ВЕРСАЛЬСКАЯ СИСТЕМА

Мировая война была войной двух коалиций: австро-германо-болгаро-турецкой и франко-англо-русской, к которой в дальнейшем присоединились Италия и САСШ. В австро-германской коалиции преобладали интересы германского империализма. Но было бы неверно думать, что Германия просто диктовала свои условия своим союзникам: в течение всей войны внутри германско-австрийской коалиции происходит борьба за решение польского вопроса, который так и не был решен из-за противоречий интересов германского и австрийского империализма.

Еще в меньшей мере господствовала безраздельно одна группа интересов в Антанте. История войны до вступления в нее САСШ заполнена борьбой интересов французского и английского империализма. Коалиция вообще никогда не устраняет противоречий интересов. В коалициях державы пытаются только отодвинуть на задний план свои противоречия для решения совместных задач, но эти противоречия интересов остаются существовать и постоянно действуют, нажимают и напирают на связанные коалицией стороны.

Война была решена в пользу Антанты присоединением к ней САСШ. Но это означало, что к франко-английским, франко-итальянским противоречиям присоединились еще противоречия, существовавшие между Англией и САСШ.

Поэтому версальский мир, навязанный побежденной австро-германской коалиции победителями, представляет собой компромисс этих противоречий. В нем в замаскированном виде заложены все те противоречия, которые составляют содержание развития всей послевоенной истории.

Понимание теперешнего мирового положения, его противоречий невозможно без тщательного изучения версальского мира не только с точки зрения тех тягот, которые он взвалил на Центральную Европу, и тех противоречий, которые вызвала перекройка европейской карты, но и с точки зрения взаимных отношений держав-победителей, наложивших свою печать на то, что решил версальский мир, и не менее на то, чего он не решил.

Я постараюсь дать картину этих противоречий, как они выявились в переговорах в Версале, причем по необходимости мне придется шире обрисовать ту сторону дела, которая у нас менее известна, которая недостаточно вошла в общественное сознание, и сократить освещение наиболее известных сторон, а именно общих отношений победителей к побежденным.

АНГЛО-ФРАНЦУЗСКИЕ ПРОТИВОРЕЧИЯ

Мировая война между австро-германской и франко-английской империалистическими коалициями имела главным корнем своим борьбу между германским и английским монополистическим капиталом. Старые противоречия между объединенной в 1871 г. Германией и Францией из-за гегемонии на европейском континенте сами по себе не были в состоянии вызвать мировой войны даже после того, как Франции удалось заключить союз с царизмом. Только тогда, когда германский капитализм, перешедший в фазу монополистического капитализма, начал угрожать мировой гегемонии Англии,, начал не только вытеснять Англию с многих рынков, но построил громадный флот и предъявил свои требования на новый передел мира, - Англия присоединилась к франко-русскому союзу, т. е. выразила свою готовность сделаться одним из организаторов будущей войны. Это, однако, означает, что центр


Франция и Англия. Карикатура англ. художника Гильрея

тяжести английской и французской вражды против германского империализма лежал не в одной и той же плоскости. Франция добивалась уничтожения мощи Германии как своего континентального конкурента. Она боялась, что усиление Германии, подчинение германскому капитализму Австрии, а затем и Балкан, настолько увеличит влияние Германии, что она сможет поставить на колени Россию и отбить ее от союза с Францией. Это была причина, толкнувшая Францию на войну с Германией. Отсюда вытекало, что военные цели Франции состояли, во-первых, в отнятии у Германии Эльзаса и Лотарингии, во-вторых, в передвижении в той или другой форме французской границы до Рейна (что давало возможность французскому империализму, в случае конфликта, занять линию р. Майна и отделить южную Германию от северной). Происшедшее после войны создание самостоятельных государств - Польши и Чехо-Словакии, - связанных союзом с Францией, сжало Германию на территории между Везером и Одером, т. е. поставило ее в такое тяжелое стратегическое положение, что не только устранило возможность германского наступления, но сделало германскую защиту весьма затруднительной. Расчленение Австрии, запрет объединения Австрии с Германией только завершали это дело уничтожения Германии как возможного конкурента в борьбе за господство над континентальной Европой.

В какой мере это было основной целью политики французского империализма, с ясностью показывает письмо Бриана французскому посланнику в Лондоне Камбону. Это письмо от 1917 г. у нас не оглашалось, а оно заслуживает внимания не только с исторической стороны, но бросает яркий свет на характер теперешнего бриановского "пацифизма". Поэтому я позволю себе его привести:

"Вы совершенно верно указали лорду Грею, - пишет Бриан, - что возвращение нам Эльзаса и Лотарингии не только не может считаться вопросом, но что нельзя его считать какой-то пользой, каким-то новым приобретением. Эльзас и Лотарингия вообще не идут в счет. Мы получаем обратно наше имущество, отнятое у нас вопреки воле населения.


