МЕЖДУНАРОДНОЕ ПРАВО (последнее)
Концепция государственно-конфессиональных отношений: от декларирования свободы совести к антиконституционной государственной политике вероисповедных предпочтений?
Актуальные публикации по вопросам международного права и международных отношений.
АВТОРЫ: С. А. Бурьянов, С. А. Мозговой
ИСТОЧНИК: журнал "ПРАВО И ПОЛИТИКА" №6,2001
В 1-м номере журнала “Религия и право” в рубрике под названием “Концепция” была опубликована статья профессора кафедры религиоведения Российской академии государственной службы при Президенте РФ (РАГС) Михаила Шахова “Концептуальные проблемы формирования государственной вероисповедной политики”.
Как следует из предисловия от редакции журнала, публикация данной статьи связана с усилиями, предпринимаемыми в РФ по выработке теоретической основы государственной вероисповедной политики.
В начале статьи автор раскрывает ключевые понятия, относящиеся к теме исследования: государственно-конфессиональные отношения и государственная вероисповедная политика.
Однако, к сожалению, автор не затруднил себя определением места и соотношения этих понятий в системе права, вместо этого невольно апеллируя к государству как к некому безусловному источнику справедливости: “Российская Федерация должна ориентироваться на служение нуждам духовной жизни общества…”, “Вероисповедная политика государства призвана выражать и воплощать в практической деятельности государства волю общества…” и т.д. Очевидно, что вне правовой системы, без опоры на четкие правовые принципы, критерии, понятийный аппарат эти представления о должном (они отмечены по ходу всей статьи) не более чем абстрактные фантазии.
А между тем, ни в Конституции РФ, ни в нормах международного права, являющихся приоритетными для правовой системы России, ничего не говорится о государственно-конфессиональных отношениях и государственной вероисповедной политике. Более того, подтверждая приверженность общепризнанным принципам и нормам международного права, Конституция РФ декларирует в качестве правовой основы принципы свободы совести каждому (ст. 28), светскости государства и равенства религиозных объединений перед законом (ст. 14), равенства прав и свобод гражданина независимо от отношения к религии, убеждений (ст. 19) и ряд других принципов, имеющих значение только во взаимной связи.
Безусловно, государственно-конфессиональные отношения и государственная вероисповедная политика как самодостаточные явления существовали исторически. Но с момента принятия Всеобщей декларации прав и свобод человека в 1948 г., а для России, по крайней мере, с момента принятия в 1993 г. всенародным голосованием Конституции РФ, и государственно-конфессиональные отношения и государственная вероисповедная политика должны рассматриваться как производные от вышеупомянутых конституционных принципов и строго им соответствовать.
Таким образом, автор статьи фактически допустил некорректную с юридической точки зрения подмену приоритетов и терминов. Свобода совести каждому (по Конституции РФ) подменяется сначала свободой вероисповеданий, а затем и вероисповедной политикой (по усмотрению властных групп). Справедливости ради следует отметить, что подобные подмены характерны для целого ряда российских ученых. Можно даже говорить о целой научной школе, вольно или невольно помогающей власти формировать и воспроизводить систему контроля и подавления свободы мировоззренческого выбора.
Далее профессор Шахов справедливо отметил, что “решение вопроса о светском или конфессионально ориентированном характере государства есть прерогатива народа”. Который он, кстати, реализовал, проголосовав в 1993 г. за Конституцию РФ, выбрав, таким образом, светскость.
Уважаемый автор сам об этом пишет, но вероятно, только затем, чтобы обосновать “взвешенную” позицию конфессиональных предпочтений государства. “В то же время вероисповедная политика не может не учитывать неравнозначную социальную роль конфессий, исполнять волю общества при избрании мер поддержки конкретных конфессий”. То есть все конфессии равны, но некоторые равнее.
Не понятно только какими правовыми критериями и принципами будет руководствоваться государство при определении роли конфессий и исполнении воли общества. Можно предположить, что вместо них подразумевается использование “теоретически обоснованных положений” религиоведов РАГСа и близких ей структур.
Осуществив подмену приоритетов и терминов, автор пошел еще дальше, заявив, что отношения между субъектами государственно-конфессиональных отношений складываются как результат социального компромисса. То есть, вовсе не как результат соблюдения норм права, как положено в демократическом правовом государстве. Более того, автор механически смешивает с государственно-конфессиональными отношениями межконфессиональные, сказав еще, что “государство призвано выполнять роль посредника и гаранта при достижении такого компромисса”.
Весьма характерной является еще одна подмена. Конституционный принцип светскости государства подменяется произвольно трактуемой светскостью модели государственно-конфессиональных отношений.
