ИНТЕРЕСНО ОБО ВСЁМ (последнее)
ПЕРЕВОД И БЫТИЕ ЛИТЕРАТУРЫ
Интересно обо всём. Лучшие публикации последних лет на различные актуальные темы.
В дискуссии о переводе, поднятой на страницах "Вопросов литературы", если отвлечься от частностей, которые затрагиваются в той или иной статье, на первый план выступают две проблемы: перевод как средство межлитературного общения и культурного взаимообогащения народов нашей многонациональной страны (статьи В. Коротича и М. Новиковой) и определение критериев совершенного перевода (статьи А. Абуашвили и Н. Джусойты). Ведь сегодня переводят с любого языка на любой. К примеру, если вы не знаете, где сделать перевод казахского текста, обязательно зайдите на http://perevod.nur.kz/! Важность этих проблем и актуальность их обсуждения, думается, очевидны для каждого. Но также несомненно, что ими отнюдь не исчерпывается проблематика переводоведения, которое включает в себя немало других вопросов. Один из таких вопросов, стоящий как бы на стыке переводоведения и истории литературы,
стр. 10
--------------------------------------------------------------------------------
я хотел бы здесь поставить, а именно вопрос о связи перевода с самим существованием литературы в международном культурном обиходе.
Если бы мы спросили даже у людей, так или иначе связанных с различными формами переводческой деятельности (в том числе и с художественным переводом), что важнее, что имеет большее значение для мировой культуры - оригинал или перевод, я уверен, что все единодушно ответили бы: оригинал. Что и говорить, при всем уважении к переводческой деятельности мы привыкли рассматривать перевод как явление не только вторичное, поскольку он подчинен воспроизводимому оригиналу, но и как второстепенное, ни в коей мере не сравнимое с оригиналом по своему значению, художественному совершенству или масштабам воздействия. Сплошь и рядом приходится слышать широко распространенное мнение: "Перевод не может быть равен оригиналу как произведение искусства". А отсюда следует и дальнейшее утверждение, что перевод не может заменить оригинал.
Однако хуже перевод или лучше оригинала - существо вопроса заключается не в этом. Если перейти от теоретических споров, которые, вероятно, не сегодня кончатся, к практике, то мы быстро убедимся, что, независимо от того, может ли перевод заменить оригинал или нет, он его заменяет. В самом деле, при современных масштабах культурного обмена всякое значительное произведение национальной литературы вскоре переводится на другие языки и в таком виде становится достоянием всего культурного человечества. С другой стороны, полагаю, что произведение, которое не переводится, оно и в своей-то родной литературе не оставляет заметного следа и вскоре предается забвению.
В этой связи уместно вспомнить проницательные слова одного русского писателя и переводчика прошлого века, написанные по поводу пушкинского "Медного всадника". "Если "Медный всадник", - писал он, - так близок к сердцу каждого русского.., то все-таки поэма в целом не есть достояние одной России... Передайте "Медного всадника" на какой хотите язык, прозой или стихами, с комментариями или даже без комментариев - и будьте уверены, что ваш труд не пропадет напрасно. Тут важна не одна гармония стиха, не один местный колорит. Шекспир все-таки Шекспир и в переводе Летурнера; Берне прекрасен и в прозе; а мы не верим в величие местных поэтов-поэтов одного уголка - поэтов, о которых не знает никто, кроме их соотчичей"1. Это писал А. Дружинин, один из создателей "русского Шекспира" XIX века.
Думаю, можно с уверенностью утверждать, что число читателей, воспринимающих произведение в переводе (точнее, в переводах), пре-
--------------------------------------------------------------------------------
1 "Собрание сочинений А. В. Дружинина", т. VII, СПб. 1865, стр. 73.
стр. 11
--------------------------------------------------------------------------------
вышает число читателей оригинала. Это, может быть, не так очевидно, когда речь идет о писателях, творящих на широко распространенных в мире языках - английском, например, или русском. Но подумаем о том, сколько было бы читателей, при отсутствии переводов, у исландца Хальдоура Лакснесса, поляка Леона Кручковского или чеха Ярослава Гашека. Каждый культурный человек в нашей стране знаком с поэзией Эдуардаса Межелайтиса или Расула Гамзатова. Но ведь подавляющее большинство читателей знает их лишь в переводах: не так уж много людей у нас владеет литовским и аварским языками. Всем известна мировая слава и международное воздействие драматургии Ибсена. Но ведь такое воздействие осуществлялось главным образом переводами, потому что оригинал был доступен в основном лишь норвежцам и датчанам, численность которых сравнительно невелика. Полагаю, каждый может привести немало подобных примеров.
Но есть произведения, вошедшие в фонд мировой классики, существование которых практически продолжается только в переводах. Это литературные памятники на так называемых "мертвых языках". Специалисты-филологи, способные читать Гомера или Софокла в подлиннике, исчисляются буквально единицами. Между тем переведенные "Илиада", "Одиссея" или "Эдип-царь" обогащают духовную жизнь каждого образованного человека.
Наконец, переводиться могут и произведения собственной национальной литературы. Современные английские читатели знакомятся с "Утопией" Томаса Мора в переводе, потому что оригинал написан по-латыни. Стихи Рунеберга, одного из основоположников финской литературы, переводятся на финский язык, поскольку Рунеберг писал на шведском языке, который в XIX веке был господствующим литературным языком Финляндии.