Точно так же само собой понятно, что мы должны Эльзас и Лотарингию получить обратно не в том обкарнанном виде, как это установил договор 1815 г., а в границах 1790 г. Таким образом, мы получим бассейн р. Саар, которая имеет важнейшее значение для нашей промышленности. Надо устранить воспоминание о многократных порчах наших границ. Но существует вопрос, который по необходимости встанет в этой связи. Это есть вопрос о левом береге Рейна. Хорошие головы во Франции, которые придерживаются старейших традиций нашей национальной политики, требуют левого берега Рейна как потерянного наследства французской революции, как вещи, необходимой, чтобы создать то, что Ришелье называл "нашим хорошо приспособленным полем сражения". Надо опасаться, что новое приобретение рейнских провинций, отнятых у нас сто лет назад, будет считаться завоеванием и может создать нам большие затруднения.

Более важным, чем славная, но не обеспеченная польза, будет добиться такого положения, которое укрепит безопасность для Европы и для нас и обеспечит наши границы. По нашему убеждению, Германии должно быть запрещено высовывать свой нос на ту сторону Рейна. Организация этих областей, их нейтралитет, их временное занятие нами должно быть поставлено в порядок дня при обмене мнений союзниками. Дело идет, о том, чтобы Франция, наиболее непосредственно заинтересованная в новом порядке дел, имела решающий голос при решении этих серьезных вопросов".

Это письмо Бриана показывает, что когда маршал Фош во время версальских переговоров добивался левого берега Рейна как фактической границы Франции, он добивался проведения в жизнь основной цели французской политики, а именно обеспечения французской гегемонии в Европе и полного обессиления Германии.

Англия боролась с Германией из-за угрозы, которую представляло для мирового господства британского империализма продвижение германского империализма на восток. Разгром Сербии вел к включению Болгарии, находившейся под сильным влиянием германского империализма, в область германского стратегического господства. Становилось реальной перспективой создание сухопутного пути, связывающего Германию с Турцией. Это приближало окончательную победу Германии над Англией в Турции. Объединение Турции германским капиталом путем создания сети железных дорог означало полный провал английского плана железнодорожного объединения английской колониальной империи от Южной Африки, через Египет, с Индией, требовавшего перехода в руки Англии в той или другой форме Аравии.

Подчинив себе экономически Турцию, Германия не только перерезывала английские линии, объединяющие Египет с Индией, но она вклинивалась в весь магометанский мир, вставала у границы Персии, у границы Египта.

Если сухопутная угроза Индии со стороны царской России, не располагавшей достаточными капиталами для постройки мощных железных дорог, была достаточной причиной для того, чтобы в продолжение десяти лет ставить на острие меча русско-английские отношения, то тем более высоко должна была оцениваться опасность Германии, ставшей у Красного моря, Персидского залива, т. е. заносящей в перспективе меч не только над английским господством в Египте, но и над английским господством в Индии.

До этого времени слабость германского империализма заключалась в том, что его орудием против Англии был только молодой германский флот, значительно более слабый, чем английский, и закупоренный в Балтийском море, как в бутылке. Если бы Германии удалось окончательно подчинить себе Балканы, добиться гегемонии над Турцией, то это означало бы, что громадная сухопутная германская военная махина, угрожавшая до этого времени только Франции и России, может быть пущена в ход как могущественное орудие борьбы против английского империализма. Из этого положения вытекали военные цели Англии. Она требовала, во-первых, уничтожения германского флота, во-вторых отнятия у Германии тех африканских колоний, которые не позволяли создать сплошной железнодорожной линии из Южной Африки в Египет, т. е. в первую очередь немецких восточно-африканских колоний. В-третьих, нужно было расчленение Турции и отрыв от нее ее арабских частей. Наконец, должен был быть уничтожен балканский мост, ведущий из Германии в Турцию.

Одним словом, Англия стремилась к уничтожению могущества Германии как мировой державы.

Полное уничтожение Германии как континентальной державы не могло входить в военные цели английского империализма, ибо оно создавало опасность французской гегемонии на континенте, а прибрав континент к своим рукам, Франция получила бы возможность начать в дальнейшем борьбу с Англией в Африке и на магометанском Востоке.

Мы не будем здесь описывать противоречий, существующих между Францией и Италией, стремящейся не только стать наследником австро-германской монархии в Адриатическом море и предъявляющей требования на усиление своего положения в Африке за счет Франции и Англии. Это противоречие также обрисовалось еще в Версале, чтобы разрастись после версальской конференции в одно из важнейших европейских противоречий, подрывающих версальский мир.

Англо-французские противоречия вылились на версальской конференции в первую очередь в борьбу вокруг вопроса о западных границах Германии.

Допуская создание Польши, Чехо-Словакии, раздел Австрии, ибо все это затрудняло продвижение Германии на восток, английский империализм не мог допустить захвата Францией рейнских областей, ибо он не мог допустить французской гегемонии в Европе.

При помощи САСШ Англии удалось добиться отказа Франции от левого берега Рейна.