Любопытно перечисление прав и возможностей, предоставленных органам власти законодательством о свободе совести: “предоставление религиозным организациям налоговых и иных льгот, оказание им финансовой, материальной и иной помощи, безвозмездная передача имущества религиозного назначения, находящегося в государственной или муниципальной собственности, информационная поддержка (предоставление доступа к государственным СМИ)”. Одно важное “право” автор забыл указать. Это право через Государственную религиоведческую экспертизу определять “религиозность” объединения. Несомненной новацией является утверждение, что “эти возможности являются правами органов власти, которые они могут реализовывать в том или ином объеме по своему усмотрению (!), но не их обязанностями, исполнения которых заинтересованные религиозные объединения требовать не могут”. Иными словами властные группы сами определяют критерии равенства конфессий, вероятно исходя из их полезности для удержания власти. Исторический опыт показывает, что не все конфессии оказываются одинаково полезны.
Для обоснования необходимости “специального” федерального органа по делам религиозных объединений, призванного проводить вероисповедную политику, автор допускает “значительную дифференциацию в отношениях между государством и различными религиозными объединениями в зависимости от их численности, традиционности для России, уровня социальной адаптации, характера участия в жизни общества и т.д. Формирование определенной государственной политики в данной сфере является возможным только при наличии координации деятельности и единой подчиненности органов, осуществляющих связь с религиозными объединениями”.
Очевидно, что религиозность, численность, традиционность и т.д. возьмутся определять на предмет соответствия собственным о них представлениям религиоведы РАГСа, любезно согласившись сесть в министерские кресла. Они же в своих личных и корпоративных интересах будут осуществлять “значительную дифференциацию”.
Вероятно в качестве упреждающего контраргумента противникам создания федерального органа профессор Шахов говорит, что “наиболее последовательным противником создания такого органа выступает именно Московская Патриархия. В настоящее время иерархи РПЦ могут решать ее проблемы, напрямую обращаясь к высшим лицам государства, руководителям, министерств, главам регионов. Реальные возможности контактов на таком уровне у представителей других конфессий значительно ниже. Создание органа по делам религиозных объединений способно существенно выровнять характер государственно-конфессиональных отношений”.
Приходится констатировать, что вместо анализа нарушений, определения направлений развития и реализации конституционных принципов, автор статьи настойчиво предлагает не менее антиконституционное дальнейшее расширение бюрократического аппарата для контроля мировоззренческой сферы государством.
Подразумевается, что государственные религиоведы и представители некоторых конфессий, будут “лучшими” помощниками государства в контроле и регламентации мировоззренческой сферы, чем представители только церковной бюрократии Московской Патриархии РПЦ. Бесспорно, что представления о свободе совести светского религиоведа значительно шире, чем, например, православного теолога. Но, к сожалению не настолько, чтобы вместить весь мировоззренческий спектр человечества и право каждого на свободу совести, без некорректного с правовой точки зрения разделения на “верующих-неверующих”.
“Специальные” государственные органы, будь то Государственная религиоведческая экспертиза или Министерство по делам религий, формируемые властью для проведения вероисповедной политики, скорее всего, станут послушным рычагом в ее руках, не будут способствовать реализации конституционных прав. В принципе федеральный орган по делам религий способен пресечь значительную часть злоупотреблений региональных чиновников, но изменить антиконституционную политику властных групп в целом, направленную на подавление и контроль мировоззренческой сферы, он не сможет. Более того, став частью государственного аппарата, Министерство по делам религий, станет проводником этой политики, а значит новым источником злоупотреблений.
В заключительной части статьи автор затронул проблемы образования, культуры и СМИ в контексте пресловутой вероисповедной политики. И снова приходится констатировать апелляцию к должной “справедливой и беспристрастной позиции государства” по регламентации мировоззренческой сферы под видом “поиска и поддержания компромисса”. В качестве гарантии “справедливой и беспристрастной позиции государства” автор называет “принцип светского характера государства, законодательно закрепленного равенства возможностей граждан приобщаться к ценностям культуры”.
Новейшая российская история наглядно показывает, что принцип светскости государства, лежащий в основе равноправия людей вне зависимости от отношения к религии и равенства религиозных объединений, сам нуждается в гарантиях. Такой гарантией может стать только ограничение “специальной” регламентации сферы свободы совести со стороны государства, и, прежде всего, вследствие отсутствия ее четких правовых критериев.
Весьма противоречивы заключительные высказывания автора по поводу отношений государственных СМИ и религиозных организаций. С одной стороны утверждается, что “государственные СМИ должны соблюдать принцип равноправия религиозных организаций к доступу на страницы периодической печати и при предоставлении эфирного времени”.