Отечественные литературные памятники переводятся и тогда, когда литературный язык претерпевает значительные изменения на протяжении веков. Так, на современный русский язык переводятся памятники древнерусской литературы, причем не только "Слово о полку Игореве" ХН века или "Задонщина" XIV века, но и повести XVII века. Древний немецкий героический эпос XIII века "Песнь о Нибелунгах" в переводе на немецкий язык К. Зимрока (1827) выдержал только в прошлом столетии полсотни изданий. Точно так же крупнейший памятник англосаксонской литературы эпическая поэма "Беовульф" неоднократно уже переводилась на современный английский язык. Правда, едва ли "Беовульф" даже в переводе привлекает многих читателей. Иное дело Шекспир - главная гордость английской литературы. Но при всем пиетете к нему англичане давно уже испытывают трудности при чтении его пьес, написанных устаревшим для нового времени языком. Еще в начале этого века немецкий ученый Алоиз Брандль, разбирая Шекспира
стр. 12
--------------------------------------------------------------------------------
в классическом немецком переводе Шлегеля и Тика, заметил, что переводчики приблизили текст к немецкому читателю, который благодаря этому может понять драматурга лучше, чем "лондонец, у которого нет иного выбора, как обращаться к оригиналу"1. А недавно из беседы с представителями Королевского Шекспировского театра я узнал, что сейчас все чаще и чаще в английских постановках шекспировских пьес применяется адаптация, то есть, в сущности, перевод. Это делается еще робко (как-никак Шекспир - святыня для англичан), но тем не менее уже делается. Таким образом, перевод служит и для сохранения активной действенности своей национальной литературы.
Отмечу еще одно обстоятельство, которое следует учитывать. Помимо непосредственного воздействия на читателя или зрителя, перевод может также играть и роль посредника, то есть служить в свою очередь оригиналом для последующего перевода. Хорошо известно, что в Советском Союзе русские переводы часто выполняют посредническую функцию при взаимном общении литератур народов, населяющих нашу страну. С другой стороны, в России XVIII и даже начала XIX века английская литература переводилась в основном с немецких и особенно французских переводов. И так было не в одной только России. Для переводов, например, макферсоновских "Поэм Оссиана" на русский, польский или голландский языки больше использовался французский перевод Летурнера, чем английский текст (последний я не называю оригиналом, потому что сам Макферсон объявил его переводом древних гэльских памятников, и доля истины в его утверждении была: некоторые фрагменты поэм действительно являлись переводами, правда, весьма вольными, в духе переводческих принципов XVIII века). Перевод Летурнера имел, по-видимому, больше читателей (да и почитателей), нежели текст Макферсона. А выполненный на основании французского перевода русский перевод Ермила Кострова не только сделал Оссиана известным грамотной России, не только породил немало русских стихотворных переложений и переделок, но вызвал также отклик в Чехии. Именно он послужил образцом для Вацлава Ганки и Йозефа Линды при создании знаменитых Краледворской и Зеленогорской рукописей2. Таким образом, мы можем констатировать, что международное распространение литературных произведений обеспечивается иной раз не простым, а, так сказать, "многоступенчатым" переводом.
Все эти факты, число которых можно увеличивать до бесконечности, свидетельствуют о том, что литературное произведение входит в мировой литературный процесс главным образом благодаря переводам.
--------------------------------------------------------------------------------
1 Alois Brandl, Shakespeare and Germany. The British Academy third annual Shakespeare lecture, London, 1913, p. 11.
2 Cm. Julius Dolansky, Zahada Ossiana v rukopisech Kralovedvorskem a Zelenohorskem, Praha, 1975.
стр. 13
--------------------------------------------------------------------------------
Впрочем, это настолько очевидно, что доказывать только это значило бы ломиться в открытые двери. Важен, на мой взгляд, следующий факт, вытекающий из этого положения, а именно, что всякое литературное произведение, получившее международное распространение, существует в мировой литературе в виде нескольких, а иногда даже многочисленных вариантов, причем несколько вариантов могут существовать и даже сосуществовать на одном языке. Так на русском языке существуют два десятка переводов "Гамлета", а на английском - семь переводов "Двенадцати" Блока. "Евгений Онегин" за последние лишь пятнадцать лет переводился на английский язык четыре раза. И вероятно, это еще не конец.
В этой связи вспоминаются слова русского поэта-революционера и замечательного переводчика М. Михайлова, написанные в 1859 году. "Такие поэты, как Шиллер, будут постоянно переводиться, и каждый новый перевод будет более и более давать чувствовать красоты подлинника... Каждый век откроет в Шекспире что-нибудь новое... и каждый век будет с новою энергией, с новой любовью обращаться к изучению Шекспира, и иностранные литературы будут нескончаемо обогащаться новыми его переводами"1.
Но каждый новый перевод неизбежно представляет собою новый вариант, возникший в результате своеобразного сотворчества автора и переводчика. А переводчиками выступают разные люди, и каждый вносит нечто свое, неповторимое. В этой связи мне хотелось бы возразить А. Абуашвили, которая в своей статье "Критерий объективен" утверждает, что "в идеале стремиться надо именно к тому, чтобы текст перевода выступал не воплощением одной из множества возможных интерпретаций оригинального произведения.., а воспринимался как такая же "раз навсегда установленная" данность, что и текст оригинала". А. Абуашвили полагает, что литературное произведение имеет единый, раз и навсегда данный смысл, неизменный, объективно существующий, чуть ли не материальный, как и книга, в которой оно напечатано2. Книга, конечно, материальна и существует объективно. Объективно существует и заключенный в ней текст, независимо от того, читают его или нет. Но вне чтения он существует лишь как возможностьвозбуждения неких мыслей и чувств; вне восприятия человеческим сознанием он, говоря словами Пушкина, лишь
...мертвый след, подобный
Узору надписи надгробной
На непонятном языке.