Французские войска в Майнце (Рейнская область)

Англия и Америка несмотря на дикие протесты маршала Фоша добились от Клемансо этого отказа, приняв на себя обязательство, что в случае немецкого нападения они окажут Франции вооруженную помощь. На основе опыта войны Клемансо понял, что Франции будет неслыханно трудно удержать за собой завоеванное, если она будет оставлена один-на-один с Германией в том положении, которое она приобрела благодаря своему экономическому развитию и исходу войны.

Тот факт, что САСШ не ратифицировали позже версальский договор, что Англия отказалась поэтому взять на себя гарантию всех французских завоеваний, закрепленных в версальском договоре, толкнул Францию в 1923 г. на попытку восстановления фошевской программы. Захват Рура означал для французской военщины захват обменного объекта, который благодаря своему грандиозному экономическому значению для Германии должен был заставить германскую буржуазию признать левый берег Рейна границей с Францией. Экономические последствия захвата Рура, финансовый крах Германии, вызвавший опасность победы пролетарской революции, финансовый кризис Франции, который отдал ее на момент в руки Англии и Америки, скопивших в своих замках миллиарды франков, могущих привести к крушению французскую денежную систему, заставили Францию отказаться от попыток захвата Рейна, взамен чего Англия гарантировала в локарнском договоре теперешнюю франко-германскую границу. Но и по сегодняшний день Франции не удается добиться у Германии и Англии гарантии польско-немецкой границы, т. е. обеспечения восточного столба версальского договора.

Весь вопрос о так называемой безопасности Франции, являющийся предметом дипломатической борьбы Европы по нынешний день, заключается в том, что Франции не только не удалось добиться в Версале признания своей гегемонии над Европой, но даже то, что она завоевала в Версале, находится под знаком вопроса, ибо в случае разгрома Польши падает и версальский договор.

Теперешняя польская граница означает гарантию не только невозможности немецкого наступления на Францию, но и беззащитности Германии в случае французского наступления.

В тот день, когда коридор не будет больше отделять Восточную Пруссию от остальной Германии, когда переходы через Вислу не будут находиться в руках Польши, Германия приобретет простор для стратегического маневрирования в случае своего столкновения с Францией. Не подлежит сомнению, что только исключительное обострение положения, только исключительные обстоятельства, вроде, например, непосредственной опасности англо-американской войны или же опасности европейской революции, могли бы заставить Англию дать Франции гарантии ее границ, выходящие за пределы статута Лиги наций, т. е. за пределы чисто словесных "моральных" обещаний.

Французская позиция в Европе опирается, таким образом, на военные союзы Франции с Малой Антантой и Польшей, подкрепленные французскими займами и французскими вложениями в польскую и юго-восточную промышленность.

Падение царизма было в известной степени определенным внешне-политическим выигрышем английского империализма. Оно не только дало ему возможность уничтожить все обязательства, принятые по отношению к царизму за счет Турции и Персии, но оно лишило Францию союзника, силы которого были выше сил Польши и Малой Антанты.

Зная это, французская дипломатия добивается теперь всеми силами гарантии всех европейских границ, установленных версальским договором. Преодолев финансовый кризис, стабилизировав франк, опираясь на миллиарды французского капитала, вернувшегося после стабилизации из-за границы, опираясь на миллиарды германских репараций, усилив свою армию, создав на границе с Германией сплошную линию усовершенствованных вооружений, французский империализм держит Англию под угрозой своего воздушного флота и строит могущественный морской флот, который делает Францию для Англии столь же ценной в качестве союзника против САСШ, сколь и опасной в качестве ее врага.

С этими козырями в руках Франция пытается заставить Англию заключить с ней общевоенный союз на условиях признания Англией французских позиций в Европе, за что Франция согласна поддерживать Англию против ее врагов.

В 1928 г. Франция добилась крупного результата в форме соглашения с Англией, в котором за французскую поддержку английской морской программы, направленной против САСШ, Англия обязалась признать французскую точку зрения по вопросу о вооружениях.

Но про тест САСШ заставил Англию отказаться от этого договора. Выдвинув тогда программу пан-Европы, Франция поставила своей задачей достигнуть в непосредственных переговорах с побежденными той цели, которой она не добилась от Англии.

План пан-Европы означает попытку организации в рамках Лиги наций особого организма, в который должны входить европейские участники Лиги наций. Суть этой программы покоится на признании непоколебимости версальского договора. Только после вторичного признания границ, установленных версальским договором, после сговора насчет признания перевеса Франции, она готова дать своим вассалам взаймы и готова приступить к частичным изменениям версальского договора, к переделке его из органа господства над побежденными в орган, регулирующий отношения ее ко всем ей подчинившимся, в том числе и Германии. Те гарантии, которых Франция не нашла у американского, а также и у английского империализма, она хочет получить, став во главе всей капиталистической Европы для борьбы против Советского Союза и для борьбы с английским и американским империализмом.

