образа Другого не следствие и не причина внешней политики - это две стороны одного и того же процесса - идентификации. Может возникнуть вопрос, когда актуализировался этот подход - не во время ли общей демократизации политики, когда массовые представления стали учитываться представителями политической элиты при принятии в том числе и внешнеполитических решений? С нашей точки зрения, представления о Другом всегда опосредовали путь между знанием фактов о нем и политикой по отношению к нему. Однако до эпохи демократизации политики этот процесс опосредования происходил внутри элиты, постепенно распространяясь на все более широкие круги общества. В эпоху же массовой пропаганды государства стали осознанно эксплуатировать этот механизм, отбирая и предлагая собственному населению те факты о Другом, которые способствовали формированию нужного государству отношения и в некоторых случаях - мобилизации.

Социокультурная история международных отношений исследует внешнюю политику как проекцию внутренней повестки дня и укрепившихся в обществе стереотипов ("седиментированной", отложившейся в виде "донных отложений" актуальной политике прошлого, используя термин В. Е. Морозова). Эти "отложения" создают еще одну группу факторов (наряду с новой информацией, поступающей из другой страны), способных дать материал для артикуляции новой политики по отношению к партнеру, т.е. в любой момент может оказаться востребованным один из "старых" стереотипов.

Таким образом, изучение международных отношений в этой парадигме позволяет сделать ряд важных выводов:

1. Отношение к другой стране не зависит прямо от объема знаний о ней.

³² Способы наблюдения меняются: от непосредственного восприятия путешественниками, дипломатами, журналистами к просмотру телевизионной и кинопродукции, новостных программ и Интернет-сайтов; однако направление интереса задается одними и теми же социокультурными механизмами.

2. Политика по отношению к другой стране опосредована образом этой страны, задающим рамки ее видения, и конструируется исходя из задач собственной повестки дня.

3. Серьезная переоценка другой страны может произойти в период смены собственной идентичности (изменения "системы координат"). Часто эта смена вызвана травмирующим событием (таким, как Катынь или Холокост), либо революцией, гражданской войной или глубокой реформой, создающими кризис идентичности.

4. Изучение идентичностей становится изучением процесса идентификации, т.е. политики. Именно так историки возвращаются к изучению политического.

Представляется, что насущной задачей является формирование программы исследования международных отношений с позиций социокультурного подхода.

В каждом конкретном исследовании отношений между странами важно понять не только то, в чем состоят доминирующие стереотипы восприятия, а объяснить, почему именно на эти, а не другие явления в другой культуре обращает внимание иностранный наблюдатель. Что его интересует - и чем именно это определено?

Можно констатировать, что в каждый исторический период внешний мир предлагает обществу большой, но не бесконечный набор значимых "текстов" (включающих события внешней и внутренней политики, повседневной жизни и накопившихся, "седиментированных" представлений), а общество совершает выбор тех из них, которые отвечают задачам его внутренней идентификации. Самая интересная и важная задача - определить факторы, влияющие на процесс этого выбора.

При этом очевидно, что внутри общества происходит постоянная работа по идентификации. В ходе осуществления по-новому понятой программы исследования международных отношений, должно быть изучено как общество "наблюдаемое", так и "наблюдающее".

Мы уже отмечали, что область изучения международных отношений смещается с дипломатии на исследования исторической памяти: трагический опыт XX в. стал причиной травмы (термин истории памяти) для многих народов Европы и Азии; переживание этой травмы, причиненной предками соседей, оказывает серьезное (а иногда решающее) влияние на состояние международных отношений в некоторых регионах мира. Травмирующее событие коренным образом меняет систему координат данного общества, создавая новую точку отсчета.

Именно поэтому в центр исследования памяти попадают механизмы государственного контроля над историческими интерпретациями, связанные с описанием других стран: учебники истории, выбор исторических деятелей и событий для праздников и коммеморации. Формирование собственной идентичности связано с подчеркиванием противоположностей и сходства с другими народами, что становится частью стереотипов и влияет на международные отношения³³.