--------------------------------------------------------------------------------
1 М. Л. Михайлов, Сочинения, т. 3, Гослитиздат, М. 1958, стр. 46 - 47.
2 См. "Вопросы литературы", 1978, N 6, стр. 100, 96.
стр. 14
--------------------------------------------------------------------------------
Примечательно, что Пушкин упомянул здесь "непонятный язык". И этот язык "мертв". Даже не вдаваясь в глубины семиотики, каждый понимает, что художественный текст (как и всякий другой) - это система знаков, которая должна быть раскодирована человеческим сознанием, знающим этот код, этот язык. Но в сознании сочетаются объективные элементы с субъективными, и последним принадлежит особая роль при восприятии художественного текста. Они обусловлены историческими, национальными, социальными, наконец, личными обстоятельствами бытия читателя. А переводчик ведь прежде всего - читатель. И каждый читатель читает по-своему. Есть, конечно, некая общность восприятия, которая обеспечивает людям возможность коммуникаций. Но неизбежны и расхождения, и они возрастают, когда произведение литературы попадает на иную национальную почву и там переводится.
Справедливо указывает академик М. П. Алексеев: "...Всякое произведение литературы, переведенное на другой язык, подвергаясь своего рода изоляции от родной почвы и родственных произведений и приобретая "чужое", несвойственное ему ранее звучание, теряет кое-какие из своих качеств и прежде всего признак времени своего создания... Вместе с тем, однако, эти переводные произведения получают новые функции, которых они ранее не имели"1.
С этим нельзя не согласиться. Однако не следует при этом впадать в крайний релятивизм, который мы обнаруживаем у некоторых ученых, утверждающих, будто литературное явление, пересекая границы, может получить диаметрально противоположный смысл. Тем не менее, несомненно, что на иной национальном почве переводное произведение попадает в новое для него литературное окружение и так или иначе включается в "чужой" для него литературный процесс. Сошлюсь также на М. Новикову, которая показывает, что "переводческое прочтение (а следовательно, идейно-художественное восприятие)" творчества одного и того же писателя - например, Межелайтиса, Гончара, Друцэ - различается в разных национально-культурных регионах нашей страны2.
В истолковании этого явления ошибочен, я полагаю, как релятивизм, так и абсолютизация, признание единственно возможной интерпретации и соответственно перевода данного произведения. Перевод, повторяю, - сотворчество, в котором активное участие переводчика неизбежно. А отсюда возникает и множественность переводов, и их вариантность.
Марина Цветаева с глубокой, поистине поэтической проницательностью сопоставила "Erlkonig" Гёте и "Лесного Царя" Жуковского и пришла к заключению, что это "два Лесных Царя". И так получилось не по-
--------------------------------------------------------------------------------
1 М. П. Алексеев, Русская классическая литература и ее мировое значение, "Русская литература", 1976, N 1, стр. 7.
2 М. Новикова, Всесоюзный контекст, "Вопросы литературы", 1978, N 10, стр. 27.
стр. 15
--------------------------------------------------------------------------------
тому, что Жуковский плохо переводил. "Лучше перевести Лесного Царя, - считает Цветаева, - чем это сделал Жуковский, нельзя". "Вещи равновелики". Но "каждый вещь увидел из собственных глаз"1.
Или возьмем "Гамлета" Шекспира. Как различно толковался и толкуется протагонист! Гамлет - герой, Гамлет - трус, Гамлет - самоотверженный альтруист. Гамлет - сосредоточенный на себе эгоист, Гамлет - рефлектер, Гамлет - лишний человек и т. д. И конечно, все эти толкования отражались на переводах, особенно когда переводчики считали близкими себе переживания датского принца. В 1837 году на русской сцене и в печати появился перевод Н. Полевого. Этот литератор, разночинец-демократ, в условиях последекабрьской реакции пережил общественную катастрофу, и в датском принце он находил отражение собственных нравственных мук, своего бессилия. "...Мы любим Гамлета, как родного брата, - говорил он актерам московского театра, - он мил нам даже и своими слабостями, потому что его слабости суть слабости наши, он чувствует нашим сердцем и думает нашею головой"2.
С современной точки зрения перевод Полевого в достаточной мере вольный. Считая основными чертами Гамлета слабость, бессилие воли, растерянность, переводчик сознательно или неосознанно деформировал образ принца, акцентировал эти качества в переводе. Завершая монолог к матери, герой Полевого кричал в ужасе: "Страшно, за человека страшно мне!" - и эти слова, не имеющие соответствия в оригинале, находили отклик в сердцах тысяч зрителей и читателей в эпоху николаевского безвременья. Белинский даже писал: "...Это окончание принадлежит самому переводчику; но его и сам Шекспир принял бы, забывшись, за свое: так оно идет тут, так оно в духе его"3.
Перевод Полевого был самым долговечным из русских "Гамлетов". Он упорно держался на сцене до начала XX века, несмотря на появление новых, более точных переводов. Он был на устах, от него пошли крылатые слова. И когда, например, Достоевский или его герои произносят слова Гамлета, можно не сомневаться, что они делают это по переводу Полевого.