Французский империализм понимает, что дело не может больше итти о простом сохранении версальского договора. Версальский договор был компромиссом английского, американского и французского империализмов. Рост противоречий между Англией и Америкой ставит перед Францией необходимость создания собственной мощной базы для борьбы за мировое могущество. Эту базу она может найти, подчинив себе европейский континент. Она прикрывает эти свои цели, привлекая на первых порах Великобританию, но она великолепно знает, что уже интересы доминионов не позволят Англии войти в эту европейскую организацию. Поэтому Франция рассчитывает добиться в этой "пан-Европе" своей полной гегемонии. Однако год дипломатической борьбы за создание пан-Европы показал, что стремления французского империализма встречают в Европе не меньшее сопротивление, чем его стремление заставить Англию и САСШ гарантировать ему версальские завоевания.

И Италия, и Германия выдвинули против стремления Франции поставить их в зависимое положение программу ревизии версальского договора.

Италия добивается не только выполнения данных во время войны обещаний насчет увеличения итальянских колоний, но выдвигает недвусмысленное стремление к решающему влиянию на Балканах, к передаче ей Туниса и Сирии. Одним словом, она требует раздела Средиземного моря на западную, французскую и восточно-итальянскую сферы влияния.

Германия готова итти на союз с Францией, но требует за это объединения с Австрией (т. е. обеспечения германского влияния хотя бы на территории бывшей австро-венгерской монархии и Румынии), уничтожения польского коридора (т. е. создания условий для увеличения военного влияния Германии).

Борьба за паневропейский план, ведущаяся в условиях жестокого экономического кризиса и угрожающая Германии финансовым крахом, заставила САСШ, которые вложили в германское хозяйство 5 млрд. руб., снова вмешаться в борьбу европейских держав.

Выступление Гувера ставит в порядок дня вопрос о новом отношении САСШ к Версалю.

Мы переходим теперь к выяснению роли репарационного вопроса в версальской системе и к анализу противоречий, развившихся между САСШ и европейскими антантовскими державами, в первую очередь - Англией, уже во время версальской конференции.

РЕПАРАЦИОННЫЙ УЗЕЛ

Победа союзников дала им возможность попытаться взвалить на побежденных хотя бы часть военных расходов. Само собой понятно, что даже в самый большой момент упоения победители не могли всерьез думать о том, чтобы побежденные сумели возместить около 200 миллиардов золотых рублей, которые стоила война правительствам, не считая расходов и потерь населения. Во время выборной кампании во Франции и Англии, устроенной немедленно после заключения перемирия с Германией, демагоги антантовского империализма повторяли, конечно, обещания, "что Германия все уплатит". Но ни один из них не сомневался в невозможности проведения в жизнь этого лозунга. Все национальное достояние Германии составляло, по самым оптимистическим подсчетам, перед войной около 50 миллиардов рублей. И если союзники не только на версальской конференции, но много лет спустя все еще выдумывали разные астрономические цифры германских платежей, то это делалось отчасти из нежелания разочаровать мелкобуржуазную массу в "плодах победы", а в основном из соображений, что репарационные платежи как в экономическом, так и во внешнеполитическом отношении являются могучим рычагом для подчинения себе Германии.

Германия катилась по наклонной плоскости инфляции, и ясно было, что этим путем она избавится от внутреннего военного долга. Это могло дать ей преимущество в борьбе за мировой рынок, ибо ей не приходилось включать процентов по внутренним долгам в себестоимость вывозимых товаров. Это создавало во Франции и Англии тенденцию к возможному увеличению репарационных платежей. Кроме того, французские и английские империалисты великолепно понимали, что САСШ не откажутся за здорово живешь от процентов по союзническим военным займам, достигавшим 10 миллиардов. Германия должна была по крайней мере взять на себя уплату процентов по междусоюзным долгам. Наконец, репарации были петлей на шее Германии, которую могли затянуть, когда это понадобится по политическим соображениям. Империалистические круги Франции, которые считали величайшей ошибкой отказ Клемансо от захвата прирейнских областей, надеялись добиться перерешения этого вопроса, когда Германия окажется не в состоянии выполнить принятые на себя обязательства. Но такая позиция французского империализма предрешала и позицию английского. Если нельзя было отказать французскому империализму в установлении громадных репарационных платежей, то Англия должна была и для себя затребовать таких платежей. Франция добивалась платежей для восстановления разрушенных северных областей, высчитывая стоимость этих разрушений самым фантастическим образом. У Великобритании не было разрушенных областей, и она должна была выдвинуть требование уплаты Германией стоимости пенсий семьям убитых на войне и инвалидам, чтобы таким образом увеличить причитающуюся ей часть немецких платежей.