Особенно интересной задачей, с нашей точки зрения, является применение социокультурного подхода к проблематике российско-американских отношений³⁴. Воз-

³³ Очень интересных результатов в этом направлении добилась группа под руководством Г. А. Бордюгова, изучающая изменения в школьных учебниках истории на постсоветском пространстве. Образам России и США в учебниках друг друга посвящен специальный сборник под редакцией В. И. Журавлёвой и автора этой статьи. См.: Россия и США на страницах учебников: опыт взаимных репрезентаций. Волгоград, 2009. В. И. Журавлёва самостоятельно и совместно с Д. Фоглесонгом опубликовала несколько весьма интересных статей об образе России в американской карикатуристике начала XX века. См.: Журавлёва В. И. Восприятие России в США на рубеже XIX-XX веков: механизмы формирования образа "Другого" в условиях глобализации международных отношений. - Российско-американские отношения в условиях глобализации. М., 2005, с. 119 - 130; Журавлёва В. И., Фоглесонг Д. С. Русский "Другой": формирование образа России в США (1881 - 1917). - Американский ежегодник, 2005. М., 2006, с. 233 - 282; их же Конструирование образа России в американской политической карикатуре XX века. - Мифы и реалии американской истории в периодике XVIII-XX вв., т. 1. М., 2008, с. 189 - 262 и др.

³⁴ См., в частности, работы: Баталов Э. Я., Журавлёва В. Ю., Хозинская К. В. "Рычащий

вращаясь к методологии Э. Саида, мы обнаружим, что в отличие от колониального навязывания гегемонистского дискурса Запада исламскому Востоку, в отношениях России и США (и шире - России и Запада) происходил постоянный процесс создания и поддержания альтернативного дискурса. Российское общество производило "контрориенталистский" дискурс, в котором уже западное общество описывалось в терминах, разработанных в российской науке и политике. Особенно эффективным этот проект оказался в годы "холодной войны", когда "контрориентализм" был частью антиколониальной борьбы, а марксизм вооружил российских ученых терминологией и "системой координат", способной противостоять западной (либерально-демократической) ортодоксии³⁵.

История международных отношений, таким образом, становится изучением взаимодействия "координатных систем" разных обществ, которые диктуют "использование другого" для решения задач собственной повестки дня (для утверждения, поддержания или изменения собственной идентичности). В ходе такого взаимодействия формируются стереотипы, сами становящиеся частью системы координат.

Программа исследования международных отношений должна в этом контексте включать выявление "систем координат" каждого из взаимодействующих народов. Путем такого выявления может стать анализ школьных учебников, речей политиков и т.п. текстов, в которых в концентрированной форме содержатся элементы "национального мифа" и стереотипа Другого.

Можно предложить и вывод, полезный политикам. Для улучшения отношений с другим народом необходимо понять его отличие, базовые точки его системы координат, и адресоваться именно к ним, показывая свое понимание этой системы. Возвращаясь к нашему анализу, повторим, что это может быть травмирующее событие, как Холокост Сталинград или колониальное прошлое³⁶. Выстраивание таких отношений надо основывать не на личных отношениях с руководителями другой страны, но на долговременной работе по формированию положительного образа своего народа, не сводящейся к усилению информационного потока.

Возвращаясь к началу нашей статьи, отметим, что вновь, как во времена Ранке, история международных отношений имеет шанс оказаться в авангарде исторической науки.

медведь" на "диком Востоке". Образы современной России в работах американских авторов. 1992 - 2007 гг. М., 2009; Курилла И. И. Заокеанские партнеры: Америкам Россия в 1830 - 1850-е гг. Волгоград, 2005; Журавлёва В. И., Фоглесонг Д. Русский "Другой": формирование образа России в США (1881 - 1917). - Американский ежегодник, 2005. М., 2005 и др.

³⁵ Возникает, конечно, возражение: марксизм сам по себе был западным по происхождению, как (в более широком плане) и вся общественная наука. Таким образом, марксизм сам может быть интерпретирован как разновидность "ориентализма", навязавшего России, например, классовый подход. Однако мы вовсе не придерживаемся радикального "цивилизационного" подхода, рисующего Россию как отдельную цивилизацию, которая, следовательно, должна создавать собственные идеи с чистого листа. Нет, взаимное влияние и заимствование концептов происходило и происходит, и для определенных исследовательских задач Россию необходимо рассматривать как часть европейской цивилизации. Отличие судьбы марксизма в России от ориентализма у палестинцев Саида состоит в том, что марксизм оказался интернализирован российским дискурсом. Термины и концепции марксизма уже не контролировались западноевропейскими интеллектуалами - российские ученые и идеологи оказались "хранителями дискурса" марксизма. Кроме того, марксизм создавал "лишь" (это и очень много, и очень мало одновременно) методологическую канву для достаточно большой общественной науки в России. Историки, социологи, политологи (пусть так и не называвшиеся) создали огромный массив текстов, описывавших Запад в незападных терминах. Особенно показательна с этой точки зрения советская американистика.

³⁶ Примерами адресации к такому событию могут стать речь президента США Б. Обамы в Каирском университете, выступление премьер-министра России В. В. Путина в Катыни, визиты западных лидеров в Сталинград (Волгоград) в послевоенные десятилетия.