Я упомянул, что перевод Полевого вольный. Я сослался на него просто как на наглядный пример. И мне не хотелось бы, чтобы создалось впечатление, будто я отстаиваю переводческий произвол. Я далек от этого. Но как историк литературы я убедился, что, если мы будем исходить только из шекспировского оригинала, не учитывая русских перево-
--------------------------------------------------------------------------------
1 Марина Цветаева, Два Лесных Царя, в кн. "Мастерство перевода 1963", "Советский писатель", М. 1964, стр. 288.
2 См.: С. П. Соловьев, Двадцать лет из жизни московского театра, "Театральная газета", 8 сентября 1877 года, стр. 266.
3 В. Г. Белинский, Полн. собр. соч., т. II, Изд. АН СССР, М. 1953, стр. 432.
стр. 16
--------------------------------------------------------------------------------
дов, и в частности перевода Полевого, мы не поймем, например, такого явления, как русский гамлетизм, не поймем Гамлетов, созданных уже русской литературой, среди которых не только широко известный "Гамлет Щигровского уезда" Тургенева, но и какие-нибудь забытые уже "Гамлеты - "пара на грош" писателя-народника Я. Абрамова и др.
За подобными примерами не обязательно ходить в прошлый век. И в наше время выполненный Б. Пастернаком перевод "Гамлета" не раз вызывал упреки в субъективности интерпретации шекспировского текста. Так получилось потому, что Пастернак воссоздавал трагедию Шекспира не как исторический памятник, но как живое, волнующее сегодня произведение. Поэтому по Пастернаку ставил Г. Козинцев свой фильм "Гамлет", получивший международное признание. Его перевод, а не более точный перевод М. Лозинского, издавался в популярных сериях "Библиотека всемирной литературы" и "Народная библиотека" и т. д.
Как бы мы ни восставали против своеволия переводчиков, но сплошь и рядом именно их версии определяют судьбу произведения и литературного образа в иноязычной по отношению к оригиналу культурной среде. А международное бытование произведения осуществляется сложным динамическим комплексом, объединяющим оригинал и сумму разноязычных и разнородных переводов, число которых может продолжать увеличиваться.
Восприятие литературного произведения за рубежом, как мы видели, обычно отличается от восприятия на его родине. И было бы ошибкой квалифицировать такое зарубежное восприятие как неправильное: оно вполне закономерно. Более того, это зарубежное восприятие, осуществляемое с определенной дистанции, позволяет иной раз разглядеть то, что не замечается вблизи ("Большое видится на расстояньи", - сказал поэт). Так, американский писатель Синклер Льюис, прочтя в переводе "Отцов и детей" Тургенева, увидел в Базарове "прототип всех молодых радикалов и новаторов всех времен"1, то есть то, что нами обычно не улавливается за конкретным историческим истолкованием образа. Еще в начале этого века было замечено, что, читая в переводах даже знакомые в оригинале стихи, "чувствуешь, как что-то прибавляется к прежнему представлению о поэтах, и начинаешь верить парадоксу, что для того, чтобы понять вполне какого-нибудь поэта, надо его прочесть переведенным на все языки"2.
Иногда зарубежное восприятие, осуществляемое главным образом в переводах, может даже оказать прямое воздействие на отношение к
--------------------------------------------------------------------------------
1 I. Turgenev, Fathers and Sons. Translated from the Russian by Constance Garnett, with a foreword by Sinclair Lewis, N. Y. 1943, p. V,
2 "Аполлон", 1914, N 5, стр. 42.
стр. 17
--------------------------------------------------------------------------------
писателю на его родине. Иностранная репутация Гете поддерживала почитание его в Германии даже тогда, когда это делалось не слишком охотно. Масштаб литературного значения Эдгара По был установлен с несомненностью за пределами Америки. Слава Ибсена в европейских странах заставила смолкнуть оппозицию к нему на его родине и т. д.1. В этом установлении международных репутаций писателей важную роль играло и восприятие их творчества в нашей стране. Помимо названных здесь Гейне и Ибсена, можно указать на Байрона, Диккенса, Золя в XIX веке, а в нынешнем столетии - на Роллана, Голсуорси, Брехта, Хемингуэя и многих других иностранных авторов, в истолкование которых русские переводчики и критики внесли существенный вклад.
Международное бытование литературного произведения, повторяю, осуществляется благодаря коллективному творчеству литераторов - представителей разных национальностей. И оно является могучим фактором культурного сближения народов нашей Планеты. Это общепризнано. Но роль данного произведения в таком международном процессе, его значение в мировой литературе можно выяснить, только исследуя целостный комплекс оригинала и переводов в его динамике. Только так мы сможем определить и оценить общечеловеческий смысл и значение "Витязя в тигровой шкуре" и "Божественной комедии", "Дон Кихота" и "Путешествий Гулливера", "Ярмарки тщеславия" и "Западни", "Братьев Карамазовых" и "Тихого Дона". Напротив, абсолютизация оригинала не дает возможности установить ни масштаб явления, ни правильную историческую перспективу. Мне могут сказать, что подобное комплексное исследование трудно осуществимо. Не спорю. Но наука вообще не знает легких путей.
--------------------------------------------------------------------------------
1 См.: H. Frenz, The Art of Translation, in: "Comparative Literature. Method and Perspective", Carbondale, 1961, p. 78.
стр. 18
стр. 10
--------------------------------------------------------------------------------
я хотел бы здесь поставить, а именно вопрос о связи перевода с самим существованием литературы в международном культурном обиходе.