САСШ притворялись, что не имеют никакого отношения к германским репарациям. На деле две трети германских репараций уплывали в САСШ в качестве процентов от военных займов Франции и Англии. Машина версальского договора была, таким образом, насосом, выкачивающим из Германии проценты по задолженности союзников САСШ. Но так как Германия могла уплачивать свои обязательства, только усиливая свой вывоз, то репарации стали одним из элементов дезорганизации и без того достаточно потрясенного мирового рынка. Это понимали все элементы американской буржуазии, связанные с мировой торговлей и финансами. Уже в октябре 1921 г. на банкете Ассоциации экспортной промышленности Гувер произнес речь, в которой заявил: "Если наш торговый мир хочет в какой-нибудь форме помочь странам, борющимся с финансовыми трудностями, то мы должны считаться с тем, что за это расплатимся потерями на мировом рынке и безработицей нашего населения". Это понимают американские банки, которым выплата займов мешает в размещении новых частных займов в Европе. Это сознание существует в кругах американской промышленности, работающей на экспорт и борющейся с демпингом европейской промышленности, усилившимся под влиянием необходимости уплаты репараций и процентов от государственных займов, но оно встречало большое сопротивление американской буржуазии, работающей на внутренний рынок, и мелкобуржуазных масс. Капиталисты, работающие на внутренний рынок, боялись, что ликвидация военных долгов усилит способность европейского капитализма к конкуренции с американским, мелкая буржуазия боялась, что освобождение Европы от платежей увеличит налоговой пресс в Америке и даст новый толчок вооружениям в Европе. Кроме того американский капитализм видел в задолженности Европы средство, при помощи которого он сможет в соответствующий момент нажать на своих врагов и купить себе союзников. САСШ притворились поэтому, что они не заинтересованы в репарационном вопросе, и заявили, что между вопросом о процентах от американских военных долгов и вопросом о европейских репарациях нет никакой связи. Америка сама по себе, Европа сама по себе.

АНГЛО-АМЕРИКАНСКИЕ ПРОТИВОРЕЧИЯ В ВЕРСАЛЕ

Но уже участие САСШ в мировой войне было вызвано тем, что они не могли остаться сами по себе и предоставить Европу самой себе.

Чрезвычайно развившийся в предвоенный период американский капитализм очутился в начале войны перед лицом открытия нового громадного рынка. Воюющие страны были не в состоянии уже после битвы на Марне удовлетворить свои грандиозные потребности, не только в хлебе, хлопке, табаке, но и в индустриальных продуктах. Желудок войны оказался больше, чем предугадывали все военные специалисты. САСШ с одинаковым удовольствием поставляли бы требуемые товары обоим воюющим лагерям. Но отсутствие крупного американского флота позволило английскому империализму установить блокаду Германии. САСШ, которые в 1812 г. воевали с Англией из-за подобной политики, примененной в борьбе с наполеоновской Францией, пришлось выбирать между тремя возможностями: они могли объявить войну Англии, они могли отказать Англии и союзникам ввиду нарушения ими американских интересов в поставке требуемых товаров, они могли, наконец, вступить в войну на стороне союзников. Война против союзников была невозможна из-за слабости американского флота и связанности американского финансового капитала с английским. Отказ от поставок союзникам угрожал бешеным кризисом американской промышленности, перестроившейся уже для использования военной конъюнктуры. Поэтому оставалось только участие в войне, причем американский капитализм надеялся не только заработать миллиарды, но и получить решающее влияние на исход войны. Но САСШ великолепно понимали, что самый факт вступления в войну показал, что они бессильны сопротивляться великобританскому империализму. Поэтому уже во время войны САСШ приступают к созданию грандиозного флота. Этот флот был рассчитан как средство давления на Англию во время мирных переговоров и как оружие для борьбы с Англией после победы над Германией. Насколько сильно было сознание грядущего противоречия между Англией и Америкой, видно из записок полковника Хауса, советника Вильсона.

30 сентября 1914 г. Хаус записывает:

"Когда мы обсуждали вопрос о конфискации Англией кораблей, Вильсон прочел нам место из своей "Истории американского народа", которое рисует, как во время президентства Мадиссона началась война в 1812 г. из-за того же расхождения (с Англией. К. Р. ), как и ныне. Цитата объясняла, что Мадиссон был принужден начать войну несмотря на то, что он был миролюбивым человеком и приложил все усилия, чтобы избежать войны. Но настроение масс сделало это невозможным. Президент (Вильсон) сказал: "Причины войны 1812 г. и ныне - аналогичны. Я искренно надеюсь, что эта аналогия не пойдет дальше"... Я (Хаус) рассказал английскому посланнику об этом разговоре. Это произвело на него большое впечатление, и он обещал телеграфно обратить внимание сэра Грея не только на это место в книге президента, но и на его комментарий" (том I, стр. 310).

В феврале 1915 г. Хаус по поручению Вильсона отправился в Европу, чтобы выяснить, не имеется ли возможности мирного посредничества, и одновременно обсудить с Англией вопрос блокады. Во время переговоров он указал английским политикам (в первую очередь Грею) на то, что строгое проведение блокады противоречит не только американским торговым интересам, но и затрагивает собственные интересы Англии.