С другой стороны, признавая что, “именно степень внимания СМИ к той или иной конфессии способна влиять как на численность ее последователей и сторонников, так и на роль данной конфессии в обществе”, автор предлагает государственным СМИ освещать жизнь конфессий в зависимости от их распространенности.
В то же время, очевидно, что деятельность государственных СМИ, наряду с деятельностью иных структур правового демократического государства должна соответствовать конституционным принципам, один из которых, уважаемый автор называет гарантом “справедливой и беспристрастной позиции государства”.
Демократическое правовое государство, поставившее в качестве цели построение открытого гражданского общества должно базироваться на принципах ограничения власти. И в первую очередь ограничения “специальной” регламентации и “специального” контроля мировоззренческой сферы, в том числе ввиду отсутствия ее четких правовых критериев.
Религиозные объединения вследствие высоких интегративных возможностей являлись и являются объектом политических интересов и контроля со стороны власти. Поэтому, скорее всего, у светского государства, тем более многонационального и поликонфессионального, вообще не должно быть никаких “специальных” отношений с религиозными конфессиями. То есть, все отношения должны осуществляться на общих с иными объединениями граждан правовых основаниях, чтобы исключить саму возможность конфессиональных предпочтений. Иначе “специальные” государственно-конфессиональные отношения государства и избранных конфессий приобретают самодовлеющий характер, а демократические конституционные принципы государства размываются и сводятся на нет.
В конечном итоге конфессиональные предпочтения власти лежат в основе национально-религиозной напряженности, стимулируют сепаратизм, угрожают целостности федеративной системы и формируют тенденцию к изменению конституционного строя Российской Федерации.
ИСТОЧНИК: журнал "ПРАВО И ПОЛИТИКА" №6,2001
В 1-м номере журнала “Религия и право” в рубрике под названием “Концепция” была опубликована статья профессора кафедры религиоведения Российской академии государственной службы при Президенте РФ (РАГС) Михаила Шахова “Концептуальные проблемы формирования государственной вероисповедной политики”.
Как следует из предисловия от редакции журнала, публикация данной статьи связана с усилиями, предпринимаемыми в РФ по выработке теоретической основы государственной вероисповедной политики.
В начале статьи автор раскрывает ключевые понятия, относящиеся к теме исследования: государственно-конфессиональные отношения и государственная вероисповедная политика.
Однако, к сожалению, автор не затруднил себя определением места и соотношения этих понятий в системе права, вместо этого невольно апеллируя к государству как к некому безусловному источнику справедливости: “Российская Федерация должна ориентироваться на служение нуждам духовной жизни общества…”, “Вероисповедная политика государства призвана выражать и воплощать в практической деятельности государства волю общества…” и т.д. Очевидно, что вне правовой системы, без опоры на четкие правовые принципы, критерии, понятийный аппарат эти представления о должном (они отмечены по ходу всей статьи) не более чем абстрактные фантазии.
А между тем, ни в Конституции РФ, ни в нормах международного права, являющихся приоритетными для правовой системы России, ничего не говорится о государственно-конфессиональных отношениях и государственной вероисповедной политике. Более того, подтверждая приверженность общепризнанным принципам и нормам международного права, Конституция РФ декларирует в качестве правовой основы принципы свободы совести каждому (ст. 28), светскости государства и равенства религиозных объединений перед законом (ст. 14), равенства прав и свобод гражданина независимо от отношения к религии, убеждений (ст. 19) и ряд других принципов, имеющих значение только во взаимной связи.
Безусловно, государственно-конфессиональные отношения и государственная вероисповедная политика как самодостаточные явления существовали исторически. Но с момента принятия Всеобщей декларации прав и свобод человека в 1948 г., а для России, по крайней мере, с момента принятия в 1993 г. всенародным голосованием Конституции РФ, и государственно-конфессиональные отношения и государственная вероисповедная политика должны рассматриваться как производные от вышеупомянутых конституционных принципов и строго им соответствовать.
Таким образом, автор статьи фактически допустил некорректную с юридической точки зрения подмену приоритетов и терминов. Свобода совести каждому (по Конституции РФ) подменяется сначала свободой вероисповеданий, а затем и вероисповедной политикой (по усмотрению властных групп). Справедливости ради следует отметить, что подобные подмены характерны для целого ряда российских ученых. Можно даже говорить о целой научной школе, вольно или невольно помогающей власти формировать и воспроизводить систему контроля и подавления свободы мировоззренческого выбора.