Если бы мы спросили даже у людей, так или иначе связанных с различными формами переводческой деятельности (в том числе и с художественным переводом), что важнее, что имеет большее значение для мировой культуры - оригинал или перевод, я уверен, что все единодушно ответили бы: оригинал. Что и говорить, при всем уважении к переводческой деятельности мы привыкли рассматривать перевод как явление не только вторичное, поскольку он подчинен воспроизводимому оригиналу, но и как второстепенное, ни в коей мере не сравнимое с оригиналом по своему значению, художественному совершенству или масштабам воздействия. Сплошь и рядом приходится слышать широко распространенное мнение: "Перевод не может быть равен оригиналу как произведение искусства". А отсюда следует и дальнейшее утверждение, что перевод не может заменить оригинал.
Однако хуже перевод или лучше оригинала - существо вопроса заключается не в этом. Если перейти от теоретических споров, которые, вероятно, не сегодня кончатся, к практике, то мы быстро убедимся, что, независимо от того, может ли перевод заменить оригинал или нет, он его заменяет. В самом деле, при современных масштабах культурного обмена всякое значительное произведение национальной литературы вскоре переводится на другие языки и в таком виде становится достоянием всего культурного человечества. С другой стороны, полагаю, что произведение, которое не переводится, оно и в своей-то родной литературе не оставляет заметного следа и вскоре предается забвению.
В этой связи уместно вспомнить проницательные слова одного русского писателя и переводчика прошлого века, написанные по поводу пушкинского "Медного всадника". "Если "Медный всадник", - писал он, - так близок к сердцу каждого русского.., то все-таки поэма в целом не есть достояние одной России... Передайте "Медного всадника" на какой хотите язык, прозой или стихами, с комментариями или даже без комментариев - и будьте уверены, что ваш труд не пропадет напрасно. Тут важна не одна гармония стиха, не один местный колорит. Шекспир все-таки Шекспир и в переводе Летурнера; Берне прекрасен и в прозе; а мы не верим в величие местных поэтов-поэтов одного уголка - поэтов, о которых не знает никто, кроме их соотчичей"1. Это писал А. Дружинин, один из создателей "русского Шекспира" XIX века.
Думаю, можно с уверенностью утверждать, что число читателей, воспринимающих произведение в переводе (точнее, в переводах), пре-
--------------------------------------------------------------------------------
1 "Собрание сочинений А. В. Дружинина", т. VII, СПб. 1865, стр. 73.
стр. 11
--------------------------------------------------------------------------------
вышает число читателей оригинала. Это, может быть, не так очевидно, когда речь идет о писателях, творящих на широко распространенных в мире языках - английском, например, или русском. Но подумаем о том, сколько было бы читателей, при отсутствии переводов, у исландца Хальдоура Лакснесса, поляка Леона Кручковского или чеха Ярослава Гашека. Каждый культурный человек в нашей стране знаком с поэзией Эдуардаса Межелайтиса или Расула Гамзатова. Но ведь подавляющее большинство читателей знает их лишь в переводах: не так уж много людей у нас владеет литовским и аварским языками. Всем известна мировая слава и международное воздействие драматургии Ибсена. Но ведь такое воздействие осуществлялось главным образом переводами, потому что оригинал был доступен в основном лишь норвежцам и датчанам, численность которых сравнительно невелика. Полагаю, каждый может привести немало подобных примеров.
Но есть произведения, вошедшие в фонд мировой классики, существование которых практически продолжается только в переводах. Это литературные памятники на так называемых "мертвых языках". Специалисты-филологи, способные читать Гомера или Софокла в подлиннике, исчисляются буквально единицами. Между тем переведенные "Илиада", "Одиссея" или "Эдип-царь" обогащают духовную жизнь каждого образованного человека.
Наконец, переводиться могут и произведения собственной национальной литературы. Современные английские читатели знакомятся с "Утопией" Томаса Мора в переводе, потому что оригинал написан по-латыни. Стихи Рунеберга, одного из основоположников финской литературы, переводятся на финский язык, поскольку Рунеберг писал на шведском языке, который в XIX веке был господствующим литературным языком Финляндии.
Отечественные литературные памятники переводятся и тогда, когда литературный язык претерпевает значительные изменения на протяжении веков. Так, на современный русский язык переводятся памятники древнерусской литературы, причем не только "Слово о полку Игореве" ХН века или "Задонщина" XIV века, но и повести XVII века. Древний немецкий героический эпос XIII века "Песнь о Нибелунгах" в переводе на немецкий язык К. Зимрока (1827) выдержал только в прошлом столетии полсотни изданий. Точно так же крупнейший памятник англосаксонской литературы эпическая поэма "Беовульф" неоднократно уже переводилась на современный английский язык. Правда, едва ли "Беовульф" даже в переводе привлекает многих читателей. Иное дело Шекспир - главная гордость английской литературы. Но при всем пиетете к нему англичане давно уже испытывают трудности при чтении его пьес, написанных устаревшим для нового времени языком. Еще в начале этого века немецкий ученый Алоиз Брандль, разбирая Шекспира
стр. 12
--------------------------------------------------------------------------------
в классическом немецком переводе Шлегеля и Тика, заметил, что переводчики приблизили текст к немецкому читателю, который благодаря этому может понять драматурга лучше, чем "лондонец, у которого нет иного выбора, как обращаться к оригиналу"1. А недавно из беседы с представителями Королевского Шекспировского театра я узнал, что сейчас все чаще и чаще в английских постановках шекспировских пьес применяется адаптация, то есть, в сущности, перевод. Это делается еще робко (как-никак Шекспир - святыня для англичан), но тем не менее уже делается. Таким образом, перевод служит и для сохранения активной действенности своей национальной литературы.