Ко времени этих переговоров, когда отношения Хауса и Грея становились все более интимными, относится письмо Хауса к американскому посланнику в Берлине Жерару от 1 марта 1915 г.: "Если война продолжится еще шесть месяцев, - Англия будет иметь флот, равный по величине всем другим флотам мира, вместе взятым. Об этом мы, американцы, должны подумать. Да, это дело, которое каждого должно заставить призадуматься". Это продумывание продолжалось более года - за это время Хаус записывает 24 сентября 1916 г. следующий разговор с Вильсоном:

"Президент пришел рано утром в мою комнату, и мы провели несколько часов в разговорах об иностранной политике, в первую очередь о наших противоречиях с Англией... Я высказал мнение, что фактическое противоречие между Англией и САСШ в нынешнее время состоит в том, что мы начали строить большой флот (морская программа от 1916 г. К. Р. ). Рост нашей торговли превосходит все ожидания. Мы быстрыми шагами приближаемся к положению, которое занимала Германия до войны. Никто в Англии не признает, что именно факт, на который я указал, есть причина растущей враждебности к нам, но это так. Президент ответил: "Мы построим флот, который будет больше их флота, и будем поступать так, как нам заблагорассудится". Я напомнил ему, что Германия начала это делать, но что Великобритания постаралась задвинуть засов раньше, чем Германия успела достигнуть своей цели.

Я сказал, что не очень вероятно, что Англия допустит построение нами флота равного ей по силе, если она сможет этому помешать" (том II, стр. 317).

Хаус так занят этой мыслью, что 25 сентября пытается осветить этот вопрос в разговоре с американским посланником в Лондоне англофилом Вальтером Педж:

"Я спросил его, не думает ли он, что растущая враждебность в Англии (против САСШ) стоит в связи с нашей морской программой и не попадаем ли мы, с точки зрения Англии, в положение, в котором очутилась Германия. Я напомнил ему традиционную дружбу между Германией и Англией, продолжавшуюся до того момента, когда Германия выступила как конкурент английской торговли и начала строить флот, который был достаточно велик, чтобы стать угрозой для Англии. И я задал вопрос, не видит ли Англия в нас ту же угрозу своей торговле и своему господствующему положению на море. Педж не был согласен со мной. Он сказал, что Великобритания никогда не позволит нам построить равный или более сильный флот. Если мы будем строить, Великобритания будет еще более строить, но она это будет делать в благожелательном смысле" (том II, стр. 320).

Итак, Педж предвидел соревнование в строительстве флотов, но отклонял возможность войны.

Фоном этих разговоров являлось решение о строительстве флота, принятое американским конгрессом 8 сентября 1916 г., о котором проф. Сеймур говорит, что оно было самым грандиозным, которое когда-либо принималось каким-либо государством, не находящимся в состоянии войны. Закон предвидел постройку 137 боевых единиц всех классов и ставил американский флот в ряды флотов других держав.

Когда САСШ несмотря на осознанные противоречия с Англией вступили в мировую войну, Англия приложила все усилия, чтобы помешать САСШ строить большой военный флот. Во время специальной миссии Бальфура в Америке англичане пытаются убедить американцев в том, что общая победа над Германией требует постройки не дредноутов, а истребителей и других кораблей легкого типа для борьбы против подводных лодок. Хаус отвечает на эти предложения следующим контрпредложением (беседа с сэром Эриком Дрюмондом от 13 мая 1917 г.):

"Англия обязуется при условии согласия САСШ временно отказаться от постройки линейных кораблей в пользу истребителей, предоставить САСШ после войны, в случае необходимости, соответственное количество своих линейных кораблей. Английский ответ указал, что подобное соглашение подняло бы ряд опасных международных вопросов и поэтому неприемлемо". Что скрывалось за "рядом опасных международных вопросов", становится ясным из комментария, который Хаус присылает Вильсону 7 июля 1917 г. "Я не могу согласиться, что решение, которое предлагает Бальфур, приведет к каким-либо результатам, за исключением разве того, что оно поможет Японии броситься в объятия Германии и создать комбинацию против нас. В случае конфликта между нами и Японией или между другими участниками соглашения все остальные принуждены были бы сохранить нейтралитет" (том III, стр. 69).

Англия опасалась, что САСШ пытаются взорвать ее союз с Японией, ибо она не могла бы, конечно, сохранить союз с Японией и одновременно предоставить свои линейные корабли САСШ в случае конфликта их с Японией. Англия предлагала САСШ, по совету Хауса, только нейтралитет на случай такого конфликта. Но САСШ хотели иметь корабли.

САСШ во время войны строили в первую очередь боевые единицы для борьбы против подводных лодок, и к концу войны из десяти утвержденных линейных кораблей готовы были только два, а из пяти крейсеров - один.

Разгадку этой политики надо искать не только в необходимости концентрации всех сил для разгрома Германии, но и в изменении положения вопроса о свободе морей, изменении, которое вытекало из установки на Лигу наций.