Далее профессор Шахов справедливо отметил, что “решение вопроса о светском или конфессионально ориентированном характере государства есть прерогатива народа”. Который он, кстати, реализовал, проголосовав в 1993 г. за Конституцию РФ, выбрав, таким образом, светскость.
Уважаемый автор сам об этом пишет, но вероятно, только затем, чтобы обосновать “взвешенную” позицию конфессиональных предпочтений государства. “В то же время вероисповедная политика не может не учитывать неравнозначную социальную роль конфессий, исполнять волю общества при избрании мер поддержки конкретных конфессий”. То есть все конфессии равны, но некоторые равнее.
Не понятно только какими правовыми критериями и принципами будет руководствоваться государство при определении роли конфессий и исполнении воли общества. Можно предположить, что вместо них подразумевается использование “теоретически обоснованных положений” религиоведов РАГСа и близких ей структур.
Осуществив подмену приоритетов и терминов, автор пошел еще дальше, заявив, что отношения между субъектами государственно-конфессиональных отношений складываются как результат социального компромисса. То есть, вовсе не как результат соблюдения норм права, как положено в демократическом правовом государстве. Более того, автор механически смешивает с государственно-конфессиональными отношениями межконфессиональные, сказав еще, что “государство призвано выполнять роль посредника и гаранта при достижении такого компромисса”.
Весьма характерной является еще одна подмена. Конституционный принцип светскости государства подменяется произвольно трактуемой светскостью модели государственно-конфессиональных отношений.
Любопытно перечисление прав и возможностей, предоставленных органам власти законодательством о свободе совести: “предоставление религиозным организациям налоговых и иных льгот, оказание им финансовой, материальной и иной помощи, безвозмездная передача имущества религиозного назначения, находящегося в государственной или муниципальной собственности, информационная поддержка (предоставление доступа к государственным СМИ)”. Одно важное “право” автор забыл указать. Это право через Государственную религиоведческую экспертизу определять “религиозность” объединения. Несомненной новацией является утверждение, что “эти возможности являются правами органов власти, которые они могут реализовывать в том или ином объеме по своему усмотрению (!), но не их обязанностями, исполнения которых заинтересованные религиозные объединения требовать не могут”. Иными словами властные группы сами определяют критерии равенства конфессий, вероятно исходя из их полезности для удержания власти. Исторический опыт показывает, что не все конфессии оказываются одинаково полезны.
Для обоснования необходимости “специального” федерального органа по делам религиозных объединений, призванного проводить вероисповедную политику, автор допускает “значительную дифференциацию в отношениях между государством и различными религиозными объединениями в зависимости от их численности, традиционности для России, уровня социальной адаптации, характера участия в жизни общества и т.д. Формирование определенной государственной политики в данной сфере является возможным только при наличии координации деятельности и единой подчиненности органов, осуществляющих связь с религиозными объединениями”.
Очевидно, что религиозность, численность, традиционность и т.д. возьмутся определять на предмет соответствия собственным о них представлениям религиоведы РАГСа, любезно согласившись сесть в министерские кресла. Они же в своих личных и корпоративных интересах будут осуществлять “значительную дифференциацию”.
Вероятно в качестве упреждающего контраргумента противникам создания федерального органа профессор Шахов говорит, что “наиболее последовательным противником создания такого органа выступает именно Московская Патриархия. В настоящее время иерархи РПЦ могут решать ее проблемы, напрямую обращаясь к высшим лицам государства, руководителям, министерств, главам регионов. Реальные возможности контактов на таком уровне у представителей других конфессий значительно ниже. Создание органа по делам религиозных объединений способно существенно выровнять характер государственно-конфессиональных отношений”.
Приходится констатировать, что вместо анализа нарушений, определения направлений развития и реализации конституционных принципов, автор статьи настойчиво предлагает не менее антиконституционное дальнейшее расширение бюрократического аппарата для контроля мировоззренческой сферы государством.
Подразумевается, что государственные религиоведы и представители некоторых конфессий, будут “лучшими” помощниками государства в контроле и регламентации мировоззренческой сферы, чем представители только церковной бюрократии Московской Патриархии РПЦ. Бесспорно, что представления о свободе совести светского религиоведа значительно шире, чем, например, православного теолога. Но, к сожалению не настолько, чтобы вместить весь мировоззренческий спектр человечества и право каждого на свободу совести, без некорректного с правовой точки зрения разделения на “верующих-неверующих”.