Отмечу еще одно обстоятельство, которое следует учитывать. Помимо непосредственного воздействия на читателя или зрителя, перевод может также играть и роль посредника, то есть служить в свою очередь оригиналом для последующего перевода. Хорошо известно, что в Советском Союзе русские переводы часто выполняют посредническую функцию при взаимном общении литератур народов, населяющих нашу страну. С другой стороны, в России XVIII и даже начала XIX века английская литература переводилась в основном с немецких и особенно французских переводов. И так было не в одной только России. Для переводов, например, макферсоновских "Поэм Оссиана" на русский, польский или голландский языки больше использовался французский перевод Летурнера, чем английский текст (последний я не называю оригиналом, потому что сам Макферсон объявил его переводом древних гэльских памятников, и доля истины в его утверждении была: некоторые фрагменты поэм действительно являлись переводами, правда, весьма вольными, в духе переводческих принципов XVIII века). Перевод Летурнера имел, по-видимому, больше читателей (да и почитателей), нежели текст Макферсона. А выполненный на основании французского перевода русский перевод Ермила Кострова не только сделал Оссиана известным грамотной России, не только породил немало русских стихотворных переложений и переделок, но вызвал также отклик в Чехии. Именно он послужил образцом для Вацлава Ганки и Йозефа Линды при создании знаменитых Краледворской и Зеленогорской рукописей2. Таким образом, мы можем констатировать, что международное распространение литературных произведений обеспечивается иной раз не простым, а, так сказать, "многоступенчатым" переводом.
Все эти факты, число которых можно увеличивать до бесконечности, свидетельствуют о том, что литературное произведение входит в мировой литературный процесс главным образом благодаря переводам.
--------------------------------------------------------------------------------
1 Alois Brandl, Shakespeare and Germany. The British Academy third annual Shakespeare lecture, London, 1913, p. 11.
2 Cm. Julius Dolansky, Zahada Ossiana v rukopisech Kralovedvorskem a Zelenohorskem, Praha, 1975.
стр. 13
--------------------------------------------------------------------------------
Впрочем, это настолько очевидно, что доказывать только это значило бы ломиться в открытые двери. Важен, на мой взгляд, следующий факт, вытекающий из этого положения, а именно, что всякое литературное произведение, получившее международное распространение, существует в мировой литературе в виде нескольких, а иногда даже многочисленных вариантов, причем несколько вариантов могут существовать и даже сосуществовать на одном языке. Так на русском языке существуют два десятка переводов "Гамлета", а на английском - семь переводов "Двенадцати" Блока. "Евгений Онегин" за последние лишь пятнадцать лет переводился на английский язык четыре раза. И вероятно, это еще не конец.
В этой связи вспоминаются слова русского поэта-революционера и замечательного переводчика М. Михайлова, написанные в 1859 году. "Такие поэты, как Шиллер, будут постоянно переводиться, и каждый новый перевод будет более и более давать чувствовать красоты подлинника... Каждый век откроет в Шекспире что-нибудь новое... и каждый век будет с новою энергией, с новой любовью обращаться к изучению Шекспира, и иностранные литературы будут нескончаемо обогащаться новыми его переводами"1.
Но каждый новый перевод неизбежно представляет собою новый вариант, возникший в результате своеобразного сотворчества автора и переводчика. А переводчиками выступают разные люди, и каждый вносит нечто свое, неповторимое. В этой связи мне хотелось бы возразить А. Абуашвили, которая в своей статье "Критерий объективен" утверждает, что "в идеале стремиться надо именно к тому, чтобы текст перевода выступал не воплощением одной из множества возможных интерпретаций оригинального произведения.., а воспринимался как такая же "раз навсегда установленная" данность, что и текст оригинала". А. Абуашвили полагает, что литературное произведение имеет единый, раз и навсегда данный смысл, неизменный, объективно существующий, чуть ли не материальный, как и книга, в которой оно напечатано2. Книга, конечно, материальна и существует объективно. Объективно существует и заключенный в ней текст, независимо от того, читают его или нет. Но вне чтения он существует лишь как возможностьвозбуждения неких мыслей и чувств; вне восприятия человеческим сознанием он, говоря словами Пушкина, лишь
...мертвый след, подобный
Узору надписи надгробной
На непонятном языке.
--------------------------------------------------------------------------------
1 М. Л. Михайлов, Сочинения, т. 3, Гослитиздат, М. 1958, стр. 46 - 47.
2 См. "Вопросы литературы", 1978, N 6, стр. 100, 96.
стр. 14
--------------------------------------------------------------------------------
Примечательно, что Пушкин упомянул здесь "непонятный язык". И этот язык "мертв". Даже не вдаваясь в глубины семиотики, каждый понимает, что художественный текст (как и всякий другой) - это система знаков, которая должна быть раскодирована человеческим сознанием, знающим этот код, этот язык. Но в сознании сочетаются объективные элементы с субъективными, и последним принадлежит особая роль при восприятии художественного текста. Они обусловлены историческими, национальными, социальными, наконец, личными обстоятельствами бытия читателя. А переводчик ведь прежде всего - читатель. И каждый читатель читает по-своему. Есть, конечно, некая общность восприятия, которая обеспечивает людям возможность коммуникаций. Но неизбежны и расхождения, и они возрастают, когда произведение литературы попадает на иную национальную почву и там переводится.