Мы не можем здесь проследить этой установки у Вильсона. Она появилась еще до войны, когда Вильсон послал Хауса в первый раз в Европу с тем, чтобы прощупать возможность соглашения между Англией и Германией и этим избежать войны на основе установления обязательного арбитража и уменьшения вооружений (том I, стр. 241 - 282).

Когда во время войны идеи Вильсона и Хауса сгустились в концепцию о Лиге наций, Вильсону стало ясно, что проведение в жизнь этой идеи в корне меняет постановку вопроса о морской торговле во время войны. Если бы САСШ решились порвать со своим традиционным "aloofness", оставаться в стороне и вошли бы в Лигу наций, то, понятно, они не могли бы добиваться права свободной торговли со всеми воюющими странами. Если какая-либо страна начала бы войну вопреки решению Лиги наций, то САСШ не только не могли бы вести с такой страной торговлю, но, наоборот, обязаны были бы блокировать ее. Поэтому, когда Вильсон выставил свои знаменитые 14 пунктов, он сделал к пункту "Абсолютная свобода морской торговли вне территориальных вод во время мира как и войны" следующее добавление: "За исключением случая, когда на основании международного решения (для проведения международного соглашения) море полностью или частично закрывается". На основании своих переговоров с английскими политиками Хаус был уверен, что такая формулировка для них будет приемлема. Ему пришлось убедиться, что он глубоко заблуждался.

Когда САСШ вступили в войну, Вильсон, конечно, отлично понимал, что союзники не дадут себя связать его 14 пунктами. В противоположность заверениям, данным на сенатской комиссии, он знал тайные договоры. Документы из архива Хауса (том III, стр. 43 - 62) доказывают это с полной очевидностью. Хаус был информирован Бальфуром, который многократно предлагал предъявить Вильсону копии договоров. Хаус предпочел предоставить Вильсону формальную возможность "не знать" документы, но он информировал его подробно. И САСШ, несмотря на расхождение между их официальными целями войны и целями их союзников, с ликованием и задором вступили в войну. После версальского подарочка многие разочарованные мелкие буржуа горько упрекали своего вчерашнего кумира в лицемерии. Но мелкобуржуазные боги всегда были наполовину пророками, наполовину шарлатанами, наполовину обманщиками, наполовину обманутыми.

Вильсон и Хаус питали недоверие к финансовым и промышленным королям. Оба имели мелкобуржуазные иллюзии, что, если они ведут войну опираясь на "общественное мнение демократии", дело как-то обернется. Вильсон надеялся сыграть роль не то высшего судьи, не то преподавателя высшей мудрости. Хаус рассчитывал на компромисс, который он считал глубочайшей жизненной философией англо-саксонской расы. Итак - не "война воды и молока", но полная поддержка империалистических держав, "временное приостановление всех противоречий между союзными и ассоциированными державами", подавление в Америке, как и везде, всякой оппозиции против войны. И когда война кончится, он, Вильсон, займет председательское место в решении мировых судеб.

Мы должны здесь отказаться написать картину полутрагического, полукомического пробуждения пророка "нового строя" и удовлетвориться тем, что коротко напомним англо-американские противоречия, назревшие и столкнувшиеся в день, когда Германия заявила о своей готовности капитулировать на базе вильсоновских пунктов.

"Если союзники победят, ваше влияние уменьшится, в этом вы должны дать себе полный отчет. Поэтому вы должны по возможности теперь уже связать союзников своей программой", писал Хаус 3 сентября 1918 г. Вильсону. Уже 5 октября Вильсон имел в руках германское предложение о перемирии. И хотя союзники не учли полностью степени германского развала и подозревали за предложением о перемирии маневр, рассчитанный на то, чтобы выиграть время, они уже настолько воспряли духом, настолько почувствовали себя крепко в седле, что заявили, что они не считают себя связанными вильсоновскими 14 пунктами. "Спрашивал ли вас когда-нибудь президент, принимаете ли вы его 14 пунктов", спросил Клемансо Ллойд-Джорджа. - "Меня он не спрашивал". - "Меня тоже нет", ответил английский премьер. Союзники садятся за обсуждение предложений Вильсона и проваливают их одно за другим. Хаус пытается спасти положение тем, что расширяет и растягивает пункты, как резину. При обсуждении второго пункта, трактующего о свободе морей в той формулировке, которую Хаус считал приемлемой для союзников, начинается острейшая борьба.