“Специальные” государственные органы, будь то Государственная религиоведческая экспертиза или Министерство по делам религий, формируемые властью для проведения вероисповедной политики, скорее всего, станут послушным рычагом в ее руках, не будут способствовать реализации конституционных прав. В принципе федеральный орган по делам религий способен пресечь значительную часть злоупотреблений региональных чиновников, но изменить антиконституционную политику властных групп в целом, направленную на подавление и контроль мировоззренческой сферы, он не сможет. Более того, став частью государственного аппарата, Министерство по делам религий, станет проводником этой политики, а значит новым источником злоупотреблений.
В заключительной части статьи автор затронул проблемы образования, культуры и СМИ в контексте пресловутой вероисповедной политики. И снова приходится констатировать апелляцию к должной “справедливой и беспристрастной позиции государства” по регламентации мировоззренческой сферы под видом “поиска и поддержания компромисса”. В качестве гарантии “справедливой и беспристрастной позиции государства” автор называет “принцип светского характера государства, законодательно закрепленного равенства возможностей граждан приобщаться к ценностям культуры”.
Новейшая российская история наглядно показывает, что принцип светскости государства, лежащий в основе равноправия людей вне зависимости от отношения к религии и равенства религиозных объединений, сам нуждается в гарантиях. Такой гарантией может стать только ограничение “специальной” регламентации сферы свободы совести со стороны государства, и, прежде всего, вследствие отсутствия ее четких правовых критериев.
Весьма противоречивы заключительные высказывания автора по поводу отношений государственных СМИ и религиозных организаций. С одной стороны утверждается, что “государственные СМИ должны соблюдать принцип равноправия религиозных организаций к доступу на страницы периодической печати и при предоставлении эфирного времени”.
С другой стороны, признавая что, “именно степень внимания СМИ к той или иной конфессии способна влиять как на численность ее последователей и сторонников, так и на роль данной конфессии в обществе”, автор предлагает государственным СМИ освещать жизнь конфессий в зависимости от их распространенности.
В то же время, очевидно, что деятельность государственных СМИ, наряду с деятельностью иных структур правового демократического государства должна соответствовать конституционным принципам, один из которых, уважаемый автор называет гарантом “справедливой и беспристрастной позиции государства”.
Демократическое правовое государство, поставившее в качестве цели построение открытого гражданского общества должно базироваться на принципах ограничения власти. И в первую очередь ограничения “специальной” регламентации и “специального” контроля мировоззренческой сферы, в том числе ввиду отсутствия ее четких правовых критериев.
Религиозные объединения вследствие высоких интегративных возможностей являлись и являются объектом политических интересов и контроля со стороны власти. Поэтому, скорее всего, у светского государства, тем более многонационального и поликонфессионального, вообще не должно быть никаких “специальных” отношений с религиозными конфессиями. То есть, все отношения должны осуществляться на общих с иными объединениями граждан правовых основаниях, чтобы исключить саму возможность конфессиональных предпочтений. Иначе “специальные” государственно-конфессиональные отношения государства и избранных конфессий приобретают самодовлеющий характер, а демократические конституционные принципы государства размываются и сводятся на нет.
В конечном итоге конфессиональные предпочтения власти лежат в основе национально-религиозной напряженности, стимулируют сепаратизм, угрожают целостности федеративной системы и формируют тенденцию к изменению конституционного строя Российской Федерации.
Опубликовано 23 сентября 2004 года
Новые статьи на library.by:
МЕЖДУНАРОДНОЕ ПРАВО:
Комментируем публикацию: Концепция государственно-конфессиональных отношений: от декларирования свободы совести к антиконституционной государственной политике вероисповедных предпочтений?
подняться наверх ↑
ССЫЛКИ ДЛЯ СПИСКА ЛИТЕРАТУРЫ
По стандарту ВАК Республики Беларусь
Стандарт используется в белорусских учебных заведениях различного типа.
По ГОСТу Российской Федерации
Для образовательных и научно-исследовательских учреждений РФ
Прямой URL на данную страницу для блога или сайта
Полностью готовые для научного цитирования ссылки. Вставьте их в статью, исследование, реферат, курсой или дипломный проект, чтобы сослаться на данную публикацию №1095952583 в базе LIBRARY.BY.
подняться наверх ↑
ПАРТНЁРЫ БИБЛИОТЕКИ рекомендуем!
подняться наверх ↑
ОБРАТНО В РУБРИКУ?
Уважаемый читатель! Подписывайтесь на LIBRARY.BY в VKновости, VKтрансляция и Одноклассниках, чтобы быстро узнавать о событиях онлайн библиотеки.
Добавить статью
Обнародовать свои произведения
Редактировать работы
Для действующих авторов
Зарегистрироваться
Доступ к модулю публикаций