Справедливо указывает академик М. П. Алексеев: "...Всякое произведение литературы, переведенное на другой язык, подвергаясь своего рода изоляции от родной почвы и родственных произведений и приобретая "чужое", несвойственное ему ранее звучание, теряет кое-какие из своих качеств и прежде всего признак времени своего создания... Вместе с тем, однако, эти переводные произведения получают новые функции, которых они ранее не имели"1.
С этим нельзя не согласиться. Однако не следует при этом впадать в крайний релятивизм, который мы обнаруживаем у некоторых ученых, утверждающих, будто литературное явление, пересекая границы, может получить диаметрально противоположный смысл. Тем не менее, несомненно, что на иной национальном почве переводное произведение попадает в новое для него литературное окружение и так или иначе включается в "чужой" для него литературный процесс. Сошлюсь также на М. Новикову, которая показывает, что "переводческое прочтение (а следовательно, идейно-художественное восприятие)" творчества одного и того же писателя - например, Межелайтиса, Гончара, Друцэ - различается в разных национально-культурных регионах нашей страны2.
В истолковании этого явления ошибочен, я полагаю, как релятивизм, так и абсолютизация, признание единственно возможной интерпретации и соответственно перевода данного произведения. Перевод, повторяю, - сотворчество, в котором активное участие переводчика неизбежно. А отсюда возникает и множественность переводов, и их вариантность.
Марина Цветаева с глубокой, поистине поэтической проницательностью сопоставила "Erlkonig" Гёте и "Лесного Царя" Жуковского и пришла к заключению, что это "два Лесных Царя". И так получилось не по-
--------------------------------------------------------------------------------
1 М. П. Алексеев, Русская классическая литература и ее мировое значение, "Русская литература", 1976, N 1, стр. 7.
2 М. Новикова, Всесоюзный контекст, "Вопросы литературы", 1978, N 10, стр. 27.
стр. 15
--------------------------------------------------------------------------------
тому, что Жуковский плохо переводил. "Лучше перевести Лесного Царя, - считает Цветаева, - чем это сделал Жуковский, нельзя". "Вещи равновелики". Но "каждый вещь увидел из собственных глаз"1.
Или возьмем "Гамлета" Шекспира. Как различно толковался и толкуется протагонист! Гамлет - герой, Гамлет - трус, Гамлет - самоотверженный альтруист. Гамлет - сосредоточенный на себе эгоист, Гамлет - рефлектер, Гамлет - лишний человек и т. д. И конечно, все эти толкования отражались на переводах, особенно когда переводчики считали близкими себе переживания датского принца. В 1837 году на русской сцене и в печати появился перевод Н. Полевого. Этот литератор, разночинец-демократ, в условиях последекабрьской реакции пережил общественную катастрофу, и в датском принце он находил отражение собственных нравственных мук, своего бессилия. "...Мы любим Гамлета, как родного брата, - говорил он актерам московского театра, - он мил нам даже и своими слабостями, потому что его слабости суть слабости наши, он чувствует нашим сердцем и думает нашею головой"2.
С современной точки зрения перевод Полевого в достаточной мере вольный. Считая основными чертами Гамлета слабость, бессилие воли, растерянность, переводчик сознательно или неосознанно деформировал образ принца, акцентировал эти качества в переводе. Завершая монолог к матери, герой Полевого кричал в ужасе: "Страшно, за человека страшно мне!" - и эти слова, не имеющие соответствия в оригинале, находили отклик в сердцах тысяч зрителей и читателей в эпоху николаевского безвременья. Белинский даже писал: "...Это окончание принадлежит самому переводчику; но его и сам Шекспир принял бы, забывшись, за свое: так оно идет тут, так оно в духе его"3.
Перевод Полевого был самым долговечным из русских "Гамлетов". Он упорно держался на сцене до начала XX века, несмотря на появление новых, более точных переводов. Он был на устах, от него пошли крылатые слова. И когда, например, Достоевский или его герои произносят слова Гамлета, можно не сомневаться, что они делают это по переводу Полевого.
Я упомянул, что перевод Полевого вольный. Я сослался на него просто как на наглядный пример. И мне не хотелось бы, чтобы создалось впечатление, будто я отстаиваю переводческий произвол. Я далек от этого. Но как историк литературы я убедился, что, если мы будем исходить только из шекспировского оригинала, не учитывая русских перево-
--------------------------------------------------------------------------------
1 Марина Цветаева, Два Лесных Царя, в кн. "Мастерство перевода 1963", "Советский писатель", М. 1964, стр. 288.
2 См.: С. П. Соловьев, Двадцать лет из жизни московского театра, "Театральная газета", 8 сентября 1877 года, стр. 266.
3 В. Г. Белинский, Полн. собр. соч., т. II, Изд. АН СССР, М. 1953, стр. 432.
стр. 16
--------------------------------------------------------------------------------
дов, и в частности перевода Полевого, мы не поймем, например, такого явления, как русский гамлетизм, не поймем Гамлетов, созданных уже русской литературой, среди которых не только широко известный "Гамлет Щигровского уезда" Тургенева, но и какие-нибудь забытые уже "Гамлеты - "пара на грош" писателя-народника Я. Абрамова и др.