"Этого пункта, - заявляет Ллойд-Джордж, - мы ни при каких условиях не можем принять. Он представляет собой отказ от блокады. А между тем Германия была разбита в не меньшей степени блокадой, чем военными методами. Если право объявления блокады будет передано в руки Лиги и Англии придется снова бороться за свое существование, никакая Лига наций не заставит Англию отказаться от своей защиты. Поэт ом у я считаю, что сперва должна существовать Лига наций, прежде чем я выдам ей в руки это могущественное орудие. Хаус угрожал: "Если союзники отклонят 14 пунктов, встанет вопрос,, не заключит ли Америка непосредственного соглашения с Германией и Австрией". Это поведет к заключению сепаратного мира между САСШ и центральными державами", ответил Клемансо. - "Пусть будет", ответил Хаус. Но ни Ллойд-Джордж, ни Клемансо не дали себя запугать. "Было бы очень печально, если бы САСШ заключили сепаратный мир, но это не могло бы заставить нас отказаться от блокады, которая дала нам возможность жить. Что касается Англии, она продолжала бы войну", заявил Ллойд-Джордж. - "Я не могу понять смысла доктрины о свободе морей, говорит Клемансо. - Война не была бы войной, если бы она допускала свободу морей".

Вильсон, которого Хаус 30 октября информировал о положении вещей, телеграфировал 30 октября:

"Я считаю себя обязанным уполномочить вас на заявление, что я не согласен на участие в мирных переговорах, которые не включают пункта о свободе морей.

Хаус нажимает за кулисами на все рычаги. 1 ноября он отмечает в своем дневнике:

"Немедленно после возвращения из Версаля я послал за сэром Вильямом Виземаном и сказал ему, что если Ллойд-Джордж не сделает разумных уступок в вопросе о свободе морей, рушится окончательно всяк ая надежда на англо-американское единение. САСШ вели за это право войну в 1812 г. Они вступили в войну против Германии в 1917 г. из-за этого же вопроса. Если бы президент даже хотел, он не смог бы обойти этот вопрос. Если Ллойд-Джордж действительно выражает английскую точку зрения, то это вызовет в САСШ после окончания войны самое недружелюбное отношение по отношению к Англии, какое когда-либо существовало со времени гражданской войны. Я подчеркнул с возможной силой, что наш народ не допустит, чтобы британское или какое либо другое правительство диктовало ему условия, на которых наши суда имеют право выезжать в море во время мира, как и во время войны.

"Ллойд-Джордж ответил на эти угрозы в частной беседе следующее: "Великобритания израсходует последнюю свою гинею на то, чтобы ее флот превосходил как американский, так и каждый флот любой державы, и ни один член кабинета не мог бы оставаться в правительстве, если бы он отказался от этой точки зрения".

После этого Америка согласилась, чтобы в ответе союзников Германии была включена оговорка, что формулировка пункта о свободе морей допускает расширительные толкования и что поэтому во избежание недоразумений этот пункт будет еще предметом дальнейших дискуссий. Свобода морей превратилась в свободу дискуссий.

В Версале все демократические требования 14 пунктов были отклонены. Большого значения для американского империализма это не имело, так как демократические утопии Вильсона нужны были финансовым акулам только как приманка для масс. Но у Англии хватило наглости потребовать от САСШ, чтобы они отказались от выполнения принятой ими морской программы и после окончания войны. Министр блокады и энтузиаст Лиги наций, одновременно один из величайших специалистов Англии по лицемерию, Роберт Сесиль запрашивал Хауса в меморандуме от 8 апреля 1919 г., не считают ли САСШ возможным заявить после подписания версальского договора и Лиги наций об отмене военной морской программы или об ее изменении (том IV, стр. 419). Хаус ответил на запрос Сесиля уклончиво, что САСШ охотно готовы из года в год обсуждать с Англией вопросы морского разоружения обеих стран.

САСШ не могли, таким образом, на версальской конференции протащить свои требования, поскольку это касалось вопроса о свободе морей, т. е. вопроса о ликвидации британской гегемонии на море. Отсутствие сильного флота было одной из причин этой неудачи. Но если по мере приближения мира значение САСШ для ведения войны, а вместе с этим их влияние, падало, то Англия чувствовала, что после окончания войны, экономическое могущество САСШ над потрясенным миром должно необыкновенно вырасти. Поэтому в Англии росло чувство беспокойства и раздражения против новой империалистической державы, выросшей на крови мировой войны, державы золото которой было в состоянии родить стальные корабли. И полковник Хаус, посланный Вильсоном в Лондон, чтобы помочь приготовить зыбку и пеленки для новорожденной Лиги наций, сообщает Вильсону 30 июля 1919 г.:

"Как только я прибыл в Англию, я почувствовал ее антагонизм к САСШ. Англичане по отношению к отдельным американцам так же милы, как и раньше, но к нам как к целому настроены враждебно. Британская империя превосходит САСШ в отношении объема и количества населения. Ее накопленные богатства, вероятно, больше наших, но мы находимся в лучшем положении. На этом основании отношения между обеими странами начинают принимать тот же характер, как отношения Англии и Германии до войны. В силу своей индустрии и своей организации Германия выдвинулась на первое место в мире. Но она потеряла все вследствие своего нахальства и отсутствия государственного разума. Кто повторит эту ошибку: Англия или Америка? Если мы будем достаточно дальнозорки, то мы будем себя так вести, чтобы заслужить симпатии всех народов, так как, я думаю, придет день, когда они нам пригодятся" (том IV, стр. 495).

(Окончание следует)