За подобными примерами не обязательно ходить в прошлый век. И в наше время выполненный Б. Пастернаком перевод "Гамлета" не раз вызывал упреки в субъективности интерпретации шекспировского текста. Так получилось потому, что Пастернак воссоздавал трагедию Шекспира не как исторический памятник, но как живое, волнующее сегодня произведение. Поэтому по Пастернаку ставил Г. Козинцев свой фильм "Гамлет", получивший международное признание. Его перевод, а не более точный перевод М. Лозинского, издавался в популярных сериях "Библиотека всемирной литературы" и "Народная библиотека" и т. д.
Как бы мы ни восставали против своеволия переводчиков, но сплошь и рядом именно их версии определяют судьбу произведения и литературного образа в иноязычной по отношению к оригиналу культурной среде. А международное бытование произведения осуществляется сложным динамическим комплексом, объединяющим оригинал и сумму разноязычных и разнородных переводов, число которых может продолжать увеличиваться.
Восприятие литературного произведения за рубежом, как мы видели, обычно отличается от восприятия на его родине. И было бы ошибкой квалифицировать такое зарубежное восприятие как неправильное: оно вполне закономерно. Более того, это зарубежное восприятие, осуществляемое с определенной дистанции, позволяет иной раз разглядеть то, что не замечается вблизи ("Большое видится на расстояньи", - сказал поэт). Так, американский писатель Синклер Льюис, прочтя в переводе "Отцов и детей" Тургенева, увидел в Базарове "прототип всех молодых радикалов и новаторов всех времен"1, то есть то, что нами обычно не улавливается за конкретным историческим истолкованием образа. Еще в начале этого века было замечено, что, читая в переводах даже знакомые в оригинале стихи, "чувствуешь, как что-то прибавляется к прежнему представлению о поэтах, и начинаешь верить парадоксу, что для того, чтобы понять вполне какого-нибудь поэта, надо его прочесть переведенным на все языки"2.
Иногда зарубежное восприятие, осуществляемое главным образом в переводах, может даже оказать прямое воздействие на отношение к
--------------------------------------------------------------------------------
1 I. Turgenev, Fathers and Sons. Translated from the Russian by Constance Garnett, with a foreword by Sinclair Lewis, N. Y. 1943, p. V,
2 "Аполлон", 1914, N 5, стр. 42.
стр. 17
--------------------------------------------------------------------------------
писателю на его родине. Иностранная репутация Гете поддерживала почитание его в Германии даже тогда, когда это делалось не слишком охотно. Масштаб литературного значения Эдгара По был установлен с несомненностью за пределами Америки. Слава Ибсена в европейских странах заставила смолкнуть оппозицию к нему на его родине и т. д.1. В этом установлении международных репутаций писателей важную роль играло и восприятие их творчества в нашей стране. Помимо названных здесь Гейне и Ибсена, можно указать на Байрона, Диккенса, Золя в XIX веке, а в нынешнем столетии - на Роллана, Голсуорси, Брехта, Хемингуэя и многих других иностранных авторов, в истолкование которых русские переводчики и критики внесли существенный вклад.
Международное бытование литературного произведения, повторяю, осуществляется благодаря коллективному творчеству литераторов - представителей разных национальностей. И оно является могучим фактором культурного сближения народов нашей Планеты. Это общепризнано. Но роль данного произведения в таком международном процессе, его значение в мировой литературе можно выяснить, только исследуя целостный комплекс оригинала и переводов в его динамике. Только так мы сможем определить и оценить общечеловеческий смысл и значение "Витязя в тигровой шкуре" и "Божественной комедии", "Дон Кихота" и "Путешествий Гулливера", "Ярмарки тщеславия" и "Западни", "Братьев Карамазовых" и "Тихого Дона". Напротив, абсолютизация оригинала не дает возможности установить ни масштаб явления, ни правильную историческую перспективу. Мне могут сказать, что подобное комплексное исследование трудно осуществимо. Не спорю. Но наука вообще не знает легких путей.
--------------------------------------------------------------------------------
1 См.: H. Frenz, The Art of Translation, in: "Comparative Literature. Method and Perspective", Carbondale, 1961, p. 78.
стр. 18
Опубликовано 27 сентября 2012 года
Новые статьи на library.by:
ИНТЕРЕСНО ОБО ВСЁМ:
Комментируем публикацию: ПЕРЕВОД И БЫТИЕ ЛИТЕРАТУРЫ
подняться наверх ↑
ССЫЛКИ ДЛЯ СПИСКА ЛИТЕРАТУРЫ
По стандарту ВАК Республики Беларусь
Стандарт используется в белорусских учебных заведениях различного типа.
По ГОСТу Российской Федерации
Для образовательных и научно-исследовательских учреждений РФ
Прямой URL на данную страницу для блога или сайта
Предполагаемый источник
Полностью готовые для научного цитирования ссылки. Вставьте их в статью, исследование, реферат, курсой или дипломный проект, чтобы сослаться на данную публикацию №1348731160 в базе LIBRARY.BY.
подняться наверх ↑
ПАРТНЁРЫ БИБЛИОТЕКИ рекомендуем!
подняться наверх ↑
ОБРАТНО В РУБРИКУ?
Уважаемый читатель! Подписывайтесь на LIBRARY.BY в VKновости, VKтрансляция и Одноклассниках, чтобы быстро узнавать о событиях онлайн библиотеки.
Добавить статью
Обнародовать свои произведения
Редактировать работы
Для действующих авторов
Зарегистрироваться
Доступ к модулю публикаций